Николай Шахмагонов. И осталась любовь. Рассказ.

Николай Шахмагонов

***РАССКАЗЫ О СОВЕТСКОЙ АРМИИ***

Рассказ

      Мы покидали Пятигорск в начале декабря.

     В канун отъезда Машук, седой, величавый и суровый, «надел шапку» – так говорят местные жители, когда тучи закрывают вершину горы, обещая ненастье. Однако утро на другой день выдалось мягким, тёплым и чем-то немного грустным. Ветер подул с юго-востока, с Каспия, туман повис над городом, стало зябко, пасмурно и неуютно. Но к полудню вырвалось из-за туч солнце, и сразу ожил, засверкал, зазвенел ручьями тихий и уютный курорт, словно приглашая остаться. Мне не хотелось уезжать, мой же товарищ повеселел, узнав, что рейс не отложен из-за погоды, а когда тяжёлый аэробус с удивительной лёгкостью оторвался от бетонной полосы аэропорта Минеральные Воды и стал стремительно набирать высоту, он сделался задумчивым, даже немножко грустным.

– Что с тобой, дружище? Или сердце осталось там? – спросил я, кивнув на иллюминатор, за которым уплывали под крыло, постепенно уменьшаясь в размерах, Машук, Бештау и Железная, а вдалеке всё отчётливее обозначались горы Большого Кавказского хребта и белоснежные клыки двуглавого красавца Эльбруса. Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, словно не понял вопроса. Он думал о чём-то своём и, очевидно, не сразу переключился на то, о чём я спрашивал. Наконец, прищурившись, ответил: – Да, ты угадал. Там осталась моя любовь. Только случилось это не теперь. Много лет прошло, много воды утекло, а я не знаю, правильно ли поступил тогда? Сам ведь погубил свою любовь. И осталась печаль, светлая печаль… Загадочное начало разговора заинтриговало, но я решил не торопить, боясь сбить приятеля с того удивительного настроя на откровение, который неожиданно посетил его. Лишь спросил: – Ты ведь, насколько я понял, здесь и раньше отдыхал? – Не однажды… – И был у тебя, конечно, курортный роман? Он покачал головой и ответил убеждённо, даже с некоторым раздражением: – Нет, то, что случилось со мной, курортным романом не назовешь… Нет, – ещё раз подтвердил он уже более мягко и задумчиво, – то далеко не курортный роман. Мы помолчали. Я не приставал с расспросами. Бесполезно спрашивать в таких случаях. Захочет человек – сам расскажет, ну а коли не захочет, так и просить бесполезно. Он заговорил неторопливо, доверительно: – Там, в санатории, ты мне поведал историю своей любви… Признаюсь, она не оставила меня равнодушным. И не только потому, что драматична, а ещё и оттого, что напомнила мне и мою трагедию, которая в чём-то перекликается с твоей. Это, пусть даже косвенное, напоминание о пережитом мною сравнительно недавно, пережитом остро и больно, заставило сжаться моё сердце. А он продолжал: – Если хочешь, расскажу… Откровенность за откровенность… – Расскажи, – тихо попросил я. – Да, именно в этом аэропорту я оставил свою любовь, – повторил он уже сказанную ранее фразу. – Здесь простились мы, печальные, но полные надежд на скорую встречу, после которой не будет разлук… – И встреча состоялась? – поинтересовался я. – Состоялась, но не принесла нам счастья… А началось всё здесь... Здесь она буквально сразила меня неожиданным признанием: «Извини, я должна была сказать тебе раньше, но не решилась… Мы с Серёжкой обманули тебя в мой приезд… Никакой он мне не брат…» Я не сразу понял, что она имела в виду, а когда сообразил, замер в оцепенении и машинально переспросил: «Но кто же?» «Ай, неужели не понимаешь?! – воскликнула она и поспешно пояснила: – Теперь никто… Я тебя люблю, только тебя. Ну Серёжку… Нет, я поняла, что не люблю, – и после небольшой паузы прибавила: – Я ему обо всём написала…» Сказала и, выскользнув из моих объятий, отстранилась, с тревогой глядя мне в лицо. Вот так… Никакой не брат. А я ведь до того момента считал её сестрой солдата роты, которой командовал, сестрой тихого, скромного и застенчивого рядового Савельева. Если бы знал правду, разве дал волю чувствам? Нет, ни за что… …Я затаил дыхание, боясь сбить