война

Главы: "1941. Первое утро войны" и "Бездарность или измена"

 

       Те, кто 22 июня 1941 года оказался на улицах Москвы примерно в районе шести утра, собираясь на работу или торопясь на первую электричку, чтобы отправиться на дачу, не мог не заметить одну странность.

 

В ясное, солнечное утро слишком много чёрных, явно служебных, автомобилей мчалось к центру Москвы. Слишком много, ведь утро-то воскресное. Не могли не обратить внимания на эти автомобили и водители поливальных машин, вышедших на улицы города точно по графику и зашуршавших своими водомётами. Не могли не подивиться этому обстоятельству и многочисленные дворники, зашумевшие своими мётлами примерно в то же самое утреннее время. Служебные автомобили мчались со всех концов Москвы и чем ближе они оказывались к центру, тем выше была их удивительная для воскресного раннего утра концентрация. Москва просыпалась, готовилась к выходному, готовилась к мирному, счастливому дню. Москвичи же – те, кто собирался на дачу, уже были на ногах и тоже с удивлением смотрели на автомобили, мчавшиеся совсем в ином для выходного дня направлении.

       Впрочем, все удивления были минутными, ведь впереди – отдых, впереди встреча с природой, с лесом, с подмосковными речками и озёрами, в ту пору сплошь пригодными для купания, для рыбалки, для всех радостей, которые они могли дарить уставшим за рабочую неделю москвичам, причём, неделю, несколько более спокойную, нежели предыдущие – спокойствие придало Заявление ТАСС, прозвучавшее по радио 13 июня и опубликованное в субботу 14 июня во всех центральных газетах.

        Автомобили мчались к Старой площади, на которой находился рядом с ЦК ВКП(б) Московский городской комитет партии.

         Руководители Москвы кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК и первый секретарь Московского горкома ВКП (б) Александр Сергеевич Щербаков и председатель горисполкома Василий Прохорович Пронин, получившие сообщение из Кремля о начале войны, назначили на 6 часов 30 минут утра расширенное совещание, на которое в срочном порядке вызвали ответственных руководителей города и районов, а также НКО, НКВД и директоров крупнейших предприятий.

       Раннее воскресное утро, а почти все стояночные места перед знанием Горкома оказались занятыми уже в начале седьмого. Впрочем, Старая площадь окружена в основном административными зданиями, а потому такое скопление машин вряд ли было слишком заметно. Разве что с верхних этажей домов, что на противоположной стороне, за бульваром можно было всё это различить. Но до того ли москвичам, чтобы рассматривать в такую рань то, что происходит на улице.

      Те, кто не спешили за город, отсыпались, ведь даже магазины с товарами самой первой необходимости – с молочными продуктами и хлебом, где вкусно пах свежевыпеченный хлеб – открывались значительно позже, чем началось совещание.

      Рано было ещё пробуждаться и тем, кто собирался отправиться на праздники – детский в «Сокольниках», который должен был начаться в 11.00, и спортивный, на стадионе «Динамо». Тот был назначен на 12.00.

      В Киеве, Риге, Каунасе, в Бресте и других приграничных городах уже два часа гибли люди, на аэродромах Западного особого военного округа горели выстроенные по линеечке самолёты, а в столице о том, что началась война знали только руководители партии и правительства в Кремле и вот теперь сообщение об агрессии должно было прозвучать на совещании, большинство участников которого недоумевало по поводу столь раннего вызова. Лишь руководители районов Москвы всё поняли уже в тот самый момент, когда получили распоряжение Горкома прибыть на Старую площадь в столь ранний час.

        Заметили неладное, разве что верующие, спешившие на утреннюю службу в немногочисленные действующие храмы Москвы. Им, этим прихожанам, суждено было узнать о страшной беде, нависшей над страной, раньше, чем большинству москвичей.

 

       В 6.30 по Московскому времени Щербаков вышел на трибуну, окинул взглядом зал, замерший в ожидании и объявил:

       – Товарищи, сегодня в четыре часа утра германские войска атаковали наши границы. Вражеская авиации нанесла массированные бомбовые удары по приграничным районам и по многим городам, в том числе по Минску и Киеву. Это война, товарищи, жестокая война… Нам предстоит сегодня, сейчас выработать важнейшие направления работы, определить первоочередные мероприятия по переводу городского хозяйства на военные рельсы.

        Щербаков потребовал немедленно усилить охрану метрополитена, систем водоснабжения, тепловой и электрической энергии, транспорта, продовольственных складов, холодильников, канала имени Москвы, железнодорожных вокзалов, оборонных предприятий и других важнейших объектов. Поручил разработать концепцию маскировки Москвы, срочно организовать изготовление макетов и муляжей, с помощью которых изменить контуры исторических памятников, правительственных зданий.

       Важнейшим был и вопрос пропуска в столицу. Право въезда в Москву оставалось только для тех, кто имел московскую прописку. А как быть с теми, кто работал в Москве, а жил в Подмосковье? Щербаков дал указание посторонних в город с 23 июня не пускать, но и здесь возникли подводные камни, ведь не пускать рабочих заводов и фабрик, столичных учреждений, означало парализовать работу многих предприятий, которые и так должны были лишиться значительного числа работников в связи с объявленной мобилизацией.

        В конце концов приняли решение учредить специальные пропуска, причём не только для иногородних, но и для москвичей, которые выезжали на дачи и в леса за грибами и ягодами. Предупредили: выехал за город – назад без пропуска не попадёшь.

       Завершая совещание, Щербаков объявил:

       – Товарищи, в двенадцать ноль-ноль будет передано важное правительственное сообщение. Нужно объявить о том людям, как можно большему количеству людей.

       Между тем страна перестраивалась на военные рельсы. В 9 часов тридцать минут Михаил Иванович Калинин подписал по поручению Сталина указы о введении военного положения, об образовании Ставки Главного командования, о военных трибуналах и о всеобщей мобилизации, которой подлежали все военнообязанные с 1905 по 1918 года рождения.

 

        В 10 часов позвонили из Киева и сообщили о новом налёте германской авиации. После окончания налёта пришло сообщение о том, что бомбили

железнодорожный вокзал, завод «Большевик», авиазавод, электростанции, военные аэродромы, жилые дома.

        Но Минск по-прежнему молчал.

        Пришло сообщение о том, что после утренней службы прозвучало «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви», сделанное местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Московским и Коломенским Сергием (Страгородским).

        Митрополит, получивший ранним утром из Кремля сообщение о начале войны, сам, не имея возможности привлечь машинистку, напечатал послание, с которым выступил сам и которое отправил в храмы Православной церкви. Он заявил:

        «В последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, не коснется нашей страны, но фашизм, признающий законом только голую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верным себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят ещё раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему Отечеству.

Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы – православные, родные им и по плоти, и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить Отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, учёным, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства. Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья Разбойника.

       Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг.

       Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя». Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, своим здоровьем или выгодой ради родины. Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится ещё и лукавыми соображениями насчёт возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно «ради Иисуса, а не ради хлеба куса», как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей.

      Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины.

      Господь нам дарует победу».

      Разосланное послание было подписано: «Патриарший местоблюститель смиренный Сергий, митрополит Московский и Коломенский.

Москва

22 июня 1941 года».

       Вероломное, подлое нападение фашистской нечисти на Советский Союз, в умах и сердцах всех честных людей мира существующий как Россия, заставило по-новому взглянуть на взаимоотношения Церкви и государства, представлявшего собою Державу Российскую, а послание местоблюстителя патриаршего престола отозвалось в первых строках обращения Сталина, прозвучавшего 3 июля 1941 года.

 

      А между тем, утром 22 июня в Кремле продолжалась подготовка к важнейшему и ответственному правительственному сообщению.

        На заседании Политбюро было принято решение сделать заявление по радио по поводу нападения фашистской Германии на Советский Союз. Конечно, все полагали, что с таким заявлением должен выступить Сталин и только он один. Сталин сказал твёрдо: выступить должен Молотов.

      Члены Политбюро пытались настаивать на том, что народу СССР будет непонятно, почему со столь важным заявлением выступить не он – глава партии и правительства, а Молотов. Сталин настоял на своём. Выступить должен Молотов.

       Он не стал разъяснять причины своего отказа. Он просто принял волевое решение, с которым никто не мог не согласиться, быть может, впервые не получив точного пояснения. Лишь много лет спустя Молотов сделал те пояснения, которых так и не добились члены Политбюро:

       «Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на всё ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек – это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень чёткая, а сразу сориентироваться, дать чёткий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождёт несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах».

       По радио уже было объявлено о том, что в 12.00 будет сделано важное правительственное заявление. Подавляющее большинство советских людей не знали, о чём пойдёт речь, хотя тревожность обстановки, несколько сниженная Заявлением ТАСС, конечно оставалась.

       Текст выступления, как и все важнейшие документы того времени, был подготовлен под руководством Сталина, если не сказать – практически продиктован им самим. Молотов несколько раз прочитал готовый текст.

        Ну, с Богом! Быть может именно так мысленно проводил его Сталин, когда Вячеслав Михайлович в 12.05 вышел из его кабинета.

        До Центрального телеграфа – рукой подать. В 12.15 была включена аппаратура и голос Молотов разнёсся на всю советскую страну, по всем городам и весям, его услышали во всём мире все, кто имел возможность и хотел услышать Москву в этот тяжёлый для советского государства день.

        Молотов настроился на выступление. Голос звучал спокойно, твёрдо:

        – Граждане и гражданки Советского Союза!

        Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

        Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

        Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении, и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за всё время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

       Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что Германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

       В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты Германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на Советский Союз, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

       По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчёт несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.

       Теперь, когда нападение на Советский Союз уже свершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины.

        Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.

        Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору.

       Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.

      Правительство Советского Союза выражает твёрдую уверенность в том, что всё население нашей страны, все рабочие, крестьяне, интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочён и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.

       Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина.

      Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

      После выступления Молотов вернулся в кабинет Сталина.

      Едва Молотов вошёл в кабинет, как поступило новое сообщение. Германские войска захватили Гродно и начали бомбить Минск. Из Киева и Севастополя тоже поступили данные о бомбардировках.

         Выслушав данные о налётах вражеской авиации, Сталин велел срочно вызвать к нему руководство Москвы.

       Вскоре в его кабинет снова, уже второй раз за этот день – первый раз они были ночью – прибыли Щербаков и Пронин. Нужно было согласовать некоторые вопросы, которые Щербаков предполагал поставить на заседании, назначенном в Горкоме партии на 15.00.

        – Товарищ Сталин, – начал Щербаков, – учитывая то, что Германия располагает самолётами, способными достичь Москвы, предлагаю немедленно установить на всех высотных точках зенитные батареи.

       – Это правильное решение, – согласился Сталин. – Согласуйте его с руководством Красной Армии. – Средства противовоздушной обороны будут выделены немедленно.

       Решив ещё ряд важных вопросов, Щербаков и Пронин уехали на Старую площадь.

        Сталин связался с наркомом обороны Маршалом Советского Союза Тимошенко, чтобы выяснить обстановку на фронтах. С началом войны все округа становились фронтами. И лишь Одесский военный округ стал армией, вошедшей во вновь созданный ещё накануне Южный фронт.       

        Тимошенко отвечал на вопросы невнятно. Уточняем, мол, связываемся с командующими.

        – Докладывать мне об обстановке на фронтах каждый полчаса! – приказал Сталин.

       Но докладывать наркому обороны было не о чем. Лишь командование Южного фронта полностью сохранило управление войсками, и блицкриг забуксовал в полосе фронта уже в первый день войны. Командующий Западным Особым военным округом генерал армии Павлов вообще не владел обстановкой в полосе своего фронта. Связь с армиями фронта была полностью потеряна. Вражеские танковые клинья совершали глубокий обход и охват основной группировки войск, и Павлов не имел данных о том, каких рубежей и на какое время они достигли.

       Ну, допустим, Гродно в 15 километрах от границы, допустим внезапным ударом его удалось захватить врагу. Но дальше-то, дальше насколько продвинулись наступающие германские войска?

        Сталина прежде всего, конечно, интересовала обстановка на западном направлении, но именно на здесь, на традиционном пути агрессоров на Москву, была полнейшая неясность.

        Как было приказано Сталиным, Тимошенко через полчаса сделал первый доклад, но он снова касался Южного фронта.

        – Измаил обороняется стойко! Пресечено до пятнадцати попыток врага переправиться через Прут и Дунай. Пограничников успешно поддерживает артиллерия пятьдесят первой стрелковой дивизии генерала Цирульникова.

        В последующие дни в своих докладах Тимошенко всё больше напирал на данные, получаемые с Южного и даже с Юго-Западного фронтов.

        Там действительно дела шли неплохо. Измаил стоял твёрдо. Даже наши войска захватили плацдарм на правом берегу Дуная. Перемышль был захвачен немцами 22 июня, но уже утром 23 июня части 99-й стрелковой дивизии Николая Ивановича Дементьева во взаимодействии с батальонами Перемышльского укрепрайона и пограничниками освободили город и прочно удерживали его вплоть до 27 июня 1941 года. Государственная граница СССР на этом участке была полностью восстановлена. Причём захваченный плацдарм на правом берегу Дуная дивизия удерживала вплоть до 19 июля. И лишь по приказу командования отошла на левый берег. Но всё это было позже, а 23 июня, выслушав доклад о действиях 99-й стрелковой дивизии, Сталин сразу дал указание наградить отличившихся бойцов и командиров, а дивизии вручить орден Красного Знамени. Перемышль стал первым городом, освобождённым от захватчиков в годы войны, а дивизия первым награждённым соединением.

        Но всё это явилось, хотя и знаковым, и очень важным, но всего лишь частным успехом. В целом нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков обстановкой не владели и руководством фронтами практически утратили.

        Сталин вновь потребовал от Тимошенко доложить обстановку в первую очередь на Западном фронте. Тимошенко стал что-то нести несуразное, и Сталин призвал его к порядку. Тимошенко в ответ надерзил…

         Выслушав всё это, Сталин сказал Молотову:

         – Правильно, что выступал сегодня ты, – видимо всё же и у него оставались некоторые сомнения, но теперь он убедился, что был прав, что и отметил: – Я звонил сейчас командующим фронтами, они не знают даже точной обстановки, поэтому мне просто нельзя было сегодня выступать, будет ещё время и повод, и мне придётся выступать не раз.

       Он помолчал и заговорил о первоочередных задачах:

       – Сейчас важно упорными боями сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон, прочную оборону в глубине полосы действий фронта.

 

       Не добившись ничего путного по телефону Сталин неожиданно для Тимошенко и Жукова приехал в наркомат обороны.

        В кабинете наркома находился Жуков. Оба ощетинились, понимая, что ничего хорошего от подобного визита ждать не стоит.

        Сталин, поначалу демонстрировавший удивительной спокойствие и уравновешенность, не получив никакой информации от находившихся в полной прострации наркома и начальника Генерального штаба, назвал их слепыми котятами.

        Жуков, желая хоть как-то оправдаться, стал что-то говорить о заранее продуманных контрударах Юго-Западного фронта во фланг группировки врага, рвавшейся к Москве по традиционному маршруту: Брест – Минск – Смоленск… Об уничтожении наступавшего врага.

        – Вот и вылетайте в качестве представителя Ставки к Кирпоносу. Он сейчас Тернополе? Заберите в Киеве Хрущёва и езжайте в штаб фронта. Организуйте мощный контрудар!

        Наступила тишина. Что это – смещение с должности начальника Генерального штаба? Жуков встревожился. Его отрывали от руководства войсками Красной Армии. Тимошенко молчал потому, что хоть и стремился лишиться должности наркома и получить что-то тихое и незаметное, не знал, чем всё это может окончиться.

       – Но как же Генштаб? – наконец спросил Жуков.

       Сталин повернулся к нему и, вероятно, хотел сказать прямо, что от вас тут в любом случае толку нет, но сдержался и проговорил мягче:

       – Мы здесь как-нибудь без вас справимся.

       Больше в наркомате обороны делать было нечего. Сталин вернулся в Кремль, в свой кабинет, где в приёмной его уже ждали многие и многие посетители из разных ведомств.

       Войну выигрывают не только на полях сражений, войну выигрывают в конструкторских бюро, научно-исследовательских институтах, на самолетостроительных и танковых (они в основном именовались тракторными) заводах и прочих оборонных предприятиях, войну выигрывают на колхозных полях, на фабриках по пошиву одежды, словом везде, где существует производство, необходимое фронту. Сталину предстояло руководить всем, что служило обеспечением ведущих бои войск. И вот, как оказалось, предстояло руководить войсками, поскольку и этого он пока, увы, не мог поручить в полной мере никому.

 

Бездарность или измена

          

      По приказу Сталина Жуков прибыл на Юго-Западный фронт. Ему предстояло выполнить то, о чём он не раз говорил на совещаниях, что закладывал в стратегические планы – мощными контрударами подсечь основания вражеских клиньев, врезавшихся в советскую землю. Он не раз заявлял о возможности окружения и уничтожения врага путём нанесения мощных танковых контрударов, встречных контрударов. Ну что ж, настала пора перейти от слов к делу. Численное превосходство было на данном направлении на стороне Жукова и Кирпоноса.

   

        Действиями наших войск руководил представитель ставки генерал армии Жуков, который не сумел организовать и провести единое и организованное наступление соединений, позволив тем самым уничтожать их по частям.

       Прибыв в штаб Юго-Западного фронта, он, как водится, узурпировал власть, как обычно стал грубить, угрожать расстрелами и изводить противоречивыми указаниями командующих и командиров всех степеней.

      В распоряжении Жукова было пять мехкорпусов, имевших 2803 танка и подоспевшая танковая дивизия, имевшая 325 танков. Всего 3128 танков, причём весьма значительное количество новых образцов – Т-34 и КВ. Против него действовала 1-я танковая группа в составе четырёх танковых дивизий вермахта, имевшая 585 танков и переданную в распоряжение Клейста ещё одну танковую дивизия, в которой было 143 танка. Итого – 728 танков и 71 штурмовое орудие.

        Именно под командованием Жукова «действия советских мехкорпусов свелись к изолированным контратакам на разных направлениях».

        Как отметили впоследствии историки: «Соединения Красной армии, имевшие на данном участке фронта подавляющее техническое превосходство, не смогли нанести противнику существенных потерь в живой силе и технике, а также оказались не в состоянии перехватить стратегическую наступательную инициативу и изменить ход боевых действий в свою пользу. Тактическое превосходство вермахта и проблемы в Красной армии (плохо налаженная система снабжения танковых корпусов, отсутствие прикрытия с воздуха и полная потеря оперативного управления) позволили немецким войскам выиграть сражение, в результате чего Красная армия потеряла огромное количество танков».

       На 30 июня потери составили 2648 наших танков или 85 процентов всего танкового парка, а немцы потеряли 260 машин.

       Ну и поскольку поле сражения осталось за немцами, то им удалось впоследствии восстановить и вернуть в строй 222 танка. Все подбитые советские танки остались на захваченной врагом территории…

      В целом же Юго-Западный фронт, которому усердно помогал гениальный генерал Жуков, и настрой, которому он создал на последующие дни, за 15 суток войны потерял 4381 танк из 5826 имевшихся на момент начала войны.

       Это было потрясение. Жуков попытался откреститься от всего того, что произошло, обвиняя командование Юго-Западным фронтом и грозя всеми бедами и страстями, которые обрушатся на их головы. После разноса член Военного совета Киевского особого военного округа, теперь уже Юго-Западного фронта, корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин (1900-1941)28 июня 1941 года застрелился.

       Член РКП(б) с 1918 Вашугин добровольно вступил в Красную Армию в 1919 году, начал службу политработником, а в июле 1928 года стал командиром и военным комиссаром стрелкового полка, в 1933 году окончил Военную академию имени Фрунзе в 1933, затем в 1937 был направлен на Высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», после окончания которых был в августе 1937 года назначен командиром 43-го стрелкового полка, а в октябре 1938 года стал сразу членом Военного совета Ленинградского военного округа. Участвовал в советско-финской войне (1939-1940) годов в должности был члена Военного совета 7-й и 15-й армий. После окончания войны вернулся на пост члена Военного совета Ленинградского военного округа. Осенью 1940 года был назначен членом Военного совета Киевского Особого военного округа, с 22 июня – Юго-Западного фронта. Сорокалетний военачальник, деятельный, храбрый, обладавший несомненным опытом, награждённый Орденом Ленина, не мог перенести катастрофы, связанной с потерей огромного количества танков, и покончил с собой. Нельзя оправдать такое решение воина, орденоносца, командира в недавнем прошлом и политработника высокого ранга. Но, наверное, можно объяснить те ужасные переживания, которые свалились на него после страшного и ничем не оправданного разгрома.

      О чём думал он, принимая такое ужасное нечеловеческое решение? Быть может о том, что за несколько дней было потеряно то, что создавалось годами. Прежде всего люди. Невосполнимы людские потери, невосполнимы потери в первую очередь людей, советских людей, одетых в военную форму красноармейцев и командиров танковых войск, предназначенных «гремя огнём, сверкая блеском стали» крушить иноземного ворога, посмевшего перейти границы Советской Родины. А ведь это были не просто советские люди, это были воины, подготовленные к управлению танками, к ведению огня из танковых пушек, к командованию танковыми подразделениями. Насколько подготовлены? Нет, это поражение не давало ответа на такой вопрос. Виновные не командиры взводов, рот, даже комбаты и командиры полков – виновны командиры и начальники повыше, даже много выше.

       Титанический труд народа, обеспечивший обучение и совершенствование мастерства этих воинов, пропал даром. Титанический труд, который заставлял советских людей во многом себе отказывать в предвоенные годы, чтобы подготовить Красную Армию. Всё уничтожено росчерком пера, решением военачальников, наделённых правом командовать, управлять массами войск. Но если на первом месте сама человеческая жизнь, а на втором – высокая подготовка экипажей, подразделений, то есть и третий элемент. Сама боевая техника. Она ведь не упала с неба, она создавалась опять-таки годами и создавалась тоже самоотверженным трудом советского народа, отказывающего себе во многом ради могущества армии.

      И вот, когда эта техника должна была своим количеством, да и качеством тоже, поскольку немало было в советских танковых корпусах новейших танков Т-34 и КВ, принести победу, ибо самые лучшие и храбрые воины, не вооруженные против до зубов вооружённого врага не могут обеспечить этой победы, боевая техника либо ни в чём не уступающая, либо превосходящая вражескую, осталась на поле боя разбитой и сожжённой. 2648 наших танков, то есть 85 процентов от общего количество, имевшегося в распоряжении Жукова и Кирпоноса, руководивших сражением, была утрачена. И всё это против 260 уничтоженных танков врага.

         А ведь превосходство у Жукова и Кирпоноса над Клейстом было колоссальным – 3128 советских танков против 728 танков и 71 штурмовых орудий. Четырёхкратное превосходство! Четырёхкратное! О таком можно только мечтать!

       Как можно такое пережить человеку честному, человеку разумному! Сложно пережить, очень сложно. Не смог он бравурно рапортовать, как это сделал Жуков, возвратившись в Москву, что хотя и не достигнуто полной победы над Клейстом, значительно задержано продвижение его войск! Оставалось только добавить, что за эту задержку подарено Германии, нуждавшейся в любом сырье для ведения войны, 2648 танков на металлолом, на переплавку.

       Задержка продвижения врага?! Что ж, это, конечно, очень важно. Но Сталину далеко не сразу стала известна цена таковой задержки. Соотношения потерь Тимошенко с Жуковым, вполне естественно, постарались скрыть.

 

                                                          ***

      Вот тут так и напрашивается авторское отступление. И не просто, а с публикацией отрывка из воспоминаний настоящего, боевого танкиста, который едва не попал под военный трибунал из-за потери танков.

      С 1982 по 1992 год мне посчастливилось проходить службу в Военном издательстве, в военно-мемуарной редакции и отредактировать свыше 50 книг серии «Военные мемуары» и значительное количество брошюр серии «Рассказывают фронтовики», и воспоминаний, помещаемых в военно-мемуарный сборники «На земле, в небесах и на море». А это общение с десятками авторов-фронтовиков. Среди многих, самых различных рассказов о войне, зачастую по цензурным соображениям не попадавших на страницы выходивших книг, были и такие, которые касались суровых наказаний, предусматриваемых за утрату боевой техники, даже в жестоком бою.

        Предлагаю рассказ полковника Маламуж, который в годы войны воевал и стрелком радистом пикирующего бомбардировщика Пе-2, и стрелком радистом командирского танка в печально известной Харьковской операции, предательски проваленной Тимошенко и Хрущёвым, и командовать взводом в Прохоровском сражении, ещё будучи курсантом танкового училища, и затем командиром взвода и роты до конца войны.

       Отрывок из воспоминаний, который хотелось бы привести, касается того времени, когда лейтенант Леонид Григорьевич Маламуж командовал танковым взводов и за пять дней потерял три танка Т-34, но потерял по вполне объективным обстоятельствам:

       «Наша 4-я танковая бригада 2-го Тацинского танкового корпуса двинулась на Гумбинск, успешно продвигаясь вперёд, так как противник не ожидал прорыва, и к исходу дня остановилась перед Каукеменом для дозаправки и пополнения боеприпасами. Командир батальона поставил мне задачу прикрыть вводом правый фланг батальона, а с рассветом, когда бригада возобновит наступление, занять своё место в боевом порядке.

       Я решил занять позицию на высоте с немецким кладбищем. Послал два танка на высотку с расстояния 150 метров танк от танка, но они не успели дойти и до середины высоты, как оба загорелись и покатили вниз. Кто стрелял, и откуда не засекли. Что делать? Задача поставлена. Надо выполнять.

         На высоте виднелся большой дуб, а кладбище освещалось луной – октябрь.

       Говорю механику водителю:

       – Дуй к дубу!

       А сам дрожу, как бобик зимой – жду удара, но тихо. Стал под дубом. Тихо. Задаю себе вопрос, почему не стреляли?

       Вдруг докладывает наводчик орудия, что впереди уступом стоят два Т-34 фронтом на батальон, а к нам бортом, а на башне сидят танкисты.

       Что делать? Бить по своим – расстреляют. Почему же они подожгли мои два танка, если свои? Если свои, то почему стоят фронтом на своих? Почему не подожгли меня? Сто почему, и ни одного ответа. Докладываю по радио – комбат молчит.

       Решаю сам пройти пешком метров 500 – 600 по кладбищу, подкрасться к этим танкам и разобраться, что к чему. Экипажу приказываю зарядить орудие бронебойным снарядом. Если после моего окрика танкисты спрячутся в танк, то стрелять по танкам без моей команды.

       Подкрадываюсь к танкам и «ласково» окликаю их. Они прячутся в танки, и тут же мой наводчик выстрелил. Один из танков загорелся. А пока я добежал до своего танка, были сожжены оба немецких танка. Оказалось, что это были две немецкие «Пантеры», которые были с виду почти точной копией нашей тридцатьчетвёрки, скопированной гитлеровцами.

       Докладываю командиру батальона – опять молчит. Потом уж я узнал, что танкисты сгоревших танков взвода, оставшиеся в живых, доложили командиру батальона, что сгорели все, в том числе и командирский танк, а командир взвода Маламуж, то есть я, погиб. Когда же я утром вернулся в батальон, то вся моя рота кричала «Ура!». Все любили меня за доброту, юмор и балагурство.

       Вот такие бывают случаи на войне. В этой же Гумбининской операции был и такой случай».

 

      Отвлекусь! Как видим, лейтенант Маламуж уничтожил два немецких танка! Это отличный результат! Если бы каждый даже не танк, а взвод танков из той танковой армады, которую посылали в бой генералы армии Жуков и Кирпанос уничтожили по два немецких танка, успех был бы на советской стороне…

      Но и с лейтенантом Маламуж едва случилась беда…

 

       «Часа через два наступления, в очередной атаке мой танк подбило, танк не сгорел, но был не боеспособен, и меня пересадили на другой танк, где погиб лейтенант Шишов Коля.

       Около 16 часов, встретив ожесточённое сопротивление Герингской дивизии немцев, мы остановились. Подъехал командир бригады полковник Лосик, остановился возле меня и говорит:

       – Ну ка, атакуй-ка на большой скорости впереди лежащую рощу.

       А я ему:

       – А немцы там есть?

       Он:

       – Вот я тебя и посылаю, чтобы узнать, есть ли они, и разведать огневые точки противника.

       Я на танке проскочил метров 100 – 150 и получил два снаряда – один в лоб, другой в гусеницу. Выскочили из башни все, но механик-водитель Горбушин остался в танке. Танк с механиком-водителем сгорел».

 

      Вот так… Один танк потерян в бою, а второй – второй по приказу полковника Лосика вызвал, можно сказать, огонь на себя и заставил врага обнаружить свои позиции.

 

       «К вечеру дали третий танк. Даже не знаю, вместо кого.

       У нас в бригаде была такая поговорка:

       – Танкист, чего смеёшься?

       – Танк сгорел?

       – А почему плачешь?

       – Другой танк дали!

       Так и со мной случилось. Не успел убыть в тыл бригады, как получил очередной танк...

      Я выполнял задачу по поддержке пехоты нашей мотострелковой бригады. Получив распоряжение возвратиться в свою роту, повёл взвод кратчайшим путём и попал под минометный огонь врага. Одна из мин упала на трансмиссию танка, разворотила защитную сетку и пробила правый радиатор. Вентилятор двигателя гнал воду, но я до роты добрался.

       Я доложил командиру роты, что дальше двигаться не могу. Танк можно было только буксировать или взорвать. Ротный послал к комбату, который выслушал, но ничего не решил, а направил к заместителю командира бригады по бронетанковой технике.

       Все разводили руками, а колонна, между тем, уже приготовилась к движению, так как вся авиация фронта уже начала бомбить немцев, обеспечивая наш выход. Вижу, что всем не до меня, все отводят виновато глаза и уходят на прорыв, оставив мой танк с экипажем. В танке осталось 7 снарядов, 3 пулемётных диска, автомат и 5 гранат Ф-1.

       Ситуация же для меня сложилась такая: если танк подобьют немцы, а я как-то выйду из окружения, то меня расстреляют, а остальных членов экипажа отправят в штрафбат, посчитав, что мы взорвали танк. Оставалось одно – драться до последнего снаряда и умереть, к животу приложив гранату.  

       Страшно не было, а было обидно, что так обошлись со мной. Но командиров моих тоже можно было понять – каждый спасал свою жизнь, а война ожесточила сердца, многих сделав бессердечными.

       В голове промчалась короткая жизнь, промелькнули лица родных и близких. Так, наверное, и у членов экипажа. Вдруг докладывает наводчик оружия:

       – В прицел вижу пехоту противника.

       Я командую:

       – Осколочным! Без колпачка!

       Это чтобы больше поразить пехоты.

       А, между тем, уже тщательно прицелившись, наводчик докладывает, что это наша пехота.

       К танку подошли 6 человек автоматчиков и спрашивают:

       –  Товарищ лейтенант, вы ждёте нас?

       Оказалось, что они ночью были в боевом охранении, а когда роты и батальон ушли, их забыли – потом спишут, как боевые потери.

         В это время мой взгляд остановился на бидонах для молока, которые стояли у коровника, так как у каждого фольварка были у местных хозяев коровы, гуси, свиньи и озеро.

        Мелькнула дельная мысль… Приказал пехотинцам взять каждому по бидону и бегом к озеру, чтобы набрать воды и к танку, а наводчику развернуть башню и открыть люк над мотором. Залили 3 бидона воды в радиатор и заполнили бидоны снова по три на каждый борт. Автоматчики сели на броню, и мы двинулись вперёд, догонять бригаду. Механику-водителю приказал, как будет 100 градусов воды сразу останавливать машину.

       Так, непрерывно подливая воду, и ехали, пополняя бидоны водой по пути в попадающих ручейках, болотцах. По дороге встретили несколько подбитых танков противника и раздавленных орудий и миномётов. Немного оживились. Каждую минуту готовы были открыть огонь из пушки. Десант тоже приготовился для ведения огня из автоматов. Так ко второй половине дня я и догнал свои главные силы, которые готовились к прорыву закрытой немцами нашей бреши.

       Увидев у меня на танке чёрных и мокрых автоматчиков, командир роты капитан Белезий поприветствовал меня сжатием рук, а потом показал большой палец. Остальные экипажи роты виновато приветствовали меня, так как для них я уже был покойник. 

       В прорыве я уже не участвовал. Позже танк отбуксировали в ремонт, и на следующее утро я уже занял свой боевое место в обороне. Но противник нас не беспокоил. Дня через два за мной приехал на мотоцикле старшина из особого отдела бригады (СМЕРШ) и повёз меня в тыл за 6 километров к «контрикам».

       Помнится, захожу в землянку и вижу: сидят три морды и девка писарь. Спрашивают:

       – Ну, лейтенант, доложи нам, как ты умудрился за пять дней сжечь три танка? А один танк ведь стоит полмиллиона рублей!

       Меня этот вопрос взмутил до глубины души, и я вспылил. Заявил:

       – Прежде чем такие вопросы задавать, надо побывать там, где бой идёт и умирают люди, а не прятаться за 5 – 6 километров в землянках. Я горел на глазах у командира бригады.

       Высказав всё это, послал их, этих «вояк», на три буквы, с пристуком повернулся и пошёл к выходу. Этот короткий путь для меня показался вечностью, так как я ожидал пулю в спину – от этой сволоты можно было ожидать, что угодно, но обошлось, и я пешком потопал до района обороны батальона.

       Дело в том, что «контрики» искали виновных, то есть стрелочников, так как задачу корпус и бригады не выполнили, а технику и личный состав потеряли. Всего в корпусе расстреляли человек двенадцать, в том числе и моего товарища лейтенанта Гришу Закордонца. Его танк подбило, но танк не сгорел, а экипаж и раненый Закордонец его покинули.

       Вскоре после «встречи» с «контриками» во фронтовой газете «За славу Родины» появилась статья Ильи Эренбурга – фронтового в ту пору корреспондента: «Как воюет комсомольский экипаж», и ещё спустя некоторое время за эту операцию мне вручили орден Отечественной войны».

 

      Спасло чудо! Но ведь чудо случалось не всегда.

      Вот уж поистине можно перефразировать известную поговорку: убийство одного человека – преступление, убийство миллионов – статистика. Так и здесь: потеря одной машины в бою – преступление. Потеря 2648 танков – неудача в сражении.

Отход

   

     Два дня удерживал свой район обороны стрелковый батальон капитана Теремрина, как удерживали свои районы и другие батальоны, потрёпанные ещё во время бомбёжки военного городка, два дня удерживал участок обороны стрелковый полк полковника Рославлева. Два дня удерживал свой участок обороны и полк – сосед слева. Но враг ударил в стык со стрелковой дивизией, полоса обороны которой проходила севернее. Ударил сильно, используя большое количество танков. Соседняя дивизия, поднятая по тревоге, когда уже сыпались бомбы и рвались снаряды, так и не успела прочно занять позиции, понесла значительные потери и не сумела сдержать натиск врага.

      Мало того, в этом соединении в большинстве своём были призывники из прибалтийских республик, призванных после их присоединения к СССР. Там, увы, далеко не все были сторонниками такого присоединения. Доходило до того, что в некоторых подразделениях красноармейцы, к которым можно было вполне применить термин «так называемые», убивали командиров и разбегались под ударами немцев.

       Гитлеровцы обошли дивизию Овчарова справа и пришлось выдвигать полк второго эшелона на угрожаемое направление, чтобы прикрыть полки первого эшелона и обеспечить им возможность вести бой с противником, наседающим с фронта.

       Овчаров провёл ряд контратак и восстановил положение в полосе дивизии, но часть сил пришлось отвлечь на занятие круговой обороны, поскольку враг был уже в тылу дивизии. По предвоенным тактическим нормативам стрелковая дивизия оборонялась в полосе 8-12 километров по фронту и 4-6 километров в глубину.

       Враг рвался вперёд, в его задачу входило продвижение на большую глубину с целью глубокого охвата и обхода основной группировки Западного Особого военного округа, превратившегося с началом боевых действий в Западный фронт. Тем не менее атаки на позиции дивизии не прекращались, а потому и потери множились, и боеприпасы расходовались, а пополнить их было неоткуда. Склады дивизии подверглись авиационным и артиллерийским ударом и значительно пострадали.

       На третьи сутки натиск не ослабел, хотя было ясно, что основные силы врага уже глубоко в нашем тылу и что ударные танковые и моторизованные соединения рвутся на восток. И вот именно в эти третьи сутки боёв сначала к командирам полков, а от них к командиру дивизии пошли доклады о том, что боеприпасы на исходе.

       Рославлев понимал, что настала пора принимать сложное решение, пора брать на себя огромную ответственность – оставить позиции и пробиваться к своим. Дивизия поредела, поредел и штаб. Ещё при бомбёжке погиб начальник штаба дивизии, тяжёлое ранение при налёте уже на командный пункт получил начальник политотдела. Пришло сообщение и о гибели двух командиров полков. Погибли комбаты, ротные, взводные командиры…

       Истекал день 24 июня – третий день войны. Опускалась ночь, которая давала передышку. Уже было замечено, что гитлеровцы укладывались на ночной отдых. Но начинали боевые действия рано.

       Перед фронтом дивизии всё стихло.

       Вот уже исчезли из глаз деревья на взгорке, лишь силуэты проступали на фоне светлого неба.

        Овчаров попросил позвать к нему своего заместителя полковника Круглова. Одновременно велел отправить связного к полковнику Рославлеву, которого тоже вызвал к себе на командный пункт дивизии. А пока заговорил с заместителем:

        – Вот что, Иван Анисимович, принимаю решение прорываться к своим. Всю ответственность за оставление позиций беру на себя. Иначе завтра к исходу дня мы останемся без боеприпасов и тогда… Ну сам понимаешь!

       – Согласен с вами, товарищ генерал. Похоже, что немцы прорвались глубоко. Час назад подобрали раненого лётчика. Сбили над нами. Он сказал, что сегодня немцы вышли на подступы к Минску. Я как раз собирался вам доложить об этом.

        – К Минску! Не может быть. А город?

        – Ну город-то им, конечно, не взять! – уверенно заявил Круглов. – Всё ж столица Белоруссии!

        – Ну что ж, видно в ближайшее время контрудара на нашем направлении не будет, – сказал Овчаров. – Значит, решение правильное. Будем прорываться. А я смотрю с фронта натиск ослабили. Думаю, что завтра нас будут утюжить снарядами и бомбами. Словом, надо немедленно уходить в леса!

        Он подошёл к карте, пригласил к ней Круглова.

        – Поезжайте, Иван Анисимович в полк второго эшелона. Его назначаю в авангард. В арьергарде будет полк Рославлева. Ну а в полку второго эшелона командир погиб, заместитель у него молодой, только назначили, начальник штаба – тоже недавно выдвинут. Помоги им. На все сборы четыре часа! В два часа ночи начинаете движение. Вряд ли немцы будут ожидать удара. Отдыхают по ночам.

        Он посветил фонариком на карту. Отдых отдыхом, но кто знает, не пролетит ли ночной разведчик. В палатке полумрак.

         – Участок прорыва: развилка дорог – угол леса Хвойный. После прорыва выдвигаться по маршруту развилка лесных дорог, домик лесника, – карандаш замер на обозначении железнодорожной станции, с которой должны были уезжать семьи командных кадров дивизии, в том числе и его супруга с маленьким сыном и дочерью. – Нет, станцию лучше обойти. Тут обозначены лесные тропы…

       – А как же машины?

       – Автотранспорт вывести из строя. До развилки лесных дорог можно использовать, а дальше… Дальше по проходимости. Там, где не пройти, там и вывести из строя. И организуйте разведку. Самую тщательную! Возьмите с собой в полк наших дивизионных разведчиков. Выберите самых лучших. Снабдите радиостанцией. Но радиостанция только для экстренной связи, для доклада о внезапной встрече с крупными силами противника. Все доклады связными. Мы должны знать всё, что делается впереди. Всё! Моё место в колонне основных сил дивизии.

       Уточнили ещё целый ряд важнейших моментов и стали прощаться.

        – Если бы хоть примерно знать, где наши, – сказал полковник Круглов. – Сколько нам идти до них…

        – Вы уже поняли, что я выбрал направление на расположение командного пункта нашего стрелкового корпуса, – сказал Овчаров. – Вдруг они ещё на месте, ещё держатся…

        Проводив Круглова, генерал Овчаров вышел из палатки. Тишина. Такая тишина, что не верилось, что идёт война. Не где-то идёт, а здесь, именно здесь, что совсем недалеко проходят позиции гитлеровских войск, обложивших дивизию и, как видно, готовящихся приступить к её полному уничтожению.

        Посмотрел на часы. Сколько потребуется Рославлеву, чтобы добраться верхом по ночной дороге. Рославлев был отличных наездником – сказывались годы и первой империалистической и гражданской войн.

        Задача полку Рославлеву предстояла едва ли не самая сложная. Если полк, назначенный в авангард, вполне мог вырваться из кольца и углубиться в лес – а леса в этой местности глухие и бесконечные, – то Рославлеву нужно было идти уже по растревоженному муравейнику, а то, быть может, и подвергаться артобстрелам и авиационным ударам, если они действительно назначены на завтра.

        Прискакал Рославлев, легко спрыгнул с коня, отдал поводья ординарцу и доложил:

        – Товарищ генерал, по вашему приказанию прибыл!

        – Ну, здорово дружище, – по-братски, по-кадетски, обняв его и прибавив: – Рад видеть живым и невредимым.

        – Что нам, старикам, сделается!? Почитай вторую войну в этих краях встречаем. Чувствую, звал не случайно?

        – Да, дорогой мой, немцы на подступах к Минску. Мы в их глубоком тылу. Боеприпасы на исходе! Если ещё сутки простоим, то и воевать будет нечем. Словом, принял решение прорываться к своим! Круглова отправил в полк второго эшелона – он пойдёт в авангарде. Тебе самое сложное – прикрывать отход дивизии. Арьергард!

        – Есть, товарищ генерал! Будем прикрывать!

        – Пойдём к карте! Поставлю задачу и поспеши в полк. Авангард выходит через четыре часа, в два ноль-ноль. Прорваться надо на рассвете, пока они ещё не очухались. Ну а тебя хочу предупредить… Не нравится мне поведение немцев. Натиск ослабили, чего-то ждут. Как думаешь, чего? Начнут нас утюжить?

        – Полагаю, что уже подтянули тяжёлую артиллерию и приготовили авиацию, чтобы завтра устроить молотилку и покончить с нами, так что решение верное. Придётся отходить.

        – Вот-вот! Против бомб мы бессильны! Что мы там можем зенитными пулемётами в полках, да двенадцатью зенитными пушками дивизионными. Командный пункт прикрыть? А при массированном налёте? Когда будут утюжить нас? Так что прорываемся к своим. Твоя боевая задача…

        Сделав необходимые пометки на своей рабочей карте командира, полковник убрал её в планшет и, попрощавшись, поспешил в своей стрелковый полк, по-прежнему твердо занимавший участок обороны.

       Овчаров отдал распоряжения комсоставу штаба дивизии, приказал оповестить все подразделения о том, что завтра начинается выдвижение в тыл.

       Поговорил и с заместителем начальника политотдела, исполняющего должность начальника. Ведь нужно было разъяснить решение, поставить задачи активу. А то ведь как же так? Стояли насмерть, да и приказы были одни – стоять насмерть. И вдруг…

        Как же жалко было покидать прекрасно оборудованную полосу обороны, как жаль оставлять подготовленные заранее участки обороны полков, прекрасные батальонные районы обороны. Вон ведь – четыре дня стояли. И хотя крупные силы танков прорвались и ушли на восток, но пехоту сдержали. Где уж там танкисты себе пехоту нашли, кто знает. Может с других направлений подмогу эту им перебросили, но через дивизию Овчарова враг не прошёл.

        Да, прорыв был невероятной силы. Одновременная атака по всему фронту полосы дивизии. Давление примерно равное на все участки полков. А с большака – танки. Масса танков. Сколько их было? Никто даже не сосчитал. Развернулись в предбоевой порядок и даже не перестраиваясь в линию пошли вперёд, смяли оказавшийся на пути опорный пункт, снова выстроились в походные колонны уже в тылу дивизии и ушли в глубь нашей территории.

       Как тут считать? Выполнила дивизия задачу или не выполнила? Она остановила такие силы, которые по своим штатным нормативам не могла остановить, но остановила. Но танки? Их было слишком много! Слишком! Они настоль рвались вперёд, что их даже не интересовали ни тылы дивизии, ни лежащий чуть в стороне полуразрушенный дивизионный городок. Вперёд и только вперёд. Почерк Гудериана? Может быть. Овчаров не знал, чьи танковые силы наступали на этом направлении. Просто он читал теоретические стать и книги этого танкового генерала Вермахта.

       Изучил он и историю прорыва армады немецких танков через Бельгию и другие лоскутные страны Европы во Францию.

       И вот стало известно, что враг уже у стен Минска!

       Ну что ж, скорость, не многим уступающая скорости движения грузового транспорта по магистралям. Не единичных автомобилей, а именно колонн грузовых машин. Это что же? Нигде и никакого сопротивления? Не хотелось в это верить. Но раненый лётчик утверждал, что немцы вышли на подступы к столице Белоруссии.

       Овчаров ждал хоть каких-то известий от старшего командования, ждал какого-то чуда – мощного танкового контрудара, например, но ожидания оказались напрасными.

       Истекали третьи сутки, и в полосе дивизии была тишина. Он понимал, что тишина перед грозой. Не станут же немцы мириться с тем, что у них в тылу твёрдо стоит на позициях целая красная дивизия.

       Его окликнули из темноты. Он услышал знакомый и родной голос. Это была дочь Людмила. Она пришла вся в походной экипировке. Через плечо – сумка с красным крестом. Проводил её военврач из медсанбата, располагавшегося неподалёку от командного пункта.

        – Товарищ генерал-майор, командир медсанбата приказал фельдшеру Людмиле Овчаровой быть во время прорыва при вас.

       Фельдшеру? Сказала именно фельдшеру, а не военфельдшеру, ибо военфельдшер – воинское звание. А Людмила – она ещё и не врач, но уже и не просто студентка, а почти выпускница. Значит, может считаться фельдшером. Ну не медсестра же.

       – Хорошо! – кивнул Овчаров.

       Он отправил Людмилу в медсанбат сразу после того, как она вернулась в дивизию. Понимал, что в медсанбате каждые руки медика скоро будут на вес золота. Ну а на марше? Что ж, пусть будет при нём. В штабе тоже могут появиться раненые. В таком виде боя, который предстоял, нет тыла, и все равны перед ранением и смертью.

       – Отдохни перед дорогой, – сказал он дочери. – Скоро выступаем.

       – Как скоро? – попыталась уточнить она.

       – Примерно через три-четыре часа выступаем.

       Точное время назвать не мог. Никому не было известно, сколько его, этого времени, потребуется полку второго эшелона, чтобы прорвать фронт окружения. Надеялся, что потребуется немного, но… Надо ведь предстояло ещё и выставить заслоны, чтобы гитлеровцы не могли снова замкнуть кольцо.

      Такой вид боя сложен, сам бой непредсказуем. Нужно прорвать фронт, а затем начать вывод под прикрытием с фланга не только боевые, но и тыловые подразделения, в том числе и медсанбат, заполненный ранеными за четыре дня боёв, ранеными, которых некуда было эвакуировать, ведь в обычном виде боя после оказания квалифицированной медицинской помощи, согласно разработанной тактике действий немногие раненые остаются на лечение в медсанбате. Большая часть эвакуируется по установленным этапам сначала в госпитали армейские, а затем и в тыловые военные госпитали.

        – А ты что не отдыхаешь? – спросила Людмила.

        – Мне, доченька, не до отдыха. Особенно в эту ночь. Ещё очень много дел, очень много. Ступай, приляг на мою походную кровать. Не хотелось бы думать об этом, но, увы, и тебе работы в ходе прорыва хватит!

        – Будут бои?

        Генерал горько усмехнулся:

        – Теперь всегда бои. Война! Ну иди, отдохни.

        Овчаров оставался на командном пункте вплоть до самого доклада своего заместите, который сообщил через делегата связи о начале выдвижения к хорошо разведанным вражеским заслонам:

        – Разведчики доложили, что у немцев тишина. Часовые выставлены, но остальные спят. Приказал без шума снять часовых и уничтожить противника на участке прорыва.

        Пока связной добирался до командного пункта, прошло какое-то время. И вдруг с того направления, в котором выдвинулся полк, раздались выстрелы. А через минуту уже загрохотало всё на довольно широком фронте, на всём фронте прорыва.

        Удивительно, но, когда послышался шум боя, как-то сразу стало спокойнее на душе. Началось, началось! А ведь ожидания – тяжелей, неизмеримо тяжелей!

       

       Грохот боя, приглушённый расстоянием, услышал и Теремрин, уже спешивший на командный пункт полка по срочному вызову полковника Рославлева.

       Рославлев был немногословен:

       – Товарищи командиры! Нам приказано прикрывать отход дивизии. Вы слышите шум боя?! Это полк второго эшелона, прорывая фронт окружения. Полк второго эшелона – авангард. Мы с вами – арьергард. Слушайте боевые задачи…

        Батальону капитана Теремрина полковник Рославлев приказал замыкать колонну полка.

        – Вам необходимо выделить тыловую походную заставу. Назначьте наиболее подготовленную роту с наиболее грамотным командиром! Думаю роту.., – Рославлев сделал паузу…

       Теремрин назвал роту и фамилию командира.

       Рославлев после небольшой паузы кивнул:

       – Согласен. Командир достойный. Вы понимаете всю ответственность и сложность, стоящих перед ним задач.

        – Так что, понимаю…

        На этом краткая постановка задач закончилась.

        – Все свободны. По местам! – приказал Рославлев. – Выступаем через час. Нужно успеть до рассвета. С рассветом может начаться артобстрел, ну и авианалёт.

 

       Утро очередного дня марша на восток батальон Теремрина встретил в движении по едва заметному просёлку в лесном массиве. Где-то в километре южнее почти параллельно пролегал большак. Но и идти по большаку было опасно. Велика дивизия, всё ещё велика, несмотря на значительные потери в боях, но и леса на пути немалые, бесконечные леса. Прорвались, вырвались из окружения, добрались до лесов сплошных и вынуждены были расстаться с техникой. Не пройти ей по лесным дорогам, да и горючее закончилось. Выручали лошадки, выручал самый обыкновенный и проверенный гужевой транспорт. Тут и «горючего» – корма для лошадей – везде вдоволь.

       Шли за своим полком, прикрывшись тыловой походной заставой и высылая на угрожаемые направления боковые походные заставы. Теремрин требовал поддержания постоянной связи посыльными.

       Двигались преимущественно ночь, да вот только ночи в конце июня совсем короткие. Много не прошагаешь. Помогало то, что немцы воевали в первые дни строго по расписанию. И подъёмы устраивали не так уж и рано. Конечно, по лесным чащобам можно было двигаться и днём, но нет-нет да появлялись немецкие воздушные разведчики. Так что лучше было не рисковать. Днём всё замирало. Части и подразделения ощетинивались сторожевыми заставами. А в тот день незадолго до дневного отдыха командир боковой заставы, передвигающейся вдоль большака, прислал связного.

       Красноармеец был взволнован. Доложил довольно эмоционально:

       – Товарищ капитан, по большаку немцы колонну пленных наших гонят. Большую колонну. Примерно до батальона. А конвой невелик. С десяток автоматчиков с собаками на полках по обе стороны, да человек десять на двух подводах за колонной едут. Третья подвода, видимо, с разным имуществом.

       Доклад обстоятельный. Теремрин выслушал и, подвинув планшет, раскрыл рабочую карту. Нужно было прикинуть, что там у этой колонны впереди, на маршруте. Посмотрел… дорога делала дугу, загибаясь на север и пересекала речку с обозначенным на карте деревянным мостом.

       – Отбить бы их, товарищ капитан. Командир взвода с тем и послал. Разрешите?

       – Нет, взводом здесь не справиться. Своих же перебьём. Тут нужен чёткий план…

       Замысел боя сложился быстро. Используя изгиб дороги по хорде быстро выдвинуться к посту и там устроить засаду.

        – Командиру взвода передай. Ничего не предпринимать. Выполнять поставленную задачу. Я возьму одну роту и решу этот вопрос.

        Продумав ещё раз всё до деталей, отправил донесение командиру полка. Этакое серьёзное без его разрешения предпринимать нельзя.

         Связной ускакал на лошади к командиру полка, а Теремрин вызвал единственного оставшегося в строю штатного командира роты – остальными ротами уже командовали взводные, заменившие погибших ротных.

         Растолковал замысел: быстро выдвинуться к мосту, замаскироваться и приготовиться к бою. Одновременно поставил задачу сапёрам приготовить всё необходимое для подрыва моста.

         – Всё! Задачи уточню на месте.  

         Оставалось дождаться связного, посланного к командиру полка. Вскоре тот прискакал и протянул тот же самый листок, на котором Теремрин написал свою докладную. Рославлев ответил коротко:

         – Утверждаю! Связь посыльными держать со штабом полка постоянно.

         Броском выдвинулись к мосту. Прежде всего Теремрин уточнил задачу сапёрам, предупредил:

         – Постарайтесь рвануть так, чтоб свои не пострадали, но, чтобы повозки с их резервом полетели в реку. С вами пойдёт пулемётчик. Он довершит дело. Сигнал для взрыва не устанавливаю. Рванёте, как колонна пройдёт мост. Теперь вам задача, старший лейтенант, – обратился он к командиру роты и уточнил всё, что необходимо.

      Быстро замаскировались в мелколесье на берегу. Стали ждать.

      «Только бы какая-нибудь часть не показалась на дороге! – думал Теремрин. – С этими-то легко справимся и без потерь среди пленных».

      Вскоре появилась колонна. Она двигалась медленно. Конвоиры особо и не подгоняли, видно, и самим не хотелось спешить. Чем не прогулка на природе! Пленные брели спокойно, уныло. О побеге и не помышляли. Во всяком случае, не видно, чтоб помышляли. Вот и лес. Немного насторожились, но немного. В первые дни войны лес немцев ещё не пугал, ещё не познакомились с партизанами.

        Голова колонны втянулась на мост. Впереди шествовал рослый белобрысый головорез с автоматом на шее и с засученными по локоть рукавами. По-хозяйски шествовал, как по своей земле. Но нет, не была и не могла быть эта земля его землёй…

      Понуро брели наши бойцы и командиры. Было им о чём подумать. Только война началась – и сразу в плен попали. Что там ждёт, в германской неволе?

       Поскрипывал мост, а под мостом манила река своей свежестью. В такую-то жару она особенно привлекательна. Но куда там. Всё кончено. Надолго, если не навсегда.

      Наконец замыкающий ряд колонны пленных ступил на землю. И вот на мосту оказались первые две повозки. Расслабились немцы, даже дистанцию не выдерживали. А и то?! Какая дистанция? Вряд ли она для повозок предусмотрена. Для танков и бронетранспортёров – другое дело. Да и шли то по захваченной земле, шли, ещё не зная, что не их эта земля и никогда не будет ихней.

       Теремрин вскочил на ноги и твёрдым шагом на опушку. Остановился и поднял руку, призывая ко вниманию. Немцы сразу и не поняли – в плен что ль сдаётся?! А почему одна рука? Так может ранена вторая. Колонна продолжала движение, но три конвоира отделились от неё и взяв автоматы наизготовку, направились к Теремрину.

       И тут он громогласно скомандовал:

       – По моей команде всем лечь!

       У хорошего комбата голос, что мегафон, должен быть на километры слышен!

       Немцы даже остановились, не поняв, что он сказал. И тут же новая команда:

      – Ложись!

      Теремрин тут же прыгнул в ложбинку, на ходу выдернув пистолет из кармана – не с кобурой же идти на немцев – и выстрелил в одного из конвоиров.

       Тут же, как и было условлено с сапёрами, прогремел взрыв. Повозки с немцами полетели в реку. Их мгновенно выкосил пулемётчик, специально для того и назначенный. Стреляй не хочу. Наших то в реке под разрушенным мостом нет. А вот по конвоирам стреляли в основном снайперы. Дружный залп мог и своих задеть.

        Всё было закончено в считанные минуты.

       Теремрин встал и скомандовал:

       – Всем в лес! Сейчас на ходу разобьём на подразделения…

       К нему подбежал капитан. Петлицы на месте. Видно, в плен попал недавно:

       – Не нужно разбивать. Здесь почти весь строительный батальон.

       И громко скомандовал:

       – В лесу разобраться по ротам и взводам. Всем слушать приказы капитана…

       И после этого на ходу – потому что и Теремрин и его подчинённые уже были в лесу на дороге, которая вела к основным силам батальона и полка, –объяснил:

       – Мы же строители. Возводили укрепления на новой границе. Нас и взяли тёпленькими. Мы ж без оружия работали. Эх, было бы оружие, разве дались в руки!

       – Будет оружие! – сказал Теремрин. – Кто у вас старший?

       – Я, начальник штаба батальона капитан Стрельцов. А комбата и других старших командиров немцы сразу отделили и куда-то увезли.

        Вот так… Появившиеся впоследствии сплетни о том, что бойцов посылали в бой с лопатами и кирками, просто извращение фактов. Их никто в бой не посылал, просто по той же причине, что о нападении не было сообщено, даже линейным частям, ничего не сообщили и строителям. А они

«были вооружены» только шанцевым инструментов, а потому сразу оказались в плену у гитлеровцев.

        А ребята оказались боевыми. Не робкого десятка. Многие из них не кинулись сразу в лес спасаться, а собрали оружие конвоиров.

       Рославлев, получив доклад Теремрина о быстротечном победоносном бое, сам прибыл в батальон, расспросил о том, как провели освобождение, поговорил с командиром строителей.

       – Батальон ваш вооружим, только сначала хотел бы побеседовать с командирами. Соберите-ка мне их… Нет, не сейчас, а во время привала. Сейчас надо уходить поглубже в лес.

        Выяснилось, что немцы, захватив в плен строителей, ещё не успели проверить документы, чтобы выяснить, кто есть кто. Срочно заинтересовали их только старшие командиры. Фортификация! Наверное, были вопросы по оборонительным сооружениям. А остальных отправили на сборный пункт. Даже конвой назначили не слишком большой. Не привыкли ещё к советским военнопленным, не поняли, что это не европейские вояки, спешивший поскорее сдаться и уцелеть.

       У всех были на месте и командирские книжки и солдатские и даже партбилеты.

      – Отдельным подразделением вас ведь, наверное, использовать нельзя, – сказал он капитану. – Вы ж воевать-то не учились.

      Капитан усмехнулся:

      – Только самую малость. Начальное упражнения стрельб, подъём по тревоге, правила пользования противогазом, ну и всё…

      – Придётся распределить по батальонам. У нас как раз нехватка людей. Потери! Война!

      – Разрешите лично мне в батальон к капитану, который освободил нас из плена?

      – Нет. Вас я направляю в распоряжение инженерной службы полка! – решил Рославлев. – Отберите наиболее подготовленных к сапёрным делам. Есть такие?

       – Так точно, конечно, есть.

       Капитан говорил вот с этакими полувоенными дополнениями. Там, где достаточно сказать «есть», обязательно прибавлял что-то дополнительно. Ну и так далее. Было ясно, что он хоть и военный, да не совсем – оно слово строитель. Но и таковые специалисты ох как были нужны армии, да и дивизии при выходе из окружения они не раз могли пригодиться, ведь впереди реки, множество рек. А кто как не военный строитель может быстро соорудить переправу!?

       Капитан-строитель тепло попрощался с Теремриным, крепко обнял его со словами:

       – Век не забуду! Даже представить страшно, что с нами было бы?

       Впрочем, чтобы было бы на самом деле, в ту пору никто ещё себе до конца не представлял. В те дни ещё не все знали, как гитлеровцы проводили обработку пленных.

