Как Тургенев Лушеньку от Медведихи спас

Когда мой отец, Николай Фёдорович Шахмагонов, работал над книгой "Любовные драмы Русских писателей", я помогала в подборе материалов и обратила внимание на некоторые интересные факты, которых он коснулся в очерках лишь вскользь.

А потому решила сделать несколько основанных на документах рассказов, новелл и просто зарисовок о фактах, малоизвестных, но касающихся известных писателей и поэтов - Тургенева, Льва Толстого, Александра Блока, Чехова, И начать с описания мужественного поступка Ивана Сергеевича Тургенева, который не побоялся заступиться за свою подругу детства - крепостную девушку.

Александра Шахмагонова

 

                                                                                           ***

 

       Юный Тургенев мчался домой на тройке по зимней заснеженной дороге. Каникулы! Они всегда радостны. Особенно, когда их проводишь в родных краях. А родными этими краями для Ивана Сергеевича Тургенева было Спасское-Лутовиново, впоследствии прославленное им в его замечательных произведениях.

       Но тогда оно ещё не было широко известно, но было очень дорого ему. Каждый поворот дороги, каждая рощица, каждый перелесок на пути был знаком. А впереди была радостная встреча с матерью, с дворовыми, на глазах которых он вырос. И особенно встреча с Лушенькой, милой девчушкой, хоть и крепостной, но разделявшей его детские забавы.

       Возница покрикивал на лошадей, и они летели по сияющему на солнце безбрежью, вздымая снежную пыль. Вот и усадьба, средь заснеженных деревьев, запорошённых клумб.

       Тургенев, не дожидаясь, когда лошади встанут окончательно, почти на ходу спрыгнул прямо в снег и пошёл по целине к парадному входу, из которого уже высыпали дворовые, полюбившие своего молодого барина с самых его детских лет. Контрастировал его добрый характер с суровым характером матери, жёсткой, волевой, своенравной помещицы Варвары Петровны Тургеневой

        Шумны приветствия, даже объятия со стороны некоторых дворовых сразу прекратились, едва из дверей показалась Варвара Петровна. Все почтительно расступились, отвешивая нижайшие поклоны и пятясь в разные стороны, освобождая ей дорогу к сыну.

         Мать, широко расставив руки, шагнула к нему, обняла его и тут же, отступив на полшага, спросила суровым голосом:

       – Почему ты не отвечал мне на письма?

       – Я вам писал мама, – слегка склонив голову, – ответил Иван Тургенев.

       – Негоже так с матерью поступать, – не слушая, а скорее не слыша ответа, продолжала Варвара Петровна. – Ну да ладно… Приехал и то слава Богу. И как снег на голову. Проходи в дом, как раз к обеду поспел.

        – Только в порядок себя приведу и… Я мигом.

        Он поднялся в свою комнату, быстро переоделся и, уже спускаясь по лестнице, подумал о том, что не так что-то, совсем не так было при встрече.

         «Почему не выбежала Лушенька? Где она?»

        Она ведь первой бросалась к нему на шею, конечно, если барыни не было рядом.

        «Ну да ладно, появится. Небось, мать работой загрузили. Могла и не услышать, что я подъехал».

       Стол был уже сервирован. Во главе его, как всегда, конечно, Варвара Петровна. По сторонам – те из домочадцев, что были в доме на правах гостей.

       Тургенев поклонился всем сразу и сел на своё место, по правую руку от матери.

       – Ну, подкрепимся, чем Бог послал, – сказала она.

      Прежде сотворили молитву, снова сели, загремели столовыми приборами.

      – Матушка, – вдруг нарушил молчание Тургенев. – Что-то я Лушеньки не заметил средь встречавших. Где она?

      – А-а-а! – с досадой протянула мать и даже вилку бросила в свою тарелку. – Потом, всё потом. Обедай, покуда…

      Тургенев насторожился, предчувствуя неладное. Но промолчал. Обедал молча, да и не особо разговорчивыми были домочадцы под суровыми взглядами Варвары Петровны.