приятеля с не иссякшего пока настроя на откровение, который редко посещает таких, как он, беззаботных и весёлых людей. Впрочем, подумалось мне, так ли уж он беззаботен и прост, каким с первого взгляда кажется? Быть может, за внешней весёлостью он скрывает от постороннего глаза какую-то свою неизъяснимую печаль, какие-то свои сокровенные мысли? Если печаль остра и неизлечима, тяжёл её груз, в особенности, когда не с кем его разделить. И вот он нашёл плечо, на которое можно переложить хотя бы небольшую часть непосильной ноши. Ведь и я тоже недавно сделал это, ведь и мне тогда стало легче от его участия, от искреннего и неподдельного внимания, от горячего сочувствия и несомненного интереса к моему рассказу. Ну что ж, он совершенно прав – откровенность за откровенность, доверие за доверие. Мой приятель справился с волнением и снова заговорил: – Впервые я увидел её весной. В тот день, завершив проверку караулов, возвращался в роту. На контрольно-пропускном пункте ко мне подошёл дежурный, коренастый сержант в аккуратно отутюженном обмундировании и красной повязкой на рукаве и доложил: «Товарищ старший лейтенант, к рядовому Савельеву приехала…», – он намеренно сделал паузу и обернулся к девушке, что стояла у входа в комнату посетителей… «Сестра… Да, да сестра», – поспешно подсказала она своим звонким, мелодичным голосом. Я взглянул на неё и почувствовал: что-то неладное случилось с моим сердцем. Оно сжалось на миг, заколотилось отчаянно, забилось, словно дикая птица в клетке, стремясь вырваться на свободу. Мой взгляд мгновенно охватил и запечатлел навсегда и светло-русые волосы под капюшоном лёгкой модной куртки, и бездонные глаза, цвета весеннего неба, покрытые пушистыми, чуть загнутыми вверх ресницами, и джинсы в обтяжку, под которыми угадывались стройные ноги. – Значит, сестра? – переспросил я, не отрывая от неё восхищённого взгляда. – А как ваше имя? – Светлана… Удивительно подходило к этой яркой, словно светящейся на ясном весеннем солнце, девушке такое прекрасное имя. До сих пор не могу забыть тот миг, когда впервые увидел её, ту встречу, которая подарила мне невиданную и не испытанную прежде вспышку радости. Светлана погостила у нас в тихом и глухом, затерянном в лесах гарнизоне несколько дней. Сестра и сестра. Мало ли кто приезжает навестить солдат – и родители, и братья, и сёстры... Навещают и знакомые девушки. Правда, место в гостинице можно выделить только родственникам. Потому и назвалась Светлана сестрой, тем более, по удивительному совпадению они с Сергеем оказались однофамильцами. Впрочем, фамилия в сельской местности распространённая. Я сам провёл детство у бабушки, где Савельевых было чуть ни полдеревни. Приехала Светлана в пятницу, а в субботу в клубе был вечер отдыха… Одним словом, танцы… Как обычно, я присутствовал на вечере, но не отдыхал – работал, ведь там были мои подчинённые, около сотни горячих голов, около сотни утомлённых за неделю нелёгкой солдатской службы молодых, задорных парней. Сергей со Светланой пришли на вечер, но не танцевали. Сидели и разговаривали в сторонке. Совсем не умел танцевать этот скромный, застенчивый юноша. Я даже удивился, насколько несхожи они со Светланой по темпераменту. Дерзкий язычок и весёлый нрав, искромётный характер – всё это я сразу отметил у Светланы. Словом, они сидели и разговаривали о чём-то в противоположном конце зала. Иногда Светлану приглашали на танцы товарищи Сергея. Она охотно выходила, танцевала, а затем снова возвращалась на прежнее место и садилась рядом с Савельевым. Я украдкой наблюдал за ней и подмечал, что тоже нахожусь в поле её зрения – нет-нет, да обжигали меня быстрые, как молния, взгляды. Вечер продолжался. И вдруг… Помнишь… «Музыка вновь слышна, встал пианист и танец назвал…» Правда, не пианист, а наш инструментальный ансамбль заиграл «Белый танец»… Ох как я любил, да, наверное, ты заметил, люблю и теперь этот вальс. Он всегда будоражил и будоражит меня, куда-то зовёт, манит куда-то, и сердце готово улететь из