Месть рогоносца

Под названием этого повествования можно вполне поставить «быль», ибо случай такой действительно имел место, и в войсках, в первую очередь Войсках Дяди Васи, ну а потом и во многих других знали.

Такие вот истории часто передаются, как легенды, а если легенда касается людей не только знаменитых, но и уважаемых и горячо любимых, то распространяются повсеместно.

Это было в то время, когда во главе ВДВ стоял Герой Советского Союза генерал армии Василий Филиппович Маргелов. То есть до 1979 года, поскольку, если бы часть продавшейся советской элиты не сумела добиться смещения Маргелова до афганских событий, то продолжались бы они не десять лет, а примерно часа четыре или где-то около этого. Он предлагал внезапно высадить дивизии ВДВ на перевалы и тогда бы никакие душманы никуда бы не ушли, да так бы и остались в кольце.

      Но тут совсем другая история и мы ещё как-нибудь вернёмся к ней.

      Это было точно до 1976 года, потому что история, о которой хочу вам рассказать, имела бы, возможно, иное завершение, случить она уже после того, как умер Андрей Антонович Гречко, а умер он весной 1976 года.

 

Загадки? Сейчас постараемся их разгадать.

 Писать быль – означало бы рассказывать с точной привязкой к местности и называть героев настоящими их именами. А на форуме сайта люди по себе знают, что не всегда хотелось бы широко афишировать свою фамилию. Ну и понятно, что не стоит называть нам главного героя повествования, который, дай, конечно, Бог, чтоб ныне здравствовал. Пусть лучше узнает себя в герое повествования, а не будет принуждён отвечать на разные вопросы тех, кто прочтёт эту историю. О другом герое – партийном боссе, я меньше всего пекусь, но вот жену его называть было бы не корректно. Тем более, она стала дамой сердца отважного офицера-десантника. А он, как мне кажется, несмотря на случившееся, на десять и более голов превосходил жалкого партайгеноссе.

Итак, рассказ. Но напоминаю, что написан он не просто так. Автору удалось поговорить с теми, кто был в курсе того события.

 

И ещё раз напоминаю название.

Месть рогоносца

Добавлю, что перед вами, дорогие читатели, рассказ, а рассказ – это краткое повествование, порою, с вымышленными событиями и героями, порою только с лишь частично домысленными событиями и героями, назваными вымышленными именами.

 

    Слишком много слов? Пора к делу? Пора, друзья мои, пора!

                                      

-*-

       Вдали за лесом догорел закат, однако ночь не принесла прохладу, и накопленная за день духота не выветривалась из комнаты, даже через настежь распахнутую дверь.

      Полковник Геннадий Посохов сидел в кресле у журнального столика, уже почти без всякой надежды глядя на безмолвный телефонный аппарат. Она так до сих пор и не позвонила. А ведь обещала не только позвонить, обещала вечером, невзирая на все преграды, прийти к нему домой перед его завтрашней поездкой в Москву, которая должна была решить его дальнейшую службу, а, следовательно, и судьбу.

       Ведь для него, полковника Геннадия Посохова, заместителя командира воздушно-десантной дивизии, служба и судьба сливались в единое целое.

        Вызывали его именно из-за неё, Ларисы Калюжной, а точнее – из-за них обоих, то есть из-за их отношений, получивших внезапную и весьма скандальную огласку. Утром Геннадию предстояло быть в штабе ВДВ. Вызывал же его в Москву сам командующий и вызывал, надо полагать, не для светской беседы.

       Шутка ли. Он, полковник Посохов, завёл роман с женой секретаря обкома партии. Взбешённый партийный помчался в ЦК, поднял шум, и потребовал немедленной расправы над дерзким полковником, причём настаивал на изгнании его из Вооруженных Сил, желательно даже без пенсии.

       Из ЦК, надо полагать, позвонили командующему ВДВ, топали ногами или бились о трубку телефонную, порицая полковника и, несомненно, поддерживали мнение рогатого секретаря обкома.

      И вот ему, полковнику Посохову, без пяти минут командиру дивизии – он знал, что уже готовят представление о назначении – предстояло лишиться всего, чего он достиг за долгие годы нелёгкой службы.

