Сталинградский медсанбат

Сталинградский медсанбат

Главы из книги "Золотой скальпель"

 

       Однажды ночью, выйдя из палатки после операции подышать свежим воздухом, Гулякин поразился, увидев вдали, на юго-востоке, багровое зарево в полнеба.

       Подошёл военврач Саша Воронцов, тихо сказал:

       – Сталинград горит. Нефть, наверно. Далеко забрался фашист. Долго гнать придётся его, ох долго… ну да ничего, прогоним.

       – Да, в городе сейчас тяжело, очень тяжело, – кивнув на зарево, сказал Гулякин. – Жестокие бои в городе. Как там медсанбаты работают? Разве что сразу раненых за Волгу эвакуируют?

       Подошли Фатин и Кириченко, включились в разговор.

       – Наша дивизия хоть и не в самом Сталинграде, но тоже, можно сказать, за город сражается, – заметил комбат Кириченко. – И мы, медики, свой вклад вносим. Вон сколько бойцов в строй вернули. А за одного битого, как говорят, двух небитых дают. Вот так-то! Сами знаете, как нужны на передовой опытные, обстрелянные воины. Дивизия для того и ведёт мобильную оборону и покоя врагу не даёт, чтобы ни одного солдата фашисты не могли отсюда в Сталинград перебросить.

       – Кстати, вы читали обращение ветеранов обороны Царицына тысяча девятьсот восемнадцатого – девятнадцатого годов? – спросил Фатин, протягивая газету.

       – Я с утра не отходил от операционного стола, – ответил Гулякин, с интересом рассматривая газету, которую взял из рук Фатина.

      – И я скальпель из рук не выпускал, – добавил военврач Воронцов. – А что за обращение?

      – Призывают ветераны так сражаться за Сталинград, как они за Царицын дрались. Чтоб слава о защитниках волжской твердыни в веках жила!

       – Нас это тоже касается, – сказал Кириченко, – Тебе, Миша, с завтрашнего дня предстоит поработать в сто девятом гвардейском стрелковом полку. Нужно помочь организовать работу полкового медицинского пункта. Народ там молодой, опыта маловато.

       – Намечается что-то серьёзное?

       – Очень может быть. Узнаешь об этом на совещании в штабе полка. Завтра в восемнадцать ноль-ноль нужно быть там

       Штаб полка размещался в хуторе Колоцком, в просторном блиндаже.

        Пожалуй, со времени переформирования бригады не видел Михаил многих своих товарищей, да и командование полка – тоже. В блиндаже собрались комбаты, комиссары, командиры приданных и поддерживающих подразделений. Большинство из них – старые знакомые Гулякина, бывшие десантники.

       Михаил обнялся с командиром роты Иваном Семёновым, с которым совершал рейд в тылу врага по зимним лесам Подмосковья, крепко пожал руку комсоргу Хасину, поздоровался с другими товарищами.

      Вошли командир полка Омельченко, комиссар полка Звягин и начальник штаба Малков.

       Омельченко начал совещание. Изложил общую обстановку под Сталинградом и непосредственно в полосе обороны дивизии.

       – В Сталинграде сейчас тяжело, – говорил он. – Враг занял Рынок, вышел к Орловке, его части ведут уличные бои в центре города. Южнее они прорвались к Купоросному. Для наращивания силы удара Паулюс получает всё новые и новые подкрепления. Но нужно помнить, что и у врага есть предел резервам. Имеются данные, что гитлеровское командование предполагает снять часть сил с флангов ударной группировки, в том числе и с нашего направления. Этого допустить нельзя.

      Начальник штаба Малков развернул карту. В сторону участков, занятых врагом, уходили красные стрелы.

       – Значит, будем наступать, – сказал Семёнов сидевшему рядом с ним Гулякину.

       – По приказу командующего армией, – как бы подтвердил Омельченко, – наша тридцать седьмая гвардейская стрелковая дивизия и соседнее соединение переходят в наступление с задачей выбить гитлеровцев с высот за Доном и овладеть плацдармом….

       Омельченко указал рубеж и перешёл к постановке боевых задач стрелковым батальонам и приданным подразделениям.

       «Нелегко будет наладить эвакуацию раненых, – думал Гулякин, слушая боевую задачу, – Река – серьёзное для этого препятствием».

      Он стал изучать карту, размышляя над задачей, которая встанет перед полковым медицинским пунктом.

       «Необходимо усилить ПМП. Это прежде всего. Приёмные пункты раненых следует развернуть у самого берега. Вот здесь…», – он отметил на карте небольшую балку.

       После совещания Михаила обступили бывшие сослуживцы.

       – Раз медицина с нами – полный порядок, – шутили они. – Мишу прислали, потому что он всегда выручит. По частям соберёт и склеит так, что завтра снова в бой… 

       – Насчёт этого не сомневайтесь, – смеялся Гулякин. – Насморк вылечить на фронте трудно, а остальное – пустяки. Можем и голову новую пришить. На всех друзей в запасе держу.