      А Тургенев невольно вспоминал своё детство. Вспоминал Лушеньку, с которой носились они по просторам Лутовиновским, собирали букеты полевых цветов. Иногда сиживали в садовой беседке, вдыхая аромат жасмина. А Лушенька плела веночки из собранных в поле цветов. Иногда в той же самой беседке он учил ее грамоте, учил писать и читать. Ученицей она была примерной, внимательной, да и схватывала всё на ходу.

       После занятий пили чай с мёдом и вкусными пирожками, которые приносили им прямо с кухни, где только что достали из русской печки.

       Бывало и вечерами удавалось прогуляться по саду, и Тургенев рассказывал ей много интересного из прочитанных им книг.

        Какие чувства он испытывал к ней? Только ли как к подруге детства, как к той, что разделяла ещё безвинные его забавы? Как она относилась к нему?             

       Лёгкое, нечаянное прикосновение к ней вызывало трепет и биение сердца. А что ощущала она? Он этого не знал, но чувствовал расположение девочки, затем девушки к нему, искреннее расположение, наполненное трепетом.

        Между ними не произошло никаких объяснений. Они были ещё слишком юны для того. А когда подросли немного, встречи стали редкими, ведь детство у крепостных кончается слишком рано. Для того, чтобы просто перекинуться несколькими фразами, Лушеньке надо было отпроситься у невероятного количества стоявших над нею в дворовой иерархии людей.

        И всё же Иван Тургенев выкрадывал её для прогулки в саду, для чаепития в беседке – кто барину откажет?

        Мать смотрела на всё это сквозь пальцы. Нужно же сыну с кем-то общаться, да и, вероятно, планы какие-то уже гнездились к голове её о методах воспитания сына.

         И вот Лушенька исчезла.

         После обеда мать призвала Ивана к себе для разговора.

         – Так ты о Лушке спрашивал? Что й-то тебе надо? Интерес какой? – поинтересовалась она довольно грубовато, но тут жене дожидаясь ответа и сказала: – Нету её. У Медведихи она.

        – У кого? У этой зверюги? Мама, как вы могли? Чем вам мешала. Вы это из-за меня? Но я ничего…

       – Чего ещё? Ты то причём? Скажешь тоже. Обнаглела она, обнаглела дрянь. Бунтовала слуг.

       Тургенев пришёл в ужас. Он знал, что эта Медведиха очень злая и деспотичная барыня, что она бьёт нещадно своих крепостных, жестоко наказывает их за каждую малейшую провинность. Розги, кнут – излюбленные её орудия «воспитательной работы».

       – Ну, что молчишь? Что ещё? Продала я её, продала Медведихе.

      Мать Тургенева была крута, и она не гнушалась суровых наказаний, но Медведиха!..

      – Нет, нет, ничего больше, – поспешил сказать Тургенев.

      – Ну, тогда ступай, отдохни с дороги, – махнула мать рукой и протянула ей для поцелуя.

      Но Тургеневу было не до отдыха. Он отправился в людскую, чтобы расспросить, как это Лушенька бунтовала слуг?

      Боялись рассказывать, а всё ж поведали ему правду. Вовсе никого не бунтовала Лушенька, вовсе никого не подговаривала против барыни. Просто заступилась за старого конюха, которого Варвара Петровна повелела высечь на конюшне за то, что лошадь оборвала постромки. А ведь сам же во время заметил и поправил и ничего не произошло. О том Лушенька и сказала барыне открыто, в лицо. Та хотела и её высечь за одно, но потом заявила:

       – Не-ет, я те пожёстче наказание определю. Собирайся…

       И повезла рыдающую и молящую о пощаде Лушеньку к Медведихе, приговаривая:

      – Вот барыня то и научит тебя, как слуг бунтовать, вот, ужо, научит.