груди вслед за этим кружащим и чарующим вихрем… Так вот, когда заиграли «Белый танец», я встрепенулся. Мог ли надеяться? Не знаю, почему посмотрел на Светлану. Она перехватили мой взгляд, встала и… Помнишь слова: «…и на глазах у всех к вам я сейчас иду через зал…» Эти фразы летели из усилителей, а она шла, действительно шла ко мне необыкновенной, лёгкой, парящей походкой… Она шла и смотрела на меня… да как смотрела! Я встал, шагнул навстречу, и мы закружились в вальсе… У меня и сейчас перед глазами зал клуба и она, её глаза… И словно слышу: «…вихрем закружит белый танец, ох и услужит белый танец, если подружит белый танец нас…» Да… если бы ты знал, как хорошо было танцевать с нею, как хорошо! Я не мог оторваться от её лица, от её глаз. Мне казалось, что вот сейчас же, немедленно утону в них, и не будет мне спасения… А она тихонько подпевала: «может быть, этот вальс, нам предстоит запомнить навек…» Фраза получилось пророческой – запомнил, на всю жизнь запомнил я тот первый с нею вальс.., – голос его дрогнул: – А ведь и она запомнила тоже… В понедельник Светлана уехала, и я загрустил. Я ругал себя за то, что так и не подошёл после того вальса, не заговорил с нею, не спросил её адреса… Адрес, конечно, можно было попросить у рядового Савельева, но мне казалось, что это неловко как-то, ну и всё откладывал, да откладывал. А потом уж, когда время прошло, нелепо стало обращаться с подобной просьбой. Не думал и не гадал, что смогу когда-то её увидеть вновь, а ведь увидел – не прошло и полгода. И где, думаешь, увидел? Здесь, точнее, теперь уже не здесь, а там, – указал он жестом на иллюминатор., – в Пятигорске. Какая же это была удивительная встреча! Я приехал в санаторий жарким июльским днём. На термометре у входа в в корпус, в который меня поселили, было тридцать девять… Ветер и тот дышал зноем. Перед обедом я отправился пить воду под руководством своего соседа по комнате. Мы прошли по мягкому плавящемуся на солнце асфальту, свернули на тенистую аллейку, которая ведёт к выходу из санатория, поднялись по тротуару бювету. Там-то я и столкнулся лицом к лицу со Светланой. Бывают же такие встречи! Мы замерли как вкопанные, не обращая внимания на удивлённые взгляды отдыхающих, которым мы загораживали проход к источнику… Но я ничего не видел перед собой, кроме прекрасного милого, неотразимого источника моего счастья… Да… в те минуты понял, что она – моё счастье! «Неужели это вы? Как я рада!» – воскликнула она и смущенно замолчала, глядя на меня. И я признался с чувством, искреннее: «Как счастлив, что вижу вас!» Значит, было всё-таки минувшей весной там, в моём лесном гарнизоне, что-то такое, что зажгло наши сердца. Какие это были счастливые дни! Мы обошли и объехали всё, что только можно обойти и объехать на Кавказских Минеральных водах. Каждый вечер гуляли по знаменитому Пятигорскому парку со странным названием «Цветник». Нас встречали разноцветные фонарики вдоль аллеи, скамеечки в тенистых шатрах высокого кустарника, веселая и беззаботная публика. Подолгу стояли у поющего фонтана или поднимались наверх, к подножию Машука, мимо Лермонтовской галереи и грота Лермонтова туда, где навевала тихую и светлую грусть Эолова арфа… У нас было бесчисленное количество планов… Всё оборвала телеграмма. Я вылетел немедленно. Не стану описывать мой путь. Он, конечно, был невесел. В голове ералаш от фразы её последней и от сообщения о том, что она отправила Савельеву письмо, в котором рассказала о наших с ней отношениях. Что она рассказала? Вероятно, то, что не любит его, а любит меня? Каково такое читать солдату?! А мне каково знать всё это? Как я теперь, вернувшись в роту, посмотрю в глаза своему подчинённому. Вот какие мысли волновали меня… Самолёт – не поезд. Добрался я быстро. Уже вечером, не дождавшись следующего дня, отправился в роту. Вошёл в канцелярию и поразился тому, что все в сборе, несмотря на поздний час. Мой заместитель по политической части лейтенант Головлев поднялся навстречу, командиры взводов и