      На его долю выпало немало. Не их ли партийные промахи исправлял он в середине пятидесятых ещё младшим офицером в одной из взбунтовавшихся стран народной демократии, не партийных ли функционеров вызволял с горсткой подчинённых из осады в заводоуправлении одного из южных городов, где их заперли рабочие электровозостроительного завода, взбешённые наглостью обезумевшей от оттепели хрущёвской партийной элиты?

        А потом, эти же самые партийные функционеры, спасённые не от гибели, ибо на их жизни никто не претендовал, а от позора, учинили провокацию на городской площади. Войсковые подразделения, участвовавшие в умиротворении разбушевавшегося города, были снабжены только холостыми патронами. Но в тот момент, когда были даны эти холостые залпы, да и то в воздух, с верхних этажей и чердака здания обкома по толпе ударили пулемёты…

       Посохов был нормальным советским офицером, он никогда не отождествлял идеи социализма и советской власти с дурным исполнением и дурными исполнителями.

      Советская Армия была как бы государством в государстве. В ней существовали свои законы, свои порядки и правила, зачастую гораздо более справедливые, честные и праведные, нежели в стране. Впрочем, понятия об этих законах, порядках и правилах, было своё, особое, принятое в офицерской среде.

      Нарушил ли он эти негласные правила, заведя роман с женой секретаря обкома? Наверное, если бы не попалась столь высокопоставленная особа, никто бы и не обратил внимания на всё это. Конечно, политорганы могли взять на заметку, могли при случае и припомнить. Но в Воздушно-десантных войсках политработники были все-таки честнее, нежели в других родах войск, ведь они выполняли боевые задачи вместе со всеми и были в равных со всеми условиях, когда покидали самолет с парашютом, таким же точно, как и у рядовых солдат. Официально, конечно, блуд осуждался, но в обиходе похождения бывали зачастую предметом весёлых шуток и баек.

       Геннадий Посохов никогда прежде не был уж таким ярым «ходоком». Бывали лёгкие флирты в санаториях, домах отдыха. Редко бывали, потому что он редко мог себе позволить выехать куда-либо. А дома – семья, дома – воспитание детей в редкие свободные от службы часы.

       И надо же было попасть в оборот, как говорится, по полной программе. Скандал дошёл до жены, и она, собрав вещи, уехала к родителям. И вот Геннадий остался один, и не ведал теперь, приедет ли к нему сын в свой последний перед поступлением в высшее командное училище суворовский отпуск.

       Начиналось же всё самым безобидным образом. Весной он лёг в гарнизонный госпиталь на обследование. И буквально на следующий день в то же самое отделение положил свою жену секретарь обкома, поскольку госпиталь был самым приличным лечебным учреждения области.

        Впервые он увидел её в столовой. Она держалась гордо, независимо, с чувством собственного достоинства. Сосед по столу, весельчак и балагур, заметил:

       – Глянь ка на блондинку, что за столиком у окна. Хороша!..

       – Хороша-то хороша, но к такой запросто не подъедешь, – вставил другой сосед.

       Посохов с усмешкой заметил:

       – Можно подумать, что у неё что-то по-другому устроено.

       – Вы что, ребята, – шепнули с соседнего стола, – То ж жена секретаря обкома.

       – Ну и что с того? Подумаешь! Она что из другого теста что ли сделана? Может, ей даже в охотку. Надоела, небось, пресно-сладкая жизнь за зелёным забором обкомовской дачи, – предположил сосед, первым обративший внимание на блондинку приятной наружности.

       Женщина словно почувствовала, что говорят о ней, и несколько раз посмотрела в их сторону, как показалось Посохову, именно на него. Он улыбнулся и получил в ответ обворожительную улыбку. Была она высокой, госпитальный халат плотно облегал её стройную фигуру. Пшеничная коса, переброшенная через плечо, достигала пояса, глаза – голубые. Ну, прямо классическая блондинка. Лицо – чуть продолговатое, с аккуратным и милым носиком и манящими губками.

      В тот же вечер Посохов, воспользовавшись тем, что за её столиком освободилось место, перебрался к ней.

      – Геннадий, – представился он, когда она пришла и, с некоторым удивлением посмотрев на него, заняла своё место.

