Николай Шахмагонов

 

И НЕБО УПАЛО НА ЗЕМЛЮ…

 

В 1770 году Потёмкину уже приходилось брать Измаил, но тогда он был не сравним с теперешним.

(главы из книги "Гений, чтобы побеждать")

К примеру, в 1770 году в Измаиле было 37 пушек, 1790-м – более двухсот.

Представлялась возможность взять эту крепость в 1789 году, когда она была значительно слабее. В августе 1789 года генерал Репнин, преследуя отходящий отряд Гассана-паши, достиг Измаила и занял близ него выгодные позиции. Осмотрев крепость, Репнин назначил штурм на 22 августа. Вот как опи­сывает это единственное за всю войну безуспешное дело историк А. Н. Петров: «Неприятель выслал из крепости всю свою конницу, состоявшую из спагов. С нашей стороны были высланы вперед все казаки.

В происшедшей стычке спаги были опрокинуты, и кн. Репнин стал в расстоянии пушечного выстрела от крепости, обогнув её с северной стороны. Вслед за тем вся артиллерия в числе 58 полковых орудий выдвинулась ни позицию и стала в семи отдельных батареях на рас­стояний 200-250 сажен от крепости, открыв жестокую пальбу по предместью и стараясь в то же время обра­зовать брешь в крепостной ограде…

Но огонь из крепости был крайне силен. Наши ору­дия, находясь на открытой позиции, сильно потерпели. Урон в войсках был также значителен. Тем не менее потери  неприятели были также велики.

Предместье города загорелось. Пожар развивался и спустя три часа по открытии бомбардирования охва­тил почти весь город. Опасаясь образования бреши и открытого штурма, Гассан-паша начал уже подумы­вать об очищении крепости и с этой целью приказал семи галерам, стоящим ниже Измаила, подойти к бе­реговой части крепостной ограды.

Кн. Репнин, не зная действительного назначения этих галер, полагал, что они намереваются действовать на флангах нашего расположения, а потому приказал поставить на берегу Дуная выше города сильную батарею из восьми орудий, которая открыла по турец­ким галерам такой меткий огонь, что заставила их отступить. С отступлением галер Гассану-паше не остава­лось ничего другого, как энергически продолжать обо­рону, начавшую было слабеть!»

И хотя в крепостной стене образовалась брешь, и войска ожидали приказа о штурме, Репнин повелел начать отход от крепости. Впоследствии, недруги Потёмкина, соратники Репнина по враждебной интересам Россия партии, сочинили сплетню о том, что Потёмкин, якобы, приказал отступить, боясь, что в случае победы Репнин станет генерал-фельдмаршалом. Фельдмаршальский чин многим не давал покоя и его встав­ляли в сплетни без всяких поводов, даже не задумы­ваясь о том, что иногда тот или иной генерал просто не мог его получить, поскольку это противоречило од­нажды и навсегда установленному Екатериной IIпо­рядку производства.

Причина   же отступления   была  иной.   Документы  полностью изобличают роль Репнина и его соратников, причем изобличают устами самого Репнина, который, пытаясь оправдаться,   писал,   «что штурмуя крепость, без знатной потери успеха уповать было неможно». Далее в том же рапорте, датированном 13 сентября 1789 года, значилось: «Почему, исполнив повеление вашей светлости, чтобы сберегать людей, на эскаладу крепо­сти я не решился, а только продолжил канонаду и вы­стрелил до 2300 разных калибров, бомб и брандкугелей».

Репнин – не Суворов. Недаром Репнина прозвали «фельдмаршалом при пароле». Безбожнику Репнину Бог не даровал побед.

Спустя два года после бегства из-под Измаила Репнин предательски умышленно подписал невыгодные для России прелиминарные пункты мирного
договора с портой, которые затем были аннулированы Потёмкиным. Тогда же была распространена сплетня о том, что Потёмкин порвал их, дабы лишить Репнина положенной за миротворчество награды. Впрочем, мало ли сплетен было сочинено. Потёмкин опровергал их делами своими, опровергал с помощью блестящих сподвижников, которые с лихвой восполняли то, что «недоделывал» Репнин.

