Николай Шахмагонов. До капли пролитая кровь

Под Могилёвом, несколькими верстами южнее которого находилась Салтановка, французское командование решило полностью уничтожить 2-ю Западную армию генерала Багратиона, спешившую на соединение с 1-й Западной армией генерала Барклая-де-Толли.

 Стоял жаркий июль 1812 года. Истекал первый месяц войны с бандитскими полчищами «двунадесяти языков» Европы, пришедшими грабить Россию. Наполеон ещё не сомневался в победе, но нарастали первые тревоги – русские избегали генерального сражения, столь необходимого французам немедленно, пока на их стороне сохранялся огромный численный перевес. И тогда было решено сначала разделаться с Багратионом, а потом уже взяться и за Барклая-де-Толли.

       Во французских штабах многие были уверены, что поражение «генерала по образу и подобию Суворова» подорвёт боевой дух русских.

       До сей поры Багратион не знал поражений.

       Путь к Смоленску, в районе которого было намечено соединение русских армий, лежал через Могилёв. Там предстояло переправиться через Днепр по городскому мосту.

       Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье приказал  маршалу Даву совершить марш к Могилёву, скрытно занять позиции и, до времени ничем себя не обнаруживать. Даву предстояло дождаться подхода Багратиона на такое расстояние, которое не позволит уклониться от сражения. Местность на подступах к городу была болотистой, изрезанной оврагами и ручьями. Попробуй, соверши перестроения в ходе марша…

       2-я Западная армия, изнурённая длительными переходами с постоянными арьергардными боями, обременённая обозами с ранеными, не могла, по расчётам Бертье достичь Могилёва раньше, чем туда прибудет Даву, и тем более оказать должного сопротивления в случае внезапного удара по ней.

       Прибыв в Могилёв, маршал Даву лично обозрел окрестности, провёл рекогносцировку и выбрал весьма удачные позиции, на которых и решил встретить 2-ю Западную армию князя Багратиона, чтобы сначала измотать её и обескровить огнём с места, а затем нанести сильный контрудар с целью полного уничтожения.

       Южнее Могилёва, в районе небольшой деревушки Салтановки, местность оказалась более чем благоприятной для обороны. Даже неширокий и мелководный ручей представлял собой серьёзную преграду из-за топких берегов. По северному его берегу и заняли оборону французские войска.

       Даву приказал оставить лишь несколько мостиков через ручей и плотину для проведения контрудара. Остальные переправы французы по его приказу уничтожили.

       Главное внимание маршал уделил маскировке. Чтобы ввести в заблуждение Багратиона, в Могилёв были направлены лишь мелкие отряды лёгкой кавалерии. Корпус самого Даву и подчинённый ему корпус Понятовского расположились в лесах. Все приготовления французам удалось завершить заблаговременно. Осталось лишь дождаться того момента, когда Багратион подойдёт настолько близко, что уже не сумеет совершить манёвр и уклониться от боя…

       2-я западная армия двигалась от Несвижа на Бобруйск. Багратион не подозревал о ловушке. Солдаты устали от непрерывных стычек с врагом, от марша под палящим солнцем, да ещё по разбитым пыльным дорогам.

      В Бобруйске Багратион дал войскам отдых. По его расчётам, армия оторвалась от неприятеля и должна была достичь Могилёва раньше, чем французы.

       В авангард был назначен 7-й пехотный корпус генерала Николая Николаевича Раевского.

       Казаки Платова почти непрерывно вели разведку. И вот, когда армия уже встала на отдых в Бобруйске, они сообщили, что в Могилёве обнаружены отряды лёгкой кавалерии противника.

       Лёгкая кавалерия?! Ну что ж… Это могло быть разведкой. Даже для авангарда маловато таких групп… Не сразу Багратион понял, что лёгкая кавалерия прикрывала подходы к главным силам французам.

       Получив доклад Раевского, Багратион, тем не менее, был обеспокоен. Он понимал, что вслед за лёгкой кавалерией могут подойти и главные силы. Нужно было спешить. Сократить отдых и срочно идти к Могилёву, чтобы успеть переправиться на противоположный берег Днепра. В те дни он, сторонник самых решительных и дерзких наступательных действий, отчётливо понимал, что перейти к ним можно, лишь соединившись с 1-й Западной армией, а потому торопил свои войска, насколько это было возможно.

