Николай Шахмагонов. Возрождение гвардии. Офицерский роман. Глава первая

Николай Шахмагонов

 

ВОЗРОЖДЕНИЕ ГВАРДИИ

Роман

«Хочешь мира – готовься к войне».

Корнелий Непот (94-24 гг. до н. э.):

Глава первая

Срочный вызов в Москву

На протяжении всего довольно продолжительного перелёта Олег Николаевич Урусов читал интересную книгу, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Вызов в Москву был внезапным – первым за почти что два десятилетия его службы вдали от столицы. Урусов уже собирался увольняться в запас – выслужил почти все установленные для полковника сроки, и вдруг этот странный приказ прибыть в столицу к высокому начальству. И прибыть немедленно.

 Пока собирался, пока получал предписание, думал о том, зачем же это понадобился, да ещё столь срочно? В штабе округа никто ничего сказать по этому поводу не мог.

       Причины же для тревоги были, поскольку отправили его в своё время из гарнизона, что близ Москвы, в дальнюю даль, в незаменяемый, как тогда называли, район не просто так. Те, кто спешно удалял его из столицы суровой осенью девяносто третьего, тем самым по существу спасали его от вполне вероятной расправы победившей клики ельциноидов.

       «Неужели это связано с теми давними событиями?» – мелькнула мысль, хотя Урусов тут же и прогнал её, поскольку прошло слишком много времени.

       Впрочем, знал он и о том, что многие участники событий октября 1993 года до сих пор связаны обязательствами хранить правду о них, полную правду.

         Собственно, его правда была опасна теперь, скорее всего, лично ему и никому другому. Это он в начале октября, когда чаша весов замерла на нулевой отметке, готовая склониться в одну из сторон, когда уже были подняты части и соединения для разгрома тех, кто забаррикадировался в здании на набережной, по обезьяньи наименованном «белым домом», он, оставаясь за командира полка, находившегося в отпуске, поднял полк по боевой тревоге.

       Он решил вести его в столицу на помощь народным депутатам, взывавшим о поддержке.

       Батальоны и другие подразделения едва успели выйти в район сбора, когда примчался из отпуска командир полка и, отменив решение Урусова, вернул их в казармы.

       Казалось бы, инцидент исчерпан, но ведь шила в мешке не утаишь. Командир полка понимал, что о подъёме по тревоге будет доложено. Дивизию, в состав которой входил полк, не трогали, поскольку было достаточно соединений и частей, которые дислоцировались гораздо ближе к столице.

        Урусов же вывел полки в район сбора. Для чего? Собственно, он и не скрывал этого.

       Объяснения с командиром полка, а затем с командиром дивизии были краткими. Генерал говорил на повышенных тонах:

       – Ты с ума сошёл! Провокаторы только и ждут, чтобы мы вцепились друг в друга. Ты решил противодействовать войскам, которые уже вошли в Москву? Ты хотел, чтобы наши солдаты убивали солдат другой дивизии, а солдаты той дивизии убивали наших солдат?

       – Я считал долгом выполнить свою клятву, которая, как помните, называется Военной присягой! – и Урусов прочитал, выделяя слова «советский», «советскому»: – «Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины Союза Советских Социалистических республик и как воин Вооружённых Сил я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинство и честью», не щадя своей крови и самой жизни… Если же я нарушу эту торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа».

       – Я отлично помню эти слова, – со вздохом резюмировал комдив. – Об этой клятве нужно было вспоминать в августе девяносто первого. А теперь у нас нет Советского правительства. Но у нас есть люди, мальчишки в серых шинелях, которые призваны защищать Россию. Нам их доверили их родители. А мы этих мальчишек в мясорубку против таких же как они?!

        Урусов понимал, что командир дивизии прав, но прав, как тогда ему казалось, лишь отчасти. Ведь если считать преступным выступление народных депутатов против «законно избранного» П-резидента, то преступен и роспуск П-резидентом законно избранного Совета народных депутатов. Так что же получалось? Поскольку защита Совета Народных Депутатов может вызвать кровопролитие, надо отдать победу тёмным силами зла, безусловно, управляемым Западом.

       Командиру дивизии было не до того, чтобы вдаваться в долгие размышления. Он принял решение, возможно, единственное верное в тот момент:

        – Немедленно в отпуск!

