дитя

Николай I «Был идеальным мужем и отцом»

25 июня 1796 года Екатерина Великая в письме к одному из своих адресатов с нескрываемым восторгом сообщила:

    «Дитя равняется с Царями»

 «Сегодня в три часа утра мамаша (Великая Княгиня Мария Фёдоровна – Н.Ш..) родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он – аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого витязя. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».

       Так появился на свет будущий Государь Император Николай Павлович, сын Наследника Российского Престола Цесаревича Павла Петровича, которому осенью того же 1796 года суждено было стать Самодержцем Российским.

       Великий Князь Николай начал удивлять и родителей, и Державную свою бабушку, и нянек уже с первых дней своей жизни. Рос он, как утверждают современники, не по дням, а по часам, словно покровительствовал ему сам Николай Чудотворец. В письме, направленном тому же адресату менее чем через две недели спустя после первого, Государыня писала, дивясь и радуясь:

       «Витязь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно хочет есть. Я полагаю, что никогда осьмидневный ребёнок не пользовался таким угощением; это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления; если так будет продолжаться, придётся по прошествии шести недель отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего».

       Гавриил Романович Державин отозвался стихами на крещение Великого Князя Николая Павловича:

                                        

Блаженная Россия!

Среди твоих чудес

От высоты святыя

Ещё залог Небес

Прими и веселися,

Сугубым блеском осветися!

Се ныне Дух Господен

На отрока сошёл;

И, как заря, расцвёл

Он в пеленах лучами:

Дитя равняется с Царями.

Родителям – по крови,

По сану – исполин,

По благости, любови,

Полсвета властелин.

Он будет, будет славен,

Душой Екатерине равен!

 

       Радости Императрицы не было предела. 6 июля 1796 года она подготовила Манифест о рождении Великого Князя Николая Павловича, который был напечатан в Петербурге при Сенате 9 июля 1796 года. В нём значилось:

 

                                    Божиею Милостию

                                Мы, Екатерина Вторая,

             Императрица и Самодержица Всероссийская,

                             и прочая, и прочая, и прочая,

       Объявляем всем верным нашим подданным:

       В 25-й день июня Наша любезная невестка Великая Княгиня разрешилась от бремени рождением Нам внука, а Их Императорским Высочествам сына, наречённого Николаем.

       Таковое Императорского Дома Нашего приращение приемлем мы вящим залогом благодати Всевышнего, на Нас и Нашу Империю обильно изливаемой, и потому, возвещая о сём Нашим верным подданным, пребываем удостоверены, что все они соединят с Нами усердные к Богу молитвы о благополучном возрасте новорожденного и преуспеянии во всём, что к расширению славы Дома Нашего и пользы Отечества служить может. Повелеваем в прочем во всех делах, где приличествует, писать и именовать сего любезного Нам внука Его Императорским Высочеством Великим Князем.

       Дан в Царском Селе июля 6-го в лето от Рождества Христова 1796-е, Царствований же Наших Всероссийских в тридесят пятое и Таврического в третие на десять.

       На подлинном подписано собственною Её Императорского Величество рукою тако: Екатерина.

       «Дитя равняется с Царями», – написал Державин, но ведь Николай являлся третьим сыном Павла Петровича, а потому шансов когда-то занять престол Русских Царей у него было весьма мало. Тем не менее, у Императора Павла Петровича были свои мысли по этому поводу. Под вечер 11 марта 1801 года, то есть за несколько часов до своей гибели от рук заговорщиков, Император Павел зашёл в детскую, чтобы пожелать доброй ночи своим любимым младшим сыновьям Николаю и Михаилу.

       – Батюшка, отчего вас называют Павлом Первым? – неожиданно спросил Николай.

       – Потому что не было другого Государя, который бы носил это имя до меня, – ответил Император.

       – Тогда, значит, меня будут называть Николаем Первым?! – воскликнул маленький Великий Князь, который на пятом году жизни уже знал историю Династии.

       – Если ты вступишь на престол! – ответил ему Павел Петрович и, простившись с сыновьями, в раздумье покинул детскую.

       Существует предание, что незадолго до своей смерти Павел I, получив сведения о готовящемся заговоре, решил издать специальный Манифест, в котором объявить Наследником Российского Престола любимого сына Николая. Граф И.П. Кутайсов впоследствии вспоминал, что Государь сказал ему однажды: «Подожди ещё пять дней, и ты увидишь великие дела!», а потом, подумав, произнёс весьма загадочно что-то вроде того, что он или Престол помолодеет на двадцать лет. Чтобы провести в действие свой план, Государь срочно вызвал в Петербург преданных ему графа Алексея Андреевича Аракчеева и Фёдора Васильевич Ростопчина, но было поздно. Депешу, направленную им, тайком прочитал руководитель заговора Пален, под начало которого была и почтовая служба России. Он принял все меры к тому, чтобы Аракчеев не мог попасть в столицу.

      

       Николай Павлович не только сравнялся с Царями. В свой звёздный час 14 декабря 1825 года он возвысился над многими, себе равными, совершив великий подвиг во имя спасения России. И недаром, предвидя это, один из самых почитаемых святых России батюшка Серафим Саровский в беседе с Императором, которого мы знаем под именем Александра Первого, когда тот примчался к нему Дивеево, снедаемый сомнениями и тревогами за свою судьбу и судьбу Отечества, повелел вручить Престол Русских Царей брату Николаю, мужественному и волевому витязю, способному сокрушить революционную гидру.

       Но вернёмся в детские и отроческие годы будущего Великого Князя Николая Павловича. Императрица Екатерина II, души не чаявшая в своём новорожденном внуке, к сожалению, уже 6 ноября 1796 года, когда ему не исполнилось и полгода, оставила этот мир. На престол вступил Павел Петрович, имя которого в истории очернено незаслуженно и отвратительно. На самом деле Император Павел Первый был человеком необыкновенным и являл собой полную противоположность мифам, созданным о нём его убийцами.

       Дочь его, Анна Павловна, будущая королева Нидерландская, вспоминала о его отношении к детям:

       «Мой отец любил окружать себя своими младшими детьми и заставлял нас, Николая и Михаила и меня, являться к нему в комнату играть, пока его причёсывали, в единственный свободный момент, который был у него. В особенности это случалось в последнее время его жизни. Он был нежен и так добр с нами, что мы любили ходить к нему. Он говорил, что его отдалили от его старших детей, отобрав их от него с самого рождения, но что он желает окружить себя младшими».

       О том же сохранились довольно подробные воспоминания барона М.А. Корфа, который указывал в них: «Великих Князей Николая и Михаила Павловичей он (Павел Петрович – Н.Ш.) обыкновенно называл мои барашки, мои овечки, и ласкал их весьма нежно, что никогда не делала их мать. Точно так же, в то время как Императрица обходилась довольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися при младших её детях, строго заставляя соблюдать в своём присутствии придворный этикет, который вообще любила, Император совсем иначе обращался с этими лицами, значительно ослаблял в их пользу этот придворный этикет, во всех случаях и им самим строго наблюдавшийся. Таким образом, он дозволял нянюшке не только при себе садиться, держа Великого Князя на руках, но и весьма свободно с собой разговаривать; нередко нагибался сам, чтобы достать с пола какую-то игрушку или вещь, выроненную ребёнком или нянею, которой тогдашние робронды, причёски, перья и фижмы были и без того уже значительной помехой во всяком свободном движении. Императрица со своей стороны, не обращая ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие мучения няни или гувернанток, никогда не удостаивала их ни малейшего смягчения в чопорном этикете тогдашнего времени, а так как этот этикет простирался и на членов Императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи в первые годы детства находились со своей августейшей матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни; отношения же сердечные, и при этом самые тёплые, наступили для них лишь впоследствии, в годы отрочества и юности».

       Николай Дмитриевич Тальберг писал: «Император Павел особенно любил этого сына (Николая – Н.Ш.)». Коцебу в воспоминаниях указывал, что когда княгиня Дашкова попала в немилость, то заступники её придумали для её помилования вложить прошение за пазуху младенца Николая. Император Павел, лаская ребёнка, заметил эту бумажку. Он разрешил княгине переехать из пошехонской избы в её прекрасное имение Троицкое.

       Великий князь Николай Павлович недолго пользовался женским попечением. Вскоре по вступлении на престол Императора Павла занимала уже мысль о выборе подходящего воспитателя для своего сына. Внимание его остановилось первоначально, как свидетельствуют современники, на графе Семёне Романовиче Воронцове, занимавшем тогда место нашего посланника при лондонском дворе.

       Но дни Государя Павла Петровича были уже сочтены. 1 февраля 1801 года он перебрался во вновь отстроенный по его указанию Михайловский замок и сказал в задумчивости:

       – На этом месте я родился, здесь хочу и умереть.

       Что-то пророческое прозвучало во фразе. Быть может, Император вспомнил свою беседу с монахом Авелем, которого пригласил к себе, узнав о том, что прорицатель точно предсказал кончину Императрицы Екатерины Великой?! 

        «Честный отец, – сказал ему Император, – о тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почивает благодать Божия. Что скажешь ты о моём царствовании и судьбе моей?».

       «Эх, Батюшка-Царь, – отвечал Авель, – почто себе печаль предречь меня понуждаешь?».

       «Говори! Всё говори! Ничего не утаивай! Я не боюсь, и ты не бойся».

       «Коротко будет царствование твоё, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В страстную субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить память твою. Но Народ Русский правдивой душой своей поймёт и оценит тебя и к гробнице твоей понесёт скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец, неправдивых и жестоких. Число лет твоих подобно счёту букв на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Дому твоём: «Дому твоему подобаетъ святыня Господи въ долготу дней».

       «О сём ты прав, – с волнением произнёс Император. – Девиз сей получил я в особом Откровении, с повелением воздвигнуть Собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский Замок. Вождю Небесных Воинств посвятил я и замок, и церковь».

       «А почто, Государь, повеление Архистратига Михаила не исполнил в точности? – спросил Авель-прорицатель. – Ни Цари, ни народы не могут менять волю Божию… Зрю в сём преждевременную гробницу твою, благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, она не будет».

       В девизе, о котором говорил преподобный, было 46 букв, и на 47 году жизни Государь Император Павел Петрович был убит слугами тёмных сил Запада, возглавляемыми залётными проходимцами Паленом и Беннигсеном.