       Времени на подготовку к выполнению боевой задачи было в обрез, и вскоре блиндаж опустел.

       Гулякин зашёл на полковой медицинский пункт к Тарусинову, договорился о взаимодействии, обещал прислать в помощь ординатора операционного взвода врача Голованя.

       – Ну, мне пора, – попрощался он с начальником медпункта. – Работы ещё непочатый край.

      За ночь развернули отделение медпункта ближе к Дону. А в шесть утра все услышали грохот канонады. Над головой с характерным свистом пролетели реактивные снаряды «катюш». Позиции противника заволокло дымом и пылью.

       Подразделения полка, переправившиеся во время артподготовки на небольшой плацдарм, удерживаемый ротой Орехова, поднялись в атаку, и бой стал удаляться в глубину обороны противника.

      Вскоре на передовой пункт, усиленный врачами медсанбата, стали поступать раненые. Гулякин и Головань быстро оказывали им неотложную помощь, сортировали их и эвакуировали в медсанбат.

       На второй день боя доставили заместителя командира полка В.П. Курсаева. Он был ранен осколком мины. Прямо в палатке сделали операцию.

       Курсаев попросил Гулякина подойти к нему, поинтересовался, можно ли остаться для лечения в дивизии.

       – Никак нельзя, – покачал головой Гулякин. – Никак. Ранение серьёзное. Если хотите вернуться в строй, нужно пройти стационарное лечение именно в госпитале. Так что эвакуация в ваших же интересах.

       – Жаль, очень жаль расставаться со своими бойцами и командирами. Ну да что ж, раз медицина требует, – попытался он улыбнуться, – Остаётся только повиноваться…

       Между тем, полк наступал, его подразделения уверенно продвигались на запад и вскоре перехватили важную дорогу, идущую от Задоно-Авиловского на Хлебный.

       Враг пытался остановить наступление контратаками, но безуспешно. Дивизия захватила высоты и выполнила поставленную перед ней боевую задачу, не позволив противнику снять с этого участка фронта ни одного подразделения.

       Все полки дивизии действовали столь же успешно, как и 109-й гвардейский. Были освобождены хутор Хлебный, многие другие населённые пункты.

       – Кто сейчас вместо Жихарева батальоном командует? – спросил Гулякин у одного из раненых.

       – Иван Андреевич Гриппас, – уважительно проговорил боец. – Командир полка приказал ему ни клочка отбитой у врага земли не отдавать. Да он и не отдаст. Мне бы скорей туда, к ребятам, а, доктор? Скоро подживёт моря рана, будь она не ладна?

       – Скоро.

       – А в госпиталь меня отправлять не будете? Мне бы в дивизии остаться, чтоб вернуться в свой батальон.

       – В медсанбате подлечим, – успокоил Гулякин, привыкший уже к таким просьбам.

       – Вот это хорошо! – искренне обрадовался боец. – А то ведь из госпиталя в свою дивизию вряд ли попадёшь.

       До конца боёв врачи медсанбата находились на полковом медицинском пункте, а затем вернулись в хутор Алаев. Особых изменений они там не нашли, новых следов от бомбёжек не было. Все последние дни, пока дивизия наступала, авиация противника была занята на переднем крае.

        «Неужели сентябрь на исходе? – подумал Гулякин, читая свежий номер газеты. – Как быстро пролетели первые недели на фронте».

        И тут вспомнил, что всего лишь год назад был в Москве, в институте. А вот о том. Что год быстро пролетел, он сказать не мог. Сколько событий, сколько испытаний пришлось вынести.

         В своих военных мемуарах «Будет жить» Михаил Филиппович Гулякин отметил:

         «В конце сентября на нашем участке фронта наступило относительное затишье. Уменьшилось и число раненых. Тут-то и развернулись наши девушки. Они организовали художественную самодеятельность. Прекрасно пела Алла Вишневская. Раненые очень любили её слушать. Алла специально подбирала репертуар, старалась подбодрить бойцов, напомнить им о доме, о счастливой предвоенной поре, утвердить веру в будущее, в неизбежную победу над врагом.

Выступали и другие девушки. Приезжал к нам и дивизионный клуб во главе с гвардии капитаном Николаем Ляшко, неутомимым организатором, отдававшим всего себя любимому делу.

     Активизировалась вся общественно-политическая жизнь медсанбата. Прошли очередные партийное и комсомольское собрания. Вступили в комсомол Маша Морозова, Аня Горюнова и другие девушки. Я в эти дни связал свою жизнь с партией коммунистов...

      Не забывали мы, конечно, и о повышении своего профессионального уровня. А.Ф. Фатин организовал занятия по различным вопросам. В частности, в один из дней он показал организацию работы донорского пункта в полевых условиях и взял у нескольких врачей и медсестер кровь для раненых.