     –  Лариса, – женщина и тут же спросила: – Отчего вы оставили свою весёлую компанию?

     – Только ради вас?

     – То есть?!

     – Очарован вами с первого взгляда.

     – Ну, уж, – Лариса покраснела. – Не надо так шутить.

     – Истинная правда.

     Она промолчала, но было видно, что ей приятно сказанное.

     «Бог знает,  – подумал тогда Геннадий, – что у неё там за муж и какие отношения в семье?! Может, держит её как птицу в клетке».

     Не ведал он, сколь близок к истине.

     После ужина он пригласил Ларису прогуляться. Она с удовольствием согласилась. Территория госпиталя, вытянувшегося вдоль реки, была хорошо ухожена. Длинная аллейка вела от приёмного отделения к дальним корпусам. От неё разбегались более узкие дорожки. Стоял май, было всё в цвету, и, казалось, сам воздух был напоён любовью.

     Они шли, разговаривая на отвлечённые темы. Шли, не спеша, рядышком и, когда приходилось уступать дорогу встречным прохожим, он не без удовольствия касался её талии, словно для того чтобы поддержать и не дать оступиться на края дорожки. Геннадий знал, что её разместили в палате «люкс». Он сам рассчитывал занять эту палату, но, когда поступил в госпиталь, она оказалась уже забронирована. И вот на следующий день её заняла Лариса. Впрочем, его разместили, хоть и не в люксе, но в хорошей отдельной палате. Все же, как-никак, заместитель командира дивизии и одновременно заместитель начальника гарнизона, ибо командир дивизии по традиции был начальником гарнизона.

     Гуляли они долго, а ему всё не хотелось расставаться с ней, да и ей, как будто бы, этого не хотелось. Геннадий теперь уже не мог вспомнить, о чём говорили они тогда. Помнилось лишь, что о чём-то очень приятном.

     В корпус вернулись, когда уже совсем стемнело. Он проводил её до двери палаты и, слегка наклонившись, поцеловал гибкую изящную ручку. Сердце его при этом учащённо забилось, и он внезапно ощутил сильное желание обнять её и прижаться губами к её губам. Он выпрямился. Её глаза оказались почти на уровне его глаз, её губы – на уровне её губ. Эти обворожительные губки были близко, совсем близко. Чуть приоткрытые, слегка подведённые ароматной помадой, они притягивали с необыкновенной силой. Её рука оставалась в его руке, и он ощущал лёгкую дрожь. Усилием воли он заставил себя откланяться, а потом ещё долго сидел в своей палате, не зажигая огня и сожалея, что не попытался сделать решительный один шаг к сближению. Ему казалось, что если он сейчас под любым благовидным предлогом, а то и просто без предлога, постучится к ней в палату, она впустит его и вряд ли уже прогонит. Мысли об этом были просто нестерпимы. Он даже встал, подошёл к двери, но затем вернулся и сел у окна. «Нет, спешить не нужно. Можно всё испортить. Всему своё время».

       Они встретились утром на завтраке. Её взгляд изменился. Она смотрела на него как-то очень тепло, и немножечко даже пристально, словно пытаясь ответить на какие-то свои вопросы.

       Затем были и обход, и лечебные процедуры – словом всё, что положено в госпитале. После обеда к ней приехал муж. Посохов ушёл в свою палату, прилёг на кровать, взял книгу, но что-то совсем не читалось. «Нет, положительно, подобные женщины мне ещё не встречались, – подумал он и тут же задал вопрос: – Да что же в ней такого особенного? И что ей до меня? Жена секретаря обкома. Секретарь обкома и замкомдива – должностные величины несравнимые.

       Она сама постучала к нему в дверь.

       – Я принесла вам книгу, о которой вчера говорила. Почитайте, вам понравится.

       Посохов сразу и не припомнил, о какой это книге она рассказывала, тем не менее, поблагодарил и пригласил войти.

       – Нет, нет, спасибо, – чуточку испуганно проговорила она. – Пойдёмте лучше погуляем.

       – Гости от вас уже уехали? – спросил Посохов, умышленно не упоминая слова «муж».

       – Это муж заезжал. Кое-что привёз. Буквально десять минут был. Ему сейчас не до меня. Свобода. Есть, кем заняться.