       Николай Николаевич Раевский, получив распоряжение ускорить движение к Могилёву, выехал в голову колонны своего корпуса, поднялся на небольшую возвышенность, с которой хорошо просматривалась дорога, запруженная войсками. Рядом с генералом были два его сына – шестнадцатилетний Александр и одиннадцатилетний Николай. Оба в армейской форме, при шпагах и эполетах, в одинаковых мундирах и киверах.

       Раевский специально встал на виду у войск – пусть смотрят солдаты, пусть знают, что дети генерала переносят все трудности походно-полевой жизни почти наравне со всеми. Генералы русской армии, такие как Багратион, Раевский, Милорадович, Дохтуров и многие другие, прошедшие школу великого Суворова, в походах вели скромную, простую жизнь, часто питаясь из солдатского котла и не допуская роскошеств. Сызмальства приучались к тому и сыновья Раевского.

       – Папенька, да где же, наконец, французы? – то и дело спрашивал младший, Николенька.

        Ему, в его возрасте, все казалось захватывающим, важным, волнующим. Он время от времени выхватывал шпагу, рассекал ею воздух и слушая завораживающий свист.

       Шестнадцатилетний Александр держался увереннее, солиднее. Ему не пристало волноваться, поскольку эта кампания была для него уже не первой. Два года назад он побывал с отцом на Дунае, участвовал в сражении при Силистрии. Тогда отец, на глазах сына проявил мужество, умело командуя частями под огнём врага, и был награждён шпагой с надписью «За храбрость». Это ли не пример для сына?! Да и вся жизнь Николая Николаевича могла служить образцом для подражания. Не случайно взял он на войну сыновей – сам начинал ратный путь ещё отроком, «вступив на боевое поприще» на пятнадцатом году жизни.

       Родился Николай Николаевич Раевский в Петербурге в сентябре 1771 года, а уже в 1789 году принял участие в боевых действиях под Бендерами на театре русско-турецкой войны (1787 – 1791 гг.).

       На всю жизнь он запомнил завет своего выдающегося родственника генерал-фельдмаршала Светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического. Тот однажды сказал своему внучатому племяннику:

       «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врождённую смелость частым обхождением с неприятелем».

       Испытать себя довелось под Бендерами. Восемнадцатилетний Раевский служил в казачьих частях. Он не раз отличился и показал свои незаурядные способности в командовании подразделениями. Заметив это, двоюродный дед Г.А. Потёмкин поручил ему 1 сентября 1790 года в командование атаманский казачий полк, который в то время именовался полком булавы великого гетмана. Тогда же Раевский был произведён в подполковники…

       В 1792 году Раевский сражался под началом Суворова в Польше. За отличие в боевых делах был награждён орденами Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 4-ё степени. Затем участвовал в Персидском походе. Отличился при штурме Дербента. Там он командовал Нижегородским драгунским полком, снискавшим славу лучшего в кавказской армии.

       Уже в чине генерал-майора он участвовал в кампаниях 1805, 1806 и 1807 годов, действуя в авангарде, которым предводительствовал князь Багратион. И вот, в 1812 году он был снова в войсках князя.

       Соединения 7-го пехотного корпуса отходили с боями в глубь России, оставляя врагу русские селения, города, родные просторы. Солдаты рвались в бой, рвался в бой и сам Раевский, но пока обстановка требовала иного – требовала быстрого соединения с армией Барклая-де-Толли.

       Раевский не подозревал, какая ловушка ждёт и его корпус, и всю армию в Могилёве. Он намеревался с ходу ворваться в город и, рассеяв лёгкие отряды французской кавалерии, обеспечить переправу на левый берег Днепра главных сил армии.

       Бертье же в это время обдумывал, какие ещё силы сможет быстро  нацелить на Могилёв. Он убедился, что двойного численного перевеса над русскими для достижения успеха, даже частного, мало. По его распоряжению к Могилеву были направлены корпуса Понятовского и Латур-Мобура.

       А Матвей Иванович Платов, между тем, продолжал вести непрерывную разведку. И вот очередная группа вернулся с новыми тревожными данными. Оценив эти данные, Платов поспешил к Багратиону. Он сообщил, что его казаки установили сосредоточение в лесах, в окрестностях Могилёва значительных сил французов. Взятые пленные дали ценные сведения – два корпуса общей численностью свыше 80 тысяч человек ждут подхода русской армии.