       Подъезжали к колонне эсэсовцы. Останавливали, поворачивали направо или налево. И начиналось:

       «Выйти из стоя комиссары и евреи!»

       Обычно в ответ – тишина.

       Тогда начинался обход с собаками, рвущимися с поводков. Эсэсовцы сами выбирали евреев, ну и угадывали комиссаров, даже если те успевали сорвать с рукавов красные звёзды. Следы-то оставались.

       Всех, кто был отобран, отводили в сторонку и на глазах строя пленных расстреливали.

       Лишь 1 августа 1941 года было внесено изменение в ношение формы одежды. Звёзды на рукавах были отменены как демаскирующие. И снайперам они подарок, да и в плену сложнее затеряться среди красноармейцев. А между тем, комиссары, вот этак затерявшись, зачастую организовывали побеги из лагерей военнопленных, особенно на начальном этапе, когда пленных собирали в пока ещё необорудованных лагерях. Даже не лагерях вовсе. Огораживали колючей проволокой участок местности, ставили вышки с пулемётами. И всё. Не кормили, не поили, никуда не выпускали. Морили голодом и летним зноем.

       

      

Глава двадцать пятая. Кремль. 28 июня 1941 года

 

       С утра 28 июня 1941 года Сталин не получил ни одного вразумительного доклада из наркомата обороны об обстановке на Западном фронте. По другим фронтам доклады становились всё более понятными и вразумительными, а с Южного фронта шли даже добрые вести, столь необходимые в это сложное время.

      По поводу обстановки на Западном фронте, Тимошенко отвечал путанно.

       – Что происходит на Минском направлении? Вы хотя бы это знаете? – конкретно спрашивал Сталин.

      Тимошенко отвечал:

      – С юга к Минску рвётся сорок седьмой моторизованный корпус второй танковой группы. Двадцать шестого июня он занял Барановичи.

       Сталин перебил:

       – Барановичи!? Это всего полтораста километров до Минска! Почему вы до сих пор молчали? Какие меры приняты?

       Тимошенко запинался. Он не знал, как отвечать. Предстояло доложить ещё более неприятное:

       – Меры принимаются… Но двадцать седьмого июня немцы захватили Столбцы, а сегодня утром – Дзержинск!

      От Столбцов до Минска по шоссе было 78 километров, а по прямой – 72! От Дзержинска до Белорусской столицы – 40 километров.

      Тимошенко поспешил доложить:

      – Я отдал приказ Минск ни в коем случае не сдавать, даже при угрозе окружения. Севернее Минска контратакует немцев, захвативших Остошицкий городок, сотая стрелковая дивизия!

      – Остошицкий городок в двадцати пяти километрах от Минска! – резко бросил Сталин: – В двадцати пяти!

      Тимошенко молчал. Что он мог ещё добавить, если уже поступило сообщение о том, что контратака дивизии отбита и городок остался в руках немцев. Там уже находилась 24-я танковая дивизия вермахта.

       Будучи проницательным, тонко чувствующим, когда человек лжёт, а когда говорить правду, Сталин понял: что-то не так на Западном фронте, да что уж там – с самого начала войны всё было не так, но теперь произошло что-то из рук вон…

       Прекратив разговор с Тимошенко, Сталин посмотрел на часы. Было уже восемнадцать тридцать. Он позвонил генералу Лаврову. Лавров ответил:

       – Товарищ Сталин, я собирался докладывать. Зарубежные станции – все в один голос сообщают, что немцы только что, в семнадцать часов, взяли Минск. Жду подтверждения от разведки.

      – Что вы такое говорите, товарищ Лавров? Вы не допускаете, что это ложь и провокация? Шестой день войны! Какой Минск?! – раздражённо переспросил Сталин.

      – Вот сейчас. Извините. Мне докладывают об обстановке в районе Минска, – сказал Лавров. – Да, да… Понял, – сказал он кому-то и тут же Сталину: – Да, товарищ Сталин, немцы в Минске!

       – Благодарю вас, товарищ Лавров, за то, что хотя бы от вас получаю твёрдую и объективную информацию, каковой бы она ни была!

       Сталин некоторое время сидел молча. А подумать было о чём. Шестой день войны, шестой! И немцы в Минске! Это триста с лишним километров от границы: 328 километров по прямой или 351 – по трассе. Когда в истории России было такое?! Да, война моторов, да, война мобильная, да, немцы создали численное превосходство на фронте, но ведь и Красная Армия имела достаточно танков, самолётов, причём Белорусский Особый военный округ был и оснащён особо. Что же происходило? Танков то, танков побольше, чем у немцев!

       Он вспомнил разговор с наркомом обороны в начале месяца. Сталину только что доложили о сообщении советского агента, который занимал высокую руководящую по линии железных дорог должность в Берлине. Он передал полученный пакет с надписью: «Вскрыть по объявлении мобилизации». Пакет вскрыли и прочитали приказ агенту-железнодорожнику прибыть на пятые сутки войны в Минск и возглавить там железнодорожную станцию.

        Сталин задал только один вопрос:

        – Такое возможно?

        Нарком обороны от души посмеялся и заверил:

        – Как бы нам не пришлось назначать начальника станции Варшава на пятый день.

        Вспомнив этот разговор, Сталин снова позвонил в наркомат обороны. Вопрос задал нейтрально. Может где-то в глубине души ещё теплилась надежда, что зарубежные радиостанции лгут? Впрочем, ведь их сообщение подтверждены разведкой. Но ведь бывает и так: ворвался неприятель на окраину города, да и раструбил о захвате, а его тут же и выбили. С таковой надеждой Сталин и задал вопрос наркому:

       – Товарищ Тимошенко, что нового в районе Минска?

       – Уточняются данные для доклада вам!

       – Повторяю, что с Минском?

        Тимошенко ответил не сразу, и снова повторил:

        – Жду доклада командующего Западным фронтом Павлова.

        – Зарубежные радиостанции сообщают о взятии немцами Минска. Они лгут?

        Было слышано, как Тимошенко тяжело и учащённо дышит в трубку.

        – Я вас слушаю, – повторил Сталин.

        – Похоже, что нет, товарищ Сталин.

        – Что «нет»?

        – Похоже, что не лгут!

        – Так что же вы молчите, почему не докладываете?

        – Необходимо разобраться, необходимо…

        Но Сталин, напомнив об обещании назначить на пятый день советского начальника станции Варшава, положил трубку. Взятие врагом Минска – как гром среди ясного неба.

        Что это – измена? Заговор генералов? Некоторой части генеральского корпуса? В чём дело, ведь только 21 июня во время телефонного разговора Павлов убеждал его, Сталина, в том, что никакого увеличения сосредоточения германских войск на границе нет, что разговоры о том, будто война на пороге, есть слухи, распускаемые врагами… Убеждал, ещё как убеждал, уверяя, что разведка округа работает прекрасно.

       Минск взят! Меньше чем за неделю взят Минск! Наполеон дольше шёл, а кайзер и вовсе не дошёл до Минска! Лишь с августа 1915 года Минск считался прифронтовым городом и в нём дислоцировались штабы Западного фронта, Минского военного округа и 10-й армии. Тогда же Минск стал подвергаться бомбардировке германскими аэропланами и дирижаблями.

Но взять Минск не смогли. А здесь… На шестой день войны….

       Как же так?

       Сталин вспомнил, как руководство наркомата пыталось разубедить его, Сталина, в том, что война невозможна в ближайшее время, что она не начнётся ранее того, как будет полностью разгромлена Англия. Вспомнил обстоятельный доклад начальника генерального штаба генерала армии Жукова от 11 марта 1941 года, в котором говорилось:

       «... докладываю на Ваше рассмотрение уточнённый план стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке ... Сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ ... При условии окончания войны с Англией предположительно можно считать, что из имеющихся 260 дивизий ... до 200 дивизий, из них до 165 пехотных, 20 танковых и 15 моторизованных, будут направлены против наших границ ... Германия вероятнее всего развернёт свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину...».

       Во-первых, генерал Жуков уверял, что война до победы Германии над Англией не начнётся, а о победе Германии пока не могло быть и речи, а, во-вторых, уверял, что главной целью вермахта будет оккупация Украины и захват Донецкого угольного бассейна.

       Вспомнил, как совсем недавно – 18 июня – продавливал через упирающихся Тимошенко и Жукова, приведение войск в боевую готовность, да, собственно, почувствовал тогда, что не убедил и что они будут исполнять его указание из-под палки.

      Вспомнил как в те дни, когда уже стало известно время нападения Германии на Советский Союз и поток шли сведения, подтверждающие, что оно произойдёт 22 июня в 4 часа утра, снова под нажимом Сталина был отправлен в войска приказ наркома обороны Союза ССР от 19 июня 1941 года за номером № 0042. Да вот только время его исполнения Тимошенко указал весьма странное – 1 июля 1941 года. вот строки из этого приказа:

       «Совершенно секретно

       СОДЕРЖАНИЕ: О маскировке аэродромов, воинских частей и военных объектов.

      По маскировке аэродромов и важнейших военных объектов до сих пор существенного ничего не сделано. Аэродромные поля не все засеяны, полосы взлёта под цвет местности не окрашены, а аэродромные постройки, резко выделяясь яркими цветами, привлекают внимание наблюдателя на десятки километров. Скученное и линейное расположение самолетов на аэродромах при полном отсутствии маскировки и плохая организация аэродромного обслуживания с применением демаскирующих знаков и сигналов окончательно демаскируют аэродром.

       Аналогичную беспечность в маскировке проявляют артиллерийские и мотомеханизированные части: скученное и линейное расположение их парков представляет не только отличные объекты наблюдения, но и выгодные для поражения с воздуха цели…»

       Фраза «до сих пор ничего не сделано» свидетельствует о том, что таковые распоряжения отдавались неоднократно и прежде, да вот только не все командующие приграничными округами их выполнили, как и то, что предписано было директивой от 19 июня, то есть за два дня до начала нашествия:

       «ПРИКАЗЫВАЮ: К 1.7.41 засеять все аэродромы травами под цвет окружающей местности, взлетные полосы покрасить и имитировать всю аэродромную обстановку соответственно окружающему фону.

       Аэродромные постройки до крыш включительно закрасить под один стиль с окружающими аэродром постройками. Бензохранилища зарыть в землю и особо тщательно замаскировать.

       Категорически воспретить линейное и скученное расположение самолетов; рассредоточенным и замаскированным расположением самолетов обеспечить их полную ненаблюдаемость с воздуха».

       Сталин приказал сделать это немедленно, но нарком обороны, зная о том, что нападение Германии возможно 22 июня отдал распоряжение сделать это к 1 июля, мол раньше просто невозможно, слишком много работа. Что означат такой приказ? Да то, что 19 июня четверг, а значит, скорее всего, работы начнутся с понедельника, с таким расчётом, чтобы успеть к 1 июля 1941 года – ко вторнику, который будет аж через неделю с лишним.

      Окраску танков в защитный цвет Тимошенко тоже приказал произвести к 1 июля 19141 года!

      Тем не менее в войсках Одесского военного округа, ориентируясь на строгую директиву о приведении войск в полную боевую готовность, всё сделать успели в оставшиеся два дня и практически не понесли потерь от вражеских бомбардировок.

       Вспомнил Сталин и о том, как 21 июня вынужден был пригасить на совещание военно-морского атташе капитана 1 ранга Воронцова, опытнейшего разведчика, специально вызванного из Берлина, чтобы убедить наркома и начальника генерального штаба в том, что война на пороге. Наконец, снова вспомнил, как командующий войсками Западного особого военного округа генерал Павлов уверял, что никакой активности на сопредельной стороне в полосе округа нет и ни о каком нападении Германии на СССР речи быть не может – всё слухи, слухи, слухи.

      Что происходило с руководством Вооружёнными Силами? 23 июня 1941 года Постановлением Совета народных комиссаров и ЦК ВКП(б) была образована Ставка Главного Командования под председательством наркома обороны Маршала Советского Союза Тимошенко.

       И тут Сталин заметил удивительную и несвоевременную изворотливость наркома, который перестал даже приказы и директивы подписывать впрямую своим именем, а выдумал осторожную для себя форму: «От Ставки Главного Командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко», мол, не я и лошадь не моя. Вроде, как и отдаю приказ, да не сам или не совсем сам, а отдаёт его некая Ставка, к наличию которой в войсках ещё не привыкли и не знали, нужно ли к исполнению распоряжений относиться с тем же рвением, с каким относились к приказам непосредственно наркома.

        Сталин понял: настала пора разработать более совершенную систему управления государственной машиной и армией. Весь день 28 июня он продумывал до мельчайших подробностей эту систему, а 29 июня 1941 года подписал Директиву Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей о развёртывании партизанского движения. В тот же день 29 июня он дважды побывал в наркомате обороны и Генеральном штабе, но чего-либо путного от наркома и начальника генштаба добиться не мог – они фактически почти не имели никаких рычагов управления войсками.

       В эти дни Сталин был особенно собран, рассудителен, выдержан, он, как и прежде, внимательно выслушивал дельные предложения и отметал словоблудие.

        30 июня Сталин собрал на «ближней даче» членов Политбюро и поставил вопрос о создании Государственного комитета обороны. Совместным постановлением Президиума Верховного Совета СССР, Совета народных комиссаров СССР и Центрального комитета ВКП(б) был образован чрезвычайный высший орган управления Державой – ГКО, решения которого были обязательны не только для военных, но и для всех советских людей. Председателем стал Сталин, заместитель председателя – Молотов,

членами ГКО – Ворошилов, Маленков, Берия.

         В тот же день был отстранён от командования Западным фронтом генерал армии Павлов. Он был вызван в наркомат обороны. Но вопрос об аресте пока не стоял. Напротив Тимошенко и Жуков собирались назначить его командующим армией. Но Сталин своего согласия на это назначение не дал, и с Павловом встречаться не пожелал. Памятным было лживое заявление генерала армии о спокойствии на границе, сделанное 21 июня во время телефонного разговора.

       О замене Павлова Сталин ни с кем не советовался. Он уже знал, кто может спасти положение, кто в состоянии в невероятно сложных условиях наладить управление войсками.

       Это – генерал-лейтенант Андрей Иванович Ерёменко. Назначенный в июне 1938 года командиром 6-го кавалерийского корпуса, сформированного из частей Первой Конной армии и дислоцированного в Белорусском военном округе, Ерёменко принял самое активное участи в освободительном походе в Западную Белоруссию.

        Когда поход завершился, встречался с Гудерианом и даже успел поспорить с ним о применении танковых соединений в современной войне. Сталину было доложено об этом разговоре со всеми подробностями и по инициативе Сталина Ерёменко был назначен командиром 3-го механизированного корпуса, дислоцировавшегося в Белоруссии, так что театр военных действий ему был знаком. Хотя, когда потребовалась твёрдая рука и организаторские способности командующего, в декабре 1940 года Ерёменко, снова по инициативе Сталина, был назначен командующим войск Северо-Кавказским военного округа, но даже не успел вступить в должность, потому что усложнилась обстановка на Дальнем Востоке. Сталин перенаправил Ерёменко на Дальний Восток, где он в январе 1941 года принял под своё командование 1-ю Краснознамённую армию на Дальнем Востоке.

        Округ и армия – большая разница. Сталин отдавал себе отчёт в том, что в какой-то мере ущемляет Ерёменко этим переназначением, но он так же знал, что этот генерал поймёт, потому что он способен понимать – бывает так, что приходится поступать не так как правильно, а так, как надо! Затем, Ерёменко был назначен командующим 16-й армией, но армия, по известным причинам, оказалась не у дел, перемещалась где-то в эшелонах, а потому Сталин посчитал целесообразным поручить генералу новую, важнейшую задачу. На Московском направлении, на том самом направлении, которое было традиционным для всех нашествий европейских гнид, образовалось в обороне огромное окно. Сталину было важно понять, сколь рукотворно это окно, понять, чтобы постараться упредить в будущем подобные действия других негодяев, стремящихся предать Родину и открыть дорогу врагу.

       Он ещё не решил, что делать с Павловым. Арестовать? Или всё-таки посмотреть на его поведение. Сталин не был сторонником скорых, поголовных арестов, Сталин был сторонником воздействия на тех, кто ещё быть может готов исправиться и положить свой опыт командира, командующего на алтарь Отчества, кто был сбит с толку троцкисткой группировкой, готовившей переворот в стране. И кто одумается и встанет в строй защитников страны.

        Интересны были и связи Павлова. Ну а то, что он предатель, становилось яснее и яснее с каждым новым фактом, получаемым пока ещё при расследовании дела.

       Но сейчас важно другое, важно спасать положение…

       З0 июня Сталин произвёл и ещё одно важное, по его мнению, и не особенно замеченное окружающими перемещение. Командующим войсками Московского военного округа в этот день 30 июня был назначен вместо генерала армии Тюленева генерал-лейтенант Павла Артемьевич Артемьева. Главная причина в том, что гораздо больше доверия вызывали военачальники, вышедшие из рядов пограничных войск, а Артемьев начинал именно на границе, а затем проходил службу в войсках НКВД. Стойкость пограничников, их мастерство в оборонительных боях явно превышало в тот период способности некоторых военачальников, уже показавших себя в том числе и в организации обороны Минска.

          Не так много было в Красной Армии генералов, которым Сталин верил безоговорочно. Таких, к примеру, как генерал-лейтенант Андрей Иванович Ерёменко. Именно ему Сталин счёл возможным доверить главнейшее в тот момент направление.

        Он приказал ему срочно выехать поездом до одного из крупных городов за Уралом, из которого его можно было забрать самолётом.

        З0 июня Ерёменко прибыл в Москву и получил приказ возглавить Западный фронт. В тот же день Ерёменко вступил в командование фронтом и стал восстанавливать самые главные вопросы – вопросы управления войсками.

        И снова случилось то, что могло случиться только в отношении Ерёменко. 2 июля командующим Западным фронтом был назначен Тимошенко. Однако вылетел в штаб фронта лишь 4 июля.

       С 24 июня штаб Западного фронта находился в Могилеве, но в связи с приближением немцев, уже 2 июля был срочно переведён в Гнездово, что в 14 километрах западнее Смоленска.

       Всё это время в должности командующего трудился в поте лица Ерёменко. По прибытии Тимошенко он стал заместителем командующего. Но Сталин отчётливо понимал, что руководить фронтом будет по-прежнему он, боевой, энергичный генерал, способный выполнить задачу.

       Видимо, в столь ответственный момент с политической точки зрения нужно было поставить всё же «свадебного генерала» в лице Маршала Советского Союза и наркома обороны, хотя в том, что происходило на фронте, была вина не только Павлова и Кирпоноса, но и Тимошенко с Жуковым.

        1 июля Павлов, прибывший в Москву накануне, встретился с начальником Генерального штаба генералом армии Жуковым. Говорили недолго. Обстановка не позволяла. Жуков позвонил Сталину и доложил, что у него Павлов. Он полагал, что Сталин вызовет отстраненного командующего к себе на беседу, но услышал глухо произнесённое:

        – Пусть возвращается туда, откуда приехал.

        Жуков пожал плечами и сказал:

        – Ну что ж, Сталин говорить с тобой не хочет. Дела плохи… велел отправляться, откуда прибыл. Так что думай.

        Павлов встал и тут краем глаза увидел на столе небольшой листок бумаги. Ордер, это был ордер на его арест, подписанный Жуковым.

        Жуков ничего не сказал и быстро убрал ордер в письменный стол.

       – Разрешите отбыть в штаб фронта, в Гнёздово? – спросил Павлов.

       Жуков махнул рукой, мол, убирайся с глаз долой.

       Населённый пункт Гнёздово, располагался в 14 километрах к западу от Смоленска на правом берегу Днепра чуть в стороне от Витебского шоссе. От Москвы до Смоленска 395 километров по шоссе, да от Смоленска до Гнёздово ещё 14. Расстояние невелико, на машине даже с учётом военного времени езды-то уж никак не больше полусуток. Стало быть, уже 1 июля, ну в крайнем случае 2 числа, нужно прибыть в штаб фронта. Вот только зачем? На этот вопрос Павлов не находил ответа.

        Тем не менее, он вышел из здания Генерального штаба и сел в автомобиль.

 

Глава двадцать шестая. Под перестук колёс…

 

      Едва очнувшись, Посохов услышал странные, но до боли знакомые звуки. Что это, что? Сознание возвращалось медленно, будоража память. Боже, да это же перестук колёс, ровный, монотонный и какой-то очень мирный и спокойный.

      Открыл глаза. Поразила белизна вокруг. Он лежал на койке… Нет, не на койке, он лежал на вагонной полке, правда, устроенной так, чтобы не мог свалиться с неё, неосторожно повернувшись или под действием инерции при резком торможении. В вагоне было белым бело. Белые простыни, белые пододеяльники, а под ними люди, люди в белых повязках. У кого были забинтованы руки, у кого голова. И ещё что-то белое – да это же медицинские сёстры. Они ходили между рядами коек, видно разнося лекарства.

        – Ну, старший батальонный комиссар, проснулся, – услышал Посохов хрипловатый голос с полки-койки, расположенной по другую сторону вагонного прохода, – сколько дней уж едем, а ты все в забытьи. Крепко тебя шарахнуло. Давай знакомиться. Начальник стрелкового полка подполковник Матвеев.

       Посохов назвал фамилию. Звание называть не стал, поскольку полковник, судя по обращению, и так его знал. Тут же спросил:

       – Где это мы?

       – В санитарном поезде.

       – Это уже понял. Я имею в виду, где проезжаем? До Одессы далеко?

       Подполковник даже присвистнул:

       – Какая Одесса. Киев проехали. Нас с тобой, братец, в полевом армейском госпитале прооперировали и в Москву отправили. Так-то вот. Серьёзно потрепало, но мне обещали, что в строй вернусь, правда подлечиться придётся. Да не где-нибудь, в самом главном госпитале Красной Армии.

       – А обо мне не слышал? Может, что говорили?

       – Мы об одних раненых с другими не говорим, – раздался мягкий добрый голос и возле койки Посохова остановился мужчина в белом халате, через который просматривался только краешек петлицы, а потому определить звание было невозможно. – Военврач второго ранга Тулинов – представился он. – Ну, слава богу, очнулись.

       – Что у меня, доктор? – спросил Посохов. – Что со мной?

       – Ничего уж очень страшного теперь нет – своевременно помощь оказана и первая врачебная и квалифицированная врачебная. Но всё же решено отправить в главный госпиталь. Не столько из-за ранения, сколько из-за контузии.

       – И надолго? Когда смогу вернуться в строй? Наши уж небось румын к Бухаресту гонят…

       – Э-э, братец, – проговорил подполковник Матвеев. – Ты ведь и не знаешь ничего.

       – Как не знаю?! Мы в первые же дни крепко дали немчуре и румынам.

       – Мы то дали! Мы вон и вовсе Перемышль отбили у них и удерживали до приказа об отходе. Не удивляйся. Я с Юго-Западного фронта. В Киеве уже в один вагон-то попали. Собрали всех, кого в Москву решили направить из разных госпиталей. Так вот…

       – А Измаил? – спросил Посохов.

       – Измаил стоит! Да и вообще ваш Одесский военный округ, на базе которого Южный фронт сформирован, споро врага встретил.

       – Ну так что же тогда? Отчего не наступаем?

       Подполковник вопросительно посмотрел на военврача, продолжавшего стоять рядом с койкой Посохова. Тот кивнул, мол, говорили, что уж там…

       – На Московском направлении дела плохи, очень плохи. Двадцать восьмого июня немцы Минск взяли…

       – Минск? Да не может такого быть. Шутите, подполковник?

       – Какие уж тут шутки. Да и не шутят таким вот образом, не шутят – с горечью проговорил он. – Прёт немец на Москву, в центре прёт, да и на Ленинградском направлении – тоже. На юге меньше ему удаётся, но тоже продвигается к Киеву.

        – Вот так, товарищ старший батальонный комиссар, – негромко сказал военврач. – Невесёлое у вас пробуждение. Так что лечитесь, а войны вам с лихвой хватит. Не получилось малой кровью и на чужой территории. Но ничего, Молотов в обращении точно выразился – победа будет за нами. А вы пришли в себя вовремя, очень вовремя. Сейчас, вот уж через несколько минут, будет обращение Сталина по радию. Запомните этот день, запомните – сегодня третье июля…

         – Сколько же дней я был в беспамятстве?

         – Немало, – проговорил военврач. – Но в рубашке родились, да, да, в рубашке. Думали, что и вовсе сознание не вернётся, но…

         – А как в строй?

         – Сказать точно не могу. Но вот теперь есть надежда!

         К военврачу подошла медицинская сестра и что-то шепнула. Он вышел на середину вагона и громко проговорил:

         – Товарищи, включаем радио. Сейчас будет выступать Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин.

         Через минуту зашипели чёрные тарелки репродукторов, и все услышали такой знакомый, хрипловатый, с незначительным акцентом голос Сталина. первые слова были необычны, проникновенны, доверительны. Они брали за душу:

         – Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!

        Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, – продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперёд, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.

       

       Посохов, который до сих пор слышал лишь о том, что оставлен Минск, был поражён перечислением территорий, захваченных врагом. «Боже мой, германцы бомбят Одессу, а ведь в первые дни было только в районе Измаила уничтожено 36 их самолётов.

        А Сталин продолжал сурово и доверительно:

        – Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?

Конечно, нет! История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало. Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период первой империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражения от русских и англо-французских войск и наконец была разбита англо-французскими войсками. То же самое нужно сказать о нынешней немецко-фашистской армии Гитлера. Эта армия не встречала еще серьёзного сопротивления на континенте Европы. Только на нашей территории встретила она серьёзное сопротивление. И если в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией, то это значит, что гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма.

       В вагоне была тишина. Даже раненый, который постанывал с утра где-то через пару вагонных полок от Посохова, вдруг замолк, вслушиваясь в слова Сталина. Слова вождя успокаивали, наполняли верой в то, что успехи врага – временный. Действительно, сколько раз бывало, что враг глубоко вклинивался на священную Землю Русской Державы, и всякий раз терпел полое поражение. Но почему же, почему такой успех у врага в первые дни войны? Да, успех, как говорил Сталин, оплаченный большой кровью. Но почему? Посохов снова и снова вспоминал, как встретили нашествие в Измаиле и окрестностях этого знаменитого города, как было организовано взаимодействие стрелковых частей, пограничных застав, кораблей Дунайской         флотилии. Как сбросили врага, форсировавшего Дунай, в воду, как сами зацепились за правый берег и быстро расширили плацдарм.

       А Сталин продолжал говорить о причинах отступления Красной Армии, и чувствовалось, что каждое его слово предельно выверено.

       – Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск. Дело в том, что войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы и сто семьдесят дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было ещё отмобилизоваться и придвинуться к границам.

         Военный человек умеет читать между строк, военный человек умеет слышать то, что скрывается даже за хорошо отточенными фразами. Посохов, услышав о том, как продвинулся враг в глубь нашей территории, и размышляя над пояснениями Сталина, прекрасно понимал, что иначе вождь сказать не может. Неблагоприятные условия? Но позвольте… Почему же они не было столь неблагоприятными для войск бывшего Одесского военного округа, составившего основу Южного фронта? Значит, что не так там, на Московском направлении…

       Далее Сталин коснулся вероломства Германии, нарушения ею

пакт о ненападении, заключённого в 1939 году. Но тут Посохову как раз всё было ясно, он и прежде понимал, почему необходимо было заключить этот пакт. Вот и Сталин говорил о международном значении миролюбивой политики советского государства, благодаря которое, отметил он «все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии – клеймят вероломные действия германских фашистов и сочувственно относятся к Советскому правительству, одобряют поведение Советского правительства и видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить».

        Сталин говорил о героическом сопротивлении соединений и частей

Красной Армии и кораблей Красного Флота, о том, что «наш отпор врагу крепнет и растет», что «вместе с Красной Армией на защиту Родины поднимается весь советский народ».

       Посохову ещё трудно было осознать всё то, что скрывается за этими фразами. Оторванный от мира стенами вагона санитарного поезда он не мог видеть, как народ действительно поднимается всем своим могуществом на отпор врагу. Правда, он видел очереди на призывных пунктах Измаила, но не мог видеть многие тысячи людей, уже вышедших на строительство оборонительных рубежей на самом опасном для страны Московском направлении, как укрепляется и приводится в боевую готовность Линия Сталина, как осаждают призывные пункты те категории, которые не подлежат согласно первым постановлениям призыву в армию.

        А Сталин в своей привычной, спокойной манере ставил важнейшие вопросы и тут же давал на них обстоятельные и точные ответы:

       – Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага? Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов. Дело идёт, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том – быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение.

         Посохову, особенно как политработнику, были очень близки и понятны эти слова. Сколько занятий он провёл на эти животрепещущие темы, сколько перелопатил книг во время учёбы в военно-политической академии имени Ленина. Иногда набегали воспоминания о далёком, очень далёком и глубоком детстве, иногда задумывался, а кем бы он стал, если бы не революция? Образ помещика-мироеда в его сознании как-то не складывался, мешали вот эти самые воспоминания о замечательном барине, в доме которого он жил. Но то был русский барин, то был настоящий воин, защитник Отечества, немало повоевавший за русскую землю. А теперь? Какую власть помещиков собирался вернуть Гитлер? Не вернуть, нет, Сталин говорил не просто о возврате несправедливого строя, он говорил о бесчеловечной власти иноземных поработителей. Он говорил о необходимости понять и осознать, что мирное время кончилось, что над родной землей нависла страшная опасность, смертельная опасность.

          Сталин практически во всех своих выступлениях обязательно касался учения Ленина, вот и теперь особенно отметил:

       – Великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что основным качеством советских людей должны быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины. Необходимо, чтобы это великолепное качество большевика стало достоянием миллионов и миллионов Красной Армии, нашего Красного Флота и всех народов Советского Союза. Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, всё подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине, обеспечившей всем трудящимся свободный труд и благосостояние. Народы Советского Союза должны подняться на защиту своих прав, своей земли против врага.

       Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу.

         Это было программное выступление, это был наказ вождя, объединиться в священной борьбе против злобного врага, он ставил задачи и тем, кто сражался на фронтах и тем, кто развёртывал в тылу производство боевой техники, оружия, боеприпасов, кто обеспечивал защитников Отечества и тружеников оборонных предприятий продовольствием, он говорил о бдительности и готовности бороться со шпионами и диверсантами, он требовал вести беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам.

        Он говорил о необходимости при вынужденном отходе частей Красной Армии не оставлять врагу ни действующих предприятий, ни продовольствия:

        – Нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.

      И конечно особую роль отводил всенародной борьбе с оккупантами:

      – В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.

        Враг шёл напролом, рвался в глубь страны, а вождь указывал на великую освободительную миссию советского народа:

        – Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами. Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу, против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера. В этой связи историческое выступление премьера Великобритании господина Черчилля о помощи Советскому Союзу и декларация правительства США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, являются вполне понятными и показательными.

        Убедительно звучали слова о непобедимости советского народа:

        – Товарищи! Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину в нашей Отечественной войне с германским фашизмом.

       В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина – Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы. Все наши силы – на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!

       Долго ещё в вагоне раненые обсуждали вполголоса выступление Сталина. Поезд шёл с юго-запада, поезд шёл из тех мест, где нашествие было встречено не столь плачевно, как в полосе Западного округу. В основном раненые были из госпиталей Южного фронта, но в Киеве добавились и те, кто начал войну на Юго-Западном фронте, поскольку после сортировки в Москву направлялись только самые нуждающиеся в помощи высочайшей квалификации. Южный фронт вообще пока не потерпел ни одного поражения. Юго-Западный фронт тоже рапортовал об успехах, о задержке наступления танковой группы немцев на значительное время. В вагоне, конечно, никто не знал, какой ценой добыта эта задержка, никто не знал о том, что почти три тысячи советских танков были потеряны за неделю против 280 потерянных немцами.

       Этих горьких фактов раненые ещё не знали, да и вообще вряд ли могли узнать в ближайшее время. Увы, самые ужасные и можно сказать едва не ставшие роковыми уроки и не время было с полным откровением озвучивать, обрушивая на головы советских людей, живших до сих пор верой в могущество и непобедимость родной Красной Армии.

        – Ну что же это, товарищ старший батальонный комиссар – неожиданно заговорил раненый, лежавший где-то на той же стороне вагона, что Посохов, который пока ещё не решался подниматься, не мог его видеть. – Вот говорили – малой кровью и на чужой территории… Нет, нет, вы не думайте, я не паникую. Я стоял в бою насмерть, и многие мои товарищи остались лежать там, где мы встретили врага. Меня вынесли из боя, дважды раненого. И, поверьте, я рвусь назад, туда, где решается судьба страны, но я хочу знать, что же произошло?

       Подполковник Матвеев повернулся на локтях и цыкнул на говорившего, мол, ты что, не понял: старший батальонный комиссар только-только в себя пришёл.

       Но Посохов остановил его:

       – Подожди, подожди… Мне довелось пятого мая на торжественном приёме выпускников военных академий в Кремле слушать Сталина, и Сталин нам говорил прямо, что надо не только командовать, приказывать, надо уметь беседовать, разъяснять происходящие события… Я не могу ответить на вопрос, почему преследуют неудачи на других участках фронта, но я могу ответить, как надо действовать, чтобы этих неудач не было.

        И он стал говорить о том, как встретили врага в Измаиле и его предместьях, как сражались не только мужественно, но и умело, как побеждали на том священном месте, где одержал свою самую блистательную победу наш великий полководец Суворов.

        – Ну а что происходит на тех или иных участках фронта? И почему происходит? Вы же только что слышали Сталина… Могу добавить только одно, видимо, кроме всего прочего, где-то ещё не научились бить захватчиков, быть может, даже где-то и кто-то смалодушничал. Не о них нам сейчас надо думать, не о них – о них подумают те, кому это положено. Нам же нужно думать, как быстрее вернуться в строй и бить врага со всей пролетарской ненавистью.

         Да, действительно, было такое время, когда каждый должен был думать о своих, прежде всего именно своих задачах и своём месте в великой войне с ненавистным врагом. Кому-то был жребий сражаться с захватчиками на фронте, а у кого-то стояли иные задачи, пусть не всегда почитаемые армейскими массами, но, увы, необходимые – вычищать скверну из рядов защитников Отечества. Ведь она, эта скверна, была, иначе не было бы таких грандиозных катастроф в первые дни войны.

 

Самоненависть

 

Из классики: расстрел «Альталены»

Из современной действительности. Не буду о кашруте, шабате, общественном транспорте по субботам, правах ЛГБД сообщества, отказах от призыва в армию, о «Нетурей Карта», сжигании флагов Израиля и о тех кто арабам сочувствует больше чем евреям. Больше всего мне непонятны враждебные высказывания бывших бойцов армии обороны Израиля против поселенцев с западного берега реки Иордан. Разве они там не выполняют полезную функцию обеспечения безопасности страны? И чем они так насолили израильтянам, живущим в пределах границ 67 года, особенно части тель – авивцев, отличающихся снобизмом?

Стояние в позе кающегося грешника

 

Какая еще страна 50 лет сама себя называет оккупантом? Можно перечислить массу стран, расширивших свои территории в результате оборонительных и не только войн и нисколько не переживающих по этому поводу. У них нет проблем с государственной моралью и угрызений политической совести. Поэтому я другой такой страны, как Израиль, не знаю. Ее попросту нет. Только мы. Причем каемся совершенно необоснованно. Это наша земля. По всем канонам, измерениям и параметрам. А признание факта оккупации служит оправданием арабского террора.

Покорность судьбе

Мне неоднократно внушали, что евреи спасутся молитвой. Так записано в Торе.

Но врага молитва не остановит. Время молиться и время воевать.

Спросите себя сколько было собиборов и варшавских гетто и сколько бабьих яров, где люди покорно вставали перед рвом и ждали расстрела. Мы говорим себе, что такое не повторится и снова постоянно чем – то жертвуем и что – то отдаем.

Стремление к компромиссам и местечковым сюрпризам, вызывающим удивление, недоумение, а порой и презрение

Перед заключением мирного договора с Египтом египтяне настроились на долгий торг с израильской делегацией по поводу Синая, где уже был город и поселки евреев, но торговаться не пришлось, им вернули весь полуостров, не моргнув глазом.

Односторонний выход из Газы из той же серии.

Наше обещание дать арабам государство на своей территории из той же серии.

Суицидальные наклонности

Соглашение в Осло с бандитом Арафатом было равносильно попытке суицида еврейского государства. Начальникам страны было известно его прошлое, его тяга к насилию, его оголтелая, махровая, свирепая враждебность к евреям. Его орава головорезов успела отличиться в Иордании и Ливане. Зачем было нужно выцарапывать его из Туниса и тащить эту свору нелюдей в Израиль и вооружать их под прикрытием бумажонки с обещанием вечного мира и нескончаемого блаженства. Сколько людей поплатилось жизнью за это безрассудство, безумие и идиотизм на грани предательства или за гранью. Тут и доказывать ничего не надо. Преступление против своего народа, за которое Переса позднее сделали президентом страны.

Безграничное доверие к служителям Фемиды, слепое преклонение перед ними

Когда я убеждал кого – либо, что поселок Амона ликвидируют несправедливо и незаконно меня тыкали носом в решение Багаца. Решение более чем спорное, конъюнктурное и несправедливое.

В России есть такая присказка о том, что органы не заблуждаются.

В Израиле тоже никогда не заблуждается юридический советник правительства, подмахнувший согласие на предание суду жены Биби - Сары за пристрастие к ресторанным деликатесам и особенно никогда не заблуждается Багац. Воистину священная корова израильского правосудия. Причем не существует вопросов вне пределов его досягаемости.

 

Коррумпированность верхушки власти

 

Про это столько сказано и столько еще будет сказано, что комментарии не требуются

А мины, на которых я остановился ранее, служат надежным прикрытием этой коррумпированности.

 

Я насчитал 7 язв еврейского менталитета.

Я не претендую на исчерпанность этой темы.

Это самый краткий и поверхностный анализ, чтобы читатели не стонали, что я подбросил им слишком много букв.

По крайней мере смыслового наполнения им должно хватить.

А осмысленную критику я воспринимаю в позитивном ключе.

Борис Стрелец ©

«Если потеряю сознание, режьте»

(очередная глава книги Николая Шахмагонова "Золотой скальпель"

       Тот день Михаилу Филипповичу Гулякину запомнился на всю жизнь… 16 марта утром в медсанбат доставили сразу двенадцать раненых. И это в затишье на фронте…

       – Что случилось? – удивился он. – Откуда такое количество?

…

       Сначала, как и установлено, всех раненых осмотрели в приёмно-сортировочном взводе. Бригады работали чётко, сноровисто, быстро, но при этом очень внимательно.

       – Тех, что долго пролежали на нейтральной полосе, осмотрю сам, – заявил Гулякин.

      Он подошёл к столу. Санинструктор Мялковский прочитал в карточке передового района:

      – Гвардии рядовой Мишуков: «Сквозное пулевое ранение левого плеча с обширным повреждением мягких тканей и плечевой кости».

      Но Гулякин уже видел более страшные последствия ранения и вынужденной задержки в оказании помощи. Он обнаружил значительный отёк верхней половины плеча, крепитацию газа в мягких тканях. Кожа в этих местах имела бронзовый оттенок и как бы лоснилась.

      – Анаэробная инфекция на лицо, – тихо сказал он, отойдя от стола. – Нужно немедленно оперировать. Саша, – обратился к Воронцову, – займись остальными.

      Почувствовав, что с раненым что-то серьёзное, к Гулякину подошёл Константин Кусков. Присмотрелся, всё понял и спросил:

      – Миша, что ты решил, что будешь делать?

      Гулякин задумался, но заговорил уверенно:

      – Постараюсь вычленить левое плечо и произвести послабляющие надрезы в зоне отёка в лопаточной области.

      Кусков выслушал внимательно. Признался:

      – Я ещё не встречался с такими ранами. Но, в принципе, понял, что нужно делать, – и, внимательно посмотрел в глаза Гулякину, прибавил: – Миша, очень прошу, дай я попробую... Пора и мне приступать к сложным операциям.

       Гулякин нахмурился. Не понравилось вот это «попробую», но, с другой стороны, ведь для каждого хирурга настаёт час, когда пора делать шаг от уже освоенного к более сложному.

     Сказал, глядя вопросительно:

     – Что значит попробую?

     – Сделаю всё, что могу. Постараюсь… вот увидишь, справлюсь, – продолжал настаивать Кусов.

      Собственно, Гулякин понимал, что просьба вполне обоснована. «Похвальное желание, – думал он. – Надо учиться, надо. Ведь в любой момент может возникнуть ситуация, когда будут заняты все хирурги, а доставят раненого, для которого промедление смерти подобно… Но тот ли здесь случай? 

Можно ли ставить к операционному столу молодого хирурга, когда свободными остаются более опытные. С другой стороны, обстановка для учебы благоприятна – нет большого потока раненых».

      Действительно, раненых поступило всего двенадцать, причём, многим операции не потребовались, достаточно было сделать хорошую перевязку.

      Серьёзное, очень серьёзное решения надо было принять.

      «Конечно, надёжнее сделать всё самому, – продолжал рассуждать Гулякин, пока больного готовили к операции. – Надёжнее и спокойнее. Но ведь завтра, или через неделю, или через месяц Кусков может встретиться с такой же точно проблемой. Что тогда? И рядом не будет опытного хирурга. А сейчас я могу проследить, подсказать, словом, быть рядом, что уже хорошо».

      Он бросил взгляд на операционный стол. Маша Морозова заканчивала подготовку больного. Перевёл взгляд на Костю Кускова. Тот ждал с надеждой.

      – Ну что ж. Ты прав. Надо начинать. Но прежде расскажи мне методику и анатомию оперативного вмешательство. Всё по порядку.

      Лишь после того, как Костя уверенно всё изложил и ответил на несколько вопросов, сказал:

      – Можешь приступать!

      Маша тихо доложила:

      – Анестезирующий раствор ввела.

      – Спасибо, – сказал Гулякин. – Ну что же, Костя, с Богом.

       Кусков начал уверенно, чётко. Гулякин внимательно следил за каждым его действием, одобрительно кивая головой. Иногда подбадривал двумя-тремя словами. В работу не вмешивался, но был наготове. Всё шло по плану, казалось, ещё чуть-чуть, и Костю можно поздравить с успехом, но в самый напряжённый и ответственный момент, когда всё зависело от аккуратности и четкости движений, скальпель, неловко зажатый в руке, скользнул в сторону.

      У Гулякина сжалось сердце. Мгновение – и скальпель мог перерезать артерию. И тогда всё… Раненого не спасти… Но ещё раньше этого мгновения, действуя почти автоматически, Гулякин подставил руку, чтобы защитить артерию. Скальпель впился в палец, разрезав перчатку. Брызнула кровь. Кусков отпрянул от стола, замер в оцепенении. Было слышно, как глухо стукнулся об пол выпавший из его рук скальпель.

      Стало тихо, очень тихо, хотя и без того во время операции соблюдается тишина, нарушаемая лишь необходимыми командами. Даже бригады на соседних столах оторвались от работы, предчувствуя беду.

      Гулякин сорвал прорезанную перчатку, но проговорил, как можно спокойнее:

      – Раствор сулемы, спирт с йодом!

      Маша Морозова бросилась за медикаментами. Гулякин сам обработал рану. Маша помогла перевязать палец. Надев перчатку он, всё также сохраняя спокойствие, сказал:

      – Костя, к столу. Маша, работать!

      Но никто не шевельнулся в операционной. Каждый понимал, что произошло минуту назад, ведь оперировали по поводу анаэробной инфекции, и теперь только чудо могло спасти от заражения.

       – Продолжайте работу, – уже строже сказал Гулякин и повторил снова, поскольку Костя не двинулся с места: – Ординатор Кусов, к столу!

       Маша стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами. Но всё же справилась с собой и держала наготове инструменты.

       Костя взял из её рук скальпель, нетвёрдо шагнул к столу. От глаз Гулякина не ускользнуло, что руки у ординатора слегка дрожат.

       – Так не годится, – уже мягче сказал он. – Вот что, Костя, будешь мне ассистировать.

      Эту операцию Гулякин довёл до конца, и, отойдя от стола попросил на всякий случай ввести профилактическую дозу поливалентной противогангренозной сыворотки.

      – Не волнуйтесь, – успокаивал он товарищей. – Всё будет нормально. Все необходимые меры приняты.

      Хотя сам прекрасно понимал, что мер этих далеко недостаточно. Инфекция распространяется мгновенно…

      Он не ошибся. Уже через полтора часа появился первый признак того, что не всё прошло благополучно – в ране появилась острая боль. Мало того, он почувствовал, как неведомая сила распирает кисть. Кисть руки быстро отекала. Ему ли, хирургу, не знать, что происходит.

       – Надо бы тебе прилечь, Миша, – сказал Воронцов, осмотрев руку. – Всем раненым помощь оказана, так что можешь спокойно отдохнуть.

       – Да, да, конечно, прилягу, – согласился Гулякин.

       Тут же приготовили небольшую комнатку, что была рядом с малой операционной. Маша Морозова сходила за термометром. Села рядом с койкой.

       – На, померяй, – чуть слышно сказала она, и Гулякин почувствовал дрожь в голосе.

       Ответил бодро:

       – Ну вот, градусник… Ишь чего выдумали.

       Но всё-таки поставил его подмышку.

       Маша ждала, едва скрывая волнение. Наконец, забрала у Михаила градусник, не дав взглянуть самому и побледнела. Столбик термометре пересёк границу 38 градусов.

       – Тридцать восемь? – переспросил Гулякин, – Ну ничего, что так испугалась, бывает.

       «Спокойно, только спокойно, – говорил он себе. – Надо решить, какой метод лечения выбрать, чтобы спасти руку».

       Да, он понимал, что вопрос стоит остро и жёстко. С этой инфекцией не шутят.

       Полежал с минуту, закрыв глаза, потом очень спокойно, профессионально подбирая слова, попросил Машу:

       – Введи мне, пожалуйста, дополнительную лечебную дозу противогангренозной сыворотки…

       Каждое слово на месте, каждое имеет значение.

       Маша вскочила со стула, но Гулякин задержал её.

       – Подожди… Принеси ещё, пожалуйста, сульфидин…

       – Это поможет? – с надеждой спросила Маша.

       – Должно помочь… Да, ещё пусть принесут пузырь со льдом. Надо постоянно держать его на предплечье.

       Но, увы… К вечеру отёк распространился и стал подбираться к верхней трети предплечья. Боль становилась невыносимой. Гулякин лежал, стиснув зубы и стараясь не подавать виду.

      – Маша, термометр, – теперь уже попросил сам.

      Температуру надо было контролировать обязательно.

      Маша брала градусник уже с особой тревогой – и так уже было видно, что температура поднялась ещё. Действительно. На градуснике было значительно выше тридцати девяти.

       Ординаторы Кусков, Быков и Воронцов, сменяя друг друга постоянно находились у койки своего товарища. Маша оставалась возле Михаила бессменно. Она ни за что не хотела идти отдохнуть.

      А температура поднималась, Гулякина бросило в жар, перед глазами поплыли красные круги.

      «Неужели всё? – думал он, правда, без всякой паники – взвешенно и спокойно: – Надо решаться, надо решаться, а то будет поздно».

      Ампутация! Сколько раз это страшное слово повергало в ужас раненых, поступавших в медсанбат со страшной инфекцией или с такими ранами, которые не давали возможности сохранить конечность. Он помнил, как реагировали и бойцы, и командиры, помнил лётчика, который умолял спасти ноги и ноги ему спасли. Но неужели ему, тому, кто спас стольких людей от этого страшного для них действа, не удастся избежать ампутации? Лётчик не мог остаться без ног, потому что он бы тогда остался без неба. А хирург! Для хирурга руки – это всё. Вспоминались слова знакомого врача – «у Миши руки хирурга».

      Он прогнал от себя все эти мысли. Он должен был решить важное… Паника не для мужчин! Если да, если… Нужно жить, нужно найти себя в жизни. Сейчас не время размышлять, что будет, не время заранее горевать о профессии, хотя она и стала делом всей его жизни.

       И он принял решение. Попросил подойти поближе Быкова, Кускова и Воронцова. Сказал твёрдо:

      – Кажется, всё! Сами знаете, что может быть дальше... Я вполне могу с минуты на минуту потерять сознание... Так вот слушайте… Если отёк перейдёт на плечо, немедленно проводите ампутацию на границе здоровых тканей.

      Костя Кусков переспросил в отчаянии:

      – Как? Это же, это же… Может, ещё что-то попробуем.

      Гулякин покачал головой, но ничего не сказал. Молчали и хирурги. Они-что прекрасно знали, что их товарищ прав.

      Заплакала Маша Морозова.

      Надежду вселил спокойный и уверенный голос Быкова:

      – Я попробую разрез кожи с фасциотомией. Разреши, товарищ хирург?

      Гулякин попытался улыбнуться, но сказал серьёзно:

       – Думаю, что рано. В мягких тканях предплечья газа пока не ощущается. Подождём ещё немного. Травмы с размозжением мягких тканей у меня не было... Так что спешить не будем. Я предупредил вас на крайний случай. Постараемся купировать инфекцию. Подождём, подождём ещё немного.

       Ждать… Каково ждать друзьям, глядя на то, как решается судьба их товарища, ждать, не имея никакой возможности изменить ход событий. От глаз Гулякина не укрылись растерянность, даже смятение на лицах ребят. Особенно переживал Кусков, который считал себя едва ли не преступником.

      – Ведь он же из-за меня, всё из-за меня, – повторял он полголоса. – И зачем я попросил дать мне сделать эту операцию?

      Услышав его возгласы, Гулякин строго сказал:

      – Перестань, Костя, перестань. Ты работал правильно. И просьба твоя похвальна… Просто роковая случайность…

      – Хороша случайность, – тяжело вздохнув, отозвался Костя Кусков. – Зачем я просил, зачем…

       – А вот это зря, – возразил Гулякин. – Надо уметь всё, хирург должен уметь всё.

       Прибежал командир медсанбата Юрий Крыжчковский. Он только что вернулся из штаба дивизии, и его сразили докладом о случившемся.

       Справившись о самочувствии, набросился на ординаторов.

       – Ну что вы здесь столпились. Дайте Мише отдохнуть. Если надо, Маша сразу позовёт вас.

       Все покинули комнату. Михаил прикрыл глаза. Сквозь дрёму он слышал, как всхлипывала Маша. Тихо сказал ей:

       – Не мешай спать. А то попрошу, чтобы прислали дежурить кого-нибудь другого.

       Всхлипывания тут же стихли.    

       Впрочем, спать мешали не всхлипывания. Сильная боль не только не проходила, но становилась всё острее и нестерпимее. Да и товарищи не давали покоя. Дверь в малую операционной поминутно открывалась, и кто-нибудь заглядывал в комнату, чтобы спросить о самочувствии Гулякина. Комбат снова вмешался. После его нагоняя никто уже не решался заходить в комнату, но придумали новый способ – делали знаки Маше, чтобы она подошла и сказала, как самочувствие.

      Весь медсанбат переполошился. Несколько раз приходили замполит Сергей Неутолимов и начальник штаба Константин Котов.

      Заснуть было невозможно. Боль рвала на части, а одновременно с ней сверлили мысли: «Ну как же так? Как же так?! Ведь лишь недавно почувствовал, что становлюсь хирургом и – на тебе... Какой же хирург без руки! Без руки, пусть даже левой, операции не сделать даже самой простейшей».

     Мучительной оказалась первая ночь. Жар не спадал, боли не утихали. «Надо заснуть», – убеждал себя Гулякин. Но сон не шёл. 

     Снова вспомнил лётчика, которому удалось спасти ноги. Ведь спасли же, спасли – и он летает…

     Под утро забылся тревожным сном. Проснулся с градусником подмышкой и сразу увидел Машу Морозову, которая так ни разу и не отошла от его койки за всю ночь. Глаза были воспалены от бессонницы и слёз.

      Взяла градусник, и радость озарила её лицо.

      – Миша, температура падает. Уже тридцать восемь. А ночью за сорок поднималась…

     – Ну я же говорил, что всё будет в порядке, – с улыбкой сказал Михаил.

     Узнав об улучшении состояния, прибежали Кусков и Быков. Долго рассматривали руку. Наконец, Костя Кусков сказал:

     – Инфекция дальше не распространяется. На плечо не перекинулась.

     – Снимите повязку с Кисти, – попросил Гулякин. – Хочу посмотреть на рану.

     Края раневой поверхности по-прежнему были отёчными, но изменений не обнаружилось. Возобновилось кровотечение, но нормальное, без патологии.

     – Ну что, ребята, – повеселевшим голосом заключил Гулякин: – Тактику лечения мы избрали верную…

     – Значит, дело идёт на лад!? – воскликнула Маша Морозова

     – Поправляется твой Михаил, поправляется! – сказал Быков. – Но нужен уход. Нужен покой… Опасность ещё не миновала. А то ему только волю дай, он сегодня же к операционному столу встанет.

     Принесли завтрак, но Быков, заметив, что Гулякин поморщился – аппетита не было – предложил:

      – Давайте лучше введём глюкозу и физиологический раствор.

       Гулякин согласился.

       Пошли вторые сутки борьбы с жестокой анаэробной инфекцией. Утром наметилось улучшение состояния, однако к вечеру снова поднялась температура, усилились боли.

       Гулякин держался мужественно, казался внешне спокойным, но внутренне остро переживал случившееся. Оставались опасения, что всё-таки не избежать ампутации.

      «Не хандрить! – приказывал он себе. – Вот и ребята считают, что дело пошло на поправку».

       Но разве себя обманешь? Пожалуй, врачу болеть тяжелее всех, ведь врач всё видит и всё понимает. Свой недуг, ход своей болезни ему определить гораздо легче – все симптомы налицо.

      Кто в медсанбате мог лучше Гулякина успокоить и настроить раненого, кто мог лучше подготовить его к операции? Пытался он успокоить и настроить себя, шутил с товарищами, подбадривал их.

      Ночью у его постели снова дежурила Маша Морозова и снова потихоньку всхлипывала, глядя на Михаила.

      Утром температура снова уменьшилась, а к вечеру на коже предплечья стали появляться морщинки. Жар спал. Гулякин уже мог сидеть на койке, но руку пришлось перевязать косынкой.

      Повеселели и товарищи, особенно Костя Кусков, который все эти дни не находил себе места. Выздоровление шло медленно, но опасность миновала, и Гулякин всё чаще выходил подышать свежим воздухом. Он радовался весеннему солнцу, уже тёплому и ласковому.

      Но лишь к концу марта он снова мог занять своё место у операционного стола.

Весной 1942 года Советский войска начали наступление на Харьков, имея целью рассечь немецкий фронт, прижать группу армий "Юг" к Азовскому морю, где и уничтожить. Советскими войсками руководили командующий Тимошенко, нач.штаба Баграмян, член Военного Совета (главный комиссар так сказать) Хрущёв.

Немецкими войсками руководили фельдмаршал Бок, генералы Паулюс, Гот, Клейст.

 

Митинг танкистов 121 танковой бригады перед началом наступления

Разведчики вернулись с задания

Танкисты 5 танковой бригады на исходных позициях

Командир казачьего полка. Очевидно фото поддельное так как известно, что большевики всех казаков за исключением Будённого и Шолохова, уничтожили ещё в "Рассказачивание", а потом, второй раз уничтожили в "Голодомор".

Советский танковый десант на БТ-7 выдвигается на исходную

Ещё один танковый десант

Атака

Танк КВ-1 6 танковой бригады. Командир политрук Червов. В Харьковской битве этот танк уничтожил 9 немецких танков

Поначалу советское наступление развивалось очень успешно.

Советские солдаты осматривают подбитый немецкий танк Т-3 с 50-мм пушкой

Уничтоженная немецкая противотанковая пушка и её погибший расчёт

Артиллеристы 6 танковой бригады осматривают подбитые немецкие танки

Трофейная немецкая САУ

Кульминация наступления РККА. Советские войска врываются на окраину Харькова!

Если бы город был взят то группа "Юг" была бы отсечена от остального немецкого фронта. Но 18 мая немецкие войска нанесли контрудар. Ударами с севера и юга по флангам советской атакующей группировки они окружили её и, после упорных боёв, уничтожили.

Немецкие солдаты в районе Харькова укрываются от бомбёжки

Немецкий дальномерщик замеряет расстояние до цели. Рядом одно из самых страшных противотанковых орудий Второй мировой-немецкая зенитная 88-мм пушка. Самолётик на стволе-уничтоженный самолёт. Белые кольца на стволе-уничтоженные танки. Соотношение пусть вас не удивляет, советские танки с их мощной бронёй заставили немецкую зенитную артиллерию стрелять, в основном, не по воздушным, а по наземным целям.

Немецкий наблюдатель под Воронежем

Аэродром у Чугуева. Готовят к вылету истребитель МЕ-109

Немецкая батарея 88-мм пушек выдвигается на позиции под Харьковом

Уничтоженный КВ-1

 

Ещё один уничтоженный КВ-1

Брошенные в районе Харькова советские ленд-лизовские танки М3

Немцы осматривают группу подбитых советских танков в Воронеже, на улице Девецкий выезд

Советская автоколонна уничтоженная авиацией под Харьковом

Немцы в Воронеже

Тоже Воронеж. Обратите внимание на свёрнутый флаг на лобовой броне танка. Как мы недавно узнали эти флаги использовались как паруса для танков. В день когда делали это фото, стоял полный штиль, вот немцы парус и убрали

Советские танки подбитые в Воронеже

Воронеж. Улица 20-лет Октября

Панорама Воронежа после уличных боёв и бомбёжек

Немецкие егеря у подбитого советского танка и тела красноармейца под Харьковом

Судя по всему идёт бой и одновременно гонят в тыл советских военнопленных

Немцы осматривают подбитый под Харьковом Т-34.

Тоже где-то под Харьковом

Колонна пленных под Харьковом

Пленный полковник

Аэрофотосъёмка сборного пункта советских пленных

Колонна пленных под Харьковом

Японский военный корреспондент при 6 немецкой армии. На рукаве повязка с надписью, указывающей, что он журналист и его убивать нельзя

Он же, с немецкими друзьями, позирует на фоне советских пленных

Одна из его фотографий. Советские пленные разделывают тушу павшей лошади

Надо было бы японцу после этого лучше подобру-поздорову ехать к себе домой. Но он остался и проследовал с 6 немецкой армией до самого Сталинграда. Где советские войска совершили очередное военное преступление, убив журналиста. Повязка на рукаве почему-то не спасла японца. Фото взяты с его трупа.

Всего в Харьковской битве Красная Армия потеряла около 300 тысяч человек. Из них безвозвратно (т.е убитыми и пленными) около 170 тысяч человек.

Но самое страшное не это и даже не то, что в советском фронте образовалась широкая дыра, куда, по направлению к Сталинграду и Кавказу, почти не встречая сопротивления, устремились немецкие войска.Самое страшное было то, что после Харьковского разгрома моральный дух Красной Армии упал ниже некуда. Чтоб его экстренно поднять Сталин был вынужден издать свой очередной преступный приказ "Ни шагу назад"

Текст впечатляет. Так писать, так формулировать мог только Сталин

 

Напоследок немного оптимизма.

Весна 1945 года. Посевные работы под Воронежем. Пацан нашёл немецкий Железный крест

 

27 января 2017 года исполняется 180 лет с того горького для России дня, когда одетый в кольчугу киллер Дантес по-европейски подло убил Русского гения Александра Сергеевича Пушкина. К этой дате приурочена очередная книга серии "Любовные драмы". Представляем из неё несколько глав. 

«…Поединок… до гибели или ранения…»

                      

          1.  УБИЙСТВО  ПУШКИНА - подлая месть «надменных потомков»

 

       Над головой Русского гения нависли чёрные тучи зла и ненависти. Чем успешнее развивалось его творчество, тем поспешнее готовилась расправа.