       «Так, первая информация для размышления уже получена», – подумал Посохов, но сделал вид, что не обратил внимания на последнюю фразу.

       Сказал лишь:

       – Что ж, гулять, так гулять. Буду готов через пять минут.

       Они снова бродили по аллейкам, сопровождаемые любопытными взглядами. Его знали многие, а кто-то уже знал, что рядом с ним жена секретаря обкома. Не каждый день в госпитале появляется высокое начальство, и уж тем более сам секретарь.  

        – Муж сказал, что уже приготовил мне путёвку в санаторий, чтобы завершить лечение, – сказала она как бы невзначай.

        – И в какой же? – поинтересовался Посохов.

        – В Сочи. В санаторий четвертого главного управления.

        – Знаю такой. Он недалеко от нашего Центрального военного имени Ворошилова, – сказал, и тут же подумал, что недурно бы тоже попросить путёвку в Сочи, в Ворошиловский. Тем более, в конце мая вполне могли отпустить в отпуск хотя бы на срок путёвки.

         Впрочем, говорить о том не стал. Не знал, как воспримет. И вдруг она сама спросила:

        – А вы в этом самом своём санатории Ворошиловском бываете?

        – Случалось, отдыхал, – ответил Посохов.

        Их взгляды встретились. Казалось, они в это мгновение подумали об одном и том же. В тот день они гуляли до самого ужина, а вечером опять вышли на улицу. Лариса словно ждала чего-то, ждала какого-то его шага, а он всё не решался его сделать.

       Когда вернулись в корпус и шли уже по коридору, Геннадий обратил внимание на то, что дежурной медсестры нет на месте. Видимо, отошла по делам. Когда Лариса открыла дверь, он решительно шагнул в палату и увлёк её за собой, даже не спросив на то разрешения. Они остановились у двери. Казалось, он слышал её прерывистое жаркое дыхание. Ключи она держала в руках. В госпиталях запираются только палаты люкс, и только в палаты люкс медсёстры не заходят уверенно и по хозяйски, а вежливо стучат и просят разрешения войти. Они ещё ни о чём не говорили, но бывают моменты, слова излишни. Геннадий осторожно взял ключ из её руки и, вставив в  замочную скважину, повернул.

       Лариса тихо  без возмущения, а как-то очень покорно спросила:

       – Зачем вы это сделали?

       – Не знаю, – прошептал он. – Само получилось. Когда вы рядом, невозможно мыслить здраво и рассудительно.

      – Даже так?! Вы преувеличиваете, – прошептала она.

      – Нет, я говорю правду…

       Они по-прежнему стояли рядом, и снова губы её были почти на уровне его губ. Он взял её за плечи и резко притянул к себе. Губы слились в горячем поцелуе. Она отклонилась назад, словно падая, и он, легко подхватив её на руки, сделал два шага, чтобы положить её на кровать.

       – Что вы делаете? – прошептала она, когда её губы на какие-то мгновения освободились от поцелуя, – Что?..

      Геннадий поспешил замкнуть её уста горячим поцелуем.

      …Она была почти не искушена в интимных науках... Отдельные её фразы и обрывки фраз проясняли причину. За внешним лоском высокой должности скрывались в её муже неотёсанность и серость. Он даже любить не умел, во всяком случае, свою жену.

      Она имела более чем серьёзные подозрения, что он питает плотские чувства к своей секретарше, столь же, как и он, по словам Ларисы неотёсанной и грубой. Геннадия несколько огорчало и даже обижало то, что Ларисы, возможно, пошла на близость с ним в отместку мужу, а не от чувств. Впрочем, о каких чувствах можно было говорить на второй день знакомства!? Ведь и у него пока ещё вряд ли могли появиться какие-то чувства.

       Лариса была начитана, развита, даже, можно сказать, умна для жены партийного боса хрущёвского разлива. Хотя вульгарные словечки иногда срывались с её губ.

       – Мой муж не мужик… Так, размазня какая-то, тряпка. Я в тебе впервые увидела настоящего мужика.

      Вот это грубое «мужик» как-то не очень звучало в устах элегантной женщины.