      В одном из номеров центральная газета «Медицинский работник» (ныне «Медицинская газета») рассказала о действиях нашего батальона на «зелёном пятачке». Это ободрило всех медсанбатовцев, что было очень кстати перед новыми трудными испытаниями».

 

       В конце сентября 37-я гвардейская стрелковая дивизия получила приказ передать полосу обороны другому соединению и вывести свои части и подразделения на левый берег Дона.

       Кириченко была поставлена задача быстро эвакуировать из медсанбата всех раненых и свернуть его. В частях и подразделениях зачитали приказ командующего 4-й танковой армией генерал-майора Крюченкина, в котором подводился итог боевых действий дивизии.

       В приказе говорилось, что за время пребывания в составе армии гвардейская дивизия выполнила ряд ответственных и сложных боевых задач. Она прочно закрепилась на плацдарме, геройски отражала попытки противника форсировать Дон в полосе своей обороны, блестяще действовала в дерзких десантах на правом береге, умело удерживая левый.

       Военный совет армии объявил личному составу соединения благодарность.

       А на следующий день стало известно, что 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию срочно перебрасывают в Сталинград.

 

   В составе легендарной 62-й генерала Чуйкова

 

      Дивизии предстоял марш к новому месту дислокации, да, собственно, не дислокации, конечно. Предстояло с ходу, после длительного перехода, занять полосы оборону уже в составе 62-й армии. Да, именно в легендарной в будущем армии, легендарного командарма Василия Ивановича Чуйкова. Впрочем, в ту пору он был обычным генералом, каких много на Сталинградском фронте. Обычным, в том смысле, что ничем особо не отличался от тех, кто командовал соединениями в разгорающейся битве, в грядущем названной великой Сталинградской битвой. Но именно там он показал удивительную стойкость, беззаветное мужество и волю к победе. Именно там он начал восхождение к высшим воинским званиям и высшим наградам страны, именно там он вошёл в историю как легендарный командарм легендарной 62-й армии, преобразованной за Сталинград в 8-й гвардейскую, закончившую свой фронтовой путь в поверженном Берлины у стен захваченной ею рейхсканцелярии.

       Не случайно именно 37-я гвардейская стрелковая дивизия срочно перебрасывалась в Сталинград, в город, в котором во многом решалась судьба России, именно России, а не Советского Союза, не СССР. То есть решалась судьба не советского строя, а судьба того огромного пространства – шестой части света, наименованного в ту пору СССР, но являющегося Россией, если точно, Российской Империей, правопреемником которой стал Советский Союз, судьба русского мира, включившего в себя и объединившего в себе бессчётное количество национальностей, множество народов и народностей. Именно Российская Империя, а затем Советский Союз сплотили эти такие разные по сути, но единые в своём стремлении к победе народы и народности.

       Под Сталинградом решалась судьба всех народов и народностей, спасаемых и спасённых Россией на протяжении многих столетий, народов и народностей, которым она открыла путь к существованию, а Советский Союз направил к светлой жизни.

      

       В те горячие дни Гулякин и его товарищи вряд ли доподлинно знали, какие беды таит захват гитлеровцами Сталинграда, вряд ли им были известны обещания, данные Гитлеру Японией и Турцией вступить в войну на его стороне в случае падения Сталинграда. Но была поставлена задача, и её надо было выполнять, потому что воины Красной Армии свято верили руководству страны, верили, что необходимо любой ценой отстоять Сталинград, а потому не был спущен сверху, а родился именно в рядах Сталинградцев девиз: «За Волгой для нас земли нет!»

        Но ведь и Гитлер, и его генералы осознавали великое значение этого города, носившего имя Сталина – вождя, сумевшего уберечь страну от революционного беспредела, спасти от превращения в запал для взрыва мировой революции, сплотить её и в кратчайшие сроки подготовить к схватке с жесточайшим противником – авангардом самых омерзительных, самых коварных, жестоких и бесчеловечных сил Запада. Собственно, Запад весь омерзителен – это он доказал многовековой историей. Но то, что он затеял, воспитав и вооружив гитлеровцев, вышло за всякие нормы человеческой морали.

      И вот в Сталинграде сошлись для решающей схватки две силы – сила света, добра, справедливости, которую олицетворяла Россия, которую олицетворял восток – восходящий ток – и сила зла, которую олицетворял запад (с ударением на втором слоге). За – пад… Падаль, падающая в бездну и старающаяся утянуть за собой всё, что противостоит ей, этой чёрной силе.

 

       З7-й гвардейской стрелковой дивизии, которая и представляла собой, как и другие соединения, силу света, добра, справедливости, была поставлена задача переправиться через Волгу в сорока километрах севернее Сталинграда, в районе села Дубовки, а затем выдвинуться к хутору Цыганская Заря, что в нескольких километрах восточнее Сталинграда. Разумеется, хутор называли, как один из ориентиров. Хутор и дивизия понятия не совместимые. Хутор и взвод или пусть даже рота – это ещё куда ни шло. А взводов в дивизии по самым элементарным подсчётам около ста. Если считать не только стрелковые, но и взводы разведки, артиллерийские, миномётные и так далее. Одних стрелковых более восьмидесяти.