       Тёмные силы Европы не могли простить нам своего позора на полях России в 1812 году. Несметные полчища «двунадесяти язык», профессиональные грабители и бандиты, объединённые «французским Гитлером» Наполеоном, пополнявшим своими походами музей грабежа Лувр, алчной шакальей стаей ворвались на просторы Русской Земли в июне 1812 года. Вошло около шестисот тысяч человек. Кроме того, постоянно прибывали всё новые и новые подкрепления из Европы, взамен тех, что были зарыты Русскими героями на полях сражений. Не менее миллиона пересекли границу России с запада на восток. Назад вернулось около 20 тысяч, да и то с Петербургского направления. На центральном направлении уцелели лишь сам Наполеон, бежавший под защитой верных войск, да единицы из обезумевших от страха, голода и холода корпусов. Корпус Мюрата – весь целиком – уместился после Березины в крестьянской избе.

       И Запад решил отомстить России. Отомстить в год 25-летия своего позора. Отомстить убийством Русской славы, Русского гения – Александра Сергеевича Пушкина, ставшего верным и надёжным соратником ненавидимого тёмными силами Запада Императора Николая Первого.

       Прежде всего, взялись за организацию травли поэта.

       Бенкендорф, близкий к самым тёмным слоям «велико» светской черни, пытался найти, отчасти, и по её заданию, поводы для преследований Пушкина, но не находил их. Сексоты и соглядатаи доносили: «Поэт Пушкин ведёт себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя».

       И Пушкин сам подтверждал такое своё отношение. Известна выдержка из его письма к жене, Наталье Николаевне, посвящённая трём Царям:   

       «Видел я трёх Царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий, хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю: добра от добра не ищут».

       «Велико» светская чернь не хотела мириться с тем, что Пушкин потерян, как бунтарь, как разрушитель государства, что он превратился в соратника Императора, в Русского государственника и политического мыслителя, принявшего идею Православия, Самодержавия, Народности.

       Как водится, посыпались клеветы и наветы, по масонскому принципу «клевещи, клевещи – что-нибудь да останется». Всем был известен высокий моральный облик Государя Императора Николая Павловича. Что бы возбудить в нём недовольство Пушкиным, от имени поэта стали сочинять всякого рода пошленькие вирши, графоманские эпиграммы, мерзкие анекдоты и целые произведения развратного и антихристианского толка. К числу подобных относится и известная «Гаврилиада», авторство которой не только приписали Пушкину, но и включили, да и что там говорить, до сих пор включают в избранные издания и собрания его сочинений.

       Узнав об этом пасквиле, Пушкин поспешил заверить Государя, что поэмы той не писал и готов доказать это. Николай Первый повелел ответить поэту следующее:

       «Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем?».

       Во лжи и клевете особенно преуспевал некто Булгарин, весьма яркий представитель «велико» светской черни. Его журнал «Северная пчела» старалась больнее ужалить поэта, скомпрометировать его в глазах высоконравственного Государя, что бы поссорить единомышленников и соратников. Но и этот заговор провалился. Николай Павлович, прочитав несколько номеров журнала, пометил на полях, что «низкие и подлые оскорбления обесчестивают не того, к кому относятся, а того, кто их написал».

        Государь приказал Бенкендорфу вызвать на беседу в тайную полицию Булгарина и запретить печатать подобные пасквили, а если не поймёт, вообще закрыть пасквильную «пчелу».

        Но напрасно Государь верил Бенкендорфу. Этот активный член Ордена русской интеллигенции лишь разыгрывал преданность престолу, а на деле был одним из самых лютых врагов Самодержавия, Православия, России и Русского Народа. Русское общество, в значительной степени состоящее из подобных бенкендорфов, было уже серьёзно, почти безнадёжно больным. Недаром, ощущая это, супруга Николая Павлович Александра Фёдоровна с горечью писала в одном из писем:

        «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».

       Да и сам Государь Император Николай Павлович чувствовал это. Недаром он как-то заметил, что «если честный человек честно ведёт дело с мошенниками, он всегда остаётся в дураках».

       Клеветнические выпады в его адрес были не менее жестокими и омерзительными, нежели в адрес Пушкина. И в этом Царь и поэт были как бы товарищами по несчастью. В письме к цесаревичу от 11 декабря 1827 года, то есть через два года после восшествия на престол, Государь признавался:

       «Никто не чувствует больше, чем я, потребность быть судимым со снисходительностью, но пусть же те, которые меня судят, имеют справедливость принять в соображение необычайный способ, каким я оказался перенесённым с недавно полученного поста дивизионного генерала, на тот пост, который я теперь занимаю».

       Пушкин искренне вставал на защиту Императора, всегда оставаясь в числе очень и очень немногих его соратников.

       Попытка оклеветать Пушкина и посеять раздор между поэтом и Государем сорвалась. Ну а поскольку принцип «клевещи, клевещи – что-нибудь да останется», оказался не действенным, «велико» светская чернь, сплетавшаяся подобно навозным червям в навозном салоне мадам Нессельроде, «австрийского министра Русских иностранных дел», получила из Европы указание физически устранить поэта. Действовать предполагалось совместно с залётными иноземными тварями, примчавшимся в Россию «на ловлю счастья и чинов». «Велико» светскую чернь пугало то, что Пушкин всё в большей степени становился трибуном «Православия, Самодержавия и Народности».

        Черни оставалось только найти бессовестного убийцу из числа инородцев, ибо ни один честный человек в России не посмел бы поднять руку на Русского гения, а бесчестный доморощенный ублюдок, каковых, увы, уже было немало, просто бы побоялся это сделать. На роль киллера выбрали хорошо подготовленного стрелка Дантеса.

       Уже не столь прочный как в Московском Государстве трон Русских Царей в XIX веке обступала жадная толпа «надменных потомков», по меткому определению Михаила Юрьевича Лермонтова, «известной подлостью прославленных отцов». Лермонтов ни в коей мере не имел в виду Царствующую Династию, как это, порой, пытались выдумать потомки «велико» светской черни и выкормыши Ордена русской интеллигенции. Он имел в виду лицемерных и лживых сановников, игравших роль верных слуг престола, а на деле всеми силами старавшихся разрушить Самодержавие.

       Кого только не было средь тех навозных червей, что разрыхляли монолит государственной власти, подтачивая его тайно и неуклонно.

       Князь А.Я. Лобанов-Ростовский в своих записках назвал высший свет, который сам себя наименовал «высшим» и назначил в «высшие», ханжеским обществом людей мнивших себя Русской аристократией. Увы, люди с дефицитом серого мозгового вещества часто мнят себя великими, часто подделываются под аристократию, ибо им мало того, что они уже и без того паразитируют на теле России, приуготовляя ей гибель. Им хочется к роскоши, как правило, достигнутой плутовством, присовокупить ещё и какие-то моральные титулы. Ныне, к примеру, так называемые новые русские, которых точнее назвать псевдо русскими, придумали, что они – элита. И кругом пестрят объявления – элитные посёлки, элитные дома, элитные рестораны и прочая, и прочая, и прочая…И невдомёк им, что мало самим себя назвать элитой, важно, чтобы народ воспринял эти сливки общества элитой, но как же их можно назвать элитой, если, по сути, по своему нравственному и моральному состоянию, они представляют собой лишь самую мерзкую навозную чернь, столь немилосердно осуждённую и высмеянную Александром Сергеевичем Пушкиным.

       У этой черни свои кумиры, свои обожаемые лидеры, свои обожаемые графоманы, именуемые самою чернью писателями, даже свой язык: «не тормози – сникерсни», который не понимают даже созданные их зарубежными союзниками компьютеры, или «после обильного пиара, сходи в самет и сделай брифинг», или «оттянись со вкусом». Их язык звучит в телесериалах, где в уста сотрудников правопорядка вложен бандитский лексикон, который даже цитировать стыдно. Впрочем и смысла нет цитировать, ибо люди, принадлежащие к истинно культурному слою Русского народа, а не возомнившие себя некоей элитой, почти ежедневно слышат все эти мерзости, обильно изливающиеся из поганых ящиков, и возмущаются ими.

       Милиция в телесериалах завёт себя ментами, оружие – стволами, деньги – баблом и прочее, далее уже совсем неприличное льётся из уст героев сериалов. И на всём этом воспитывается подрастающее поколение, воспитываются мальчишки, впитывая с жижей телесериалов не чудеса чудные и прекрасные Великого Русского Языка, блестяще использованного в своих произведениях Пушкиным и воспетого Тургеневым, а то, что, тужась от умственных запоров перед компьютерами, наделали «гениальные» кумиры псевдорусской интеллигенции.   

       Всё это – несомненные достижения и успехи выкормышей так называемого ордена русской интеллигенции. Ведь ново–, а точнее псевдо-русские являются истинными интеллигентами. Да, да – я не оговорился. Ведь что такое интеллигенция? Давайте разберёмся.

       Религиозный мыслитель Русского зарубежья Георгий Петрович Федотов писал, что интеллигенция это специфическая группа, «объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» – это «псевдоним для некоего типа личности…, людей определенного склада мысли и определенных политических взглядов». Недаром Константин Петрович Победоносцев в своё время писал Вячеславу Константиновичу Плеве: «Ради Бога, исключите слова «русская интеллигенция». Ведь такого слова «интеллигенция» по-русски нет. Бог знает, кто его выдумал, и Бог знает, что оно означает…»

       Министр Внутренних Дел В.К. Плеве пришёл к выводу о нетождественности интеллигенции с понятием «образованная часть населения», о том, что это «прослойка между народом и дворянством, лишённая присущего народу хорошего вкуса». Он писал: «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей присущую особенность: она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной, а также духовно-православной власти, ко всему же остальному в жизни страны она индифферентна».

       Вот такое племя боролось с правдой о прошлом Отечества Российского, вот такое племя боролось с настоящим, порою, не отдавая себе отчета, что ждёт его в будущем. Ущербность ума не позволяла предвидеть свою судьбу, которая оказалась ужасной и кровавой.

       Военный историк Генерального штаба генерал-майор Е.И. Мартынов, так же как и Плеве, убитый бомбистом-интеллигентом, писал: «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, воинская доблесть? 90 из 100 ответят вам: война – преступление, патриотизм – пережиток старины, армия – главный тормоз прогресса, военная специальность – позорное ремесло, воинская доблесть – проявление глупости и зверства».

        Думаю, аналогии, напрашивающиеся из двух последних цитат, читатели проведут сами. Слишком ещё ярки воспоминания о пережитом страной в эпоху развала и мракобесия, в эпоху ельцинизма, в эпоху зарождающегося звериного, криминального капитализма. Всё это вершили потомки тех, кто извращал великое прошлое Отечества Российского, кто подменял понятия о чести, долге и доблести, кто в 1905 году поздравлял телеграммами японского императора с победой над Россией, а в годы Первой мировой призывал к поражению собственной страны. Эти, по словам А. Бушкова, «ненавидящие свою страну, не знающие и не понимающие своего народа, отвергающие как «устаревшие» все национальные и религиозные ценности, вечно гоняющиеся за миражами, одержимые желанием переделать мир по своим схемам, ничего общего не имеющим с реальной жизнью, без всякого на то основания полагающие себя солью земли интеллигенты разожгли в России революционный пожар».

        И добавим: многие из них сгорели в нём дотла. Но, разжигая пожар, они действовали всеми возможными методами, основываясь на пресловутой «свободе совести», как мы уже установили, – свободе от всякой совести.

        Мыслители Русского зарубежья убедительно доказали, что «русская интеллигенция находится за пределами Русского образованного класса», что «это политическое образование, по своему характеру, напоминает тайные масонские ордена».

       Михаил Леонтьевич Магницкий (1778–1855) раскрыл тайны зарождения Ордена русской интеллигенции, ставшего после запрещения в 1826 году Государем Императором Николаем Первым масонства, идеологическим и духовным заместителем тайных обществ. Он писал: «При сём положении классического иллюминатства, на что ещё тайные общества, приёмы, присяги, испытания? Содержимая на иждивении самого правительства ложа сия (О.Р.И.), под именем просвещения образует в своём смысле от 20 до 30 тысяч ежегодно такого нового поколения, которое через два или три года готово действовать пером и шпагою, а в течение каждого десятилетия усиливает несколькими стами тысяч тот грозный и невидимый легион иллюминатов, которого члены, действуя в его видах и совокупно и отдельно, и даже попадаясь правительству на самих злодеяниях, ничего показать и открыть не могут, ибо точно ни к какому тайному обществу не принадлежат и никаких особенных вождей не знают. Каждый такой воспитанник через 10 или 15 лет по выходе его из университета, может командовать полком или иметь влияние на дела высших государственных мест и сословий». («Русская старина», 1989, № 3, с.615-616).

       М.Л. Магницкий в 1831 году обратил внимание Николая Первого на «особый язык» масонского ордена иллюминатов, идеологемы которого помогали распознать и таких очень с виду неявных членов О.Р.И. Вам знакомы эти слова: «дух времени», «царство разума», «свобода совести», «права человека». Антипод «свободы» – «фанатизм» и обскурантизм». Он же предложил делить масонство на политическое, духовное, академическое и народное.

       Свобода совести как бы освобождала от Православной совести, следуя которой человек шёл Путем Правды, высшей Божьей Правды. Свобода позволяла идти иным путём – говоря словами Иоанна Грозного, путём утоления «многомятежных человеческих хотений». 

       «Свобода совести»? Что это? Вдумайтесь. Это свобода от совести. Такое просится объяснение. Свобода от совести позволяла исполнять предначертания тёмных сил, направленные против Православной Державы, против народа и его Праведной веры. Задача этих сил – повернуть Державу на путь к катастрофе, нарушив её исторически сложившийся уклад жизни, подменив духовные ценности. Исторически сложившийся уклад каждого народа, по меткому определению Константина Петровича Победоносцева, драгоценен тем, что не придуман, а создан самой жизнью, и потому замена его чужим или выдуманным укладом жизни неминуемо приводит к сильнейшим катастрофам. А этапы этого пути таковы. Ложные идеи и действия правителей на основе ложных идей, создают почву для изменения психологии руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному духу или, что ещё хуже, ложные вообще в своей основе политические и социальные идеи, государственные деятели сходят с единственно правильной для данного народа исторической дороги, обычно уже проверенной веками. Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным духом и конкретными историческими условиями, взрастившими этот дух, со временем всегда приводит к катастрофе.

       Об этом нам говорят со страниц своих трудов консервативные мыслители прошлого, об этом предупреждают современные мыслители. Белорусский писатель и мыслитель нашего времени Эдуард Мартинович Скобелев в книге «Катастрофа» пишет: «Гибель народа начинается с утраты идеала. Даже и самый прекрасный идеал будет отвергнут, если он опаскужен и извращён. Вот отчего попечение о чистоте идеала – первая заповедь подлинно национальной жизни». Поперёк движения, согласованного с этой заповедью, и стояли западники, которые составляли Орден русской интеллигенции.

       Орден русской интеллигенции зародился в первые годы царствования Императора Николая Первого именно потому, что при этом Государе масонские ложи лишились возможности действовать спокойно и безопасно, разрушая Державу. Всё усугублялось тем, что в период правления Императора, которого мы знаем под именем Александра Первого, масоны ничего не таились и не страшились, ибо при нём было гораздо опаснее быть Русским патриотом, нежели масоном, ну прямо как при Горбачёве и Ельцине сотрудником КГБ или позже ФСБ было быть опаснее, нежели шпионом, особенно американским.

       Легко представить себе, сколь многотрудно было затягивать гайки после долгих лет распущенности, вольнодумства, издевательства над национальной культурой, над патриархальным укладом, даже над верой. Ведь дошло до того, что даже сама вера Православной именоваться права была лишена и называлась Греко-латинским вероисповеданием.

       Но и после запрещения масонства положение поправлялось с трудом, ведь престол окружали прежние, зачастую даже вовсе не люди, а нелюди, да и общество, так называемое, светское, состояло из особей с тёмными душонками.

       Внучка Михаила Илларионовича Кутузова Д.М. Фикельмон писала Вяземскому: «Я ненавижу это суетное, легкомысленное, несправедливое, равнодушное создание, которое называют обществом… Оно тяготеет над нами, его духовное влияние так могуче, что оно немедля перерабатывает нас в общую форму… Мы пляшем мазурку на все революционные арии последнего времени».

       В книге «История русского масонства» Борис Башилов резонно ставит вопрос: «Имели ли политические салоны Кочубея, Хитрово и Нессельроде какое-нибудь отношение к недавно запрещённому масонству? Кочубей, начиная с дней юности, был масоном… Политический же салон жены министра иностранных дел Нессельроде тоже был местом встреч бывших масонов. Великий князь Михаил Павлович называл графиню Нессельроде – «господин Робеспьер».

       В доме Нессельроде говорить по-русски считалось дурным тоном. Тырнова-Вильямс вспоминала: «Дом Русского министра иностранных дел был центром так называемой немецкой придворной партии, к которой причисляли и Бенкендорфа, тоже приятеля обоих Нессельродов. Для этих людей барон Геккерн был свой человек, а Пушкин – чужой».

       Именно Геккерн и Бенкендорф, выкормыши тех омерзительных, враждебных России и всему Русскому салонов и составляли клеветы на Государя и на Пушкина, именно они замышляли и убийство Пушкина и устранение Николая Павловича.

       Бенкендорф в то время возглавлял созданное по его же предложению так называемое Третье отделение. Оно было создано, якобы, для борьбы с революционными идеями. На деле же Бенкендорф старательно травил Пушкина, приписывая ему несуществующие грехи. И одновременно покрывал истинных врагов Самодержавия и России, таких как Герцен, Бакунин, Белинский, Булгарин. В доверие к Государю Императору Николаю Павловичу он втёрся с помощью бессовестного подлога.. Разбирая бумаги минувшего царствования, он, якобы, нашёл свою докладную, датированную 1821 годом, в которой раскрывались цели и задачи тайных обществ по свержению Самодержавия. Разумеется, бумагу эту он написал уже после разгрома декабристов и следствия по их делу и положил на стол Государю, пояснив, что вот каков я, докладывал, мол, но мер не приняли. И Николай, привыкший верить людям и просто не способный по своему характеру и воспитанию предположить такую подлость, поверил, что Бенкендорф верный слуга Престола. А преданных людей катастрофически не хватало. В правительстве были не только приспособленцы и карьеристы, но, зачастую, и открытые враги России, как, к примеру, тот же Нессельроде.

       Известный исследователь масонства В.Ф. Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство: от Петра I до наших дней» писал: «По вступлении на престол (Государя Императора Николая Первого – Н.Ш.) образовалось новое правительство. Масоны меняют свою тактику. Они тихо и незаметно окружают Императора своими людьми. Противники масонства путём интриги устраняются. Уходят в отставку граф Аракчеев, министр народного просвещения адмирал Шишков. Потерял всякое значение и архимандрит Фотий, но зато приблизились и заняли высокие посты ярые масоны: князь Волконский, министр Императорского двора, впоследствии светлейший князь и генерал-фельдмаршал; граф Чернышёв, военный министр (с 1827 по 1852 годы), позднее светлейший князь; Бенкендорф, шеф жандармов; Перовский, министр внутренних дел; статс-секретарь Панин, министр юстиции; генерал-адъютант Киселёв, министр государственных имуществ; Адлерберг, главноначальствующий над почтовым департаментом, позднее министр Императорского двора; светлейший князь Меншиков (проваливший в 1854 году оборону Крыма) – управляющий морским министерством. Сохранил своё значение, а в начале играл даже видную роль и бывший сотрудник Александра I граф В.П. Кочубей».

       Но как же тогда устояла Россия, если Государя окружали одни предатели и мерзавцы, жаждавшие её гибели? В книге В.Ф. Иванова мы находим ответ на этот вопрос:

       «Кроме преступников-масонов, у Государя были и верные слуги. Аракчеева, по проискам масонов, убрали. Но с падением Аракчеева не пали аракчеевские традиции и остались лица, в своё время выдвинутые Аракчеевым, пользовавшиеся его доверием. Таковы Дибич и Кляйнмихель, Паскевич, граф А.Ф. Орлов, брат декабриста М. Орлова. Граф А.Ф. Орлов в 1820 году при восстании семёновцев проявил верность и твёрдость. 14 декабря Орлов первый привёл свой полк, первый же двинулся в атаку против мятежников и вообще со своей энергией и решимостью много способствовал быстрому усмирению возмутившихся».

       Разгром декабристов и запрещение масонства заставили мечтателей о разорении России несколько поубавить свой пыл. На престоле твёрдо стоял Император-витязь, который не подавал надежд на скорую и лёгкую победу. Началась тщательная и осторожная подготовка к очередному государственному перевороту. Бенкендорф не случайно истребовал себе пост шефа жандармов. В его задачу входила борьба с революционными идеями, с вольнодумством, но именно с этим он и не вёл борьбу, умышленно закрывая глаза на всё антигосударственное. Он вёл борьбу с Пушкиным, потому что Пушкин представлял для масонства особую опасность. Ведь он с каждым годом всё более утверждался в роли народного вождя всей России, причём вождя, пламенно защищавшего Государя Императора.

       Орден русской интеллигенции открыл жестокую борьбу против Пушкина. В.Ф. Иванов писал: «Вдохновители гнусной кампании против Пушкина были граф и графиня Нессельроде, которые были связаны с главным палачом поэта Бенкендорфом. Граф Карл Нессельроде, ближайший и интимнейший друг Геккерна, как известно, гомосексуалиста, был немцем, ненавистником Русских, человеком ограниченного ума, но ловким интриганом, которого в России называли «австрийским министром Русских иностранных дел»… Графиня Нессельроде играла виднейшую роль в свете и при дворе. Она была представительницей космополитического, алигархического ареопага (собрание авторитетнейших лиц, как им казалось самим – ред.), который свои заседания имел в Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Миттерних в Вене и графини Нессельроде в Доме Министерства иностранных дел в Петербурге. Она ненавидела Пушкина, и он платил её тем же. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта (скорее подобие женщины) паче всего не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца, графа Гурьева, масона, бывшего министра финансов в царствование Императора Александра Первого, зарекомендовавшего себя корыстолюбием и служебными преступлениями:           

 

…Встарь Голицын мудрость весил,

Гурьев грабил весь народ.

 

       Графиня Нессельроде подталкивала Геккерна, злобно шипела, сплетничала и подогревала скандал. Из салона Нессельроде, чтобы очернить и тем скорее погубить поэта, шла гнуснейшая клевета о жестоком обращении Пушкина с женой, рассказывали о том, как он бьёт Наталию Николаевну (преждевременные роды жены поэта объяснялись ими же тем, что Пушкин бил её ногами по животу). Она же распускала слухи, что Пушкин тратит большие средства на светские удовольствия и балы, а в это время родные поэта бедствуют и обращаются за помощью, что будто бы у Пушкина связь с сестрой Наталии Николаевны – Александриной, а у Наталии Николаевны – с Царём и Дантесом и так далее».

       Таковой была надменная Нессельроде, мнившая себя аристократкой – на деле же самая характерная представительница великосветской дурно воспитанной черни, да к тому же весьма уродливая дочь, известной подлостью прославленного отца своего – Гурьева. Очень точно охарактеризовал Михаил Юрьевич Лермонтов в стихотворении «На смерть поэта» отвратительное сообщество черни.

       Эта шайка навозных червей, именующая себя русской интеллигенцией, стремилась всеми силами поссорить Александра Сергеевича Пушкина с Государем Императором Николаем Павловичем. Главными организаторами клеветы на поэта и Императора, а затем и убийства поэта и отравления Государя, были князья Долгоруков, Гагарин, Уваров и прочие.

       Крупнейший Русский исследователь масонства Василий Федорович Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство. От Петра Первого до наших дней», разоблачая шайку убийц Пушкина, писал:

       «Связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюблённости, молодые люди – все «высокой» аристократической марки – под руководством старого развратного канальи Геккерна легко и безпечно составили злобный умысел на честь и жизнь Пушкина.

       Выше этого кружка «астов» находились подстрекатели, интеллектуальные убийцы – «надменные потомки известной подлостью прославленных отцов» – вроде Нессельроде, Строгановых, Белосельских-Белозерских».

       Пушкин боролся с ними один на один.

 

                 «Семья «заставляет Искру скрежетать зубами…»

      

        В последние годы много пишут о невиновности Натальи Николаевны, которой, однако же, Русская поэтесса Марина Цветаева дала уничтожающую характеристику. Да и Анна Ахматова высказывала не раз своё нелицеприятное отношение к супруге поэта. Конечно, написано о Натальей Николаевне много. От оценок тех, кто её знал в детстве, до тех, кто видел на балах, которые она любила, чем, конечно, тревожила Пушкина.

       

        Не будем повторять сплетни и перечислять рассказы о встречах Натальи Николаевны с Дантесом, которые, порой, устраивала её родная сестра Екатерина, влюблённая в этого ублюдка и сожительствовавшая с ним до брака. Дело даже не в спорах о том было или не было близости между Дантесом и женой Пушкина. Скорее всего, даже наверняка, её и не было. Дело в соотносительном уровне самого Пушкина, Русского гения, и семьи его жены.

        Короткая, но очень ёмкая и уничтожающая характеристика дана этой пошловатой интеллигентской семейке Александрой Осиповной Смирновой-Россет:

       «Натали неохотно читала всё, что он (Пушкин) пишет, семья её так мало способна ценить Пушкина, что несколько более довольна с тех пор, как Государь сделал его историографом Империи и в особенности камер-юнкером.

       Они воображают, что это дало ему положение. Этот взгляд на вещи заставляет Искру (так Александра Осиповна называла Пушкина – ред.) скрежетать зубами и в то же время забавляет его. Ему говорили в семье жены: «Наконец-то вы как все! У вас есть официальное положение, впоследствии вы будете камергером, так как Государь к вам благоволит».

        Секрет успеха врагов Пушкина заключался в том, что они, будучи омерзительными по своей натуре человекообразными особями, смогли опереться на подобную им серость в окружении Пушкина. Именно серость – иначе не назовёшь. Да ещё и мягко сказано.

        Не нам судить Наталию Николаевну, супругу Пушкина. И всё же… Как она могла – нет, речь не об измене, измена не доказана – как она могла вообще не только разговаривать, а просто смотреть в сторону полного ничтожества Дантеса, человекообразной особи, не имеющей духовных качеств человека. Вот когда вспоминаются слова Льва Толстого: «Многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». О, если бы женщина, подобная Анне Григорьевне, была рядом с Пушкиным… Но об этом многим, очень многим писателям приходилось, да, наверное, приходится ныне только мечтать…

 

         Император, которого десятилетиями клеймили в нашей литературе, на самом деле был неизмеримо, несопоставимо выше всех, кто окружал Пушкина. Именно Николай Павлович по достоинству оценил Русского гения, сумел возвести на высоту необыкновенную, но вовсе не по чинам. Государь более других понимал, что не существует такого чина, который бы соответствовал величию национального Русского поэта.

       А семья жены радовалась не блистательным произведениям Пушкина, а придворному чину – чину, который мог получить и стяжатель, и обманщик, и любой червяк из великосветской черни.

       Все эти «велико» светские черви остались в истории лишь едва различимыми тёмными пятнами, плесенью, разъедающей светлое полотно картины великого прошлого России. Геккрены, Нессельроды, Дантесы и прочая нечисть вспоминаются с презрением, а многие их партнёры по «взаимной мужской влюблённости» и вовсе стёрты из памяти человечества, как не нужный мусор.

       Но Пушкин будет жить в веках, причём он будет жить не только в России – его имя известно и высоко почитаемо во всём мире, во всяком случае, в тех его уголках, где живут Сыны Человеческие, а не копошатся нелюди, подобные убившей его «велико» светской черни.

       Жена поэта открыла дорогу врагам Пушкина к его убийству вовсе не изменой, которой, как мы уже говорили, скорее всего, не было. Она облегчила им задачу тем, что сама не сумела оценить Пушкина по достоинству – помешало интеллигентское воспитание. Именно воспитание, а не образование. Лариса Черкашина пишет по этому поводу: «Архивные страницы хранят много доселе неизвестного о юных годах супруги великого поэта. В них – записи по русской истории, большая работа по мифологии. Знания 10-летней девочки по географии просто поразительны: подробно описывая, например, Китай, она упоминает все его провинции, рассказывает о государственном устройстве. В тетрадях – старинные пословицы, высказывания философов 18 века, собственные замечания и наблюдения. В основном по-французски. Но есть и целая тетрадь на русском, посвященная основам стихосложения с цитатами русских поэтов того времени. Знание и понимание поэзии поражают! А ведь девочке было тогда от 8 до 14-15 лет».
         Сохранились и документы, свидетельствующие о том, что она даже выступила против воли матери, когда та стала сомневаться относительно Пушкина. Пушкин сразу понял, в чём было дело. Он писал, что «госпожа Гончарова боится отдать свою дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у Государя». А ведь это было совсем не так. Пушкина ведь и ненавидели за то, что он встал по одну сторону баррикад с Николаем Павловичем в борьбе за Русскую Православную Державу.

         Да ведь и Наталия Николаевна понимала неправоту матери. 5 мая 1830 года перед самой помолвкой она обратилась за поддержкой к своему дедушке Афанасию Николаевичу Гончарову: «Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нём (Пушкине – НФ.) внушают, и умоляю Вас по любви Вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета!»

      Но что же стряслось? Почему она допустила, что создались причины для сплетен? Почему Пушкин в последние годы был в дурном настроении, ощущая тягостное одиночество?

         Как она могла не то что иметь какие-то дружеские отношения, а просто разговаривать с полным ничтожеством? По её положению жены Русского гения это европейское нечто должно было оставаться пустым местом, и даже до разговора с ним она не имела морального права опускаться – не стала бы ведь беседовать и кокетничать с крысой или червяком. Даже самым безобидным общением она роняла честь жены Русского гения и бросала на него тень. Она не имела права даже смотреть в сторону пошленького навозного червя Дантеса Геккерна.

        Во многом повинна в смерти поэта сестра Натальи Николаевны Екатерина, раболепствующая пред сим западным червём, подстраивавшая неожиданные для жены поэта встречи в своём доме. Для чего она это делала? Скорее всего, не по заданию враждебным сил, а из желания заслужить благосклонность своего ничтожного возлюбленного, ничтожество которого она не хотела, а может быть, по скудоумия, просто не в состоянии была оценить.

       Пушкина раздражало волокитство Дантеса, бесило то, что презренный сожитель развратного Геккерна смеет приближаться к его жене – к женщине, которую он любил. Наталья Николаевна так и не сумела осознать свою роль.

       Шайке убийц вовсе не нужно было, чтобы Дантес обязательно соблазнил жену Пушкина. Ей довольно было и того, что Наталья Николаевна не отвергала его ухаживаний. А далее уже всё вершилось с помощью самой отвратительной клеветы.

      

       Государь знал об охоте, организованной на Пушкина, и взял слово с поэта, что тот никогда не будет драться на дуэли. Но враги учли все варианты развития событий – они распространили столь омерзительную клевету, что Пушкин не выдержал. Честь для Русского гения была превыше всего.  

       Геккерн, как патологический трус, от дуэли уклонился. Пушкин вызвал Дантеса.

       Но даже после того, как поединок был предрешён, Пушкина ещё можно было спасти. И это попытался сделать только один единственный человек в России – Государь Император Николай Первый!

        Получив сведения о готовящейся дуэли, Император вызвал Бенкендорфа и строжайше приказал предотвратить дуэль: направить к назначенному месту наряды полиции, арестовать дуэлянтов и привезти их к нему в кабинет.

        Но Бенкендорф вместо того, чтобы немедля выполнить приказ Николая Первого, поспешил в салон Нессельроде, где встретился с княгиней Белосельской.

       – Что делать? – вопрошал он в отчаянии. – Я не могу не выполнить приказ Императора. – Это может мне стоить очень дорого!...

       – А вы его исполните! – весело сказала княгиня. – Пошлите наряды полиции не на Чёрную речку, а, скажем, в Екатерингоф… Поясните, будто получили сведения, что дуэль состоится там, – и, сжав костлявые, обтянутые кожей отвратительного цвета кулачки, уже жестоко прошипела: – Пушкин должен умереть!.. Должен… А вы будете вознаграждены нами…

        Салон Нессельроде ещё и потому ненавидел Пушкина, что жена его была признанной красавицей, а в салоне Нессельроде были одни сущие уроды и уродицы, словно со всей Европы там собрались грязь и мерзость – ведь, как известно, Бог шельму метит.

        Как знать, остался бы жив наш Русский гений, если б Дантес дал промах.

        Писатель Дмитрий Мережковский отметил: «Борьба приняла особенно мучительные формы, когда дух пошлости вошел в его собственный дом в лице родственников жены. У Наталии Гончаровой была наружность Мадонны Перуджино и душа, созданная, чтобы услаждать долю петербургского чиновника тридцатых годов. Пушкин чувствовал, что приближается к развязке, к последнему действию трагедии.

        Незадолго перед смертью он говорил Смирновой, собиравшейся за границу: «увезите меня в одном из ваших чемоданов, ваш же боярин Николай меня соблазняет. Не далее как вчера он советовал мне поговорить с государем, сообщить ему о всех моих невзгодах, просить заграничного отпуска. Но всё семейство поднимет гвалт. Я смотрю на Неву, и мне безумно хочется доплыть до Кронштадта, вскарабкаться на пароход... Если бы я это сделал, что бы сказали? Сказали бы: он корчит из себя Байрона. Мне кажется, что мне сильнее хочется уехать очень, очень далеко, чем в ранней молодости, когда я просидел два года в Михайловском, один на один с Ариной, вместо всякого общества. Впрочем, у меня есть предчувствия, я думаю, что уже недолго проживу. Со времени кончины моей матери я много думаю о смерти, я уже в первой молодости много думал о ней».

         Проситься за границу Русский гений, Русский по духу и мировоззрению поэт мог только в положении, которое действительно стало для него безвыходным. Светская чернь травить умеет. Превратившись в орден русской интеллигенции, она впоследствии значительно усовершенствовала эти свои низменные, недостойные Homo sapiens – человека разумного и не просто… а человека Русского мира, Русской цивилизации. Но заявляя так, я помню слова великого Достоевского: «Русские без Бога – дрянь». Но Пушкин был с Богом в сердце. Это уже доказано многими исследователями, и в книге уже упоминалось об этом в предыдущих главах.

        С Богом в сердце был и Государь. Известно, что, узнав о ранении поэта, Император Николай Павлович не скрывал своего гнева и негодования.

        – Я всё знаю, – жёстко выговаривал он Бенкендорфу. – Полиция не выполнила моего приказа и своего долга. Вы – убийца!

        – Я думал… Я посылал наряды в Екатерингоф, – лепетал жестокосердный, а оттого ещё более трусливый Бенкендорф, – Я думал, что дуэль там…

       – Вы не могли не знать, что дуэль была назначена на Чёрной речке. Вы обязаны были повсюду разослать наряды!

 

       Пушкин чувствовал приближение неотвратимой развязки. Он просился за границу! Можно себе представить, как допекла его «велико»светская чернь дома! Ведь он не любил Запад, не любил за пресловутую демократию, о котором в 1836 году писал в своём журнале «Современник»:

       «С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политические происшествия тому виною: Америка спокойно совершает своё поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим её положением, гордая своими учреждениями.

        Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными.

Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве.

        Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принуждённый к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

.       В книге «Россия перед вторым Пришествием», вышедшей несколькими изданиями уже после развала СССР, помещены пророчества современного старца, озвученные в 1990 году: «Горе возлюбившим Вавилон Запада и роскошь его и высоту его на краю Запада, небоскрёбы его… В один час придёт Суд на него и погибель его, – только дым от него будет до неба…».

        А ведь Пушкин предвидел гибель Запада и предсказывал «век сияния Руси»
       Вавилон… Он считается одним из главных отрицательных образов Апокалипсиса – «великая блудница», которая по словам современного священника Андрея Горбунова, «растлила землю любодейством своим, яростным вином блудодеяния своего напоила всех живущих на земле, все народы… Вавилон, город великий, царствующий над земными царями, мать блудницам и мерзостям земным». Многие нынешние православные духовные деятели полагают, что новый Вавилон – это Соединенные Штаты Америки, а ещё точнее – Нью-Йорк. Одним словом нынешний Вавилон это в первую очередь США, а в целом – вся американизированная «современная западная цивилизация. Это теперь… Но Пушкин раскусил «мертвечину США», тогда это были Североамериканские соединённые штаты, ещё в первой половине XIXвека.
       11 сентября 2001 годы мы были свидетелями пришедшей «в один час» гибели небоскрёбов, от которых остался лишь дым, восходящий к небу. А не было ли то событие последним предупреждением Всевышнего Соединённым Штатам Америки?
       Известный современный церковный деятель протоиерей Александр Шаргунов, отозвался на это событие статье в журнале «Русский Дом»: «Нью-Йорк не раз называли Новым Вавилоном. Вавилон, по толкованию Святых Отцов, с одной стороны – «блудница», с другой – реальный город, построенный по последнему слову техники. Это всё та же внешняя «христианская цивилизация», которая имеет чисто внешние достижения в науке и технике при стремительно возрастающем духовно-нравственном распаде и которую антихрист доведёт до предела…
       Перед нами приоткрывается, не открывается во всей полноте, но только приоткрывается 18-я глава Апокалипсиса. Пожар, о котором говорится в этой главе, должен быть чем-то необыкновенным, так что стоящие вдали видят дым от пожара. Три раза в этой главе повторяется выражение: «В один час погибло такое богатство!» Буквально в течение одного часа произошло крушение башен Всемирного торгового центра на глазах у всех…
       Очевидно, приближается исполнение всего остального, о чём говорит Апокалипсис… Один Бог знает, когда произойдёт окончательное падение Вавилона, города великого. Но то, что произошло сегодня, – может быть, последнее предупреждение».
       Священник далее поясняет: «Библейский образ Вавилона ёмок и многогранен. Слово «Вавилон» буквально означает «смешение». Современные толкователи находят, что исторический Вавилон – этот первый в истории человечества мегаполис – прообразовал такие явления, как мировое масонство, США (как конгломерат, смешение рас и народов, утративших свои расовые, национальные, культурные корни), «общечеловечество», управляемое в соответствии с «новым мировым порядком». Вавилон немыслим без блуда телесного и духовного, поэтому и апокалипсический Вавилон неотделим от понятия «великой блудницы». Архиепископ Аверкий (Таушев) писал: «Некоторые современные толкователи полагают, что Вавилон действительно будет каким-то громадным городом, мировым центром, столицею царства антихриста, который будет отличаться богатством и вместе с тем крайней развращенностью нравов, чем вообще всегда отличались большие города».
       Далее священник Андрей Горбунов приводит в подтверждение своих слов цитату из статьи известного священнослужителя, протоиерея Валентина Асмуса, «История есть суд Божий», опубликованной в газете «Завтра»  после начала военной агрессии США против Ирака: «Символическое столкновение: новый Вавилон, плутократическая Великая Блудница, матерь блудниц (Откр. 17, 1, 5) всей своей чудовищной сатанинской мощью обрушивается на землю древнего Вавилона… Речь идёт об установлении сатанинского, антихристова духовного диктата. Американская обезьяна (подчеловек в квадрате многократно ухудшенный вариант современного западноевропейского подчеловека) хочет претворить всё человечество в свой образ и подобие, силой навязывает всем свою ублюдочную идеологию (под видом мифологических «общечеловеческих ценностей»), свою дегенеративную культуру. И, кажется, нет силы, способной остановить это апокалипсическое сползание в бездну…
       В страшные дни новой мировой схватки христианам всех стран остается молиться о скорейшей погибели Америки – средоточия мирового зла. Не нужно придумывать слова этих молитв – достаточно взять указатель к Библии и собрать все, что сказано о Вавилоне. Горе тебе, Вавилон, город крепкий! Пал Вавилон великий». 

"Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице..."

 
       Священник Андрей Горбунов указал далее: Апокалипсическая блудница (США) «сидит на семи горах» – т. е. руководит «большой семёркой», о которой сказано в 17 главе Откровения: «Семь голов [зверя] суть семь гор, на которых сидит жена».
       Однако, этот исторический период, когда миром правит «большая семёрка» («семь голов» апокалиптического зверя, которые суть «семь царей» – глав государств), при ведущей роли США, очевидно, подходит к концу. В последнее время говорилось уже об «обострении противоречий» между США и Европой, о «расколе» внутри «большой семёрки», о «кризисе отношений» между Европой и Соединенными Штатами, который всё больше приобретает, по мнению экспертов-международников, «фундаментально-глобальный характер».
       Интересно, что эти пророчества совпадают с предсказаниями известной ясновидящей Малахат Назаровой, опубликованными в № 1 журнала «Чудеса и приключения» за 2006 год. Эта ясновидящая, как указал Валерий Цеюков, который вёл с ней беседу, точно предрекла в своё «и развал СССР, и Карабахский конфликт, и войну в Чечне, и «Норд-Ост», и Беслан» и события 11 сентября 2001 года в США и страшное цунами в Индийском океане. На вопрос о судьбе США, Малахат Назарова ответила:
       «Эту страну ждут крупные перемены, серьёзные природные катаклизмы. Их будет девять. Четыре из них – крупные, с многочисленными человеческими жертвами. Произойдут они в ближайшие год-полтора».
       Валерий Цеюков спросил и о Третьей мировой войне. Ясновидящяя ответила: «Если конфликты между странами, такие, например, как между США и Ираном, удастся погасить, то никакой войны мирового масштаба не будет. К тому же разрушительные стихийные бедствия отвлекут мысли многих государственных деятелей от войны. Им будет некогда вынашивать планы вторжения в другие государства. Необходимо будет срочно восстанавливать всё, что разрушила стихия».
       Существуют также пророчества о том, что США в период правления 44 -го президента женщины распадутся на три государства и потеряют былое значение в мире. Россия же вновь объединит все 15 союзных республик.
       Что ж, ещё в древности, во «Влесовой книге» говорилось о благоприятных для нашего народу временах, когда к нам повернётся «Сварожий круг». В связи с этим, интересно предсказание Малахат Назаровой о том, климат в Москве поменяется, будет тепло, как в Дубае, а «воздух будет чистым и здоровым, лекарством для лёгких».
       Ну а США надлежит испытать все ужасы, о которых говорится в Священном Писании. И поделом. 
       Священник Андрей Горбунов приводит предсказания о том, что США падут под ударами международной закулисы, то есть будут уничтожены теми, кто создавал их и направлял вершить зло во всём мире. «Сейчас они ещё продолжают пользоваться находящейся под их контролем Америкой – как орудием для достижения своих целей, но скоро они устранят ее (во всяком случае, она перестанет быть «преобладающим царством». Старец Таврион называл Америку лающим псом, а старец Антоний (точнее, старец, названный Антонием в книге «Духовные беседы и наставления старца Антония») – дубиной в руках мирового сионизма (хозяина «лающего пса»).
       По словам священника Андрея Горбунова, «ещё св. Андрей Кесарийский весьма недоумевал по поводу предсказания Апокалипсиса о том, что сами же слуги сатаны (десять царей), борющиеся против Христа, разрушат богопротивный Вавилон».
       «Для меня кажется удивительным, – писал Андрей Кесарийский в «Толковании на Апокалипсис», – как враг и мститель – диавол поможет управляемым десяти рогам ополчиться и вооружиться на любящего благо и добродетели Христа, Бога нашего, а также опустошить отступивший от божественных заповедей и подчинившийся его прельщениям многолюдный город, и, подобно зверю, насытиться его кровью».
       Интересны и дальнейшие рассуждения автора статьи. В 17 главе Апокалипсиса сказано, что десять рогов зверя «возненавидят блудницу, и разорят её, и обнажат, и плоть её съедят, и сожгут её в огне; потому что Бог положил им на сердце исполнить волю Его [т. е. Бог для наказания грешников попустил осуществление планов главарей закулисы по разрушению Нью-Вавилона (США)], исполнить одну волю, и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии», – т. е. после непродолжительного (три с половиной года, по толкованиям Святых отцов) царствования антихриста наступят предреченные словом Божиим кончина мира и Страшный суд. Выражение «положил Бог на сердце» на языке Священного Писания означает именно попущение Божие, подобно тому, как в Ветхом Завете сказано, что «Господь ожесточил сердце фараона» (Исх. 9, 12). Итак, Апокалипсис говорит о том, что разрушение США (и, в частности, Нью-Йорка – начиная с провокации 11 сентября 2001 года, которая развязала мировой закулисе руки для тотальной войны с целью установления «нового мирового порядка») происходит по решению высшего органа закулисы («Верховного совета мира»), стремящегося к мировому господству. В качестве удобного прикрытия этой цели выдвинута «необходимость» противостояния мифическому (точнее, созданному и финансируемому теми же структурами закулисы) «международному терроризму», т. е.  необходимость борьбы за «мир и безопасность», о чем предсказал апостол Павел. Америка же, по некоторым пророчествам, исчезнет, как континент… В 18 главе Апокалипсиса, содержащей описание гибели Нью-Вавилона (или «суда над великой блудницей»), можно увидеть указания на некоторые характерные черты «американизма»: «Повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его; и голоса играющих на гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет». - Это, видимо, об американской музыкальной индустрии: джаз, рок-, поп-музыка и т. д. «Не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества» («Художество», в данном случае, – это ремесло, а «художник» – ремесленник, производитель товаров. То есть не будет уже всей огромной американской системы, производящей многообразные и многочисленные товары и оказывающей услуги. «И шума жерновов не слышно уже будет в тебе». – Это о производстве продуктов питания.
      Далее священник размышляет над пророчеством 18-й главы Апокалипсиса, в которой говорится о наказании Вавилона, и приводит в дополнение предсказания, содержащиеся в книге «Духовные беседы и наставления старца Антония» (часть 1). Там указывается на всевозможные технические катастрофы, которые станут порождением созданной человеком индутрии, разрушающей землю.
       Старец Антоний указал: «Система существования, по сути, сатанистская, ибо абсолютно противоречит законам Божьим, начнёт ломаться. Будут падать самолеты, тонуть корабли, взрываться атомные станции, химические заводы. И всё это будет на фоне страшных природных явлений, которые будут происходить по всей земле, но особенно сильно – в Америке. Это ураганы невиданной силы, землетрясения, жесточайшие засухи и, наоборот, потопообразные ливни. Будет стерт с лица земли жуткий монстр, современный Содом – Нью-Йорк. Не останется без возмездия и Гоморра – Лос-Анджелес… Наиболее страшными последствиями разъяренная природа грозит городам, ибо они полностью оторвались от неё. Одно разрушение вавилонской башни, современного дома, и сотни погребенных без покаяния и причастия, сотни погибших душ».
      Во 2 части «Духовных бесед и наставлений старца Антония» помещено предсказание о суде над Америкой: «Видел я своё видение о событиях, имеющих предшествовать концу мира, – современный Содом, Нью-Йорк, в огне… Печь адская, развалины и неисчислимые жертвы… Но жертвы ли? Жертва всегда чиста. Там же гибли осквернённые, не сохранившие своей чистоты, отвергшие истину и ввергшие себя в пучину человеческих, считай – бесовских – суемудрений. Они, пытающиеся создать новое подобие Вавилонской башни, этакого процветающего государства без Бога, вне Его Закона, и будут первыми жертвами его. Жертвами своих правителей, к тому же. В качестве одной из ступеней к мировому господству власти принесут на алтарь Ваалов жизни своих соотечественников. Эти власти, состоящие из людей, исповедующих иудаизм, выродившийся в сатанизм, в ожидании лжемессии-антихриста пойдут на всё, чтобы вызвать войны и трагедии мирового значения. Но огонь и разрушение от него – ещё не конец, а только начало. Ибо первоначальный огонь и разрушение вавилонских башен нового времени взрывом – дело рук человеческих, хоть и по попущению Божию. Это злодеяние, как особо тяжкий грех, вызовет и природные негоразды. Взрыв в море произведёт огромную волну, которая зальёт новозаветный Содом. Гоморра же будет уже вскоре подвергаться разрушению от страшных морских бурь, от воды».
       Интересное замечание делает священник Андрей Горбунов в конце публикации: Автор книги «Духовные беседы и наставления  старца Антония», ныне покойный священник Александр Краснов (эта фамилия – псевдоним), сообщил однажды автору настоящей статьи, что предсказания старца, названного в книге Антонием, – например, предсказания о гибели нью-йоркских небоскребов («вавилонских башен») и об урагане и наводнении в Новом Орлеане, – были, на самом деле, более конкретными, более детальными, но отец Александр не решился тогда, при написании книги, изложить их со всеми подробностями».
       Но что же Россия? Что будет с Россией, когда начнутся все эти беды Запада? Кроме наиболее почитаемых нами преподобного Авеля-прорицателя и святого преподобного Серафима Саровского, святого праведного Иоанна Кронштадтского и преподобного Лаврентия Черниговского, о судьбе России пророчествовали многие старцы и старицы. Проведём некоторый краткий обзор таких пророчеств.
       Схимонахиня Нила, ушедшая из жизни в 1999 году, на вопрос, не поздно ли сегодня возводить новые храмы, когда близятся последние времена, отвечала: «Уже поздно. Но Господь продлил время для России». Говаривала она частенько и о том, что Господь может отложить исполнение пророчеств. Это зависит от молитвенного настроя верующих, от чистоты всенародного покаяния, от уровня духовности нашей жизни. Схимонахиня учила: «Работа в руках, а молитва в устах! Молитва прежде всего… Мир держится молитвой. Если хотя бы на час молитва прекратиться, то мир перестанет существовать. И особенно нужна молитва ночная, она более других угодна Богу. Самый великий и трудный подвиг – молиться за людей… Всё, что посылается, надо делать перед оком Божиим, с памятью о Божией Матери, с обращённостью к Ним. Не внешние труды нужны, а более всего – очищение сердца. Не позволять себе никакого лукавства, быть открытым с людьми. И ничего о себе не думать».
       Когда одна монахиня, приехавшая к матушке Ниле из Сибири, рассказала о том, как было страшно в самолёте из-за неполадок двигателя, та сказала ей: «Больше в самолётах не летайте, ненадёжно это сейчас, а дальше ещё опаснее будет. Лучше поездом».
       Мы почти ежедневно слышим о разного рода катастрофах то в Турции, то в Египте, которые случаются с нашими туристами, слышим о гибели людей. А, между тем, Богоугодны ли подобные путешествия? Разве мы уже познакомились со всеми святыми местами, да и вообще со всеми достопримечательностями родной земли?
       Схимонахиня Нила не благословляла даже поездки на Святую Землю, говоря: «Сколько в России святых мест, где вы не бывали! Преподобный Сергий не ходил на Святую землю, а его молитвами наша Русская Земля освятилась. Царство Божие внутри нас есть – и господь должен жить в нас. Поэтому и Иерусалим должен быть в сердце, внутри нас. Господь не заповедал ездить на Святую Землю…».
       Ополчалась матушка и на мужикоподобную женскую моду: «Нельзя женщинам надевать мужскую одежду, а мужчинам – женскую. За это отвечать придётся перед Господом. Сами не носите и других останавливайте. И знайте, женщины, носящие брюки, во время грядущей войны будут призваны в армию – и не многие вернутся…»
       Она ещё не застала полного уродства, заключающегося в полуспущенных штанах, которые теперь носят некоторые наши неумные американообразные обезьяны. Девушек стройных, у которых, как говорят, ноги от ушей растут, эти брюки делают коротконожками – таков оптический эффект. Ну а у тех, у кого фигура и без того не имеет идеальной пропорции, превращаются в каракатиц, с вываленным для демонстрации, зачастую, мягко говоря, очень некрасивым задним местом. Студенты на лекциях придумали против этого безобразия оригинальную шутку. Набирают мелких монеток и забрасывают за оттопыренный край брюк. Поскольку за счёт уродливого покроя брюки не плотно прилегают к телу, монетки делают своё дело – они с грохотом сыплются на пол, когда такая «модница» встаёт, или заставляют ерзать и чесаться, выковыривая из задней части тела презренный металл.
       Но, увы, у тех, кто серьёзно и опасно болен западничеством и американизмом, разум повреждается с колоссальной быстротой, а потому достучаться до сердца такой особи, произошедшей от того существа, о коем говорил Дарвин, очень и очень сложно.
       Пророчества схимонахини Нилы не всегда бывали оптимистичными – говорила она и трудных временах для верующих, и о скорбях, и о голоде, но говорила не для того, чтобы испугать, а напротив, чтобы укрепить в вере: «Всё могу в укрепляющем мя Господе. И ничего не страшитесь, дети, не надо бояться того, что будет или может быть, или даже должно случиться по пророчеству людей Божиих. Господь сильнее всех и всего, Он подаст помощь в испытаниях, даст силу потерпеть и смирит, когда нужно. Лишь бы мы были послушны святой его воле. Просите Заступницу усердно, и Она не оставит вас.
       Преподобный Лаврентий Черниговский предрекал: «Наступает последнее время, когда и духовенство увлечется мирским суетным богатством. Они будут иметь машины и дачи, будут посещать курортные места, а молитва Исусова отнимется! Они и забудут о ней! Потом они сами пойдут не той дорогой, которой нужно идти, а людей малодушных поведут за собой! Но вы будьте мудры и рассудительны. Красивые их слова слушайте, а делам их не следуйте!
И вам я говорю и очень сожалею об этом, что вы будете покупать дома, убивать время на уборку больших красивых монастырских помещений. А на молитву у вас не будет хватать времени, хотя давали обет не стяжательства!
Спастись в последнее время не трудно, но мудро. Кто преодолеет все эти искушения, тот и спасется! Тот и будет в числе первых. Прежние будут как светильники, а последние – как солнце. Вам и обители приготовлены другие. А вы слушайте да на ус мотайте!»
       Батюшка заповедал: молиться и поститься. В Праздники Великие и в Воскресенья ни в коем случае не работать: хоть град с неба, а пускай всё на месте стоит. Среду и пятницу, и все посты Батюшка велел соблюдать строго. Многим благословлял поститься в понедельник наравне со средой и пятницей и некоторым не вкушать мясной пищи, говоря: «Царство Божие не брашно и не питие».
       Схиархимандрит Феофан вспоминал, что преподобный Лаврентий Черниговской с улыбкой радостной говорил:
       «Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили Помазанника Божия Царя, церкви Православные и монастыри, сонм мучеников и исповедников святых и всё русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие. И что много лет восхваляли и ублажали, и ходили на поклонение разрушителя страны – советско-безбожного идола. Батюшка сказал, что когда Ленина бесы втащили в ад, тогда бесам было большое ликование, торжество в аде…
       Россия вместе со всеми славянскими народами и землями составит могучее Царство. Окормлять его будет Царь Православный Божий Помазанник. В России исчезнут все расколы и ереси. Гонения на Церковь Православную не будет. Господь Святую Русь помилует за то, что в ней было страшное предантихристово время. Просиял великий полк Мучеников и Исповедников, начиная с самого высшего духовного и гражданского чина митрополита и царя, священника и монаха, младенца и даже грудного дитя и кончая мирским человеком. Все они умоляют Господа Бога Царя Сил, Царя Царствующих а Пресвятой Троице славимого Отца и Сына и Святаго Духа. Нужно твердо знать, что Россия – жребий Царица Небесныя и Она о Ней заботится и ходатайствует о Ней сугубо. Весь сонм Святых русских с Богородицей просят пощадить Россию. В России будет процветание Веры и прежнее ликование (только на малое время, ибо придет Страшный Судия судить живых и мертвых). Русского Православного Царя будет бояться даже сам антихрист. А другие все страны, кроме России и славянских земель, будут под властью антихриста и испытают все ужасы и муки, написанные в Священном Писании. Россия, кайся, прославляй, ликуя, Бога и пой Ему: Алилуя».
       А что же Россия? Святой преподобный Серафим Саровский предрекал: «Россия претерпит много бед и путем великих страданий вновь обретет великую славу…» Авель прорицал: «Россия процветет аки крин небесный». Иеромонах Анатолий Младший еще в феврале 1917 года писал, что «явлено будет великое чудо Божие… И все щепки и обломки, волею Божией и силой Его, соберутся и соединятся и воссоздастся корабль Россия в своей красе и пойдет своим путем, Богом предназначенным…» Иеромонах Нектарий в 1920 году писал: «Россия воспрянет и будет материально не богата, но духом  богата…» и прибавлял: «Если в России сохранится хоть немного верных православных, Бог её помилует, а у нас такие праведники есть». Схимонах Антоний (Чернов) указывал, что «Русское государство будет меньшим, чем Империя».

       Впрочем, я несколько отклонился от главной темы, чтобы донести информацию и силе пророчеств и их неотвратимом исполнении. И потом, горести и печали завершающих глав, посвящённых убийству Пушкина киллером, явившимся с Запада, должны же быть хоть как-то компенсированы точными данными о неотвратимости возмездия злодеям.

      Ну а пророчества Александра Сергеевича Пушкина о «веке сияния Руси», безусловно, исполнятся.

 

«…Поединок… до гибели или ранения…»

                                                                                           

       Тут бы справедливо уточнить: «до гибели или ранения ПУШКИНА!!!». Именно Пушкина! Дантес был надёжно защищён. Его сразить было невозможно. Дуэль именно и задумывалась для того, чтобы устранить Пушкина путём, либо его убийства, либо смертельного ранения, которое приведёт к смерти… Ну а теперь обо всём этом подробно…

       Кто организовал убийство Пушкина? Русские? Нет… Во главе шайки ублюдков стояли супруги Нессельроде, Бенкендорф, Геккерн и прочие, им подобные нелюди. В киллеры был избран француз Дантес, «вышедший замуж» за Геккерна. Для «лечения» в случае ранения назначен Аренд.

       Даже секундантом был инородец, Данзас Константин Карлович – лицеист, то есть человек, уже с лицейской скамьи настроенный враждебно ко всему Русскому. В словаре «Брокгауза и Эфрона» говорится, что он обладал хладнокровием. С его слов была составлена брошюра «Последние дни жизни и кончина А.С. Пушкина». Свидетель… Единственный свидетель со стороны поэта, да и тот лицеист. Он был предан суду и приговорён к двухмесячному содержанию на гауптвахте. В условиях, когда Бенкендорф был в числе организаторов убийства, и то вынуждены были признать Данзаса виновным. Правда, вместо виселицы – всего два месяца гауптвахты, а потом ссылка на Кавказ, туда же, куда был направлен Лермонтов. И там опять убийство поэта! Как знать, не приложил ли и там руку этот Карлович.

       Какова же роль Данзаса? Он, де, несчастный, пишут интеллигенты. На его глазах был убит друг… Нет, господа. На его глазах был убит не просто друг. На его глазах Запад расправился с Русским гением, с Солнцем Русской поэзии. Да только ли поэзии?! Блистательна была проза Пушкина, великолепны его исторические произведения, уникальны его пророчества, которые и по сей день вызывают много споров. Причина споров – страх врагов России перед тем, что заповедал поэт. Пряча головы, подобно страусам, они твердят, что Пушкин никаких пророчеств не оставлял, что всё это глупости, словно тем самым можно изменить предначертания свыше.

      Так кто же таков Дантес? Француз, сын эльзасского помещика гомосексуалист Дантес в конце 1833 года прибывает в Россию «делать карьеру». В 1834 году он – корнет, в январе 1836 года – поручик кавалергардского полка. В мае 1836 года он «выходит замуж» за голландского посланника Луи Геккерна. В 1835 году он, которому не нужны женщины, ибо он сам полуженщина, нацеливается на жену Пушкина, хотя имеет успех у многих представительниц «велико» светской черни, для коих, в связи со смещением мировоззрения и миросозерцания, лишь тот хорош, кто иноземец, тем паче француз.

       А вот мнение Михаила Давидова, высказанное в статье «Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга», опубликованного в номере первом журнал «Урал» за 2006 год:

       «На службе поручик Дантес не проявлял большого усердия. По данным полкового архива, Дантес «оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером». Из полкового приказа от 19 ноября 1836 г. явствует, что он «неоднократно подвергался выговорам за неисполнение своих обязанностей, за что уже и был несколько раз наряжаем без очереди дежурным при дивизионе». За три года службы в полку поручик Дантес получил 44 взыскания!

