Плата за игру или суицид поневоле

Полина Трофимова, Мария Шестакова

ПЛАТА ЗА ИГРУ или СУИЦИД ПОНЕВЕОЛЕ

Повесть Глава первая

СИЛЬНЫЙ ПОСТУПОК СЛАБОГО ЧЕЛОВЕКА

Полина Трофимова, Мария Шестакова ПЛАТА ЗА ИГРУ или СУЕЦИД ПОНЕВЕОЛЕ Повесть Глава первая СИЛЬНЫЙ ПОСТУПОК СЛАБОГО ЧЕЛОВЕКА – Так вы говорите, что ваш муж не раз заговаривал о самоубийстве? И вы.., вы не приняли мер?! Так вот вы, именно вы повинны в его гибели… Вы должны были отобрать у него ружьё и привести к нам… Врач, женщина средних лет, сурово посмотрела на пациентку. А та даже сразу не могла сообразить, что ответить. Она пришла к психотерапевту для того, чтобы найти помощь в трудную минуту, а тут такое услышала. Одни обвинения. И в грубой форме. Пациентка растерянно смотрела на врача. Она – её звали Лора – выглядела утомлённой, подавленной, хотя на вид была ещё довольно молодой женщиной, недавно вступившей в пору женской зрелости, той зрелости, которая придаёт особый коллорит женской красоте. Вероятно, где-то за пределами кабинета врача, в иной обстановке, она была очень привлекательной, располагала к общению. Но сейчас на лице были написаны боль, разочарование, даже возмущение. – Так что же я могла сделать? Как я могла отобрать ружьё, если он владел им вполне законно. Он в охотничьем обществе. Билет есть. Даже милиция не могла бы отобрать, когда останавливала. Гаишники не раз видели ружьё, проверяли документы и всё. А как привести его к вам? Если он не считал себя ненормальным, да и никто его таковым не считал. И я не считала. Что же я могла сделать? – повторила она растерянно. – Ну, милочка моя, было бы желание… Все-е-е ненормальные нормальными себя считают. Все… – Ну знаете?! – возмущённо проговорила пациентка. – Подбирайте слова. Вы же врач… Она встала и, не дожидаясь ответа, покинула кабинет. Сколько раз после того чёрного дня, когда прогремел роковой выстрел, она встречала вот этакое непонимание, словно была в чём-то виновата. Но в чём? Она действительно слышала странные заявления мужа, но разве можно было принять их всерьёз? Кто бы такое всерьёз принял? Ещё неделю назад, складывая в чехол охотничье ружьё, которое для чего-то постоянно брал с собой даже на работу, он вдруг сказал: – Нет-нет, не волнуйся. В эти выходные я этого не сделаю. У неё мурашки пробежали по спине, и она спросила с тревогой: – Чего ты не сделаешь? Ты о чём? – Да, это я так, прости… Прости, что-то заговариваться стал. А в тот самый роковой день позвонила родственница из Санкт-Петербурга и почти закричала в трубку: – Ты знаешь Лора, что Вадим собрался стреляться? – Что собрался? С кем стреляться? – спросила она у родственницы. – Не с кем, а сам… Застрелиться собрался… – Кто вам сказал? – Он, он – сам мне проговорился. – Ну, мало ли, что он мог сказать, – успокаиваясь, ответила Лора. – Если решаются на такое, молчат о том… – И всё же ты поговори с ним. Ты ему скажи… В этот момент зазвонил сотовый и Лора сказала: – Подождите… Это как раз он звонит, – и уже в мобильный: – Да, да я слушаю… – Домой еду, – сухо сообщил муж. – Приезжай, приезжай скорей. Нам надо серьёзно поговорить. – Поговорить? О чём? – спросил он, как показалось, настороженно. Она не успела ответить. Мобильник замолчал. Лора же отвлеклась на текучку дел. Она только что вернулась домой после прогулки с собакой. Помыла ей лапы после гулянья и стала крутить котлеты. А вот дверь входную забыла закрыть. Было от площадки лифта две двери. Одна вела в тамбур, а в тамбуре установили ещё одну вместе с соседями, что по одну с ними сторону. Примерно через час муж позвонил снова. Видимо, он уже добрался до дому и только что поставил машину, как всегда на площадке за хозяйственным магазином – машина была длинной, и возле подъезда парковать её было очень сложно. От его убийственного, ледяного тона она никак не могла отойти: – Я приехал… на стоянке, – процедил он каким-то трудноузнавемым, казалось уже потусторонним голосом. Что он этим хотел сказать? Потом уже, размышляя над теми последними минутами в его жизни, она искала хоть какие-то зацепки, что бы понять, можно ли было предотвратить трагедию. А в том момент ледяной тон, голос, который звучал словно из иного мира, заставили встрепенуться. Лора подхватилась и побежала на улицу, лишь по дороге обнаружив, что забыла запереть на ключ тамбурную дверь – этого прежде с нею не случалось. И вдруг едва не наступила на его мобильник, брошенный у второй двери уже в тамбуре. Значит звонил он с другого, старого телефона. А когда толкнула дверь, под ноги упали ключи – все ключи. В связке были его ключи от квартиры, от дачи, ещё какие-то. Рядом валялся бумажник. Состояние у Лоры было жуткое, даже вырвался стон. Она поняла, что Вадим подходил к двери, даже