       Багратион выслушал доклад, порывисто придвинул к себе карту. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы оценить, в каком положении оказалась его армия. После того, как он распорядился ускорить движение на Могилёв, войска сделали суточный переход. До противника оставалось несколько десятков вёрст. Теперь уже невозможно было совершить манёвр и обойти Могилёв. Поздно. Обнаружив манёвр, французы успеют выйти наперерез или нанести удар во фланг. Да сама по себе возможность для маневра ограничена – кругом болота.

       Он понял, что Даву очень удачно выбрал место для ловушки… Понял и то, что Даву уже наверняка считает: русская армия идёт к нему в капкан, а потому спокойно ждёт, чтобы сначала нанести артиллерийский удар, а затем и контратаковать всеми силами русские соединения, находящиеся на марше и не имеющие возможности занять даже мало-мальски выгодные рубежи для обороны.

       Ни разу за долгие годы своего боевого поприща Багратион не допустил и малейшей растерянности, не было случая, когда он мог признать безвыходной самую, на первый взгляд, безвыходную обстановку. Достаточно вспомнить, из каких переделок он выходил победителем в минувшие кампании, сколько раз спасал армию от неминуемой беды и в 1805 году под Шенграбеном, и в 1807 году под Янковом. А ещё раньше, во время Итальянского и Швейцарского походов, сам великий Суворов поручал князю сложнейшие и ответственные боевые задания.

       Но всё то, что случилось теперь, не могло идти в сравнение с прежним положением дел. Там армии действовали на чужой территории, там могли понести урон войска. Здесь же на карту ставилась судьба России. Уничтожения французами одной русской армии могло поставить в смертельную опасность и другую армию – 1-ю Западную армию Барклая-де-Толли.

       Багратион всё это прекрасно понимал. А потому, стараясь сохранять выдержку и спокойствие, напряжённо искал наиболее верное решение. Он обдумал и отбросил несколько вариантов. Оставался один – переправить армию через Днепр южнее Могилёва, в районе Нового Быхова. Но… было ясно, что противник не позволит сделать этого. Не позволит, если раскроет замысел. Значит, надо сделать так, чтобы не раскрыл. В ходе кампании 1805 года Кутузов однажды применил приём, не новый в истории военного искусства, но приём, на который русские полководцы и военачальник шли лишь в самых крайних случаях. Кутузов поручил Багратиону отвлечь основные силы французов и остановить их под Шенграбеном. Это могло дать возможность Кутузову вывести из-под удара армию. Кутузов понимал, что посылает князя на верную смерть, но ничего иного в той обстановке сделать было невозможно. Багратион успешно выполнил приказ и, мало того, сохранил свои войска, хотя потери в них, безусловно, были.

       Теперь нужно было послать на не менее ответственное задание такого генерала, который способен отвлечь внимание французов своими дерзкими и решительными действиями и заставить поверить, что 2-я Западная армия не отказывается от переправы через Днепр в Могилёве.

       В голове походного порядка армии был корпус Николая Николаевича Раевского. Перегруппировок не потребовалось. Раевский был именно таким генералом, которому можно было поставить столь опасную, ответственную и спасительную для главных сил армии задачу.

       Чтобы перехитрить Даву и спасти армию, предстояло пожертвовать корпусом Раевского. И Багратион выехал к Николаю Николаевичу, чтобы лично поставить задачу, разъяснить всю важность и ответственность, что предстояло корпусу.

       «Эх, если б самому! Как под Шенграбеном!» – подумал в эту минуту Багратион.

       Но теперь самому нельзя. На плечах Багратиона армия, а на плечах армии – Россия. Стало быть, Россия на его плечах.

       – Едем к Раевскому! – сказал Багратион адъютанту.

       Николай Николаевич находился в голове колонны корпуса. Он доложил, что передовые части приближаются к Могилёву, что разведка действует впереди и уже сообщает о незначительных силах французов в Могилёве.

       – Увы! – возразил Багратион. – Перед нами корпуса Даву, усиленный корпусом Жерома. На подходе к Могилёву корпус Понятовского. Сейчас перед нами восемьдесят тысяч, но группировка скоро будет усилена.

       Раевский выслушал молча и посмотрел на князя, ожидая приказа, смысл которого он, будучи талантливым генералом, уже начинал представлять себе.

       – Перехитрил нас Даву, перехитрил… Ну да ничего – хоть и поздновато, но мы разгадали его замысел. Слушайте боевой приказ!