       Воцарившийся после гибели Павла Первого Император поручил воспитание младших своих братьев и сестры вдовствующей Императрице Марии Фёдоровне. Николай Шильдер писал, что «с 1802 года Николая Павловича начали занимать учением; вместе с тем старались, чтобы он реже видел своих гувернанток и нянюшку, во избежание быстрого перелома в установившемся образе жизни». С 1803 года он уже находился под надзором одних мужчин. Мыслитель Русского Зарубежья, Михаил Валерианович Зызыкин, отметил: «Детский период жизни Николая Павловича (от 1802 – 1809 г.) любопытен в том отношении, что в течение этого времени проявились задатки черт характера и наклонностей, составлявших впоследствии отличительные черты Императора Николая. Настойчивость, стремление повелевать, сердечная доброта, страсть ко всему военному, особенная любовь к строительному инженерному искусству, дух товарищества, выразившийся в позднейшее время, уже по воцарении, в непоколебимой верности союзам, несмотря на вероломство союзников, – всё это сказывалось уже в раннем детстве и, конечно, подчас в самых ничтожных мелочах. Дух товарищества развивался в Николае Павловиче под влиянием совместного воспитания с его младшим братом Михаилом Павловичем. Оба брата нежно любили друг друга. Если находившиеся при них воспитатели выказывали своё недовольство одним из них, то другой сожалел того и играл без всякого удовольствия. Если один был болен, то другой никуда не хотел идти, хотя бы даже и к Императрице Марии Фёдоровне, где им всегда бывало очень весело.

       Однажды, во время своего пребывания у Императрицы, младший провинился в чём-то перед матерью, и когда они вернулись на свою половину, Великий Князь Николай рассказывал дежурному воспитателю, что у него всё время были слёзы на глазах от страха за брата, который мог рассердить Императрицу своим упрямством, но что, слава Богу, она ему простила. Удивительно, что вопреки стараниям, которые прилагались по воле Императрицы, чтобы предохранить Великого Князя от увлечения военной службой, страсть ко всему военному проявлялась и развивалась в нём, тем не менее, с неодолимой силой; она особенно сказывалась в характере его игр. …Обыкновенно весьма серьёзный, необщительный и задумчивый и очень застенчивый мальчик Николай Павлович точно перерождался во время игр… Игры Великих Князей редко бывали миролюбивыми, почти каждый день они оканчивались ссорой или дракой, несмотря на то, что Николай очень любил своих товарищей по играм, а младшего брата любил страстно. Характерной чертой его детства является постоянное стремление принимать на себя первую роль, представлять Императора, начальствовать и командовать... С шестилетнего возраста начались занятия танцами, причём оба Великих Князя чувствовали необычайное отвращение к ним; но потом сильно пристрастились к ним, так что через год танцевали балет, сочинённый Великой Княжной Анной Павловной».

       Были, правда, и различия в поведении братьев. К примеру, Николай любил строить, а Михаил – разрушать. И биограф отмечал, что Николай, «заботясь о сохранении своих построек, боялся присутствия младшего».

       Строительство всегда как-то сочеталось с военной стороной дела. К примеру, выстраивая из стульев дачу для няни и гувернантки, сооружая что-то из песка, Николай всегда укреплял свои сооружения стенами и пушками. Игрушки были в основном военные. Множество оловянных солдатиков, пушек, ружей, алебард, предметов военной формы одежды. Первый из проснувшихся бежал обычно будить брата, одевшись в военную форму, и сдавал рапорт. Нельзя не заметить, забегая вперёд, что Николай Павлович всегда оставался до мозга костей военным человеком. Один из современников вспоминал, что во время манёвров 1836 года, Государь был неутомим и целый день находился на коне под дождём, а вечером у бивачного огня, в беседе с молодыми людьми своей свиты или в рядах войск, окружавших его маленькую палатку. А после столь многотрудного дня, большую часть ночи проводил за государственными делами, «которых течение никак не замедлялось от этого занятия Государя со своими войсками, составлявшего, по собственному его сознанию, единственное и истинное для него наслаждение».

       Автор известных книг по истории Наполеоновских войн генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский так рассказывал о детских летах Николая: «Необыкновенные знания Великого Князя по фрунтовой части нас изумили. Иногда, стоя на поле, он брал в руки ружьё и делал ружейные приёмы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним сравниться, и показывал так же барабанщикам, как им надлежало бить. При всём том Его Высочество говорил, что он в сравнении с Великим Князем Михаилом Павловичем ничего не знает; каков же должен быть сей? – спрашивали мы друг друга».

       Не исключено, что если бы Павлу Петровичу удалось разгромить заговор 11 марта 1801 года, он бы объявил Наследником Престола именно Великого Князя Николая. Но, увы, его «барашки» Николай и Михаил были слишком малы, Константин Павлович оставался в неведении, и «слабый и лукавый» Наследник Престола с помощью самых омерзительных представителей великосветской черни вырвал трон из рук отца.

       В печальной памяти 1801 году Великому Князю исполнилось 5 лет. Он ещё вряд ли мог понимать, какая беда нависла над Россией, лишённой слугами тёмных сил такого замечательного, справедливо названного народным и антидворянским, Государя Павла Петровича. Сколько бессмысленных войн, сопряжённых с гибелью людей, столь драгоценных, ожидало Державу в ближайшие годы. Причём, войны эти были за чуждые России и Русскому Народу интересы.

       Николай был ещё слишком мал, но его уже стали учить наукам, ибо Великие Князья играли в России весьма важные роли, даже если не становились Императорами. Начались занятия с изучения Русской азбуки и французского языка, а с 8 лет прибавились занятия и немецким языком. Постепенно подключались всё новые и новые предметы, причём с особенным удовольствием Николай занимался рисованием, пристрастился и к математике, об остальных же предметах говорил: «На лекциях наших преподавателей мы или дремали, или рисовали их же карикатуры, а потом к экзаменам выучивали кое-что, в долбёжку, без плода и без пользы для будущего».

       Воспитатель граф Ламздорф, приставленный к Николаю ещё Павлом Петровичем, был очень суров и не скупился даже на палочные наказания. Возможно, именно это обстоятельство повлияло на большие строгости в школах, введённые Николаем Павловичем уже в бытность Императором.

      Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна долго противилась военным наукам, боясь, что они разовьют в сыне грубость. Ей казалось, что грубые манеры неизбежно воцарятся в его сердце вместе с военными занятиями. Но судьба Николая не зависела ни от её желаний, ни даже от желаний царствующего Императора, которого Бог не вознаградил сыном. Судьба того, кого мы знаем под именем Александра I, была чрезвычайно сложна и трагична.

 

                     «Он будет красивейший мужчина в Европе…»

 

       Рассуждая о личности Государя Императора Николая Первого, иные историки пользуются традиционными источниками. Ну а источники эти уже известны своею тенденциозностью. Орден русской интеллигенции повелел историкам считать Николая Первого, во-первых, «чудовищем с оловянными глазами», во-вторых, «палкиным». Так и считают. А точнее, сами то, может быть, так и не считают, но пытаются убедить в этой лжи читателей, ибо ложь эта хорошо оплачивается, ведь история, сама по себе, по словам Льва Толстова, и есть «ложь, о которой договорились историки».

       Мнение же добросовестных исследователей и писателей отметается начисто, как, к примеру, мнение выдающегося православного мыслителя, профессора государственного и канонического права Михаила Валерьяновича Зызыкина (1880 – 1960). А ведь этот замечательный учёный и мыслитель в книгах, посвящённые спорным историческим фигурам, развеял многие мифы и поставив всё на свои места. Достаточно взять книги «Патриарх Никон, его государственные и канонические идеи» или «Тайны Императора Александра I», чтобы оценить уникальность и важность его исследований. Профессор Зызыкин собрал огромное количество свидетельств современников Николая Павловича и его биографов Русских Царей. Так биограф Великого Князя Николая Павловича Поль Лакруа вспоминал: «Будучи только десяти лет, Николай не только знал наизусть военную историю России, но объяснял её и истолковывал с таким ясным взглядом, который был выше лет его». В физических же упражнениях он отличался «быстротой и ловкостью движений, как и грациозною своею походкою».

       А вот словесный портрет 18 летнего Николая Павловича, составленный лейб-медиком Бельгийского двора короля Леопольда Стокмаром: «Этот молодой человек чрезвычайно красивой наружности, в высшей степени привлекательный, выше Леопольда ростом, совсем не сухощав, но прям и строен, как молодая сосна. Черты лица его необыкновенно правильные: прекрасный открытый лоб, брови дугою, маленький рот, изящно обрисованный подбородок – всё в нём красиво. Характера очень живого, без малейшего принуждения или сдержанности, при замечательном изяществе манер. Он говорит по-французски много и хорошо, сопровождая слова свои грациозными жестами. В нём проглядывает большая самонадеянность при совершенном отсутствии притязательности. Говорить он умеет всегда приятно, и у него особая способность быть любезным с дамами. Когда он хочет придать своим словам особую выразительность, он несколько приподнимает кверху плечи, и взглядывает вверх с некоторой аффектацией. Кушает он очень умеренно для своих лет и ничего не пьёт, кроме воды. После обеда, когда графиня Ливен (супруга Русского посла) села за фортепьяно, он поцеловал у неё руку. Нашим английским дамам это показалось очень странно, хотя, конечно, всякая женщина желала бы себе того же.

       «Что за милое создание! – воскликнула леди Кембель, строгая и чопорная гофмейстерина. – Он будет красивейший мужчина в Европе!» Он пробыл день, и на другое утро Русские от нас уехали. Мне сказывали, что когда пришло время спать, люди Великого Князя принесли ему вместо постели и положили на кровать мешок, набитый сеном; уверяют, что у него никогда не бывает другой постели».

       Известна поговорка: в здоровом теле – здоровый дух. Думается, что и в красивом теле всё должно быть красиво. Не зря же Всемогущий Бог наградил незаурядной внешностью будущего Императора России, которому пришлось взойти на Престол едва ли не в самые тяжёлые времена. К этому священному служению Николая Павловича готовили с детских лет, словно бы знали, что именно ему, а не старшему брату Константину суждено сменить на Державном посту Императора, наречённого Благословенным.