       Пока личный состав готовился к маршу, командир медсанбата Кириченко собрал командиров подразделение на короткое совещание. Долго и попусту комбат говорить не любил. Просто в данный момент необходимо было подвести итоги работы. Как знать, может на новом месте и минуты не будет для такого разговора. Дивизия вероятнее всего сразу вступит в бой. Медсанбат же немедленно приступит к работе. А поговорить прежде всего об опыте, приобретённом в ходе полуторамесячных действий в междуречье Дона и Волги необходимо. Ведь именно здесь медсанбат получил первые навыки в оказании квалифицированной медицинской помощи.

       – Товарищи, – начал он своим негромким проникновенным голосом, – мы славно потрудились на придонских рубежах. Но теперь, чувствуется, нас ждут испытания, гораздо более серьёзные. Это – мягко говоря. В Сталинграде развёртываются события грандиозные. Враг рвётся к Волге. Его части прорвались в центр города, овладели посёлками Баррикады и Красный Октябрь, наступают на Тракторный завод. Наше командование понимает, что главная цель врага – расчленить части и соединения шестьдесят второй армии и разгромив их по частям, сбросить в реку. Мы идём на помощь защитникам пылающего, но по-прежнему неприступного города. Мы многому научились в первых боях уже в пехоте. Мы работали в тесном взаимодействии с полковыми медицинскими пунктами. Там оказывалась первая врачебная помощь, проводилась иммобилизация при огнестрельных переломах конечностей и обширных повреждениях мягких тканей, выполнялись другие мероприятия. Хорошая обработка раненых перед поступлением в медсанбат, разумеется, имела для нас огромное значение. И это будет особенно важно в Сталинграде, где эвакуация осложнена, и каждая сделанная нами операция, каждая наложенная повязка нуждается ещё в большем качестве.

      После Кириченко выступил И.И. Ахлобыстин. Он похвалил военных медиков, отметил:

      – Важную роль сыграло то, что медицинские службы полков были укомплектованы грамотными кадрами: врачами, военфельдшерами, прошедшими закалку в воздушно-десантных бригадах, имевшими опыт обеспечения боевых действий в крайне сложных условиях. То же самое можно сказать и о медсанбате, где собраны в основном кадровые военные врачи и фельдшеры. На них кроме выполнения непосредственных обязанностей лежит задача помочь побыстрее освоиться и по-настоящему вступить в строй призванным из запаса товарищам.

      Вспоминая это выступление, Гулякин поделился и своими мыслями о том, что пришлось испытать в первые месяцы боёв в междуречье Дона и Волги:

      «Слушал я начальника санитарной службы дивизии и невольно вспоминал, как трудно было ввести в строй вот эти самые кадры из запаса, – писал он. – Первое же развертывание батальона показало, что они многого не умели. Не могли даже показать санитарам, как поставить и оборудовать палатку под приёмно-сортировочное или операционно-перевязочное отделение, не имели навыков в работе с ранеными. Да и немудрено: достаточно было взглянуть на их личные дела и узнать гражданские специальности, чтобы понять, как сложно было этим людям освоиться во фронтовой обстановке. К нам ведь прислали и гинекологов, и педиатров, и поликлинических хирургов.

Если разобраться, так и у нас, бывших десантников, опыт был невелик – года не прошло, как мы начали службу в войсках. Но в боевой обстановке люди закаляются быстро, и по фронтовым меркам год – срок немалый. Потому и смотрели на нас как на бывалых, умудрённых жизненным и боевым опытом людей, требовали, чтобы мы оказывали помощь врачам, кое-кто из которых был значительно старше и по возрасту, и по стажу работы в медицине. Нужно отдать должное товарищам, прибывшим к нам на пополнение из гражданских лечебных учреждений. Они настойчиво обогащали свой профессиональный опыт и сравнительно быстро вошли в строй. Были, конечно, на первых порах ошибки в расстановке сил при больших потоках раненых. Так, сначала мы действовали в одну смену, не отходя от операционных столов до полного изнеможения. Собирали в кулак всю силу воли, выносливость, старались, чтобы усталость не мешала качеству работы. Но, как показала практика, темп нашего труда не повышался, а, напротив, снижался. В подразделениях медсанбата возникали встречные потоки раненых, что нарушало ритм. Потребовалось уже на ходу перестраиваться. В период напряженных боев приходилось обрабатывать до шестисот раненых в сутки. В конце концов мы организовали разделение раненых на два потока. Выделение потока легкораненых для оказания им хирургической помощи в отдельной перевязочной, как правило, силами приемно-сортировочного взвода положительно сказывалось на качестве работы всего подразделения, позволяло хирургам в большой операционной тщательнее осуществлять сложные оперативные вмешательства».