       Багратион ещё раз обрисовал обстановку, сообщил сведения о противнике:

       – Бертье рассчитывает, что мы вынуждены будем вступить в сражение и надеется, что Даву, используя своё численное превосходство, уничтожит армию. Он пока считает, что его планы нам неведомы. Что ж, надо убедить, что это действительно так и воспользоваться этим… Уклониться от сражения невозможно. Но и вступать в сражение бессмысленно. Необходимо атаковать Даву так, чтобы он поверил, будто мы не меняем направления отхода и собираемся переправлять армию через Днепр именно в Могилёве. Вам предстоит атаковать Даву и вести с ним неравный бой, чтобы дать возможность навести переправы в районе Южного Быхова и срасти армию.

       – Я выполню свой долг, – твёрдо сказал Раевский.

       Николай Николаевич быстро уяснил задачу. Предстояло приблизиться к противнику на максимально короткое расстояние, ничем не выдавая свои намерения атаковать, но уже в движении указать цели артиллерии, рубежи перехода в атаку и задачи дивизиям, бригадам, полкам. В атаку предстояло вложить все силы, всю дерзость, чтобы заставить французов поверить: атакует не корпус, наносит удар вся армия Багратиона.

       В истинное положение дел посвятили не всех командиров – личный состав должен знать, что предстоит овладеть Могилевом, поскольку через Могилёв пролегает путь на соединение с Первой Западной армией.

       Багратион не обещал ни помощи, ни подкреплений. Не тот случай. Весь смысл состоял именно в том, чтобы, действуя малыми силами, убедить противника: наступает вся армия. Багратион обещал только одно – сообщить, когда армия завершит переправу и на противоположном берегу окажутся лазареты, переполненные ранеными. Лишь тогда можно выйти из боя, оторваться от противника и тоже переправиться через Днепр по наведённым мостам у Нового Быхова. После переправы мосты за собою сжечь.

       Корпус Раевского встал на ночлег к непосредственной близости от французов. Тоже уловка. У Багратиона появилось дополнительное время для движения к Новому Быхову, для строительства мостов и для начала переправы.

       Казаки обеспечивали скрытность манёвра. Французы не должны были узнать, что основные силы армии идут к Новому Быхову.

       Раевский начал подготовку корпуса к атаке неприятельских позиций. После некоторых раздумий, он решил посвятить в истинное положение дел лишь генералов и некоторых штаб-офицеров. Что же касается основной массы войск, то… пусть думают, что удар наносится с самыми решительными целями, что от успеха их действий зависит судьба армии – впрочем, это ведь так и было…

       Немедля приступил к изучению местности, организовал тщательную разведку. День уже клонился к вечеру. Начинать атаку поздно, да и нецелесообразно. Важно выиграть время. Французы ожидают удара всей армии, готовятся к нему. Но сами до этого удара ничего предпринимать не будут. И хорошо. Любое промедление играет на руку Багратиону.

       Утром же надо атаковать, пока французы не поняли, что перед ними не вся армия, а лишь один её корпус.

       Раевский выбрал главное направление действий – на Салтановку.

       Ночь ушла на подготовку к атаке. Батареи и конно-артиллерийские роты заняли огневые позиции.

       Обходя части и соединения корпуса, Раевский разговаривал с солдатами и офицерами, подбадривал их. А сам ждал сообщений о том, что происходит у Нового Быхова – построены ли мосты, начата ли переправа. Багратион обещал сообщить тотчас, как только армия завершит переправу. Лишь тогда корпус можно вывести из боя. Но переправа армии – дело нешуточное.

       Впрочем, легко сказать – вывести корпус из боя. Предстояло ещё оторваться от противника, превосходящего численно в два десятка раз.

       Раевский знал, что в минувшие кампании Багратион сам не единожды оказывался в подобных ситуациях и с честью выходил из них. Взять хотя бы Итальянский и Швейцарский походы, или Шенграбен в 1805 году, да и в период отступления от Янкова к Прейсиш-Эйлау в 1807 году тоже приходилось сдерживать превосходящего противника.       

       Размышляя о боевой задаче, поставленной его корпусу, Раевский понял, какое ему доверие оказал Багратион. Прекрасно зная, сколько сложно и опасно действовать в подобных ситуациях, он выбрал именно его, Раевского, а значит, верил и надеялся, что не подведёт.