       Но мы коснёмся размышлений М.В. Зызыкина о личности Императора Николая Первого. Мы уже познакомились с тем, что рассказал о детстве будущего поистине великого Государя России его знаменитый биограф Н.Д. Шильдер. Исследования Зызыкина значительно дополняют и расширяют это повествование: «Он не знал раздвоения личности, он не имел друзей в виде республиканца флорентинца Пиаттоли, просидевшего 8 лет в тюрьме у Габсбургов, или польского масона Чарторыжского, – писал о Николае Павловиче профессор Зызыкин: – Николая воспитывала его мать, Мария Фёдоровна, женщина достойнейшая… Заметим, что воспитывала она будущего Государя в Державном стиле. Поэтому неудивительно, что Шторх, преподаватель Великого князя, в записке, поданной в 1810 году Императрице Марии Фёдоровне о необходимости начать Николаю Павловичу курс, обнимающий собою все политические науки, в их общей связи и взаимодействии, говорит о Великом Князе, как о лице, которое когда-то будет нами управлять».      

       Уже в юности Великий Князь Николай Павлович имел на многие вещи свои суждения. Вот записи, касающиеся военного дела. В частности, о поселениях Елецкого полка, относящееся к тем самым, многократно оболганным в последующем «военным поселениям». Великий Князь Николай Павлович писал: «Батальон расположен в старых, весьма худых белорусских хатах, весьма тесно, особливо оттого, что, кроме, по положению живущих в них 2 семейств, на постое у них ещё двое холостых. Хотя они помогают хозяевам в работе, но, не менее, оттого им даже весьма тесно. А сю пору скота мало; по положению хозяин имеет двух лошадей и корову: лошадей у малых по две, и то самые худые, забракованные артиллерийские, и оттого поля, коих почва песчаная, не быв удобряема довольным количеством навоза, худо производит, и всё полосами, судя по богатству хозяина».

       Не случайно биографы отмечали, что колоссальную роль в воспитании Николая Павловича сыграла его мать, вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна. Когда Император в 1814 году позволил, наконец, Великому Князю Николая отправиться в действующую армию, она напутствовала обоих князей, ибо Михаил Павлович тоже отправился вместе с братом на войну. Напутствия матери отличались высоконравственными тенденциями. Профессор Зызыкин, перечисляя их, писал:

        «Она советовала сыновьям продолжать быть строго религиозными, не быть легкомысленными, непоследовательными и самодовольными; полагаться в своих сомнениях и искать одобрения своего «второго отца», уважаемого и достойного генерала Ламздорфа, избегать возможности оскорбить кого-нибудь недостатком внимания, быть в разборчивыми в выборе себе приближенных; не поддаваться своей наклонности вышучивать других; быть осторожными в своих суждениях о людях, так как из всех знаний – знание людей самое трудное, и требует наибольшего изучения. Настойчиво предостерегая их от увлечения мелочами военной службы, она советует запасаться познаниями, создающими великих полководцев».

       Великий Князь Николай Павлович со вниманием относился к советам матери. Он вообще впитывал в себя всё, что говорилось ему полезного. Известно, что он любил читать Поучения Владимира Мономаха, глубоко проникающие в душу. Не могут не поразить, своей глубиной и поучения Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны. В её инструкциях сыновьям говорилось:

        «Следует изучить всё, что касается сбережения солдат, которыми так часто пренебрегают, жертвуя ими ради красоты формы, ради бесполезных упражнений, личного честолюбия и невежества начальника».      

       Предметом особой заботы Марии Фёдоровны была нравственность Великого Князя Николая Павловича. Её сильно обеспокоили увлечения его легкомысленными женщинами, а потому она просила генерал-адъютанта Коновницына уделить этому вопросу особенное внимание, поскольку Великим Князьям придётся побывать в Париже – «столице роскоши и разврата». В частности она писала:

       «Я, конечно, ни мало не сомневаюсь, что внушенные им правила нравственности, благочестия и добродетели предохранят их от действительных прегрешений, но пылкое воображение юноши в таком месте, где почти на каждом шагу предоставляются картины порока и легкомыслия, легко принимают впечатления, помрачающие природную чистоту мысли и непорочность понятий, тщательно поныне сохранённую; разврат является в столь приятном или забавном виде, что молодые люди, увлекаемые наружностью, привыкают смотреть на него с меньшим отвращением и находят его менее гнусным. Сего пагубного действия опасаюсь я наиболее, по причине невинного удовольствия, с каковым Великие Князья по неопытности своей вспоминали о первом своём пребывании в Париже, не ведая скрытого зла. Но теперь, когда они стали старше, нужно показать им в настоящем виде впечатления, от которых прошу я Вас убедительно предохранить их Вашим отеческим попечением. Обращаю также внимание на выбор спектаклей, которые они посещать будут, и которые нередко вливают неприметным и тем более опасным образом яд в юные сердца».

       Впрочем, опасение Марии Фёдоровны оказались напрасными. Отправляясь в 1814 году в первую свою заграничную поездку, во Францию, Великие Князья Николай и Михаил переживали, прежде всего, то, что не могли участвовать в боевых действиях. Интересовало же их, особенно Николая Павловича, всё. Генерал-лейтенант Иван Фёдорович Паскевич вспоминал: «В Париже начались, как и в Петербурге, гвардейские разводы, и мы из гренадерского корпуса поочерёдно туда езжали. В один из сих разводов Государь, увидев меня, подозвал и совершенно неожиданно рекомендовал меня Великому Князю Николаю Павловичу.

       – Познакомься, – сказал он ему, – с одним из лучших генералов моей армии, которого я ещё не успел поблагодарить за его отличную службу.

       Николай Павлович после того постоянно меня звал к себе и подробно расспрашивал о последних кампаниях. Мы с разложенными картами, по целым часам, вдвоём разбирали движения и битвы 12-го, 13-го, 14-го годов. Я часто у него обедывал, и когда за службою не мог у него быть, то он мне потом говорил, что я его опечалил. Этому завидовали многие и стали говорить в шутку, что он в меня влюбился. Его нельзя было не полюбить. Главная его черта, которой он меня привлёк к себе – это прямота и откровенность. Брата Михаила Павловича он любил, но к серьёзным разговорам не допускал, да и тот их недолюбливал…

       Я сказал ему, что очень бы хотел представить ему всех моих генералов и полковых командиров, которых рекомендовал наилучшим образом. Великий Князь был с ними особенно любезен и прямотою своего общения обворожил их…».

       Уже там, в Париже, проявилось различие между Императором, постоянно унижавшим Русский народ и Русскую армию, и Великим Князем Николаем, воспитанным в Русском духе, на Русских традициях. Жаль только, что не волен он был в своей судьбе и даже не мог жениться в России, на Русской невесте. С петровских времён вошла в моду отвратительная «традиция» – женить Наследников Престола и Великих Князей на западно-европейских принцессах. Что касается Петра I, то он вообще женился на «ливонской прачке» Марте Самуиловне Скавронской. Великого Князя Павла Петровича, будущего Императора Павла I, оба раза женили на иноземках. Женили на иноземке и Александра Павловича.

       Трудно сказать, как бы поступил сам Павел Петрович со «своими барашками». Во всяком случае, когда Павел Васильевич Чичагов, уже будучи адмиралом, попросил у Императора Павла I выехать в Англию, чтобы жениться на английской подданной. Государь отказал ему на том основании, что «и в России невест довольно». Упрямство же Чичагова привело к тому, что Император, дабы остудить пыл адмирала, велел сдать шпагу и посадил его в Петропавловскую крепость, правда, совсем ненадолго.

       Впрочем, весьма часто попадали в супруги Русским Великим Князьям женщины достойные. Таковой была Мария Фёдоровна, супруга Павла Петровича. Ничего плохого нельзя сказать и о супруге самого Николая Павловича. Особыми любовью и почитанием пользуется супруга «последнего» Русского Царя Николая II Александра Фёдоровна, причисленная вместе со всею семьёй к лику святых. Я взял в кавычки слово «последнего», ибо только Всемогущий Бог может предопределить, когда и при каких обстоятельствах будет «последний Царь», а пророчества говорят нам о Грозном Царе «последних времён», которого ещё будет удостоена Русская Земля, выдержавшая невероятные испытания на своём крестном пути.

       Впрочем, в пору юности Великому Князю Николаю Павловичу было не до рассуждения о последних временах. Учёба и военные мероприятия не давали ему времени задуматься даже о личной жизни.

        Герой Отечественной войны 1812 года, генерал от инфантерии Пётр Петрович Коновницын успокоил Императрицу следующими строками:

       «Их Императорские Высочества Великие Князья, благодаря Бога, находятся в вожделенном здравии: их поведение весьма согласуется с волею Вашей; господа кавалеры со свойственным им усердием бывают при их Высочествах неотлучны; о чём считаю долгом моим пред Вашим Величество засвидетельствовать о неусыпности и попечении их. Их Высочества каждый день изволят кушать у Государя; один раз были с ним в театре и во всех церемониальных выходах бывают при нём; в свободное время их Высочества обозревают здесь все заведения, достойные примечания. Третьего дня изволили осматривать укреплённые здесь окрестности с военными замечаниями».

 

     «Какое это, наверное, счастье жить… семьёй?!

 

       У профессора Зызыкина мы находим и подробнейшее описание европейского путешествия Великих Князей: «…Из Англии он (Николай Павлович – ред.) отправился в Мобеж, Брюссель, для свидания в Великой Княгиней Анной Павловной, затем в Штутгард к Великой Княгине Екатерине Павловне, где говел и приобщился Св.Тайн. Затем он был в Берлине на свидании со своей невестой Принцессой Шарлоттой. Потом он поспешил в Петербург, чтобы встретить свою невесту.

       В Париже великий князь Николай Павлович познакомился с герцогом Орлеанским, который был безмерно счастлив в браке и не скрывал этого.

       Великий Князь Николай сказал герцогу:

       – Какое это, наверное, счастье жить так, семьёй?!

       – Это единственное истинное и прочное счастье, – подтвердил тот.

      По пути в Россию, в Берлине, Николая представили его будущей супруге, избранной для него Императором.

       23 октября 1815 года состоялась помолвка Великого Князя с прусской принцессой Шарлоттой-Фридерикой-Луизой-Вильгельминой. Её шёл 18 год – родилась 13 июля 1798 года в семье прусского короля Фридриха Вильгельма III и его супруги, королевы Луизы. У неё были два старших брата, один из которых, Фридрих Вильгельм IV, в будущем стал прусским королём, Вильгельм I – первым германским императором.