открывал тамбурную дверь. Быть может, колебался, а быть может, просто не хотел, что бы оставались при нём ключи и мобильник с нестёртыми ещё номерами людей, с которыми созванивался в минувшие дни. Она поспешила во двор. И вдруг снова звонок мобильника. Теперь она уже точно определила, что звонит он со старого мобильника, того, что попроще. На ходу ответила и тут же услышала короткое: – Я больше не приду домой. Она всё поняла, она поняла, что он не пугал, что он решился на что-то страшное, и сообщение родственницы из Санкт-Петербурга не досужий домысел. А потому закричала в отчаянии: – Подожди, не делай этого, прошу тебя, не делай. Но в ответ тишина. Она побежала по двору туда, где он обычно ставил свою машину. Нужно было пробежать весь дом от самого последнего до первого подъезда, затем спуститься под горку. На ходу чуть не налетела на дворника, и тот воскликнул: – Ой, чо так бежишь? Она ответила что-то нечленораздельное. Впереди, там где была стоянка, раздался приглушённый хлопок. «Выстрел?!» – подумала она и побежала быстрее. Уже стемнело… Серый, промозглый, пасмурный ноябрьский день перетекал в ещё более сумрачный вечер. Впереди – овражек… Было немного страшно. Чуть дальше, в низине, хозяйственный магазин. Она уже видела его машину. Багажник был открыт. Вадим садился на переднее сиденье, не закрыв багажника. Видно было, что садился с трудом. Она что-то кричала ему и бежала, бежала со всех ног. И вдруг обычную московскую не бесшумную тишину разорвал ещё более резкий и сильный хлопок. Его уже нельзя было спутать ни с чем. Это выстрел… Уже второй выстрел? Из того самого охотничьего ружья, которое он возил с собой? Она остановилась как вкопанная. Невдалеке увидела каких-то людей, кажется, рабочих, которые тоже обратили внимание на выстрел. Закричала им: – Вызывайте скорую, милицию. В машине человек застрелился. Она уже не сомневалась, что стрелял он, и в первые мгновения даже не подумала о том, почему прогремело два выстрела. Она ещё надеялась на чудо… Потому и просила вызвать скорую. Она сделала ещё несколько шагов к машине, она видела уже его – его голову, упавшую на руль. И ей стало страшно… Она опустилась на какой-то выступ у ограждения, голова закружилась. С трудом взяв себя в руки, достала свой мобильник, стала набирать телефон скорой по единому номеру, но там шла реклама, и никак не удавалось пробиться через монотонный голос, сообщавший размеренно и безразлично, какую кнопку нужно нажать, дабы сообщить о том или ином происшествии. Наконец, ответила милиция и она сбивчиво, с отчаянием в голосе сообщила, что во дворе дома, в собственной машине застрелился человек, и назвала адрес. Попросила и о том, чтобы вызвали скорую, потому что, быть может, он ещё жив. А ведь надежда на это не была лишена оснований. Выяснилось потом - следствие доказало, что первым выстрелом он серьёзно ранил плечо, причём заряд, прошедший насквозь, повредил козырёк здания почты, чем привёл в шок охранника, который тут же заперся. Полиция приехала быстро. Легковая машина со сверкающим спецсигналом остановилась неподалёку, и Лора пошла к ней, пошатываясь. К машине Вадима она подойти не решилась. Полицейские быстро осмотрели место происшествия, дождались скорой, и когда врач констатировал смерть, пригласили её в свою машину, чтобы узнать хоть какие-то подробности происшедшего. Она была в том состоянии, когда человек либо замыкается и из него невозможно вытянуть ни слова, либо, напротив, изливает бурным водопадом всё то, что накопилось, что томило, тревожило, и чему сам он без посторонней помощи не находил объяснений. Она только в эти моменты поняла, что чисто интуитивно ждала чего-то ужасного, чего-то страшного, поскольку обстановка в семье, в доме в последние месяцы, а особенно недели накалилась до предела. Муж возвращался с работы издёрганный, нервный, почти не разговаривал с ней, а, быстро поужинав, садился за компьютер. Когда она заходила к нему в кабинет, он спешно закрывал экран. Он смотрел на неё так, словно умолял не мешать заниматься каким-то непонятным ей делом. В последние дни он почти постоянно ходил с охотничьим ружьём. Ружьё было в чехле, но всегда при нём. Однажды заметила, что в машине он быстро собирал ружьё и клал его на заднее сиденье. – Тебе кто-то угрожает? Тебя преследуют? – спросила она тогда. Вадим словно бы испугался вопроса, вздрогнул, напружинился и вдруг стал успокаивать: – Нет, нет, никто не угрожает, просто ты же сама знаешь, что сейчас творится на дорогах. Ответ не избавил от тревог и смутных предчувствий, но добиться чего-то вразумительного оказалось невозможно. И вот прогремел роковой выстрел. Она сидела в полицейской машине, что-то говорила, что-то доказывала. Слёз не было – было