 

     Ну что ж, опыт приобретён, хоть и самый первый опыт. Конечно, основные направления работы медсанбата прописаны в руководящих документах, но по-настоящему они прошли проверку в деле именно в ходе этой большой и кровопролитной войны. И все изменения, все совершенствования вписывались кровью.

 

      И вот построение. Последние распоряжения перед маршем.

      Дивизия выступила в пешем порядке. Медсанбат, в штате которого были автомашины, должен был обеспечивать форсированный марш, собирать больных, оказывать им помощь, словом, содействовать быстрому и скорому движению вперёд. Ну а по прибытии на место немедленно развернуться и приготовиться к приёму раненых.

     Было уже известно, что 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию решено поставить за правым флангом дивизии Гуртьева, чтобы хоть как-то эшелонировать оборону в направлении вероятного удара гитлеровских войск.

     Половину пути части дивизии преодолели пешком, а затем их стали подвозить на автомашинах полка резерва главного командования, чтобы в ночь на 4 октября переправить на правый берег Волги.    

 

        Сразу после совещания Кириченко сообщил Гулякину, что тот поступает в распоряжение начальника штаба дивизии гвардии майора Ивана Кузьмича Брушко, поскольку включён в группу обеспечения переправы.

        Брушко сказал:

        – Выезжаем на берег Волги, в район села Дубовки.

        Был вечер 30 сентября. Осень – в разгаре. Золотилась листва деревьев. Но не до красот было. Впереди бои.

       – Нам нужно всё продумать и просчитать, организовать быструю и чёткую переправу, – сказал Брушко, когда прибыли на место. Подход передовых частей ожидается в первой половине дня 1 октября.

Брушко занялся организацией комендантской службы, составлением графика переправы, по его распоряжению были установлены указатели для обозначения движения частей и подразделений.

     Под руководством Гулякина санитары поставили палатку, в которой при необходимости могла быть оказана медицинская помощь.

     С высокого волжского берега была хорошо видна переправа, с большими прямоугольниками паромов, до отказа наполненными личным составом и автотранспортом. Напрягая все силы тащили их катера. Гулякин огляделся. Были заметны стволы зенитных орудий, направленные в небо. Переправа была хорошо прикрыта. К вечеру похолодало. От реки сырость. А Гулякин даже шинель не взял. Днём-то было тепло.

       Утром ещё раз всё проверил, подготовил санитаров. К полудню показались первые машины с личным составом. В час дня подошла колонна медсанбата. Медсёстрам разрешили освежиться речной водой после долгой и пыльной дороги.

      Медсанбат переправили точно по графику, и колонна двинулась в район Цыганской Зари. Погода стояла сухая – ни дождичка. Огромные клубы пыли поднимались, демаскируя колонну. Да и водителям было трудновато – дороги изрыты воронками.

      «Неровен час налетят, а укрыться негде», – с беспокойством думал Гулякин, периодически поглядывая на небо, хотя, конечно, были назначены наблюдатели, зорко следившие за воздушной обстановкой.

       К счастью, обошлось без налётов вражеской авиации.

       Гулякин внимательно следил за дорогой, пытаясь представить, каков он сейчас – Сталинград.

       Дорога пошла на подъём, громче зарычали моторы машин. Ещё немного, ещё – и вот уже вершина холма, на который взбиралась колонна.

       Сталинград открылся внезапно. Открылся и поразил…

       Яркие языки пламени, мириады искр, клубы дыма от горящих нефтехранилищ поднимались в небо. Слышалась непрерывная стрельба, гулко ухали разрывы авиабомб и артиллеристских снарядов.

       Спустивший с холма по тряской, неровной дороге, изрытой и обезображенной множеством глубоких и мелких воронок, до половины заполненных дождевой водой, машины передового отряда медсанбата вслед за колоннами стрелковых подразделений первого эшелона проехали вдоль берега Волги ещё несколько километров и наконец, когда уже совсем стемнело, остановились у кромки воды.

      На левом берегу не видно было ни огонька, зато правый был освещён пожарами, их отблески плясали на воде, делая её зловеще кровавой.

       Место паромной переправы можно было определить по шуму моторов катеров, буксировавших паромы, по приглушённым голосам командиров, по топоту солдатских сапог, но все эти звуки, хорошо слышные вблизи, тонули в грохоте разрывов, треске ружейно-пулемётной стрельбы, которые доносились с противоположного берега. Там уже много недель ни днём, ни ночью не прекращались бои.

       Выгрузив передовые части дивизии, автомобильные подразделения ушли назад, за остальными. Началась переправа. Передовой отряд медсанбата расположился близ пристани в небольшом овражке, ожидая своей очереди.

       Основные силы медсанбата ещё находились в пути.