       В биографии её отмечено: «Прусская королева Луиза вошла в историю как бесстрашная патриотка, как добрый ангел, не побоявшийся всемогущего Наполеона и заступившийся за униженную Родину. Почитание Луизы в 19 веке не знало границ, и в любом месте, хоть как-то связанном с её именем, появлялись мемориальные доски и памятники, в её честь называли улицы, мосты, учреждения и церкви. Наряду с Берлином, Кёнигсбергом (Калининградом), Тильзитом (Советском) и Мемелем (Клайпедой) Рига тоже могла бы быть отмечена памятной доской Луизе Прусской».

      Генрих Гейне «Наполеон дунул на Пруссию и Пруссии не стало».    

      Но отважная королева не только разделила с супругом своим все тяготы поражения Пруссии и ссылки в Кенигсберг (ныне Калининград), а затем в Мемеле. Он встретилась в Тильзите с «чудовищем» Наполеоном и просила пощадить поражённую Пруссию. «Увы, её миссия не удалась, – отмечено в  биографии, – корсиканец был предельно галантен с молодой королевой, но державу Фридриха Вильгельма III это не спасло. После заключения Тильзитского мира страна лишилась половины своей территории, а королевской чете было запрещено возвращаться в занятый французскими войсками Берлин».

       И только Россия спасла Пруссию, освободив её в 1813 году.

       История сохранила удивительный эпизод. После окончания наполеоновских войн Фридрих Вильгельм III побывал в России и привёз своих сыновей в Москву. Они поднялись на самое высокое место – кажется, более или менее сохранился знаменитый Пашков дом. И Фридрих сказал сыновьям – смотрите, вот наша спасительница, поклонитесь ей в пояс.   

       26 июня 1817 года последовал торжественный въезд Принцессы Шарлоты в Петербург. Все смотрели на неё с нежнейшим участием, вспоминая добродушие, красоту и несчастие её матери, королевы Луизы, связанные с изгнанием во время наполеоновского нашествия.

       Принцесса прибыла в Россию, приняла православие с именем Александры Фёдоровны, и вскоре состоялось венчание с великим князем Николаем Павловичем в церкви Зимнего дворца.

       Известный биограф Императора Н. Шильдер отметил: «1 июля, в день рождения великой княжны Александры Фёдоровны, был совершен обряд бракосочетания. «Я чувствовала себя очень, очень счастливой, когда наши руки соединились; с полным доверием отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды», – писала Александра Федоровна, вспоминая день 1 июля 1817 года».

        Николаю Павловичу исполнился 21 год, Александре Фёдоровне – 19.

Перед венчанием Александра Фёдоровна с тревогой написала матери:

       «Я много плакала при мысли, что мне придётся встретиться с вдовствующей государыней, рассказы о которой меня напугали».

       Впрочем, опасения были напрасны.

        А вскоре она сделала такую запись в своём дневнике:

Вот что писала Александра Фёдоровна после родов:

       «В 11 часов утра (17 апреля 1818 года – Н.Ш.) я услыхала первый крик моего первого ребёнка. Нике целовал меня… не зная ещё, даровал нам Бог сына или дочь, когда матушка, подойдя к нам, сказала: «Это сын». Счастье наше удвоилось, однако, я помню, что почувствовала что-то внушительное и грустное при мысли, что это маленькое существо будет со временем Императором».

       Почувствовала, а ведь это ещё не было известно. Ведь наследником престола всё ещё был Константин Павлович.

       Дочь поэта Тютчева Анна Федоровна, фрейлина цесаревны Марии Александровны, в своих воспоминаниях писала об императрице: «Император Николай I питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него эта была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золочёных решёток своей клетки».

        Г.И. Чулков в своей книге о Николае Павловиче отметил: «Среди серых будней единственным утешением и радостью для великого князя был «аничковский рай», как Николай Павлович называл первые годы семейной жизни, проводимые во время пребывания его в столице в Аничковом дворце».

 

                                         После манёвров в Царском Селе…

       

      В 1819 году после летних манёвров в Царском Селе Император Александр I сказал, что желает отобедать с великокняжеской четой – с Николаем Павловичем и Александрой Фёдоровной. Николай Павлович так описал обед в своём дневнике:

       «В лето 1819 г. находился я в свою очередь с командуемою мной тогда 2-й гвардейской бригадой в лагере под Красным Селом. Пред выступлением из оного было моей бригаде линейное ученье, кончившееся малым маневром в присутствии императора. Государь был доволен и милостив до крайности. После ученья пожаловал он к жене моей обедать; за столом мы были только трое. Разговор во время обеда был самый дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту нашей спокойной будущности. Вот в коротких словах смысл сего достопамятного разговора.

       Государь начал говорить, что он с радостию видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтоб уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжёлое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке Государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно об том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более, что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство!

        Вспомним пророчества Авеля о том, что Александр царствовать не восхочет. И каково же впечатление? Напрасно считается, что все без исключения великие князья рвались царствовать. Николай Павлович не постеснялся сказать, что новость поразила до слёз:

         «Мы были поражены как громом. В слезах, в рыдании от сей ужасной неожиданной вести мы молчали! Наконец, Государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельскою, ему одному свойственною ласкою начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута сему ужасному для нас перевороту ещё не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять ещё до оной, но что мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной.

       Тут я осмелился ему сказать, что я себя никогда на это не готовил и не чувствую в себе сил, ни духу на столь великое дело; что одна мысль, одно желание было – служить ему изо всей души, и сил, и разумения моего в кругу поручаемых мне должностей; что мысли мои даже дальше не достигают…

       Кончился разговор; Государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами, и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот – совершенное изображение нашего ужасного положения».

       Здесь казалось бы очень много загадок. Почему Император Александр I, который, как принято считать, любил покрасоваться на парадах и войнах, любил военный мундир, любил почёт и славу, вдруг решил сам отказаться от всего этого, дорогого ему, и, уйдя от дел, обратиться в старца Феодора Козьмича? Напомним, что разгадку предложил выдающийся учёный, талантливый дешифровщик древних текстов Геннадий Станиславович Гриневич. А точнее не он дал нам разгадку, а сам Феодор Козьмич, тайнописи которого расшифровал Гриневич. У того, кого мы знаем под именем Императора Александра, другого выхода просто не было.

       Николай Павлович отметил:

       «С тех пор часто Государь в разговорах намекал нам про сей предмет, но не распространяясь более об оном; а мы всячески старались избегать оного. Матушка с 1822 г. начала нам про то же говорить, упоминая о каком-то акте, который будто бы братом Константином Павловичем был учинён для отречения в нашу пользу, и спрашивала, не показывал ли нам оный Государь?»

 

                                    Тайный манифест и бунт на Сенатской

 

       27 ноября 1825 года в Петербург пришло официальное сообщение о смерти Императора. Все считали Наследником Престола Цесаревича Константина Павловича. И лишь очень узкому кругу людей было известно, что тот ещё два года назад отрёкся от права на престолонаследие. В августе 1823 года Император утвердил Манифест, по которому в случае его смерти трон по старшинству переходил к его брату Николаю Павловичу. Однако, по непонятным причинам Манифест оглашён не был.

       Николай Павлович узнал о Манифесте от матери, но генерал-губернатор Петербурга Михаил Андреевич Милорадович посоветовал во избежание династического кризиса быстро провести присягу Константину, поскольку в столице началось брожение, которое могло вырасти в беспорядки. Тогда Великий Князь Николай Павлович первым присягнул новому Императору, а вслед за ним это сделали войска, правительственные учреждения и население города. Однако, из Варшавы пришло сообщение, что Константин ехать в столицу не собирается и подтверждает свой отказ от Престола. Необходимо было вновь проводить присягу теперь уже Николаю Павловичу.

       Между тем в тайных обществах уже был взят курс на вооружённое выступление против Самодержавной власти в России, а стало быть, и против самой России, которую заговорщики решили пустить с молотка по указке своих европейских хозяев. Восстание намечалось на лето 1826 года, но известие о смерти Императора изменило планы. Заговорщики сочли удобным воспользоваться складывавшейся обстановкой. Поначалу планы были не столь радикальными. Предполагалось, используя смену власти, захватить побольше командных должностей в гвардейских полках. Но когда стало известно о повторной присяге, заговорщики решили действовать немедленно с более решительными целями. Присяга была назначена на 13 и 14 декабря. Причём во второй день, 14 числа, присягали Сенат и высшие правительственные учреждения.

       Вооружённое восстание заговорщики наметили на 14 декабря. Предполагалось вывести войска на Сенатскую площадь и принудить Императора Николая Павловича, ещё не успевшего укрепиться во власти, к введению конституционного правления, отмене крепостного права, ликвидации военных поселений. Разумеется, это были в основном общие слова, поскольку в недрах заговора вынашивались планы гораздо более жестокие – вплоть до физического устранения не только Государя, но и всех членов Царствующего Дома Романовых. Несколько затруднило исполнение планов то, что собрать достаточно сил заговорщики так и не смогли. На площадь вышли всего 3 тысячи солдат и 30 офицеров. Это стало, отчасти, результатом разногласий при дележе власти, которые возникли накануне, отчасти результатом того, что далеко не все верили выдумкам заговорщиков, будто бы надо выступить в защиту Константина Павловича, у которого Николай Павлович отнимает трон. Главари намечали убить Императора, но никто не соглашался стрелять в него. В большинстве своём, как и во всякой безбожной шайке, в руководстве мятежников были трусы, которые стремились к власти, но хотели загребать жар чужими руками. Постыдные продажность и трусость впоследствии проявились в ходе следствия по делу о мятеже.

       Некоторых руководителей мужество покинуло уже утром 14 декабря, до начала восстания. Князь Трубецкой, намеченный в диктаторы, побродив близ Сенатской площади, отправился присягать Николаю Павловичу. Не решились выйти на площадь и Рылеев с Якубовичем.

      Но опасность была слишком велика, ведь часть офицеров и солдат были просто-напросто обмануты. Так солдатам, которые мало разбирались в политике и в терминологии, объявили, что они идут спасать супругу Константина, по имени Конституция и что Николай Павлович власть захватил самовольно. Были среди руководителей восстания и люди достаточно решительные, готовые идти до конца, были и такие, которые не могли свернуть с намеченного пути, повинуясь тёмным силам, тайными слугами которых они были.