       Многие в русском лагере спали. Не спал Раевский, обходя дивизии. О чём думал он, отец, взявший в нелёгкое и рискованное дело сыновей? Быть может, рассчитывал, что их присутствие поднимет боевой дух его солдат? Если сыновья рядом с генералом, значит, не так уж плохи дела, значит, можно надеяться на успех. Так, по расчётам Николая Николаевича, могли посчитать солдаты корпуса. Но ведь он-то знал правду. Так о чём же думал, оставляя при себе сыновей? Прежде всего, об Отечестве, о том, что над Россией нависла страшная опасность, что пришёл враг, который несёт рабство всему народу, а значит, и его детям. Выход мог быть один: победить или погибнуть всем вместе…

       Слишком много для армии, а значит и для России, армией спасаемой, зависело сейчас от успеха действий 7-го пехотного корпуса.

       Русские пушки заговорили на рассвете. Через некоторое время им ответила французская артиллерия. Началась огневая дуэль, в которой у французов было преимущество в численности орудий, а у русских в дальнобойности, меткости и скорострельности. К тому же русские артиллеристы действовали с мужеством и хладнокровием.

       И вот вперёд пошла пехота, дружно пошла, пробираясь через топи и болота, преодолевая заросли кустарника и другие преграды. Натиск был столь сильным, что на отдельных участках французы дрогнули и стали откатываться назад. Их укрепления в центре боевого порядка оказались в руках русских.

       Всё это, однако, не огорчило, а скорее обрадовало маршала Даву. Успех русских, который он считал временным, свидетельствовал о силе удара, а значит и числе войск, участвовавших в нём. Это давало надежду на то, что Багратион ввязался-таки в генеральное сражение, которого до сих пор успешно избегал.

       Даву с удовлетворением подумал о том, что предположения оказались верными – русским необходим Могилёв, а точнее мост через Днепр, который был в Могилёве, поскольку других мостов поблизости нет. Значит, им придётся прорываться через город к мосту. Теперь оставалось убедиться, что в сражение ввязалась вся 2-я Западная армия, измотать её в оборонительном бою и уничтожить мощными контратаками.

       Маршал предвкушал победу. Его даже нисколько не потревожил очередной доклад, из которого явствовало, что какая-то русская дивизия, обойдя фланг, ворвалась на позиции корпуса и полностью истребила несколько французских пехотных батальонов. Поступали донесения и о дерзких атаках русской кавалерии и о действиях казаков.

       – Багратион напрягает последние силы, – сказал маршал Даву, обращаясь к своей свите. – Ещё немного и мы нанесём контрудар. Ещё немного.., – повторил он. – Пусть русские израсходуют все резервы и окончательно завязнут в этом деле, которое станет для них последним.

       Однако Даву всё же отдал приказ ввести в бой несколько свежих частей, чтобы отбить укрепления, захваченные русскими.

       В центре позиций французские батальона вышли к плотине в районе Салтановки, однако, перейти по ней не смогли из-за меткого огня русской артиллерии. Стороны приняли положение, в котором находились на рассвете перед началом боевых действий.

       Между тем, Раевскому докладывали, что переправа у Нового Быхова проходит успешно, но большая часть армии пока ещё находится на правом, западном берегу Днепра. Значит, надо было продолжать атаки. Но как? Где взять силы? Назревал тот критический момент, когда заминка в наступательных действиях дала понять неприятелю, что атакующие выдохлись и пора нанести контрудар, ведь лучшее время для контрудара именно тогда, когда наступающие уже не в состоянии  атаковать, но ещё не успели перейти к обороне.

       Прикинув всё это, Раевский понял, что сейчас главная задача – убедить Даву в том, что русские не выдохлись, а пауза взята для перегруппировки перед новым натиском. Необходимо было любой ценой оттянуть возможный контрудар французов – контрудар, который мог стать смертельным и для корпуса, многократно числено уступающего врагу и для большей части армии, занимавшейся переправой и неготовой в таком положении вступить в бой.

       Понял Раевский и то, что всё решиться должно в центре боевого порядка, в районе плотины, где французом удалось восстановить положение и отбросить на исходные позиции части корпуса.

       У Раевского остался последний резерв – Смоленский пехотный полк. Его-то он и направил к плотине, приказав вложить всю силу в удар по врагу и непременно опрокинуть его.