        – Но я же его отгулял…

        – Пишите рапорт по семейным обстоятельствам на десять суток и… потом в госпиталь. За десять суток решите, в какой и по какому поводу. И что б ноги в дивизии не было. Попробую всё как-то уладить.

        И когда Урусов уже встал, чтобы выйти из кабинета, прибавил более мягким тоном:

        – Думаю, что целесообразно вас где-то спрятать.

        – Спрятать? – удивился Урусов. – Как это?

        – Отправить подальше от Москвы. В другой округ.

        – Ну что ж, если надо, значит поеду.

        С этой новостью Урусов пришёл домой. С мыслями о будущем переводе он провёл десять суток в отпуске и несколько недель в госпитале. Что происходило в дивизии, он так и не узнал, потому что предписание комдив прислал ему домой с офицером штаба. Там указывалось, что он направляется в распоряжение командующего Забайкальским военным округом.

       Так окончилась его служба близ столицы. Собственно, довелось ему послужить и в самой Москве, в мотострелковой бригаде, которая дислоцировалась в город. Он успел получить квартиру, а потом был переведён с повышением в не очень отдалённый гарнизон.

       Жена, правда, ехать туда отказалась, а потому он жил в офицерском общежитии, хотя был заместителем командира полка.

       Ну а уж в Забайкалье ехать жене он даже не предлагал. Отчасти, он понимал её – помотались они по гарнизонам, а когда оказались, наконец, в столице, он сам и лишил семью возможности жить там.

       Урусов не считал себя виноватым. Осталась с тех пор уверенность, что обязан был принять хотя бы какие-то меры для защиты справедливости, во всяком случае, там, где полагал справедливость. Однако, жена сразу заявила, что он должен был подумать о семье, прежде чем принимать рискованные решения, которые могли всем дорого стоить.

       Старший сын встал на сторону матери. Он готовился к поступлению в МГИМО, и ему совсем не хотелось уезжать в глушь. Правда младший заявил твёрдо, что поедет с отцом. Урусов напомнил ему – не за горами поступление в суворовское военное училище, о котором тот мечтал с ранних лет. Сын заявил, что будет поступать в Уссурийское. Из Москвы ведь кажется, что от Читы до Уссурийска рукой подать. Впрочем, совсем не обязательно Урусов мог оказаться в Чите – военный округ велик.

       Едва уговорил сына поступать в Калининское СВУ, как и решено было прежде.

       И вот теперь младший сын служил в Московском высшем общевойсковом командном училище, которое и окончил в своё время, а старший… Старший где-то работал по линии МИДа, причём не очень успешно. В своих неудачах он считал повинным отца.

       Выйдя в зал аэропорта Домодедово, Урусов достал мобильный телефон и задумался. Кому звонить? Старшему сыну? Нет, ему звонить не хотелось. У того уж давно семья. Правда, живут они вместе с матерью в той квартире, которую Урусов безоговорочно оставил им, покидая столицу. Младшему? Младший сын получил квартиру близ училища на улице Головачёва.

       «А может отправиться в гостиницу? В ту, что не успели загнать смердяковцы?»

        Бывшего министра обороны он иначе, как смердяковым не называл.

       Позвонил младшему сыну. Давненько не видел его. Сын первое время частенько приезжал на каникулы к нему в Забайкалье, но времена менялись, менялись возможности, и вскоре не по карману стали такие поездки.

       Сын ответил радостно. Забросал вопросами: где он и откуда звонит? А узнав, что из аэропорта, пожурил, что не дал телеграмму, чтобы встретил. Посоветовал ехать на аэроэкспрессе до Павелецкой, а затем уже до ближайшей к училищу станции на метро. Там и обещал ждать у входа.

       Урусов посмотрел на часы. В Министерство обороны он в любом случае не успевал. Сказал сыну:

        – Встречай! Еду к тебе…

        Двадцать лет… Без малого двадцать лет не был он в Москве. В Забайкалье его назначили на равную должность – заместителя командира полка. Он понял, что на должности этой ему сидеть не пересидеть. И не ошибся. О продвижении нужно было забыть. Что ж, он знал подобные примеры.