       День 14 декабря 1825 года, тяжёлый для России день, день несчастья, как охарактеризовал его сам Николай Павлович, стал для него, едва ступившего на престол, поистине звёздным часом. Ещё за два дня до мятежа, 12 декабря 1825 года, получив сведения о готовящемся выступлении великосветской черни против Самодержавия, Николай Павлович написал князю П.Н. Волконскому в Таганрог: «14 числа я буду Государь или мёртв. Что во мне происходит, описать нельзя».

       Супруге же своей, Александре Федоровне, он сказал:

       – Мы не знаем, что нас ждёт. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придётся умирать.

       Утром 14 декабря 1825 года Николай Павлович обратился к командирам преданных ему частей с короткой, пламенной речью:

       – Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжёлое бремя. Но раз Бог мне её вручил, то сумею её защитить, и ничто на свете не сможет у меня её вырвать. Я знаю свои обязанности и сумею их выполнить. Русский Император в случае несчастья, должен умереть со шпагою в руке… Но во всяком случае, не предвидя, каким способом мы выйдем из этого кризиса, я вам, господа, поручаю своего сына Александра. Что же касается до меня, то доведётся ли мне быть Императором хотя бы один день, в течение одного часа я докажу, что достоин быть Императором!».

       Некто Кюстин, состряпавший впоследствии о Николае Первом пасквильную книгу, и тот вынужден был признать величие молодого Государя в тот критический день 14 декабря. Он писал: «Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними… Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп. Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул у него на лице. А смерть ходила около него. Заговорщики указали его, как свою первую жертву».

       Николай Павлович был постоянно в самых опасных местах. Он до последней возможности пытался избежать кровопролития. Лишь упорство самих декабристов, и, конечно, предательский выстрел подонка Каховского в славного героя Отечественной войны 1812 года генерала Михаила Андреевича Милорадовича – заставили отдать приказ на открытие огня.

       Решительные и смелые действия молодого Государя смели с Русской Земли банду заблудших, зараженных чужебесием дворянчиков. Пушкин справедливо отметил, что «мятеж декабристов обличил историческую несостоятельность идеалов, насильственно переносимых на Русскую почву; фальшивые призраки будущего переустройства России на европейский фасон, которыми тешилось незрелое, порвавшее с народными преданиями Русское общество, были разбиты».

       На протяжении всего действа Государь Император был постоянно на линии огня, несмотря на то, что положение его действительно было крайне опасным. Ведь к нему были посланы убийцы. К примеру, Якубович, вооружённый пистолетом, попросил Николая Павловича отъехать в сторону и нагнуться к нему, но вместо того, чтобы выстрелить, для чего он и отзывал в сторонку, пролепетал жалобно:

       – Я был с ними, но пришёл к вам, – и поспешил принести присягу Императору.

       Николай воскликнул:

       – Так идите к мятежникам и уговорите их прекратить бесполезное выступление.

       Якубович пошёл, но совершил новую подлость. Он заявил восставшим, ободряя их и призывая тем самым к продолжению бунта:

       – Держитесь, там все вас сильно боятся, – и, произнеся эту предательскую и лживую фразу, поспешил скрыться, чтобы не быть среди тех, кто должен был вот-вот оказаться под огнём.

       Помощник планируемого диктатора Трубецкого, некто Булатов, вслед за Якубовичем подходил к Николаю Павловичу, бродил рядом, как вспоминал потом, «мучительно, бессильно порывался убить его», но мужества «дворянским революционерам» явно не хватало.

       Известно, кстати, что когда накануне тянули жребий стрелять в Императора, и это выпало Каховскому, тот наотрез отказался, пояснив, что не хочет рисковать жизнью ради того, чтобы все лавры от этого выстрела достались Бестужевым. Каховского прогнали. Но он сам явился 14 декабря на Сенатскую площадь, правда, в гражданской одежде и без оружия, чтобы, видимо, оценить обстановку и окончательно решить, быть ли с восставшими.

Эта омерзительная личность с утраченной ориентацией имела крайне низкие моральные качества. Каховского неоднократно изгоняли из армии за трусость, низость и дурные наклонности, но он каким-то чудом вновь и вновь восстанавливался в службе. Вот и в то утро с лёгкостью снял военный мундир, хотя как раз числился в офицерах. Когда же Николай Павлович направил к войскам генерал-губернатора Санкт-Петербурга генерала от инфантерии Михаила Андреевича Милорадовича, которого все называли «храбрейшим из храбрых», а истинные воины, защитники Отечества, любили и уважали, Каховский пошёл на преступление. В толпе мятежников мало было истинных воинов, в основном её составлял светский сброд, для которого воинская служба казалась престижным времяпрепровождением, а военная форма – предметом для обольщения дам. Тем не менее, в рядах солдат послышалось брожение, когда перед строем появился прославленный генерал – герой Отечественной войны 1812 года, ведь среди старших возрастов было немало участников битв с Наполеоном. И тогда Каховский подбежал к Бестужеву, выхватил у него из-за пояса пистолет, незаметно, со спины, приблизился к Милорадовичу, ударил ножом его коня, а когда граф обернулся, чтобы узнать, в чём дело, выстрелил в упор, смертельно ранив. Командир лейб-гвардии Гренадерского полка генерал Штюллер, увидев это, смело подскакал, чтобы поймать падавшего с коня Милорадовича, но Каховский упредил смертельным выстрелом. Один из современников с горечью писал: «Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один – прославленный патриот и мужественный воин, второй – фантазёр и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице».

       Когда несколько позже Великий Князь Михаил Павлович тоже попытался убедить мятежников сложить оружие, его попытался убить другой бандит – Кюхельбекер. Он уже прицелился в Великого Князя, но тут не выдержали обманутые дворянчиками нижние чины. Три матроса одновременно бросились к мерзкому и коварному чудовищу и выбили у него из рук пистолет.

       Мужественного Государя-витязя окружали мужественные, отважные Русские витязи, и пусть некоторые из них были не Русской крови, они оставались Русскими в душе, сражаясь за Россию до последней капли крови.

       Николай Первый! Его роль в великом прошлом России долгое время затушёвывалась, отчасти, из-за решительного разгрома масонского антироссийского, направляемого с Запада бунта декабристов, объявленного питекантропами от революции выступлением за счастье народное. Когда же это, позвольте спросить, революционеры выступали за счастье народное? За личный карман, за личную власть – другое дело. Но за народ – никогда.

И разве можем мы найти в среде вождей революционных такого, кто готов был рискнуть своей жизнью во имя спасения Отечества и своего народа?

       А ведь 14 декабря дело шло в большей степени не на жизнь, а на смерть. Если бы декабристы победили, началась бы кровавая вакханалия по всей России. Прежде всего, они собирались взяться за истребление Императорской фамилии. К примеру, Пестель, сын «сибирского злодея» (так характеризовал Пушкин отца бунтовщика, прославившегося жестокостью в Сибири), предлагал построить «экономическую виселицу» и повесить на мачте корабля сначала Императора, затем, привязав верёвки к его ногам, Императрицу и Наследника Престола, а затем, в том же духе уже четырех Великих Князей и Великих Княгинь и так до тех пор, пока будет кого вешать. Чем Пестель отличался от комиссаров, истребивших десятки тысяч офицеров в Крыму, тех самых офицеров, которые, поверив их посулам, остались в России? Когда они с наивной доверчивостью к новой власти пришли в указанные в воззваниях пункты регистрации, их арестовали и всех поголовно истребили. Их сажали в баржи и топили в море, их зарывали живыми в землю, их закрывали в бочки с вбитыми вовнутрь гвоздями, и пускали эти бочки с гор. А что делали ельциноиды с защитниками Дома правительства на краснопресненском стадионе?! Об этом написано много. Страшно даже повторять.

       Насколько же выше, неизмеримо выше всякого рода демо- лидеров был Самодержавный Государь Николай Первый. Вот вам и причина его неприятия, причина ненависти к нему со стороны всей этой трусливо демо- своры, к определению коей надо бы ещё прибавить приставку псевдо.

       Николай Первый, поразивший всех своими мужеством и отвагой, писал Великому Князю Михаилу Павловичу:

       – Революция у ворот Империи, но я клянусь, что она в неё не проникнет, пока я жив и пока я Государь милостью Божьей!

      Оценивая мятеж декабристов, он заявлял:

       – Это не военный бунт, но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленных целей. Меня могут убить. Каждый день меня пугают анонимными письмами, но никто меня не запугает.

       Пушкин справедливо отмечал, что «мятеж декабристов обличил несостоятельность идеалов, насильственно переносимых на Русскую почву; фальшивые призраки будущего переустройства России на европейский фасон, которыми тешилось незрелое, порвавшее с народными преданями Русское общество, были разбиты».

       Разве Хрущёв, Андропов, Горбачев, Ельцин думали о том, что нужно России и Русскому Народу, что нужно народам, населяющим огромные просторы Державы? Они думали лишь о том, что полезно и выгодно лично им. А Русские Самодержцы заботились о том, что нужно, прежде всего, России. В этом главное отличие всяких там либерализмов и демократий от высшей формы государственного устройства – Православного Самодержавия. И это прекрасно понимал Государь Император Николай Первый, которого можно по праву назвать ревностным продолжателем дела, заложенного святым благоверным князем Андреем Боголюбским, развитого местночтимым Святым Благоверным Царём Иоанном Грозным, названным митрополитом Иоанном Ладожским Игуменом Всея Руси, продолженного Екатериной Великой и Павлом Первым. Очень точны размышления Императрицы Екатерины Великой о республиканстве и демократических преобразованиях, которые пытались навязывать миссионеры тёмных сил Запада:

       «Знайте же, что если ваше правительство преобразится в республику, оно утратит свою силу, а ваши области сделаются добычею первых хищников; не угодно ли с вашими правилами быть жертвою какой-нибудь орды татар, и под их игом надеетесь ли жить в довольстве и приятности.

       Безрассудное намерение Долгоруких, при восшествии на престол Императрицы Анны, неминуемо повлекло бы за собою ослабление – следственно и распадение государства; но, к счастию, намерение это было разрушено простым здравым смыслом большинства.

       Не привожу примера (деления на уделы) Владимира и последствий, которые оно повлекло за собою: он слишком глубоко врезан в память каждого, мало-мальски образованного человека».