       Смоленцы, построившись в боевой порядок, двинулись в атаку. Всё усугублялось тем, что действовать приходилось на узком фронте. Это давало обильную пищу французской артиллерии. Правда, узкий фронт действий ослаблял численный перевес врага. А это уже давало надежды на успех атаки, поскольку атаковать превосходящего численно противника весьма и весьма сложно.

       Трепетали на ветру знамёна, солдаты шли молча, словно даже мысленно набирая силу для удара.

       Заговорила французская артиллерия, засвистела картечь, вырывая из рядов Смоленцев все новые и новые жертвы.

       А впереди было узкое место – плотина, насквозь простреливаемая картечью. Батальон, наступавший на этом направлении, сомкнул ряды. Сразу увеличилось число жертв. Огонь вражеских батарей был губителен. На глазах у солдат вышли из строя многие офицеры, упал, уронив знамя, прапорщик. Батальон дрогнул. Атака могла вот-вот захлебнуться.

       Раевский понял, что ещё минуты – и Смоленцы попятятся. А уж тогда Даву наверняка бросит в контратаку на этом направлении все имеющиеся силы. И эта контратака может стать началом контрудара двух полнокровных вражеских корпусов, примерно в два десятка раз превосходящих численно потрёпанный в боях 7-й пехотный корпус.

       Всё решали мгновения. Но что мог сделать Раевский, у которого уже не оставалось резервов? Чем он мог пожертвовать во имя России, которой был беспредельно предан?

       Он всегда готов был жертвовать собой, но в эти мгновения такой жертвы было мало.

       – Резервов больше нет, – сказал офицер квартирмейстерской службы.

       Раевский и сам знал об этом. Он посмотрел на офицера и вдруг решительно сказал:

       – Неправда! Есть резерв! Мой последний резерв! – и, обращаясь к сыновьям, воскликнул – Вперёд, дети мои, настал и ваш час послужить Отечеству.

       Он поспешил вместе с сыновьями к дрогнувшим Смоленцам, встал во весь рост перед батальоном, остановленным огнём французской артиллерии, взмахнул обнажённой шпагой, и крикнул:

       – За мной, ребята! Я и дети мои укажем вам путь…         

       Александр подбежал к убитому знаменосцу, взял из холодеющих рук знамя батальона и высоко поднял его, чтобы видели все Смоленцы.

       Послышался звонкий голос Николеньки:

       – Саша, дай мне нести знамя!

       – Я сам умею умирать! – ответил Александр.

       Всё это произошло на глазах солдат Смоленского пехотного полка. Раевский решительно пошёл к плотине. За ним поспешили его сыновья. И колонны Смоленцев взорвались громогласным, восторженным «ура».

       Солдаты бросились вперёд, торопясь обогнать генерала с его сыновьями, спеша ступить на плотину. Они стремительным броском достигли вражеских позиций и опрокинули французов, которые в панике бежали до самой Салтановки.

       Когда маршалу Даву доложили об успехе русских в центре боевых порядков, он поразился и воскликнул:

       – Откуда у Багратиона столько сил? Мне же говорили, что он уступает числом войск более чем вдвое. Значит, разведка ошиблась? Контрудар проводить рано, подождём до завтра.

       И приказал перейти к обороне на всех пунктах, а русских постараться выбить из Салтановки. Он счёл, что Багратион пока ещё не израсходовал все резервы.

       Не знал французский маршал, что дело решили не резервы, дело решило мужество русских солдат, воодушевлённых необыкновенным подвигом своего любимого командира. Не знал он, что солдаты наши в себе те тайные силы, которые издревле живут в каждом русском и пробуждаются в трудный для Отечества час. И тогда русские готовы бить противника, превосходящего числом. Числом, но не мужеством и не стойкостью, ибо вряд ли можно найти агрессоров и завоевателей, которые могли бы превосходить мужественный и стойкий народ в храбрости и готовности к самопожертвованию во имя Отечества.

       Недаром в первый приказ по Русской армии, отданный после вторжения Наполеона, Государственный секретарь Алексей Семёнович Шишков вписал такие пламенные строки:

       «Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам о их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая, победная кровь славян!..»

       Эта кровь текла в жилах генерала Николая Николаевича Раевского и его сыновей Александра и Николая, эта кровь текла в жилах генералов, офицеров и солдат его корпуса, и они сокрушили врага и одержали победу.

       Бой корпуса продолжался до позднего вечера. Маршал Даву так и не решился нанести в тот день контрудар и отложил его до утра.