старшина тоже встали. Головлев дрожащим от волнения голосом доложил: «Товарищ старший лейтенант, в роте происшествие. Пропал рядовой Савельев!» Несколько мгновений я стоял молча. Если бы ты знал, что пережил! Пропажа любого солдата – событие более чем трагическое, но Савельев… Я, конечно, сразу подумал о письме, которое отправила ему Светлана. Но не её винил в том, а себя… Справившись с собой, сухо спросил: «Как, при каких обстоятельствах это случилось?» Головлёв ответил: «Позавчера вечером случилось! Вчера рано утром я отправил вам телеграмму» Мы были с замполитом на «ты», но при подчинённых отношения оставались официальными. Я потребовал: «Доложите о принятых мерах по розыску!» Мой тон был таковым, словно в канцелярии роты все были виновниками происшествия. А ведь считал таковым виновником только себя. Лейтенант Головлёв докладывал о поисках, которые велись всю минувшую ночь и весь день, вплоть до отбоя. Я выслушал молча, собираясь с мыслями перед принятием решения. Затем коротко распорядился: «Ещё раз прочесать лес в районе первого и второго постов. Затем внимательно осмотреть мелколесье за ручьём… Это первое. И второе, выясните, не получал ли Савельев каких-то писем из дому или от девушки, которые могли бы взволновать его? И ещё, расспросите товарищей по взводу, каким было его настроение в тот день, как вёл себя, что говорил… Если кто-то что-то знает, немедленно ко мне…. В любое время суток – сюда ли, в гостиницу ли…» Тяжёлой была для меня следующая ночь… Лишь под утро забылся я тревожным сном. Что это был за сон!.. Я вдруг ощутил плавное движение легкового автомобиля, даже его центробежную силу, которая толкнула меня на повороте к Светлане. Она была в подвенечном платье, особенно прекрасная и счастливая. Я проснулся. Да, это был всего лишь сон, необыкновенный по остроте и силе ощущений. Сердце колотилось так, словно я стремительно, на оном дыхании, преодолел крутой подъём. За окном бежали рваные серые и угрюмые облака, застилавшие всё небо, за окном занимался день, в который надо было вступать… Я вышел на улицу. Моросил по-осеннему надоедливый и холодный дождь. Лето в нашей полосе кончается рано, и уже в августе, подчас, ощущаешь настойчивое и сильное дыхание осени. Я кутался в плащ-накидку, и тревожные мысли о предстоящих поисках рядового Савельева не выходили из головы. Несмотря на ненастье, я вывел роту на прочёсывание леса, указал каждому взводу квадрат поиска. Спустя полчаса ко мне подбежал связной командира первого взвода и доложил, что неподалёку от лесного озера найдены пилотка и ремень рядового Савельева… Я поспешил туда. На лесной поляне солдаты раскапывали малыми сапёрными лопатками наскоро засыпанную яму. В нос ударил сладковатый запах гниения. Можешь представить себе, каково мне было в те минуты… Из оцепенения вывел голос командира взвода: «Кто-то закопал лося… Молодой лось, лосёнок», – уточнил он, указывая на яму. У меня отлегло от сердца. Неподалёку от ямы нашли стрелянную ружейную гильзу и финский нож со следами крови на лезвии. Я приказ всё это отправить в канцелярию роты. Надо было передать в милицию для экспертизы. Поиски солдата были продолжены, но не принесли никаких результатов. Лишь на заброшенной, частично заросшей лесой дороге нашли следы автомобиля и место его стоянки. Я выставил посты охраны до прибытия милиции. Нужны были следователи-криминалисты, чтобы определить, насколько всё это может быть связано с исчезновением солдата. В роту вернулись к обеду. И тут меня ждала новость. Почтальон протянул письмо, адресованное Савельеву. Посмотрел на конверт – письмо было от Светланы. – Неужели то самое? – спросил я, прервав приятеля. Он кивнул и продолжил рассказ: – Возможно… Даже наверняка это было именно то письмо, судя по времени его доставки. Успокоило ли оно меня? Отчасти. По крайней мере, можно было надеяться, что Савельев так и не успел прочесть признания Светланы. Но разве от этого могло быть легче? Его-то самого мы пока так и не нашли. И ничего не было известно