Отступление Репнина от Измаила позволило туркам плодотворно поработать над укреплением его в тече­ние более чем года. В «Военной энциклопедии», издан­ной до революции, указывается, что к концу 1790 года «турки под руководством французского инженера Де-Лафит-Клове и немца Рихтера превратили Измаил в грозную твердыню: крепость была расположена на склоне высот, покатых к Дунаю; широкая лощина, на­правлявшаяся с севера на юг, разделяла Измаил на две части, из которых большая, западная, называлась старой,  а восточная - новой крепостью; крепостная ограда бастионного начертания достигала 6 верст длины и имела форму прямоугольного треугольника, прямым углом обращенного к северу, а основанием к Дунаю; главный вал достигал 4 сажен вышины и был обнесен рвом глубиною до 5 и шириною до 6 сажен и местами был водяной; в ограде было 4 ворот: на западной стороне - Царьградские, (Бросские) и Хотинские, на северо-восточной - Бендерские,  на  восточной - Килийские. Вооружение 260 орудий_, из коих 85 пушек и 15 мортир находились на   речной стороне;    городские    строения внутри ограды были приведены в оборонительное сос­тояние; было заготовлено значительное количество огнестрельных и продовольственных   запасов;  гарнизон состоял из 35 тысяч человек под началом Айдозли-Мехмет-паши, человека  твердого,  решительного и испытанного в боях».

И все-таки крепость надо было брать, ведь от нее зависело, сколько еще предстоит пролиться русской крови в той жестокой войне.

В конце ноября 1790 года войска генерала Гудовича обложи­ли крепость, однако на  штурм не отважились. Собран­ный по этому поводу военный совет принял решение - ввиду поздней осени снять осаду и отвести войска на зимние квартиры. Между тем Потёмкин, еще не зная об этом намерении, но обеспокоенный медлительностью Гудовича, направил Суворову распоряжение прибыть под Измаил и принять на себя командование собранными там войсками.

Суворов выехал к крепости, а Потемкин чуть ли не в тот же день получил рапорт Гудовича, в котором со­общалось о решении военного совета. Выходило, что главнокомандующий поручил Суворову дело, которое большинство генералов почитало безнадежным. Потем­кин тут же направил Александру Васильевичу еще од­но письмо: «Прежде нежели достигли мои ордеры к г. Генералу Аншефу Гудовичу, Генерал Поручику По­тёмкину и Генерал Майору де Рибасу о препоручении вам команды над всеми войсками, у Дуная находя­щимися, и о произведении штурма на Измаил, они ре­шились отступить. Я получил сей час о том рапорт, представляю Вашему сия-ву поступить тут по лучшему Вашему усмотрению продолжением ли предприятий на Измаил или оставлением оного...»

Однако Суворов был полон решимости брать кре­пость, и твердо ответил Потемкину: «По ордеру  вашей светлости… я к Измаилу отправился, дав повеление генералитету занять  при Измаиле прежние их пункты».

2 декабря войска, остановленные Суворовым на марше к зимним квартирам, повернули назад и вновь обложили крепость. На следующий день началось изготовление фашин и лестниц для штурма. В тылу был построен макет крепостных укреплений, и войска при­ступили к усиленным тренировкам. Суворов провел военный совет, на котором те же генералы, что еще недавно приняли решение снять осаду, постановили взять крепость штурмом.

Потёмкин прислал Суворову адресованное в Измаил письмо с предложением о сдаче: «Приближа войски к Измаилу и окружа со всех сторон сей город, принял я уже решительные меры к покорению его. Огонь и  меч уже готовы к истреблению всякой в нём дышущей тва­ри; но прежде, нежели употребятся сии пагубные средства, я, следуя милосердию всемилостивейшей мо­ей Монархини, гнушающейся пролитием человеческой крови, требую от Вас добровольной отдачи города. В таком случае жители и войски, Измаильские турки, татары и прочие какие есть закона Магометанского, отпустятся за Дунай с их имением, но есть ли будете Вы продолжать безполезное упорство, то с городом последует судьба Очакова, а тогда кровь невинная жён и младенцев останется на вашем ответе.

К исполнению сего назначен храбрый генерал граф Александр Суворов- Рымникский».

К письму главнокомандующего Суворов приложил и свое, правда, вовсе не то, которое часто приводится в исторических книгах, и имеющее следующее содержание: «Я сейчас с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление - воля, первый выстрел - уже неволя, штурм - смерть. Что оставляю вам на рассмотрение».

Известен и ответ, который, якобы, дал комендант Измаила:  «Скорей Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, нежели сдастся Измаил».