      – Я у него вторая жена… Мой отец работает в ЦК, на высокой должности. Это он его вытянул в секретари. У отца, кстати, тоже сейчас вторая жена. Я от первого брака. От второй жены у него две дочери.

      – И развод ему не помешал продвижению по службе? – поинтересовался Геннадий.

      – Кому? Отцу? Он не разводился. Моя мама рано умерла. А  муженёк мой развод сумел оправдать. Доказал, что жена изменяла ему, вроде как он оправдался. О, теперь я её понимаю! Как я её понимаю теперь. Ему грех не изменить.

      – Давай не будем об этом, – проговорил он.

      – Не будем, конечно, не будем, – проговорила она, поворачиваясь к нему.

       Лишь под утро он осторожно приоткрыл дверь и, убедившись, что дежурная медсестра дремлет за столиком, прошмыгнул в свою палату.

       С того дня их упражнения в её палате люкс стали ежедневными, и Геннадий чувствовал, что всё более и более привязывается к ней. Она была способной ученицей…

       Что случилось? Что было с ним? Любовь? Вряд ли бы он мог ясно ответить на эти вопросы. Было какое-то наваждение. Когда пришла пора выписываться, он всеми правдами и неправдами остался ещё на несколько дней, якобы, для дополнительных обследований. На самом же деле в нём проснулась необузданная ревность. Он с ужасом думал о том, что после его выписки кто-то другой может стать горячим поклонником палаты «люкс» и её хозяйки, хотя не давала поводов так думать. Он сумел выписаться через два дня после её выписки. Но эти два дня, которые он провёл в госпитале уже без неё, превратились для него в сущую каторгу, ибо он не мог не думать, что пока он валяется один в своей палате, она проводит ночи в объятиях мужа. К мужьям он своих прежних возлюбленных никогда не ревновал.

       Ему удалось взять путёвку в Военный санаторий имени Ворошилова, и выехать в Сочи вслед за Ларисой. Влюблённые, охваченные столь необузданной и неуёмной страстью, зачастую теряют ощущение реальности, и у них притупляется чувство опасности. Вряд ли остался незамеченным их бурный роман в госпитале. Но там народ далёк от обкома, и информация о романе не могла достичь обкомовских сплетниц и сплетников. Чувство опасности притупилось настолько, что в Сочи они и вовсе ни от кого не таились. Да и от кого таиться? Другой город, причём город, где курортные романы вовсе не внове. Но в санатории, где отдыхала Лариса, нашлись недремлющие глаза и уши. И потекла информация по партийным источникам. Повезло ещё, что она не достигла заинтересованных лиц слишком рано. Когда Калюжный узнал о похождениях жены, он хотел сразу лететь в Сочи, но было уже слишком поздно, и, поразмыслив, он решил встретить голубков прямо на вокзале. Тем более информированные источники сообщили день и час отъезда Ларисы из славного города Сочи, а также же о том, что едет она в спальном вагоне, да не одна.     

        На вокзал Калюжный посчитал необходимым пригласить и жену Посохова, мол, не одному же мучиться ревностью. Пусть и она поглядит. Одним словом, шоу готовилось яркое. Но что можно утаить от десантников? Вскоре о замысле Калюжного стало известно командиру дивизии, и хотя тот имел все основания досадовать на своего подчинённого, столь упрямо совавшего голову в петлю, он принял все меры к его спасению. И вот, когда Геннадий и Лариса наслаждались последними всплесками близости, ибо поезд отошёл уже от предпоследней станции, и ещё через остановку предстояло покинуть временное гнёздышко и надолго оторваться друг от друга, в дверь купе настойчиво и резко постучали.

         – Кто там? – с досадой спросил Геннадий.

         – Товарищ полковник, это я…

         Посохов по голосу узнал заместителя начальника штаба.

         – Сейчас выйду, – ответил он.

         Выслушав офицера, рассказавшего о подготовленной на вокзале более чем торжественной встрече, Посохов с благодарностью подумал о комдиве. Да, в этой обстановке можно было предпринять только то, что тот советовал – выйти на следующей станции и потом, через пару часов, преспокойно приехать в город на любом последующем поезде.