Высокую оценку деятельности Екатерины Великой по возрождению и развитию Русской государственности дал один из самых высокочтимых в народе пастырей современности Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. В книге «Русь Соборная» он указал на причины падения Русской государственности, отметил, в частности, что Пётр I «не оставил своим преемникам сколь либо стройной системы державного обустройства земли Русской. Разрушено было более, чем создано, тем паче, что многочисленные новации «царя-плотника» далеко не всегда оказывались жизнеспособными, часто умирая, едва успев родиться. Среди наиболее явных недостатков государственного управления Российской Империи выделилось отсутствие института, аналогичного Земскому Собору, инструмента, который помогал бы Самодержцу ощутить острейшие народные нужды, «из первых рук» узнать о том, что тревожит его многочисленных и разнообразных подданных».

        И лишь Екатерина Великая сделала, по мнению о. Иоанна Ладожского, первый серьёзный шаг к возрождению Русской Соборности. Падение Русской государственности, как отметил он, «продолжалось до тех пор, пока  внутриполитическое положение России не стабилизировалось при Екатерине Великой, которая не замедлила воспользоваться этой передышкой, дабы в очередной раз попытаться восстановить разрушенную связь между Царским престолом и широкими народными массами. За время царствования сей Государыни произошли два события, которые несли на себе несомненный отсвет идеи Соборного народного представительства: созыв Уложённой комиссии и реформа местного самоуправления. В её деятельности приняли участие 564 депутата: 28 от правительства, 161 от дворянства, 208 от горожан  (из них 173 представляли купечество), 54 от казаков, 79 от государственных крестьян и 34 от иноверцев…» Иоанн Ладожский отметил, что «можно вполне обоснованно утверждать, что и по составу, и по задачам комиссия, созванная Екатериной II, явилась почти полной копией Земского собора», и что «именно труды этой комиссии помогли Императрице осуществить конструктивную реформу местного самоуправления, в результате которой применительно к новым историческим условиям были восстановлены традиционные для России начала сословной и территориальной организации». Особо отмечено в книге, что именно в этих деяниях Императрицы «своё новое воплощение (пусть неполное, частичное) нашла неистребимая Русская жажда Соборного единения, органично включающего в себя механизмы местного самоуправления как свидетельство полного доверия  Государя к своим верным подданным».

       Русское Православное Самодержавие, как власть от Бога, покоилось на таких великих столпах, каковыми были правления Андрея Боголюбского и Иоанна Грозного, Екатерины Великой и Павла Первого. Именно они, эти Государи, явили миру силу и могущества праведной власти, укрепляющей и возвышающей Державу, преумножающей её территории, численность её населения, поднимающей её международный авторитет. Я написал «Держава», без прибавления «Российская». К сожалению, в наши дни утрачено это священное понятие «Держава» и извращено. Державами в равной мере называют и Эстонию и США, и Грузию и Польшу и прочие страны или ещё точнее – злокачественные странные новообразования, несущие только зло и ничего иного. Говорить Российская Держава, тоже самое, что «масло масленое», ибо Державой правильно именовать Россию и только Россию, одну Россию во всём мире Божьем. Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания: «Удержание Апостольской Истины». На планете Земля есть только одна страна, одно государство, которое имеет великое предназначение, данное Самим Создателем – «Удержание Апостольской Истины». Это государство – Россия. И только России Всевышним дарована праведная «Власть от Бога» – Православное Самодержавие. Только Русский Государь именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Церковь, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы тёмные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мир бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте. 

       Вот такими Удерживающими выступали на протяжении всей истории Русские Государи. Вот таким Удерживающим явился и Государь Император Николай Первый, которого, по мнению многих добропорядочных историков, следовало бы именовать Николаем Великим.

       Ему досталось тяжелейшее наследие, ему досталось общество, до крайности разложенное Императором, которого мы знаем под именем Александра Первого.

       Забвение Православной веры, отрицание основ Самодержавия, французомания, западничество, вольнодумство – всё это махрово расцвело в первой четверти  XIX века и всё это угрожало безопасности Державы, сильной своими национальными традициями, праведным укладом и, конечно, праведной верой предков.

       XVIII век поколебал устои Православного Самодержавия, надломил традиции, внёс раскол в Русское общество. XIX век грозил его разрушить, ибо худшее, что оставил в наследство минувший век, веку новому, аккумулировалось в дворянском заговоре против Православия, Самодержавия, против Помазанника Божьего на Русском Престоле. Это было первое гнусное клятвопреступление, ведь на Московском Земско-Поместном соборе в феврале 1613 года все без исключения сословия Русского общества, весь народ России, вся Россия поклялись верности новой, соборно избранной династии.

       Декабрьский бунт резко отличался от дворцовых переворотов минувшего века тем, что в дворцовых переворотах дворянство, опираясь на гвардию, произвольно меняло Государей, принадлежащих к одной всенародно избранной в 1613 году Династии. Декабристы планировали истребить правящую династию, чтобы установить власть произвола и беспредела, которая бы сделала Россию лёгкой добычей с нетерпением дожидавшихся её раздела между собой западных хищников. Государь Император Николай Первый сорвал подлые и коварные замыслы запада и разгромил передовой отряд тёмных сил запада, чем уберёг Россию от гибели.

       И недаром, Пушкин написал:

 

Нет, я не льстец, когда Царю

Хвалу свободную слагаю.

 

       Императору Николаю Павловичу досталась тяжелейшая эпоха, охарактеризованная Борисом Башиловым предельно точно и сурово:

       «Переломная эпоха, в которую правил Николай Первый, наложила на него неизмеримо тяжёлое бремя. Он правил, когда мировое масонство и руководившее им еврейство, окончательно утвердили своё господство в Америке и Европе.

        Это была эпоха, в которую, по меткому выражению Гоголя, «дьявол выступил уже без маски в мир… Когда «мир был в дороге, а не у пристани, даже и не на ночлеге», не на временной станции или отдыхе». В это время «на развалинах старого мира» села тревожная юность.

        В России это тревожное, родившееся во время наполеоновских войн поколение избрало своим руководителем не Николая Первого, Пушкина, Гоголя, славянофилов, а духовных отпрысков русского вольтерьянства и масонства, декабристов, и своим путём – путь дальнейшего подражания Европе»… Государь избрал более трудный путь: он решил восстановить Самодержавие в России и отказаться от традиций Петровской революции.

       «Вопрос ещё, – сказал однажды Николай Павлович, – хорошо ли сделал Пётр, что отменил некоторые Русские благочестивые обычаи. Не придётся ли их восстановить?»

       Прежде всего, необходимо было восстановить Православное Самодержавие, ведь по точному определению мыслителя, «за время от Петра Первого до Николая Первого у нас не было монархии…»

       Иван Лукьянович Солоневич писал: «Русские Цари и в особенности Царицы, от Петра Первого до Николая Первого были пленниками вооружённого шляхетства и они не могли не сделать того, что им это шляхетство приказывало».

       Период от Петра Первого до Николая Первого Ключевский называл дворяновластием, а Лев Тихомиров писал, что «нельзя обвинять монархию за то, что было сделано во время её небытия».

       Николай Первый однажды сказал маркизу де Кюстину: «Меня очень мало знают, когда упрекают в моём честолюбии; не имея малейшего желания расширять нашу территорию, я хотел бы ещё больше сплотить вокруг себя народы всей России. И лишь исключительно над нищетою и варварством я хотел бы одержать победы: улучшить жизненные условия Русских гораздо достойнее, чем расширяться».

 

                     Отравление Царя ради победы зла.

       

        Мы помним девиз Императора Николая Павловича: «никому – зло». Но Россия была окружена странами зла, а Император – слугами зла. Государь ушёл из жизни 18 февраля 1855 года. Историки, закупленные орденом русской интеллигенции, выдвинули две версии. Первая звучала так: «Император умер от Евпатории в лёгких». Намёк на то, что Русская армия не сумела препятствовать высадке союзников в Крыму. Но этот вывод сделан из вывода, в свою очередь, надуманного и лживого – из вопиющей лжи о неудачах Русской армии в кампаниях 1853 и 1854 годов. Однако, как мы уже выяснили, неудач не было. На Кавказском театре военных действий одержана полная и блистательная победа, на Дальнем Востоке противник отступил, на Балтике и на Белом море успеха врагам России тоже не удалось добиться. Лишь на Дунае Русской армии из-за предательской двурушнической политики Австрии пришлось отойти.

       В Крыму боевые действия шли с переменным успехом, но главной задачи – захвата Севастополя – союзникам выполнить не удалось. Учитывая колоссальное превосходство врага в живой силе и технике, можно сделать твёрдый вывод – Русская армия со своими задачами справилась. И неудивительно, ведь Верховное командование осуществлял сам Император Николай Павлович.

       Но что же произошло? В.Ф.Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней» писал: «В начале февраля Государь заболел лёгкой простудой. С 7-го по 10-е никаких указаний на развитие болезни не встречается. 10 – 11-го простуда обнаруживается лёгкой лихорадкой и проходит. За последние дни с 12-го февраля здоровье заметно улучшается. Бюллетень за 14 февраля отмечает: «Его Величество ночью на 14-е число февраля мало спал, лихорадка почти перестала. Голова свободна».

Не отмечают никаких ухудшений здоровья и бюллетени за 15 и 16 февраля. В.Ф.Иванов писал по этому поводу: «Смерть явилась для всех окружающих Государя лиц полной неожиданностью. Наследник, Императрица, не говоря уже о придворных, и не подозревали смертельного исхода. До вечера 17 февраля во дворце всё было спокойно, и сам доктор Мандт продолжал уверять, что нет никакой опасности. Могучая натура Императора Николая Павловича могла перенести любую простуду».

       Для всех осталось загадкой случившееся. Впрочем, в траурные дни близким не до разрешения таких загадок. К тому же шла война, и хотя враги России безуспешно пытались сломить Россию, нужно было быть постоянно начеку, ведь союзники всё ещё стояли в Крыму, хотя на штурм Севастополя не решались.

       Обратимся вновь к размышлениям В.Ф. Иванова, открывшего в смерти Императора явный масонский след: «Революционная печать, чтобы очернить светлый образ Императора-Витязя, доказывает самоубийство и участие в этом лейб-медика Мандта, который, по просьбе Государя, дал ему яд. Эту версию пустил в своих записках Пеликан, бывший консулом в Иокогаме, в «Голосе минувшего» за 1914 год (кн. 1 – 3). Пеликан пишет, что вскоре после смерти Императора Николая Павловича Мандт исчез с Петербургского горизонта. По словам Пеликана Венцеслава Венцеславовича (бывшего в своё время председателем Медицинского совета, президентом Медико-Хирургической академии), Мандт дал желавшему во что бы то ни стало покончить с собой Императору Николаю яду… Спрашивается: для чего нужно было посредничество Мандта, когда Император мог отравиться и без его помощи? Психологически это является совершенно невероятным. Зная характер Императора, его благородство, мужество и сознание Святости Царской власти и своего долга, невозможно допустить наличности самоубийства. Глубоко религиозный, верный и достойный сын Церкви Христовой, Православный Император не мог совершить такого греха».