Записка Суворова составлена безусловно в его духе, но была ли она послана? Скорее всего нет. Её, написанную рукою адъютанта, наверняка со слов Александра Васильевича, нашли в архиве перечеркнутою. Суворов же продиктовал и отправил иное, более полное и  гораздо более сдержанное письмо. Приведем строки из него: «...Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками, в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую, даю знать чрез сие вашему превосходительству и почтенным султанам и требую отдачи города без сопротив­ления… В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены …никто… и за то никто, как вы  и все чиновники  перед  Богом ответ дать должны».

Письма Суворов отправил 7 декабря, а уже на сле­дующий день приказал соорудить мощные осадные ба­тареи в непосредственной близости от крепости, дабы делом подтвердить решительность своих намерений. Семь батарей были установлены на острове Чатал, с которого также предполагалось вести огонь по крепости.

Длинный и пространный ответ от коменданта Из­маила поступил 8 декабря. Суть его сводилась к тому, что, желая оттянуть время, он просил разрешения дождаться ответа на предложение русских от верховного визиря. Комендант  упрекал Суворова в том, что рус­ские войска осадили крепость и поставили батареи, клялся в миролюбии, и не было даже тени высокомерия в его письме. Суворов ответил коротко, что ни на ка­кие проволочки не соглашается и дает еще против своего обыкновения, времени до утра следующего дня. Офицеру же, с которым направлял письмо, велел на словах передать, что если турки не пожелают сдаться, никому из них пощады не будет.

Штурм состоялся 11 декабря 1790 года. Результа­ты его были ошеломляющими. Измаил пал, несмотря на мужественное сопротивление и на то, что штурмую­щие уступали в числе войск обороняющимся. О потерях А.Н. Петров писал: «Число защитников, получав­ших военное довольствие, простиралось до    42 000 человек (видимо, в последние недели гарнизон пополнился за счет бежавших из Килии, Исакчи и Тульчи. - Н. Ш.), из которых убито при штурме и в крепости  30 860 и взято в плен более 9000 человек».

Русскими войсками было взято 265 орудий, 3000 пудов пороха, 20 000 ядер, 400 знамен, множество боль­ших и мелких судов. Суворов потерял 1815 человек убитыми и  2400 ранеными.

Донося императрице об этой величайшей победе, князь Потёмкин отмечал: «Мужество, твёрдость и храб­рость всех войск, в сём деле подвизавшихся, оказались в полном совершенстве. Нигде более не могло ознаме­новаться присутствие духа начальников, расторопность штаб- и обер-офицеров. Послушание, устройство и храбрость солдат, когда при всём сильном укреплении Измаила с многочисленным войском, при жестоком защищении, продолжавшемся шесть с половиной часов, везде неприятель поражён был, и везде сохранён совершенный порядок». Далее главнокомандующий с восторгом писал о Суворове, «которого неустрашимость, бдение и прозорливость, всюду содействовали сражающимся, всюду ободряли изнемогающих и направляя удары, обращающие вотще отчаянную неприятельскую оборону, совершили славную сию победу».

Императрица   отвечала   письмом от 3 января 1791года: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом, в половину противу турецкого гарнизона в оной находящегося, почитается за дело, едва ли в истории находящееся и честь приносит неустрашимому  российскому воинству».

Победа была блистательной, но увы…

Во все почти без ис­ключения исторические, документальные, художественные произведения проникла от­вратительная разлагающая тля - сплетня, на которой давно уже пора поставить точку. Прошли времена, когда была специальная ус­тановка показывать и лучших императоров российских, и величайших русских государст­венных и военных деятелей «чудовищами с оловянными глазами».

 

БЫЛ ЛИ ИЗМАИЛЬСКИЙ СТЫД ?

(ПРАВДА ПРОТИВ СПЛЕТНИ)

Известно, что, собираясь в начале 1791 года в Петербург, Потёмкин планировал ос­тавить за себя Суворова, то есть отдать в его командование все вооруженные силы на юге России, в том числе и Черноморский флот. Потёмкин считал Суворова самым достой­ным кандидатом на этот пост. Вполне возможно, он рассчитывал вручить ему Соединённую армию после окончания войны в полное командование. Но не так думали представители прусской партии в России во главе с Н.В. Репниным и Н.И. Салтыковым, людьми, мягко говоря, весьма низких мо­ральных качеств и достоинств.