       С 1834 г. Дантес стал появляться в обществе с голландским посланником бароном Луи Геккерном, хитрым и искусным дипломатом, мастером интриг, которого не очень любили в Петербурге. Разница в возрасте между Дантесом и Геккерном была сравнительно небольшой (Луи Геккерн был 1792 года рождения). Поэтому многие были удивлены, когда в мае 1836 г. Геккерн усыновил Дантеса. Жорж Дантес принял имя, титул и герб барона Геккерна и стал наследником всего его имущества. Секрет этого усыновления объясняется гомосексуальной связью «отца» и «сына». Однополчанин и друг Дантеса князь А.В. Трубецкой впоследствии вспоминал о сослуживце: «За ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним». На гомосексуальную связь между Луи Геккерном и Дантесом также намекал в своем донесении Меттерниху австрийский посол в России граф Фикельмон».

       Враги России понимали, кто такой Пушкин, они боятся его гения, уничтожающего их. Неужели не понимал этого секундант? Как он мог, как посмел хладнокровно сопровождать Русского национального гения к месту казни? Быть может, потому и был хладнокровен, что не был Русским и не имел способностей оценить величия творчества Пушкина? Для того, чтобы наверняка убить, выбрали такое расстояние, чтобы промахнуться было невозможно. Тем более Дантес был хорошо подготовленным стрелком. И всё же он не убил, а ранил! Видно, поджилки тряслись, потому и не сумел убить наповал сразу, хотя убивал на лету голубей.      

        Киллер, хоть и недомужчинка, но стрелял метко. Тут всё продумано.

        А секундант? Единственный человек на дуэли, который должен отстаивать интересы Пушкина. Кто он?

 

        Данзас согласился быть секундантом, то есть свидетелем убийства. Да, по негласному кодексу чести вроде бы это обычно и не возбранялось, хотя дуэлянты и свидетели по закону должны были подвергаться суровым наказаниям, вплоть до повешения. Но неужели Данзас не понимал, что случай необычный? Неужели он не видел, что готовится не просто дуэль – готовится подлое убийство, что выбраны жесточайшие условия, когда дуэль практически не может окончиться бескровно.

       Неужели он не понимал, что убийство, которое замыслили ещё в 1727 году, готовили специально, ведь близился 25-летний юбилей позора Франции в России. Сам Данзас благополучно прожил 70 лет… Пушкин погиб на 38 году жизни.

        Сразу возникает вопрос: почему Данзас, если он действительно был другом Александра Сергеевича, почему отвёз Пушкина на Чёрную речку, а не в Зимний Дворец к Императору? Почему он молча созерцал, как готовится убийство, почему, если был храбр, если действительно любил Россию и Пушкина, что очень сомнительно, не принял удар на себя, почему не разрядил пистолет в Дантеса? Просто Данзас не был другом Пушкина. Разве что завистником… Да и он, как лицеист-инородец не мог оценить гений Пушкина… И вот недавно я нашёл доказательное подтверждение своим выводам о Данзасе.

       Доцент Пермской медицинской академии Михаил Иванович Давидов, долгие годы занимавшийся изучением обстоятельств гибели Пушкина, Лермонтова и других русских писателей, опубликовал в 1-м номере журнала «Урал» за 2006 год историческое исследование: «Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга». В материале приведены факты о поведении Данзаса, как секунданта:

       «Следует заметить, что секундант Пушкина Данзас никогда не был другом Александра Сергеевича и даже внутренне был чужд ему. Он не пытался ни расстроить поединок, как это сделали, к примеру, в ноябре 1836 г. Жуковский и другие друзья поэта, ни смягчить его условия. Вместе с секундантом противника Д’Аршиаком он пунктуально занялся организацией дуэли a outrance, то есть до смертельного исхода. То, что Данзас не расстроил дуэль и не сохранил таким образом жизнь великому поэту России, ему не могли простить до последних своих дней товарищи по Лицею. Ссыльный декабрист Иван Пущин негодовал: «Если бы я был на месте Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь...».

       Тут автор, подойдя к описанию дуэли добросовестнейшим, по сравнению со многими другими исследователи, образом на основе документов доказал то, что как будто бы и вытекало из хода событий, но… всё путала настоятельная просьба самого Пушкина простить Данзаса…

       Но читаем далее о том, как вёл себя лицеист и инородец Данзас, который даже не попытался хоть как-то облегчить условия поединка, поистине смертельного.

       «1. Противники становятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 5 шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.

       2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

       3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.

       4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

       5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

       6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий».

       Поединок был, как видим, полностью подстроен под Дантеса, который заранее всё продумал, вплоть для упреждающего выстрела ещё на подходе к барьеру. В случае его промаха, Пушкину пришлось бы стрелять с дистанции, на которой он находился в момент выстрела киллера, хоть и одетого в надёжную кольчугу, но всё же и в этом положении опасавшегося за свою драгоценную жизнь. А как иначе мог действовать «жена Геккрена»? По-европейски, не иначе…

        Поединок должен был продолжаться до гибели или ранения, столь тяжёлого, при котором уже невозможно было отвечать.

       Далее автор указал:

       «Использовались гладкоствольные, крупнокалиберные дуэльные пистолеты системы Лепажа, с круглой свинцовой пулей диаметром 1,2 см и массой 17,6 г. Сохранились и экспонируются в музеях14 запасная пуля, взятая из жилетного кармана раненого Пушкина, и пистолеты, на которых стрелялись Пушкин с Дантесом. Это оружие характеризовалось кучным, точным боем, и с расстояния 10 шагов (около 6,5 м) таким отличным стрелкам, как Пушкин и Дантес, промахнуться было практически невозможно. Большое значение имел выбор тактики ведения боя, в частности, учитывая характер оружия, небольшое расстояние между дуэлянтами и превосходную стрелковую подготовку обоих, явное преимущество получал противник, выстреливший первым. Дантесу, вероятно, была известна манера ведения боя Пушкиным, который в предыдущих дуэлях никогда не стрелял первым.

       Шёл 5-й час вечера… По сигналу Данзаса… соперники начали сближаться. Пушкин стремительно вышел к барьеру и, несколько повернувшись туловищем, начал целиться в сердце Дантеса. Однако попасть в движущуюся мишень сложнее, и, очевидно, Пушкин ждал окончания подхода соперника к барьеру, чтобы затем сразу сделать выстрел. Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя 1 шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около 7 метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич ещё не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперёд, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены…»

        Далее уже известно, что Пушкин нашёл в себе силы произвести выстрел, но пуля не пробила кольчугу, хотя и сбила с ног Дантеса.

        Автор писал ещё до обнародования сведений о применении Дантесом кольчуги, но, тем не менее, высказал предположение, что был какой-то защитный предмет, помешавший гибели Дантеса:

       «В связи с изложенным, зная непорядочность Геккернов, можно ли допустить, что вместо пуговицы был какой-то иной, защищающий тело, предмет? По кодексу дуэльных поединков, стреляющиеся на пистолетах не имели права надевать крахмальное белье, верхнее платье их не должно было состоять из плотных тканей, полагалось снимать с себя медали, медальоны, пояса, помочи, вынуть из карманов кошельки, ключи, бумажники и вообще все, что могло задержать пулю. Свой вопрос оставим открытым».

       Ну и далее о том, что «один только Пушкин вёл себя достойно на дуэли.

       Несмотря на ранение, вызвавшее кровотечение «Секунданты пассивно наблюдали за раненым, отмечая бледность лица, кистей рук, «расширенный взгляд» (расширение зрачков). Через несколько минут раненый сам пришел в сознание. Врача на дуэль не приглашали, перевязочные средства и медикаменты не захватили. Первая помощь поэтому не была оказана, перевязка не сделана. Это была серьёзная ошибка секунданта, оправдать которую нельзя».

        Конечно же, это была не ошибка. С одной стороны, стороны киллера, уверенность, что врач Дантесу не понадобится, ну а Пушкину врача предоставлять не нужно, поскольку поставлена задача его убить. С другой, со стороны Пушкина, полное равнодушие Данзаса к судьбе Пушкина. Он даже не позаботился о враче.

       И далее, цитирую:

       «Придя в сознание, Пушкин не мог передвигаться самостоятельно (шок, массивная кровопотеря). Носилок и щита не было. Больного с поврежденным тазом подняли с земли и вначале волоком «тащили» к саням (!), затем уложили на шинель и понесли. Однако это оказалось не под силу. Вместе с извозчиками секунданты разобрали забор из тонких жердей и подогнали сани. На всем пути от места дуэли до саней на снегу протянулся кровавый след. Раненого поэта посадили в сани и повезли по тряской, ухабистой дороге. Подобная транспортировка усугубляла явления шока. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о её принадлежности, перенесли в неё раненого. Опять недопустимая небрежность Данзаса: для соперника карета была приготовлена, а для лучшего российского поэта – нет. Дантес, отдавая карету, сделал гнусное предложение в обмен скрыть его участие в дуэли, но Данзас не согласился на это». И здесь, как говорится, «торчали уши Европы», хамской, бесчестной и циничной во все времена…

       И снова странное решение Данзаса. Давидов пишет:

       «Уже в темноте, в 18 часов, смертельно раненного поэта привезли домой. Это была очередная ошибка Данзаса. Раненого нужно было госпитализировать.. .»

                   «…Иностранные лекари… залечили… Пушкина».

 

      Итак, безжалостный выстрел прогремел… Что же дальше? Какое ранение получил Пушкин? Почему он ушёл из жизни?

       Казалось бы, нам давным-давно, ещё со школьной скамьи, внушили, что рана Пушкина была смертельной, и домой его везли умирать…

       Но отчего тогда было издано огромное количество книг, доказывающих, что спасти нашего великого поэта было невозможно? Почему не было книг, скажем, о том, что нельзя было спасти «храбрейшего из храбрых» блистательного графа Милорадовича, смертельно раненого на Сенатской площади таким же как Дантес гомосексуалистом и подонком Каховским? Потому что там действительно рана была смертельной и лечение – бессмысленным. И никто не выкрикивал, мол, его «иноземцы-лекари залечили».

       Или почему не говорили о том, что врачи-убийцы доделали дело убийц Михаила Юрьевича Лермонтова? Там тоже было всё предельно ясно.

       А вот по поводу характера ранения Пушкина тут же возникли сомнения. К примеру, наш современник Борис Моисеевич Шубин в книге «Дополнение к портретам» приводит несколько строк из доклада тайного агента Третьего Отделения Дубельту: «…двое каких-то закричали, что иностранные лекари нарочно залечили господина Пушкина».

       Значит, сомнения были у многих, если подобные заявления попали в архив.

       Василий Андреевич Жуковский вспоминал:

        «Всё население Петербурга, а в особенности… мужичье… страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто, от мала до велика, не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить».

       Кстати Шубин в «Дополнения к портрету» признаёт жизнеспособность Пушкинского организма. Он пишет:

        «Если верно, что продолжительность жизни в известной степени запрограммирована в генах, то Александру Сергеевичу досталась неплохая наследственность:

        его знаменитый прадед Абрам Петрович Ганнибал умер на 92 году жизни,

        оба его деда, бабушка по линии отца и мать прожили более 60 лет,

        а бабушка Мария Алексеевна Ганнибал и отец – по 73 года;

        сестра Ольга, родившаяся на полтора года раньше Александра Сергеевича, пережила его на 30 с лишним лет…

        Хорошая наследственность, воспринятая Александром Сергеевичем, была передана его детям:

       старшая дочь Мария Александровна прожила 87 лет,

       старший сын Александр Александрович, особенно напоминавший внешностью отца, успел отметить 81-ю годовщину,

       младшая дочь Наталья прожила 76 лет,

       и Григорий Александрович – 70 лет.

       Таким образом, – заключил Шубин, – мы можем предположить, что дантесовская пуля настигла поэта на середине его естественного жизненного пути…»

       Это очень важное исследование, и выводы, весьма важные. Они доказывают, что враги Пушкина не могли рассчитывать на то, что Русский гений в скором времени может оставить этот мир, а, следовательно, с тревогой предполагали, что он только ещё на взлёте своего творчества и немало послужит делу возрождения Православия, Самодержавия, Народности, борьбу за которые провозгласил Государь Император Николай Первый.

       Мы уже убедились в том, что врагам России достать Пушкина оказалось непросто. Поэт был под защитой самого Императора. Но уже раз достали, неужели не приложили все старания, чтобы довести до завершения начатое дело?

       Пассивное «лечение» это ведь тоже убийство и это метод, равно, как и заведомо неправильное лечение, безусловно, далеко не новый. Известны весьма серьёзные подозрения, что Императрицу Екатерину Великую её лейб-медик, тоже инородец, умышленно «лечил» так, чтобы тромб оборвался, и она умерла.

       Можно привести примеры, связанные со странной смертью Иоанна Грозного, который стал болеть сразу после того, как английская королева Елизавета прислала ему своих медиков. Теперь уже путем исследований останков доказано, что и мать Иоанна Грозного, правительница Елена Васильевна Глинская, и супруга его Анастасия, и сын Иоанн, и сам Царь отравлены сулемой. При весьма странных обстоятельствах ушёл из жизни и Государь Император Николай Первый.

 

       Но вернёмся к раненому. Первым, как известно, прибыл профессор акушерства В.Б. Шольц, который взял по пути Карла Задлера (1801-1877) доктора медицины, главного врача придворного конюшенного госпиталя, предназначенного для службы царского двора (офицеров и нижних чинов). Осмотрев рану, он сделал относительно неё вывод: «Пока ещё ничего нельзя сказать».

      Ну а каков вывод вскоре явившегося на сцену Арендта? Все врачи, которые присутствовали в доме Пушкина, считали его мнение наиглавнейшим. Кто же таков Арендт? Чтобы выяснить, чьим слугой он был, достаточно взять «Исторический словарь российских масонов…», изданный Олегом Платоновым. Там свидетельствуется, что Арендт был масоном третьей степени. Не случайно масонская клика Гекернов – Нессельроде –  Бенкендорфов поручила ему то, что недоделал злобный, жестокосердный, но трусливый Дантес.

 

       Тотчас после гибели Пушкина светская чернь завопила на все лады: сам, мол, виноват поэт, да ещё виноват Император. Говорят: «на воре шапка горит». Горели шапки на головах вороватых инородцев, оттого и визжали эти навозные черви.

       Не потому ли потом представители ордена русской интеллигенции ни с того ни с сего стали доказывать, что Арендт, де, молодец, что лечил правильно, что спасти Пушкина было нельзя, что и у них на головах пылали шапки – нет, не от стыда, а от страха.

       И вот как раз эти яростные вопли и заставляют взглянуть, с какой целью раздаются они? Не для того ли, что бы заболтать правду. Если б молчали, скорее б сохранили свою гнусную тайну.

       О Данзасе, словно умышленно, забывают. Никаких документов о ходе лечения раны Пушкина никто не оставляет.

       Итак, убивали руками Дантеса ненавидевшие Пушкина и Россию Нессельроде, Бенкендорф, Геккерн, лечили руками Арендта и Шольца всё те же лица… Участвовал в лечении ещё и Спасский, которому, как известно, Пушкин тоже не очень не доверял.

       Не удивительно, что потом понадобилось привлекать к доказательствам, что Пушкина лечили правильно, знаменитых хирургов Н. Бурденко, С. Юдина, А. Заблудовского, И. Кассирского, причём уже в очень далёкий от смерти поэта советский период. Они пользовались теми сведениями, которые специально подработали для истории Арендт и его компания. В первую очередь масон третьей степени посвящения Арендт, который, даже если бы и хотел – что вряд ли, – не мог ослушаться геккерновской комарильи.

     В 1970 году неожиданно разразился оправдательными публикациями некий Ш.И. Удерман. А основание? Описание раны, составленной врагами Пушкина.

      Ах, да, ведь у нас свобода слова! Обычно, она достигается таким образом. Промелькнула махонькая публикация в каком-нибудь малотиражном издании, где убедительно и неопровержимо доказывается тот или иной факт. Это беспокоит носителей свободы слова, и они дают команду «фас» изданиям с колоссальными тиражами. И появляются фальшивки, «разоблачающие» скромную, но правдивую публикацию. Вот вам и свобода слова. Сталин давно уже разъяснил это в статье по поводу Проекта новой Конституции СССР. Он писал:

       «Наконец, ещё одна особенность новой Конституции. Буржуазные конституции обычно ограничиваются фиксированием прав граждан, не заботясь об условиях осуществления этих прав, о возможностях их осуществления, о средствах их осуществления.

       Говорят о равенстве граждан, но забывают, что не может быть действительного равенства между хозяином и рабочим, между помещиком и крестьянином, если у первых имеются богатства и политический вес в обществе, а вторые лишены того и другого, если первые являются эксплуататорами, а вторые – эксплуатируемыми.

       Или ещё: говорят о свободе слова, собраний, печати, но забывают, что все эти свободы могут превратиться для рабочего класса в пустой звук, если он лишён возможности иметь в своём распоряжении подходящие помещения для собраний, хорошие типографии, достаточное количество печатной бумаги и т.д.»

         Полагаю, что нечего удивляться сотням публикаций с фальшивыми доказательствами невиновности Арендта. Они опровергают публикации научные, но из-за малых тиражей незаметные, авторы которых отнюдь не принадлежат к пресловутому Ордену русской интеллигенции. А орден этот пакостит и по сей день.

       Неужели не ясно, что характер ранения, путь, который проложила «интеллигентская» пуля, были известны лишь Арендту и Шольцу, ведь только они и осматривали раненого поэта. Аренд был польского рода, то есть потомком тех зверополяков, которые жестоко, до людоедства, истребляли Русский Народ в годину смутного времени. Тех зверополяков, что разрушали и оскверняли православные святыни, что сожгли Москву, что устраивали резню на московских улицах и в предместьях столицы.

       И уж совсем непонятно звучит такая вот фраза из книги Б.Н. Шубина: «Звание Арендта – придворный лейб-медик – не должно вас смущать, – пытается убедить он читателей. – Нельзя считать, что приставка «лейб» всегда равнозначна низким нравственным качествам врача».

       Надо же, иногда, оказывается, среди лейб-медиков – отравителей Русских Государей и многих великих людей Русских, попадались и те, кто не имели низких нравственных качеств. До этих фраз Шубина никак в голову не приходило думать о том, что лейб-медик – обязательно подонок. Желание Шубина выгородить именно Арендта, изъяв его из шеренги убийц, настраивает на определённые размышления.

       Вместо того, чтобы исследовать путь пули, блуждавшей по телу поэта, путь, зафиксированный лишь Арендтом, не лучше ли исследовать движение самого потомка зверополяков по Русской жизни и подивиться его блестящей карьере. Сын лекаря, осевшего в Казани, заканчивает Петербургскую медико-хирургическую академию, участвует в кампаниях против Наполеона и остаётся во Франции в качестве главного врача оккупационного корпуса. Ну а Франция – гнездо вольтерьянства, одно из главных гнёзд масонства. Известно, что строевые офицеры и те попали под влияние тайных обществ и воспылали желанием совершить революцию в России, а уж потомок зверополяков, люто ненавидевших России, и подавно.

       Недаром в 1821 году, когда Арендт вернулся в Россию, комитет министров произвёл его без всяких экзаменов, то есть в нарушении порядка, в доктора медицины и хирургии. Нужно знать, кто входил в тогдашний комитет министров. Первые скрипки играли в нём Нессельроде и другие выдающиеся масоны.

        В тот трагический для России день, когда коварная Европа разрядила руками Дантеса свой пистолет, сразив Русского гения, Император Николай Павлович отметил в своём дневнике:

       «Арендт пишет, что Пушкин проживёт ещё несколько часов. Я теряю в нём самого замечательного человека России».

       Арендт уже всё решил, и нам неведомо, какими методами он собирался исполнить то, о чём писал. Но он спешил, спешил потому, что Государь мог в любую минуту прислать другого медика, если, конечно, таковые в России были – медицина всё ещё оставалась прерогативой инородцев.

       Но Арендт ошибся. Пушкину неожиданно стало лучше – могучий организм поэта боролся и, если бы медики оказали помощь в этой борьбе, Россия не потеряла своего духовного вождя.

       Сегодня нередко можно слышать возражения медиков, мол, что вы говорите – рана была смертельной. На вопрос же, откуда это известно, все ссылаются на… Арендта! А мы уже разобрались, кто такой Арендт. То, что было нужно ему, то он и изложил, описывая рану.

        Интересен ещё один момент, просочившийся в печать. Шольц, который, возможно, и не был связан с убийцами, впоследствии осуждал Арендта за то, что тот уже после первого осмотра заявил Пушкину о неизбежности смерти. Шольц говорил, что Пушкин, поначалу, не хотел верить, что умрёт, но Арендт убеждал его в этом.

       А ведь известно – и ныне очень много публикаций на эту тему, – что внутри каждого тела скрыт уникальный, неведомый нам пока механизм самоисцеления. Возможно, нам подарил его Бог!

       Что же касается заявления Арендта Пушкину, «честного заявления», что он умрёт, то есть удивительные примеры и чудодейственных исцелений и безвременных смертей. Вот один такой пример…

       «Родились три девочки. Роды принимала акушерка, в пятницу 13-го. И она стала утверждать, что все дети, рожденные в этот день, подвержены порче. «Первая, – сказала она, – умрёт до своего 16-летия. Вторая – до 21 года. Третья – до 23 лет». И, как выяснилось позже, первая девочка умерла за день до своего 16-летия, вторая – до 21 года. А третья, зная, что случилось с двумя предыдущими, за день до своего 23-го дня рождения попала в больницу с гипервентиляционным синдромом и спрашивала врачей: «Я ведь выживу?». Той же ночью её обнаружили мертвой».

      И напротив. Возможны удивительные исцеления, потому что, согласно исследованиям врачей «наши тела имеют свою собственную врожденную систему по самообслуживанию и ремонту»(Врачи подтверждают: от любой болезни... pandoraopen.ru›…vrachi…bolezni…izbavitsya…mysli).

       И вот что удивительно. Шольц написал, что не надо было заявлять столь категорично, ибо вера зачастую спасает и не в таких положениях, что Пушкин мог выжить.

       Значит, Арендт лгал о том, что рана изначально была смертельной. Слова Шольца свидетельствуют о том, что Пушкин мог выжить! Значит, Аренд постарался сделать так, чтобы она стала смертельной. Ведь и в публикациях иногда проскальзывает, что Пушкин был ранен не в область живота, а в бедро. Это уж Аренд настаивал на таком характере ранения, который не оставляет надежд. Интересно замечание Шольца о том, что вера, порой, спасает и безнадёжно больного, и вполне могла спасти Пушкина. Добавим к тому, что «любой больной человек может выздороветь только в том случае, если в победу над болезнью верит не только он сам, но и его родные, и его лечащий врач (пусть лучше врёт, чем говорит горькую правду). Это тоже доказывают исследования».

       Заметьте, при советской власти, при которой со всеми её недостатками, всё же на деле выполнялся девиз «человек человеку друг, товарищ и брат», считали важным скрывать от больного самые опасные заболевания, а особенно их наиболее вероятный исход. При античеловечной демократии, где девиз не по оглашению – по оглашению-то как раз всё в расписываемых СМИ преимуществах, – а по умолчанию, в реальности: «человек человеку волк», стремятся не просто сообщать, а, якобы, из добрых побуждений, запугивать больных, находя тому самые веские причины. А причина одна – нынешняя медицина, особенно терапия, в большинстве случаев является коммерческим предприятием по сопровождению человека, попавшего ей в лапы, до гроба.

 

       Теперь представим себе другой исход. Арендт приходит к раненому Пушкину и излечивает его. Что ему в этом случае скажут его хозяева из салона Нессельроде, старания которых окажутся напрасными? Может ли масон невысокого градуса действовать наперекор своим тайным хозяевам? Так думать просто смешно. Арендт обязан был выполнить задачу, и он её выполнил.

       Арендт убедил Пушкина в том, что жить ему осталось совсем недолго…

Неужели он не знал истины, известной каждому лекарю, если это не достойный Лекарь, а не врач-рвач, как любит говорить Михаил Задорнов – врач от слова врать. А между тем, иногда для пользы дела, надо и солгать! В уже цитируемом выше материале указано: «Когда людям говорят, что им дают эффективное лекарство, но вместо этого вводят инъекции физраствора или дают пилюли с обычным сахаром, это часто оказывается даже более эффективно, чем настоящая хирургия».

       Ну а мы уже разобрали примеры когда «мысли влияют на нашу физиологию» и что «с помощью одной только силы мысли мы в состоянии вылечиться от любой болезни».

        Пушкин написал Государю письмо, в котором просил прощения за то, что не сдержал слова и дрался на дуэли. Государь ответил: «Если судьба нас уже более в сём мире не сведёт, то прими моё и совершенное прощение, и последний совет: умереть христианином. Что касается жены и твоих детей, ты можешь быть спокоен – я беру на себя устроить их судьбу».

       После смерти Пушкина Император заплатил около ста тысяч рублей по долгам поэта и выдал жене его десять тысяч рублей серебром. Он приказал также издать за счёт государства полное собрание сочинений поэта.

       Об убийце же Император писал:

       «Рука, державшая пистолет, направленный в нашего великого поэта, принадлежала человеку, совершенно неспособному оценить того, в кого он целил. Эта рука не дрогнула от сознания величия того гения, голос которого он заставил замолкнуть».

       С чувством брезгливости отдал Император приказ:

        «…Рядового Геккерна (Дантеса), как нерусского подданного, выслать с жандармами за границу, отобрав офицерский патент».

       Как созвучны с мнением Императора слова Лермонтова, написавшего в знаменитом своём стихотворении, что убийца «не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал».

       Малограмотный интриган, неуч, ферт, в котором мужские начала были притушены ласками «усыновившего» его Геккерна, вполне возможно, и не понимал величия Пушкина, как зачастую киллер не понимает, да и не хочет понимать, кто тот, в кого он стреляет. Но величие Русского гения вполне осознавали те, кто направлял руку геккернского сожителя.

       Император потребовал наказания Данзаса. Но наказание оказалось символичным – два месяца гауптвахты, а затем отправка на Кавказ. Кстати, когда Лермонтов в 1841 году получил назначение туда же, Данзас добивался перевода его в свой батальон. Зачем? Это наводит на мысли.

       Лермонтову светская чернь не простила разоблачения убийц Пушкина. За ним охотились. И он погиб, якобы, на дуэли, хотя дуэль и в этом случае явилась удобным прикрытием убийства.

       Узнав о гибели Лермонтова, Император Николай Первый с горечью сказал:

       «Как жаль, что погиб тот, кто мог нам заменить Пушкина!».

       Автор «Истории русского масонства» Борис Башилов с удивительной точностью подметил:

       «Со смертью Пушкина Россия потеряла духовного вождя, который мог увести её с навязанного Петром Первым ложного пути подражания европейской культуре. Но Пушкин был намеренно убит врагами того национального направления, которое он выражал, и после его смерти, – на смену запрещённому масонству поднялся его духовный отпрыск – Орден русской интеллигенции. Интеллигенция сделала символом своей веры – все европейские философские и политические течения, и с яростным фанатизмом повела своих членов на дальнейший штурм Православия и Самодержавия».

       Русский религиозный философ Георгий Петрович Федотов отметил, что «с весьма малой погрешностью можно утверждать – русская интеллигенция рождается в год смерти Пушкина».

       После этого все Русские традиции, оставшиеся без могучей защиты Пушкина, стали оплёвываться с ещё большей силой, и ничто Русское не заслуживало ни любви, ни уважения, ни понимания долгие годы.                    

       И недаром замечательный Русский исследователь старины Иван Егорович Забелин писал в XIX веке:

       «Как известно, мы очень усердно только отрицаем и обличаем нашу историю и о каких–либо характерах и идеалах не смеем и помышлять. Идеального в своей истории мы не допускаем… Вся наша история есть тёмное царство невежества, варварства, суесвятства, рабства и так дальше. Лицемерить нечего: так думает большинство образованных Русских людей… Но не за это ли самое большинство русской образованности несёт, может быть, очень справедливый укор, что оно не имеет почвы под собою, что не чувствует в себе своего исторического национального сознания, а потому и умственно и нравственно носится попутными ветрами во всякую сторону».           

       Да, увы, так было и чем всё закончилось, теперь каждому известно.  

       Великая контрреволюция, начатая Императором Николаем Первым против сокрушительной для страны петровской революции чужебесия, лишилась своего идеолога и трибуна.

        Рукой Дантеса, направляемой Нессельродами, Бенкендорфом и Геккерном, был нанесён серьёзный удар Русскому Православию, Русскому Самодержавию, Русским национальным традициям, Русскому возрождению и Великой Русской национальной контрреволюции, начатой Величайшим в истории Отечества Государем Николаем Павловичем 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.

        И как с горьким сарказмом заметил один из современных публицистов, рукой денацианализированного Дантеса Чебурашкина, направляемой крокодилом Геккерном, был нанесён жестокий удар по так и не родившимся наследникам Золотого Петушка и Царевны Лебедь, Серого Волка и Кота Учёного, удар по всем тем обаятельным пушкинским героям, убитым вместе с поэтом и потому так и на ставшим известными нам и любимыми нами.

       Но врагам России не удалось сломить Русский дух, возрождённый Пушкиным. Философ Василий Розанов справедливо заметил, что «Россия, большинство Русских людей… спокойно и до конца может питаться и жить одним Пушкиным, то есть Пушкин может быть таким же духовным родителем для России, как для Греции Гомер». И напрасно враги России считают, что дело Императора Николая первого и Русского гения Пушкина погибло. Великая контрреволюция продолжается, хотя и с переменным успехом. Лишь слабые ростки питали её в лице немногочисленных славянофилов в XIX веке, но интеллигенты и западники получили от марксизма и троцкизма урок. Революция смела их, готовивших эту самую революцию с безжалостной жестокостью.

           Николай Михайлович Смирнов как бы повёл итог в своих воспоминаниях:

«Дантес был предан военному суду и разжалован в солдаты. На его плечи накинули солдатскую шинель, и фельдъегерь отвёз его за границу как подданного нерусского. Барон Гекерен, голландский посланник, должен был оставить своё место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нём его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он публиковал о продаже всей своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтобы сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него…».

И о Дантесе: «…небо наказало даже его преступную руку. Однажды на охоте он протянул её, показывая что-то своему товарищу, как вдруг выстрел, и пуля попала прямо в руку».

«Такой подлой твари как Дантес, земля ещё не носила», – сказал один из современников, узнав о судебном иске Дантеса к семье Гончаровых, причём иск, который распространялся и на семью Пушкиных. Этот подонок пытался взыскать в свою пользу наследство покойной жены. Причём у него хватило чисто европейской наглости писать Императору Николаю Iс просьбой оказания содействия о взыскании средств с детей Пушкина! К счастью, в 1858 году опека над детьми А. С. Пушкина приняла решение об отклонении претензии.

       Впрочем, Франция высоко оценила киллера. Конечно не напрямую за убийство поэта, Дантес получил звание офицера Почётного легиона, а позже был повышен в звании до командора. Кроме того он стал пожизненным сенатором Франции! Такова она, Европа, причём, во все времена.

      Ну а преступления французского киллера убийством Русского гения не ограничивались.

      Одна из трёх дочерей Дантеса и Екатерины Николаевны (урождённой Гончаровой) Леония-Шарлотта была увлечена точными науками и сама, по учебникам, прошла курс Политехнического института. Мало того, она освоила русский язык настолько, что могла свободно разговаривать на нём, как и на французском. С восхищение читала в подлиннике произведения Пушкина, который был супругом её родной тётушки Натальи Николаевны. И не только произведения Александра Сергеевича, но и всё, что тогда писали о дуэли, многим показавшейся весьма странной. Конечно, свидетелей было маловато, но, хорошо подготовив убийство, враги Пушкина и России упустили важный момент – не составили заранее фальшивку о её ходе. Да и вряд ли могли, ведь для того, чтобы она была достоверной, необходимо было привлечь не только медиков, которые там уж постарались выписать то, что надо, а физиков, оружейников, специалистов, которые могли бы разобраться с баллистической траекторией полёта пули. Дочь Дюма любившая отца и возмущавшаяся тем, что его обвиняют в убийстве, считала: какой же убийца? На дуэли оба противника в равной степени могут быть убитым или убившим.

Но технические знания позволили ей провести расчёты. И тогда она всё поняла, и сама назвала отца убийцей. Она-то уж смогла оценить ситуацию и понять, что тяжёлая пуля, выпущенная из пистолета двенадцатого калибра, не могла не убить человека при том попадании, которое было на дуэли. Пушкин получил тяжелейшее ранение, Дантес же отделался лёгкой контузией. Кстати и согласие на ответный выстрел раненного Пушкина, выставляемый кое-кем, как благородство, свидетельствует о том, что Дантесу бояться было нечего. Бронежилет был надёжен. Ну а придуманная пуговица защитить не могла – это Леония-Шарлотта определила с помощью всё тех же расчётов.

        Но она не учла одного. Её отец – недомужчинка Дантес, не имел ни стыда, ни совести, да и вообще не обладал человеческими качествами. Выслушав обвинения, он упёк дочь в сумасшедший дом, благо от матушки её, Екатерины Николаевны, он уж давно освободился, похоронив её в 1843 году, в возрасте 34 лет!!!

      Ну а дочь… На дочь и так уже смотрели с некоторой подозрительностью, как и на всех женщин, увлекающихся точными науками. Этим и воспользовался профессиональный убийца, удостоенный высших отличий Франции. В доказательство повреждения ума дочери привёл, среди прочих выдумок, то, что дочь поклонялась всему русскому, и главное, якобы, отбивала поклоны и читала молитвы перед портретом Пушкина, поставленного в её комнате вместо иконы. Портрет висел на стене действительно. Да и много ли надо, чтобы упечь неугодную личность в сумасшедший дом? Для того ведь ни судов, ни адвокатов не надобно. А вот Дантесу необходимо было уничтожить все записи и расчёты дочери, полностью изобличающие его.

        Власти Франции, наградившие своего киллера за убийство русского гения, легко приняли все подлоги, связанные с обвинением в сумасшествии. Там и уморили Леонию-Шарлотту на основе уже в ту пору достаточно развитых «европейских ценностей» и «прав человека».

      Но у Дантеса не было Отечества. Такие «всегда многим служат», разумеется, за деньги. В Википедии сообщаются любопытные данные и о службе России. Возможно, жизнь себе Дантес выторговал, предложив услуги секретного характера: «Многие годы Дантес был связан с русским посольством в Париже и являлся его осведомителем: посол Киселёв писал канцлеру Нессельроде 28 мая 1852 года:

«Господин Дантес думает, и я разделяю его мнение, что Президент (Луи-Наполеон) кончит тем, что провозгласит империю».

1 (13) марта 1881 года, в воскресенье, князь Орлов в шифрованной телеграмме министру иностранных дел передал следующее:

«Барон Геккерн-д’Антес сообщает сведение, полученное им из Женевы, как он полагает, из верного источника: женевские нигилисты утверждают, что большой удар будет нанесён в понедельник».

 Речь шла о покушении на Императора Александра II».

  "Лучше замуж за кучера, чем за Наполеона…"

Глава из книги "Любовные драмы у трона Романовых"

 Казалось бы, императору было просто необходимо выдать свою сестру Екатерину Павловну за кого угодно, только бы обезопасить свой трон, да и свою жизнь – тоже. Вряд ли он мог считать, что Катиш, несомненно, желая занять престол, хочет его погибели. Но логика дворцового переворота неумолима. Он ведь тоже не желал смерти своего отца Павла Петровича, он ведь даже просил заговорщиков пообещать ему, что свергаемого Императора оставят в здравии. Но верил ли в то, что они выполнят обещание?                      

Конечно, он, хоть и сын своего отца по крови, сыном его по духу не был. И отваги не хватало, и твёрдости, да и порядочности тоже. Он, конечно, не признавался себе в том, что, мягко говоря, недостаточно храбр. Но разве мог забыть, как вдень Аустерлицкого сражения в панике бежал с поля брани, и как адъютанты нашли его, рыдающего, в разорванном мундире и с пораненным при падении с коня лицом далеко в тылу.

 Это было известно не только ему самому, это было широко известно в обществе, и недаром впоследствии Александр Сергеевич Пушкин, который «подсвистывал ему до гроба», хоть и мнимого, написал...

 

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном:

Под Аустерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал…

 

       В 1807 году до священной памяти Двенадцатого года было ещё далеко, но Императору было немало причин дрожать на протяжении всех лет, начиная с той страшной ночи с 11 на 12 марта, и вплоть до событий, последовавших за Тильзитским мирным договором.

        Возмущённое его поведением русское общество не ведало, кто он на самом деле. Трудно представить себе, как бы развернулись события, если бы это стало известно.

 

       Одним из первых, если не первым, просил руки Екатерины Павловны Император Наполеон. Окончательно решив развестись с Жозефиной, он сразу определил, что выгоднее всего ему породниться с Россией.

       Разговоры о сватовстве начались ещё во время мирных переговоров в Тильзите. Но они представляли собой разве что разведку боем.

       Ну а потом было у Екатерины Павловны «златое лето», сменившееся «златой осенью» с Багратионом. И вдруг в 1808 году сватовство нависло над ней уже со всею серьёзностью. В Санкт-Петербург приехали сваты из Парижа.

        Император не слишком радовался этому событию, поскольку сватовство с Наполеоном, с которым они всего лишь год назад вели мирные переговоры, заключились Тильзитский мир, ставило его в весьма сложное положение. Они клялись в вечной дружбе, назывались братьями, но брататься с Бонапартом Александр не мог. Не потому что этого, скорее всего, и не хотел. И не только потому, что Аустерлицкий позор Александра навсегда разрубил возможность искренней дружбы. Он за год, прошедший с заключения мирного договора, успел убедиться в неприятии обществом политики сближения с Францией.

       На первый взгляд может показаться непонятным, почему это на рубеже веков русско-французский союз был благом для России, а в 1807 стал позором. Сближение с Францией при Павле Первом происходило на фоне предательства союзниками русских интересов. В 1807 году союзники вели себя нисколько не лучше. Но тогда союз был бы почти равным, со значительным приоритетом России, поскольку Суворов в двух своих знаменитых походах разбил всех без исключения французских полководцев. А неудачи русских войск в Швейцарии не имели серьёзного значения. Теперь всё было с точностью до наоборот. Союз устанавливался на фоне Аустерлица и Фридланда.

      Так может быть брачный союз Наполеона и великой княгини Екатерины Павловны мог поправить дело?

       Тем не менее, и Александр в глубине души не хотел его, хотя и ссылался на то, что окончательное слово должно быть за Марией Фёдоровной.

       Она же прямо заявила в письме Александру:

       «…Вы знаете, что счастье, радость и спокойствие моей жизни зависят от присутствия Като. Она мое дитя, мой друг, моя подруга, отрада моих дней: мое личное счастье рушится, если она уйдёт от меня, но так как она думает, что найдёт счастье своё в этом браке, и так как я надеюсь тоже на это, я забываю себя и думаю только о Като».

      Конечно, она понимала, что замужество неизбежно, а потому высказала такие свои мысли по этому поводу: «Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива, надо только, чтобы её супруг имел сердечные качества»,

        Наполеон сердечных качеств не имел, как теперь говорят, по определению. Откуда они у корсиканского чудовища? Честь и славу у него отождествлялись с грабежом и разбоем.В своём приказе войскам перед походом в Италию он провозгласил: «Я вас поведу в самые плодородные долины мира, богатые провинции, большие города будут в вашей власти, вы там найдёте честь, славу, богатство».

       Мария Фёдоровна пришла в ужас от одного только известия о сватовстве корсиканского чудовища к Екатерине Павловне. Ну а сама Катиш ответила категорично: «Я скорее выйду замуж за последнего русского истопника, чем за этого безродного тирана – корсиканца».

    Мария Фёдоровна тоже считала Наполеона исчадием зла. Ну а Катиш просто презирала его, называя безродным тираном и корсиканским чудовищем.

       Конечно, пропаганда делала своё дело. Из Бонапарта лепили великого, но действовали сказки только на широкие круги обывателей. И Марии Фёдоровне, и Екатерине Павловне, да и, конечно, Императору было известно истинное лицо этого узурпатора. Пора, вкратце, поведать его истории…

       Прежде всего, сразу отмечу, обращаясь к наполеонолюбцам, коих, увы, у нас немало, что не я нарёк «корсиканское чудовище» замухрышкой. Так его назвали французские генералы Ожеро, Массена и Серюрье. А за какие «подвиги», расскажу далее. Ну а теперь о том, с чего начались сказки и о том, кого впоследствии сами же его соотечественники назвали «французским Гитлером»

         Наверное, многие слышали сказки про Тулон, про тулонский мост, про подвиг молодого Бонапарта.

        Суть сказки такова: сражаясь на стороне якобинцев, Наполеон отличился в бою за Тулон, за что получил чин бригадного генерала в 24 года. И вот, несмотря на то, что тулонский «подвиг» давно уже оспорен историками, богоборцы-наполеонолюбцы продолжают им восхищаться. Пора взглянуть на сии деяния объективно, на основании документов той грозной и кровавой эпохи.

        Невероятный взлёт после Тулона. В чем причина? За что такие почести? А очень просто – тёмные силы избрали Наполеона в исполнители своей воли, а потому началось накачивание его авторитета.

        Была сочинена версия, что «генеральный план» атаки форта Эгийетт, господствующий над рейдом Тулона, принадлежит именно Наполеону. Однако письмо самого Бонапарта, отправленное из Тулона, свидетельствует об ином.

       Наполеон писал:

       «Граждане представители! С поля славы, хотя в крови и в крови изменников, возвещаю вам с радостью, что Франция отмщена. Ни возраст, ни пол не находили пощады. Те, которые были только ранены пушками революции, умерщвлены мечом вольности и штыком равенства. Поклон и почтение. Брут Бонапарт, гражданин Санкюлот».

       Вот в чём, на самом деле заключался лозунг о равенстве, вольности и братстве, пропагандируемый якобинцами. Он означал равенство всех, кроме шайки революционеров. То есть равенство всех перед пушками и штыками этих самых революционеров.

        Это страшное донесение Наполеон написал прямо на банкете, состоявшемся по случаю победы над тулонскими безоружными рабочими, которых сначала заманили на Марсово поле под предлогом переписи на работу, а затем перестреляли и перекололи. Три тысячи безвинных жертв на совести «гения» и «благодетеля», коим привыкли выставлять Наполеона не только зарубежные, но и некоторые российские историки, принадлежащие к так называемому ордену русской интеллигенции.

        Огюстен Робеспьер, брат кровавого Робеспьера, палача Франции, восхищался жестокостью Наполеона. Он был рядом с палачом, истребившим около трёх тысяч тулонцев. Его восторженное донесение в Париж и принесло чин бригадного генерала будущему тирану Европы.

        Благодаря лжеисторикам Наполеон не стал именоваться кровавым, а людьми безграмотными почитается гением. В то время как Николай Второй, неповинный ни в событиях кровавого воскресенья, ни в Ленском расстреле, проводниками кулачного права, проводимого под видом «диктатуры пролетариата» был бессовестно именован кровавым. Между тем кумир этих проводников кулачного права Троцкий организовал в Крыму свой Тулон после разгрома Врангеля, когда были выявлены и собраны русские офицеры, поверившие Советскому правительству и оставшиеся в России, и умерщвлены  многими и многими десятками тысяч самым жестоким образом. Ледоруб, опустившийся на голову Троцкого, когда пришло время, стал заслуженным ответом Провидения на его жестокие деяния и изуверства.

        После «удачного» тулонского взлёта Наполеона ожидали серьёзные неприятности. Революция, замешанная на подлости и бесчестье, споткнулась. Якобинцев свергли так называемые термидорианцы. А, как известно, революционеры разных кланов всегда жестоко пожирали друг друга.

       Бонапарт оказался за решёткой вместе с его не в меру распоясавшейся шайкой убийц. И тогда он, не задумываясь, предложил свои услуги термидорианцам. Им нужны были люди, на штыках которых можно было удержаться во власти. Наполеону предложили пост командира бригады, но «молодому дарованию» этого показалось мало. Он начал конфликтовать с командованием, требуя более высокой должности, за что был уволен. Но ведь не казнён! Предательские и зачастую лживые показания на бывших соратников спасли жизнь. Бонапарт возвратился к коммерческой деятельности, торговал домами. Дело шло из рук вон плохо, и достаток его был невелик.

      Между тем, начался новый виток борьбы за власть в истерзанной революционными бесчинствами Франции. Директория вынуждена была отстаивать свою власть. Против неё выступали так называемые роялисты, сумевшие взбунтовать парижан и призвать их к оружию. Так уж всегда случалось, что простые люди, легко обманываемые «борцами за свободу и равенство», натыкались на орудие той самой свободы – беспощадный революционный штык.

       Узнав о готовящемся восстании роялистов, термидорианцы наделили чрезвычайными полномочиями некоего Барраса, участника кровавой резни в Тулоне. Тот сразу вспомнил о 24-летнем Бонапарте, таком же изменнике и садисте, как и он сам. Баррас сдружился с ним. Бонапарт даже успел оказать ему услугу: Баррас сбагрил молодому, но весьма уродливому коротышке-Бонапарту опостылевшую любовницу – вдову казнённого якобинцами генерала Богарне.

      Это была дама уже не первой свежести, причём, старше Наполеона на шесть лет. Полное имя её Мари Роз Жозефа Таше де ла Пажери или Роз. Наполеону трудно было запомнить весь этот длинный словесный ряд, напоминающий отдельные клички, и он стал звать её Жозефиной. Родом она была с небольшого острова Мартиника, о котором в начале ХХ века была сложена легенда о гибели всего живого на острове, которая… является тщательно скрываемой правдой. Впоследствии, когда Наполеон провозгласил себя императором Франции, она стала рассказывать, будто в детстве гадалка напророчила ей высокое положение, которое «выше, чем королева».

      Первый раз она вышла замуж ещё в 1779 году за виконта Александра де Богарне. Было ей тогда всего шестнадцать лет. От Багарне она родила сына и дочь. Сын знаменит тем, что участвуя в нашествии на Россию, после Бородинского сражения занял Сторожевский монастырь, где ночью явился ему святой преподобный Савва Сторожевский и потребовал, чтобы всё награбленное было немедленно возвращено монастырю. Савва Сторожевский обещал, что если это его повеление будет исполнено, Евгений Богарне вернётся живым из России, умрёт своей смертью, а потомки его в грядущем посетят Москву и побывают в монастыре. Богарне приказал немедленно возвратить монастырю всё, что было оттуда украдено, и выставил караулы. Пророчество исполнилось…   

       Детей Жозефина воспитывала одна, потому что уже через шесть лет после замужества развелась с мужем.

        Но когда в 1789 году началась революция, и Александр Богарне сделался депутатом Генеральных штатов, Жозефина использовала высокое положение бывшего супруга и вернулась в высший свет.

        Александр Богарне был, быть может, единственным нормальным политиком из оголтелой революционной банды. Он выступал против репрессий королевской семьи, поддерживал третье сословие, сражался с интервентами, пытавшимися возвратить королевскую власть во Франции.

         В 1794 году генерал Богарне стал командующим Рейнской армией, но вскоре началось изгнание из армии дворян, и он поспешил уйти в отставку. Это не спасло. Закончилось всё доносом, арестом и гильотиной. Приговорили в смертной казни и Жозефину. Но тут случился новый переворот, и казнены уже были Робеспьер и его маниакальные сообщники.

      Тут-то и стала Жозефина любовницей Барраса. Словом, у возрождающегося французского трона любовных драм и приключений было предостаточно.

        Знакомство с Бонапартом произошло в 1795 году. Тогда-то Баррас и смог избавиться от своей не в меру расточительной любовницы, которая была ему уже в тягость. В марте Наполеон, взвесивший все выгоды от возможного брака с Жозефиной, сделал ей предложение, и после бракосочетания усыновил её детей. Всё это избавило Барраса от неприятностей, которые уже назревали из-за этой связи. За столь деликатную услугу Бонапарт был вознаграждён чином командующего войсками, призванными в Париж для подавления восстания рабочих.

 

       В своих воспоминаниях, которые он писал в ссылке, Наполеон отметил:

«Моя женитьба на мадам де Богарне позволила мне установить контакт с целой партией, необходимой для установления «национального единения» – одного из принципиальных и чрезвычайно важных пунктов моей администрации. Без моей жены я не мог бы достичь взаимопонимания с этой партией».

      Очередным шагом по карьерной лестнице было назначение на подавление восстания в Париже.

      Ничего святого в этом человеке не было – лишь ожесточённое желание убивать. Он продумал всё с жестокостью и коварством. Заранее расставил на улицах Парижа пушки и замаскировал их до времени. А когда горожане, рабочие, ремесленники вышли на улицы, расстрелял их в упор. Реки крови текли по узким Парижским улицам, по которым обычно в восемнадцатом веке ещё текли другие ручейки от опрокидываемых в окна ночных ваз. У просвещённой Европы в ту пору туалетов ещё не было – не изобрели..

      Жестокость Бонапарта потрясла Европу. Огнём в упор он превратил в кровавое месиво тысячи парижан, обманутых сначала якобинцами, затем термидорианцами, а теперь и роялистами.

       Директория не скупилась на награды. Бонапарт получил солидное денежное вознаграждение, но пока ещё не разбогател, а лишь ещё более распалил свою алчность. Уже тогда он понял, что состояние легче нажить, ограбив не свой, а какой-то другой народ, ибо народ Франции был уже ограблен шайками революционеров, сменявшими одна другую.

        Стало быть, нажиться можно лишь путём агрессии. Осталось только убедить в том своих покровителей. Помогла сожительница, та самая, бывшая любовница Барраса Жозефина Богарне, тоже не отличавшаяся высокой нравственностью. Она попросила Барраса назначить Бонапарта командующим Итальянской армией.

        И вот 12 марта 1796 года будущий миллионер отправился в путь за первыми серьёзными капиталами. Тогда же Екатерина Великая обратила серьёзное внимание на новоявленного грабителя и убийцу.

        Весьма характерен первый приказ Наполеона по армии. Принципов, изложенных в нём, Наполеон затем придерживался всю свою жизнь.

       «Я вас поведу в самые плодородные на свете равнины! В вашей власти будут богатые провинции, большие города! Вы там найдёте честь, славу и богатство!»

        Наполеон отождествлял такие несопоставимые понятия как честь и богатство. Ведь богатство можно было «найти» лишь одним путём – путём мародерства. Грабежи поощрялись в армии – вот одна из причин её быстрого развала и деморализации после Бородинского сражения.

        Но пока был успех, была и дисциплина. В походе в «богатые провинции» Италии, Наполеон разбил сначала сардинцев, затем австрийцев, пленил войска папы римского и приступил к главному своему делу – обложил все захваченные «большие города» контрибуцией, значительную часть которой забрал лично себе. Впрочем, контрибуция была столь велика, что поправила финансовое положение Франции и укрепила влияние Наполеона в правительстве, где, естественно, закрыли глаза на то, что сам он сказочно разбогател. Ну а как иначе… Не было у правительства ограбленной им же Франции ни гроша, а вдруг – алтын…

       Далее начались грабежи музеев. А грабить было что: шедевры искусства, драгоценности, старинные книги… куда всё это подевалось? Кому досталось? Сначала всё бесследно исчезло, но потом, постепенно, стало всплывать в богатейших домах французских толстосумов.

       Вот один только факт…

       До начала кампании Наполеон был небогат, а вернувшись во Францию после похода, разместил в банках баснословные средства. В 1799 году у него было в различных банках на счетах 30 миллионов франков – сумма баснословная. Вот таков революционер…

        Награбленные миллионы ещё более сблизили его с крупной буржуазией, которая уже имела значительное влияние в Директории, но пока не обладала всей полнотой власти. Впрочем, разногласия ещё не были принципиальными. В главном буржуазия Франции была едина. На первый план выдвинулась борьба с крупными соперниками на международном рынке и, прежде всего, с Англией. В Италии, куда Жозефина выехала в сопровождении адъютанта Наполеона и своего любовника, измена открылась.

     Наполеон простил жену, потому что важнее было делать карьеру. Измены продолжались, однако безродный коротышка вынужден был их прощать. Единственным утешением для него было то, что и он завёл

 Двадцатилетнюю любовницу Маргариту-Полину Бель-Иль, которая была женой офицеры его армии. Лиха беда начало. Неверность жены подтолкнула к постоянным любовным связям.

       А вот теперь представим, каково было бы Екатерине Павловне, если бы она вышла замуж за Наполеона? Её цельная натура, чувство собственного достоинство, её принципиальность не позволили бы мириться, не только с циничностью, лицемерием и алчностью мужа, но и с его неверностью. Позже мы ещё коснёмся её отношения к этому важному семейному вопросу.

        Ну а цинизм Наполеона не только ей, многим бы в России мог показаться чем-то отвратительным. В России измены не прощались. Они обычно заканчивались в лучшем случае разводами, в худшем – дуэлями, хотя и после наказания совратителя развод был неминуем.

       Конечно, залётные инородцы вносили некоторые европейские принципы в этот вопрос, но делали это именно те, кто явился Россию «на ловлю счастья и чинов». К примеру, «остзейское чудовище» Беннигсен, которому, по отзыву современников, просто нельзя было изменять – настолько он был отвратителен, – узнав о том, что четвёртая жена – первые три просто сбежали – наставила ему рога с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, просто «невзлюбил Кутузова», ну и отомстил в канун Бородинского сражения. Он помешал полнейшему разгрому наполеоновской «великой» банды, выведя из Утицкого леса скрытый там резерв, который был предназначен для «гибельного» удара по французам, когда они увязнут на Семёновских (Багратионовых) флешах. Я взял в кавычки словом «гибельного», потому что это определение принадлежит талантливому французскому полководцу и военачальнику маршалу Бертье, виновнику всех побед «безродного корсиканца». Бертье признал, что появление к концу боя за Семёновские флеши «скрытого отряда, по плану Кутузова, на фланге и в тылу», было бы «для французов гибельно».

        Чтобы лучше понять подлость Беннигсена, конечно, не только по отношению к Кутузову, но и к приютившей и вскормившей это чудовище России, представьте себе, как могла окончиться Куликовская битва, если бы нашёлся в окружении Дмитрия Иоанновича вот этакий предатель, который заранее бы вывел из Дубравы засадный полк?

 

    Так кто же он, «безродный» женишок, получивший от ворот поворот?

 

        Несмотря на столь желанное для французов дозволение грабить, не все офицеры Итальянской армии заметили появление парижского генерала. Боевые командиры считали его выскочкой, поскольку сразу определили, что в военном деле он полнейший профан. Конечно, расставить пушки на узких парижских улицах, что бы превратить в кровавое месиво тысячи парижан, он сумел. А вот как воевать с вооруженным противником, не ведал. Ну а такое неведение закалённые в боях воины сразу подмечают.

         Неопрятный, обтрёпанный, пузатый и коротконогий человечек не мог не вызывать отвращения у истых военных. Генералы Ожеро, Массена и Серюрье наградили Наполеона кличкой «замухрышка», которая приклеилась надолго. Да и как иначе было назвать угреватого, уродливого мужчинку, начинавшего свою командную деятельность на высоком посту с необыкновенным апломбом, да ещё неспособного удержать собственную супругу от любовных похождений. Была и приставка к кличке «замухрышка-рогоносец».

       Но вот что удивительно! Едва начались боевые действия Итальянской армии, как вся Европа услышала о блистательных её победах. Откуда же мог взяться военный талант у 27-летнего генерала, продемонстрировавшего пока лишь умение расстреливать безоружных горожан?

       На этот вопрос чётко и аргументированно отвечает русский историк Вячеслав Сергеевич Лопатин. Среди тонн лживых реляций, хранящихся в архивах, он разглядел свидетельства о том, кто принёс победы, записанные на Наполеона:

        «Историки почти не упоминают, что вместе с Бонапартом в главную квартиру армии в Ницце прибыл человек, которого хорошо знали в военных кругах и особенно в Итальянской армии. Восемнадцать месяцев он готовил армию к походу и разрабатывал планы кампаний. Один из этих планов лёг в основу похода 1796 года, другой – прорыв через Сен-Бернар – был использован в 1800 году.

        Сын военного, служившего при королевском дворе в Версале, блестящий инженер-картограф, участник войны за независимость северо-американских колоний Луи-Александр Бертье накануне революции был тридцатишестилетним полковником королевской армии, кавалером ордена св. Людовика и входил в небольшой корпус офицеров генерального штаба, созданного незадолго до того.

       В бурные революционные годы Бертье служил начальником штаба у Лафайета и Ликнера, у якобинских генералов-комиссаров Ронсена и Россиньюля, у Келлермана и Шеррера. Известный своими роялистскими симпатиями, он чудом уцелел в годы террора, хотя ему пришлось покинуть армию уже в чине бригадного генерала.

       Некоторые его начальники погибли на гильотине, другие были репрессированы, но все они оставили восторженные отзывы о выдающихся талантах Бертье.

      Замечательно, что Карно, подписывая приказ о назначении Бонапарта командующим Итальянской армией, тем же числом – 2 марта – пометил приказ о назначении начальником штаба этой армии Бертье. Руководитель Директории, ответственный за ведение войны, не мог доверить столь важный пост никому не известному Бонапарту, ставленнику Барраса, не подкрепив его профессиональным военным высшей пробы».

       Есть старинная пословица – «на воре и шапка горит». Безусловно, Наполеон знал, что в Италии в 1796 году он ещё не пользовался авторитетом. Подчинённые ему командиры понимали, кто на самом деле руководит боевыми действиями и является автором всех побед. Они видели, пишет В.С. Лопатин, в 43-летнем начальнике штаба дядьку при 27-летнем командующем.

        Что же касается пропагандистской шумихи, то она, как и обычно, ничего общего с правдой не имела. В своё время также молодая советская революционная, а, стало быть, лживая печать умилялась от восторга, повествуя о юном военном даровании Якире, происходившем не из военной, а из аптекарьской среды. Юнец бил опытных генералов белой армии. И никто не упоминал о подобных Бертье дядьках при командующих типа Уборевича, Якира, Тухачевсого. Тухачевский хоть образование военное получил, а остальные до назначения на высокие посты вообще к армии никакого отношения не имели. Предав самодержавие, якобы, ради светлого будущего, Тухачевский с особым садизмом расправлялся с Тамбовскими крестьянами, подобно тому, как Бонапарт с Тулонскими рабочими. Именно Тухачевский, Антонов-Овсеенко и иже с ними изобрели концентрационные лагеря, которые потом чудодейственным образом стали называться Сталинскими, хотя он к ним никакого отношения не имел.

       И Наполеон, и Тухачевский не знали милосердия. Оба были жестоки, и к женщинами, и к детям, и к пожилым людям. За свои кровавые действия Тухачевский, как и Наполеон, был вознесён высоко, но закончил свой путь, как участник военного заговора. Кстати, его называли «красным наполеончиком».

       Интересный факт приводит В.С. Лопатин о мнимом авторитете Наполеона:

        «Если верить рассказам Наполеона, то ветераны Итальянской армии долгое время даже не подозревали о наличии в их рядах столь выдающегося предводителя.

         В сентябре 1796 года французская армия форсировала ущелье реки Брента, вспоминает Наполеон, и авангард остановился в селении Чисмоне. Сюда прибыл командующий без свиты. Он изнемогает от голода и переутомления. Но его никто не замечал. Лишь один солдат поделился с ним хлебным пайком. На следующий день армия одержала очередную победу при Бассано. Ну, можно ли вообразить, чтобы Суворов или Кутузов не были узнаны своими солдатами и офицерами? Немыслимо. А вот Бонапарта, уже пять месяцев числящегося командующим армией, никто не знал. Рассказывая удивительную историю, бывший император (он писал воспоминания уже на острове св. Елены) даже не замечал, как он смешон».