непонимание, нежелание верить в то, что произошло. Она так не решилась подойти к его машине. Уже увезли специальной машине тело. Скорая осталась, как пояснили, чтобы оказать ей помощь, если потребуется. Она видела, как проехала к дому дочь, которая ни о чём не подозревала. Она, видимо, поставила машину у подъезда и пошла домой. А Лору всё расспрашивали и расспрашивали, пока она способна была хоть что-то прояснить. Потом, когда рассказала всё, что могла рассказать, проводили домой. Осознать случившееся было трудно, почти невозможно. Теперь память выхватывало множество фактов, которые говорили о том, что с мужем творилось что-то неладное. Но это теперь… В житейской суете многое стиралось, многое казалось пустяшным, незначащим. Да хоть и разговоры о том загадочном, таинственном и страшном, что он задумал. Всё было как-то не так, не по писаным законам, точнее, не по тому, что всем известно о подобных случаях. Обычно, такие люди тщательно скрывают свой страшный замысел, они никого не посвящают в свои планы и, с другой стороны, те, кто пугает, мол, вот утоплюсь, застрелюсь, разобьюсь, никогда этого не делают. Она слышала рассказ о том, как один юноша, решив покончить с собой по причинам, так и оставшимся неведомыми, избрал для этого железную дорогу. Так он заранее тщательно рассчитал, как надо встать под удар локомотива, чтобы потом тело не было обезображенным. Понятно, что это своего рода помешательство… Но здесь всё было по-иному… Она не сразу задумалась над деталями происшедшего. А задуматься было о чём? Почему прозвучало два выстрела, именно два, а не один. Помнила бурную реакцию прессы на то как на Украине-уркоине кончали жизнь политики двумя выстрелами, один из которых, как шутили, был контрольным. Так несколько лет назад застрелился министр МВД двумя выстрелами в голову, то есть с одним контрольным, как сразу решили остряки. Или гибель небезызвестного Музычки, который тоже, убегая от преследователей, как «выяснило следствие», произвёл в себя два выстрела – оба смертельные. Это же не Уркаина, а Россия, Москва! Два выстрела. Самоубийство. Что-то не вязалось, но в суете как-то никто не заострил внимание на этом моменте. Решили, что первая попытка была неудачной и он повторил то, что задумал. Но разве знает история ещё хотя бы один случай, когда при неудачной попытке покончить с собой, человек вторично пытался сделать это? Ведь даже в отношении приговорённых к казне были негласные правила – не получилось с первого раза, значит, следовало помилование. Неужели бы он не счёл возможным помиловать себя. Но обо всём этом она задумалась значительно позже. Пока же беспокоил другой вопрос, на тот момент самый важный: почему он это сделал, зачем сделал это, и что же всё-таки привело его к такому невероятному, жуткому решению? Ведь был жизнерадостным – прежде – жизнелюбивым человеком. Она звонила на его работу, она разговаривала с сослуживцами и близкими друзьями. Все недоумевали или делали вид, что недоумевали, и лишь один высказал предположение, осторожно так высказал, но умело, поскольку этим предположением зародил сомнения, которые потом стали постепенно превращаться в уверенность, что всё это действительно так… Это был довольно близкий приятель покойного. – Я думаю, он играл, – сказал он. – Он игрок! – Почему вы так думаете? – Он часто занимал у меня деньги. Потом отдавал, но занимал снова. Часто летал в Минск. – Причём здесь Минск? – переспросила Лора с удивлением. – Да, я знаю, что он часто летал туда, но ведь объяснял, что по делу, в служебные командировки летал. – Он стал туда летать после того, как у нас в Москве, да и во всей России закрыли казино. А в Минске и теперь работают… И сразу память услужливо воспроизвела факты, факты, факты… Он был игроком – это она знала, был азартным игроком. Но игроком в преферанс. Он даже её пытался научить играть по компьютеру. Это казалось забавным, но это было что-то очень чуждое ей, но далеко не чуждое ему. К преферансу он пристрастился с юности. Неужели с годами эта привычка, можно сказать, эта порочная привычка перешла в нечто более серьёзное, в игры на крупные суммы, игры в казино? Привычка юности… а всегда ли в юности был преферанс? Впрочем, в первые, самые нелёгкие дни всё, что касалось его второй, малоизвестной ей, а, может, и вовсе неизвестной жизни, отодвинулось на задний план. Она пыталась докопаться до причины происшедшего. На поминках один его старый приятель сказал: – Он произвёл выстрел во спасении семьи. Убивая себя, он спасал семью, спасал вас, спасал дочерей… Она попыталась расспросить. Но это было непросто. Приятель либо не хотел говорить, либо опасался чего-то. – Выстрел во спасение!? Как это понять. Спасение от кого? И что угрожало нам?