Война шла к завершению, выиграна она была руками честных русских полководцев Потемкина, Румянцева, Суворова, Самойлова, Кутузова, блистательного флотоводца Ф.Ф. Ушакова, которого называли "Суворовым на море", и многих других. Для слуг духа тёмного настала пора постараться сделать так, чтобы плодами ее воспользова­лись, как нередко случалось в России, те, кто и малую толику не сделал для победы. Реп­нин с Салтыковым сговорились скомпроме­тировать Суворова в глазах Потёмкина, наст­роить Суворова против Потёмкина, а Екатерину IIпротив и Суворова и Потёмкина, что­бы затем попытаться свергнуть с престола Императрицу. Они надеялись (но, как пока­зало время, ошибались) сделать своим по­слушным орудием Павла Петровича, когда тот займёт царский трон.

Желая расположить к себе Суворова и заманить его, неискушённого в интригах, в свой лагерь "даже подыскали жениха Наташе Суворовой – сына  Н.И. Салтыкова". Для боевого генерала, всю жизнь проведше­го в боях и походах и далекого от интриг, не­лёгким делом было разгадать замысел не­другов, брак же дочери с сыном заместителя Председателя Военной коллегии (по-ны­нешнему почти что зам. министра обороны) был почётен.

В борьбе использовались самые низкие методы. Суворов не скрывал, что стремится получить чин генерал-адъютанта, который бы дал ему возможность чаще бывать при дворе и помогать дочери, вступавшей в свет. Враги знали, насколько он дорожит доче­рью, насколько привязан к ней. Вспомним: «Смерть моя - для Отечества, жизнь моя - для Наташи».

Салтыков выманивал Суворова в Петер­бург и еще с одной целью. Благодаря этому ему удалось добиться, что на время отъезда Потёмкина во главе Соединённой армии южной был оставлен Репнин.

К тому же, не исключено, что и Салтыков и Репнин знали о том, что дни Потёмкина со­чтены. В этом направлении уже "работали" их соратники. Суворова выманили в Петербург, обещая выгодный брак для его дочери. За­тем Салтыков помешал производству Суво­рова в генерал-адъютанты, да так, что Суво­ров поначалу считал, что виною тому Потём­кин. Но надо отдать должное Александру Васильевичу в том, что он никогда, никаких действий против Потёмкина не предприни­мал. Не был он способен к интригам, его вы­сокая душа была чистой и непорочной.

Группировкой Салтыкова и Репнина была пущена сплетня о якобы имевшей место ссоре Потёмкина с Суворо­вым, причем ссоре из-за наград. Перепева­лось на все лады, что Суворов, мол, обижен «недостойными» наградами и называл их «измаильским стыдом».

Действовал известный масонский прин­цип: "Клевещи, клевещи, что-нибудь да ос­танется..." Увы, осталось многое. Осталось и кочует по книгам и фильмам.

А, между тем, Суворов сразу после штур­ма Измаила отправился в Галац, еще не по­дозревая о кознях, и там занимался разме­щением войск и организацией обороны на случай, если турки вдруг все-таки решатся потревожить русские позиции. О том свиде­тельствуют его письма и доклады главноко­мандующему о положении дел в Галаце, где он находился до середины января 1791 года. Затем писал из Бырлада, куда отвел на зим­ние квартиры свой корпус, убедившись в неготовности и неспособности турок к каким-либо действиям. Лишь 2 февраля 1791 года Суворов от­правился в Петербург, но о том, что он встречался с Потёмкиным в Яссах или Бендерах, документальных свидетельств нет. Существует лишь анекдот, в правдоподоб­ности которого сомневались и автор широко известной в XIXвеке монографии «По­тёмкин» А.Г. Брикнер, и другие биографы, работы которых не тиражировались подобно тому, как тиражировались издания паск­вильные.

Строевой рапорт о взятии Измаила Суво­ров выслал Потёмкину и на доклад к нему ни в Яссы, ни в Бендеры не ездил. Однако, вы­думки врагов Суворова подхватили литера­торы нашего времени. Они так старались, так усердствовали, что не удосужились да­же сравнить свои опусы и вдуматься, что всяк измышляет на свой лад, но на тему, заданную недругами России.