       Как видим, В.Ф. Иванов подтверждает выводы, которые напрашиваются сами собой. Да разве мог Император Николай Павлович бросить Россию в столь трудный час, разве мог взвалить на неокрепшие ещё плечи Наследника Престола столь тяжкий груз государственного управления? Ведь он сам, как Государь, как Верховный Главнокомандующий до самой последней минуты держал в своих руках рычаги управления войсками на всех театрах военных действий.

       «Непоколебимая твёрдость Царя и Воина, – отметил далее автор, – мысль о важных обязанностях Монарха, которые он свято исполнял в течение 30 лет, наконец, нежная любовь к своему семейству исключают всякое предположение о самоубийстве. Император Николай Павлович умирал истинным христианином и витязем. Он исповедался и приобщился Святых Таин. Призвал детей и внуков, простился с Императрицей и семейством и сказал им всем утешительные слова, простился с прислугой и некоторыми лицами, которые тут находились».

       Наследнику Престола он сказал: «Мне хотелось принять на себя всё трудное, всё тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас! После России я люблю вас больше всего на свете!»

      Император Николай Павлович ушёл из жизни 18 февраля 1855 года в 12 часов 20 минут. В.Ф. Иванов считал, что загадка его смерти получает полную ясность, если сопоставить все обстоятельства, в том числе и положение на театрах военных действий и указал, что виновником смерти Государя является масонский заговор: «При изучении последних дней жизни Императора Николая наталкиваемся на странное обстоятельство: слух о смерти от простуды был пущен и поддерживался масонами Адлербергом, министром двора, и князем Долгоруковым, комендантом Императорской главной квартиры. Далее, в ночь с 17-го на 18-е, во дворце на ночь оставались поблизости Государя граф Адлерберг и лейб-медик Мандт, которые унесли в могилу тайну смерти Императора».

       Отравление было единственным способом устранить Государя, который уже почти повернул ход войны в катастрофическом для союзников направлении. К сожалению, Император был слишком благороден и доверчив – он не допускал и мысли, «что его могут обмануть и предать на мученическую смерть». Смерть от отравления – мучительна… Ещё более мучительной она была для Императора, осознававшего, что он оставляет Россию в трудный для неё час борьбы с шакальими стаями ублюдков, испокон веков зарившихся на её богатства.

         Едва он ушёл из жизни без всяких к тому причин, клеветники принялись за дело. Так уже наш современник (из нынешнего ордена русской интеллигенции) А. Смирнов написал:

        «Самоубийство Императора являлось наиболее подходящим способом разрешения всех противоречий, личных и государственных. В этом убеждаешься, когда знакомишься с воспоминаниями Ивана Фёдоровича Савицкого, полковника Генерального штаба, адъютанта Цесаревича Александра».

       Чем же мнение Савицкого привлекло историка? Да тем, что тот был активным участником антирусского восстания 1863 года против Престола, против Самодержавной власти, против России и потом скрывался в Европе. Именно на этом основании он почитался «осведомлённым», ибо являлся предателем Родины. А выдумки предателей, подобных Курбскому и Савицкому, всегда в чести у историков, ненавидящих Россию.

       Но можно ли считать беспристрастным такого современника Николая Павловича, который отзывался о нём, Императоре, следующим образом: «Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из кандалов (?) жизнь, тормозя всякое движение (особенно по железной дороге?), расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмеливающемуся подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота…» И далее в том же духе. Какой же инициативе помешал Император? Повесить Царскую фамилию? Пустить в распыл Державу? Поддаться иностранным ворогам, жаждущим Русских земель? Помешал крепостникам, с «проблеском свободной мысли» ещё крепче взгромоздиться на шее своих рабов?

       Савицкий ненавидел Русского Самодержца. Ему был дорог и близок «немец Мандт» – личный враг Государя, которому Николай Павлович, будучи благородным и честным сам, доверял. Историк А. Смирнов, сам того не понимая, доказывает обратное тому, что хотел доказать – доказывает, что Император умер не от болезни, что к середине февраля он практически излечился от сильной простуды. И вдруг последовали внезапное ухудшение здоровья и смерть… Объяснение случившегося даётся со слов проходимца Мандта, бежавшего из России сразу же после кончины Императора за границу. Почему же он, личный враг Государя, вдруг сбежал? Оказывается, опасался, что его заподозрят в отравлении. Объяснение, прямо скажем, рассчитано на полных идиотов. Честному человеку, невиновному человеку нет оснований бояться того, чего боялся Мандт. Между тем, уже за границей, где Мандт устроился очень недурно, осыпанный материальными поощрениями за выполнение задачи, он заявил, что Император приказал ему, личному врачу, принести яд. На возражения же грозно повторил своё приказание. В чём была угроза? Да в том, оказывается, что Николай Павлович пообещал добыть яд своим путём, если его не доставит врач. Каким же это путём? Все медикаменты находились в ведении лейб-медика. И какое видит историк разрешение противоречий? Дезертирство, подобное тому, что совершил Благословенный, внезапно оставив престол и тем самым создав революционную ситуацию, которой и воспользовались государственные преступники, именуемые декабристами?

       Всё это ещё раз подтверждает верность выводов В.Ф. Иванова о том, что в трудный для России час, в момент ожесточённой борьбы против объединённых сил Европы, которая, кстати, укрыла и Мандта, и Савицкого, такой Самодержец, как Николай Первый, не мог пойти на самоубийство, противоречившее не только его вере, но и его взглядам, и убеждениям.

       Но, к счастью, не все историки бесчестны в освещении жизни великого Православного Самодержца: Борис Башилов указал: «Николай Первый обладал ясным, трезвым умом, выдающейся энергией. Он был глубоко религиозный, высоко благородный человек, выше всего ставивший благоденствие России». Французский дипломат, живший в Петербурге, писал: «Нельзя отрицать, что Николай Первый обладал выдающимися чертами характера и питал лучшие намерения. В нём чувствуется справедливое сердце, благородная и возвышенная душа. Его пристрастие к справедливости и верность данному слову общеизвестны».

 

                 «Тебя потомство лишь сумеет разгадать…»

 

       Маркиз де Кюстин при встрече с Николаем Первым сказал ему: «Государь, Вы останавливаете Россию на пути подражательства и Вы её возвращаете ей самой».

       Император ответил ему:

       «Я люблю свою страну и я думаю, что её понял, я Вас уверяю, что когда мне опостылевает вся суета наших дней, я стараюсь забыть о всей остальной Европе, чтобы погрузиться во внутренний мир России». Маркиз спросил: «Чтобы вдохновляться из Вашего источника?» – «Вот именно. Никто не более Русский в сердце своём, чем я!». Император прибавил к сказанному: «Меня очень мало знают, когда упрекают в моём честолюбии; не имея малейшего желания расширять нашу территорию, я хотел бы ещё больше сплотить вокруг себя народы всей России. И лишь исключительно над нищетою и варварством я хотел бы одержать победы: улучшить жизненные условия Русских гораздо достойнее, чем расширяться… Лучшая теория права – добрая нравственность, и она должна быть в сердце не зависимой от этих отвлечённостей и иметь своим основанием религию».  

       Фрейлина Тютчева точно выразила задачи Императора, который, по её словам, «считал себя призванным подавить революцию – её он преследовал всегда и во всех видах. И действительно, в этом есть историческое призвание Православного Царя».

       Профессор К. Зайцев дал такую характеристику Императору: «Он не готовился царствовать, но из него вырос Царь, равного которому не знает Русская история. Николай Первый был живым воплощением Русского Царя. Как его эпоха была золотым веком Русской культуры, так и он сам оказался центральной фигурой Русской истории. Трудно себе представить впечатление, которое производил Царь на всех, кто только с ним сталкивался лицом к лицу. Толпа падала на колени перед его властным окриком. Люди ни в коей мере от него не зависящие, иностранцы, теряли самообладание и испытывали всеобщее, труднообъяснимое, а для них и вовсе непонятное, поистине мистическое чувство робости, почтения. Мемуарная литература сохранила бесчисленное количество свидетельств такого рода».

       Судьба Николая I, история его царствования, как впрочем, и многие другие страницы Российской истории, представлялись и до сих пор представляются в исторической литературе тенденциозно – не с точки зрения интересов страны и народа, а лишь с позиций господствующих идеологий. Георгий Чулков в книге «Императоры» отмечал, что «панегириков Царствования Николая I было мало, больше было страстных хулителей». Да и понятно, ведь Император был противником либерализма и отстаивал иерархию ценностей в обществе. Он был сторонником законности, подавил выступление бунтовщиков на Сенатской площади. Этого ему простить не могли те, для кого Россия была не Родиной, а лишь местом «ловли счастья и чинов». Но почему же до сих пор преобладает в литературе ложное представление об Императоре?

       Конечно, если всякий мирный период в истории России считать «консервативностью» и «застоем», если всякую революционность, то есть антигосударственность считать прогрессивностью, тогда Император Николай Павлович действительно «консерватор». Но наш жестокий век, казалось, уже должен убедить, что отстаиваемая Государём самодостаточность Государства есть дело праведное, что консерватизм – есть дело праведное и полезное для государства, ведь, как указывал Иван Лукьянович Солоневич, «Россия падала в те эпохи, когда Русские организационные принципы подвергались перестройке на западно-европейский лад».

       Свободный выход России из Чёрного моря, наши успехи на Балканах, авторитет России во всём мире, что теперь так трудно возвратить после десятилетия чёрного ельцинизма, разве это не дороже для страны и народа, чем «прогрессивный» либерализм? Разве не дороже то, что Императору Николаю I удалось удержать Россию над пропастью революции, которая в XIX веке потрясла всю Европу.