       Слава Бертье не давала покоя Наполеону. Он пользовался опытом и талантом своего начальника штаба, но не хотел делиться славой. В мемуарах, написанных позже, в изгнании, он так рассказывал об этом поистине талантливом французском полководце, много раз выручавшим его из беды: «Бертье обладал громадной энергией, следовал за командующим во всех разведках и объездах войск, не замедляя этим нисколько своей штабной работы».

       В этом своём заявлении Наполеон, сам того не замечая, свидетельствовал о том, что Бертье выполнял роль, и командующего, и начальника штаба.

       А далее и вовсе он начал порочить своего благодетеля:

        «Характер Бертье имел нерешительный, малопригодный для командования армией, но обладал всеми качествами хорошего начальника штаба… Вначале хотели навлечь немилость командующего, говоря, что Бертье его ментор, что именно он руководит операциями. Это не удалось. Бертье сделал всё, от него зависящее, чтобы прекратить эти слухи, делавшие его смешным».

       Впрочем, каждому ясно, что подобные слухи смешным делали вовсе не Бертье, а самого Наполеона, ведь маршалы и генералы прекрасно понимали, что в каждом успехе виден труд начальника штаба и только его одного. Наполеона вполне можно было бы назвать флигель-адъютантом Бертье. Именно такую роль он и исполнял.

       В последующих абзацах своих воспоминаний Наполеон сам же себя и опровергает, рассказывая, как Бертье в ответственный момент сражения с успехом заменил командира дивизии, а чуть позже совершил подвиг, о котором Бонапарт донёс Директории: «Я не должен забыть неустрашимость Бертье, который в тот день был и артиллеристом, и кавалеристом, и гренадером».

        14 августа 1796 года в представлении к награде Наполеон писал о Бертье: «Таланты, энергия, мужество, характер. Обладает всеми достоинствами».

        Одним словом, победы французской армии одерживались не под командованием, а в присутствии Бонапарта. Он же, имея связи в Директории, пользуясь властью, данной ему, приписал их себе. Ну а в случае неудач, он, ловко выкручиваясь, переваливал свою вину на других. И снова на выручку ему приходил Бертье, ставший сначала по поручению Директории, а затем уже по договорённости с сами Наполеоном, его тенью. Именно Бертье подарил «корсиканскому чудовищу» свой талант и своё мастерство, превратив Наполеона в общественном мнении из «замухрышки», коем тот был на самом деле, в великого полководца, кем никогда не был и не мог быть по военной безграмотности и бездарности.

       Если бы не Бертье, поход в Египет мог стоить Наполеону не только карьеры, но и жизни. В этой стране, подвластной в то время Турции, Наполеон высадился с армией в 30 тысяч человек. Но поход не удался. В разгар египетского похода русская эскадра адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова при содействии английской эскадры адмирала Нельсона разгромила французский флот в устье Нила, тем самым отрезав армию Наполеона от сообщения с Францией.

        Примерно в то же самое время Александр Васильевич Суворов разгромил французские войска в Италии, что в значительной степени ослабило позиции Директории внутри страны. Продолжение похода в Индию становилось бессмысленным. Наполеон понял, что настала пора подумать ему о себе – своей армии, о своих солдатах и офицерах он не думал никогда. Просто умел лицемерно демонстрировать заботу, когда это было необходимо. Но едва лишь речь заходила о его судьбе, о его личной безопасности, он и от показухи отказывался, раскрывая своё истинное лицо.

       И вот такая ситуация возникла. В Египте стало небезопасно, да и во Франции всё могло повернуться не так, как бы ему хотелось. Каково же решение? Очень простое – бросить всё и мчаться в Париж.

       И он, отбросив стыд и совесть, совершил чудовищный для предводителя армии поступок, в те времена не имевший ещё аналогов в военной истории, за исключением бегства Петра Первого из-под Нарвы. Ну, на то Пётр и был Первым, что б первым совершать преступления.

        Пётр, узнав о приближении к Нарве шведского короля с небольшим отрядом, не рискнул с ним сразиться, а бросил осаждавшие крепость войска и бежал, якобы за подкреплениями. Армия погибла почти полностью, потому что вслед за Петром бежали и сорок нанятых им генералов-иноземцев, то есть весь поганый и никчёмный сброд, собранный им на свалках Европы.

         Наполеон просто бежал, ничего никому не объясняя, чем обрёк армию на гибель. Ну а в Париж он послал лживое объяснение: «Генерал Бертье, высадившийся 17-го сего месяца во Фрежусе вместе с командующим генералом Бонапартом, генералы Ланн, Мюрат, Мармон, Андреосси, граждане Монж и Бертолле сообщают, что они оставили французскую армию в состоянии, вполне удовлетворительном».

       В записке сквозит стремление свалить всю вину на Бертье. Бегство Бонапарта в Париж расценили по-разному. Двое из пяти членом Директории высказались за смертный приговор изменнику и трусу, дезертировавшему с театра военных действий.

       Однако, в Директории уже набрала силы крупная буржуазия, к которой был близок Наполеон. Для окончательного захвата власти и свёртывания революции нужен был ещё один переворот, и он состоялся 9 ноября 1799 года.

        Большой почитатель Наполеона французский историк Альберт Вандаль, рассказывая о тех днях, неожиданно проговорился:

        «Бонапарт на своём вороном горячем коне, с которым ему подчас было трудно справиться, объезжал ряды, бросая солдатам пламенные воодушевляющие слова, требуя от них клятвы в верности, обещая возвратить республике блеск и величие. Оратор он был неважный. Порой он останавливался, не находя слова, но Бертье, всё время державшийся подле него, моментально ловил нить и доканчивал фразу с громовыми раскатами голоса. И солдаты, наэлектризованные видом непобедимого вождя, приходили в восторг».

        Интересно было бы знать, кого они в тот момент считали вождём? Бертье или Бонапарта. Скорее всего, конечно, того, кто обладал громовым голосом, командирским голосом, а не блеял, как подлинный «замухрышка».

        Между тем, крупная буржуазия планировала переворот и полный захват власти в Директории. Вячеслав Сергеевич Лопатин рассказывает:

         «Кульминация труса, как известно, приходится на 19 брюмера. Депутаты, собравшиеся в Сен-Клу, опомнились и решили оказать сопротивление узурпатору. Дело грозило непредсказуемыми последствиями для заговорщиков. И тогда Бонапарт делает попытку лично объясниться с представителями народа. Вспомним, оратор он был неважный. Даже много лет спустя речи императора, которые он читал по бумажке глухим невыразительным голосом с сильным акцентом, производили на слушателей тягостное впечатление. Он не умел говорить на публике. Удивительно ли, что сбивчивые объяснения Бонапарта сначала в Совете Старейшин, а затем в Совете Пятисот резко ухудшили шансы переворота.

        Раздались крики: «Долой тирана! Вне закона!»

        Бонапарт потерял самообладание и впал в прострацию. Его спас брат – Люсьен Бонапарт, председательствовавший в тот день в Совете Пятисот. Он вызвал солдат, которые выволокли генерала из зала. Бонапарт никого не узнавал. Он даже пытался о чём-то рапортовать одному из зачинщиков переворота – директору Сайесу, назвав этого сугубо штатского человека «генералом».

         Только дерзость Люсьена и наглость Мюрата решили исход дела в пользу Бонапарта. Мюрат со своими гренадерами очистил помещение от «народных избранников». Переворот состоялся. Бонапарт вошёл в число трёх консулов, сосредоточивших в своих руках всю полноту власти.

        Вскоре с присущим ему коварством он обыграл соперников и сделался Первым Консулом, а вскоре провозгласил себя пожизненным главой государства. Старший брат Люсьен вынужден был уйти в отставку. Диктаторы не любят тех, кому многим обязаны. В новом правительстве Бертье получил пост военного министра.

         4 августа 1880 года состоялся Закон Сената о введении пожизненного консульства Наполеона и о совмещении им должности Председателя Сената. А уже 18 мая 1804 года всем революционным преобразованиям Франции был положен конец. Наполеон был провозглашён императором, и папа римский Пий VII, войска которого ещё недавно пленил Бонапарт, приехал из Рима и короновал нового императора под именем Наполеона Первого. Католическая церковь, по всей вероятности, ничего не знала о Заповедях, данных Создателем Моисею, потому и благословляла то ливонских, то тевтонских, то шведских серийных убийц, именуемых крестоносцами, изуверствовавших на захватываемых ими землях. С лёгкостью она благословила и ещё одного Чикатило тех времён, уже показавшего свою патологическую жестокость.

Кто-то хочет возразить? Так вспомним хотя бы о том, как по приказу Бонапарта изуверски кололи штыками рабочих, стариков, женщин, малых детей в Тулоне, или как по его же «гениальному плану операции» превратили артиллерийским огнём в кровавое месиво тысячи и тысячи парижан. Тут, говоря извращённым языком демократии, «Чикатило отдыхает».

 

       Так могла ли умная, образованная, хорошо воспитанная красавица Екатерина Павловна пойти замуж за этакое чудовище? Недаром сказала, что лучше пойти замуж за кого угодно, только не за «корсиканское чудовище».

       Давая оценку великой княгине, Альберт Манфред в книге «Наполеон Бонапарт» писал:

       «Тот же Стединг в мае 1810 года вновь доносил, что великая княгиня Екатерина – «принцесса, обладающая умом и образованием, сочетаемым с весьма решительным характером», крайне настроена против Наполеона и современного положения в России. Он связывал с этим её большое влияние на императорскую семью, и в особенности на великого князя Константина, и объяснял этим же ее популярность в русском обществе.

Битва за Севастополь и Крым

Очерк из книги

       «Сохранение Крыма, обеспечение Севастополя и флота для нас первейшая важность; если будем так несчастливы, что лишимся их, на долю России ощущать будет этот тяжкий удар. Отвратить его, елико возможно, предмет наиважнейший».

Император Николай I

 

 Важнейшим событием Царствования Императора Николая Павловича была Восточная война 1853 – 1856 годов. Частью её стала операция на Крымском театре военных действий (ТВД), происходившая в ходе Восточной войны в 1854 – 1855 годах. Войной эту операцию назвали потому что на остальных ТВД англичане, французы и турки понесли поражения. Надо же было что-то придумать в противовес, ну и как всегда придумали... Крымская война. Такую войну никто не объявлял - все дипломатические процедуры касались именно Восточной войны 1853-1856 годов. Это то же самое, если бы немцы после своего поражения, взяли бы да написали, что была ведь ещё Крымская война в 1942 году, в которой они одержали победу, взяв Севастополь. Немцы-то  Севастополь взяли, а англо-франко-турецкие войска так и не смогли, ограничившись занятием только Южной (Корабельной стороны). Немцы Крым захватили весь, а англичане, французы и турки лишь небольшую часть полуострова. А раструбили о победе в Крымской войне...

Но обо всём по порядку

О причинах её принято говорить так. Между Россией и Францией разгорелся конфликт по вопросу прав Православного духовенства и католиков в Палестине. Речь шла о покровительстве над Святыми местами в Иерусалиме, связанными с земной жизнью Христа. Турецкий султан решил вопрос в пользу Франции. Император Николай I направил в Константинополь представительное посольство, но султан и после этого не отказался от своего решения. Россия сделала ещё более резкие заявления, вступаясь за попранные права Православия. В ответ на это английская и французская эскадры вошли в проливы, явно оказывая покровительство Турции и угрожая России. Русские войска вступили на территорию Молдавии. 4 октября 1853 года порта объявила войну России. 18 ноября того же года адмирал Павел Степанович Нахимов наголову разбил турецкий флот, базировавшийся на Синоп. Эта блистательная победа испугала англичан и французов. Англия и Франция выступили на стороне Турции.

       Император Николай Первый точно предвидел, где враг нанесёт главный удар. Он заранее предупреждал князя И.Ф. Паскевича:

       «Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым; спокоен буду, когда гроза минует».

       Спустя некоторое время писал ещё более уверенно: «Очень думаю, что попытка на Крым сбудется».

       Князь М.Д. Горчаков, командовавший войсками на юго-западном фронте, перебросил к Перекопу 16-ю дивизию. Государь по этому поводу писал ему:

       «Нельзя благоразумнее поступить, ни распорядиться, как ты это сделал. Искренне благодарю тебя».

       Паскевичу же написал:

       «Сохранение Крыма, обеспечение Севастополя и флота для нас первейшая важность; если будем так несчастливы, что лишимся их, на долю России ощущать будет этот тяжкий удар. Отвратить его, елико возможно, предмет наиважнейший».

 Однако А.С. Меншиков, Главнокомандующий войсками в Крыму, давно уже только создавал видимость службы России. В период царствования Императора Александра I он был ярым врагом А.А. Аракчеева, отстаивавшего Русские интересы в трудное время либеральных вихляний Благословенного. Удержался у власти и при Николае Первом, супруга которого не случайно писала:

       «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».

       Меншиков не только не принял заранее никаких мер для обороны побережья, но даже не препятствовал высадке соединённых сил Англии, Франции и Османской империи. Десантная операция началась 2 (14) сентября 1854 года и продолжалась почти пять суток. 300 транспортных судов высадили за это время 62 тысячи человек и 112 орудий. Обеспечивали высадку 89 боевых кораблей. В городе, как и обычно, при агрессии шакальих стай Англии, Франции и Турции, началась кровавая вакханалия. Солдаты и офицеры врывались в дома, грабили, убивали, поднимали на штыки и бросали в печи младенцев, насиловали женщин на глазах мужей и девушек на глазах отцов и матерей. Стон стоял над небольшим курортным городком, когда вошли в него шакальи стаи «просвещённой Европы». Насытившись горем Русских людей, союзники пополнили свои продовольственные припасы, умышленно не вывезенные из города тайно поддерживающим врага масоном Меншиковым, и начали робкое, несмотря на огромные силы, продвижение вглубь полуострова Крым.

       Государь не ожидал предательства, хотя и говаривал не раз:

        «Если честный человек честно ведёт дело с мошенником, он всегда останется обманутым».

       Николай I не знал, что старый масон Меншиков не кто иной, как надменный потомок «известной подлостью прославленных отцов», что он давно уже действовал в пользу Наполеона (племянника, разгромленного Россией в Двенадцатом году дядюшки), действовал против Отечества, хотя, конечно, вряд ли он считал Россию своим Отечеством.   

       В.Ф. Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонства от Петра I до наших дней» писал, что предательство масона Меншикова «доказывается следующими фактами», и привёл эти факты, которые как-то прежде «случайно» не попадали в историческую литературу. Их умышленно скрывали историки, продавшиеся ордену русской интеллигенции.

       Вот они, эти факты: князь Меншиков не мог не знать, что Евпатория могла быть одним из пунктов неприятельского вторжения, тем не менее, как мы уже упомянули, никаких мер к охране берега в этих местах не принял. Из города не были даже увезены 160 тысяч четвертей пшеницы, которая немедленно досталась в руки неприятелю и сразу же обеспечила его продовольствием на четыре месяца. Во время высадки всё время лил проливной дождь, доставлявший много мучений высаживающимся налегке войскам, причём англичане первое время не имели палаток. Русская армия не подавала никаких признаков существования. Союзные войска высадились беспрепятственно. Десантная операция, которая, по мнению специалистов, представляет всегда большие трудности, превратилась в лёгкую прогулку.

       Князь Меншиков сосредоточил свои войска на давно избранной им позиции по дороге из Евпатории в Севастополь – на высоком левом берегу речки Альмы. Никаких мер к укреплению на выгодной для Русской армии позиции главнокомандующий не предпринял. Наиболее важный пункт позиции – высоты на левом фланге, командовавшие над всем нашим расположением, – совсем не были прикрыты: они спускались к реке крутыми обрывами, которые заранее были признаны совершенно неприступными. По мнению военных специалистов, достаточно было двух рот стрелков и несколько орудий, чтобы задержать здесь целую армию. Но когда крайний правый фланг французов, перейдя в этом месте реку, стал карабкаться по откосу, он не встретил ни одного Русского солдата на своём пути.    

       Французский генерал Боске был приведён этим в крайнее удивление: «Эти господа решительно не хотят драться!» – сказал он, обращаясь к своему штабу. Дорога союзникам к Севастополю, таким образом, была открыта. Князь Меншиков совершил своё знаменитое «фланговое движение», то есть, попросту говоря, отвёл свою армию в сторону, к Бахчисараю. Крепость и Черноморский флот были брошены на произвол судьбы. Таковы факты, приведённые в книге В.Ф. Ивановым. Конечно, предательство не осталось незамеченным, но, как обычно, измену списали на бездарность. Между тем, более подлого человека, чем Меншиков, в тот момент в Крыму трудно было сыскать. Обеспокоенный тем, что Севастополь остался открытым для удара врага, контр-адмирал Корнилов спросил у Меншикова, что ему делать с флотом. Меншиков заявил адмиралу с издёвкой: «Положите его себе в карман!»

       В Петербург же Меншиков доложил о трудности действий в Крыму, расписал свои личные подвиги, коих и в помине не было. Государь, снова обманутый мошенником, узнав о поражении под Альмой, писал 17 сентября Горчакову: «Буди воля Божия, роптать не буду и покоряюсь святой Его воле…». Мало того, он 27 сентября написал Меншикову: «Благодарю всех за усердие, скажи нашим молодцам-морякам, что я на них надеюсь на суше, как и на море. Никому не унывать, надеяться на милосердие Божие, помнить, что мы, Русские, защищаем родной край и веру нашу, и предаться с покорностью воле Божией! Да хранит тебя и нас всех Господь; молитвы мои – за вас и за ваше правое дело, а душа и все мысли – с вами!»

       30 сентября Государь вновь обращался к войскам: «Не унывать никому, повторяю я, доказать каждому, что мы те же Русские, которые отстояли Россию в 1812 году».

       Союзники, однако, не решились наступать на город с севера, поскольку в этом случае на их фланги и тыл могли воздействовать основные силы Русских войск. Они предприняли глубокий обход и через Инкерман подошли к городу с юга. Англичане заняли Балаклаву, а французы Камышёвую бухту.

       13 (25) сентября 1854 года в Севастополе было объявлено осадное положение. Этот день считается началом 349 дневной героической обороны города. Против Русского гарнизона Севастополя, насчитывающего 18 тысяч солдат и матросов, союзники сосредоточили 60 тысяч человек. Общая же численность войск союзников в Крыму была доведена до 120 тысяч.  

       Севастополь был подготовлен к обороне со стороны моря. Его прикрывали 13 береговых батарей. Но союзники уже имели на вооружение паровые корабли, которым было легче маневрировать под огнём. Опасаясь их прорыва на внутренний рейд, в результате чего гарнизон оказался бы полностью отрезанным, командованием было принято решение перегородить вход в бухту. С этой целью были затоплены 5 из 14 парусных линейных кораблей и 2 из 7 парусных фрегатов. Остальные корабли принимали участие в обороне своими орудиями.

       Французский главнокомандующий, узнав о затоплении флота, вспомнил 1812 год и воскликнул: «Это начало Москвы!» Интересно, вспомнил ли он, чем окончилось вступление Наполеона в Москву? А, может быть, это восклицание было вовсе и не восторженным, может быть, от величия Русского духа мороз пробежал по коже?

       Государь, правильно оценив, что судьба войны теперь решается в Крыму и не просто в Крыму, а именно в Севастополе, отправил в эту славную Русскую твердыню своих младших сыновей Николая и Михаила. Великий Князь Николай Николаевич по прибытии в Севастополь обнял знаменитого Тотлебена, руководившего инженерными работами и сказал: «Государь приказал мне вас поцеловать!».

       Вести из Крыма были неутешительными. Меншиков ещё раз подыграл союзникам, теперь уже в Инкерманском бою. 31 октября Государь писал: «Не унывать… Скажите вновь всем, что я ими доволен и благодарю за прямой Русский дух, который, надеюсь, никогда в них не изменится. Пасть с честью, но не сдаваться и не бросать…» А 23 ноября он признавался в письме: «Хотелось бы к вам лететь и делить участь общую, а не здесь томиться беспрестанными тревогами всех родов».

       Государь всё ещё верил в порядочность тех, кому доверена судьба России. Доверчивость подводила уже не раз. Именно доверие к Меншикову привело к тому, что Севастополь – главная база Черноморского флота – остался без должного прикрытия. С сухопутной стороны по существу имелось лишь одно устаревшее укрепление. Новые же укрепления только начали строить незадолго до войны. Город оказался в критическом положении. Однако, союзники некоторое время медлили и не решались сразу начать штурм.

       Между тем начальником обороны города 8 (20) сентября был назначен контр-адмирал В.А. Корнилов, а начальником обороны Малахова кургана – контр-адмирал В.И. Истомин. Эскадрой командовал вице-адмирал П.С. Нахимов. Они начали деятельную подготовку к обороне города и с помощью населения сумели в кратчайшие сроки создать по чертежам Государя семикилометровый оборонительный рубеж с восемью бастионами и промежуточными укреплениями.

        Н.Д. Тальберг привёл в своей книге «Русская быль» намеренно забытые факты, касающиеся деятельности Императора Николая I в то нелёгкое для России время:

        «Государь все силы отдавал борьбе с врагами. Известные историки признают правильность советов и приказаний, которые он давал Паскевичу, адмиралу князю Меншикову, князю Горчакову и другим».

        А П. Бартенев, издатель «Русского Архива», отметил: «Знаменитые редуты, давшие возможность Севастополю так долго сопротивляться, возведены не только по указаниям Государя, но по его собственным чертежам». Вспомним, какую любовь питал Николай Павлович к инженерному делу, сколько он полезного сделал для совершенствования этого дела. Недаром Н.Д. Шильдер назвал его творцом самостоятельного развития русского Инженерного корпуса.

       Интересно, что со знаменитым Эдуардом Ивановичем Тотлебеном, руководившим инженерными работами в Севастополе, Император познакомился летом 1853 года, когда тот был ещё капитаном. Случилось это в лагере под Петергофом при весьма пикантных обстоятельствах.

        Н.Д. Тальберг рассказал об этом:

        «Тотлебен руководил практическими работами. Государь нередко посещал лагерь своих гвардейских сапёров и следил за ходом занятий. Однажды он давал указания, каким образом нужно продолжать занятие атакованного наружного укрепления крепостного форта. Тотлебен, не смущаясь, не согласился с высказанным им, и объяснил, как он намерен решить рассматриваемый вопрос. Присутствовавшие были поражены его смелостью, Государь же внимательно выслушал и согласился с ним».

       Император не терпел лесть и подобострастие. Он уважал тех, кто мог смело высказывать своё мнение в его присутствии, даже если оно не совпадало с Государевым, но могло способствовать лучшему решению того или иного дела.

       В начале 1854 года граф Тотлебен был направлен в главную квартиру Дунайской армии, где служил порученцем генерал-адъютанта Шильдера. Когда Шильдер выбыл из строя по ранению, Тотлебену было поручено заведовать всеми инженерными работами. Затем был переведён в Севастополь, где назревали серьёзные боевые дела.

       5 (17) октября 1854 года началась первая бомбардировка Севастополя. С моря огонь по городу открыли 1340 корабельных орудий, с сухопутного направления – 120 орудий. Противостояли им всего 268 орудий. Численное превосходство врага было подавляющим.

       Тем не менее, расчеты союзников на то, что им удастся произвести артиллерийскую подготовку штурма, провалились. Русские артиллеристы отвечали редко, да метко. Многие вражеские корабли получили серьёзные повреждения и отошли на расстояние, которое не позволяло им вести эффективный огонь. Не справились с задачей и артиллеристы сухопутных войск. Командование союзников не решилось отдать приказ на штурм.

       Но что же делали наши сухопутные войска под командованием Меншикова? Они особой активности не проявляли и в боевое соприкосновение с союзниками не вступали, однако приблизились к Севастополю и заняли позиции на Мекензиевых высотах. Лишь 13 (25) октября Меншиков, получив подкрепления из России, принял решение атаковать передовые части англичан в Балаклавской долине. Благодаря мужеству и отваге Русских солдат и офицеров, удалось захватить часть вражеских редутов и разгромить английскую кавалерию. Эта победа заставила союзников снова отказаться от штурма города. Однако, Меншиков действовал нерешительно, а победа без развития успеха серьёзного значения иметь не могла. В результате противник взял реванш 24 октября (5 ноября) в Инкерманском сражении. Союзники, в свою очередь, тоже не решились развить успех, прочувствовав на себе мужество, отвагу и стойкость русских воинов. На штурм они не отважились и приступили к длительной осаде. Дипломаты же попытались, опираясь на то, что войска союзников оккупировали часть Крыма и осаждали Севастополь, решить политические задачи путём переговоров. Успехи дальнейших действий казались союзникам весьма сомнительными. Они преследовали главную цель – запретить России иметь флот на Чёрном море, лишить протектората над Молдавией и Валахией и доступа к устью Дуная. Рассчитывая, что Россия, внешнеполитическое ведомство которой возглавлял «австрийский министр Русских иностранных дел» Нессельроде, будет покладистой, союзники России 28 декабря 1854 года (9 января 1855 года) созвали конференцию в Вене, в которой приняли участие послы России, Австрии, Франции и Англии. Однако, Россия отвергла наглые притязания союзников. Ведь на Балтике и Белом море, на Дальнем Востоке и в Закавказье Русским войска сопутствовал успех. Да и к началу 1855 года совокупные Русские силы в Крыму превосходили силы союзников, хотя гарнизон Севастополя и был немногочислен.

       Понимая, что лучшая помощь Севастополю, оперативные действия армии Меншикова, Император требовал от главнокомандующего активности. И Меншиков действовал, но, как казалось со стороны, нерешительно, а на самом деле просто преступно. К примеру, для наступления на Балаклаву он направил меньшую часть имеющихся у него войск. Несмотря на мужество Русских солдат офицеров, добиться успеха не удалось, ибо противник имел хорошие позиции и численное превосходство. Под Инкерманом Меншиков умудрился потерять 12 тысяч человек, ничего не добившись.

       Но сама природа была не на стороне союзников и подыгрывавшего им Меншикова. В.Ф. Иванов писал: «Зима была необыкновенно сурова для Крыма, и союзные войска страдали от холода».

        «Морозы губят у неприятеля людей и лошадей», – писал сам князь Меншиков военному министру. В январе, почувствовав, что можно поживиться на чужой счёт, в войну вступило Сардинское королевство, которое всего каких-то полвека назад было спасено Россией от разграбления Наполеоном. У западных политиков память коротка, а чувство элементарной благодарности отсутствует совершенно.

       Меншиков показал себя предателем не только тем, что содействовал союзникам в их высадке в Евпатории, не только тем, что обеспечил их продовольствием, намеренно не вывезенным из города, не только тем, что фактически открыл им путь на Севастополь, не подготовленный для обороны с сухопутного направления. Известен и такой факт, описанный в книге    

       «Россия перед вторым пришествием»:

       «С началом боевых действий в Севастополе «служка Серафимов» (служка Святого Преподобного Серафима Саровского – Н.Ш.) Н.А. Мотовилов послал Государю для отправки в действующую армию список с иконы Божией Матери «Умиление», перед которой всю жизнь молился и скончался преподобный Серафим. Уже после войны Н.А. Мотовилов узнал от адмирала П.И. Кислянского, что произошло дальше». «Меншиков-изменьщиков» приказал бросить икону в чулан. Когда же сам Государь поинтересовался, где поставлена икона, её отыскали и поставили на Северной стороне города, которую так и не смогла взять шакалья стая союзников. А когда в Севастополь архиепископом Херсонским Иннокентием была прислана Чудотворная икона Касперовской Божией Матери, князь кощунственно заявил гонцу: «Передай архиепископу, что он напрасно беспокоил Царицу Небесную – мы и без Неё обойдёмся!»

        Надо сказать, что это не единственный случай, когда оборотни в погонах проявляли дьявольскую ненависть к Православным святыням. В книге, в частности, рассказывается: «Подобное совершилось и во время Русско-японской войны 1904 – 1905 г.г, когда Порт-Артур так и не увидел на своих стенах посланный его защитникам образ Царицы Небесной «На двух мечах», и во время Первой мировой войны, когда без ведома Государя с фронта была увезена Чудотворная Песчанская икона Божией Матери, доставленная туда по пророческому слову Святителя Иоасафа Белгородского…» А ведь история знает немало примеров, когда Пресвятая Богородица оказывала помощь посредством Своих святых Икон. В «безбожное» время Великой Отечественной войны, когда у руля Державы, именуемой в то время СССР, стоял Сталин, дело обстояло иначе. По Откровению Пресвятой Богородицы, которого был удостоен в молитве Патриарх Антиохийский Александр III, Чудотворную икону Казанской Божией Матери обнесли крестным ходом вокруг Ленинграда, и нога вражеского солдата не ступила в город. Затем молебен, на котором присутствовал Сталин, был совершён перед этой иконой в Москве. В тяжелые месяцы Сталинградской битвы Казанская икона находилась в городе. В критические дни обороны Москвы Сталин посетил прозорливую старицу Матрону Московскую, и та сказала ему: «Красный петух, из Москвы не выезжай! Немцы Москву не возьмут. Россия победит Германию» По-русски петух – Феникс, легендарная птица, возрождающаяся из пепла. В ноябре 1941 года Сталин пригласил к себе в Кремль духовенство для молебна о даровании победы. Тогда Чудотворная икона Тихвинской Божией Матери была «обнесена» на самолете вокруг Москвы. Об этом вспоминал в своих мемуарах знаменитый Голованов, который и выполнил поручение Сталина.

        Интересно, что Тихвин был освобождён ещё до общего контрнаступления в ходе частной операции. Сталин, по преданию, услышал Божий глас: «Откроешь Успенский собор во Владимире и после молебна у иконы Владимирской Божией Матери пойдёшь в наступление под Москвой. Откроешь храмы по всей стране – победишь Германию». Сталин немедленно отдал соответствующие указания во Владимир. По всей стране начались молебны, и Сталин сам не раз приезжал молиться в Храм Всех Святых на Соколе, о чём сохранились достоверные свидетельства очевидцев, записанные на киноплёнку.

        Некоторые немецкие генералы уже после войны признались: «Русская Мадонна не пустила нас в Москву. Мы видели её в облаках с Ангелами и отступили». Известно, что во время контрнаступления под Москвой Советские войска не имели численного превосходства над врагом, как не имели они его под Севастополем. Но под Севастополем Меншиков не только не служил молебны, но, напротив, самым кощунственным образом обошёлся со святыми образами Царицы Небесной.

       А ведь Крымская война была не просто войной. Историк П.В. Безобразов отметил: «Восточный вопрос был причиной последней нашей войны с Францией. Крымская кампания возгорелась из-за вопроса, который многим казался пустым и не стоящим внимания, из-за ключей Вифлеемского храма. Но дело заключалось, конечно, не только в том, кому будет принадлежать Вифлеемская святыня. Император Николай Павлович выступал в роли, какую принимали на себя все Русские Цари, начиная с Иоанна Грозного, в роли покровителя и защитника Православного Востока».

       Напомним, что говорил об Императоре Николае Павловиче митрополит Платон (Городецкий, 1803 – 1891), Киевский и Галицкий:

       «Я Николая ставлю выше Петра. Для него неизмеримо дороже были Православная вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра. Император Николай Павлович всем сердцем был предан всему чистокровному Русскому, и в особенности тому, что стоит во главе и в основе Русского народа и Царства – Православной вере. То был истинный Православный, глубоко верующий Царь».

       Но ведь России пришлось отражать нападения алчных животных не только в Крыму. Нам противостояла коалиция с армией, насчитывающей около миллиона звероподобных особей, жаждущих крови и наживы. Русская армия насчитывала около 700 тысяч человек, к тому же она уступала в вооружении и боевой технике. Наши сухопутные части были вооружены в основном кремневыми гладкоствольными ружьями. Дальность стрельбы была значительно меньше, чем у нарезного оружия союзников. А дальность прицельного выстрела, зачастую, решает исход боя, ибо тот, кто имеет вооружение с большей дальностью стрельбы, может просто не подпустить к себе неприятеля, сразив за пределами досягаемости его оружия. К тому же Россия не могла использовать все войска против агрессоров, поскольку не участвовавшие в войне страны Европы поглядывали на атакованную Державу с жадностью гиен и, как свидетельствуют позднее обнародованные факты, подумывали о том, чтобы тоже включиться в бой с раненым Русским медведем, дабы не упустить добычу. Австрия, Пруссия и Швеция были той шакальей стаей, готовой включиться в делёж добычи. И только несомненные успехи Русских на всех остальных театрах военных действий (кроме Крымского) отрезвлял горячие головы. Тем не менее, против этих стран Русскому командованию пришлось держать наготове значительные силы, столь необходимые там, где шли бои.

        Не следует забывать, что во главе России стоял профессиональный военный высокой пробы – Государь Император Николай Павлович. Он руководил боевыми действиями войск, решительно и умело организуя их взаимодействие с целью нанесения ударов по противнику в нужное время и в нужном месте. Историки, закупленные орденом русской интеллигенции и превратившиеся в пятую колонну, упорно и настойчиво этого не замечали и лишь перепевали сплетни о том, что, якобы, Император растерялся, что и умер то он от «Евпатории в лёгких». Лучшее доказательство того, что он был отравлен врагами России, почувствовавшими, что война не принесёт успеха союзникам, пока управляет Державой не только решительный Государь, но и талантливый военачальник.

       Понимая, что лишь решительными успехами можно удержать от вступления в войну всё новых и новых шакальих стай, Император Николай Павлович уже 11(23) марта 1854 года приказал форсировать Дунай у Браилова, Галаца и Измаила. Русские войска перешли в успешное наступление и захватили крепости Исакча, Тульча, Мачин. Сколько раз Русские воины брали эти крепости в непрерывную череду турецких войн! И всякий раз посредничество в переговорах в первую очередь английских и французских политиков, приводило к их оставлению по мирным договорам. Успех на Дунае не удалось закрепить из-за того, что Австрия, поначалу соблюдавшая нейтралитет, стала проявлять враждебность, и возникла опасность нанесения ударов во фланг и тыл Русским войскам. Император приказал И.Ф. Паскевичу отвести войска от Дуная. Молдавия и Валахия были оккупированы австрийцами, которые залили эти маленькие страны кровью за их приверженность Русскому Царю.

        Это теперь вдруг стали небольшие страны считать Запад доброй дойной коровой, не понимая, что помощь даётся не просто так – помощь даётся за причинение вреда России. Любого вреда, пусть пока хотя бы морального. Пока стоит Россия, Запад будет кормить все злокачественные странообразования, переметнувшиеся к нему. Впрочем, Россия и будет стоять, а потому все эти «новообразования» и переметнувшиеся страны будут нужны ему. Они до сих не могут уяснить, что если бы Россия не устояла в единоборстве с мировыми шакальими стаями, их бы тот час превратили в рабов и устроили в них кровавую резню, как, скажем, в Югославии, Ираке и Ливии. Ни прибалтийские страны, ни Польша, ни Украина, ни Грузия Западу сами по себе совершенно не нужны. Это проверено долгой историей…

       Но вернёмся к Восточной войне, столь незаслуженно забытой историками. Н.Д. Тальберг в упомянутой выше книге писал: «Всё увеличивающееся враждебное поведение Австрии побудило Государя двинуть к Гродно и Белостоку гвардию. 28 августа он извещал Паскевича о её выступлении. 1 сентября Император писал ему, что, когда сосредоточится гвардия, «тогда мы поговорим с Австрией посерьёзнее, пора ей отдать отчёт в своих мерзостях. А ты приведи всё в порядок и устройство и готовься к ноябрю, ежели Богу угодно будет, чтобы рассчитаться с Австрией».

       2 сентября Государь писал Паскевичу: «Скоро наступит время, где пора нам будет требовать отчёта от Австрии за всё её коварство», а 4 сентября сообщал Горчакову: «Коварство Австрии превзошло всё, что адская иезуитская школа когда-то изобретала. Но Всемогущий Бог их горько за это накажет. Будем ждать нашей поры».

       Н.Д. Тальберг рассказал о Божьей каре, которая неминуемо настигла Австрию: «Император Николай I не дожил до этого времени. Предательство Австрии в отношении России дало возможность Франции разбить её в 1859 году и Пруссии – в 1866 году. Россия этому не препятствовала».

       Между тем, бои с врагами развертывались одновременно на нескольких театрах военных действий. Так, ещё весной 1854 года союзники открыли боевые действия и на Балтийском море. Английская и французская эскадры имели 11 винтовых и 15 парусных линейных кораблей, 32 пароходофрегата и 7 парусных фрегатов. Балтийский же флот не только уступал численно. В нём было всего лишь 11 паровых кораблей, а всего он насчитывал 26 парусных линейных кораблей и 17 фрегатов и корветов (в том числе 11 уже упомянутых винтовых).

       Союзники действовали осторожно, боязливо и все их замыслы не имели успеха. Осенью 1854 года союзники покинули Балтику. На севере английские и французские корабли совершили рейд, во время которого обстреляли рыбацкий посёлок Кола, уничтожив просто так, без всяких целей немало рыбацких домом и перебив мирных жителей, затем, войдя в Белое море, попытались атаковать Соловецкие острова и Архангельск, но тоже не добились успеха. Попытались союзники организовать боевые действия и на Дальнем востоке. Вражеская эскадра вошла в Авачинскую губу и 20 августа (1 сентября) попыталась высадить десант, чтобы овладеть Петропавловском. Отпор был решительным. Потеряв 450 человек, союзники предпочли покинуть Авачинскую губу.

       Развивались боевые действия и на Кавказском направлении. Там против нас действовали турецкие войска. В мае 1854 года 120 тысячная турецкая армия атаковала 40 тысячный корпус генерала Бебутова. Несмотря на то, что Бебутов как раз в это время вынужден был выделить 18 тысяч человек на борьбу с Шамилем, турки успеха добиться не смогли. 4 (16) июля отряд генерала Андроникова в бою у реки Чорох разбил 34-х тысячный батумский корпус турок, затем 17 (29) июля нанёс поражение на Чингильском перевале разгромил Боязитский отряд и овладел Баязитом. 24 июля (5 августа) главные силы турок числом 60 тысяч человек были разбиты и обращены в повальное паническое бегство Русским Александропольским отрядом. Этим завершился полный разгром турецкой армии, которая более уже в этой кампании не могла представлять собою серьёзной силы.

       Таким образом, кампании 1853 и 1854 годов не принесли союзникам значительных успехов. В январе 1855 года Сардиния прислала 15 тысяч своих войск, были переброшены в Крым значительные силы англичан и французов.

       Но Россия, как в Крыму, так и на остальных театрах военных действий, стояла твёрдо, потому что твёрдо и уверенно руководил её Император Николай Павлович, несгибаемый Государь и талантливый военачальник. Союзникам стало ясно, что победить Россию Николая Первого им не удастся. Оставался один, излюбленный Западом способ – устранить того, кто мешает победе, ну а потом, как обычно, придумать какую-то байку для обывателя, типа «Евпатории в лёгких» или самоубийства.

 

                              Отравление Царя ради победы зла.

       

        Мы помним девиз Императора Николая Павловича: «никому – зло». Но Россия была окружена странами зла, а Император – слугами зла. Государь ушёл из жизни 18 февраля 1855 года. Историки, закупленные орденом русской интеллигенции, выдвинули две версии. Первая звучала так: «Император умер от Евпатории в лёгких». Намёк на то, что Русская армия не сумела препятствовать высадке союзников в Крыму. Но этот вывод сделан из вывода, в свою очередь, надуманного и лживого – из вопиющей лжи о неудачах Русской армии в кампаниях 1853 и 1854 годов. Однако, как мы уже выяснили, неудач не было. На Кавказском театре военных действий одержана полная и блистательная победа, на Дальнем Востоке противник отступил, на Балтике и на Белом море успеха врагам России тоже не удалось добиться. Лишь на Дунае Русской армии из-за предательской двурушнической политики Австрии пришлось отойти.

       В Крыму боевые действия шли с переменным успехом, но главной задачи – захвата Севастополя – союзникам выполнить не удалось. Учитывая колоссальное превосходство врага в живой силе и технике, можно сделать твёрдый вывод – Русская армия со своими задачами справилась. И неудивительно, ведь Верховное командование осуществлял сам Император Николай Павлович.

       Но что же произошло? В.Ф. Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней» писал:

        «В начале февраля Государь заболел лёгкой простудой. С 7-го по 10-е никаких указаний на развитие болезни не встречается. 10 – 11-го простуда обнаруживается лёгкой лихорадкой и проходит. За последние дни с 12-го февраля здоровье заметно улучшается. Бюллетень за 14 февраля отмечает: «Его Величество ночью на 14-е число февраля мало спал, лихорадка почти перестала. Голова свободна».

       Не отмечают никаких ухудшений здоровья и бюллетени за 15 и 16 февраля. В.Ф. Иванов отметил по этому поводу: «Смерть явилась для всех окружающих Государя лиц полной неожиданностью. Наследник, Императрица, не говоря уже о придворных, и не подозревали смертельного исхода. До вечера 17 февраля во дворце всё было спокойно, и сам доктор Мандт продолжал уверять, что нет никакой опасности. Могучая натура Императора Николая Павловича могла перенести любую простуду».

       Для всех осталось загадкой случившееся. Впрочем, в траурные дни близким не до разрешения таких загадок. К тому же шла война, и хотя враги России безуспешно пытались сломить Россию, нужно было быть постоянно начеку, ведь союзники всё ещё стояли в Крыму, хотя на штурм Севастополя не решались.

       Обратимся вновь к размышлениям В.Ф. Иванова, открывшего в смерти Императора явный масонский след: «Революционная печать, чтобы очернить светлый образ Императора-Витязя, доказывает самоубийство и участие в этом лейб-медика Мандта, который, по просьбе Государя, дал ему яд. Эту версию пустил в своих записках Пеликан, бывший консулом в Иокогаме, в «Голосе минувшего» за 1914 год (кн. 1 – 3). Пеликан сообщил, что вскоре после смерти Императора Николая Павловича Мандт исчез с Петербургского горизонта. По словам Пеликана Венцеслава Венцеславовича (бывшего в своё время председателем Медицинского совета, президентом Медико-Хирургической академии), Мандт дал желавшему во что бы то ни стало покончить с собой Императору Николаю яду…

       Спрашивается: для чего нужно было посредничество Мандта, когда Император мог отравиться и без его помощи? Психологически это является совершенно невероятным. Зная характер Императора, его благородство, мужество и сознание Святости Царской власти и своего долга, невозможно допустить наличности самоубийства. Глубоко религиозный, верный и достойный сын Церкви Христовой, Православный Император не мог совершить такого греха».

       Как видим, В.Ф. Иванов подтверждает выводы, которые напрашиваются сами собой. Да разве мог Император Николай Павлович бросить Россию в столь трудный час, разве мог взвалить на неокрепшие ещё плечи Наследника Престола столь тяжкий груз государственного управления? Ведь он сам, как Государь, как Верховный Главнокомандующий до самой последней минуты держал в своих руках рычаги управления войсками на всех театрах военных действий.

       «Непоколебимая твёрдость Царя и Воина, – отметил далее автор, – мысль о важных обязанностях Монарха, которые он свято исполнял в течение 30 лет, наконец, нежная любовь к своему семейству исключают всякое предположение о самоубийстве. Император Николай Павлович умирал истинным христианином и витязем. Он исповедался и приобщился Святых Таин. Призвал детей и внуков, простился с Императрицей и семейством и сказал им всем утешительные слова, простился с прислугой и некоторыми лицами, которые тут находились».

       Наследнику Престола он сказал: «Мне хотелось принять на себя всё трудное, всё тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас! После России я люблю вас больше всего на свете!»

       Император Николай Павлович ушёл из жизни 18 февраля 1855 года в 12 часов 20 минут. В.Ф. Иванов считал, что загадка его смерти получает полную ясность, если сопоставить все обстоятельства, в том числе и положение на театрах военных действий и указал, что виновником смерти Государя является масонский заговор: «При изучении последних дней жизни Императора Николая наталкиваемся на странное обстоятельство: слух о смерти от простуды был пущен и поддерживался масонами Адлербергом, министром двора, и князем Долгоруковым, комендантом Императорской главной квартиры. Далее, в ночь с 17-го на 18-е, во дворце на ночь оставались поблизости Государя граф Адлерберг и лейб-медик Мандт, которые унесли в могилу тайну смерти Императора».

       Отравление было единственным способом устранить Государя, который уже почти повернул ход войны в катастрофическом для союзников направлении. К сожалению, Император был слишком благороден и доверчив – он не допускал и мысли, «что его могут обмануть и предать на мученическую смерть». Смерть от отравления – мучительна… Ещё более мучительной она была для Императора, осознававшего, что он оставляет Россию в трудный для неё час борьбы с шакальими стаями ублюдков, испокон веков зарившихся на её богатства.

       Едва он ушёл из жизни без всяких к тому причин, клеветники принялись за дело. Так уже наш современник (из нынешнего ордена русской интеллигенции) А.Смирнов написал: «Самоубийство Императора являлось наиболее подходящим способом разрешения всех противоречий, личных и государственных. В этом убеждаешься, когда знакомишься с воспоминаниями Ивана Фёдоровича Савицкого, полковника Генерального штаба, адъютанта Цесаревича Александра».

       Чем же мнение Савицкого привлекло историка? Да тем, что тот был активным участником антирусского восстания 1863 года против Престола, против Самодержавной власти, против России и потом скрывался в Европе. Именно на этом основании он почитался «осведомлённым», ибо являлся предателем Родины. А выдумки предателей, подобных Курбскому и Савицкому, всегда в чести у историков, ненавидящих Россию.

       Но можно ли считать беспристрастным такого современника Николая Павловича, который отзывался о нём, Императоре, следующим образом: «Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из кандалов (?) жизнь, тормозя всякое движение (особенно по железной дороге?), расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмеливающемуся подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота…» И далее в том же духе. Какой же инициативе помешал Император? Повесить Царскую фамилию? Пустить в распыл Державу? Поддаться иностранным ворогам, жаждущим Русских земель? Помешал крепостникам, с «проблеском свободной мысли» ещё крепче взгромоздиться на шее своих рабов?

       Савицкий ненавидел Русского Самодержца. Ему был дорог и близок «немец Мандт» – личный враг Государя, которому Николай Павлович, будучи благородным и честным сам, доверял. Историк А.Смирнов, сам того не понимая, доказывает обратное тому, что хотел доказать – доказывает, что Император умер не от болезни, что к середине февраля он практически излечился от сильной простуды. И вдруг последовали внезапное ухудшение здоровья и смерть… Объяснение случившегося даётся со слов проходимца Мандта, бежавшего из России сразу же после кончины Императора за границу. Почему же он, личный враг Государя, вдруг сбежал? Оказывается, опасался, что его заподозрят в отравлении. Объяснение, прямо скажем, рассчитано на полных идиотов. Честному человеку, невиновному человеку нет оснований бояться того, чего боялся Мандт. Между тем, уже за границей, где Мандт устроился очень недурно, осыпанный материальными поощрениями за выполнение задачи, он заявил, что Император приказал ему, личному врачу, принести яд. На возражения же грозно повторил своё приказание. В чём была угроза? Да в том, оказывается, что Николай Павлович пообещал добыть яд своим путём, если его не доставит врач. Каким же это путём? Все медикаменты находились в ведении лейб-медика. И какое видит историк разрешение противоречий? Дезертирство, подобное тому, что совершил Благословенный, внезапно оставив престол и тем самым создав революционную ситуацию, которой и воспользовались государственные преступники, именуемые декабристами?

       Всё это ещё раз подтверждает верность выводов В.Ф. Иванова о том, что в трудный для России час, в момент ожесточённой борьбы против объединённых сил Европы, которая, кстати, укрыла и Мандта, и Савицкого, такой Самодержец, как Николай Первый, не мог пойти на самоубийство, противоречившее не только его вере, но и его взглядам, и убеждениям.

       Но, к счастью, не все историки бесчестны в освещении жизни великого Православного Самодержца: Борис Башилов указал:

        «Николай Первый обладал ясным, трезвым умом, выдающейся энергией. Он был глубоко религиозный, высоко благородный человек, выше всего ставивший благоденствие России».

       Французский дипломат, живший в Петербурге, писал: «Нельзя отрицать, что Николай Первый обладал выдающимися чертами характера и питал лучшие намерения. В нём чувствуется справедливое сердце, благородная и возвышенная душа. Его пристрастие к справедливости и верность данному слову общеизвестны».

       Маркиз де Кюстин при встрече с Николаем Первым сказал ему:   

       «Государь, Вы останавливаете Россию на пути подражательства и Вы её возвращаете ей самой».

        Император ответил ему:

        «Я люблю свою страну и я думаю, что её понял, я Вас уверяю, что когда мне опостылевает вся суета наших дней, я стараюсь забыть о всей остальной Европе, чтобы погрузиться во внутренний мир России».

       Маркиз спросил:

        «Чтобы вдохновляться из Вашего источника?» – «Вот именно. Никто не более Русский в сердце своём, чем я!». Император прибавил к сказанному: «Меня очень мало знают, когда упрекают в моём честолюбии; не имея малейшего желания расширять нашу территорию, я хотел бы ещё больше сплотить вокруг себя народы всей России. И лишь исключительно над нищетою и варварством я хотел бы одержать победы: улучшить жизненные условия Русских гораздо достойнее, чем расширяться… Лучшая теория права – добрая нравственность, и она должна быть в сердце не зависимой от этих отвлечённостей и иметь своим основанием религию».  

       Фрейлина Тютчева точно выразила задачи Императора, который, по её словам, «считал себя призванным подавить революцию – её он преследовал всегда и во всех видах. И действительно, в этом есть историческое призвание Православного Царя».

       Профессор К. Зайцев дал такую характеристику Императору:

        «Он не готовился царствовать, но из него вырос Царь, равного которому не знает Русская история. Николай Первый был живым воплощением Русского Царя. Как его эпоха была золотым веком Русской культуры, так и он сам оказался центральной фигурой Русской истории. Трудно себе представить впечатление, которое производил Царь на всех, кто только с ним сталкивался лицом к лицу. Толпа падала на колени перед его властным окриком. Люди ни в коей мере от него не зависящие, иностранцы, теряли самообладание и испытывали всеобщее, труднообъяснимое, а для них и вовсе непонятное, поистине мистическое чувство робости, почтения. Мемуарная литература сохранила бесчисленное количество свидетельств такого рода».

       Судьба Николая I, история его царствования, как впрочем, и многие другие страницы Российской истории, представлялись и до сих пор представляются в исторической литературе тенденциозно – не с точки зрения интересов страны и народа, а лишь с позиций господствующих идеологий. Георгий Чулков в книге «Императоры» отмечал, что «панегириков Царствования Николая I было мало, больше было страстных хулителей». Да и понятно, ведь Император был противником либерализма и отстаивал иерархию ценностей в обществе. Он был сторонником законности, подавил выступление бунтовщиков на Сенатской площади. Этого ему простить не могли те, для кого Россия была не Родиной, а лишь местом «ловли счастья и чинов». Но почему же до сих пор преобладает в литературе ложное представление об Императоре?

       Конечно, если всякий мирный период в истории России считать «консерватизмом» и «застоем», если всякую революционность, то есть антигосударственность считать прогрессивностью, тогда Император Николай Павлович действительно «консерватор». Но наш жестокий век, казалось, уже должен убедить, что отстаиваемая Государем самодостаточность Государства есть дело праведное, что консерватизм – есть дело праведное и полезное для государства, ведь, как указывал Иван Лукьянович Солоневич, «Россия падала в те эпохи, когда Русские организационные принципы подвергались перестройке на западно-европейский лад».

       Свободный выход России из Чёрного моря, наши успехи на Балканах, авторитет России во всём мире, что теперь так трудно возвратить после десятилетия чёрного ельцинизма, разве это не дороже для страны и народа, чем «прогрессивный» либерализм? Разве не дороже то, что Императору Николаю I удалось удержать Россию над пропастью революции, которая в XIX веке потрясла всю Европу.

       Огромная заслуга Императора в том, что он отстоял Великую Россию и надолго отодвинул великие потрясения. В этом смысле те идеалы, которые он исповедовал и проводил в жизнь, злободневны и ныне, в чём мы уже убедились. Как показывает сам ход истории, нынешняя жизнь в «усечённой» с помощью демократических «преобразований» России не дала обещанного благополучия, а напротив, принесла неисчислимые беды народам, жившим согласно и дружно на Советской Земле, в Советском Союзе. А Советский Союз по территории соответствовал Российской Империи. Теперь вот украинные политиканы, воспользовавшись тем, что украинные Российские области стали называться Украиной, запретили словосочетания: «Ехать на Украину», «Жить на Украине», «Отдыхать на Украине», к чему уже все привыкли. Они велят говорить: «Жить в Украине», Ехать в Украину», чтобы вытравить из сознания людей, что Украины – это та же Русь, только Малая Русь или Малороссия. Глупо же звучит: «Жить в окраине города или посёлка», «Ехать в окраину деревни». Столь же смешно звучит: «Ехать в Украину» и так далее в том же духе! Я думаю, ездить нужно всё же на Украину, то есть к своим братьям на окраину Российской Империи, которая ещё возродится в новом, могущественном качестве под скипетром Русского Православного Царя.

       Эпоха Императора Николая I характеризовалась жесточайшей и упорной борьбой между сторонниками развития России по Самодержавному, Православному, национальному пути, проложенному Святым Благоверным князем Андреем Боголюбским и местночтимым Святым Благоверным Царём Иоанном IV Васильевичем Грозным, Императрицей Екатериной Великой и Императором Павлом I и так называемыми «западниками», идейными последователями запрещённого в 1826 году масонства, стремившимися сделать Россию сырьевым придатком своего обожаемого Запада. Заслуга Императора в том, что, как отмечали мыслители, стоявшие на патриотических позициях, после подавления бунта декабристов и запрещения масонства, Русские Цари перестали быть источниками европеизации России, подобно Петру I и Анне Иоанновне, распустившей «бироновщину», и Петра III. Они стали на путь возвращения к Русским традициям, беспощадно выкорчеванным в эпоху Петра и «бироновщины».

       Иван Александрович Ильин писал: «Император Николай I остановил Россию на краю гибели и спас её от нового «бессмысленного и беспощадного бунта». Мало того, он дал русской интеллигенции срок, чтобы одуматься, приобрести национально-государственный смысл и вложиться в подготовленные реформы Александра II. Но она не использовала эту возможность».  

       Выдающийся русский учёный Александр Евгеньевич Пресняков (1870 – 1929) в книге «Российские Самодержцы» писал: «Время Николая Первого – эпоха крайнего самоутверждения Русской Самодержавной власти в ту самую пору, как во всех государствах Западной Европы монархический абсолютизм, разбитый рядом революционных потрясений, переживал свои последние кризисы. Там, на Западе, государственный строй принимал новые конституционные формы, а Россия испытывает расцвет Самодержавия в самых крайних проявлениях его фактического властвования и принципиальной идеологии. Во главе Русского Государства стоит цельная фигура Николая Первого, цельная в своём мировоззрении, в своём выдержанном, последовательном поведении. Нет сложности в этом мировоззрении, нет колебаний в этой прямолинейности. Всё сведено к немногим основным представлениям о власти и государстве, об их назначении и задачах, к представлениям, которые казались простыми и отчётливыми, как параграфы воинского устава, и скреплены были идеей долга, понятой в духе воинской дисциплины, как выполнение принятого извне обязательства».

        В самом начале своего царствования, 14 декабря 1825 года Николай Павлович сказал: «Я не искал Престола, не желал его. Бог поставил меня на этом месте, и пока Богу угодно будет оставить меня тут, буду исполнять долг свой, как совесть велит, как убеждён, что должно и нужно действовать».

       Графиня А.Д. Блудова писала по поводу этих слов Государя: «Такое убеждение, такая воля христианская руководила им с первой минуты, и никогда доныне не изменял он своего образа мыслей. Эта тёплая вера, однако, не увлекала его в мистические экстазы, но сильно и непоколебимо привязала к родной Православной Церкви, и с любовью к ней слилась у него и горячая любовь к Отечеству, любовь ко всему Русскому, всегдашняя готовность жертвовать собою, жертвовать своею жизнью за спокойствие, за величие, за славу России. Сколько раз он доказывал это, принадлежит рассказать историку; мы только напомним о маловажных, ежедневных доказательствах приверженности его ко всему родному. Привычка говорить по-русски, даже с женщинами (дотоле неслыханное дело при Дворе), любимый казацкий мундир, им первым введённый в моду, привычка петь тропари праздничные и даже всю обедню вместе с хором в церкви – это одно мелочи; но модные дамы времён Александра рассказывают, какое это сделало впечатление, как удивило, как показалось странным, причудливым и какой сделало поворот в гостиных, в последствии и в семейной жизни, и в воспитании, и мало-помалу разбудило народное чувство и дало повод тому стремлению возвращаться ко всему строю отечественному, которое нынче слишком далеко увлекает иных и даже доходит до смешного руссицизма.   

        Разумеется, всему есть границы; но мы должны сознаться, что замечательнейшая черта нашего времени есть сильное, может, чрезмерное чувство народности, привязанность к обычаям и к языку родного края, какое-то, так сказать, притяжение, влекущее друг к другу единородные племена. Но это чувство было усыплено, появлялось разве между некоторыми учёными или литераторами и вовсе не замечено было большинством; Николай Павлович при самом восшествии на престол первый у нас показал пример, и поколение, при нём возросшее, уже далеко отступило от инородных мнений и с любовью и рвением старается о всём родном. В своих привычках и привязанности ко всему национальному Николай Павлович опередил своих современников и показал то предчувствие нужд и стремлений своего века, о которых мы упоминали как о черте отличительной для людей, избранных Провидением и посылаемых Им во дни великих переворотов общественных».

       Аполлон Майков посвятил Государю стихотворение «Коляска», которое является лучшим апофеозом его царствования:

               

Когда по улице, в откинутой коляске,

Перед беспечною толпою едет Он,

В походный плащ одет, в солдатской медной каске,

Спокоен, грустен, строг и в думу погружён,

В Нём виден каждый миг Державный повелитель,

И вождь, и судия, России промыслитель,

И первый труженик народа Своего.

С благоговением гляжу я на него,

И грустно думать мне, что мрачное величье

В Его есть жребии: ни чувств, ни дум Его

Не пощадил наш век клевет и злоязычья!

И рвётся вся душа во мне ему сказать

Пред сонмищем Его хулителей смущённым:

«Великий человек! Прости слепорождённым.

Тебя потомство лишь сумеет разгадать,

Когда История пред миром изумлённым

Плод слёзных дум Твоих о Руси обнажит.

И, сдёрнув с Истины завесу лжи печальной,

В ряду земных царей Твой образ колоссальный

На поклонение народу водрузит».

 

        И заключил свои поэтические мысли фразой: «Как сказал один молодой человек: «Государь такой Русский, что нельзя и вообразить себе, что в нём даже одна капля чужестранной крови». Дай Бог нам ещё долго сохранить его! На него точно можем мы положиться и знаем, что он никогда нам не изменит, как не изменит ему никогда его родная Русь!».

        Так пусть же Отечество наше Российское никогда не изменяет светлой памяти лучших своих Православных Государей, в ряду которых первыми хочется назвать Святого Благоверного Князя Андрея Боголюбского и местночтимого Святого Благоверного Царя Иоанна IV Васильевича Грозного, Императора Павла Первого и его великого сына Николая Павловича. Пусть Россия никогда не изменяет памяти наследника Русских Царей Товарища Сталина!

Эту картину, на которой княгиня Мещерская изображена с дочерью и с будущей послушницей, французы в 1812 году повредили сабельными ударами

 Княгиня Мещерская - дочери: «…скромность есть лучшее украшение женщины».