Тема измышлений: прибытие Суворова в одних случаях в Яссы, в других - в Бендеры и его доклад Потёмкину, устный, заметьте, до­клад, коего на самом деле не было.

Описания этой встречи, которой на самом деле не было, можно найти в книгах К.Осипова «Суворов», О. Михайлова «Суворов», Л. Раковского «Генера­лиссимус Суворов», Иона Друце «Белая Цер­ковь», В. Пикуля «Фаворит» и многих других. Рассказы эти похожи как две капли воды, но авторы домысливали детали - у одних Суво­ров бежал по лестнице, прыгая через две сту­пеньки, навстречу Потёмкину, у других Потём­кин спешил обнять победителя, спускаясь к не­му. У Пикуля и Осипова все это происходило в Бендерах, у Михайлова - в Яссах.

Но все перечисленные авторы, в стремлении оговорить Потемкина – тогда это соот­ветствовало идеологическому заказу - не за­думывались о том, как они показывают са­мого Суворова.

Суворову приписывали дерзость, невос­питанность, грубость, словно не понимали, что делают.

Сами посудите, Потёмкин, восхищенный подвигами Суворова, взявшего неприступ­ный Измаил, раскрывает руки для объятий и восклицает:

- Чем тебя наградить мой герой?

Что же плохого в этом вопросе? Почему нужно в ответ дерзить?

Тем не менее в книге К. Осипова находим такой ответ Суворова: « - ...Я не купец и не торговаться сюда при­ехал. Кроме Бога и Государыни, никто меня наградить не может...»

У О. Михайлова Суворов отвечает так:

« - Я не купец и не торговаться с вами при­ехал. Меня наградить, кроме Бога и всеми­лостивейшей  Государыни, никто не может!»

У Пикуля примерно также:

« - Я не купец, и не торговаться мы съеха­лись… (почему, съехались? - Н.Ш.) Кроме Бо­га и Государыни, меня никто иной, и даже Ва­ша Светлость, наградить не может».

Базарно, не по-военному звучит «Мы съехались». Подчиненный не съезжается с начальником, а коли прибывает по вызову, то именно прибывает на доклад, а не "съезжается".

У остальных описания схожи. И все в один го­лос объясняют такое поведение Суворова тем, что он вознёсся над Потёмкиным, взяв Измаил. Не будем сравнивать Очаков и Из­маил, не будем сравнивать другие победы и Потёмкина и Суворова. Они не сравнимы, потому, что каждый делал свое дело во имя России, у каждого была своя военная судьба. И Потёмкин, и Суворов честно исполняли свой сыновний долг перед Великой Россией и не взвешивали на весах, у кого заслуг больше. Это за них решили сделать их недоброжелатели или недобросовестные би­ографы. Авторам хотелось убедить всех в том, что Потёмкин очень плохо относился к Суворову.

Но тогда почему же по их же выдумке он фейерверкеров по дороге расставил, чтобы торжественнее встретить Суворова? Об этом пишет О. Ми­хайлов. Почему же вышел навстречу с теп­лыми словами: «Чем тебя наградить, мой герой?»

Попытка же убедить читателя в том, что Суворов вёл себя дерзко, поскольку вознесся над Потёмкиным, взяв Измаил, вообще порочна и является клеветой на самого Суворова, ибо гордыня – великий грех.

Суворов был искренне и нелицемерно верующим, Православным верующим. Мог ли он быть подвержен гордыне? Греху страшному. Судите сами:

«Начало греха – гордость, и обладаемый ею изрыгает мерзость (Сир.10, 15);

«Гордость ненавистна и Господу и людям, и преступна против обоих» (Сир. 10, 7)

«Начало гордости – удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца его» (Сир. 10, 14)

Сердце Суворова никогда от Творца не отступало, и обвинение его в гордости есть большой грех.

Да и «Купец»… «Торговаться», тоже не суворовские слова. Я привел в предыдущих главах вы­держки из писем Суворова к Потёмкину и к его секре­тарю Попову, в которых и слова другие, и отз­ывается Суворов о Потёмкине по-иному.

Но по мнению хулителей, оказывается и Екате­рина (судя по выше перечисленным книгам) не­довольна была Суворовым, за то, что он, го­воря её же словами, наступил на горло тур­кам и заставил их думать о мире («мир ско­рее делается, если наступишь им на горло»). У Пикуля в «Фаворите», к примеру, значится: «Петербург встретил полководца морозом, а Екатерина обдала холодом".