       Когда они прибудут на берег и развернутся в указанном Кириченко районе, приёмно-сортировочный взвод и отделение операционно-перевязочного взвода уже начнут оказывать помощь раненым на Зайцевском острове.

 

     – Медсанбат развернётся близ переправы, – сообщил подчинённым военврач 2 ранга Кириченко. – Таким образом будет ускорена эвакуация раненых. Передовой отряд приказано выслать на остров Зайцевский. Там развернётся приёмно-сортировочный взвод с отделением операционно-перевязочного взвода.

       И уже привычно начальником передового отряда Кириченко назначил Гулкина. Но тут вмешался ведущий хирург Фатин.

       – Это хорошо, что у Михаила отличные командирские навыки, – сказал он. – Мне рассказывали, что его даже хотели в штабисты перевести. Но нынче он мне нужен в большой операционной. Думаю, что раненые будут поступать из города очень сложные. А хирургов с таким опытом и такими способностями, как у Гулякина, у нас раз два и обчёлся.

      Комбат согласился. Возглавить передовой отряд он приказал военврачу 3 ранга И.Ф. Ежкову.

      В книге «Будет жить!» Михаил Филиппович Гулякин так рассказал об этом серьёзном и ответственном деле, выпавшем его сослуживцам:

      «В задачу отряда входило оказание помощи раненым, которых эвакуировали из города в дневное время, а также тем командирам и бойцам, которые обеспечивали переправы и находились под постоянным огнем противника. Отряд выехал на остров, но условия для работы там были крайне неблагоприятными. В светлое время суток немцы почти непрерывно бомбили его расположение, переправы, передвигающиеся войска, и вода в Волге буквально кипела от разрывов. Оказывать помощь раненым в таких условиях не представлялось возможным. Значительно надежнее было сразу отправлять их в тыл, нежели держать на острове под интенсивным огнем врага. Отряд пробыл на острове чуть более двух суток, а затем получил распоряжение вернуться в расположение батальона».

       Уже по возвращении передового отряда стало известно, что довелось пережить врачам, медсёстрам и санитарам.

       Военврач 3 ранга Ежков определил место, где должен расположиться передовой отряд медсанбата, показал его своим подчинённым: сюда им придётся сопровождать раненых.

       Совсем низко прошли к противоположному берегу какие-то самолёты, к ним потянулись огненные трассы зенитных пулемётов.

       Комендант переправы пояснил, что это ночные бомбардировщики По-2 и тут же указал:

       – Готовьтесь к переправе. Сейчас будет ваша очередь.

       Подошёл паром, с него стали сгружать носилки с ранеными, их принимали неизвестные Гулякину санитары. Он поинтересовался:

        – Откуда вы? Из какой части?

        – Из медсанбата, – ответил пожилой санитар, но свой полк и свою дивизию так и не назвал.

        – Здесь очень много медицинских подразделений, – пояснил Ежкову комендант. – Раненые часто не в свои медсанбаты попадают. Времени разбираться нет – надо помощь оказывать. Ну, грузите свой взвод. И удачи… маскируйтесь на острове получше. Его и бомбят, и обстреливают из орудий. Несладко там.

       – Спасибо, учту, – кивнул Ежков.

       Паром медленно отвалил от причала. Катер напрягся, выбросив буруны волн из-под кормы. Мотор загудел громче, почти надрывно, и берег стал медленно удаляться, а вскоре и вовсе скрылся в кромешной тьме.

       Неожиданно в небе повисли осветительные ракеты, и тут же вражеская артиллерия открыла огонь. Снаряды падали в воду, поднимая огромные фонтаны.

       Но с нашего берега тоже ударили орудия. Позиции вражеской батареи были хорошо пристреляны, и вскоре она замолчала.

       – Днём эти гады совсем не дают переправляться, – пояснил паромщик, погрозив кулаком в темноту, – да вишь и ночью пытаются мешать. Не выйдет.

       – Днём паром совсем не действует? – поинтересовался Ежков.

       – Даже по лодке батареей бьют, не то что по катеру или парому. – пояснил паромщик. – Совсем обнаглели фашисты. Катера с ранеными пытаются топить. Видят красный крест и лупят. Хуже зверей лютых.

       «Значит, днём проводить эвакуацию нельзя, – отметил про себя Ежков. – А ведь для многих раненых каждая минута дорога. Плохо дело…»

       Едва паром причалил, началась разгрузка. Руководить ею начальник передового отряда поручил Красникову. Сам же пошёл искать место для развёртывания. Распорядился:

       – Палатки поставить в кустарнике и тщательно замаскировать, – распорядился он, уходя. – Приступить к оборудованию перевязочной и операционной… Сортировать раненых будем прямо здесь, около штурмового мостика.

      Остров Зайцевский располагался недалеко от правого берега Волги. Штурмовой мостик соединял его со Сталинградом, а паромная переправа – с восточным берегом. Днём переправляться, как и предупредили, нельзя было ни в одну, ни в другую сторону.