         Своеобразных торжеств на вокзале удалось избежать, но дома Посохов жены уже не застал. На столе лежала записка, содержание которой соответствовало тому, что он совершил. Жена уехала к родителям и, судя по тону, полагала, что уехала навсегда. Он даже не знал, огорчаться этому или нет, поскольку опьянение Ларисой ещё не выветрилось ни на йоту.

        На службу Геннадий вышел уже на следующий день, хотя оставалась ещё неделя до окончания отпуска. Комдив сразу услал на полигон, дабы избежать возможных эксцессов с обкомом. Но обиженный босс вовсе не собирался выяснять отношения лично. Он решил стереть в порошок своего обидчика с помощью высших партийных органов.

       Лариса, с которой удалось созвониться в один из дней, с ужасом говорила о планах мужа, о том, что он непрерывно названивает в Москву не только со служебного, но и с домашнего телефона и все кого-то убеждает включиться в дело наказания своего обидчика.

 

      А потом на полигон приехал командир дивизии и сказал:

      – Собирайся. Вызывает сам командующий. Видно Калюжный добрался до высоких инстанций.

      От Ларисы Посохов узнал, что муженёк её тоже отправился в Москву. Было ясно, что Калюжный весьма преуспел в исполнении своего плана.

      – Я хочу тебя увидеть до отъезда, – говорила Лариса.

      – Так приходи сегодня вечером ко мне, – предложил Посохов. – Я  сейчас выезжаю в город.

      – А как же…

      – Я один. Жена уехала навсегда, – пояснил он. – Тебя в нашем доме никто не знает. Да и вообще, какая теперь разница…

      – Хорошо. Приду, обязательно приду, – пообещала она. – Как только уедет в Москву, а он собирается уже сегодня, я сразу к тебе. Перед выходом из дома позвоню.

       И вот он сидел перед телефоном в томительном ожидании. Как же ему хотелось сейчас прижать её к себе, стиснуть в объятиях, как же хотелось снова насладиться её неподражаемым телом.

      Пропищал приглушённый транзистор, и диктор объявил: «В Москве полночь». Геннадий вышел на балкон. Наступил день, который, судя по всему, будет последним днём его службы. Быть может, уже завтра командующий отстранит его от должности и начнётся долгая и нудная процедура увольнения в запас. «Неужели она не придёт? – с горечью подумал он. – Да, уже слишком поздно». И всё-таки надежда оставалась.  

     Он прошёл в спальню и лёг, не раздеваясь. Пытался успокоиться, но тщетно. Раздражали духота, писк комара, который умело маскировался, стоило зажечь свет. Мысли не давали покоя. Вот уже более двух месяцев он жил в каком-то ином праздничном мире, мире, с доселе незнакомыми ощущениями и красками. Этот мир подарила ему женщина, которой он сначала увлёкся со всею нерастраченной страстью, а потом полюбил. Да, он полюбил её – это сейчас осознавалось отчётливо и ясно. И теперь он даже представить себе не мог, что его ждёт, что ждёт их отношения с Ларисой.

  Он всё-таки задремал, но едва сон стал окутывать его, пронзительно зазвонил телефон. Геннадий схватил трубку, надеясь услышать голос Ларисы, но там прозвучал жёсткий мужской голос: «Вас вызывает третий!».

      – Что? Кто? – машинально повторил он, прежде чем до сознания дошло, что дивизия поднята по сигналу сбор, то есть, по боевой тревоге.

 

       Лишь после окончания учений Геннадий Посохов выехал в Москву. Он прекрасно знал, что генерал армии Маргелов крут, жёсток, но более всего вызывало опасения другой. Было у этого отважнейшего и отважных, храбрейшего из храбрых и ещё одно качество. Он слыл примерным семьянином, человеком, никогда не разменивающимся на какие-то похождения и знакомства.

       Что же было ожидать от этого вызова? Он даже представить не мог, что услышит из уст Маргелова, и что ждёт его в дальнейшем, тем более он понимал, какое давление оказывается с немыслимых партийных высот.