Добросовестнейший биограф Суворова, наш современник, Вячеслав Сергеевич Лопатин, создавший великолепные фильмы «Суворов» и «Екатерина Великая», писал: «Прибывший в Петербург 3 марта, тремя днями позже Потёмкина, Суворов был до­стойно встречен при дворе. В знак признания его заслуг, императрица пожаловала выпу­щенную из Смольного института дочь Суворова во фрейлины, а 25 марта подписала «Произвождение за Измаил». Награды уча­стникам штурма были обильные. Предводи­тель был пожалован чином подполковника лейб-гвардии Преображенского полка и по­хвальной грамотой с описанием всех его за­слуг. Было приказано выбить медаль с изоб­ражением Суворова "На память потомству" - очень высокая и почётная награда».

А клеветники утверждали, что ссора в Яссах (Бендерах) дорого стоила Суворову, что Потёмкин не захотел его награждать. Но… Вот письмо Потёмкина к Екатерине II: «Ес­ли будет Высочайшая воля сделать медаль ге­нералу графу Суворову, сим наградится его служба при взятии Измаила. Но как он всю кампанию один токмо в действии был из гене­рал-аншефов, трудился со рвением, ему срод­ным, и, обращаясь по моим повелениям на пункты отдаленные правого фланга с крайним поспешанием, спас, можно сказать, союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмеливался атаковать их, иначе, конечно, бы­ли бы они разбиты, то не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом»…

Оказывается, подобрать Суворову награ­ду было чрезвычайно сложно. Все высшие ордена России он к тому времени имел. Два раза один и тот же орден в то время не давали. Не бы­ло, правда, у него ордена Георгия 4-й степе­ни. Но не награждать же им за Измаил. Этот орден (Георгия 4-й степени) дали позже,  по итогам всей кампании, заметив, что только его, по случайности,  и не было у Суворова.

Золотая медаль, которая была выбита в честь Суворова, была очень большой и почетной наградой. Такую же медаль получил за Очаков и сам Потёмкин. Как же можно уп­рекать Светлейшего за то, что он ставил Су­ворова на свой уровень? То же можно сказать и о чине лейб-гвардии подполковника. Этот чин имел и сам Потёмкин,  а полковником лейб-гвардии, была лишь сама Императрица.

Очень часто можно слышать: отчего, мол, императрица не дала Суворову чин генерал-фельдмаршала? Это говорится без знания дела, без знания положения о производстве в очередные чины, которое существовало при Екатерине II.

Адмирал Павел Васильевич Чичагов в своих «Записках» рассказал об этом доста­точно подробно: «Что касается до повышений в чины не в очередь, то Екатерина слиш­ком хорошо знала бедственные последствия, порождаемые ими, как в отношении нравственном, так и относительно происков и недостойных протекций. В начале ее царствова­ния отец мой (адмирал В.Я. Чичагов. - Н.Ш.)
по наветам своих врагов подвергся опале. По старшинству произ­водства он стоял выше прочих офицеров, ко­торым императрице угодно было пожало­вать чины. Она приказала доложить ей спи­сок моряков, несколько раз пересмотрела его и сказала: «Этот Чичагов тут у меня, под ногами»... Но она отказалась от подписи про­изводства, не желая нарушить прав того че­ловека, на которого, по её мнению, имела по­вод досадовать».

Императрица никогда не нарушала од­нажды заведенного ею порядка, и Потёмкин, зная об этом, не стал просить для Суворова генерал-фельдмаршальского чина. Все дело было в том, что Суворов, о чем мы уже гово­рили, был поздно, по сравнению с другими генералами, записан в полк и не прошел в детские годы, как было заведено в те давние времена, ряда чинов. Из-за этого многие гене­рал-аншефы оказались старше его по вы­слуге, как тогда говорили - по службе. Кста­ти, в 1794 году императрица все-таки произ­вела его досрочно в генерал-фельдмаршалы за необыкновенные заслуги в Польше. Причем сделать ей это пришлось тайно и указ о производстве огласить не­жданно для всех на торжественном обеде в Зимнем дворце, чтобы избежать до времени интриг и противодействий.