      Сразу вырисовывался план работы. Ночью и утром – приём и сортировка раненых, оказание им неотложной помощи. Днём – самые необходимые операции и подготовка раненых к эвакуации в медсанбат на левый берег.

       Ещё не успели завершить оборудование операционной и перевязочной, ещё только подготовили к установке палатки приёмно-сортировочного взвода, когда стали поступать раненые. Это были бойцы и командиры не только 37-й гвардейской стрелковой дивизии, но и других частей и соединений.

       – Плащ-палатки уложить на землю, выровнять, поверх них постелить простыни, – распорядился Ежков, увидев в этом решении единственный выход из создавшегося положения. – К работе приступаем немедленно. Санитарам продолжить оборудование перевязочных и операционных в указанных мною местах.

       Всё предельно ясно.

       Работать пришлось, стоя на коленях. Это очень утомляло, но делать было нечего – раненые всё прибывали и прибывали.

       Наконец, санитары установили большие палатки. Но едва перешли в них, наблюдатель подал команду: «Воздух». Как только рассвело, как вражеские стервятники повисли над рекой.

       Поскольку операции ещё не начались, Ежков приказал всем укрыться в щелях. Уже выработалось правило – если идёт операция, если на столе тяжёлый раненый, никаких укрытий. Операцию продолжать. Ну а если операций нет, то уходить в укрытия всем.

       Земля качнулась под ногами. Первый взрыв, второй. Свежевырытые и ещё не укреплённые щели частично засыпало землёй. Но когда опасность миновала, точнее, отодвинулась до следующего налёта, и Ежков с подчинёнными выбрались из укрытий, глазам предстала печальная картина. Только что установленные палатки разметало взрывами.

       – Проверьте есть ли жертвы среди раненых, – приказал Ежков одному из санитаров.

       Сам же проверил весь медперсонал. К счастью, при первом вражеском налёте жертв не было. Часть раненых затемно, последним паромом, успели отправить в медсанбат на левый берег Волги, остальных ещё не успели перенести в палатки.

       Да, на войне, как на войне… Военные медики привыкали к тому, что война идёт не с людьми, а с жалкими их подобиями. Мы привыкли говорить – немец – отличный солдат. Военные медики убедились – особенно отличный и храбрый, если бомбит и расстреливает медсанбаты и санитарные поезда, если вдруг захватывает войсковые медицинские подразделения. Вот тогда истинные арийцы аж захлёбываются от радостного азарта – уж чего только не придумывают в своих изуверских измывательствах над ранеными и над медиками.

       Много раз в этом убеждались военные медики. Но это их не останавливало от выполнения своих священных обязанностей.

       Может показаться людям непросвещённым, что в боевой обстановке быстрые, смелые, важные решения принимали только командиры стрелковых, танковых, артиллерийских и других боевых подразделений. Нет и нет… Недаром одним из предметов в Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, на военно-медицинский факультетах медицинских вузов была тактика. Причём, изучалась не только тактика медицинских подразделений, но и общая тактика. Военный медик должен был знать общую тактику в объёме того подразделения или той части, медицинскую службу которой возглавляет.

       Решения же приходилось военным медикам принимать от самых простых, хотя и очень быстрых, до самых сложных. После бомбёжки Ежкову пришлось принимать важное решение. Как оказывать помощь в таких невероятных условиях? На условия скидок нет. Какие могут быть скидки, если в руках военных медиков жизни десятков, даже сотен раненых?

       «Нужно рассредоточить по острову подразделения передового отряда медсанбата, а всех раненых укрыть в щелях, откуда для оказания помощи брать поочерёдно», – понял Ежков и тут же отдал необходимые распоряжения, которые оказались более чем своевременными, поскольку налёты продолжались весь день.

       Было понятно, что гитлеровское командование посылало своих воздушных бандитов практически на смерть, ну а эти вот самые убийцы, гордо именовавшие себя ассами люфтваффе, к моменту Сталинградской битвы растеряли не только спесь, но и дерзость, которая была присуща им в начале войны. Ну и приказы выполняли так. Нужно отбомбиться – искали тыловые подразделения, особенно любили полковые медицинские пункты, медсанбаты или прифронтовые госпитали. Конечно, медучреждения прикрывались средствами противовоздушной обороны, но всё же меньше опасности, чем бомбить боевые подразделения, где можно нарваться и на заградительный огонь из стрелкового оружия.

       Словом, уж кому-кому, а военным медикам Великой Отечественной хорошо известна была вся подноготная так называемых арийцев.

       Вот и на Зайцевском острове оказание помощи раненых приходилось осуществлять под непрерывными бомбовыми ударами, которые наносили европейцы по хорошо различимым красным крестам. Что ж, таковы хвалёные веками европейские ценности.