       Сидел спокойно. Как всегда старательно делал своё дело. Сколько лет прошло! И вдруг, в тот период, когда Министром обороны был Сергей Борисович Иванов, сделали-таки Урусова командиром полка. Отлегло от души – забыто всё…

       Слышал, что уже собирались писать представление на повышение, в штаб округа на генеральскую должность, но вдруг новый министр ворвался в жизнь армии с новыми бесчеловечными драконовскими методами. С ненавистью к генералам и офицерам. А ещё через некоторое время дивизии стали переформировывать в бригады. Кого-то из комдивов выдвигали, да выдвигать было некуда, поскольку в вышестоящих штабах шли сокращения, да и мало того, округа укрупняли… Где должностей взять? Пошли повальные увольнения в запас.

        Неожиданно Урусова назначили заместителем командиром бригады.

        Командующий армией даже на беседу по этому поводу приглашал. Поговорили по душам, хорошо поговорили. И объяснил командующий, что командира бригады прислали из Москвы. Молодого, неопытного. Попросил наладить дело в бригаде. Каждое переформирование отражается на дисциплине и боевой готовности. А тут ведь опыт-то какой!

        Стал налаживать дело, сделал бригаду игрушкой… А тут вдруг внезапные учения, а командир бригады – в госпиталь. Заранее. Словно знал. Мало ли что.

        Но на учениях бригада проявила себя превосходно. Похвалили на разборе, в пример поставили, а вскоре московский залётный командир ушёл на повышение, и Урусов на полном основании  занял его место.

       И вдруг этот внезапный вызов.

       «Нет, на то, что дела давно минувших лет вспомнили, совсем не похоже. Но тогда что же? Или где-то что-то на границах назревает?»

       Так размышлял Урусов, сидя в вагоне аэроэкспресса, мчавшегося к Павелецкому вокзалу.

       «Но тогда почему же ни в первую, ни во вторую чеченские кампании не трогали? Ведь за плечами опыт Афганистана?! Видно, слишком свежо было в памяти тогда происшедшее в октябре девяносто третьего. А теперь? Теперь уже, небось, и не осталось во властных структурах тех, кто хотел бы свести счёты….»

       Сын встретил у метро. Урусов издалека увидел его стройного, подтянутого, в ладно сидевшей на нём форме с погонами подполковника.

       – Ну, почти догнал отца! – воскликнул Урусов, обнимая сына. – Молодец, что не стесняешься в военной форме ходить! Молодец!

      – Не то, что не стесняюсь. Люблю форму! Я ж как и ты, суворовец и кремлёвец!

       – Рад, рад за тебя, товарищ подполковник! Скоро отца обгонишь!

       – Ну, теперь с этим сложно. Сократили многие должностные категории, очень многие. Догнать бы и то хорошо!

       – Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом! Хотя, конечно, мои мечты мечтами и остались… Ну, вези, вези меня в родные пенаты. Училище то покажешь? Страсть как соскучился.

       Сын нахмурился:

       – Знаешь, пока и показывать нечего. Всё в запустении. Да, да, всё в запустении. В этом году выпускаем чуть более шестидесяти человек, а в будущем и вовсе около тридцати. Курсантам учиться некогда. То уборка территории, то караул и внутренний наряд.

        – Да что ты говоришь?!

        – Увы, увы. Бывший министр всё готовил к продаже, вот и сокращал, что мог. Но… Не горюй. Шойгу оценил училище. В этот году набираем свыше трёхсот человек – полнокровный курс. А пока. Представь себе курьёз. На парад девятого мая не можем даже одной коробки выставить. Прислали к нам сто пятьдесят человек из Новосибирского училища. Они так сказать, кремлёвцев будут обозначать! А ведь в твоё время два батальона ходило на парад…

       – Два батальона ходили всегда, а бывало, даже три выставляли. Так-то. Ну что ж, просто пройдём по территории, воздухом хочу подышать кремлёвским.

       – Это можно. Ну а так, что ещё могу сказать. Обещают вывести училище из подчинения центра научного, вернуть Боевое Знамя, которое в чулане сейчас пылится. Технику прислать, а то сейчас всего несколько разбитых броников осталось. Слава Богу, не успел этот урод окончательно добить училище, и продать Ногинский учебный центр. Там ведь у нас всё по последнему слову оборудовано было. Восстановим.