Адмирал П.В. Чичагов по этому поводу писал: «Когда генерал-аншеф Суворов, пу­тем своих удивительных воинских подвигов, достиг, наконец, звания фельдмаршала, она сказала генералам, старейшим его по служ­бе и не повышенным в чинах одновременно с ним: «Что делать, господа, звание фельд­маршала не всегда дается, но иной раз у Вас его и насильно берут». Это может быть един­ственный пример нарушения Ею прав стар­шинства при производстве в высшие чины, но на это никому не пришло даже и в голову сетовать, настолько заслуги и высокое даро­вание фельдмаршала Суворова были оцене­ны обществом».

Таким образом, награды Суворова за Из­маил никак нельзя назвать скромными.

Чин подполковника лейб-гвардии был очень высоким, не менее высокой наградой явилась и медаль, выбитая в честь подвигов полководца. За всю русско-турецкую войну 1787-1791 годов было сделано лишь две та­ких медали, представляющие собой массив­ные золотые диски. На первой медали был изображён Потёмкин, на второй - Суворов, причем оба в виде античных героев - дань господствовавшим в то время канонам клас­сицизма. Потёмкин награжден за Очаков, Суворов - за Измаил...

Что же касается отношений Суворова и Потемкина, то ложь о ссоре опровергается письмом Суворова, датированным 28 марта 1791 года: «Светлейший Князь Милости­вый Государь! Вашу Светлость осмели­ваюсь утруждать о моей дочери в напоминовании увольнения в Москву к ее тетке Княгине Горчаковой года на два. Милости­вый Государь, прибегаю под Ваше покро­вительство о ниспослании мне сей высо­чайшей милости.

Лично не могу я себя представить Вашей Светлости по известной моей болезни.

Пребуду всегда с глубочайшим почтени­ем...»

Суворов не хотел, чтобы дочь его была фрейлиной и попала в атмосферу интриг, разжигаемых при дворе врагами Императ­рицы, врагами Потёмкина и его, Суворова, собственными врагами.

Не известно, смог ли Потёмкин помочь свое­му боевому другу, но известно, что никогда Светлейший Князь не оставлял без внимания просьбы своих ближайших сподвижников и со­ратников, а тем более Суворова. Весной 1991 года над самим Потёмкиным нависала угроза, исходившая от группировки Салтыкова - Реп­нина. Он и на сей раз вышел победителем, пре­дотвратил новую войну, на которую толкали Россию Репнин и Салтыков, чтобы ослабить державу и устранить от её управления Импе­ратрицу Екатерину Великую.

Разгадал замысел врагов и Суворов. Он порвал с ними все отношения. Потёмкин же отвел угрозу и от себя, и от императрицы. И тут же Салтыков нанёс подленький удар Су­ворову. Его сын публично отказал дочери Суворова в сватовстве. Вот почему Суворов говорил: «Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять при дворе. Все последние раны - смертель­ные».

Потёмкину было известно и о сватовстве, и о том, что Суворов едва не оказался в стане его врагов, но он не сердился на своего боево­го соратника, веря в то, что Суворов не спосо­бен на бесчестные поступки. Узнав, что Суво­рова направляют в Финляндию, Светлейший сказал А.А. Безбородко:

- Дивизиею погодите его обременять, он потребен на важнейшее.

Потёмкин видел в Суворове своего преем­ника на посту главнокомандующего Соеди­ненной армией на юге, то есть во главе всех вооруженных сил на Юге России.

Суворов глубоко переживал, что хоть временно, но был близок к стану недругов Потёмкина. Об этом свидетельствуют мно­гие его письма и одно из лучших его стихо­творений, в котором были такие строки:

Бежа гонениев, я пристань разорял.

Оставя битый путь, по воздухам летаю.

Гоняясь за мечтой, я верное теряю

Вертумн поможет ли? Я тот,что проиграл...

Прекрасно знавший мифологию, Суворов не случайно упомянул этрусское и древне­греческое божество садов и огородов Вер­тумн…

В стихотворении он намекал на свою воз­можную отставку, которой не произошло, потому что Потёмкин слишком высоко це­нил Суворова, и столь же высоко ценила его Императрица.

В последний раз Потёмкин с Суворовым виделись 22 июня 1791 года в Царском Селе, а вскоре Григория Александровича вновь поз­вали дела на театр военных действий.

Когда Потёмкина не стало, Суворов горько переживал утрату. Он сказал о Светлейшем Князе: «Великий человек и человек ве­ликий. Велик умом, высок и ростом».