       Княгиня Евдокия Николаевна Мещерская так и не смогла забыть любимого супруга, с которым её связывали, судя по всему, не только несколько кратких месяцев супружеской жизни, но и долгое знакомство до замужества, ведь их имения были рядом. Быть может, пример вот такой любви, зародившейся с детства и сопровождавшей всю жизнь, и привёл к мысли о том, что дочери нужно помочь сделать главный выбор в её жизни..

       Воспитанная в лучших русских традициях и получившая хорошее домашнее образование, в котором принимали самое действенное участие родители, не слишком полагавшиеся на учителей, особенно из числа залётных иноземных неучей-мошенников, решила она сама дать всё то лучшее, что досталось ей от родителей.

       Относительно иноземных учителей нет никаких преувеличений в том, что сказано выше. Историк русского зарубежья А.Н. Фатеев привёл такой факт:

       «Французский посланник при Елизавете Петровне Лопиталь и кавалер его посольства Мессельер, оставивший записки, были поражены французами, встреченными в России в роли воспитателей юношества. Это были большей частью люди, хорошо известные парижской полиции. «Зараза для Севера», как он выражается. Беглецы, банкроты, развратники, убийцы, воры. Этими соотечественниками члены посольства так были удивлены и огорчены, что посол предупредил о том русскую полицию и предложил, по расследовании, выслать их морем».

       Занимаясь воспитанием дочери, княгиня Мещерская избрала весьма действенные и необычный способ. С того момента как Настеньке исполнилось десять лет, она стала писать ей небольшие наставления или поучения получили название «Беседы с моей дочерью».

       Евдокия Николаевна завела специальную тетрадку и в день рождения, когда Анастасии исполнилось десять лет, вручила её.

       В тетради она делала записи, в которых давала оценки поведения дочери, хвалила за успехи и деликатно журила за недостатки.

       Начало положила «Беседа 1».

       Княгиня обращалась к дочери уже не как к ребёнку, она разговаривала с ней как бы на равных, приглашая принять участие в оценке своего поведения, своих поступков.

       «О многом я доселе не рассуждала с тобой, любовное дитя моё, теперь же, когда ты ещё не достигла полного развития телесного, а потому и умственного, но уже уклоняешься от детства и вступаешь в возраст, где всё должно делаться разумно, принимаю на себя труд, желая душевно видеть тебя благополучной и любя тебя нежно, рассуждать с тобою и указать тебе, как отныне ты должна себя вести.

        Ты дашь веру моим словам, ибо убеждена, что никто так внимательно не следит за твоими поступками, как твоя мать, что весьма естественно, ибо никто не может наравне с твоею матерью столь истинно утешаться твоим добрым поведением и столь много огорчаться худым. Это убеждение вменяет тебе в обязанность всегда повиноваться воле моей и следовать моим искренним советам».

       Удивительно это вступление. В нём сквозят и материнская любовь, и забота о том, чтобы дочь следовала правильным путём в своей жизни.

       Евдокия Николаевна давала наставления, которые не худо было бы перенять и нынешним матерям, да и отцам, воспитывающим детей, порою, не на подвигах великих предков, а на отвратительных инородных «гарри- поттерах» и прочей мерзости, обильно истекающей из давно уже потерявшего благочестие Запада.

       Княгиня Мещерская писала дочери:

       «Люби Отечество своё и верховную власть... По твоим летам довольно и сего, тебе сказанного. Впредь будем рассуждать пространнее, как велики и в чем именно заключаются твои обязанности к Отечеству».

       Вот так! Не нужно слишком многого в отроческом возрасте. «Довольно и сего», важного! Любовь к Отечеству! Не это ли нужно прививать каждому ребёнку, будь то мальчик или девочка, с самых ранних лет.

       «Люби родственников своих, – писала далее княгиня. – Кто из них к тебе милостив, умей быть благодарной. Кто холоден и невнимателен, не досадуй и не огорчайся, но надейся, что постоянным вниманием и покорностью заслужишь благоволение старших, чтобы, когда состаришься сама и делами своими заслужишь уважение, искали бы и твоей благосклонности».

       Здесь уже ощущается влияние христианских заповедей. И это неслучайно. С момента смерти супруга княгиня Евдокия Николаевна начала свой особый путь к Богу. Её связывало с земным миром только желание наставить на путь праведный самое дорогое существо – свою дочь.

       И снова наставление:

        «Люби и уважай приятелей и знакомых твоей матери. Примечай: с кем мать твоя короче и искреннее обходится, в тех и ты более ищи любви к себе и внимания, но и с прочими будь вежлива и учтива...

        С товарищами твоих лет будь ласкова и обходительна, но не болтлива. Повторяю: скромность есть лучшее украшение женщины».

       Начало бесед было положено наставлениям по поводу отношения к людям. Далее же княгиня коснулась и других важных вопросов.

       Терпеливо, ненавязчиво, деликатно и участливо она готовила дочь к будущей взрослой жизни. Конечно же, она учила её каждый день и каждый час своим личным примером, своими советами, но тетрадь помогала внести во взаимоотношения с дочерью элемент особый, искренний и располагающий к ощущению особой доверительности.

        А далее перед нами прямо-таки учебник хозяйствования, который заставляет подумать о том, что, если бы не нашествие «корсиканского чудовища» с бандитским отребьем, собранным со всей Европы, какая была бы замечательная жена у славного русского генерала Александра Кутайсова.

       Вот советы относительно будущей взрослой жизни:

       «Желая видеть тебя соблюдающей во всём порядок, дабы ввести тебя в оный и приучить к хозяйственному употреблению вещей, отделяю особую комнату, в которой помещу всё для тебя нужное. У тебя будет своя прислуга, и я дам тебе немного денег, чтобы ты с сего дня располагала своею собственностью по своему усмотрению. Я не вмешиваюсь в твои распоряжения, а буду ожидать твоего донесения и тогда сделаю тебе свои замечания. Но так как ты по сие время собственности не имела и никогда ничем не располагала, то считаю своею обязанностью сказать тебе несколько слов, после которых и мысли, и действуй уже сама.

      В комнате найдёшь два шкафа: в одном – твои книги, бумага для письма, карандаши, ящик с чернильницей и прибором к ней, ящик с красками, деньги и всему этому реестр; в другом – твои платья, твоё бельё, ящик с лентами и другими мелочами и тоже всему опись. Куда что употребишь, отметь на записке. Что будет худо, к делу не годно, мне доложи, я заменю другим.

      Найдёшь стол рукодельный, стол или бюро для письма и рисования, стол туалетный со всем, что нужно для одевания. Что откуда вынешь, опять на своё место положи или поставь, дабы не терять времени в бесполезном отыскивании вещей, в чём ты доселе слишком много упражнялась».

        Прямо-таки учебное пособие для будущей невесты, жены, хозяйки, а впоследствии – будущей матери.

        Но не только наставления были в тетрадке. Там содержались оценки, даваемые матерью дочери в разделе:

         «Замечания по истечении года»

        Княгиня писала:

        «Хорошего заметила в тебе, любезная дочь:

        1. Привязанность ко мне, которая особенно проявлялась, когда я бывала больна или грустила более обыкновенного. Ты жалела меня тогда, всячески старалась утешить, ласкала. Я благодарна за это и ставлю тебе в достоинство твою привязанность ко мне; но желаю, чтобы ты подумала, хорошенько рассудила, какое именно проявление твоей любви может меня особенно утешить, сделать покойной и счастливой: работа твоя над собою как в больших, так и малых случаях.

         Хорошего заметила ещё:

         2. Твою готовность уделять другому от всего, что имеешь.

         3. Вежливость с родными и знакомыми.

         4. Обходительность с подчинёнными: ты ценишь оказываемые ими услуги и вознаграждаешь их по возможности».

        Были в тетрадке и замечания:

         «Указала на всё, что заметила в тебе хорошего. По что, любезная дочь, заставляешь меня говорить и о худом?

         1. Хотя ты ещё и молода, почему тебе и не предписывают и от тебя не требуют продолжительного моления, строгого соблюдения постов, воздержания, но в меру твоих лет и умственного развития, если бы даже тебе о том никто не напоминал, не следует ли тебе хотя краткой, но усердною молитвою обращаться ежедневно утром и вечером к Подателю жизни и соединённых с нею благ? Ты же, любезная дочь, часто забываешь значение молитвы и молишься нехотя, рассеянно.

       2. В тебе иногда проглядывает желание учиться, но редко. Что касается до игры на фортепиано, то я почти всегда замечаю, что ты с крайним принуждением учишь свои уроки, отчего и время, и деньги пропадают даром.

       3. Когда одеваешься, прилагаешь слишком много труда к этому делу, а в продолжение дня никогда не сделаешь на себя оборота: чисто ли на тебе платье? Так ли оно держится, как должно? А в сём-то и состоит опрятность. Не о красоте своей должна думать женщина, а чтобы все, что на ней надето, было во весь день чисто и опрятно.

       4. Нет у тебя охоты ни к какому рукоделию, а для женщины рукоделие необходимое занятие. Оно бывает ей нужно в бедности, в которой человек, какое бы он ни имел состояние, находиться может; или даже как удовольствие, ибо случается работать для любезных нам людей, в знак памятования о них, и для себя, в дом (свой труд всегда приятнее иметь на глазах, нежели чужой), или ещё когда находишься в таком состоянии здоровья, что не можешь ни читать, ни рассуждать – сие часто бывает с людьми слабого здоровья, – тогда, чтобы не быть в праздности, занимаешь себя каким-либо рукоделием и время проходит не так скорбно.

       5. С весьма недавнего времени, хотя не часто, случается с тобою, что, если кто тебя в чём оговорит или остановит, ты тотчас переменяешь выражение своего лица. Если бы перемена эта изъявляла сознание твоё в ошибке, было бы хорошо; но, напротив, на лице твоём тогда видна бывает досада, что очень дурно.

       6. Часто споришь с товарищами и всегда стараешься, чтобы твой был верх.

        Сего 1807 года, 19 мая».

 

                                        «Жизнью своею украшал гражданство…»

 

       Александр Кутайсов родился 30 августа 1784 года.

       Его отец был мальчишкой подобран в Бендерах, взятых штурмом 2-й армией Петра Ивановича Панина в 1770 году, в ходе русско-турецкой войны 1768-1774 годов, и подарен Императрицей Екатериной Великой наследнику престола великому князю Павлу Петровичу. Павел играл с ним и привязался к нему. Турчонок стал в крещении Иваном Павловичем, а фамилию получил Кутайсов, поскольку родился будто бы в городе Кутая (Кютахья).   

        Смышлёный турчонок постепенно продвигался по иерархической лестнице, служил камердинером, учился в Париже, куда Павел Петрович отправил его учиться парикмахерскому искусству, затем, как выразился о нём Суворов «чесал и брил своего господин. Став Императором, Павла I сделал его обер-шталмейстером двора (начальником императорских конюшен) и пожаловал графский титул.

       Великий князь Николай Михайлович писал о нём:

       «Кутайсов был одним из самых ненавистных всем фаворитов. Значение его было велико, но у него не было никаких убеждений, и широкие государственные интересы ему были чужды; склонность к интригам, корыстолюбие, страх за своё положение руководили им. В конце своей блестящей карьеры Кутайсов оставался тем же, чем был при её начале; влияние его было пагубно для его благодетеля».

       А вот женил Император своего любимца на женщине высоких достоинств – Анне Петровне Резвой – происходившей из доброго дворянского рода.

       О ней и о её предках – разговор особый… Но это в последующих главах.

      У Кутайсова было три сына и три дочери. Сын Николай и дочь Софья умерли в детском возрасте. А вот Павел Иванович (1780-1840), старший брат нашего героя, генерала Александра Кутайсова, дослужился до чина камергера и стал уже в позднейшие годы членом Государственного Совета.

       Сестра Мария (1787 – 1870), которая была замужем за графом Владимиром Фёдоровичем Васильевым, ничем особенным не отличалась, а вот фрейлина Надежда Ивановна (1796 – 1868), известна тем, что написала воспоминания, посвящённые восстанию 1830 – 1831 гг. в Польше. В 1821 году она вышла замужем за князя Александра Фёдоровича Голицына.

       Десяти лет от роду Александр, второй по старшинству сын павловского фаворита, десяти лет отроду был записан в лейб-гвардии конный полк. В 1796 году был пожалован сержантом Преображенского полка, а вскоре получил назначение капитаном в Великолукский полк с причислением к штабу Михаила Илларионовича Кутузова.

       После вступления на престол Павла Петровича отец Александра И.П. Кутайсов в короткий срок превратился из парикмахера во влиятельного царедворца и кавалера высших орденов. Естественно, всё это отразилось и на судьбе будущего генерала.

        О предках Александра Кутайсова по материнской линии сохранились сведения значительно более полные.

        Мать Александра Ивановича Кутайсова Анна Петровна, урождённая Резвая, родилась в семье подрядчика дворцового ведомства Петра Терентьевича Резвого, который был хорошо известен Императрице Екатерине Второй, частенько называвшей его «мой подрядчик».

       Пётр Терентьевич продолжал дело, начатое его отцом, Терентием Резвым, родоначальником фамилии, название которой происходило от старинного правописания прилагательно «резвой», то есть «резвый». А нарекла «резвым» Терентия Императрица Елизавета Петровна за то, что тот однажды очень быстро и сноровисто исполнил какое-то её поручение. Она же своим указом освободила Терентия Резвого «от всякой службы», а дом «от всякого постоя», чтобы он мог всё своё внимание уделять основной задаче, поставленной ему, – поставкам для императорского двора живых стерлядей.

       Терентий занимался этим делом ещё при Петре Первом, являясь, кроме того, поставщиком ряда петербургских учреждений. А, когда был создан в Петербурге Сухопутный шляхетный кадетский корпус, ему были поручены поставки рыбы и для кадет.

       В Петербург Терентий приехал из Осташкова, где и сам он прежде, а, впоследствии, и его родственники пользовались всеобщим уважением и были в почёте, а один из них, Кузьма Резвой, стал депутатом от города Осташкова в «Екатерининской комиссии о сочинении нового Уложения».

       Торговое дело у деда Дмитрия Петровича было поставлено неплохо. Продолжал традицию и отец, Пётр Терентьевич Резвой, открывший в Петербурге торговлю гастрономическими товарами и фруктами. Сохранились свидетельства о том, что это был человек широкой души, отличный, примерный семьянин. Он дал всем детям вполне достойное по тем временам образование. И не случайно на его памятнике было начертано: «Жизнью своею украшал гражданство и с пользою тому служил, а смертью причинил неутешную горесть многочисленно семье своей».

       Одну из своих дочерей – Анну – как уже упомянуто выше, он выдал замуж за Кутайсова, тогда ещё, конечно, не графа, но любимчика наследника престола. То есть брак был весьма и весьма выгодным.

 

                                 Сыну турка-брадобрея

«дала жизнь русская женщина… из чисто русской семьи»

 

 

       Тут хотелось бы остановиться на одном весьма и весьма забавном эпизоде из моего литературного творчества, связанного именно с сыном Анны Петровны, Александром Кутайсовым.

       В восьмидесятые годы я служил в Военном издательстве Министерства Обороны СССР. Конечно, для издательской деятельности более подходит слово работа, нежели служба. Но, поскольку я был до мозга кости военным: за плечами Калининское суворовское военное училище, Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР, служба в войсках в должностях от командира мотострелкового взвода до командира батальона, то и работу в военном журнале, предшествующую издательской, и издательскую работу, всегда называл службой.

        В военную печать я пришёл из войск, специального образования не имел, ну и занимался в основном теми темами, которые были мне близки по роду военной службы. Во всяком случае, на исторические темы до того случая, о котором хочу поведать, писать довелось лишь однажды. В журнале «Советское военное обозрение» опубликовал очерк «Гордость России», посвящённый 150-летию со дня рождения Александра Васильевича Суворова.

       А тут на одном из Всеармейских семинаров молодых военных писателей, которые регулярно проводились Главным Политическим управлением Советской Армии и Военно-Морского Флота, подружился с молодым ещё в ту пору журналистом капитаном Александром Бондаренко. Вот он-то и решил привлечь меня к темам историческим… Ныне Александр Юльевич Бондаренко, полковник запаса, возглавляет отдел литературы и искусства газеты «Красная Звезда», а в ту пору руководил небольшой газеткой-многотиражкой военного училища.

       Заняться историей он меня убедил не сразу. Я же, желая ему помочь, решил познакомить с ребятами из издательства «Молодая гвардия». Дружил я в ту пору с редакцией ЖЗЛ. Вот и привёл приятеля к редактору Владимиру Левченко, ну а тот сразу, с места в карьер: готовим, мол, к 175-летию Отечественной войны 1812 года ряд изданий, а потому предлагайте, о чём писать будете.

        Бондаренко сразу сказал, что будет писать об Орлове…

        – А ты? – спросил он у меня.

        – О генерале Резвом, – упредил с ответом Бондаренко.

        Я хотел возразить, но приятель мой шепнул, чтобы помолчал. Обещал всё рассказать, как и с чего начать.

        Как раз готовился довольно объёмный том «Герои 1812 года». Володя Левченко согласился с предложенными героями, правда, с большими сомнениями – всё-таки не того они были уровня, что бы помещать очерки о них в столь престижный сборник. Ну и тогда же предложил сделать по очерку в альманах «Прометей», который издавала редакция ЖЗЛ. Бондаренко снова взял инициативу в свои руки и распределил между нами героев. Если о Дмитрии Петровиче Резвом я в ту пору и не слышал, то имя генерала Кутайсова было на слуху.

        Ну а что касается моих сомнений, справлюсь ли, то, когда мы вышли из издательства, приятель мой пообещал подготовить список литературы, в которой я смогу найти нужные факты.

        В конце концов, конечно, герои наши в большой том серии не попали, а вот очерк об артиллерии генерал-майоре Александре Ивановиче Кутайсове в альманахе «Прометей» был опубликован.

       Вот я и подошёл к тому моменту, который и подвиг на это краткое воспоминание.

       Рассказывая о родословной Александра Ивановича Кутайсова по материнской линии – по отцовской там и говорить не о чем, – я решил хоть в какой-то мере отделить славного генерала от прилипшего к его отцу прозвища, связанного с его национальностью, которая, впрочем, точно и не установлена. «Турок Кутайсов», «титулованный турок Кутайсов», «титулованный брадобрей Кутайсов» и так далее. Мне показалось, что и на славного героя Александра Кутайсова, в какой-то степени бросают тень такие вот определения. Ну и, рассказав о родословной его матери Анны Петровны, написал в очерке:

       «Как видим, Александру Кутайсову, талантливому генералу и разносторонне одарённому человеку, дала жизнь русская женщина, происходившая из чисто русской семьи, корни которой уходят в исконно российские земли, в город Осташков, где берёт начало великая русская река Волга. Именно из этой семьи, давшей потом России многих замечательных сыновей, вынес Александр всё лучшее, что в нём было. Безусловно, не от отца, титулованного турка-брадобрея, он мог получить широту русской души, безудержную храбрость, замечательный военный талант…»

       Когда работали с вёрсткой, Володя Левченко заметил, что к этому абзацу обязательно кто-то придерётся. Заменили «русская река Волга», на словосочетание «наша река Волга», но больше ничего менять у редактора рука не поднялась. Это и стало причиной забавного происшествия.

       Вышел альманах к 175-летнему юбилею Отечественной войны, хотя и не был посвящён этой дате – просто очередной, выпуск – он так и назывался: «Прометей – 14», то есть четырнадцатый выпуск.

       И вот как-то осенью, когда я был в гостях у сценариста-документалиста, Евгения Латия, позвонила ему одна его знакомая и сказала:

        – Николай Шахмагонов у тебя? Да!? Так включи скорее телевизор, там Генрих Боровик его отца в передаче «Позиция» критикует…

       В ту пору даже канал не надо было называть. Все важнейшие телепередачи шли по первому каналу.

       Включить то включили, да вот опоздали, конечно. Генрих Боровик своё выступление закончил. Стали выяснять, о чём вообще речь была. Оказалось, что разговор был об очерке «На поле чести», опубликованном в альманахе «Прометей». Женя Латий знакомой своей сказал тогда:

      – Так это не отца Боровик критиковал, а именно Николая.

      Большого труда стоило выяснить, что же сказано было. Далеко не у всех была аппаратура, с помощью которой можно записать телепередачу. Но кто-то из знакомых записал звук, без видео.

      Генрих Боровик вышел с книжкою альманаха, раскрыл её и заявил, что вот, мол, пример великодержавного шовинизма. В то время очень часто эту тему поднимали тогдашние либерасты. Боровик и заявил, мол, «посмотрите, что пишет молодой литератор Шахмагонов». Прочитал он тот абзац полностью, на всю страну прочитал и сделал заключение: почему же это Кутайсов все лучшие, указанные в очерке качества мог получить именно от матери Анны Петровны, а не от отца?

        Что тут сказать? По-моему, и так ясно. Достаточно привести примеры из военной истории, примеры соотношения сил в сражениях и битвах с турками и соотношения потерь и станет ясно.

       Вспомним, как относился к бывшему брадобрею Кутайсову Александр Васильевич Суворов. Мемуарист эпохи Николай Иванович Греч в «Записках о моей жизни» так описывает свидание Кутайсова с Суворовым:

       «Кутайсов вошёл в красном мальтийском мундире с голубою лентою через плечо.

       – Кто вы, сударь? – спросил у него Суворов.

       – Граф Кутайсов.

       – Кутайсов?! Кутайсов?! Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал. Да что же вы такое по службе?

       – Обер-шталмейстер.

       – А прежде чем были?

       – Обер-егермейстером.

       –А прежде?

       Кутайсов запнулся.

        – Да говорите же?

        – Камердинером.

        – То есть вы чесали и брили своего господина.

        – То.. Точно так-с.

        – Прошка! – закричал Суворов знаменитому своему камердинеру Прокофию. – Ступай сюда... Вот посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершел, как и ты, да он турка, так он не пьяница! Вот видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты вечно пьян и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином.

      Кутайсов вышел от Суворова сам не свой и, воротясь, доложил Императору, что князь в беспамятстве и без умолку бредит».

      Словом, что уж там говорить, какие такие высокие душевные качества, какую такую храбрость можно унаследовать у турка-брадобрея, кстати спустя менее чем через год после описанной встречи, 11 марта 1801 году сбежавшего из дворца и не осмелившегося прийти на спасение к своему благодетелю.

       Сначала я хотел как-то ответить, высказать свои соображения на этот счёт. Даже отыскал адрес Генриха Боровика в справочнике Союза писателей СССР, но смутило количество указанных там отчеств – Аверьянович, Авиазерович и Эзеншульевич… Которое правильное? Впрочем, многие товарищи мне советовали не сердиться, а выразить сердечную благодарность за столь необыкновенную рекламу моего творчества. 

        Но реклама рекламой, а времена были такие, когда партийные организации ещё работали по устоявшимся принципам.

       Утром пришёл я на службу в Воениздат, как ни в чём не бывало. Подумаешь, упомянули в передаче. Но «Позиция» в ту пору была очень и очень популярна. Дискуссии там развёртывались, порою, серьёзные.

       И вот что сразу бросилось мне в глаза – странное какое-то отношение «старших товарищей», истых партийцев, ну то есть членов КПСС. Коммунистами их как-то вот всех назвать язык не поворачивается.

       При встрече глаза отводили, руки прятали, чтобы не случилось рукопожатия дружеского. Все чего-то ждали. Ну а чего можно было ждать? Конечно же, реакции парткома. Я всё же, как никак уличён шовинизме. Надо реагировать. Во всяком случае, ещё несколько лет назад реакция была бы вполне предсказуемой. Но тут – тишина.

      На обед мы ходили в столовую Воениздата. Нужно было немного в очереди постоять. Так вот и в очереди тоже почувствовал настороженность. Перед разбором персонального дела некоторые считали, что лучше бы не засвечиваться добрым отношением к провинившемуся.

      Прошёл обед, я встал из-за стола – а зал у нас был просторный, широкий, с большими окнами. Словом, строение нового уже типа – «из стекла и бетона». И вот в зал как раз в тот самый момент вошёл заместитель главного редактора Воениздата полковник Евгений Павлович Исаков.

      Это был строгий и требовательный начальник. Он – выпускник Казанского суворовского военного училища, я – Калининского СВУ. Конечно, существует девиз «кадет кадету друг и брат», но и поговорка известна: дружба дружбой, а служба службой. Дисциплина превыше всего. И никаких поблажек, если речь о деле.

      Одно можно сказать твёрдо – Евгений Исаков был не из когорты либерастов и им сочувствующих, не из компании сокрушителей России. Но тут случай особый. Я перед всей страной был уличён в шовинизме, строго осуждаемый партией! И кому было дело до того, что Румянцев, Потёмкин, Суворов, Кутузов били турок даже в тех случаях, когда те превосходили числом в десять, а то и более, раз. Кому было дело в данном случае до того, что даже при штурме мощнейших крепостей, коими были Очаков и Измаил, и Потёмкин, и Суворов брали крепости, имея силы, вдвое меньшие, чем в крепостях. А ведь любая даже полевая наступательная операция требует для того, что бы добиться успеха, пятикратное преимущество.

     Как можно оскорблять извечных врагов! Вот если бы было в девятнадцатом веке телевидение, глядишь, какой-нибудь либерал мог бы назвать шовинистом русского генерала Валериана Мадатова, армянина по национальности, заявлявшего, что «в сражениях с азиатскими народами не соотношение сил, а решительный натиск и смелость дают перевес, что уступить неприятелю один шаг, значит, придать ему бодрости и отважности и, следовательно, при превосходстве сил его обречь себя на поражение».

         Я был уверен в правильности того, что написал. Но не все были уверены в том же…

       И вдруг Евгений Павлович Исаков пошёл прямо ко мне, широко раскинув руки и провозглашая на весь зал своим командирским голосом – большинство сотрудников различных учреждений печати были в прошлом строевыми офицерами.

      – Коля! – провозгласил Исаков, а ведь если командир недоволен, то подчинённый для него не Коля или Серёжа или Миша, – Коля, дорогой! Ну, поздравляю. Каков успех! Когда враг ругает – высшая оценка!

       И вокруг сразу все наши партийцы заулыбались. Начальство определило, что нарушения в моём очерке нет! Кстати, партком никак не отреагировал, потому что там тоже уже был вполне нормальный офицер, грамотный, авторитетный, полковник Войнов.

       Но и это ещё не всё. Передача была в среду. А в четверг и пятницу в кабинете, в котором работал я не один, а с двумя своими сослуживцами, находиться было просто невозможно. Поздравления не прекращались до самых выходных, и накал их спал лишь на следующей неделе. Либерасты, конечно, были недовольны и осуждали, но то, что осуждают либерасты, которым всегда хорошо, если России плохо и всегда плохо, если России хорошо, любо и дорого тем, кому дорога Россия.

       Ну а в издательстве «Молодая Гвардия» выступление тоже не осталось незамеченным. В редакции ЖЗЛ порадовались. Но вот ещё что интересно. В вестибюле там был, да, наверное, и сейчас есть киоск. Только в восьмидесятые в нём можно было приобрести книги, которые на прилавки обычных магазинов практически не поступали. Так вот уже на следующий день после передачи этот киоск атаковали посланцы из множества самых различных учреждений, расположенных по соседству с издательством. Альманах брали целыми пачками…

       Остаётся добавить, что Художественный образ графа Ивана Павловича Кутайсова нам знаком по кинокартине «Крепостная актриса». А из биографии брадобрея известно, что была у него и внебрачная дочь. С её матерью, актрисой мадам Луизой Шевалье, урождённой Пуаро, интимных связей своих он не скрывал.        

       Вероятнее всего брадобрей Кутайсов впервые увидел свою возлюбленную на премьере комической оперы «Рено д`Аст», которая состоялась 17 июня 1797 года в придворном театре, в Павловске. Ну а потом Император устроил торжественный ужин в честь актрисы и её супруга, танцовщика Пьера Шевалье. На ужине, разумеется, присутствовал и бывший брадобрей граф Кутайсов.

       Подробности завязки романа на поверхности не лежат. Их, наверное, можно отыскать не в архивных документах, а в воспоминаниях современников. Известно же, что вскоре брадобрей граф Кутайсов (приходится постоянно повторять приставку «брадобрей», чтобы отвести сочетание «граф Кутайсов», от блистательного генерала Александра Ивановича Кутайсова), приобрёл дома для актрисы Шевалье на набережной Невы в Петербурге и в Гатчине, поскольку Павел Петрович подолгу, порой, находился там.

      Архитектор Н.В. Якимова в статье повествовании, посвящённом «Усадьба Клодницких», опубликованной в Историческом журнале «Гатчина сквозь столетия», предположила, что в одном из гатчинских домов, специально приобретённых для любовных утех, «происходили интимные встречи с актрисой Шевалье, которая была не только влиятельной фавориткой Кутайсова, но и платной шпионкой Наполеона. Не исключено, что именно здесь формировался мирный договор с Францией, только разговоры о котором послужили одной из причин убийства 11 марта 1801 года».

       О договоре необходимо сказать несколько слов, поскольку он имел колоссальное значение для предотвращения столкновений в Европе, которые впоследствии получили название Наполеоновских войн.

       Император Павел Петрович вовремя уловил важные перемены в европейской политике. Предательство союзников в 1799 году открыло ему глаза. В те дни датский посланник докладывал своему двору о важном разговоре с Императором: «Государь сказал, что политика его остаётся неизменною и связана со справедливостью, где Его Величество полагает видеть справедливость. Долгое время он был того мнения, что она находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем странам; теперь же во Франции в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дела».

        Идея, по словам биографа Павла Первого Н.Шильдера, заключалась в «предложении тесного союза с представителями мятежной, но теперь успокоенной Франции, и связанного с ним раздела Турции. Центром плана должен быть Бонапарт, который должен был найти в предполагаемом разделе вернейший способ к уничтожению Великобритании и утверждению при общем мире всех завоеваний, Францией сделанных… «России он уделяет Романию, Булгарию и Молдавию, а по времени греки и сами пойдут под скипетр Российский». Союз с Францией предполагался во имя освобождения славян».

       Вскоре представитель Императора Павла Первого встретился с Наполеоном, уже ставшим первым консулом Франции. Наполеон сразу заговорил о своём желании заключить прочный мир с Россией, объясняя это тем, что географическое положение обеих государств создаёт условие для того, чтобы жить в мире и согласии. Так от союза с первым министром Англии Вильямом Питом Император Павел Первый перешёл к союзу с первым консулом Франции Наполеоном, которого назвал монархом «если не по имени, то по существу». Вот и ещё одна причина, по которой слуги тёмных сил зла готовили расправу над Русским Государем, желавшим управлять Державой в интересах самой Державы, а не её врагов. Между тем, над Англией стали сгущаться тучи, что ещё более ускорило подготовку к покушению на Русского Государя.

      12 января 1801 года по приказу Императора Павла Донской казачий корпус был направлен в Индию. Этот приказ иные историки рассматривают, как факт ненормальности Русского Государя, либо умышленно скрывая правду, либо, по собственному невежеству, не зная её. Ведь одновременно с Павлом Первым Наполеон тоже отдал распоряжение корпусу французских войск идти в Индию. Причём этот корпус Бонапарт собирался возглавить сам. Его, однако, интеллигентские историки сумасшедшим за это решение не посчитали. Император Павел придавал казаков в помощь Наполеону для осуществления общей задачи – изгнания англичан из Индостана.

Французский корпус должен был выступить от берегов Рейна. Маршрут его пролегал по реке Дунаю, Чёрному и Азовскому морям, до устья Дона. По Дону предполагалось подняться до переволоки (там, где ныне канал «Волга–Дон»), переволокой добраться до Волги, затем уже по Волге, войти в Каспий. Соединение  русских и французских войск планировалось в Астрабаде. Были даже заготовлены специальные прокламации и воззвания к мусульманскому населению стран, через которые предстояло следовать соединённым силам. В них говорилось: «Армии двух могущественных стран в мире должны пройти через ваши земли. Единственная цель этой экспедиции – изгнать англичан из Индостана… Два правительства решились соединить свои силы, чтобы освободить индусов от тиранического и варварского ига англичан».

Как тут было не торопиться разорвать союз России и Франции, становившийся губительным для Англии!

      Так вот актрисаЛуиза Шевалье работала на Наполеона, но в заключении мира с Францией Император был заинтересован и содействие в этом шпионки Бонапарта не мешало. О её тайной роли, скорее всего было известно, поскольку сразу после убийства Императора, соучастник злодейства, вступивший на престол, выслал Луизу Шевалье к большому огорчению Кутайсова, который до конца дней своих носил медальон с её изображением. Но вступиться он уже не мог, поскольку потерял всякое влияние, да и вообще на некоторое время предпочёл покинуть Россию.

       Правда новоиспечённый         Император повелел выдворить шпионку без конфискации всех несметных богатств, которые она приобрела в России благодаря своей неуёмной алчности и жадности. 

      Возможно, показывая брадобрея, авторы кинофильма «Крепостная актриса» не ушли далеко от правды в изображении самого Кутайсова, но вот графиня Анна Петровна Кутайсова, урождённая Резвая, представленная там в шутовском стиле, явно не заслужила того, что ей приписано. Думается, эта женщина заслуживает другого к ней отношении. Ведь она дала России талантливого генерала, героя Отечественной войны 1812 года, сложившего голову на Бородинском поле и оставившего заметный след в русской военной истории.

        Кстати, род Резвых, богатый славными именами, тянется до нашего времени…

 

    «Впервые участвуя в бою, выказал храбрость и распорядительность».

 

       Конечно, военная судьба Александра Кутайсова складывалась значительно легче, нежели у его дяди Дмитрия Петровича Резвого, участника разгрома турецкого флота в Днепровско-Бугском лимане в июне 1788 года и штурма Очакова 6 декабря того же года, штурма предместья Варшавы Праги, Швейцарского похода Суворова и многих других славных походов. Он получил генеральский чин в зрелые годы.

        Александр Кутайсов был, безусловно, одарённым человеком. Современники отмечают, что он знал несколько иностранных языков, причём по-французски он мог не только говорить, но и писать стихи. Он хорошо рисовал, разбирался во многих вопросах архитектуры, но с особым пристрастием изучал военное дело и прежде всего, артиллерию и фортификацию.

       Всё это способствовало успехам, но главную роль на первых порах, конечно, сыграло высокое положение отца.

       Особенно быстро пошло продвижение по службе после того, как на престол вступил Император Павел.

       В 1799 году, пятнадцати лет от роду, Кутуйсов был уже полковником лейб-гвардии артиллерийского полка.

       Артиллерию он избрал не случайно. Прежде всего, конечно, повлиял на выбор его дядя Дмитрий Петрович Резвой, который, кстати, в том же 1799 году стал генерал-майором, пройдя большой и славный путь боевого артиллерийского офицера.

       Все племянники Дмитрия Петровича, в том числе и Александр Кутайсов, души не чаяли в добром, остроумном дядюшке, влюблённом в артиллерию и знавшем её досконально.

        И вот результат – сын младшего брата его Орест Павлович Резвой стал артиллеристом и дослужился до чина генерала от артиллерии. Все три сына старшего брата Николая Петровича – Пётр, Дмитрий и Николай – тоже стали офицерами-артиллеристами. В артиллерию пришёл и сын сестры Анны Александр Кутайсов. Любознательный, способный к наукам, он легко постигал всё, чему учили, много занимался сам.

       Важную роль в службе Кутайсова сыграла работа в «Воинской комиссии для рассмотрения положения войск и устройства оных», в работе которой он участвовал вместе со своим дядей Дмитрием Петровичем.

       Комиссия была образована 24 июня 1801 года и имела задачу определить численность и устройство войск, порядок пополнения, вооружения и обмундирования.

       Генерал Резвой и полковник Кутайсов занимались преобразованиями артиллерии. Необходимость таких преобразований назрела давно. Дело в том, что уже во второй половине XVIIIвека линейная тактика стала постепенно заменяться новой – тактикой колонн и рассыпного строя. А как известно, развитие нового способа военных действий предопределяет в первую очередь совершенствование новой техники.

       Появление ударно-кремниевых ружей, стального штыка и гладкоствольной артиллерии, которая оказывалась привязанной к строю и не могла выполнять задачи, не имея возможности совершать манёвры, сосредоточивать огонь по наиболее важной цели или рассредоточивать его по различным целям.

       Одним словом, потребовалось разрабатывать новую тактику и новую стратегию генерального сражения.

       Артиллерия стала приобретать манёвренность, а манёвр огнём и колёсами повысил её эффективность. Изменения в тактике, в свою очередь, потребовали реконструкции артиллерийских систем и совершенствования организации артиллерийских произведений.

        Задачи решались самые разнообразные: рассматривался вопрос о необходимости ликвидации фурштата и введения нового положения о содержании артиллерийских лошадей, а также введения вместо зарядных фур зарядных ящиков, одинаковых для всех орудий, принятия на вооружение единообразных орудий и лафетов и диоптра Маркевича, удобного для стрельбы.

      Значительная реорганизация проводилась в строевом обучении: устанавливались единые команды, поскольку артиллерийского устава ещё не было. Комиссия дала необходимые установки по проведению занятий и практических учений.

       До начала войны с Францией, то есть до 1805 года, комиссией была проделана важная работа, в результате которой русская артиллерия с успехом выдержала все испытания наполеоновских войн.

       Все эти годы Кутайсов усиленно изучал военные науки, в совершенстве освоил новую тактику действий артиллерии и к своему боевому крещению подошёл хорошо подготовленным артиллерийским командиром.

       Не только и не столько работа комиссии оказала в то время влияние на реорганизацию русской армии. Значительную роль в этом сыграли кампании 1805 и 1806-1807 годов.

       К примеру, учреждением постоянных дивизий было раз и навсегда покончено с импровизированными высшими войсковыми соединениями, характерными для организации войск в XVIIIвеке. Они страдали отсутствием достаточной внутренней спайки между отдельными частями, говоря языком нынешним, невозможно было добиться должного боевого сколачивания.

       Дивизии имели разнообразную численность – в среднем 10 600 штыков, 2700 сабель, 54 полевых орудия, – но заключали в себе все роды войск. Примерно было 6 – 7 пехотных полков, 4 – 5 кавалерийских полков с казаками, 4 – 6 рот батарейной или тяжёлой, лёгкой и конной артиллерии, атак же пионерную (сапёрную) роту.

       Полевая артиллерия взамен батальонов и полков была переформирована в бригады, причём к каждой дивизии приписывалась своя артиллерийская бригада. Этим достигалось более тесное взаимодействие между пехотой и артиллерией.

       В те годы русская артиллерия не раз показывала образцы блестящего ведения боя. Артиллерийские роты искусной стрельбой, смелым манёвром, своевременным массированием сил нередко оказывали решающее влияние на ход и исход сражений.

       В июле 1803 года Александр Кутайсов был определён во 2-й артиллерийский полк. В этом полку 11 сентября 1806 года он получил генеральское звание.

       А 14 декабря 1806 года принял боевое крещение под Голымином.

       В тот день Наполеон, ошибочно посчитав, что главные силы русской армии находятся не под Пултуском, где они были на самом деле, а под Голымином, атаковал небольшой отряд князя Голицына, численностью в 10-12 тысяч человек.

        Этот отряд образовался случайно из полков различных дивизий, частью заблудившихся во время отступления от реки Вкры вследствие противоречивых указаний главнокомандующего графа Каменского, частью отрезанных от своих соединений при наступлении французов в северном направлении.

      Генерал Кутайсов спас отряд от разгрома, умело командуя артиллерией и рассеивая метким огнём атакующих французов.

      Сам Каменский сделал отзыв: «Впервые участвуя в бою, выказал храбрость и распорядительность».

       Возглавив артиллерию корпуса генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, Кутайсов успешно действовал в сражении при Прейсиш-Эйлау, где как уже говорилось, спас от разгрома всю русскую армию. Затем он отличился под Ломитеном, за что получил орден Св. Владимира 3-йстепени, и при Гейльсберге, где артиллерия корпуса оказалась в критическом положении и была спасена лишь благодаря личной отваге Кутайсова.

        В послевоенные годы, обобщая полученный опыт, Кутайсов написал «Общие правила для артиллерии в полевом снаряжении».

       Это был труд, отражавший передовые взгляды на роль артиллерии и принципы её боевого применения. Генерал Кутайсов, иллюстрируя свои рассуждения примерами из опыта войны, доказывал необходимость своевременного сосредоточения сил артиллерии на главных направлениях, расположения батарей на высотах для стрельбы через головы своих войск, манёвра силами артиллерии в бою.

       В 1812 году инструкция была принята для всей русской армии. Она сыграла важную роль в установлении единых взглядов  на боевое применение артиллерии и восполнила отсутствие боевого устава.

       Работая над документами и наставлениями, Кутайсов чувствовал недостатки своего образования. Он часто повторял: «Надобно спешить учиться».

      В 1810 году он взял годовой отпуск и отправился за границу. В Вене он изучил арабский и турецкий языки настолько, что мог свободно разговаривать на них. В Париже занимался математикой и баллистикой.

      По утрам, переодеваясь в штатское платье, слушал лекции известных учёных или работал в библиотеках, а вечерами беседовал на военные темы с французскими генералами – участниками недавних кампаний.

      Привлекательный внешне, весёлый и приветливый, он был принят в любом обществе, где нередко читал свои стихи и музицировал.

      Не удивительно, что юная княжна Анастасия Мещерская проводив его в путешествие, тосковала и с нетерпением ждала возвращения.

 

                   С ранних лет считала своим суженым…

 

       Когда Александр Кутайсов, взял отпуск и отправился в Европу, княжне Анастасии шёл всего лишь четырнадцатый год, а княгиня Евдокия Николаевна Мещерская и княгиня Анна Петровна Кутайсова мечтали, что поженят своих чад, когда Настеньке исполнится шестнадцать или семнадцать. Шестнадцать ей должно было исполниться 2 июня 1812 года.

      Кто знал в 1810 году, когда Кутайсов отправлялся в Вену и Париж, что будет в том, впоследствии столь памятном для России году?

      Летом 1809 года Александр часто гостил у родителей в имении, видел юную княжну, да, пожалуй, даже не юную, а совсем ещё княжну-ребёнка. Он знал о планах матери, не противился им, но о чём-то серьёзном думать было рано. И всё же он охотно бывал в гостях у соседей, принимал участие в вечерах, на которых читал стихи, играл на рояле…

       А княгиня Мещерская продолжала готовить дочь к будущей жизни, и остались замечательные свидетельства этой удивительной подготовки.

      Мы видели, как воспитывала княгиня совсем ещё маленькую, десятилетнюю дочь.

       Вслед за первой беседой, была «Беседа 2»:

       «Скажу здесь о праздности, что она губит совершенно все добрые свойства человека, ибо кто ничем не занят в продолжение дня, у того мысли не сосредоточиваются, стремясь к какой-либо разумной цели, не имеют между собою связи, остаются в бездействии. Лишь только мыслящая способность остаётся без должного употребления, человек уже не существует, он делается подобием машины, которая не сама собою двигается, а разными пружинами, дающими ей ход. Таков и человек, не мыслящий, а действующий под влиянием одних физических побуждений. Он уже ничего ни правильного, ни основательного сделать не способен, переходит от смеха к слезам, от пустой скуки в пустую же радость, и если настанет для него минута проверить себя и обсудить свои действия, он ужаснётся своего положения, ибо уже не найдёт себя разумной тварью, а неким животным с свойственными последнему, а не человеку побуждениями.

Сего 30 мая, 1807 года»

       Так писала она дочери, когда ещё шла русско-прусско-французская война 1806-1807 годов, когда Александр Кутайсов закалял свою волю от сражения к сражению, что потом, осмысливая свой опыт, работать, работать и работать умственно. Вот именно так, как воспитывала княгиня Мещерская его будущую невесту.

       Важными поучениями полна и «Беседа 3»

       «Твоя чрезмерная робость меня огорчает, а для тебя самой она крайне невыгодна. Не следует смешивать скромность с робостью. Скромность – добродетель и украшение женщины, а неуместная робость – подобие глупости. Скромность научает нас, когда и что говорить, не соваться на глаза старшим, не вмешиваться в разговоры, до нас не касающиеся, не хвалиться нашими познаниями и т.д. Такая робость происходит частью от самолюбия, которое внушает тебе желание казаться лучше, чем ты есть на самом деле, почему и являешь из себя дурочку. Надо помнить, что я везде слежу за тобою, и буде что по детству сделаешь не так, я остановлю; следовательно, робеть нечего. Если даже и в моё отсутствие ты что неудачно сделала бы, то по молодости лет твоих тебя всякий извинит, лишь не уклонилась бы ты от скромности и благопристойности и действовала бы в простоте сердца своего.

        1809 года, 20 июня, во время пребывания в селе Рековичах».

         А время шло, Настенька подрастала и распускалась как прекрасный цветок… 1810 год принёс ей первую грусть разлуки с тем, кого она с ранних лет считала своим суженым…

        В том году княгиня Мещерская писала в «Беседе 4»:

         «Тебе минуло четырнадцать лет. Бог благословил меня взрастить тебя и дождаться от тебя некоторых добрых плодов в награду за труды мои. В кратком замечании на истекший год увидишь, что я тобою довольна.

Призывая Бога к помощи, я направляла твоё воспитание к тому, чтобы ты всегда могла, в каких бы ни была обстоятельствах, находить в самой себе убежище, не зависела бы от других и не искала бы своего отдохновения в пустом рассеянии, которое только химерически облегчит бремя жизни, а на самом деле, окончательно утомив, оставляет пустоту в душе, призванной к вкушению истинного блаженства, а потому не удовлетворяющейся одними наружными приманками. Бесспорно то, что человеку бывает нужно временное рассеяние, но не иначе как после трудов».

        И далее уже говорит прямо о предназначении дочери, поскольку предназначение женщин в ту пору было в первую очередь хранить семейный очаг, ну а жёнам военным предстояло обеспечивать, как принято говорить ныне, тыл! Княгиня не забывала о том, что решили они с Анной Петровной Кутайсовой, её радовало, что дочь не противится материнскому выбору и похоже будущий жених тоже не противится желанию своей матери. Радовало то, что Александр Кутайсов, не в пример некоторым «современным» молодым людям тянется к знаниям, работает над собой, что он, будучи и так образован более своих сверстников, не останавливается на достигнутом. И она писала дочери:

       «Тебя ожидает семейная жизнь, ты призвана заимствовать счастие от того семейства, к которому будешь некогда принадлежать, а также и доставлять ему оное. Питаю себя лестною надеждою, что кротостью, послушанием, ровностью характера ты действительно не возмутишь семейного спокойствия, но чтобы быть довольной собою и чтобы тобою другие были довольны, нужно ещё иметь те качества, о которых я говорила выше: знание своих обязанностей как в отношении своих семейных, так и общества. Знание хозяйства и наблюдение в оном порядка – необходимое условие семейной жизни.

       Расход денежный, который сама ведёшь и своевременно вносишь в книгу, уже научает тебя ограничивать свои желания, чтобы в конце года не войти в долги, которые, как бы ни казались малы сравнительно с состоянием того, кто их делает, причиняют ему много забот и, незаметно накопляясь, часто окончательно его разоряют».

      Удивительно то, что княгиня Евдокия Николаевна всё раскладывает по соответствующим уровням значимости в жизни. Да, прежде всего духовность и задушевные отношения с близкими людьми, в семье, но нельзя забывать и делах насущных, надо заботиться о том, чтобы желания не превышали возможностей. Она, как человек глубоко верующий, часто говорила дочери о том, что сравнивать своё положение, свой достаток надо не с теми, кто выше в иерархической лестнице, кто богаче материально, а с теми, кто уступает в достатке, кто стоит ниже тебя в тех условностях, которые создали люди и за которые они держатся на протяжении многих веков.

       Не указана дата, но, видимо, «Беседа 5» относится к несколько более позднему времени. Возможно, минул ещё один год, приближая час вступления Анастасии в возраст уже полетам юный, а по общественным правилам вполне подходящий для строительства семьи. Вот строки из очередной беседы:

       «В нынешнем году я не заметила большой разницы в проявлениях твоего характера с теми, что отметила в предшествующем. Не сделаю никаких новых замечаний, только обращу твоё внимание на расход истекшего года, из которого явствует, что много лишнего было принесено в жертву малодушию, почему и недоставало денег на священнейшую для всех нас обязанность: нашими избытками помогать ближнему, который, быть может, нуждается в необходимом в то самое время, как мы роскошествуем и прихотничаем».

       Благотворительность была в характере княгини Евдокии Николаевны. Милосердие, доброе отношение к людям она унаследовала от матери. В первые годы своего вдовства она много внимания уделяла помощи сиротам, очень сильно прочувствовав, что это такое. Пусть дочь и не осталась круглой сиротой, но она росла без отца, а что такое расти без мужской защиты, мужской силы, княгиня испытала, когда набросились на неё братья покойного супруга, пытаясь отсудить состояние, по праву её принадлежавшее.

       И вот, наконец, «Беседа 6». Княжне 16 лет… Евдокия Николаевна написала в тетрадке:

       «Приятно мне, любезнейшая дочь, встречать дни твоего рождения. Ныне тебе минуло шестнадцать лет!

       Ты вступаешь в такой возраст, где должна уже быть моим сотоварищем и отчасти даже помощницею в моих делах и заботах – так и держи себя.

      Да пребывает на тебе благословение Божие и моё до конца дней твоих».

      

               «Артиллерия должна жертвовать собою…»

 

       В начале Отечественной войны 1812 года генерал-майор Кутайсов был назначен начальником артиллерии 1-й Западной армии, которой командовал генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклая-де-Толли.

       В трудные месяцы отступления под давлением превосходящего противника Кутайсов отличился в кровопролитном и упорном сражении за Витебск, в героической обороне Смоленска.

       В «Описании Отечественной войны 1812 года», сделанном А.И. Михайловским-Данилевским, есть такие строки:

       «Неустрашимость Неверовского, подкреплённого гвардейскими егерями, и искусные распоряжения начальника артиллерии графа Кутайсова, лично управляющего действиями орудий, восторжествовали над усилиями Понятовского и поляков его. Неоднократно кидались поляки к самым стенам, даже врывались в ворота небольшими толпами, от 15 до 20 человек… Ни один из ляхов не возвращался…»

       Другой автор, Ушаков, в своём труде «Деяния российских полководцев, ознаменовавших себя в достопамятную войну с Франциею в 1812, 1813, 1814 и в 1815 годах», посвящает Александру Кутайсову такие строки:

       «Где только было сражение, и он полагал, что распоряжение его и личная деятельность могут быть полезны для успеха российского оружия, он удивлял и восхищал всех своею неустрашимостью и присутствием духа в самом пылу губительного огня и, служа личным примером подчинённым своим, оказывал великое содействие в приобретении победы».

        Зная беззаветную храбрость молодого талантливого генерала, Михаил Илларионович Кутузов во время представления генералов по случаю назначения его главнокомандующим, сказал Кутайсову, что просит его не подвергать себя излишней опасности, помнить об ответственности, возлагаемой на него званием начальника артиллерии.

       А ответственность оказалась необычайно высокой. В Бородинском сражении Кутайсов был поставлен начальником артиллерии всей русской армии.

        Накануне сражения Кутайсов лично осматривал позиции батарей, занимался организацией доставки боеприпасов. Артиллерийские батареи он поставил на всех пяти основных опорных пунктах русской позиции: на высотах между рекой Колочей и ручьём Стонец, у деревни Горки; на Курганной высоте в одном километре к югу от Бородина (Центральная); между нижним течением реки Семёновки и ручьём Огник, впадающим в Стонец; на высоте в 200 метрах юго-западнее деревни Семёновское; на кургане, восточнее деревни Утицы.

       Всё в точности по разработанной им же самим инструкции. Такое расположение батарей позволяло вести огонь через головы своих войск, а следовательно, поддерживать их не только в оборонительном бою, но и при проведении ими контратак.

       Позаботился Кутайсов и об обеспечении флангов. Правый прикрыл 26 орудиями, поставив их у села Маслова, чтобы в случае необходимости препятствовать артогнём глубокому обходу неприятелю.

       Ближе к левому флангу, где местность не благоприятствовала ведению оборонительного боя, юго-западнее деревни Псарёво, разместил артиллерийский резерв, который мог в любое время выдвинутся на помощь тем, обороняющимся корпусам, который в нём наиболее нуждались в складывающейся обстановке.

       Памятуя об указаниях Михаила Илларионовича Кутузова, который не уставал повторять, что «резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который сохранил резерв, не побеждён», Александр Кутайсов запретил без его ведома трогать резервные батареи. Примерно в том же духе распорядились Барклай-де-Толли и Багратион.

        Барклай требовал:

        «Командирам без особой надобности не вводить в дело резервы свои, разумея, о второй линии корпусов, но и по надобности распоряжаться ими по усмотрению».

        Князь Багратион указывал:

        «Резервы иметь сильные и сколько можно ближе к укреплениям как батарейным, так и полевым».

       Понимая, сколь важная задача, возлагаемая на артиллерию, Кутайсов отдал приказ, который стал широко известен впоследствии:

       «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции.

       Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесёт неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий».

        Этот приказ был особенно важен потому, что внушение артиллерийским командирам чрезмерного опасения за потерю орудий приводило к тому, что артиллеристы раньше времени снимались с позиций и не использовали возможностей своего оружия для поражения противника.

       К сожалению, это опасение не только внушалось свыше, но и спускалось в руководящих документах и приказах.

       Вот строчки из рескрипта Александра I, данного Кутузову: «…тех командиров артиллерийских рот, у которых в сражениях потеряны орудия, ни к каким наградам не представлять».

        Отдавая свой приказ, Кутайсов брал всю ответственность за него на себя. А исходил он из того, что артиллерийские командиры, не опасающиеся возмездия за потерю орудий, будут держаться до последнего, и картечные выстрелы, выпущенные в упор, в подавляющем большинстве случаев не позволят неприятелю взять орудия, поскольку зачастую именно «последний выстрел в упор» решит судьбу позиций, которыми противнику так и не удастся овладеть.

        Ночь перед сражением Кутайсов провёл вместе с начальником штаба 1-й армии генерал-лейтенантом Алексеем Петровичем Ермоловым и полковником Петром Андреевичем Кикиным, исполнявшим должность дежурного генерала при ставке главнокомандующего.

       Говорили о грядущем дне…

        В русском лагере наступила тишина, зато с французской стороны доносился шум, здравицы во имя Наполеона…

        Вспомним знаменитое Лермонтовское «Бородино»:

 

…И слышно было до рассвета,

Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

Кусая длинный ус….

     

        Не знали французы, куда завёл их император, которого впоследствии их же историки назвали «французским Гитлером», а современники – «корсиканским чудовищем».

       Вечером, объезжая боевые порядки артиллерии, Кутайсов,по воспоминаниям одного из офицеров «соскочил с лошади, сел на ковер и пил с нами чай из черного обгорелого чайника».

      Пояснил:

      – Я сегодня еще не обедал

      Потом высказал некоторые соображения по поводу грядущего сражения.

      Офицер с горечью отметил:

      «Мы следили долго этого любимого нами человека, и кто знал, что в последний раз».

      Денис Васильевич Давыдов в своих воспоминаниях«Гусарская исповедь. Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?» писал:

      «Проведя вечер 25-го августа с Ермоловым и Кикиным, он был поражен словами Ермолова, случайно сказавшего ему: «Мне кажется, что завтра тебя убьют». Будучи чрезвычайно впечатлителен от природы, ему в этих словах неизвестно почему послышался голос судьбы»

       Произнёс же Ермолов эту фразу не случайно. Историк Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенант М.И. Богданович отметил:

       «Уверяют, что ввечеру, накануне Бородинского сражения, он Кутайсов, беседуя с несколькими избранными друзьями... сказал: «Желал  бы я  знать кто-то из нас завтра останется в живых?»

       Этими «избранными друзьями» были Ермолов и Кикин. Странно только то, что чаще человек сам чувствует, что ждёт его в грядущей кровавой битве. А тут почувствовал Ермолов. А что же Кутайсов? На сей счёт тоже есть воспоминание одного из участников тех событий…

     Адъютант Барклая-де-Толи Павел Хористофорович Граббе рассказал в своих воспоминаниях о встрече с Александром Ивановичем 14 августа:

       Он «В Вязьме я зашёл к графу Кутайсову под вечер. Он сидел при одной   свечке, задумчивый, грустный: разговор неодолимо отзывался унынием. Перед ним лежал Оссиан в переводе Кострова. Он стал громко читать песнь  Картона. Приятный  его  голос, дар  чтения, грустное содержание песни,  созвучное настроению душ наших, приковали мой слух и взгляд к нему. Я будто предчувствовал, что слышу последнюю песнь лебедя».

        Не случайно тонкая душа Александра Кутайсова требовала таких стихов, таких песен. Видно, интуитивно чувствовал молодой генерал приближения чего-то рокового в его жизни. Ведь Оссиан – легендарный шотландский народный певец III века н. э., воспевавший былую славу соей родины, пел песню в ожидании смерти, и была она обращена к уже ушедшим в мир иной.

       Современник Кутайсова известный поэт и переводчик Николай Иванович Гнедич (1784-1833) писал по поводу этих поэтических произведений:

       «Мне и многим кажется, что к песням Оссиана никакая гармония стихов так не подходит, как гармония стихов русских». А о переводе Ермила Ивановича Кострова (1755-1796), русского переводчика и поэта славного Екатерининского века, сделал пометку: «Это не перевод, но подражание Оссиану».

       То, что Александр Иванович Кутайсов не только знал творчество Оссиана, но даже брал с собой поход его произведения, ещё раз свидетельствует о его уникальном образовании, о его тонком понимании поэзии.

        Почему он взял с собой в свой последний военный поход среди прочих именно эту книгу, ведь он не знал, да и не мог знать, что этот поход последний?

        А ведь последний приезд домой и последнее свидание с родными были совсем не печальными. К тому же добавилось много радостного. Княжна Анастасия Мещерская необыкновенно расцвела. В июне 1812 года ей исполнялось шестнадцать лет! А мы помним, что графиня Анна Петровна Кутайсова и княгиня Евдокия Николаевна Мещерская решили поженить своих чад, когда Анастасии исполнится шестнадцать – семнадцать, то есть, фактически обозначили временные рамки венчания.

        Графиня Анна Петровна не могла не оценить отношение княгини Мещерской к себе, к своей семье и к своему сыну. Нелегко пришлось семье Ивана Павловича Кутайсова после убийства Императора Павла Петровича, которое, кстати, он вполне мог предотвратить. Но об этом позже.

        Филипп Филиппович Вигель, знаменитый мемуарист, писал:

        «После перемены царствования всякий почитал обязанностью лягнуть падшего фаворита, который поспешил удалиться за  границу, а жену и детей оставил в Петербурге на жертву ненависти и презрения...»

       Ну а причина известна. Вспомним, что писал о нём русский историк великий князь Николай Михайлович, внук Николая I, в своих исторических произведениях, посвящённых прошлому России:

       «Кутайсов был одним из самых ненавистных всем фаворитов….». Ну и так далее – полностью цитата приведена в предыдущей главе.

       Примеров тому множество. Об одном таком «влиянии», которое могло оказаться пагубным для Императора, рассказал в своих «Записках» Николай Александрович Саблуков:

       «Однажды, на одном из балов, данных в Москве по случаю его приезда в 1798 году, Император был совершенно очарован огненными чёрными глазами девицы Анны Лопухиной. Кутайсов, которому Павел сообщил о произведённом на него впечатлении, немедленно же рассказал об этом отцу девицы, с которым и был заключён договор, имевший целью пленить сердце Его Величества».