        Несколько позднее, вспоминая тот бой, Николай Николаевич Раевский писал сестре своей жены Е.А. Константиновой:

        «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой, Александр, выказал себя молодцом, а Николай даже во время сильного огня шутил. Этому пуля порвала брюки; оба они повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную».

       Когда сгустились сумерки, Раевскому вручили пакет с приказом Багратиона вывести корпус из боя и, совершив марш к Новому Быхову, переправить его на восточный берег Днепра. Ночь помогла уйти незаметно от французов.

       Уже на восточном берегу, отправляясь на доклад к командующему армией, Раевский спросил у младшего сына:

       – Скажи мне, Николенька, страшно ли тебе было в бою?

       – Нисколечко, – ответил тот твёрдо.

       – Неужели? – удивился Раевский.

       – Конечно! – подтвердил сын. – Ведь я был рядом с тобой, – и, подумав, прибавил: – На нас ведь смотрел весь полк!

       – На нас смотрел весь корпус, – многозначительно поправил Александр. – И весь корпус пошел за нами в атаку.

       – На вас смотрела вся Россия! – сказал незаметно подошедший к ни м князь Багратион и поочередно обнял каждого.

 

 

       …3 августа 1812 года над русским городом Смоленском нависла смертельная опасность. В результате наступательных действий армии Багратиона и Барклая-де-Толли удалились от города по расходящимся направлениям, и Наполеон, воспользовавшись этим, решил ворваться в город.

       Ближе всех к Смоленску оказался в то время 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Николая Николаевича Раевского. Раевский быстро вернулся в предместья и стал готовиться к переправе на левую сторону Днепра, чтобы преградить путь французам. И тут к нему подъехал Беннигсен, состоявший в то время советником при штабе Барклая-де-Толли.

       Обрисовав обстановку в самых мрачных красках, Беннигсен стал убеждать Раевского воздержаться от решительных действий, не брать на противоположный берег артиллерии, чтобы не потерять её, да и не спешить с переправой войск.

      Барон уверял, что Раевский идёт на верную гибель, что ему не устоять против натиска французов и город защищать совершенно бессмысленно.

       Николай Николаевич Раевский писал впоследствии:

       «Сей совет несообразен был с тогдашним моим действительно безнадёжным положением. Надобно было воспользоваться всеми средствами, находившимися в моей власти, и я слишком чувствовал, что дело идёт не о сохранении нескольких орудий, но о спасении главных сил России, а может быть, и самой России. Я вполне чувствовал, что долг мой – скорее погибнуть со всем моим отрядом, нежели позволить неприятелю отрезать армии наши от всяких сообщений с Москвой».

       Николай Николаевич Раевский не послушал совета Беннигсена. Он поступил так, как велела ему совесть, как велел долг перед Отечеством. Он остановил врага и удерживал Смоленск до подхода к нему главных сил.

       А что было бы, если бы Беннигсен не советовал, а имел право приказать? На этот вопрос ответил сам Наполеон. Находясь в ссылке на острове св. Елены и размышляя над событиями той войны, он писал о Смоленской эпопее:

       «Пятнадцатитысячному русскому отряду, случайно находившемуся в Смоленске, выпала честь защищать этот город в продолжении суток, что дало Барклаю-де-Толли время прибыть на следующий день. Если бы французская армия успела врасплох овладеть Смоленском, то она переправилась бы там через Днепр и атаковала бы в тыл Русскую Армию, в то время разделённую и шедшую в беспорядке. Сего решительного удара совершить не удалось…»

       Не дал его совершить генерал Раевский, о котором Багратион сказал тогда:

       «Я обязан многим генералу Раевскому. Он, командуя корпусом, дрался храбро».

       А Денис Давыдов, в то время командовавший эскадроном Ахтырского гусарского полка, выразился более определённо:

       «…Гибель Раевского причинила бы взятие Смоленска и немедленно после сего истребление наших армий, – и добавил далее, что без этого великого дня не могло быть «ни Бородинского сражения, ни Тарутинской позиции, ни спасения России».

       Всё это отчётливо понимал Николай Николаевич Раевский и потому шёл навстречу численно превосходящему врагу, чтобы отстоять город, спасти армию и спасти Россию. И потому о Николае Николаевиче Раевском говорили, что он был в Смоленске щит – в Париже меч России.

       Наполеон же заметил, что этот генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы.

--
Николай Шахмагонов