       Укорял ли он себя за то, что произошло? Да, но только потому, что мог расстаться со службой, которая была его жизнью. Ну а то, что он поступил так в госпитале? Это вопрос. Он не любил вспоминать годы свои лейтенантские, не любил вспоминать то, что произошло в его семье в те годы, но теперь мог решаться лишь один вопрос – вправе был отвечать на некоторое, мягко говоря, вольное по младости лет поведение жены, или честнее было сразу поставить точку.

         …Он так и не успел додумать думы свои. Вот и кабинет Маргелова. Посохов попросил доложить, о том, что прибыл, и тут же получил разрешение войти.

      Вошёл, вытянулся в струнку. Доложил.

      Маргелов сидел за столом и молча смотрел на него, испытующим взглядом.

      Посохов украдкой осмотрелся. В кабинете стояла перекладина. «Значит, не придумывали насчёт этого, – мелькнула мысль. – Значит, испытывает Дядя Вася своих подчинённых и таким вот образом.

      – Ну что, полковник, здоровья много и силы много?

      – Так точно!

      – А ну давай, покажи силушку, – и кивнул на перекладину. – Сколько раз подъём переворотом сделаешь?

      – Разрешите снять китель? – спросил Посохов и, получив кивок в ответ, слегка подпрыгнул, крепко ухватился за перекладину и стал выполнять упражнения.

      – Достаточно, молодец, – сказал Маргелов, когда посохов просчитать про себя «десять». Ну, так и что ты хочешь? Что пришёл то? – в уголках губ генерала появилась лёгкая усмешка.

      – Вы приказали прибыть… Только очень прошу, накажите, но не увольняйте.

      – Увольнять? Гм-м.

      Маргелов подвинул к себе телефон, набрал номер и заговорил со своим добрым товарищем генералом… вот только Посохов точно не запомнил с Лащенко или Лященко. Были такие генералы в высоких званиях. С одним из них Маргелов, видимо, дружил и любил вот так пообщаться.

      А Маргелов говорил:

      – Ну что, как там твоя пехота? А меня вон какие молодцы. Замкомдива партийному босу рога наставил, а теперь спрашивает, что же делать. Так я ему при тебе и отвечу.., – и, повернувшись к Посохову, сказал – Иди, служи, полковник, да так командуй, как на минувших учениях командовал!

       Посохов не сразу поверил в услышанное. Не знал он, что этому вот решению Маргелова предшествовало многое, предшествовал и разговор с Министром Обороны Андреем Антоновичем Гречко, красавцем Маршалом Советского Союза, который, правда исключительно по легендам, вовсе не чурался женщин, и потому сумел убедить Брежнева в том, что наказать полковника накажут, но увольнять из армии таких ребят – вред для самой армии.

       Посохов возвращался в дивизию, вспоминая разговоры в штабе со своими друзьями-однокашниками, которых обошёл на радостях. Вот один и рассказал ему:

       – Такой вот у нас Батя, любит удивить нежданным поворотом. Тут один лейтенант молодой, приехал в Клин в отпуск, да познакомился с девицей. Ходили, гуляли, а зима была, замёрзли. Увидели какой-то дом, в окнах света нет. Решили, что дача. Десантнику пустяки проникнуть. Ну и даму свою туда же протащил. Нашли комнату с большим «полигоном», ну и устроились там. Да так намаялись бедные, что уснули. А утром – экскурсия! Вот так их разбудили, в этакой интересной позе! Оказалось, что в дом-музей попали, старое ещё здание. Тоже политрабочие вой подняли, мол, гнать надо такого, гнать. Ну вызвал его Батя, посмотрел. Ну и другу своему позвонил, да и рассказал, с некоторой солдатской приправой. А лейтенанту, как и тебе, Гена, сказал – иди, мол, служи!»

      Посохов только и спросил:

      – И не наказал?

      А приятель в ответ:

      – Вот тебе надо, что наказал? Или и так довольно? Переживал, небось!

      – Не то слово!

      – Впредь умнее будешь.

      – Точно. На всю жизнь наука, – ответил Посохов, но было непонятно, что имел в виду под наукой этой – больше ни на кого, даже и взглянуть не захочет, или поглядывать будет с особой осмотрительностью.

     

       Конечно, у читателя может возникнуть вопрос, что стало с возлюбленной десантника? Но, увы, об этом легенда молчит, а тут уж домысливать – голову сломаешь.