       Ну а цель, думаю, понятна – получить хоть какую-то личную выгоду от возможной интриге. Но в данном случае замысел провалился. Анна Лопухина призналась, что влюблена в князя Гагарина, находившегося в это время в армии Суворова. Н.А. Саблуков рассказал реакции Павла Петровича:  

      «Император был поражён, но его врождённое благородство тотчас проявило себя. Он немедленно же решил отказаться от любви к девушке, сохранив за собою только чувство дружбы, и тут же захотел выдать её замуж за человека, к которому она питала такую горячую любовь. Суворову немедленно посланы были приказания вернуть в Россию князя Гагарина. В это самое время последний только что отличился в каком-то сражении, и его потому отправили в Петербург с известием об одержанной победе... И вечером на «маленьком дворцовом балу» он имел положительно счастливый и довольный вид, с восторгом говорил о своем красивом и счастливом сопернике и представил его многим из нас с видом искреннего добродушия. Со своей стороны, я лично ни на минуту не сомневался в искренности Павла, благородная душа которого одержала победу над сердечным влечением».

        Как видим, Иван Павлович Кутайсов и с семьёй поступил бесчестно, ведь все, кто был хоть чем-то обижен на павловского фаворита или просто питал неприязнь от завести, старались выместить эти свои обиды и выказать оскорбительное презрение к семье.

        Но, как сообщил Вигель, «на спокойное, благородное и прекрасное лицо меньшего его сына ни один дерзкий взгляд не смел подняться». И пояснил: «Что удивительного, если все женщины были от него без ума, когда мужчины им пленялись?»

       Влюблена была в Александра Кутайсова и юная княжна Мещерская.

       Перед отъездом молодого генерала в армию состоялась помолвка. Обряд этот, хоть и очень давний, но достаточно живучий. Иногда помолвку называли обручением. То есть после того, как жених просил руку избранницы своей у её родителей, он надевал ей на пальчик кольцо, к которому порою добавлялось ещё одно, венчальное, а порою оставалось и то, что вручено при помолвке единственным.

       Мы помним описание в романе «Война и мир» помолвки князя Андрея с Наташей Ростовой, правда, там она была проведена тайно, и жених оставил невесте свободу выбора на целый год.

       Здесь же обручение графа Кутайсова с княжной Мещерской не скрывалось – об этом знала, как свидетельствую современники, вся армия, и друзья Кутайсова, и обожавшие его подчинённые, искренне радовались за молодого графа.

        Конечно, к началу девятнадцатого века многое сильно изменилось, но всё же и тогда помолвленные или обручённые считались почти что супругами, правда, до венчания не имели права вступать в близкие отношения.

        Быть может история любви графа Александра Кутайсова и княжны Анастасии Мещерской особенно волновала современников своею необыкновенной трогательностью и, конечно же, чистотой. Долгое знакомство – ведь юный граф знал свою будущую невесту, когда и невестой то ещё её нельзя было считать. Ещё летом 1801 года, когда графиня Кутайсова поселилась по соседству с Мещерскими, княжне исполнилось 5 лет.

        Как воспитывалась Анастасия, мы уже узнали. Ну а воспитанием Александра занималась в основном его мать Анна Петровна, урождённая Резвая, не без помощи брата Дмитрия Петровича Резвого. Ивану Павловичу Кутайсову было не до семьи.

       Его интересовали интриги, забавы, женщины. Ведь даже в ночь покушения на Императора он бежал в одном нижнем белье, босиком не куда-то, а к своей любовнице.

       История знает немало примеров, когда дети небезгрешных родителей, становятся их противоположностью, порою, едва ли не праведниками.

       Елизавета Петровна Яньковая, автор воспоминаний «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные её внуком Д. Благово» писала: «...неподалеку было имение Кутайсовых. Этот Кутайсов… был женат на Анне Петровне Резвой, очень доброй и почтенной женщине, которая умерла гораздо спустя после своего мужа, дожив до преклонных лет. Она была очень дружна с княгиней Мещерской, и они между собой положили, чтобы меньшой Кутайсов, Александр Иванович, женился на княжне Мещерской, когда ей исполнится шестнадцать или семнадцать лет. Но родители улаживали, а Господь решил иначе: 26 августа [1812 г.] граф Кутайсов, не имея еще и тридцати лет, но, будучи уже генералом, был убит под Бородином. Это очень поразило графиню и не менее опечалило и княгиню, которая желала этого брака; но, видно, не было суждено ему совершиться».

 

 

 

    «…Твоею, граф, рукой воздвигнут памятник нетленный твой»

 

       В день сражения, как писал генерал-лейтенант А. Михайловский-Данилевский, «граф присутствовал повсюду, где было нужно, и с неустрашимостью свойственною одним только великим душам, распоряжался орудиями, наносившими неприятелю великий вред».

       Далее историк отметил:

       «Несколько раз во время сражения призывал его к себе Кутузов и разговаривал с ним о ходе битвы». Причём, когда сам Кутузов, требовавший оберегать резервы до последней возможности, предложил Кутайсову подкрепить артиллерию на переднем крае, «Кутайсов до такой степени был уверен в возможности удержать за нами поле сражения, что сказал Кутузову:  «Я не вижу необходимости посылать за резервною артиллерией».

       Обладая великолепной памятью и талантом военачальника, Кутайсов держал в голове всю организацию и систему огня артиллерии, своевременно отдавал распоряжения на пополнение боеприпасов, на замену выбывших из строя орудий, на постепенное, в случаях острой необходимости, введение некоторых подразделений из резерва в бой.

       В разгар сражения прискакал офицер связи с левого фланга и доложил, что неприятель подтянул свежие батареи и усилил артиллерийский огонь, что убит командир пехотной бригады генерал генерал-майор Александр Алексеевич Тучков 4-й и раненначальник Главного Штаба 2-й Западной армии генерал-адъютант  Эммануил Францевич Сен-При.

        – Алексей Петрович, – спокойно, словно ничего серьёзного не произошло, обратился Кутузов в Ермолову, – поезжай туда, голубчик, погляди, что случилось и чем помочь надобно…

        Едва Ермолов отошёл от главнокомандующего, к нему подбежал Кутайсов и заявил:

       – Я поеду с тобой!

       – Тебе надо находиться возле главнокомандующего. И так уж он сердился, что не мог найти тебя, – попытался отговорить Ермолов, но это было сделать невозможно.

       Кутайсов, возглавлявший артиллерию всей русской армии, ему не подчинялся. Доводы же он привёл убедительные:

        – Необходимо усилить огонь нашей артиллерии. Кто ж, как не я, может сделать это лучшим образом.

        – Хорошо, только возьми с собою три конно-артиллерийские роты, – согласился Ермолов и сел на коня. – Не сам же ты её усилишь.

       Они поскакали на левый фланг. Артиллеристы едва поспевали за ними.

       Впереди, на холме, открылись бастионы центральной (курганной) батареи, той самой, которая впоследствии получила наименовании батареи Раевского, поскольку располагалась в боевых порядках пехотного корпуса генерал-лейтенанта Николая Николаевича Раевского.

       На батарее были французы…

       Алексей Петрович Ермолов впоследствии вспоминал в своих Записках:   

       «Кутузов запретил мне от него отлучаться, равно как и... Кутайсову,  который на него за это и досадовал, ибо отличная храбрость уже влекла его в средину опасности... Когда послан я был во 2-ю  армию, граф Кутайсов желал непременно быть со мною. Дружески убеждал я его возвратиться к своему месту, напомнил ему замечание князя Кутузова, с негодованием выраженное, за то, что не бывает при нём, когда наиболее ему надобен (Граф Кутайсов с самоотвержением наблюдал за действием батарей, давая им

направление, находился повсюду, где присутствие начальника необходимо,  преимущественно, где наиболее  угрожала опасность): не принял он моего  совета и остался со мною... Проезжая недалеко от высоты …пехотного  корпуса генерал-лейтенанта  Н.Н. Раевского, названная, я увидел, что она была уже во власти неприятеля, остановил бежавших стрелков наших... Три

конные роты облегчили мне доступ к высоте, которую я взял... в десять минут... Граф Кутайсов, бывший со мною вместе, подходя к батарее,  отделился вправо, и, встретив там часть пехоты нашей, повел её на неприятеля…»

       А.Н. Михайловский-Данилевский отметил: «На долю Кутайсова  досталось вести пехоту на левое крыло французов... Пожав руку Паскевичу, Кутайсов двинулся вперед, ударил в штыки, и – более не видали его».

      А вот строки из воспоминаний ... 2-й батарейной роты 11-й артиллерийской бригады, подпоручика Гавриила Петровича Мешетича:

      «В одиннадцать часов одно возвышенное место, где поставлена была одна значительная российская батарея, которая имела выгоду действовать весьма удачно по равнине по атакующим, вдруг покрылась несметным множеством врассыпную конницы и в нескольких колоннах идущей из-за лесу их правого фланга пехотою, и с этим вместе оное место облеклось облаками густого порохового дыму, сверканием огней, блеском разного оружия, и слышны поминутные крики «Ура!» и «Виват император Наполеон!»

       Уже французская конница на батарее – летит на помощь оной юный герой, уже известный своею доблестью, доброю душою и умом, начальник артиллерии в звании генерал-майор граф Кутайсов, схватил ближайший полк кавалерии – «Вперед, в атаку, защитить свою батарею!» Увы! защитил, но не остановил порыва бегу своей лошади, не оглянулся, далеко ли от него позади полк, померк в очах его сей свет, множество посыпалось на него сабельных неприятельских ударов, лошадь его одна назад только возвратилась; он имел уже Георгия 3-й степени на шее, и дух его отлетел для украшения небесными лаврами.

       Французы же, заваливши трупами ров батареи, тут нашли свою смерть от картечных выстрелов и тучи пуль позади стоявших второй линии густых колонн с артиллериею. Дивизионный их начальник, будучи окружен одними трупами своих войск, среди оных был взят в плен бригадный генерал Шарль-Август Бонами, не могший завладеть артиллериею».

       Весть о гибели молодого генерала Александра Ивановича Кутайсова опечалила не только его подчинённых, которые в нём души не чаяли, но стала большой, горестной потерей для всей русской армии…

       Известная поэтесса того времени Анна Бунина посвятила этому горькому событию одно из лучших своих стихотворений:

 

Ужель и ты!.. и ты

Упал во смертну мрежу!

Ужель и на твою могилу свежу

Печальны допустил мне рок бросать цветы,

Потоком слёзным орошенны!

Увы! Где блага совершенны?

 

Где прочны радости? Их нет!

Вотще объемлюща надежду лживу

Нежнейша мать тебя зовет:

Твой заперт слух к её призыву!

Вотще в свой дом, ликуя твой возврат,

Отец, сестры и брат

Заранее к тебе простерли руки!

Их дом ликующий стал ныне храмом скуки!

Как светлый метеор для них

Ты миг блистал лишь краткой!

И сонм друзей твоих,

Алкающих твоей беседы сладкой,

И сонм отборнейших мужей,

Что юного тебя с собой чли равноденным,

    с кончиною твоей

Увяли сердцем сокрушенным!

Вотще и сонм краснейших дев,

Устроя громкие тимпаны,

Ждёт в пиршества тебя избранны:

Не будешь ты!.. тебя похитил смерти зев!

 

Так жизни на заре коснулся он заката!

На место гипса и агата

На гробе у него с бессмертным лавром шлем,

И вопли слышны Муз на нём!

Но что герою обелиски?

Что мой несвязный стих?

Не будет славен он от них!

Поверженные в ад враги российски

Твоею, граф, рукой

Воздвигнут памятник нетленный твой,

А жизнь Отечеству на жертву принесенна

Есть слава, храбрых вожделенна!

 

      30 августа в Санкт-Петербург пришла весть о Бородинском сражении.

       Адъютант управляющего свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части князя П.М. Волконского, записал в своём дневнике:

       «Август…30. Так как сегодня тезоименитство Императора Александра, я отправился на Каменный остров. Курьер привёз известия из нашей Главной армии о генеральном сражении, которое было дано 26 числа сего месяца при деревне Бородино. Утверждают, что неприятель был разбит по всем статьям, но, несмотря на победу, мы должны были отступить на следующий день. Это вызывает сомнения. Мы потеряли невероятное количество людей. Вся гвардия была введена в бой. Генералы князь Багратион, князь Горчаков, Тучков, Кретов, граф Воронцов, два брата Бахметевы были ранены. Граф Кутайсов пропал. Полагают, что он взят в плен. Один из братьев Тучковых был убит…».

       Запись относительно плена Кутайсова несколько сгладила огромное горе, которое ворвалось в семью Кутайсовых. Тем не менее, оно в первую очередь, сразило графиню Анну Петровну, как помним, урождённую Резвую. Весть безмерно опечалила и подругу Анны Петровны княгиню Мещерскую, и юную княжну Анастасию, с нетерпением ожидавшую с войны своего возлюбленного.

        О любви Кутайсова и княжны Мещерской было известно в армии, ей посвящены прославленным поэтом Василием Андреевичем Жуковским трогательные строки знаменитой оды «Певец во стане русских воинов».

      Княгиня Евдокия Николаевна Мещерская и княжна Анастасия в это время были вгороде Моршанске Тамбовской губернии. Они покинули Аносино при приближении французской бандитской армии, уже прославившейся жесточайшим беспределом. Нашествия на Россию всегда сопровождались дикими грабежами, разорениями, убийствами мирных граждан.     

       Бесчинствовали наполеоновские мародёры и в Аносине. Они разграбили дом, в котором проводили летние месяцы мать с дочерью, сгорел и в Москве на Староконюшенном переулке дом, доставшийся княгине от мужа.

       В Аносине висела картина, на которой были изображены княгиня Мещерская с княжной и своей подругой Елизаветой Алексеевной Ельчаниновой.

       Трудно сказать, чем уж так не понравилась картина «просвещённым» обладателям европейских ценностей, неизменных во все времена, но на ней остались отметины от сабельных ударов. Рубили, но не изрубили. Скорее всего, это просто показатель европейского отношения к искусству вообще и к живописи в данном случае. Хотя шедевры, которые имели большую ценность, перекочёвывали в Лувр, метко названный «музеем грабежа» и в личные коллекции Наполеона и его маршалов. Что делать – они же просвещённые европейцы! Для европейцев воровство и грабёж – норма.

       Как же тогда хотелось и матери Александра Кутайсова, и княгине Мещерской и княжне Анастасии верить, пропажу, пусть связанную с пленом… И они верили.Верили и ждали известий от французов…

        Между тем, Михаил Илларионович Кутузов спустя месяц после сражения написал письмо отцу героя…

        Милостивый Государь мой Граф Иван Павлович,

Несколько дней уже прошло, как получить я имел честь письмо Вашего Сиятельства и доселе не смел приняться за перо, дабы не быть первым

горестным вестником родительскому вашему сердцу. Есть ли общее участие, приемлемое всею армиею в значительной потере сделанной ею (в потере) на

поле чести достойного сына вашего может усладить, хотя несколько живую скорбь вашу, то примите, Ваше Сиятельство, уверение в таковых же чувствах

имеющего быть с отличном почтением. Вашего Сиятельства вечно скорбный слуга Князь Михайла Г-Кутузов.

Сентября 24 дня».

 

       Кутузов употребил слова «потеря», ведь и плен тоже потеря. Но надеждам не суждено было сбыться. Александр Иванович Кутайсов пал смертью героя на поле чести.

       Княжна Анастасия Мещерская ждала своего жениха до последней возможности, и лишь когда Русская армия вошла в Париж и стало окончательно ясно, что среди пленных Кутайсова не было,она вышла замуж за Семёна Николаевича Озерова, который впоследствии стал сенатором, тайным советником и кавалером ордена Белого Орла. 

      

        Василий Андреевич Жуковский выразил общее горе в поэтических строчках…

 

И где же твой, о витязь, прах?

Какою взят могилой?..

Пойдёт прекрасная в слезах

Искать, где пепел милой...

Там чище ранняя роса,

Там зелень ароматней,

И сладостней цветов краса,

И светлый день приятней,

И тихий дух твой прилетит

Из таинственной сени;

И трепет сердца возвестит

Ей близость дружней тени.

 

          После того как дочь вышла замуж, княгиню Евдокию Николаевну уже не могли удержать мирские дела. Она и так много лет занималась сиротами, которых воспитывала у себя дома с помощью дочери. Теперь же окончательно решила посвятить себя служению Богу.

       Восстановила разрушенную французами церковь, пригласила священника заново освятить приделы храма, а затем и основной престол.

       Шли годы. Она продолжала воспитывать сирот, одновременно всё глубже уходя в служение Богу. В 25-летие кончины супруга князя Бориса Мещерского, в 1821 году она в его память основала женскую общину и дом призрения, а в 1823 году положила начало поныне действующему Борисоглебскому Аносину женскому монастырю (Аносина пустынь).

Название своё монастырь получил в честь русских князей и святых страстотерпцев Бориса и Глеба и память о князе Борисе Ивановиче Мещерском…

 

   Император: «Моё дело будет никогда не забыть вашей услуги».

       

       Военный историк генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский так описал сложившуюся обстановку после прорыва французов:

       «В то время Русская Армия образовала почти прямой угол, стоя под перекрёстным огнём Наполеона и Даву. Тем затруднительнее явилось положение её, что посылаемые к Беннигсену адъютанты не могли найти его. Желая ускорить движение Лестока, он сам поехал ему навстречу, заблудился, и более часа армия была без главного предводителя.

       Сильно поражаемый перекрёстными выстрелами и видя армию, обойдённую с фланга, Сакен сказал графу Остерману и стоявшему рядом начальнику конницы левого крыла Панину: «Беннигсен исчез; я остаюсь старшим; надобно для спасения армии отступить…».

      Кому не известно, сколь опасно для войск потерять управление, да ещё в те минуты, когда противник владеет инициативой! Можно представить себе, чем могло кончиться сражение, но «вдруг неожиданно, – сообщает историк далее, – вид дел принял выгодный нам оборот появлением тридцати шести конных орудий».

       Что же произошло в эти, едва не ставшие трагическими для Русской армии часы? Куда и с какой целью ездил главнокомандующий барон Беннигсен? Указание историков на то, что отправился искать корпус Лестока, сделаны со слов самого барона и не выдерживают никакой критики. Неужели необходимо самому главнокомандующему отправляться на поиски корпуса? Ведь для этого всегда и всеми используются адъютанты, ординарцы и офицеры квартирмейстерской (штабной) службы, которым и поручается подобное дело.А тут, в разгар сражения, главнокомандующий бросил армию на произвол судьбы, ради того, чтобы исполнить роль обычного штабного офицера.

       Французы продвигались вперёд на левом фланге Русской армии и были близки к тому, чтобы отрезать ей пути отхода, окружить и начать её уничтожение. Русским трудно было, не имея единого плана, что-то противопоставить врагу, который уже находился в тылу.

       Но в этот момент двадцатидвухлетний генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов, возглавлявший артиллерию корпуса генерал-лейтенанта Тучкова, действовавшего на правом фланге, слабо атакованном неприятелем, решил взглянуть, что же делается на других участках сражения. Вскочив на коня, он отправился на левый фланг корпуса. Застоявшийся без дела конь резво взял с места, рысью пронёс седока по дороге, и с трудом преодолевая сугробы, поднял его на высокий холм.

        Адъютант Кутайсова поручик Арнольди подал подзорную трубу. Александр Иванович вскинул её, провёл с юга на восток и ужаснулся: там, где ещё недавно был тыл расположенного в центре Русской армии корпуса генерал-лейтенанта Ф.В. Остен-Сакена, разгуливали французы. Впрочем, они не просто разгуливали, их передовые колонны рвались вперёд и уже заняли мызу Ауклаппен, берёзовую рощу и своим правым флангом овладели селением Кушиттен.

       «Коммуникации нарушены, – понял Кутайсов, – путь на Фридланд, а через него и в Россию, отрезан…»

       Действительно, главная цель, которую преследовали французы в кампании 1807 года, – отрезать Русскую армию от сообщения с Россией, окружить и уничтожить её – оказалась близка как никогда. Неприятелю уже удалось захватить господствующие над окружающей местностью Креговские высоты. Там он установил орудия. Батареи конной артиллерии приближались к ручью, рассекающему лес юго-западнее Ауклаппена.

       Оценить обстановку было делом одной минуты. Но что предпринять? Указаний никаких не поступало. Даже командира корпуса никто не известил о том, что произошло, ибо извещать было некого – бегство Беннигсена парализовало управление.

       И Кутайсов принял самостоятельное решение: срочно провести манёвр артиллерией и ударить в упор по прорвавшемуся неприятелю. Спасти положение, по его мнению, было ещё не поздно.

       Обернувшись к Арнольди, приказал передать распоряжение о выдвижении с правого фланга в центр трёх конно-артиллерийских рот князя Л.М. Яшвиля, А.П. Ермолова и Богданова. Большего он взять не мог, не рискуя ослабить артиллерийскую группировку правого фланга, где вполне можно было ожидать активизации действий французов. Французы вполне могли атаковать с целью завершения окружения, угроза которого нависла в результате успешных действий Даву.

        Арнольди умчался на позиции артиллерии, и вскоре артиллерийские роты вытянулись на полевой дороге, ведущей в тыл. Кутайсов возглавил колонну, скомандовав:

        – За мной, рысью, марш! – и поскакал в сторону Ауклаппена.

        Порывистый, горячий и беззаветно храбрый, граф Александр Иванович с раннего утра безуспешно ждал момента, когда представится случай «исполнить обет, которому он посвятил жизнь, – прославить имя Кутайсова». И вот настала славная минута!

        Две роты он развернул на пологой высоте перед Ауклаппеном, приказав ударить картечью по пехоте противника и брандкугелями  по Ауклаппенской мызе. Третью сам повёл к ручью, рассекающему лес, где ещё раньше заметил французов.

        Внезапный огневой удар в упор ошеломил французов. Их продвижение остановилось.

        Одновременно с конноартиллерийскими ротами прибыл к месту схватки и пехотный резерв под командованием генерала князя Багратиона, «который, – как отметил в своих воспоминаниях Денис Давыдов, – в минуты опасности поступал на своё место силою воли и дарования…»

        Ободрённые артиллерийской поддержкой, 2-я и 3-я пехотные дивизии русских перешли в контратаку. Французы были выбиты из Ауклаппена. Положение вскоре окончательно восстановилось, но не по воле главнокомандующего, а благодаря инициативе и распорядительности русских генералов и прежде всего Александра Кутайсова.

       А спустя два месяца после сражения Император побывал в Прейсиш-Эйлау, выслушал подробный доклад о ходе битвы и сказал Кутайсову, с которым пожелал непременно встретиться на следующий же день:

      «Я осматривал вчера то поле, где вы с такою предусмотрительностью и с таким искусством помогли нам выпутаться из беды и сохранить за нами славу боя. Моё дело будет никогда не забыть вашей услуги».

       Но где же прятался в критические моменты битвы главнокомандующий барон Беннигсен и как он объяснил своё исчезновение?

       Поняв, что опасность чудодейственным образом отведена и разгрома, на грани которого, по мнению, барона находилась армия, не случилось, он поспешил придумать более или менее удобное для себя объяснение своего исчезновения. Но разве можно представить себе главнокомандующего, который в критический момент сражения легко слагает с себя руководство боевыми действиями, даже не ставя никого в известность и не поручая никому командования, и покидает командный пункт, предоставляя подчинённым самим решать, что и как делать? Главнокомандующий в критические минуты обязан быть на месте и принимать срочные меры, использовать все имеющиеся под рукой силы и средства для достижения успеха.

       Именно в сражении при Прейсиш-Эйлау молодой генерал Кутайсов впервые был озарён лучами воинской славы, именно там доказал, что высокий чин, пожалованный ему, благодаря положению отца, он получил по заслугам. А было ему всего лишь 22 с половиной года.

       Впрочем, мы несколько отвлеклись от основной темы, темы любви, и хотя говорить об этом чувстве, быть может, ещё очень и очень рано, поскольку будущей невесте нашего славного героя шёл всего лишь одиннадцатый год, но нельзя не упомянуть о том, как росла, как воспитывалась будущая неотразимая красавица княжна Настенька Мещерская.

 

Николай Шахмагонов. Золотой скальпель

  Спасти жизнь десантнику

Глава шестая

 

 

Едва тёмно-зелёный десантный самолёт, натужно гудя моторами, неторопливо забрался на нужную высоту, инструктор скомандовал:

   

      – Приготовиться!

       Открылся люк, и в его проём Михаил Гулякин увидел ровное заснеженное поле. Вспомнился первый прыжок. Погода была такой же солнечной, ясной. Разве что снега побольше.

       – По моей команде, первый…

Гулякин встал, повинуясь властному требованию инструктора, шагнул к люку и, услышав резкое: – «Пошёл!» – провалился вниз.

       Его сразу подхватил и развернул встречный поток воздуха, но через считанные секунды резкий толчок возвестил о раскрытии парашюта. Над головой вспыхнуло серебристо-белое облако купола.

       Охватило знакомое, радостное волнение. В аэроклубе он совершил два прыжка. Теперь всё было и так как прежде, и иначе. Прыгали не со стареньких тихоходных самолётов, а с больших транспортных. Да и парашюты не спортивные, а боевые, десантные.

         Гулякин с восторгом оглядел местность. Под солнцем горело и сверкало ярко-белое покрывало снега. На горизонте синели леса, чуть ближе пестрели крыши районного городка, примостившегося на берегу величавой Волги, русло которой ещё темнело студеной водой, ожидавшей скорого ледяного покрова.

        А вокруг, словно большие пушистые снежинки медленно опускались на землю серебристые купола парашютов.

       Потянув одну стропу, Михаил развернулся по ветру и приготовился к встрече с землёй. И вот ноги ушли в снег, и он, удачно сманеврировав, быстро погасил купол.

       Поблизости приземлялись десантники. Многие сегодня прыгали впервые. Барахтался, пытаясь высвободиться из паутины строп Дуров, ему старался помочь Тараканов. А Мялковский стоял рядом, задрав голову, и с тревогой глядел вверх.

       – Парашют не раскрывается, – неожиданно закричал он. – Смотрите, смотрите… Что же он?

       Гулякин поднял голову и посмотрел туда, куда указывал Мялковский. Один десантник падал комом…

       – Мялковский, за мной. Тараканов – остаётесь здесь, – скомандовал Гулякин и, определив, что десантник упал где-то на окраине города, поспешил туда.

        Десантник лежал на левом боку в глубоком сугробе, наметённом возле плетня.

       – Сержант Черных! – узнал Мялковский и, нащупав пульс, радостно воскликнул: – Жив!

       Гулякин склонился над пострадавшим.

       – Снег спас, снег возле плетня. А если б на открытом месте, – он махнул рукой. – Но состояние тяжёлое! Срочно нужна операция.

       С аэродрома примчалась машина. Из неё с поспешностью вышли военврач 2 ранга Кириченко и начальник парашютно-десантной службы бригады лейтенант Поляков.

        – Что с сержантом? – чуть ли не в один голос спросили они.

        – Множественный перелом рёбер слева, – сказал Гулякин и, продолжая осмотр, прибавил: – Есть признаки внутреннего кровотечения.

       Черных открыл глаза и, узнав Гулякина, через силу проговорил:

       – Я ещё буду прыгать, доктор?

       И даже попытался улыбнуться.

       А к спасительному плетню уже сбегались местные жители, в основном, конечно, женщины и вездесущие дети.

       – Какой дорогой быстрее попасть в больницу? – спросил Кириченко, обращаясь ко всем сразу.

       – Здесь недалече. Там вон, за поворотом она, в переулке, – сказала женщина в телогрейке.

       – Двухэтажный домик, белый такой?

       – Он самый, сынок, он самый…

       – Видел его. Мимо проезжали.

      – Сержанта в машину, – распорядился Кириченко. – Давайте помогу. Осторожнее…

       Несколько человек склонились над пострадавшим, аккуратно подняли его и положили в машину. Он не проронил ни звука.

       Поехали потихоньку. Дорога-то ухабистая. Просёлок. Остановились у крылечка больницы. Гулякин взбежал по ступенькам и открыл дверь.

        – Есть кто? – громко спросил он.

        На голос вышла пожилая женщина в белом халате.

        Поздоровавшись, Гулякин сообщил:

        – Мы привезли пострадавшего. Нужно срочно оперировать, – и спросил – Хирург на месте?

        – Нет хирурга, никого нет. На фронт все ушли. Один терапевт остался, да и он на вызове, в деревне.

       – Хирурга нет? А кто ж оперирует? – удивился Гулякин.

       – В область отвозим. А по мелочам и сама управляюсь.

       – Вы фельдшер?

       – Какой там?! Сестрой хирургического отделения здесь всю жизнь проработала.

       Зашёл Кириченко. Сразу оценил обстановку. Тихо сказал, положив Гулякину руку на плечо:

       – Ну, Миша, решайся. Ты же хирург...

       Медлить было нельзя.

       – Мне не приходилось делать таких операций! – сказал Гулякин.

       – Иного выхода нет, Миша, – сказал Киричнко. – Жизнь сержанта в твоих руках. В твоих, Миша! Приказать не могу, но… решайся. – и, обратившись, к медсестре спросил: – А вы поможете?

       – Конечно, о чём разговор. Операционная у нас в порядке, хоть и не используется давно.

       Нашлись и носилки. Это ж не в машину перенести, что остановилась в двух шагах. Тут нужно было аккуратно доставить в операционную, которая оказалась на втором этаже.

       Сержанта внесли в комнату, сообщавшуюся с операционной, осторожно поставили носилки. Медсестры тут же сделала инъекцию морфия и камфары с кофеином. Стала готовить внутривенное вливание физиологического раствора.

       Лицо сержанта было бледным, пульс едва прощупывался. С помощью Мялковского и медсестры Гулякин осторожно освободил пострадавшего от оставшихся элементов снаряжения и одежды. Сразу обнаружил кровоподтёки на коже левого плеча и левой ноги. Нижняя часть груди была деформирована.

        «Каковы же повреждения? – попытался определить заранее, до начала операции. – Очевидно, пострадали селезёнка, печень, лёгкие. Упал на левую сторону – значит, слева переломы рёбер. Да, явно разрыв селезёнки».

        Коротко доложил стоявшему рядом Кириченко уточнённый диагноз.

        – Кто оперировать будет? Вы? – спросила медсестра, уловившая то, о чём говорили военные медики, когда узнали, что в больнице нет хирурга.

        – Да, оперировать будет военврач третьего ранга Михаил Филиппович Гулякин. Я давно уже администратор, да и прежде был не хирургом, а терапевтом. Ну а он у нас хирург.

        Прежде Михаил Гулякин не думал, что вот так, в такой обстановке и при подобных обстоятельствах придётся делать столько сложную операцию. Да, ему приходилось нередко быть ассистентом у опытных хирургов. Ему даже доверяли операции, но операции далеко не такие, как предстояла теперь. Ещё на аэродроме, осматривая сержанта, он не сомневался, что в ближайшей больнице наверняка есть хирург. Ну и Кириченко рядом. Почему-то казалось. Что уж Кириченко-то справится с задачей… А вот ведь как всё повернулось.

        В предоперационной было тихо. Все с надеждой смотрели на Гулякина. Много раз впоследствии он ловил на себе подобные взгляды, когда речь шла об очень тяжёлых операциях. Но это было потом.  А в те минуты Гулякин не то чтобы растерялся, нет, он просто пытался определить, справится ли. Ведь он действительно ещё не имел необходимого опыта для такого сложного хирургического вмешательства.

         Ответственность! Огромная ответственность! А если неудача? Какого молодому хирургу начинать с неудачи?

        Гулякин неуверенно спросил у Кириченко:

        – Может, всё-таки поручить более опытному хирургу?

        – Ко-о-му? – начиная терять терпение, протянул Кириченко.

        Гулякин назвал начальника физиологической лаборатории военврача Кунцевича и врача Яковенко из другой бригады.

        – Не думал, Миша, что ты предложишь такое, – упрекнул Кириченко. – не думал, что, боясь ответственности, попытаешься уклониться от помощи десантнику, жизнь которого в твоих, только в твоих руках.

         – Я не уклоняюсь. Я хочу, как лучше для сержанта…

         – Лучше? А тебе известно, что Кунцевич – опытный преподаватель, много лет прослужил в Военно-медицинской академии, прекрасно знает биохимию, но никогда не делал операций? Тебе известно, что Яковенко находится в двадцати километрах отсюда и пока машина доберётся до него, пока привезёт сюда, если он вообще на месте и не придётся его искать, пройдёт столько времени, что он окажется уже не нужен…

         Кириченко не хотел приказывать, но время на разглагольствования истекло. Сержанта уже перенесли на операционный стол.

         – Всё! Решение принято! Будешь оперировать ты, Миша. Верю, что сделаешь всё возможное!

       Твёрдость начальника, уверенность, с которой он поручил такое ответственное дело, придали Михаилу силы.

       – Больной готов? – спросил он у медсестры.

       – Готов!

       – Ассистировать будете вы и фельдшер Мялковский. Очевидно, потребуется кровь…

       – Об этом позабочусь, – сказал Кириченко. – Я уже вызвал младшего врача бригады Тарусинова и фельдшера-лаборанта. Приступайте к операции.

         Дверь открылась, и на пороге появился комбат старший лейтенант Жихарев. Из-за его плеча выглядывал комиссар Коробочкин.

        – Что с Черных? – спросил комбат.

        – Скоро узнаем, – ответил Кириченко. – Гулякин будет оперировать. Состояние тяжёлое. Черных в рубашке родился. С этакой высоты… И надо же. Сугроб, наверное, единственный в округе, спас.

        – Разберитесь, что случилось, – приказал комбату начальник парашютно-десантной службы бригады лейтенант Поляков. – Нужно выяснить, почему не раскрылся парашют. Это важно знать всем – и нам, и, – он кивнул на всё ещё открытую дверь в операционную, – его товарищам.

        Пока Гулякин тщательно мыл руки, медсестра подготовила стерильный халат, помогла надеть его и подала перчатки.

       Затем быстро подготовилась сама и вслед за Гулякиным вошла в операционную, где уже находился Мялковский. Туда же поспешил и Кириченко.

       – Так, прошу дверь закрыть. К столу посторонним не приближаться, – уже твёрдым голосом, которым отдают приказы, – распорядился Гулякин.

       Он подошёл к операционному столу, и в памяти его сразу ожило всё, чему учили преподаватели в институте и хирурги в клинике, которым он ассистировал во время дежурств. В больнице аппаратуры для проведения общего наркоза не оказалось, не было и анестезирующих средств общего обезболивания. К счастью, нашёлся раствор для местной анестезии.

       Аккуратно обработав поверхность грудной клетки, Гулякин взял из рук сестры шприц с новокаином и ввёл анестезирующий раствор в места, из-под кожи выступали обломки рёбер.

      Тут же вспомнилась заключительная напутственная лекция начальника кафедры военно-полевой и госпитальной хирургии военврача 1 ранга профессора Левита. Она так и называлась: «Как поступать на фронте».

       Медленно, словно что-то постоянно обдумывая, профессор расхаживал по кафедру, вовсе не по-профессорски, а дружески говоря:

       – Огнестрельную рану всегда сопровождают кровотечение, шок, инфекция… Поэтому наипервейшая обязанность каждого врача – остановить кровотечение, ввести анестезирующий раствор в места перелома костей…

        Гулякин сделал первый разрез. В полости живота оказалось много крови. Предположение, что при ударе о землю произошёл разрыв селезёнки, к несчастью, подтвердилось.

       Что же делать? Ему не доводилось не только оперировать самому, но даже и наблюдать, как работают другие хирурги при подобном повреждении. Конечно, теоретически он знал порядок операции, но его охватило беспокойство: удастся ли справиться практически?

       Посмотрел на Кириченко. Тот казался спокойным, хотя, наверное, тоже понял, что жизнь сержанта – на волоске висит.

        – Мялковский, следите за пульсом, – распорядился Кириченко. – Миша, смелее, всё будет в порядке.

        «А ведь даже не предполагает, каково мне сейчас, что впервые берусь за столько сложное дело, – подумал Гулякин. – Надеется на меня, верит, что справлюсь. Верят и Мялковский, и медсестра, которая уже приготовила очередной хирургический инструмент, и имя и отчество которой так и не успел спросить, верят и командир батальона с комиссаром, что остались за дверью. Я обязан справиться!»

       – Ну что же ты, Миша? Всё готово, – спокойным тоном проговорил Кириченко.

      И снова твёрдый, голос военврача 2 ранга вселил уверенность, придал силы.

       Тщательно осушив полость живота, Михаил аккуратно перевязал повреждённые сосуды и удалил селезёнку, глубокие трещины которой уходили к сосудистой ножке. Осмотрев другие органы, и не обнаружив повреждений, стал накладывать швы.

       – Ну вот, кажется, и всё, – облегчённо вздохнул Кириченко.

       – Нет, – отрицательно покачал головой Гулякин. – Необходимо переливание крови.

       Вызванные младший врач бригады и лаборант уже доложили Кириченко, что подобраны два донора с первой группой крови, что, кроме того, готовится консервированная кровь.

       После переливания крови самочувствие сержанта Черных заметно улучшилось: стало ровным дыхание, нормализовался пульс. Но угроза жизни ещё существовала. Дежурить у операционного стола Гулякин приказал Мялковскому, чтобы в случае ухудшения состояния, немедленно вызвать его.

        Сняв халат и перчатки, Гулякин вышел из операционной. Кириченко крепко пожал руку:

       – Спасибо. Ты даже не представляешь, Миша, что сегодня сделал! Сложнейшая операция и в таких условиях! Это же.., – Кириченко махнул рукой и, обняв Гулякина, прибавил: – Это настоящая победа.

         – Первая моя операция! – устало сказал Гулякин.

         – Неужели первая?! – удивлённо воскликнул комиссар батальона Коробочкин, который тоже подошёл, чтобы поблагодарить и поздравить с успехом. – Никогда не оперировал?

        – В институте в основном ассистировал. Ну а операции доверяли простейшие, да и то под руководством опытных хирургов. А такие вот операции и в клинике делают очень редко. Практики то в институте, да и на военфаке студенты и слушатели не получают.

         – В таком случае поздравляю с боевым крещением! – сказал Жихарев, тоже обнимая Гулякина и пожимая ему руку.

         – Почему же с боевым? – пожал плечами Гулякин. – В бою я ещё не был.

        – Да разве это не бой? Разве сегодня ты не сражался с главным врагом, – смертью, что угрожала Черных? – убеждённо сказал Жихарев.

        – Сражался! – улыбнулся Гулякин.

       – И победил, – заметил военврач 2 ранга Кириченко. – Это и есть боевое крещение хирурга. А в бою участвовать не наше с вами дело. Наше дело быть всегда готовыми прийти на помощь раненым. Конечно, война нынче особая. Может, придётся и за оружие браться, чтобы защитить свой медицинский пункт или медсанбат. Но основное для нас – врачебная помощь раненым.

       Кириченко вышел на крылечко. За ним последовали остальные. После необычайного напряжения, после тревог за жизнь сержанта, все оживились.

       – Кстати, вы слышали о подвиге военно-санитарного поезда? На днях указ был. Нет? – спросил Кириченко. – Так послушайте… Недавно наградили начальника поезда, начмеда и нескольких медсестёр. Фашисты, как уже известно, ни с какими правилами ведения войны не считаются. Вот и этот поезд несколько раз бомбили, хотя и видели на крышах вагонов красные кресты. Тогда-то начальник поезда и решил создать из медперсонала команду стрелков-зенитчиков. Командующий армией придал поезду три зенитных-пулемёта. При очередной транспортировке раненых фашистские стервятники как всегда сунулись за лёгкой добычей. Сунулись, как на воздушной прогулке. И тут ударили по ним из пулемётов. Два бомбардировщика сразу сбили, один крепко повредили. Вряд ли он дотянул до линии фронта. Остальные драпанули… Вот так. Нас это касается в первую очередь. Мы будем драться за линией фронта. А фашисты раненых не щадят, тем более десантников…

       Комиссар Коробочкин как бы подвёл итог свершившемуся:

      – Знаете! Сегодня и ещё одно очень важное событие произошло. На глазах у всего батальона у Черных не раскрылся парашют. Да что там батальона? Вся бригада уже знает, небось. И корпус скоро будет знать –солдатский телеграф работает быстро. Так вот! Сержант упал с такой высоты, что казалось бы всё – никаких шансов. А наш же, родной военврач третьего ранга, наш начальник батальонного медпункта спас его! Какую веру это придаст десантникам, которые в бой пойдут! Веру в то, что сильная у нас медицина. Спасёт, если что.

         – Да, такая вера тоже ведь нужна, когда в бой идёшь, – согласился комбат Жихарев.

 

Продолжение следует…

 

       

        

Уважаемый администратор сайта, обращается к Вам нормальный советский прежде и потом ещё немного послуживший в ВС РФ офицер, ныне офицер запаса.

 

           Полковник

                                  Леонид Григорьевич Маламуж

                               Харьков – Прохоровка – Кенигсберг

      

       Весной 1942 года у всех нас, фронтовиков, настроение было радостным, приподнятым.            

       Величайшая в истории победа Советских войск в грандиозной Московской битве вселила в наши сердца большие надежды. Нам казалось, что наступил, наконец, перелом в войне, что вот-вот развернётся всеобщее наступление Красной Армии на всех фронтах.

       Ничто не предвещало беды, никто не предполагал, что уже зрела большая трагедия на юге России, вызревала незримо от нас фронтовиков подготавливаемая со всею тщательностью и осторожностью лютыми врагами Советской России.

       Впрочем, что я тогда мог знать? Был-то всего лишь младшим командиром. А предвидеть суровые испытания, которые свалились на нас летом 1942 года, не могли даже и крупные военачальники. Хотя, когда начинаешь с высоты прожитых лет и военного опыта размышлять над теми событиями, невольно приходит мысль о том, что уж слишком много было подозрительного в той летней трагедии. И невольно задумываешься, а не прикрывается ли термином «бездарность» прямое предательство некоторых довольно высоких чинов?

       Конечно, подобных мыслей в ту давнюю пору у меня не могло быть. Что мог знать недавний стрелок-радист пикирующего бомбардировщика Пе-2, волею судьбы превратившийся в стрелка-радиста командирского танка.

       А случилось это так.

       В 1940 году я окончил среднюю школу и в сентябре поступил в Харьковское авиационное училище на «Холодной Горе». С детства мечтал о море, но в военно-морские училища у нас набора не было. Вот и пошёл в авиацию. Готовился стать штурманом пикирующего бомбардировщика Пе-2 конструктора Петлякова.

       В 1941 году, когда началась Великая Отечественная война, наше училище эвакуировали из Харькова в город Сталинобад. Ныне Душанбе (Таджикистан).

       В марте 1942 года по приказу Верховного Главнокомандующего училище расформировали, и я попал под Воронеж, в село Подгорное, в ночной бомбардировочный полк на Пе-2. Экипаж бомбардировщика – три человека. Командир экипажа – летчик, штурман и стрелок радист.

       Не могу не сказать несколько слов о тех неизгладимым впечатлениях, которые произвели на меня первые боевые вылеты.

       До линии фронта обычно летели спокойно. Пересекая линию фронта, наблюдали, как трассирующие пули и снаряды прочерчивали огненные, казавшиеся подчас разноцветными, стрелы в обе стороны: наши трассеры тянулись к немцам, их трассеры – к нашим позициям. И всё это на фоне ночной тьмы, которую они разрезали таинственными яркими нитями. Кое-где разрывали темноту вспышки разрывов, и тогда то там, то здесь можно было на мгновение уловить блеск водной глади озёр и рек.

       Но вот линия фронта оставалась позади, а спустя 5 – 7 минут нас уже окружали вспышки и дымные шапки разрывов зенитных снарядов противника справа, слева, внизу, вверху. Разрывов не слышишь, а только ждёшь «свой» снаряд в брюхо самолёта. Нервы напряжены до предела…Но это не единственная опасность. Постоянно подстерегает и другая – встреча с ночными истребителями противника. Это уже работа для меня. В моём распоряжении два крупнокалиберных пулемёта: вверху – турельный, сектор обстрела которого – 360 градусов. Внизу ещё один, предназначенный для обороны хвоста самолёта и задней полусферы.

       Но главная задача для нас – уничтожение наземного врага. А потому приходилось забывать обо всём, кроме выполнения боевого приказа, когда раздавался в наушниках голос Володи Штурмана:

       – До цели двадцать.., – и так далее.

       Полное сосредоточение на главном, предельное внимание и… вот уже в наушниках голос командира Кости (фамилию, к сожалению, запамятовал):

       – Лёнька, приготовиться… Жми!

       А самолёт уже пикирует,  то есть стремительно несётся к земле, направляемый на цель командиром, а я нажимаю две кнопки сброса бомб. Выйдя из пике, вижу небо, как днём, от прожекторов и зенитных снарядов, но от напряжения не страшно, и я кручусь на турелке, ища самолёты противника.

       Первый признак появления «жериков» – это прекращение огня зенитной артиллерии. Если вражеских истребителей нет, то невольно думаешь: «На этот раз Бог миловал!» – и не сбили и не атаковали. Что-то будет завтра?!».

       Пересекаем снова линию фронта. Та же картина… Трассеры, разрывы… Но душа поёт, так как мы уже над своей территорией, и голос командира спокойнее звучит в наушниках:

       – Лёнька, спой нашу!

       И я пою:

                       Мы летим, ковыляя во мгле,

                       Мы летим на пробитом крыле…

       На земле нас радостно встречают техники. Они сразу приступают к обслуживанию, заправке и латанию дыр самолёта. А в столовой уже ждут официантки, независимо от времени ночи.

       По 100 граммов… И сразу же ужин, и завтрак. А мы с большой сердечной болью смотрим, сколько стаканов с водкой осталось не тронутыми… Это самое большое горе – потеря боевых товарищей. И так каждый раз.

       После третьего возвращения с боевого задания, поужинав и отдохнув, командир эскадрильи Костя пошёл к командиру полка за очередным заданием и вернулся с неизвестным лейтенантом.

       Мы со штурманом с интересом разглядывали лейтенанта, совсем ещё юного, видно, только что прибывшего из училища. Командир подтвердил предположение, пояснив мне:

       – Лёня, этот лейтенант будет летать вместо тебя. Я умолял командира полка, доказывал, что лучшего стрелка-радиста мне не надо, но, как видишь!..

       – Зачем же лейтенанту летать стрелком? – интересовался я.

       – Причина одна, – сказал командир, – самолётов нет, промышленность ещё недостаточно выпускает. И чтобы лейтенант не терял лётные качества, его назначали вместо тебя. Так и других, в остальные экипажи.

       Что ж, приказ – есть приказ.

       В очередную ночь мой экипаж с боевого задания не вернулся. Бомбили железнодорожную станцию Пятихатка, и никто даже не видел, как они были сбиты. Может быть, виноват лейтенант – опыта у него, как у стрелка, не было!? Я плакал от горя, но что мог поделать, война – есть война.

        Самолётов по-прежнему не хватало, и меня вместе с другими стрелками, отправили на фронт, под Харьков, на укомплектование танковых частей. Там готовилось наше наступление.

         Я попал радистом на танк «КВ» к командиру танкового батальона 556-го танкового полка 169-й стрелковой дивизии. Так 10 мая 1942 года я стал танкистом, причём не просто танкистом, а попал на тяжёлый танк, что не могло не вызвать гордости.

       О танке КВ – «Климент Ворошилов» – ходили легенды. Он был создан в 1939 году в конструкторском бюро Ж.Я. Котина, имел мощную по тем временам 110-ти миллиметровую броню, которую не пробивала ни одна танковая пушка гитлеровцев, мог развивать скорость до 37-ми километров в час, а двигатель его имел мощность в 600 лошадиных сил. Узнал я, что, кроме основного боевого танка, были созданы и некоторые его модификации – так называемый артиллерийский танк КВ-1, на который установлена 152 миллиметровая гаубица-пушка, и танк огнемётный КВ-8, вооружённый огнемётом и 45-мм пушкой.

       В то время подразделения, вооружённые «КВ», могли сражаться с противником, превосходящим по количеству танков в 8 – 10 раз. Мне рассказали о многих казавшихся невероятными подвигах танкистов, воевавших на этом тяжёлом танке. Так ещё в первый год войны командир танка КВ старший лейтенант А. Кожемячко за день боя уничтожил 8 фашистских танков, 10 вездеходов с автоматчиками, да ещё умудрился притащить на буксире исправный вражеский танк, экипаж которого в страхе разбежался, завидев наш КВ. В тот день на броне КВ старшего лейтенанта Кожемячко танкисты насчитали около 30 вмятин от снарядов. Но бывали случаи, когда танки возвращались из боя, имея до 200 попаданий. И при этом ни один из вражеских снарядов не пробивал броню.

       Уже после войны мне стало известно, что осенью 1941 года гитлеровское командование издало директиву, запрещающую вступать в бой с тяжёлыми советскими танками, а период битвы под Москвой 1-я гвардейская танковая бригада захватила несколько вражеских орудий с надписью на бронированных щитах: «Стрелять только по КВ».

       Сначала КВ был вооружён орудием калибра 76-мм, которого было вполне достаточно для поражения фашистских тяжёлых танков «рейнметалл» и средних Т-III и Т-IV. Пулемётное вооружение КВ-1 использовалось также весьма эффективно: один пулемёт был спарен с пушкой, огонь из второго (курсового) вёл стрелок-радист, а для отражения внезапных атак с тыла служил пулемёт, установленный в кормовой нише башни. Позднее танк вооружили 85-ти миллиметровым орудием.

       Вот на такой славной машине мне посчастливилось воевать. Но, обо всём по порядку.

       В мае 1942 года наше командование готовило большое наступление, но бездарный маршал Тимошенко эту операцию провалил. Это теперь, когда открыты многие важнейшие документы, свидетельствующие о подготовке, ходе и исходе операции, в то, что именно бездарность Хрущева и Тимошенко привели к жесточайшему нашему поражению и страшной трагедии, верится мало. Если читатель, имеющий даже самые элементарные знания в военном деле, обратится к появившимся в настоящее время трудам, освещающим  ту трагедию, он сможет сделать неожиданные выводы...

       Недаром ведь ещё К. Клаузевиц писал: «Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно». Поэтому читатель не сможет не понять, что начинать плохо подготовленную операцию из выступа, который не может не вызвать стремление противника подрубить его под самое основание, когда у основания этого выступа сосредоточены ударные группировки, приготовленные для такого удара, не бездарно, а скорее преступно.

       Конечно, ни младшие командиры, ни даже командиры взводов, рот или батальонов не могли знать общей оперативно-тактической обстановки, но её не могли не знать Тимошенко и Хрущёв, настаивающие на проведении операции.

       Да, мы много знать не могли. Мы делали дело, которое поручено каждому из нас. Об этом и пойдёт рассказ.

       В тот год весна на юге выдалась ранней. Луга зазеленели ещё в апреле, следом и на деревьях распустились листочки, а к 10 мая уже черёмуха зацвела.

       В ночь перед началом наступления было тревожно. Непривычно как-то в танке, тесно, хотя к тесноте я привык – в кабине стрелка-радиста бомбардировщика тоже ведь не разгуляешься. Да, ко всему человек привыкает, особенно если есть время для тренировки.

       Тренироваться в роли стрелка-радиста Пе-2 время было, а здесь его оказалось в обрез. Ответственность же немалая. Я ведь, как упоминал, попал радистом в экипаж командира батальона. Это не лёгкий стремительный пикирующий бомбардировщик, а тяжёлый танк с мощнейшим по тем временам вооружением.

       Отбой в канун наступления было приказано провести сразу после ужина, которым нас накормили до 20.00. Правда, я попросил разрешения ещё немного задержаться, чтобы окончательно освоиться танковой радиостанцией. Затем отправился на отдых, но долго не мог заснуть. О чём думал? Конечно, о доме. О чём ещё думать бойцу перед боем?

       Теперь, когда за плечами долгие годы офицерской службы, трудно представить себя младшим командиром, почти рядовым, с нынешних-то высот. У офицера совершенно иное восприятие жизни и службы, как в мирное время, так и на войне. Знакомые писатели мне говорили, что офицеру очень трудно создать солдатский роман или повесть, так же как ещё сложнее написать офицерский роман тому, кто никогда не носил погон или, в крайнем случае, получил воинское звание каким-то левым, замысловатым способом, характерным для постсоветского периода.      

       Но перед смертью все равны, а потому перед боем, наверное, каждый вспоминает своих родных и близких. Конечно, не был лишен таких мыслей и я, поскольку с лета сорокового года не был дома.

       Предки мои – из рода запорожских казаков. Семейное предание гласило, что ещё при Екатерине Великой предки наши после упразднения Запорожской Сечи указом сей Государыни, были переселены в разные южные районы России, причём, большая их часть, на Кубань, где требовалось укрепить границы Державы, подвергавшиеся набегам горских народов. Там образовалось Черноморское верное казачье войско.

       Мой пращур Маламуж с семьёй вместе некоторыми другими казаками, остановился в двухстах километрах от моря на реке Аджамке. Там они и построили село, протянувшееся вдоль обоих берегов, которое и назвали Аджамкой. Прельстила их благодатная земля – сплошной, жирный чернозём. Так превратились они, бывшие казаки-рубаки, в мирных пахарей-хлеборобов.

       О столь далёких предках сведений прямо скажем немного, но вот то, что у деда моего было шесть сыновей и две дочери, мне хорошо известно. Он был трудолюбив, а потому имел крепкое крестьянское хозяйство – коней, коров, волов, овец, много птицы. Сыновья выдались все как один рослые, красивые, сильные: Павло, Сергей, Карпо, Грицко, Степан и самый младший – Кирилл, над которым все любили подшучивать. Мой дед Иван был сложения могучего и силы необыкновенной. Любил рассказывать нам, внукам, как его отец и он вместе с другими казаками защищали родную землю. Поведал и прадеде, который, когда приходилось сойтись с турком с бою, разрубал противника одним ударом сабли пополам до самого пояса.

       Дед любил петь и научил нас многим старым казацким песням. За некоторые из них в довоенное время, а точнее, сразу после революции, в годы разгула троцкистов, давали 10 лет. Я некоторые песни и теперь помню.

       Село Аджамка находилось в 20 километрах от Кировограда (Елизаветграда), а потому быстро строилось и разрасталось. Земли было много, селяне богатели год от года. Сами построили большую церковь, две школы, магазины, больницу и прочие хозяйственные учреждения. В село потянулись учителя, врачи, торговцы из города.

       До Первой мировой войны в Русскую армию призывали с 22 лет, и мои дяди поочередно проходили военную службу, а до службы и после неё учились, работали в хозяйстве. Мой отец и дядя Карпо работали в городе, откуда и служить уходили. Мой отец служил в лейб-гвардии. Полк его дислоцировался в Польше. В годы войны выслужил офицерский чин и стал полным георгиевским кавалером. Воевали в Первую мировую все братья, кроме одного – Сергея. Он по существовавшим тогда правилам был оставлен при старых родителях, и всё большое хозяйство легло на его плечи.

       Семейное предание хранит такой примечательный случай, с ним происшедший. Однажды по сельской улице проводили племенного быка. Видимо, что-то испугало это могучую животину. Бык вырвался и кинулся на дядю Сергея, который нёс сено на вилах. Дед Иван крикнул сыну: «Тикай!», а сам побежал в хату за берданкой. Когда же вышел из хаты, увидел, что бык лежит вверх ногами на земле, а Сергей, одной рукой вмяв в землю рог, другой лупит быка по рёбрам. Когда он отпустил быка, тот вскочил на ноги и, опустив голову, послушно пошёл прочь.

       В 1938 году я гостил во время каникул у дяди Сергея. Он тогда работал фельдшером в колхозе. Ему было уже за семьдесят, но он запросто правой рукой за рога поворачивал быку голову, а левой закапывал в глаза ему лекарства. Мне же говорил: «Бык сдаётся, когда чувствует боль в шее. Имей это в виду».

       Но какая нужна сила, чтобы свернуть этак вот быку шею!

       Уже после войны я узнал и про такие его подвиги. Когда в селе почти не осталось мужчин, дядя Сергей стал похаживать к девчатам на другую сторону реки. Однажды соперники подстерегли его на мосту через реку. Результат был неожиданным для них – троим пришлось выплывать из реки, а двоим на корточках уползать с места схватки.

       Помню ещё, что отец рассказывал такое. Как-то дед Иван попросил: «Серёга, накоси сена скоту!». А тот в ответ: «Ой, тату, живот болыть». Через некоторое время дед выходит во двор и видит крестьянскую телегу, на которой лежит два мешка овса, вся сбруя от двух коней,  и всё это поднимается и опускается. Под телегой спрятался от солнца дядя Сергей и одной ногой то поднимал, то опускал телегу.

       Война разметала всю семью, разбросала братьев по фронтам. Уже после войны стало известно, что дядя Кирилл погиб смертью храбрых на реке Терек, на Северном Кавказе.

       Следует сказать и ещё об одном, уже прославленном лётчике, моём двоюродном брате, Терентии Трофимовиче Маламуже. В годы гражданской он воевал у Будённого, затем окончил авиационное училище вместе с Чкаловым и Коккинаки. Сражался в Испании, испытывал самолёты, в 1937 году был награждён орденом Ленина и погиб при испытании ТБ-7 под Магаданом. Это случилось на Калыме, на реке Лабуя при выполнении государственного задания. Самолёт он испытывал знаменитый. Ни в одной стране мира в ту пору подобных машин не было. Эти гигантские самолёты бомбили Берлин ещё в сорок первом, а в сорок втором на таком самолёте Вячеслав Михайлович Молотов летал в США. Есть и доля труда моего двоюродного брата в том, что ТБ-7 вошёл в боевой строй советской авиации.

       Терентий Трофимович Маламуж занесён в историю Колымы и Чукотки. На месте падения самолёта в 1973 году жители села Лабуя и учащиеся профтехучилища поставили на общественных началах обелиск. На именной плите написано: «Герою гражданской войны, отважному лётчику Терентию Трофимовичу Маламужу (15.03.1901 – 12.09.1938) погибшему в авиационной катастрофе». Городская школа № 17 носит имя лётчика Т.Т.Маламужа.

       Впрочем, я уже несколько забежал вперёд. Разумеется, перед наступлением думал я более простые и ясные думы – вспоминалось родное село, вспоминались отец и мать, с которыми простился я перед войной, ещё не ведая, что грянет гром.

       Вернёмся же в то майское утро 1942 года, когда мы после девятичасового сна, что на фронте чрезвычайная редкость, подняли нас с первыми залпами артподготовки. Мы спокойно, без суеты, позавтракали и приготовились к атаке. И вот ровно в 7.30 в небо взмыли ракеты. Прозвучала короткая команда «Вперёд», и наш командирский танк двинулся чуть позади боевого порядка батальона. Так начался мой первый наземный бой. На фронте, как  уже упоминал, был я не новичком, но прежде воевал в воздухе.

       Враг сразу же оказал ожесточённое сопротивление. Признаться, я мало понимал, что происходит на поле боя. Понимание пришло позже, когда вник в тактику действий танковых войск. Впрочем, в тот первый боевой день на земле, всё мое внимание было сосредоточено на обеспечение связи командира батальона с командирами танковых рот и с вышестоящим штабом. Наш танковый батальон был придан одному из стрелковых полков дивизии и поддерживал атаку пехоты.

       Поле было затянуто дымом от разрывов. Снаряды рвались и вокруг нас. Были попадания и в наш танк, к счастью, не причинявшие нам вреда. Когда стальная болванка подкалиберного снаряда врезается в броню, впечатление не из приятных. Броня в месте удара накаляется порою до красна, и от неё летит окалина. При таком скользящем ударе снаряд уходит рикошетом, и броня постепенно принимает свой обычный вид.

       К весне 1942 года у гитлеровцев уже появились противотанковые средства, способные поражать наши тяжёлые танки, правда, при попадании лишь в наиболее уязвимые места.

       За первую половину дня мы продвинулись от одного до трёх километров. От утреннего приподнятого настроения вскоре не осталось и следа. Мы несли потери. Врагу удалось подбить несколько тридцатьчетвёрок, немало полегло и наших солдат – пехоты-матушки.

        Во время короткой передышки комбат в сердцах сказал, что внезапности не получилось – гитлеровское командование, судя по хорошо организованной обороне, знало о нашем наступлении.