       – Да, сколько ж мы не виделись? А, скажи! – проговорил Урусов-старший.

       – Это ты упрямился. Не хотел приезжать. Ну а мне после известных решений и возможности не было. Мы здесь в училище за десятерых пахали. Кого выгнали, кто сам ушёл. Служить-то невозможно было. Ущерб нанесён колоссальный. Я ведь иногда задумываюсь, а если вот так же точно как училище его команда чёрных амазонок разгромила и всё остальное? Страшно делается! Непонятно почему не хотят усмотреть в его действиях самый натуральный шпионаж в пользу иностранных государств.

       Они подъехали к дому на улице Головачёва.

       Сын предложил подняться в квартиру, поздороваться с невесткой, с внуками, которых ведь и не видел ни разу. Ну а потом уж отправиться в училище.

        Урусов вглядывался вдаль. Где-то за забором кипела жизнь училища, хотя, наверное, теперь и не скажешь, что «кипела». Кипеть-то некому – курсантов раз-два и обчёлся.

       …Вечером, после ужина Урусов неожиданно спросил сына:

        – Скажи, у тебя есть книга Лажечникова? А если точнее, не взял ли ты её с той квартиры, от матери. Помнится, ты читал её с удовольствием.

       – Взял, конечно, взял. Мне много книг досталось из той нашей библиотеки. Брат не очень классикой интересовался. Он всё больше по части дипломатии.

       – Ну, так принеси, пожалуйста. Хочу кое-что прочесть. По аналогии, пришедшей на ум.

        Сын встал и вышел в другую комнату. Урусов прислушался к разговору в детской. Внуки расспрашивали свою маму о нём, о том, почему такой славный дедушка не появлялся у них раньше.

        Вот и книга. Сын положил её на стол перед Урусовым. Это были «Походные записки русского офицера», принадлежавшие Ивану Ивановичу Лажечникову, участнику Отечественной войны 1812 года.

        Урусов полистал книгу, нашёл нужное место и стал читать:

        – «Это ли столица белокаменная? – спрашивал я себя со вздохом, подъезжая к Москве. – Где златые купола церквей, венчавшие столицу городов русских? Где высокие палаты, украшение, гордость её? Один Иван Великий печально возносится над обширной грудой развалин, только одинокие колокольни и дома с мрачным клеймом пожаров кое-где показываются. Быстро промчалась буря разрушения под стенами Московскими, но глубоки следы, ею оставленные! Подъезжаю к Таганской заставе… Здесь стоят стены без кровель и церкви обезглавленные; там возносятся одинокие трубы; тут лежат одни пепелища домов, ещё дымящиеся и наполняющие улицы тяжёлым смрадом: везде следы опустошения, везде памятники злодеяний врагов и предметы к оживлению мщения нашего! Ужасно воет ветер, пролетая сквозь окна и двери опустошённых домов, или стонет совою, шевеля железные листы, отрывки кровель. Вокруг мрак и тишина могил!..»

       Урусов сделал паузу, и сын, воспользовавшись ею, спросил:

       – Не улавливаю… К чему это ты? Москва стоит! Да ещё как строится! Небоскрёбы, небоскрёбы… А дороги, а мосты, а развязки… Ты не узнаешь Москвы.

       – Я же сказал. Прочитал, чтобы провести аналогию. Мысленно замени Москву – на армию, а разрушителей Москвы французов на разрушителей армии смердяковцев. Это ли наша непобедимая и легендарная? Где славные гвардейские соединения, где непревзойдённые в мире военно-учебные заведения? Одно белое здание генштаба возвышается над разорённым воинством. А тут, смотри… Как похоже! Быстро буря промчалась… Разве не так? Сколько натворила эта вражья свора, что наделала? Да ты сам только что говорил, что выпускаться будет не три сотни человек, а шестьдесят, а на будущий год и того меньше? Разве не глубоки следы преступной деятельности этой клики? Мы не будем уточнять, что натворили эти враги Державы нашей. Что повторять?! Достаточно прочитать написанное Лажечниковым и перевести на армию нашу непобедимую и легендарною.

       – Я верю в возрождение! – твёрдо сказал сын.

       – И я верю! И всё, что в моих силах, сделаю для возрождения.