о его судьбе вот уже несколько суток. На обед не пошёл. Есть не хотелось. Сидел в канцелярии роты и, представь, в те минуты ни о чём не думал, не мог думать – устал от постоянных мыслей и переживаний. И вдруг телефонный звонок. Я взял трубку и услышал: «Мне нужно поговорить с командиром роты». Ответил, что я у телефона. «Вас беспокоит главный врач сельской больницы, – он назвал населённый пункт, расположенный километрах в двадцати от нашего гарнизона, да к тому же в другом районе. – У нас находится ваш солдат, рядовой Савельев. Он только что пришёл в сознание и сразу сообщил, кто он и откуда. Ну и попросил срочно позвонить вам». Я немедленно выехал в больницу. Савельев лежал в просторной палате, в которой всё сияло чистотой и белизной. Грудь была забинтована, бинты виднелись из-под одеяла. Рядом с койкой стояла капельница, на тумбочке лежали какие-то медикаменты. Он встретил меня тёплой, приветливой улыбкой. Тихо спросил: «Товарищ старший лейтенант, вы же в отпуске?!. Это я всех переполошил? Извините меня, пожалуйста. Я не виноват». И тут он, не спеша, осторожно, – говорить ещё было трудно, – рассказал, что с ним произошло. Как-то, возвращаясь в роту после выставления на блок-пост караульной собаки, он нашёл в лесу лосёнка, совсем ещё слабого. Лосёнок был без матери, которую, видимо, подстрелили браконьеры. Савельев стал подкармливать выхаживать своего четвероногого питомца, но в тот вечер он его не встретил, а увидев следы браконьеров, сразу понял, что лосёнок спасался от погони. Поспешил по следу, забыв об осторожности, и оказался довольно далеко от охраняемого объекта. А вот осторожность надо было соблюдать, ведь браконьеры – не люди или во всяком случае – недочеловеки. Неожиданно впереди услышал выстрел. Он туда. На поляне увидел браконьеров. Один из них склонился над лежавшим на земле лосёнком, примеряясь, чтобы добить его финкой. Савельев решительно бросился на браконьера. Тот повалился на землю, но тут же вскочил, и последнее, что запомнилось Савельеву, – это взмах руки и стальной блеск лезвия. И темнота... Рана оказалась опасной. Рассказ Савельева взволновал меня. Одно оставалось непонятным, как он попал в больницу. Уже потом главный врач рассказал, что солдата фактически «подкинули». Неизвестные, закутанные в плащи люди в головных уборах, низко надвинутых почти на глаза, вызвали на крылечко больницы дежурную медсестру и указали на истекающего кровью солдата, которого заранее положили на лавку, а сами тут же скрылись в темноте непроглядной дождливой ночи. Вскоре медсестра услышала звук отъезжающей машины. Забегая вперёд, замечу: впоследствии преступников этих задержали и судили. В палате Савельева я пробыл недолго. Ему ещё предстояла беседа со следователем районной прокуратуры. Когда собирался уходить, он, задержав меня, проговорил: «Товарищ старший лейтенант, вот лежу и думаю… Я ведь однажды обманул вас… Помните, сказал, что ко мне приезжала сестра? А она ведь не сестра, а невеста. Я её очень люблю. Мы поженимся, как только отслужу срочную». Меня обожгли эти слова, хотя я всё уже знал. Что сказать в ответ, я не знал. Савельев же продолжал: «Я попросил врача сообщить её телеграммой, что лежу здесь… Если приедет, помогите, пожалуйста, добраться сюда… Если не трудно? – он просительно посмотрел на меня и прибавил к сказанному: – Боюсь, сама не найдёт…» Конечно же, пообещал солдату доставить её в больницу, что, собственно, наверное, необходимо было сделать, в связи с известными уже тебе обстоятельствами. – И она приехала? – снова не выдержав, спросил я, когда мой приятель сделал довольно продолжительную паузу. – Через пару дней встретил её на вокзале. Тяжёлой для меня была та встреча. Однако, как и обещал Савельеву, проводил к нему в больницу Светлану. По дороге рассказал обо всём, что произошло. Больше не говорил ни о чём, ведь за рулём был солдат-шофёр. Можешь себе представить моё состояние. Чувствовал себя совершенно опустошённым и подавленным. Она что-то хотела сказать, порывисто