       В то время я не придал особого значения этим словам, но теперь, спустя годы, когда появились описания той операции, сделанные и нашими и зарубежными исследователями, невольно задумался всё о том же – в чём всё-таки причина того, что случилось под Харьковом: в заурядной бездарности Тимошенко и Хрущёва или в прямом предательстве?

       Безусловно, исследователи ответят на этот вопрос, который ещё недавно казался невероятным. Тогда, в 1942 году, будучи радистом командирского танка, я не мог оценить происходящее, которое вряд ли до конца оценивали даже командиры частей и соединений. Значительно позднее, на завершающем этапе своей службы, будучи преподавателем высших офицерских курсов «Выстрел», являвшихся кузницей командиров мотострелковых и танковых полков, я по иному осмысливал «случайности» на войне, поскольку, при подготовке к занятиям со слушателями использовал колоссальное количество исторической литературы.

       Меня поразили резкие, весьма нелицеприятные оценки, которые, к примеру, дал Фёдор Маренков в своей книге, названной: «Государь и погань. Непроизнесённая речь адвоката в защиту И.В.Сталина». (Москва. Палея, 1995 год. Стр. 118).

       «На обвинение И.В.Сталина в трагедии наших войск под Харьковом следует остановиться подробнее:

       В своих мемуарах Хрущёв признаёт:

       1. В конце 1941 года – начале 1942 года они с Тимошенко разработали и предложили Ставке Верховного Главнокомандования провести наступательные операции в районе Барвенкова по окружению Харькова. Никто им этого плана не навязывал и не приказывал против их воли.

       2. Для проведения операции в распоряжении Тимошенко и Хрущёва находились:

       – 6-я армия,

       – 57-я армия,

       – две танковые бригады,

       – две противотанковые бригады,

       – три кавалерийских корпуса.

       Войск у них было 500 тысяч…

       3. Тимошенко и Хрущёв, прорвав на узкой полосе фронт противника, ввели 500 тысяч войск, не позаботившись о расширении участка прорыва и закреплении. Этим дали возможность немцам закрыть введённые войска в котле.

       4. Тимошенко и Хрущёв не заботились о технике, не обеспечили горючим и боеприпасами, т.е. сами обезоружили свою армию.

       По существу это был преднамеренный ввод огромной группировки войск в кольцо врага, для сдачи врагу без боя.

       Что это было именно так, свидетельствует сам Хрущёв в своих мемуарах: «Всё было кончено. Городнянский, командующий 6-й армией, не вышел, весь штаб погиб. Командующий 57-й армией Подлас – погиб. Штаб тоже погиб. Погибло много генералов и полковников, командиров и красноармейцев. Вышли очень немногие, потому что расстояние между краями в этой дуге было небольшим. Окружённые войска были на большой глубине впереди. Технику они не могли использовать, не было горючего, не было боеприпасов, а пешком идти – велико расстояние.

       Я летел в Москву. Мы потеряли много тысяч войск, много тысяч. И мы эту операцию закончили катастрофой. Инициатива наступления была наша с Тимошенко.

       Я… ехал, летел и шёл к Сталину, как говорится, отдаваясь на волю судьбы, что будет – не знаю! Когда поздоровались, Сталин мне говорит:

       – Немцы объявили, что они столько-то тысяч наших солдат взяли в плен. Врут?

       Я говорю:

       – Нет, товарищ Сталин, не врут. Эта цифра, если она объявлена немцами, довольно точна. У нас примерно такое количество войск там было. Даже чуть больше».

       И.В.Сталин чувствовал измену Тимошенко и Хрущёва, о чём свидетельствует сам Хрущёв:

      «За обедом он (Сталин) завёл разговор довольно монотонным и спокойным тоном. Смотрит на меня и говорит:

       – Вот, в Первую мировую войну, когда наша армия попала в окружение в Восточной Пруссии, командующий войсками генерал, кажется, Мясников, Царём был отдан под суд. Его судили и повесили.

       Сталин дальше свои мысли не развивал. Но и этого для меня было достаточно».

       Из всего того, что признаёт Хрущёв, даже не будучи военным, любой здравомыслящий человек не может отрицать измену Родине командующего фронтом Тимошенко и члена военного совета – Хрущёва.

       Объяснения Хрущёва, что в трагедии виноват И.В.Сталин, лживы и преступны.

       Если Хрущёв и Тимошенко боялись Сталина, и поэтому сдали Гитлеру 500 тысяч войск с техникой и вооружением, имея возможность их вывести из окружения, то как же они не боялись Сталина, сдав без боя 500 тысяч войск Гитлеру, бежать к И.В.Сталину, грубо говоря, даже без штанов?

       О том, что Тимошенко и Хрущёв изменили Родине, свидетельствует сам Хрущёв.

       Были преданы:

       – командующий 6-й армией генерал Городнянский,

       – командующий 57-й армией генерал Подлас,

       – командующий конной группой и его сын покончили жизнь самоубийством. 

      Возвращаясь к обвинению, не могу не признать И.В.Сталина виновным в том, в чём обвинил его Хрущёв. В том, что разгадав измену, пошёл на поводу и Молотова и не расстрелял Хрущёва и Тимошенко.

       За это он ответит сам лично перед погибшими».

       Здесь нужно ещё добавить, что, по словам В.В.Карпова, «На участке прорыва сосредоточили 22 дивизии, 2860 орудий и 5600 танков. Кроме того, в прорыв должны были вводить два танковых корпуса, три кавалерийские дивизии и мотострелковую бригаду. Да ещё в резерве у командующего фронтом оставались две стрелковые дивизии, один кавкорпус и три отдельных танковых батальона. Кроме того, соседний Южный фронт выделял на усиление три стрелковые дивизии, пять танковых бригад, четырнадцать артиллерийских полков РГК и 233 самолёта».

       Хрущёв и Тимошенко не могли не знать, что противник уже сосредоточил у основания будущего прорыва мощную группировку сил и средств для проведения операции под кодовым названием «Фридерикус I». Эта группировка подрезала под корень Барвенковский выступ. Разыгралась небывалая после июня – июля сорок первого года трагедия. В той был виновен изменник Павлов, в этой – Тимошенко и Хрущёв. Кстати, именно Хрущёв реабилитировал после смерти Сталина изменника Павлов. 

       После всего этого становится вполне понятно, почему немцы ждали нашего удара и ответили на него контрударами ещё более мощными.

        Они обошли нашу группировку с двух сторон, и мы под Харьковом оказались в котле до 60 километров.

       Недавно в одной из книг я прочитал отрывок из летописи противостоявшей нам 71-й пехотной дивизии противника:

       «16 мая, вскоре после 4 часов, батальон занимает исходное положение для наступления в направлении Весёлое – Липцы (В районе этих пунктов прорвались советские 169-я и 244-я стрелковые дивизии – ред.). В 7 часов, после непрерывного продвижения, были достигнуты высоты перед указанным местом. Оба фланга врага (очевидно, речь идёт о 244-й сд Истомина и 169-й сд Рогачевского) были уже охвачены танками и мотострелками, поэтому большой работы для батальонов не было. Однако, в одном месте у Бабки враг образовал предмостное укрепление. Поэтому батальон получает приказ отправиться для использования туда. Плацдарм должен быть ликвидирован».

       Я помню этот бой, помню, что немало гитлеровцев полегло перед позициями наших стрелковых подразделений, прикрываемых нами. Особенно нам в те дни досаждали вражеские бомбардировщики и в первую очередь пикировщики юнкерсы. Бомбы засыпали наши боевые порядки, а советская авиация появлялась редко – мало её ещё было тогда.

       Мы наносили гитлеровцам солидный урон, их атаки на предмостные укрепления захлёбывались, но после авиаударов и артиллерийской подготовки враг снова бросался на наши позиции.

       Я снова касаюсь именно приведённых выше описаний боевых действий:

«Сначала был 8-км марш. Батальон проходил Петровской, которая была полностью разрушена. Ночью, после вечернего марша, батальон остановился. Очевидно, противник заметил его, так как по только что занятым позициям был открыт сильный огонь. Тяжёлые вражеские танки, которые находились перед позициями, накрыли их снарядами. Появилось много убитых и раненых. Был ранен и командир батальона, гауптман Ганн (Hahn). Его заменил обер-лейтенант Штальманн (Stahlmann)».

        Да, гитлеровцам наши тяжёлые танки доставляли немало хлопот. Мы уничтожали их бронетехнику и живую силу, несмотря на то, что числом боевых машин и личного состава не только не превосходили, но значительно уступали врагу.   

       Читаю далее: «С началом великолепного дня 18 мая «Штуки» (имеются в виду пикирующие бомбардировщики Ю-87 – ред.) и бомбардировщики выли над позициями батальона и атаковали врага непрерывно. Весь день продолжались эти налёты авиации, но под вечер содрогнулась земля, и крупные массы противника начали наступление на широком фронте (началось наступление 28-й и 38-й армий). Всё покрылось дымом и пылью, утонуло во вражеской канонаде. Своя артиллерия беспрерывно дубасила по рядам атакующих, ей помогали «Штуки» и бомбардировщики. Наступающий враг был полностью разбит. То, что осталось ещё от врага и могло бежать, искало спасения в бегстве. Враг был успокоен и на левом фланге. Это нападение было для него уничтожением».

       Действительно, 18 мая нам пришлось жарко. Уже стало сказывать численное превосходство врага, которое постоянно увеличивалось. А ведь перед наступлением мы были уверены в победе, нам говорили о том, что скоро будет освобождён Харьков. Но уже многим нашим, командирам, судя по разговорам, стало ясно, что наступление не удалось. И многие недоумевали, почему старшее командование упорствует, почему нас по-прежнему гонят на Харьков, хотя враг уже оправился от наших первых ударов и оказывает всё более организованное и сильное сопротивление.

       Вот строки из гитлеровских документов: «Утром 19 мая жестокая борьба продолжается. Русские снова переходят к атаке, сначала – на участке батальона, затем – атакуют соседнюю часть справа. В течение первой половины дня нападение становится всё более массируемым. Противник использует большие силы, он пытается всеми средствами прорваться в Харьков. Все имеющиеся в распоряжении собственные силы и тяжёлое оружие должны были быть задействованы, чтобы отразить этот удар. При изматывающей жаре пехотинцы лежат в своих окопах и отражают эти продолжающиеся уже в течение нескольких дней нападения. Сразу после обеда русские атакуют по всей линии снова. Вызванные «Штуки» быстро появляются в назначенном месте и выдалбливают противника. Всё же вмешиваются самолёты неприятеля и как граблями чистят наши позиции своим бортовым оружием. После того как около 17.00 вражеское давлением ослабло, много танков противника продолжало перемещаться в сумерках. Однако ночь прошла спокойно.

       20 мая в 03.00 начался русский ураганный огонь, на который ответила собственная артиллерия. Воздух дрожал от грохота выстрелов и разрывов. В 5 часов вражеское давление усилилось – самолёты противника атакуют позиции батальона бомбами, бортовыми пушками и пулемётами и создают много сложностей. В 6 часов в борьбу вмешиваются «Штуки», что приносит ощутимое облегчение. В наземном бою участвуют и два зенитных орудия. Вражеские танковые соединения осыпаются бомбами и снарядами и несут сильные потери. Вплоть до полудня продолжается борьба. Наконец, наступательная сила врага сломлена, и это приносит спокойствие на участком батальона. Однако с севера ещё долго доносился шум танковой битвы (очевидно, имеется в виду танковое сражение, в котором участвовали наша танковая группа в составе 6-й гвардейской, 57-й и 84-й танковых бригад и немецкая танковая группировка из состава 3-й и 23-й танковых дивизий)».

       Радисту танка, пусть даже командирского, трудно со всею полнотою прокомментировать происходящее. Можно сказать одно, приведённые выше строки передают тот накал борьбы, который я не только наблюдал, но и испытывал на себе в те дни.

       Далее в летописи гитлеровской дивизии даётся скупое описание происходящего в последующие дни. Да, это был перелом в сражении на Барвенковском плацдарме, перелом, который стоил нам очень дорого. Впоследствии, не раз говорилось, что только сумасбродство могло заставить командование фронтом продолжать операцию в котле, из которого, исходя из здравого смысла, надо было немедля выводить войска.

       Вот что говорит летопись противника: «С рассветом 21 мая, после спокойной ночи, начинает бить собственная артиллерия. Затем подключаются немецкие истребители, «Штуки» и бомбардировщики. Инициатива с районе Харькова перешла на сторону немцев. Хотя русские продолжают отчаянно защищаться, наступление соседней слева дивизии является успешным.

       На участке батальона преобладает в этот день незначительная боевая деятельность, которая затухает 22 мая. Теперь сражение бушует на других  участках фронта. На ближайшую ночь для батальона предусмотрена смена, которая была проведена с наступающей темнотой. Батальон марширует в населённый пункт Непокрытая и переходит там к отдыху. Населённый пункт разрушен полностью, что свидетельствует о произошедшем здесь тяжёлом сражении. Теперь батальон снова объединён с полком и дивизией и немного наслаждается заслуженным спокойствием после весьма жестоких и полных лишений усилий последних недель.

       25 мая враг приостанавливает свои многочисленные и связанные с большими жертвами атаки перед общим фронтом дивизии и ведёт только лишь незначительную местную подрывную деятельность.

      28 мая ослабло давление противника и перед ХVII. A.K. (17-м армейским корпусом), стоящим к северу от LI.A.K. (51-го армейского корпуса). Назначенная от этого XVII. A.K. боевая разведка наблюдает отход противника. Подразделение дивизии, назначенное в разведку, тоже выявляет отход.

       29 мая разведка доносит, что Большая Бабка не занята противником. 30 мая туда переносится HKL (передний край обороны). После спокойного последующих дней 4 июня дивизия была сменена частями 294-й пехотной дивизии».

       Повторяю, я не случайно выбрал этот отрывок. Противостояли этому немецкому батальону наши подразделения и в частности на некоторых участках против него действовали и танки нашего батальона. Бои были манёвренными, и потому это случалось не всегда, однако, хотя я, занятый обеспечением связи и не слишком вникал в происходящее, читая приведённые выше записи, узнаю теперь некоторые ситуации, складывавшиеся на поле боя.

       Наших военных мемуаров, посвящённых тем событиям, практически нет. Харьковскую трагедию принято было обходить стороной. А уж если и касались её иные мемуаристы, то спешили писать по-своему, так как им выгодно. При изучении многих важнейших этапов Великой Отечественной войны, особенно этапов трагических, историку придётся иметь дело, как это точно выразил мыслитель Русского Зарубежья И.Л.Солоневич, с «самооправдывающимися мемуаристами». Историк С.Мельгунов писал в своё время: «Несколько искусственная и вызывающая поза какой-то моральной непогрешимости, которую склонны без большой надобности занимать самооправдывающиеся мемуаристы» вытекает из того, что «каждый из современников видит то, что он хочет», а потому «самооправдывающиеся мемуаристы становятся в благородную позу и обличают других».

       Радисту танка не в чем оправдываться, поскольку он, как и все его товарищи, отвечал в той операции за своё, конкретное боевое дело. То же и механик-водитель, который должен был вести танк с таким расчётом, чтобы не подставить бортовую броню под огонь противотанковой артиллерии, то же и наводчик, от которого во многом зависела живучесть танка. И весь этот маленький коллектив как бы собирал воедино и цементировал командир, от правильных решений и команд которого зависела жизнь каждого члена экипажа.

       Не буду описывать все бои – они для радиста в общем-то однообразны. Я не мог не видеть, как мрачнел командир батальона, каждый день, подсчитывая всё новые и новые потери. А сопротивление врага всё усиливалась, и мы всё чаще отражали сильнейшие его контратаки.

      И вдруг, приказ на отход, и первые пугающие фразы об угрозе окружения.

       Помню, как в контратаке под селом Грушевка наш полк, назначенный в арьергард, перешёл к обороне, чтобы остановить немцев и дать возможность отойти нашим главным силам дивизии, то есть пехоте-матушке. Задачу выполнили, но в полку осталось всего 9 танков, которые вскоре пришлось взорвать, так как не было снарядов и горючего. Вот так, вполне исправные танки, танки, которые врагу было подбить не под силу – и взорвать. Кто же виновен в этом?!

       Однажды, уже в сорок четвёртом, мне пришлось вспомнить о тех подрывах прекрасных боевых машин, когда меня вызвали в отдел контрразведки «Смерш», чтобы спросить за танки, не взорванные просто так, а подбитые в бою… Но об это в своё время.

     Взорвав танки, мы превратились в пехоту и отступали пешком до самого Дона.

       На пути отступления всё кругом горело – деревни, колхозы, поля. Кругом лежали трупы, убитый скот. Беженцы и военные – всё перемешалось. Кое где началась паника. Но главное – еды никакой. Короче говоря, спасайся, кто может… Ну а бравых хрущёвских политработников и след простыл.

       Кто виноват во всём этом? Как получилось, что хорошо, казалось бы, подготовленное наступление, завершилось такой трагедией, тогда я понять не мог. Да и не до размышлений было.

       Подошли мы, измученные и оборванные к Дону, где была организована переправа, которую бомбила немецкая авиация. Переправляли только штабы, раненых и матерей с детьми.

       Постояли мы, посмотрели на всё это, и поняли, что надо спасение утопающих – делом рук самих утопающих. Куда подевались организаторы наступления, возглашавшие поход на Харьков?

       Хорошо природа Дона. Было бы чем полюбоваться, когда б не горькое горе войны, обрушившееся на эти края.

      Я с небольшой группой командиров и красноармейцев отправился вверх по течению Дона. Прошли около полутора километров, разделись и поплыли через реку. Я в палатку положил красноармейскую книжку, комсомольский билет, фотографии родных, взял пилотку в зубы и поплыл. Спасло меня то, что я хорошо плавал и почти полуживой доплыл до противоположного берега в районе села Вёшки, где мне помогла выбраться из воды казачка, а многие из моей группы не доплыли. Село Вёшки связано с именем писателя Михаила Александровича Шолохова. В те дни от бомбёжки погибла мать писателя.

       Недавно, вспоминая те горькие дни, я открыл «Тихий Дон», прочитал: «Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше – перекипающее под ветром воронёной рябью стремя Дона».

       Да, сколько же молодых жизней унесло это стремя, скольких замечательных, уже обстрелянных, видавших виды солдат и командиров не досчитались мы после той переправы через Дон. Жара стояла в те дни, но, по-моему, более соответствовали тем впечатлениям другие Шолоховские строки: «Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дымах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой». Нет, не туман, а гитлеровские части уже через несколько дней начали сползать серыми гадюками к Дону, чтобы форсировав его, идти дальше и дальше, пользуясь подаренным им Хрущёвым и Тимошенко грандиозным успехом, какого, по мнению современных исследователей, они не знали даже в сорок первом…

       Теперь, знаю всю подноготную той операции, я считаю, что какое-то чудо спасло меня, ведь в плен в те дни попало народу больше, нежели в сорок первом. Враждебные России средства массовой информации стократно преувеличили количество пленных в сорок первом, а вот в мае июне сорок второго действительно случилась трагедия. Причём под Харьковом попали в плен или погибли уже хорошо сколоченные части и соединения.

       Мне удалось переправиться и избежать самого страшного, что могло случиться. И вот на противоположном берегу нас собирали в группы, кое-как одевали, кормили и отправляли в сторону Сталинграда. Главное, что я снова был в строю и готов был защищать Отечество.

       Спустя много лет я прочитал документ, который рисует картину происшедшего под Харьковом. Позволю себе привести его полностью.

 

                               Директивное письмо И.В.Сталина

Военному совету Юго-Западного фронта с оценкой командования фронта по результатам Харьковской операции и о дальнейших задачах войск фронта.

 

      26 июня 1942 года

       Мы здесь, в Москве, члены Комитета Обороны и люди из Генштаба, решили снять с поста начальника штаба Юго-Западного фронта тов. Баграмяна. Тов. Баграмян не удовлетворяет ставку не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство армиями, но не удовлетворяет Ставку даже и как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте. Более того, т. Баграмян оказался неспособным извлечь урок из той катастрофы, которая разразилась на Юго-Западном фронте. В течение каких-либо трёх недель Юго-Западный фронт благодаря своему легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику 18 – 20 дивизий.

       Это катастрофа, которая по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии. После всего случившегося тов. Баграмян мог бы при желании извлечь урок и научиться чему-либо. К сожалению, этого пока не видно. Теперь, как и до катастрофы, связь штаба с армиями остаётся неудовлетворительной, информация недоброкачественной, приказы даются армиям с запозданием, отвод частей происходит также с запозданием, в результате чего наши полки и дивизии попадают в окружение теперь так же, как и две недели тому назад.

       Я считаю, что с этим надо покончить. Правда, Вы очень сочувствуете и высоко цените т. Баграмяна. Я думаю, однако, что Вы здесь ошибаетесь, как и во многом другом.

       Направляем к Вам временно в качестве начальника штаба заместителя начальника Генштаба тов. Бодина, который знает Ваш фронт и может оказать большую услугу.

       Тов. Баграмян назначается начальником штаба 28-й армии. Если тов. Баграмян покажет себя с хорошей стороны в качестве начальника штаба армии, то я поставлю вопрос о  том, чтобы дать ему потом возможность двигаться дальше.

       Понятно, что дело здесь не только в тов. Баграмяне. Речь идёт также об ошибках всех членов Военного совета и прежде всего тов. Тимошенко и тов. Хрущёва. Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе – с потерей 18 – 20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто. Поэтому Вы должны учесть допущенные Вами ошибки и принять все меры к тому, чтобы впредь они не имели места.

       Главная задача фронта на сегодняшний день состоит в том, чтобы прочно удерживать в своих руках восточный берег р. Оскол и северный берег р. [Северский] Донец, удерживать во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. За целость и сохранность всех наших позиций на восточном берегу Оскола, на северном берегу [Северского] Донца и на других участках фронта будете отвечать все вы, члены Военного совета, своей головой.

       Мы решили оказать Вам помощь и дать Вам шесть истребительных бригад (без дивизионных управлений), один танковый корпус, два полка РС, несколько полков противотанковой артиллерии, 800 противотанковых ружей.

       Стрелковых дивизий не можем дать, так как нет у нас готовых к бою.

              Желаю Вам успеха

                                                                          И.Сталин

                                                       ЦАМО, ф.3, оп. 11556, д.8, л. 212 – 214 (копия). Публикуется по ВИЖ № 2 – 1990 г.

      

       Рененкампф… Не он открыл тот порочный путь предательств. Долгое время считалось, что в сражении при Гросс-Егерсдорфе в 1758 году в ходе Семилетней войны, одержать победу над Фридрихом помешала бездарность генерала Апраксина, но ныне военными историками уже доказано, что вовсе не бездарность, а прямая измена этого генерала привела к такому исходу. Тоже самое можно сказать и относительно кампании 1807 года, когда генерал Беннигсен трижды в одном сражении при Прейсиш-Эйлау предал русскую армию, а самое гнусно предательство совершил под Фридландом. Изменниками в годы Первой мировой войны оказались генералы Ренненкамф и Рузский. А как оценить то, что натворил генерал Павлов в июне 1941 года? Неужели тоже случайность? И вот я сам стал свидетелем, да что там свидетелем, я сам вот уж действительно случайно уцелел в трагедии под Харьковом, унесшей жизни тысяч и тысяч отважных советских бойцов и командиров, которые непременно победили бы, если бы одно только мужество могло дать победу. Кстати, эти слава сказал о сражении под Фридландом английский лорд, состоявший при штабе Беннигсена.

       С каким приподнятым настроением мы шли в бой в самом начале операции! Сколько было надежд на то, что перелом наступил в войне и мы пойдём вперёд, только вперёд, что скоро будет освобождён Харьков… И вдруг такая трагедия. Рядовые участники операции видели только то, что перед ними. Они не могли сопоставить то, что происходило на острие главного удара и на флангах, но как же это не могло оценить и сопоставить командование фронтом? Враг словно заманивал наши части и соединения, идущие на Харьков, одновременно, жёстко обороняя фланги и срывая там продвижение наступающих группировок. Он затягивал в котёл всё новые и новые ударные соединения, и командование фронтом послушно вбрасывало их в горловину, обрекая на неминуемую гибель.

       События под Харьковом имели колоссальное политическое значение. Весной 1942 года войска Красной Армии были уже хорошо отмобилизованы, оснащены, сколочены, они избавились от синдрома сорок первого года, они научились побеждать. Нужно было сломить боевой дух и волю к победе. Эта цель и ставилась под Харьковом. Недаром одна из книг, посвящённая этой трагедии, названа «Харьков – проклятое место Красной Армии».

       Но война продолжалась, и нужно было воевать даже в тех невероятно тяжёлых условиях, в которых оказались мы после Харькова.

 

       Итак, я вышел к своим. То, что сохранил свою красноармейскую книжку, несмотря на тяжелейшую переправу через Дон, стоившую жизни многим бойцам и командирам, помогло быстро вернуться в строй. Меня и ещё четырех человек вернули в свой танковый полк. Командир батальона при отступлении пропал без вести. Командир 3 роты стал командиром батальона, а меня назначили командиром танка и, как говорят, пеше по танковому, ушли мы на переформирование в Сальские степи за Волгу.

       Июль и август формировались, получали технику, сколачивались и в начале октября 1942 года ночами выдвинулись в район Красноармейска, переправились через Волгу в районе Сталинграда, и с ходу вступили в бой.

       В середине октября и начале ноября по Волге плыло столько трупов, что, казалось, по ним можно было бы перебежать на левый берег Волги.

      Переправа была страшная. Воздушного прикрытия с нашей стороны не было. Баржи с техникой и личным составом немцы бомбят, люди тонут, нас грузят и переправляют.

       Там на переправе я видел Н.Хрущёва (главного организатора всех этих бед и несчастий – ред.), который был членом Военного совета фронта. Но он никаких мер не принимал. Постоял, посмотрел на происходящее, обругал ни за что начальника переправы и уехал. Бои под Сталинградом были страшные. Мы за день отбивали по 6 – 7 атак немцев. Нас одновременно бомбило по 250 самолётов «Юнкерс-88». Одни отбомбятся, другие подлетают и так волнами. Пехотинцы и артиллеристы гибли тысячами. Мы по 2 – 3 дня воевали без еды, так как все баржи с продовольствием немцы топили.

       Периодически мы переходили в контратаки, чтобы дать возможность перегруппироваться пехоте и получить подкрепления. В одну из ночей 13 ноября 1942 года мы во время атаки продвинулись на 900 – 1300 метров и наткнулись на организованный огонь артиллерии немцев. Мой танк подбили, он загорелся. Мы стали выбираться из танка. Кто-то успел, а я начал выбираться из башни и тут же получил сильный удар в грудь и снова упал в горящий танк. Правой рукой закрыл глаза, чтобы они не сгорели, хотя мелькнула предательская мыслишка: «Зачем они нужны, если уже погибаю». Почувствовал, что левая рука оторвана, так как я её не ощущаю. Вдруг ощущаю в полузабытьи, что меня кто-то тянет за шиворот комбинезона. Оказывается, когда выскочил экипаж, а меня нет, то наводчик орудия влез наполовину в люк и, нащупав меня в горящем танке, вытащил.

       Дотащили меня до Волги, упросили моряков Волжской флотилии, и те на катере перевезли меня на противоположный берег, где подобрали медики и в палатке медсанбата обработали рану, перевязали, завернули в конверт. Несколько человек погрузили в машину и отвезли в Энгельс (в эвакогоспиталь). Через два дня отправили в госпиталь, в Саратов. Оказалось, что рука была цела, а отнялась от удара немецкой пули в плечо навылет. Вес после Сталинградских боёв по прибытии в госпиталь у меня был 56 килограммов.

       Когда лежал в госпитале, то уже по радио услышал, что стала Волга, то есть замёрзла, и 19 ноября наши войска перешли в контрнаступление.

       Жаль, что шесть дней я не довоевал до наступления. Наступать – это не тяжело. Изнурительно обороняться.

       Только находясь в госпитале, понял, почему у нас обороняющихся так мало было танков, самолётов, артиллерии. Оказалось, что Верховное Главнокомандование копило силы и средства для контрнаступления, которое завершилось полным окружением и разгромом гитлеровских войск.

       Это было великое сражение в Великой Отечественной и во всей Второй мировой войне.

      И ещё… В 1942 году случилось большое горе в семье. Это я узнал уже в 1944 году. Мои родители остались в городе Макеевке, в оккупации. В рабочем шахтёрском городе им было не выжить. Отец продал весь домашний скарб, купил лошадку и телегу, погрузил личные вещи, одежду, маму и повёз на родину в село Аджамку – только там было возможно выжить.

       В дороге отец надорвался, помогая лошади на трудном подъёме. Еда-то была – одни семечки и чёрствый хлеб. В деревне между Днепродзержинском и Днепропетровском ему стало плохо. Мать по рекомендации сельчан пригласила румынского фельдшера, который сделал ему укол и ушёл. Когда мать зашла в комнату, где лежал отец, он был мёртв. Пропали деньги, золотые карманные часы и кольцо. За тряпки сколотили гроб, погрузили на телегу, и один мужчина согласился довезти мать и тело отца до села Аджамки, а за это взять лошадь и телегу. Мать согласилась. Похоронили отца старшие братья Сергей Иванович и Павел Иванович на Аджамском кладбище, где покоились все наши пращуры. Отцу было 53 года. С его богатырским здоровьем и физическим развитием он прожил бы не меньше 90 лет.

      

       В конце декабря 1942 года выписали из госпиталя и направили в учебный полк Юго-Западного (бывшего Сталинградского) фронта. В этот полк прибывали из госпиталей, тыловых частей и училищ командный состав и красноармейцы, а из полка нас по заявкам направляли в боевые части на фронт.

       Начальник штаба предложил мне, как боевому старшине, пока покомандовать взводом связи девчат и я… согласился. Это были самые чёрные дни за всю войну. Занятий с ними проводить я и специалисты не могли, так как ближе к ночи приезжали адъютанты начальства из политуправления и разбирали практически всех, так что мы с заместителем командира взвода оставались почти всегда одни. Утром девушек возвращали. Они, разумеется, ложились спать и спали так, что их разбудить было невозможно. Утром на подъёме в землянку к ним зайти не мог. Заместитель командира взвода, женщина 34 лет, говорит:

       – Товарищ старшина, я сама выведу их на занятия.

      Выводили. Но заниматься строевой подготовкой они не могли. Я спросил:

       – Почему?

       А они в ответ:

       – Вам показать, почему?

       Я не знал, «что показать». Сам был пацаном.

      

       Однажды меня вызвал комиссар полка подполковник Орлов и говорит:

       – Вот что, сынок, ты повоевал, хлебнул солдатского лиха. Мы тебя отправим учиться в танковое училище.

       Я ответил ему:

       – Старший брат у меня офицер и пусть служит, а я уже в одном учился и хватит. Довоюю старшиной. Бог даст, останусь живым, вернусь к одинокой матери.

       А он говорит:

       – В училище в городе Горьком. Поучишься и поживёшь в человеческих условиях.

       – В Горький я согласен. 

       А он:

       – А почему в Горький согласен?

       Пояснил, что там служит в Горьком в зенитном училище мой брат.

       Итак, я очутился в 1-м Горьковском танковом училище в начале февраля 1943 года. В училище было процентов сорок фронтовиков, и мы учились по отдельной ускоренной программе.

       Буквально перед выпускными экзаменами нас – 20 человек – вызвали к начальнику училища, который поставил задачу под командованием капитана (фамилию не помню) убыть на Сормовский завод на Горьковский танковый завод, получить 20 танков Т-34, сопроводить их на фронт, после чего вернуться в училище. Когда мы прибыли эшелоном на фронт, то очутились в 26-й гвардейской танковой бригаде 2-го гвардейского танкового корпуса. Думали, что сдадим танки и уедем, но не тут то было. Командир бригады гвардии полковник Нестеров сказал:

       – А воевать, кто будет?

       Нас оставили в бригаде, а бригаду и корпус ввели в состав 5-й гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова и бросили в бой, в самое пекло, где мы во встречном бою с главными танковыми силами немцев столкнулись под населённым пунктом Прохоровкой. Это было страшное побоище двух стальных громад. Немцы впервые применили новые танки – «Королевские тигры» и тяжёлые самоходные орудия «Фердинанды». В лоб «тридцатьчетвёрка» с 76-мм пушкой их не брала. Надо было умудряться зайти и выстрелить в борт, но не всем это удавалось, в том числе и моему танку. На третий раз поймался и я. Снаряд 105 мм английской пушки «Тигра» угодил под башню. Выскочили из горящего танка только я и наводчик…

       А после 11 дней боёв нас, оставшихся в живых 8 человек, отправили с характеристиками в училище. 12 человек были убиты и ранены.

       В училище встретили с почётом.

       Молодые необстрелянные курсанты расспрашивали нас о том, как там на фронте, страшно? Мы отвечали, мол «на войне, как на войне».

       Экзамены выпускные уже окончились. Начальник училища генерал-майор Бурдов сказал:

       – Экзамены вы успешно сдали в бою!

       И тут же были направлены документы в Москву на присвоение первичного офицерского звания (с февраля 1943 года командный состав стал именоваться офицерским составом – ред.).

        По присвоении нам лейтенантских званий нас отправили на Урал в Нижний Тагил, на танковый завод. Получив там танки Т-34-85 (орудия которых пробивали все немецкие танк насквозь), волею судьбы попали снова во 2-й гвардейский танковый корпус, но не в 26-ю, где воевали на Орловско-Курской дуге, а в 4-ю гвардейскую танковую бригаду полковника О.Лосика и пошли в наступление по Белоруссии. Освободили Минск, за что бригада получила наименование Минской, а я орден, затем повернули на северо-запад, на Литву овладели Вильнюсом, подошли к границе Германии – Восточной Пруссии и остались без танков и 80% личного состава. До октября пополнялись личным составом и техникой и готовились первыми в действующей Советской Армии перейти границу Германии.

       Ни командование, ни тем паче мы не знали, что делается в Германии: какая оборона, какие укрепления и так далее. До боёв провели ряд рекогносцировок по выдвижению на рубеж ввода в бой корпуса и бригад, по карте и на макете местности по ту сторону границы…

       Поскольку наш корпус был рейдовым и ходил по тылам противника, для нас готовилось девять участков прорыва обороны противника, в один из которых предполагалось ввести корпус, но прорывали оборону противника на десятом участке, где никто и не ожидал. На рассвете корпус вошёл в брешь, и каждая бригада пошла по своему направлению. Наша 4-я танковая бригада двинулась на Гумбинск, успешно продвигаясь вперёд, так как противник не ожидал прорыва, и к исходу дня остановилась перед Каукеменом для дозаправки и пополнения боеприпасами. Командир батальона поставил мне задачу прикрыть вводом правый фланг батальона, а с рассветом, когда бригада возобновит наступление, занять своё место в боевом порядке.

       Я решил занять позицию на высоте с немецким кладбищем. Послал два танка на высотку с расстояния 150 метров танк от танка, но они не успели дойти и до середины высоты, как оба загорелись и покатили вниз. Кто стрелял, и откуда не засекли. Что делать? Задача поставлена. Надо выполнять.

         На высоте виднелся большой дуб, а кладбище освещалось луной – октябрь.

       Говорю механику водителю:

       – Дуй к дубу!

       А сам дрожу, как бобик зимой – жду удара, но тихо. Стал под дубом. Тихо. Задаю себе вопрос, почему не стреляли?

       Вдруг докладывает наводчик орудия, что впереди уступом стоят два Т-34 фронтом на батальон, а к нам бортом, а на башне сидят танкисты.

       Что делать? Бить по своим – расстреляют. Почему же они подожгли мои два танка, если свои? Если свои, то почему стоят фронтом на своих? Почему не подожгли меня? Сто почему, и ни одного ответа. Докладываю по радио – комбат молчит.

       Решаю сам пройти пешком метров 500 – 600 по кладбищу, подкрасться к этим танкам и разобраться, что к чему. Экипажу приказываю зарядить орудие бронебойным снарядом. Если после моего окрика танкисты спрячутся в танк, то стрелять по танкам без моей команды.

       Подкрадываюсь к танкам и «ласково» окликаю их. Они прячутся в танки, и тут же мой наводчик выстрелил. Один из танков загорелся. А пока я добежал до своего танка, были сожжены оба немецких танка. Оказалось, что это были две немецкие «Пантеры», которые были с виду почти точной копией нашей тридцатьчетвёрки, скопированной гитлеровцами.

       Докладываю командиру батальона – опять молчит. Потом уж я узнал, что танкисты сгоревших танков взвода, оставшиеся в живых, доложили командиру батальона, что сгорели все, в том числе и командирский танк, а  командир взвода Маламуж, то есть я, погиб. Когда же я утром вернулся в батальон, то вся моя рота кричала «Ура!». Все любили меня за доброту, юмор и балагурство.

       Вот такие бывают случаи на войне. В этой же Гумбининской операции был и такой случай.

       Часа через два наступления, в очередной атаке мой танк подбило, танк не сгорел, но был не боеспособен, и меня пересадили на другой танк, где погиб лейтенант Шишов Коля.

       Около 16 часов, встретив ожесточённое сопротивление Герингской дивизии немцев, мы остановились. Подъехал командир бригады полковник Лосик, остановился возле меня и говорит:

       – Ну ка, атакуй ка на большой скорости впереди лежащую рощу.

       А я ему:

       – А немцы там есть?

       Он:

       – Вот я тебя и посылаю, чтобы узнать, есть ли они, и разведать огневые точки противника.

       Я на танке проскочил метров 100 – 150 и получил два снаряда – один в лоб, другой в гусеницу. Выскочили из башни все, но механик-водитель Горбушин остался в танке. Танк с механиком-водителем сгорел.

       К вечеру дали третий танк. Даже не знаю, вместо кого.

       У нас в бригаде была такая поговорка:

       – Танкист, чего смеёшься?

       – Танк сгорел?

       – А почему плачешь?

       – Другой танк дали!

       Так и со мной случилось. Не успел убыть в тыл бригады, как получил очередной танк. На следующее утро сложилась критическая обстановка. Немцы закрыли брешь, в которую корпус вошёл в прорыв.

       Уже потом выяснилось, что штаб корпуса послал в штаб фронта оперативное донесение, в котором сообщалось положение бригад, что захвачено, сколько осталось боеприпасов, горючего, потери…

      Донесение повёз на виллисе с охраной офицер связи капитан Гомберг. Ночью он случайно пристроился к немецкой колонне, которая шла к линии фронта. Немцы, судя по всему, не знали, на каком участке мы прорвались в их тыл и где находимся. Мы же оказались в их глубоком тылу.

       Когда рассвело, немцы обнаружили русскую машину и, разумеется, схватили офицера связи с портфелем. Вскрыв карту, они поняли, где мы и где вошли в брешь. Ну и конечно тут же закрыли её. Гамберга расстреляли, так как он был Тацинец, а Гитлер приказал Тацинцев в плен не брать, да и к тому же еврей.

       Таким образом, 2-й гвардейский танковый корпус оказался в окружении, но командованию фронта стало ясно, что в тылу немцев нет никаких оборонительных сооружений и укреплений. Нам было приказано немедленно выйти к своим и занять оборону.

       Мы начали собираться в кулак, чтобы принять соответствующий боевой порядок и выходить из окружения. Я выполнял задачу по поддержке пехоты нашей мотострелковой бригады. Получив распоряжение возвратиться в свою роту, повёл взвод кратчайшим путём и попал под минометный огонь врага. Одна из мин упала на трансмиссию танка, разворотила защитную сетку и пробила правый радиатор. Вентилятор двигателя гнал воду, но я до роты добрался.

       Я доложил командиру роты, что дальше двигаться не могу. Танк можно было только буксировать или взорвать. Ротный послал к комбату, который выслушал, но ничего не решил, а направил к заместителю командира бригады по бронетанковой технике.

       Все разводили руками, а колонна, между тем, уже приготовилась к движению, так как вся авиация фронта уже начала бомбить немцев, обеспечивая наш выход. Вижу, что всем не до меня, все отводят виновато глаза и уходят на прорыв, оставив мой танк с экипажем. В танке осталось 7 снарядов, 3 пулемётных диска, автомат и 5 гранат Ф-1.

       Ситуация же для меня сложилась такая: если танк подобьют немцы, а я как-то выйду из окружения, то меня расстреляют, а остальных членов экипажа отправят в штрафбат, посчитав, что мы взорвали танк. Оставалось одно – драться до последнего снаряда и умереть, к животу приложив гранату.  

       Страшно не было, а было обидно, что так обошлись со мной. Но командиров моих тоже можно было понять – каждый спасал свою жизнь, а война ожесточила сердца,  многих сделав бессердечными.

       В голове промчалась короткая жизнь, промелькнули лица родных и близких. Так, наверное, и у членов экипажа. Вдруг докладывает наводчик оружия:

       – В прицел вижу пехоту противника.

       Я командую:

       – Осколочным! Без колпачка!

       Это чтобы больше поразить пехоты.

       А, между тем, уже тщательно прицелившись, наводчик докладывает, что это наша пехота.

       К танку подошли 6 человек автоматчиков и спрашивают:

       –  Товарищ лейтенант, вы ждёте нас?

       Оказалось, что они ночью были в боевом охранении, а когда роты и батальон ушли, их забыли – потом спишут, как боевые потери.

         В это время мой взгляд остановился на бидонах для молока, которые стояли у коровника, так как у каждого фольварка были у местных хозяев коровы, гуси, свиньи и озеро.

        Мелькнула дельная мысль… Приказал пехотинцам взять каждому по бидону и бегом к озеру, чтобы набрать воды и к танку, а наводчику развернуть башню и открыть люк над мотором. Залили 3 бидона воды в радиатор и заполнили бидоны снова по три на каждый борт. Автоматчики сели на броню, и мы двинулись вперёд, догонять бригаду. Механику-водителю приказал, как будет 100 градусов воды сразу останавливать машину.

       Так, непрерывно подливая воду, и ехали, пополняя бидоны водой по пути в попадающих ручейках, болотцах. По дороге встретили несколько подбитых танков противника и раздавленных орудий и миномётов. Немного оживились. Каждую минуту готовы были открыть огонь из пушки. Десант тоже приготовился для ведения огня из автоматов. Так ко второй половине дня я и догнал свои главные силы, которые готовились к прорыву закрытой немцами нашей бреши.

       Увидев у меня на танке чёрных и мокрых автоматчиков, командир роты капитан Белезий поприветствовал меня сжатием рук, а потом показал большой палец. Остальные экипажи роты виновато приветствовали меня, так как для них я уже был покойник. 

       В прорыве я уже не участвовал. Позже танк отбуксировали в ремонт, и на следующее утро я уже занял свой боевое место в обороне. Но противник нас не беспокоил. Дня через два за мной приехал на мотоцикле старшина из особого отдела бригады (СМЕРШ) и повёз меня в тыл за 6 километров к «контрикам».

       Помнится, захожу в землянку и вижу: сидят три морды и девка писарь. Спрашивают:

       – Ну, лейтенант, доложи нам, как ты умудрился за пять дней сжечь три танка? А один танк ведь стоит полмиллиона рублей!

       Меня этот вопрос взмутил до глубины души, и я вспылил. Заявил:

       – Прежде чем такие вопросы задавать, надо побывать там, где бой идёт и умирают люди, а не прятаться за 5 – 6 километров в землянках. Я горел на глазах у командира бригады.

       Высказав всё это, послал их, этих «вояк», на три буквы, с пристуком повернулся и пошёл к выходу. Этот короткий путь для меня показался вечностью, так как я ожидал пулю в спину – от этой сволоты можно было ожидать, что угодно, но обошлось, и я пешком потопал до района обороны батальона.

       Дело в том, что «контрики» искали виновных, то есть стрелочников, так как задачу корпус и бригады не выполнили, а технику и личный состав потеряли. Всего в корпусе расстреляли человек двенадцать, в том числе и моего товарища лейтенанта Гришу Закордонца. Его танк подбило, но танк не сгорел, а экипаж и раненый Закордонец его покинули.

       Вскоре после «встречи» с «контриками» во фронтовой газете «За славу Родины» появилась статья Ильи Эренбурга – фронтового в ту пору корреспондента: «Как воюет комсомольский экипаж», и ещё спустя некоторое время за эту операцию мне вручили орден Отечественной войны.

       Ноябрь, декабрь 1944 года оборонялись и пополнялись танками и личным составом, готовясь к последней Кенигсбергской зимней операции. Мы чувствовали, что скоро конец войне. Но как остаться живым, никто не знал. Война никого не щадила, и мы пели… «А коль придётся в землю лечь, так это ж только раз».

       13 января 1945 года после двухчасовой артиллерийской подготовки в полной темноте – было 6 часов утра – прозвучал сигнал атаки. Как назло пошёл густой снег, и мы почти на ощупь пошли в атаку на глубокоэшелонированную оборону противника. Так началась последняя операция Великой Отечественной войны, в которой мне довелось участвовать. А последний бой, как точно подметил в песне Михаил Ножкин, он трудный самый.

       В этой зимней и последней операции погиб наш командующий 3-м Белорусским фронтом дважды Герой Советского Союза генерал армии Иван Данилович Черняховский. Погиб командир соседней 26-й гвардейской танковой бригады полковник Нестеров. После войны его именем назвали город Гумбиннич, а Инстербург – именем Черняховского.

       На подступах к крепости и столице Восточной Пруссии Кенигсбергу захватили населённый пункт Каукемен, и вышли на его северную окраину.

       И тут вижу, бортом ко мне идёт метрах в 700 – 800 «Королевский тигр». Я поспешил и поплатился за свою спешку. Тигра поджёг. Вслед за ним – второй. Поджёг и его. А в сарае стоял третий тигр. Он прикрывал отход. Я впопыхах, не осмотревшись, начал бить отходящих, а надо было бить тот, который был в укрытии. Но поздно. Он первую болванку всадил прямо в лоб. Убил радиста Пятолова и оторвал ноги механику-водителю Бантикову, а вторую – в мою башню и если бы я, наводчик оператор и заряжающий не выскочили, то было бы три гроба.

       Механик водитель вытолкнул себя из горящего танка руками, так как ног у него уже не было. Когда мы подползли к горящему танку, Бантиков лежал и просил пристрелить его, но я отрезал ножом болтавшуюся на жилах левую ногу, сделал жгуты и потащил раненого в так называемый тыл, где мне с ходу, вроде ждали, вручили второй танк с ремонта, и снова послали догонять своих. На этом танке я и закончил войну на побережье Финского залива. 10 апреля 1945 года взяли штурмом Кенигсберг, а 26 апреля у меня сгорел последний танк, и я больше не воевал.

       Итак, для 3-го Белорусского фронта, то есть и для нас, война окончилась 26 – 28 апреля.

       Наш танковый батальон расположился в большом господском фольварке Роззенау, в 30 километрах к юго-западу от Кенисберга. Это был господский домсестры фельдмаршала Гаумоса с садом, прудом, и домом для прислуги.

       В батальоне осталось 16 офицеров из 41 и 34 солдата и сержанта. При штурме и взятии и Кенигсберга погибли командир батальона и все три командира роты…

       Мы навезли и натащили много трофеев. Несколько машин, мотоциклов и велосипедов, разной еды, ящики и бочки с вином, мебель и множество разных тряпок. Наслаждались миром и спокойными ночами около 30 дней. 

       Меня назначили помощником начальника штаба батальона. В конце мая мы своим ходом, то есть на танках и автомобилях, отправились в Польшу, в город Сувалки, хороший зелёный городок с рестораном и кафе.

      У меня было две грузовых машины, на одну из которых погрузили сейф с документами, а всё остальное имущество составили трофеи. Часть мы спустили за 40 дней в Польше, а остальное в городе Острове Псковской области, куда тоже передислоцировались своим ходом. На пополнение из училищ пришли юнцы-лейтенанты, начали жениться на местных девицах и мы им на свадьбы раздарили все свои трофеи.

       В Острове мне с капитаном И. Рогаченко дали хорошую комнату с удобствами. Мы обставили её, создали уют и жили себе поживали. Вечерами ходили в Дом офицеров на танцы и играть в бильярд. Меня в партнёры по танцам взяла Мария Захарова, «списанная» из Маринки балерина, и мы стали чемпионами по бальным танцам гарнизона. Я же ещё стал чемпионом и по бильярду, что позволяло мне ходить бесплатно в клуб. Любая девушка считала за честь станцевать со мной, а ребята – поучиться играть в бильярд.

       В начале 1947 года наш 2-й гвардейский танковый корпус сделали кадрированным, и я попал на станцию Песочная под Ленинградом, на базу хранения танков и САУ. А в сентябре 1947 года был направлен в Эстонию командиром танковой роты.

       Однажды на танцах я познакомился с красавицей девушкой Зинаидой. Танцевали с ней весь этот вечер и следующий. А вскоре я понял, что это непростая встреча. Так я был влюблён серьёзно и навсегда. К радости своей почувствовал, что это взаимно. Мы встречались больше года, а затем поехали в Рязань и поженились раз и навсегда.

       Вскоре появился сын Сережа, и мы уже стали колесить втроём. Служил я в Эстонии, в Польше, затем учился в Москве, в академии, служил в Белоруссии, Германии и, наконец, осели мы в Солнечногорске, на высших офицерских курсах «Выстрел» имени Маршала Шапошникова, где я семь лет проработал старшим преподавателем тактики. Учил командиров танковых полков.

       В 1979 году в возрасте 56 лет уволился в запас.

Поздравляю всех , от всей души с праздником Великой Победы !

В этот день , я всегда вспоминаю своих дедов , которые прошли войну в действующей армии от первого и до последнего дня. Им посчастливилось выйти из этого страшного испытания , живыми , хоть и не совсем здоровыми. Один дед белорус второй еврей , честно и самоотверженно  сражались за Родину , были не раз тяжело ранены но после лечения в госпиталях возвращались в строй.  Считаю огромным счастьем , что они ушли из жизни раньше чем развалилась страна , за которую они проливали кровь. В послевоенное время им пришлось еще немало поработать , что бы получить довольно скромные пенсии . Жизнь была не из легких, при этом я  ни разу не слышал от них ни жалоб ни упреков. 

Вечная им память. Вечная память тем кто не дожил до юбилея , до 70-летия Великой Победы...

 

Израиль. Нетания. Памятник воинам Красной армии

 

музей под памятником. самые значительные битвы Великой Отечественной

Переговоры в Минске от 5 -го сентября и 19-го сентября о прекращении огня – дело хорошее. Вот только решение – резолюции требуют исполнения. И здесь большие проблемы. Украинская сторона продолжает , хотя и не так интенсивно, как прежде , обстреливать Донбасс , и мирные люди продолжают погибать.

Верховная Рада , по предложению Порошенко, должна была принять закон об особом статусе Донецка. В Киеве возможный закон вызвал неоднозначную реакцию. Яценюк, Тимошенко, Турчинов, майдановцы осудили его , а Ярош даже пригрозил Порошенко судьбой Януковича. У них настрой – продолжение войны , собственно, как и у Порошенко . И это для них выход , и они будут продолжать раскручивать маховик войны.

Порошенко, который перед поездкой в Канаду и США заявил, что он за мир, а те , кто не разделяет его устремлений , так вот ему с ними не по пути. Президент Украины весьма противоречивая фигура. И в Канаде, и в США он Христом-Богом просит помощи и , особенно , военной, а еще членство в НАТО. Чего стоит выступление в Конгрессе. Воодушевленный теплейшим приёмом , бурными аплодисментами , немного — нимало , призывает США к началу полномасштабной войны против России. И конечно , не упускает при этом актуальность поставок новейшего вооружения. Украина в опасности ! Того и гляди Россия , населенная варварами , оккупирует полностью Незалежную ! Здесь же и следующая просьба – незамедлительно объявить России о следующей порции санкций. И опять раскручивание маховика войны.

Министр обороны Украины вещает, что поставки вооружений из-за кордона уже начали поступать. Да, мы и сами с усами , будем сочинять атомную бомбу . Ответить так ответить на «атомный обстрел» луганского аэропорта. Но это и угроза всему человечеству. Если Запад и США не будут поставлять оружия – будем делать атомное оружие. Тогда держитесь все ! А пока он решил использовать танки, бывшие в употреблении в Чернобыле. Что будут чувствовать и как будут дальше жить , если будут , бойцы повоевавшие в таком танке ! И как здесь говорить о прекращении огня ?

Миротворцы от ОБСЕ , которые должны следить за выполнением условий перемирия , смотрят на нарушения со стороны Украины сквозь пальцы.

Во время интенсивного перемирия народ Новороссии пытается восстановить , что возможно. Ополченцы начали разминирование снарядов, которые оставила после себя украинская армия . Но украинские каратели оставили не только минированные дороги , поля и т д . Они оставили ямы слегка присыпанные землей , где брошены растерзанные расстрелянные мирные жители. Тронет ли эта кровавая трагедия МИР ? Или опять , если и будет расследование , то пойдет оно по тому же пути , что одесские события и т д . Киевские власти уже ответили, что это провокация и что на это «действо» они приказ не отдавали. Хочется верить , что мировое сообщество не совсем потеряло совесть и в очередной раз не станет оправдывать преступные киевские власти. Правда, надежды на это никакой. Особенно, после выступления лауреата Нобелевской премии за мир президента США Обамы в ООН , где он заявил, что после вируса Эболы следует опасность миру действий агрессивной России. И только потом идет угроза исламистских радикалов ИГИЛ . После этого заявления трудно поверить в адекватность мирового сообщества.

Обвинить Россию в агрессивных действиях против Украины может только тот , кто не знает ничего ни о России ни об Украине ; незнает о самых тесных связях исторических, родственных , экономических. Что-то не больно спешат заокеанские и западные покровители с помощью Украине. Много обещаний, несколько миллионо на укрепление армии, старые бронетранспортеры времен Варшавского Договора , сухие пайки и что … ?

От Росси за 23- и года незалежности Украина получила 132 млрд долларов да плюс несанкционированный забор газа. Вот такая агрессия со стороны России !

Стыдно смотреть на киевских, с позволения сказать , правителей дефилирующих с протянутой рукой между Киевом -- Западом – Вашингтоном. Вот Порошенко а вот и ничтожество , говорящее на английском языке, в почти пустом зале Конгресса США , премьер Яценюк, требующий продолжения и продолжения санкций против России . Введение санкций – пока не возвратят Крым. Уж, кому кому, как не ему , должна быть известна история Крыма. И опять раскручивание маховика войны.

Волна национализма , буквально , захлестнула Украину. Сознание народа подверглось массовой шизофренизации . Скачущие по площадям городов Украины под речёвки типа «хто нэ скаче той москаль» или «москоляку на гиляку» т и д – разве это не массовый психоз !?

Трудно сказать , как дальше будут развиваться события на Украине. Грядет зима и , как предсказывают, суровая. Казна пуста, многие предприятия не работают , газа нет (теперь уже Россия требует погашения долга 5,3 млрд долларов и предоплату) , Огромное количество вооружений гуляет по стране, незаконные военные формирования олигархов погромы , рейдерские захваты и т д . и т п. Весь Юго-Восток , который Киев считает своей территорией , в руинах. Те, кто остался в живых, без зарплат, без пенсий, пособий, без жилья, без необходимых вещей, как-то одежда и все прочее.

Актуален вопрос – как помочь Украине ? А действенная помощь – это признание Западом и США преступности киевских властей. Но это судя по всему , не произойдет . В продолжении войны заинтересован прежде всего Киев. Если закончить военные действия, то на поверхности окажется полностью порушенная экономика со всеми вытекающими . И народ , переживающий голод и холод, спросит у нынешних правителей – зачем и кому нужна война, зачем погибли их отцы и сыновья, кто нажился на этой войне и кто довел экономику страны до полного краха событиями, связанными с майданом ноября прошлого года, со свержением в феврале законно избранного президента.

У США свои интересы : геополитический – полностью подчинить своей воле Запад . Есть и экономический интерес – вытеснить Россию с западных рынков.

А меж тем маховик войны на Украине раскручивается.  

То , что сейчас происходит в Луганской и Донецкой областях , и то , что называют иные — тяжелым положением , иные – гуманитарной катастрофой , заставляет задуматься – что происходит с МИРОМ , что происходит с ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ.

Разрушены жилые массивы, больницы, промышленные предприятия – вся инфраструктура. Нет воды, света, еды , лекарств. Киевские власти убивают мирное население. А, сколько детей уже погибло ! Зачистка идет полная – Луганскую и Донецкую области стереть с карты мира, а заодно , уничтожить народ , т. к он для киевской власти оказался просто лишним. Этому народу не платят зарплат , не дают пенсий , пособий. Они уже просто не существуют для киевских властей.

Да , здесь и выгода прослеживается для премьер министра Яценюка. За счет Юго-Востока дать зарплаты и пенсии остальной не воюющей части Украины.

На Украине идет самая настоящая гражданская война. Но ни заокеанские , ни европейские благодетели киевских властей не хотят признать этот факт и с маниакальной настойчивостью повторяют – террористическая операция. Ведь Киеву надо получать европейские транши. В случае признания факта гражданской войнв – помощь международного валютного фонда прекратиться . Киевская власть находится в состоянии агонии . Шизофреническая политика привела к разрушению экономики и в целом разрушению страны, человеческих судеб. И даже в таком состоянии, что бы не отстать от своих благодетелей , они тоже обьявляют санкции России. Да, какие ! Не пускать Российский газ в Европу ! И что же скажет теперь Европа ? А тем временем война на Украине идет полным ходом . Агонизирующая киевская власть расстреливает ни в чем неповинных людей любым видом военных вооружений , вплоть до фосфорных боеприпасов.

На гуманитарный кризис в Юго-Востоке откликнулись по-разному .

США изготавливает колючую проволоку для защиты границ Украины .

Россия посылает гуманитарный конвой с жизненно необходимыми вещами. А на пути его подстерегают различного рода провокации. То перекрашенные Российские военные КАМАЗ-ы, то российские военные БТР-ы , скрывающиеся за ними , то недостаточно оформленные документы на провозимый груз и.т.д и.т.п. Возникает сомнение – дойдет ли гуманитарный груз до страждущих ?

Страданий русских , украинцев на Юго-Востоке МИР видеть не хочет. Нет желания видеть Одесскую кровавую трагедию, разрушенные города и села, убитых людей на улицах, под завалами разрушенных домов. Не хочется смотреть на людей, которые просят о помощи, которые проклинают Порошенко и его сотоварищей ; на людей , день и ночь проводящих в сырых подвалах, на беженцев , которые бегут не в Европу , ЕС , а в Россию . И в России они получают приют и все необходимое для нормальной жизни. Туда же , в Россию , бегут брошенные своими же украинские военные, голодные и плохо вооруженные ; бегут и раненые украинские военные . И, заметьте, они тоже получают необходимую помощь. Складывается мнение, что власти США и ЕС умышленно скрывают правду о событиях на Украине от народа своих стран. Изредка прорываются кое-какие правдивые сведения, но их явно недостаточно , что бы весь мир увидел чудовищную картину кровавых событий , происходящих на Украине.

Вот и получается тупик. Киевские власти фильтруют информацию по Украине , и она в искаженном виде поступает на Запад. России же никто не хочет верить , и это политика США и Запада, им так выгодно. Ведь это они заварили всю эту кровавую кашу на Украине.

А эскалация военных действий нарастает .

 

Татьяна Штыкина  2014 (с)

 

В мире успешно обкатана технология террористической войны, как самая дешовая и эффективная, для создания в любой стране зоны хаоса и нестабильности!

Это первое .

Второе—эта тер-кая война уже стучится в Россию через украинскую дверь!

Фильм о корпоративной войне на Украине, о частных военных компаниях (ЧВК), Blackwater и др. Так же раскрывает секрет "вежливых людей" в Крыму.
Автор Вячеслав Негреба, известный по фильмам: "Футбол - инструмент глобального управления", "Полицейский экстремизм" и циклу передач "Концептуальный взгляд", а так же радиовыпускам: "Анатомия власти" и "Концептуальная власть"