     Видно сечь подружку детских игра сына она сочла н целесообразным. С глаз долой – и всё тут. Авось забыл уж сынок, да и не вспомнит её. Но он вспомнил.

       Тургенев снова поднялся к матери.

       – Позвольте мама, ещё оторву вас от дел.

       – Ну, что там ещё? – недовольно спросила Варвара Петровна.

       – Просьба у меня к вам, мама. Выкупите Лушеньку, очень прошу вас. У меня столько с ней связано – это ж детство моё. И ничего не думайте. Просто память детства.

       – Что? Ты, сынок, совсем спятил – такое просить. Мне до того, что там у тебя с ней дела нет. Она бунтовщица…

      – Извините, мама, – Тургенев покорно поклонился и вышел.

      Он понял, что уговаривать мать бесполезно. Но доброе сердце Тургенева не могло смириться с такой вопиющей несправедливостью, с такой жестокостью…

      План созрел на ходу. Быть может, слишком дерзкий, поскольку всё на эмоциях, всё на желании добиться справедливости.

      Он решил выкрасть Лушу у Медведихи и спрятать в надёжном месте. Он продумал всё, кроме одного – прав то на Лушу у него никаких не было. Она ж была крепостной! Он даже не подумал о том, что её будут искать, что скрыться практически невозможно.

        На следующий день, объявив, что отправляется на охоту, Тургенев взял ружьё, заехал сначала в соседнюю деревеньку, заплатил одинокому крестьянину за что, что пробудет у него в доме несколько дней с дамой. Тот с радостью освободил хату и отправился куда-то к родным в гости. В истинные свои планы Тургенев его, конечно, не посвятил.

       Что ж, хата была более или менее, на околице деревни, да на отшибе. Можно проникнуть незаметно, да и отсидеться, пока всё утихнет.

       Приготовив место для укрытия, отправился к Медведихе. Когда приехал в деревню, где была усадьба жестокой барыни, уже стемнело. Пробрался во двор, притаился, наблюдая за происходящим и обдумывая план действий.

      И вдруг появилась Луша. Видно её послали в сарай за чем-то, что понадобилось в доме.

      – Лушенька! – позвал он.

      – Ой! – слегка вскрикнула девушка: – Иван Сергеич, неуж-то вы, дорой вы мой?!

       – Иди скорее ко мне, иди…

       Он обнял её, дрожавшую от волнения.

       – Каково тебе здесь, Лушенька?

       – Лихо, ой лихо., – сказала она, и слёзы брызнули из глаз.

       – Всё, всё, милая девочка. Муки твои кончились. Я за тобой. Едем, едем немедленно.

        – А мне надо взять…

        – Ничего не надо, ничего. В санях – тулуп, а вещи, бог с ними… Нельзя ни минуты терять.

        Замирая от страха и от счастья, Лушенька вслед за ним пробежала к тому месту, где была привязана лошадь, запряжённая в сани. Сани Тургенев попросил у крестьянина и тот впряг в них лошадь. Не везти же Луше верхом?!

       И вот они в крестьянской хате, одни, совсем одни. Радостные от первой победы, уверенные, что всё обойдётся.

       Оставим их одних, ведь никому неведомо, кроме них двоих, что было в крестьянской хате, у околице, от которой до заснеженного леса – рукой подать. Шумел лес, сбрасывал на ветру снежные хлопья с высоких сосен. А рядом, в домике, тишина. Даже огня не зажигали, чтобы до времени не выдать себя.

        Трудно передать, что творилось в имении Медведихи и в имении Тургеневых, когда стало ясно и Варваре Петровне, что сын неспроста исчез из дому, и Медведихи, что Луша не сквозь землю же провалилась по пути в сарай, до которого всего-то шагов пятьдесят, не более.