       – Думаю, что тебе ещё предстоит поработать. Ещё как предстоит. Не зря же вызвали с такой срочностью. Не открою тебе большого секрета, если скажу, что новый министр стремится найти опору в старых, проверенных кадрах, а таковых, как ты знаешь, не так уж много. Слышал, слышал, что ты отличился на недавних учениях. Это, знаешь, ли визитная карточка.

       – Я и раньше лицом в грязь не ударял, но обо мне словно забыли. Никто не замечал, – со вздохом заметил Урусов.

       – Время такое было. Всё падало в тартарары. Замедлялось падения при Родионове, при Иванове, но лишь замедлялось, потому что даже эти глубоко уважаемые и порядочные люди не могли по объективным причинам что-то серьёзно переменить. Не могли, пока не настало время. Знаешь, есть другая любопытная аналогия. В канун революционного семнадцатого Распутин предрёк гибель гвардии, когда гвардейцы истязали его перед жестоким убийством. Предрёк её забвение на двадцать пять лет! Вспомним, когда возродилась гвардия? В сорок первом, как раз через предречённое количество лет. Ну а теперь? Скажем так, на рубеже восьмидесятых и девяностых гвардия наша формально перестала существовать. Ну а смердяковщина окончательно расправилась с нею. И что же… через двадцать с лишним лет началось возрождение! Началось, началось, – остановил он возражения отца. – Трудное это будет возрождение, очень трудное. Но оно произойдёт. Вот увидишь! И от нас оно пойдёт – от кремлёвцев. Ты мне кажется пересказал слова одного твоего начальника, которому представлялся по случаю первого своего назначения? Кремлёвцы все со знаком качества!

       – Было такое. Было. Да, нелегко, наверное, и училище будет восстанавливать. Помнится, только на кафедре тактики было несколько циклов, а преподавателей – несколько десятков. А сейчас? Сколько сейчас преподавателей?

       – Осталось шесть человек. Но не только это плохо. Категории должностные снизили. Вот что неправильно. У нас-то ведь как было: преподаватель – подполковник, начальник кафедры – полковник. Потом и начальники циклов полковниками стали. Это позволяло закрепить профессорско-преподавательский состав. Люди спокойно служили, зная, что папаху получат обязательно. А теперь? Искать будут, куда бы перевестись, чтобы получить папаху. Но и не это, или не только это большой минус. Много и других минусов. Где сейчас удастся сразу найти такое количество преподавателей, чтобы обеспечить двенадцать взводов, которые собираются набрать на первый курс? Вот уже необходимо двенадцать преподавателей тактики, если делать всё так, как было. Ведь преподаватель тактики, как второй командир взвода, старший, опытный… Помнишь ведь?

       – Да, это я помню отлично! – сказал Урусов.

       – Но ведь это только тактика! А другие предметы? Ну хорошо, со всякими там точными науками ещё можно справиться, но ведь тактика или огневика, или специалиста по боевой технике сразу не подготовишь. Тут знаний мало, тут педагогическое мастерство или хотя бы элементарные навыки необходимы.

       – Ну а если возвратить тех, кто ушёл в запас?

       Сын вздохнул, ответил не сразу:

       – Кого-то, может, и удастся вернуть. Но кто-то обижен, а кто-то нашёл себе работу полегче, чем в училище, где тактики днюют и ночуют в Ногинском учебном центре. Самые толковые, конечно же, востребованы на гражданке. И всё же этот вариант не сбрасывается со счёта. Знаешь, тут как-то праздновали юбилей выпуска одного, твоего, кстати выпуска. Меня твои друзья-однокашник увидели и затащили в зал. Поразил меня один тост. Поднялся молодой генерал. Грудь в орденах. И в Афгане побывал, и в Чечне. И вот он сказал, обращаясь к Вадиму Александровичу Бабайцеву, который вёл в их взводе тактику. С благодарностью обратился. Прямо сказал, что жив благодаря его науке. Жив остался, потому что получил высочайшую подготовку по тактике, получил знания, которые очень и очень пригодились в горячих точках.

       – Ну что ж, на сём пока прервёмся. Думаю, ещё будет время поговорить. У меня, как представляется, завтра нелёгкий день.

      

       (Продолжение следует).

 

 

 

 

  

 

     

     

 

      

 

 

     

--
Николай Шахмагонов