       Огромная заслуга Императора в том, что он отстоял Великую Россию и надолго отодвинул великие потрясения. В этом смысле те идеалы, которые он исповедовал и проводил в жизнь, злободневны и ныне, в чём мы уже убедились. Как показывает сам ход истории, нынешняя жизнь в «усечённой» с помощью демократических «преобразований» России не дала обещанного благополучия, а напротив, принесла неисчислимые беды народам, жившим согласно и дружно на Советской Земле, в Советском Союзе. А Советский Союз по территории соответствовал Российской Империи. Теперь вот украинные политиканы, воспользовавшись тем, что украинные Российские области стали называться Украиной, запретили словосочетания: «Ехать на Украину», «Жить на Украине», «Отдыхать на Украине», к чему уже все привыкли. Они велят говорить: «Жить в Украине», Ехать в Украину», чтобы вытравить из сознания людей, что Украины – это та же Русь, только Малая Русь или Малороссия. Глупо же звучит: «Жить в окраине города или посёлка», «Ехать в окраину деревни». Столь же смешно звучит: «Ехать в Украину» и так далее в том же духе! Я думаю, ездить нужно всё же на Украину, то есть к своим братьям на окраину Российской Империи, которая ещё возродится в новом, могущественном качестве под скипетром Русского Православного Царя.

       Эпоха Императора Николая I характеризовалась жесточайшей и упорной борьбой между сторонниками развития России по Самодержавному, Православному, национальному пути, проложенному Святым Благоверным князем Андреем Боголюбским и местночтимым Святым Благоверным Царём Иоанном IV Васильевичем Грозным, Императрицей Екатериной Великой и Императором Павлом I и так называемыми «западниками», идейными последователями запрещённого в 1826 году масонства, стремившимися сделать Россию сырьевым придатком своего обожаемого Запада. Заслуга Императора в том, что, как отмечали мыслители, стоявшие на патриотических позициях, после подавления бунта декабристов и запрещения масонства, Русские Цари перестали быть источниками европеизации России, подобно Петру I и Анне Иоанновне, распустившей «бироновщину», и Петра III. Они стали на путь возвращения к Русским традициям, беспощадно выкорчеванным в эпоху Петра и «бироновщины».

       Иван Александрович Ильин писал: «Император Николай I остановил Россию на краю гибели и спас её от нового «бессмысленного и беспощадного бунта». Мало того, он дал русской интеллигенции срок, чтобы одуматься, приобрести национально-государственный смысл и вложиться в подготовленные реформы Александра II. Но она не использовала эту возможность».  

          Выдающийся русский учёный Александр Евгеньевич Пресняков (1870 – 1929) в книге «Российские Самодержцы» писал: «Время Николая Первого – эпоха крайнего самоутверждения Русской Самодержавной власти в ту самую пору, как во всех государствах Западной Европы монархический абсолютизм, разбитый рядом революционных потрясений, переживал свои последние кризисы. Там, на Западе, государственный строй принимал новые конституционные формы, а Россия испытывает расцвет Самодержавия в самых крайних проявлениях его фактического властвования и принципиальной идеологии. Во главе Русского Государства стоит цельная фигура Николая Первого, цельная в своём мировоззрении, в своём выдержанном, последовательном поведении. Нет сложности в этом мировоззрении, нет колебаний в этой прямолинейности. Всё сведено к немногим основным представлениям о власти и государстве, об их назначении и задачах, к представлениям, которые казались простыми и отчётливыми, как параграфы воинского устава, и скреплены были идеей долга, понятой в духе воинской дисциплины, как выполнение принятого извне обязательства».

       Вспомним, что в самом начале своего царствования, 14 декабря 1825 года Николай Павлович сказал: «Я не искал Престола, не желал его. Бог поставил меня на этом месте, и пока Богу угодно будет оставить меня тут, буду исполнять долг свой, как совесть велит, как убеждён, что должно и нужно действовать».

      Графиня А.Д. Блудова писала по поводу этих слов Государя: «Такое убеждение, такая воля христианская руководила им с первой минуты, и никогда доныне не изменял он своего образа мыслей. Эта тёплая вера, однако, не увлекала его в мистические экстазы, но сильно и непоколебимо привязала к родной Православной Церкви, и с любовью к ней слилась у него и горячая любовь к Отечеству, любовь ко всему Русскому, всегдашняя готовность жертвовать собою, жертвовать своею жизнью за спокойствие, за величие, за славу России. Сколько раз он доказывал это, принадлежит рассказать историку; мы только напомним о маловажных, ежедневных доказательствах приверженности его ко всему родному. Привычка говорить по-русски, даже с женщинами (дотоле неслыханное дело при Дворе), любимый казацкий мундир, им первым введённый в моду, привычка петь тропари праздничные и даже всю обедню вместе с хором в церкви – это одно мелочи; но модные дамы времён Александра рассказывают, какое это сделало впечатление, как удивило, как показалось странным, причудливым и какой сделало поворот в гостиных, в последствии и в семейной жизни, и в воспитании, и мало-помалу разбудило народное чувство и дало повод тому стремлению возвращаться ко всему строю отечественному, которое нынче слишком далеко увлекает иных и даже доходит до смешного руссицизма. Разумеется, всему есть границы; но мы должны сознаться, что замечательнейшая черта нашего времени есть сильное, может, чрезмерное чувство народности, привязанность к обычаям и к языку родного края, какое-то, так сказать, притяжение, влекущее друг к другу единородные племена. Но это чувство было усыплено, появлялось разве между некоторыми учёными или литераторами и вовсе не замечено было большинством; Николай Павлович при самом восшествии на престол первый у нас показал пример, и поколение, при нём возросшее, уже далеко отступило от инородных мнений и с любовью и рвением старается о всём родном. В своих привычках и привязанности ко всему национальному Николай Павлович опередил своих современников и показал то предчувствие нужд и стремлений своего века, о которых мы упоминали как о черте отличительной для людей, избранных Провидением и посылаемых Им во дни великих переворотов общественных».

       Аполлон Майков посвятил Государю стихотворение «Коляска», которое является лучшим апофеозом его царствования:

              

Когда по улице, в откинутой коляске,

Перед беспечною толпою едет Он,

В походный плащ одет, в солдатской медной каске,

Спокоен, грустен, строг и в думу погружён,

В Нём виден каждый миг Державный повелитель,

И вождь, и судия, России промыслитель,

И первый труженик народа Своего.

С благоговением гляжу я на него,

И грустно думать мне, что мрачное величье

В Его есть жребии: ни чувств, ни дум Его

Не пощадил наш век клевет и злоязычья!

И рвётся вся душа во мне ему сказать

Пред сонмищем Его хулителей смущённым:

«Великий человек! Прости слепорождённым!

Тебя потомство лишь сумеет разгадать,

Когда История пред миром изумлённым

Плод слёзных дум Твоих о Руси обнажит.

И, сдёрнув с Истины завесу лжи печальной,

В ряду земных царей Твой образ колоссальный

На поклонение народу водрузит».

 

        И заключил свои поэтические мысли фразой: «Как сказал один молодой человек: «Государь такой Русский, что нельзя и вообразить себе, что в нём даже одна капля чужестранной крови». Дай Бог нам ещё долго сохранить его! На него точно можем мы положиться и знаем, что он никогда нам не изменит, как не изменит ему никогда его родная Русь!»

 

 

 

        В заключении нельзя не вернуться ещё раз к супружеским отношениям Императора Николая Павловича и Александры Фёдоровны.

        Все биографы и современники отмечали, что брак был счастливым, что Николай Павлович обожал свою супругу. Он постоянно старался делать какие-то сюрпризы. В ту пору было принято назначать шефами полков великих князей и даже великих княгинь. А уж императрица тем более была шефом, причём Кавалергардского полка. И вот однажды в Петергофе, когда полк был построен, чтобы отдать почести Императору и шефу полка Императрицы, Николай вышел раньше, встал во главе полка и командовал им, словно его командир.

       Великая княгиня Ольга Николаевна вспоминала: «Мама впервые, как шеф этого полка, принимала парад. Она была польщена и сконфужена, когда папа скомандовал «На караул!» и полк продефилировал перед ней. Это было неожиданно и ново. Папа умел придать нужное обрамление вниманию общественности по отношению к своей супруге, которую он обожал».

       Сколь-нибудь серьёзных данных о «любовных похождениях» Императора не существует. Есть пасквили, которые сочинены Герценом и Огарёвым, но в большей степени всё-таки Герценом. Но о таковых можно сказать словами Павла Чичагова, опровергающего сплетни о Екатерине Великой, что они судят за то, за что должны бы в первую очередь краснеть сами. То есть достаточно фактов о нечистоплотности в вопросах любви обоих пасквилянтов. Как можно верить Герцену, ненавидевшему не только Русской Православное Самодержавие, но и саму Россию? Герцену, который пустился в пляс, когда узнал о смерти Николая Первого.

       Леонид Выскочков, автор целого ряда книг о Николае Первом, и в том числе книги серии ЖЗЛ, показал всю низость и глупость клеветников:

       «Представители революционно-демократических кругов привычно обвиняли Николая Павловича к домогательствам по отношению к женщинам, циничности, двуличии, лицемерии, отказывая ему в то же время в подлинной страсти. «Я не верю, – писал А. И. Герцен, – чтоб он когда-нибудь страстно любил какую-нибудь женщину, как Павел Лопухину, как Александр всех женщин, кроме своей жены; он пребывал к ним благосклонен, не больше».

       Впрочем, гораздо большего доверия вызывают воспоминания Александры Осиповны Смирновой-Россет. К примеру, она привела расписание дня Императора:

       «В девятом часу после гулянья он пьёт кофе, потом в десятом сходит к императрице, там занимается, в час или в час с половиной опять навещает её, всех детей, больших и малых, и гуляет. В четыре часа садится кушать, в шесть гуляет, в семь пьёт чай со всей семьей, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в одиннадцать, около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати».

       Александра Осиповна задавала вопрос пасквилянтам и сплетникам:     

       «Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?..» И прибавляла, что он был «идеальным мужем и отцом».

       И вот этот человек, любящий муж, примерный отец и, что главное, поистине великий Государь, отравлен врагами России. Как пережила кончину обожаемого ею супруга Александра Фёдоровна? Современники отмечают, что она едва смогла оправить от нервного потрясения, сильно изменилась внешне. На неё навалились болезни, стало быстро портиться зрение. Пришлось выезжать за границу на лечение, но жить вне России она уже не могла. Ненадолго пережив супруга, она скончалась в 1860 году. Было ей 62 года…



Ленты новостей