         Поначалу Варвара Петровна волновалась, не случилось ли что на охоте, хотела даже поиск организовать. Но тут примчались гонцы от Медведихи, решившей, что Луша сбежала назад, в Спасское-Лутовиново.

         Вот тут-то Варвара Петровна стала догадываться, что произошло. Но как попросить Медведиху подождать, не поднимать шум. Та бушевала. Нет в Спасском-Лутовинове, значит, сбежала куда-то далеко. Был отправлен гонец к приставу. Тот и пожаловал поутру на место происшествия.

       Долго ли коротко ли дознавался он, что же произошло, но ведь дознаться не так и сложно. Всегда кто-то что-то видит, всегда кто-то и что-то знает.

      Вычислили беглецов, вычислили и место, где могли укрыться они. Как? Это осталось неизвестным, да только уже во второй половине дня явился пристав к тому самому домику на околице деревни.

     Тургенев увидел его в окно и всё понял. Пристав, окружённый людьми Медведихи, приближался. Луша забилась за печку, сидела ни жива, ни мертва.

      – Всё, я пропала, всё, теперь забьёт меня Медведиха насмерть…

      Тургенев взял ружьё и решительно вышел на крыльцо.

      – А… вот и виновник, – провозгласил пристав. – Ну, барин, не чуди. Давай как беглянку, да поскорее, а сам убирайся восвояси. Матушка, Варвара Петровна тебе там гостинцы приготовила.

      – Стоять! – крикнул Тургенев. – Ещё шаг – и я стреляю!

      Он поднял ружьё и направил его в сторону пристава с компанией. Понятно, что, дворовые Медведихи сами бы и шагу шагнуть не посмели. Они оставались крепостными, и права спорить с барином, хоть и не своим, не имели.

        Но с властью не поспоришь, тем более, когда по существующим в ту пору законам, Тургенев был целиком не прав.

        И всё же пристав не решился отбирать Лушу. Примчалась мать, Варвара Петровна, подъехала и Медведиха. Варвара Петровна, понимая, что конфликт вышел за все возможные рамки, что, как шепнул ей пристав, сынок-то уже каторгу себе заработал, тут же уговорила Медведиху взять за Лушу и деньги, ею уплаченные, да ещё и неустойку крупную.

        Казалось, конфликт шёл к разрешению. Пристав уехал, да вот только на следующий день завели на Тургенева уголовное дело, по которому ему, как бунтарю, грозила многолетняя каторга.

      Тут уж мать и связи все свои подняла и денег уплатила немерено. Удалось оставить сына на свободе, да только дело-то так и не закрыли, положив его на всякий случай под сукно.

       Так и жил Иван Сергеевич под дамокловым мечом вплоть до отмены крепостного права. Когда сам по себе вопрос о побеге крепостной отпал.

       Ну а что же Луша? Её Варвара Петровна, как будто бы и не стала наказывать, да ведь и не была она повинна в своём побеге, ну или повинна не полностью.

      О дальнейших отношениях Тургенева и Лушеньки история умалчивает. Тут мы имеем дело со случаем, когда спасение делалось не ради себя, не ради каких-то целей. Иван Сергеевич спасал бедную девушку из жестокого рабства Медведихи, потому что иначе не могло поступить его доброе сердце настоящего Русского человека и великого Русского Писателя.

       Он преподал урок матери, и хотя мы не знаем, восприняла ли она такой урок милосердия, можно сказать с уверенностью, что иные уроки, даже не доходя до существа того, для кого делаются, полезны тем, кто их преподносит. Несомненно, для Тургенева тот урок не пропал даром, и возможно именно в тот день, когда стоял он с ружьём наперевес перед толпой возглавляемой приставом, произошло превращение скромного юноши в настоящего мужчину. Мы ещё поговорим о том, какую роль сыграл Иван Сергеевич Тургенев не только в литературе, но и в Государственной службе России, о которой и ныне ещё известно очень мало, потому что о людях, принадлежащих к таковым службам, в газетах не пишут.