дотронулась до моего плеча, но я указал глазами на водителя. Она откинулась на спинку заднего сиденья. Мне словно бы передавалось её возбуждённо состояние, граничащее с отчаянием. Было совершенно ясно, что, выйдя из палаты Савельева, она будет далека от меня. Не могла же она после всего того, что произошло, думать и чувствовать так, как думала и чувствовала там, на Северном Кавказе, в дни беззаботного отдыха. Я протянул ей письмо, сказав: «Он не успел его прочитать, оно пришло, когда уже был в больнице. Не надо касаться этой темы…» «Так он не прочитал? Он ничего не знает! – воскликнула она. – Хорошо, а то я волновалась, думая, что из-за моего письма что-то с собой сделал… Ну что ж, тогда совсем другое дело…» Она не договорила, но, представь, у меня затеплилась надежда. На что надежда? На что я мог надеяться? Наконец, машина остановилась у приземистого одноэтажного здания больницы. Когда мы поднялись на то самое крылечко, на которое бандиты подбросили Савельева, я сказал Светлане: «Знаешь что, иди одна. Я не могу появиться у него в палате рядом с тобой». Сколько ждал, не помню. Мне казалось, прошла вечность, но солдат-шофёр воскликнул: «Уже идёт. Так быстро?!» Светлана кинулась ко мне, приникла к моему плечу, заговорила, едва сдерживая слёзы: «Как мне тяжело, боже, как мне тяжело.., – и вдруг решительно и твёрдо заявила: – Нет… Я люблю только тебя, только тебя одного!.. С того самого момента, как увидела тебя, с того самого вальса, который нам суждено запомнить навек люблю только тебя. Я… не люблю Сергея!..» Я в растерянности молчал, а она продолжала: – Там, в Пятигорске, ты говорил, что хочешь забрать меня к себе, в свой лес… Так забирай. Я готова. Я больше не могу без тебя!» Мне хотелось обнять её, прижать к себе и нести, нести… к счастью… Но перед глазами, когда думал так, тут же возникал Савельев, и я словно бы слышал его слова: «Она моя невеста, я очень её люблю!..» «Что ты молчишь? – говорила Светлана. – Ты слышишь меня… Я не могу так больше, – и совсем тихо. – Я же не люблю его, понимаешь, не люблю, ну что же, что я могу с собой поделать, – и она разрыдалась на моём плече, шепча сквозь рыдания: – Ну, скажи? Ты заберёшь меня?» «Нет, это невозможно, – сухо и отчуждённо ответил ей. – Ведь я командир, а командир солдату… ну, как отец. Разве отец может так поступить!?» После паузы приятель повернулся ко мне и спросил: – Ну, разве ж я мог поступить иначе? Нет, не мог. Ведь рядовой Савельев доверил мне самое сокровенное – свои чувства. Он попросил встретить девушку, которую искренне считал своей невестой… Что оставалось делать? Открыв дверцу машины, сказал: «Садись. Отвезём тебя на вокзал!» Всю дорогу мы молчали. Кому из нас было тяжелее? Наверное, всё-таки мне. Ведь у неё выбора не было, не в её силах она была что-то изменить и решить. Оставалось лишь покориться обстоятельствам. А мне? Стоило мне только повернуться и сказать, что я не прав, что она никуда не поедет и навсегда останется со мной, и она бы осталась. Но я не сказал. Я не мог сказать этого… Мы успели к ближайшему проходящему поезду. Я купил билет, проводил её до вагона. Взгляд её был уже жёстким и суровым. Ни слова не сказала она мне на прощанье. …Мой приятель замолчал, завершив рассказ, когда аэробус заложил вираж, нацеливаясь на посадочную полосу столичного аэропорта. – Скажи, – спросил я, – она осталась с Савельевым? – В том-то и дело, что не осталась, – резко ответил он. – Но для меня главным было, что не я стал причиной их разрыва, – и прибавил: – Во всяком случае, в его глазах… Мы ещё помолчали, а когда самолёт коснулся бетонки, он вдруг с болью в голосе спросил: – Скажи, прав ли я был тогда? Я ответил: – Не знаю! Рассказ написан в начале восьмидесятых… Первая публикация была в газете Московского военного округа «Красный воин», причём, с приключениями, по итогам которых я написал рассказ «Татьяна», затем рассказ вышел в сборнике «Поиск – 86» (Воениздат, 1986 г.), а в 1987 году в «Библиотечке журнала «Советский воин».