       Ночью от поступавших раненых стало известно о гибели многих отважных десантников, храбро сражавшихся под Москвой. В первые же часы действий в Сталинграде дивизия понесла такие потери, которых не знала ни во время рейдов по тылам врага, ни за время боёв в междуречье Дона и Волги.

       А ведь многие раненые, которых вполне можно спасти, умирали оттого, что им невозможно было оказать срочную квалифицированную медицинскую помощь в разрушенном пылающем городе, а переправить не только в медсанбат, но и в его передовой отряд на Зайцевский остров не позволяла авиация врага. Приходилось ждать тёмного времени суток, а это ожидание далеко не все раненые могли выдержать.

       Иногда боец или командир, получивший ранение ещё утром, вынужден было до самого вечера находиться в своём окопе или на огневой позиции, в подвале дома, откуда голову высунуть было нельзя. Ночью раненого вывозили в полковой медицинский пункт, где оказывали первую врачебную помощь. Затем по штурмовому мостику переносили в передовой отряд медсанбата, и только после этого он попадал на левый берег Волги в медсанбат, причём опять же приходилось ждать, когда возможна переправа.

       С первым ночным паромом на остров прибыл Кириченко. Он осмотрел расположение отряда, поинтересовался обстановкой, выслушал доклад о потерях при бомбёжках и от артиллерийского огня противника.

       Поразмыслив над увиденным, он сказал Ежкову:

       – Буду докладывать командиру дивизии о необходимости передислоцировать передовой отряд на левый берег в расположение медсанбата. Такое распыление сил не оправдывает себя – эвакуация раненых только затягивается.

       И точно. Вскоре поступил приказ перебраться на левый берег.

       Когда стемнело, подошёл первый паром. Сначала на него погрузили раненых, доставленных на остров на исходе минувшей ночи и потому до сих пор не эвакуированных на восточный берег. Затем перенесли на паром тюки с медицинским имуществом.

       Уже началась посадка медперсонала, когда подбежали санитары и старший доложил Ежкову:

       – Товарищ военврач третьего ранга, мы с медпункта полка Омельченко. Раненых принесли. Что с ними делать?

       – Тяжёлые есть? – спросил военврач. 

       – Один. Остальным помощь оказана. До медсанбата дотянут.

       Сортировку раненых провели ещё на пароме. Сразу определили, кого нести в медсанбат, а кого эвакуировать в госпиталь. Машины уже ждали на берегу.

       Когда раненых доставили в медсанбат, Гулякина позвали осмотреть самого из них тяжёлого. У раненого было бескровное, обезображенное гримасой лицо. Он чуть слышно стонал.

       – В живот? – спросил Гулякин.

       – Да, несколько осколочных ранений…

       – Нужна операция. Срочная.

      Медсанбат был расположен довольно удачно – в оврагах, чуть выше переправы, в лесу, близ хутора «Цыганская Заря». Хорошо замаскировали расположение. Причём, не стали привлекать стервятников красными крестами… Попросили проверить маскировку, для чего специально пустили опытных воздушных разведчиков. Они сообщили, что с воздуха медсанбат вообще не видно.

      Это было очень важно. Из Сталинграда поступали раненые, для помощи которым нужны были и время, и тишина, относительная, конечно, и спокойная, размеренная работа хирурга. Вот и с доставленным с Зайцевского острова раненым Гуляукину пришлось работать очень долго. А когда он, наконец, вышел из большой операционной, оборудованной в палатке, Михаил Стесин спросил:

        – Ну что там?

       Гулякин устало улыбнулся:

      – Будет жить!

 

      Впереди были долгие и суровые испытания Сталинградской битвы. К этому времени работа медсанбата была отлажена в совершенстве, хотя, как известно, предела совершенствования нет.

      В своих военных мемуарах Михаил Филиппович Гулякин в общих чертах рассказал о том, как работал 38-й гвардейский медико-санитарный батальон 37-й гвардейской стрелковой дивизии. Конечно, основа основ – тактика действий медицинских подразделений, но уже на первых порах в эту тактику вносились поправки, поскольку любая теория нуждается в проверке и закреплении.

      Итак, слово Михаилу Филипповичу:

      «Четко обозначились три основные рабочие группы медсанбата. Приёмно-сортировочный взвод обеспечивал приём и сортировку раненых для всех подразделений. Здесь действовали две бригады во главе с хирургами. В каждую входили две хирургические медицинские сестры. Приём, сортировка и направление раненых в другие подразделения проводились одним из врачей взвода, фельдшером, санинструктором и санитаром. Тогда же бригады взвода начали оказывать хирургическую помощь легкораненым, и поток последних с той поры и до конца войны был отделён от тяжелораненых.

       Операционно-перевязочный взвод развертывал большую операционную на пять-шесть столов и отдельно – операционную на один стол, а также противошоковую палатку. В большой операционной работали две хирургические бригады, тоже из одного хирурга и двух хирургических сестёр в каждой. Кроме того, одна сестра готовила переносные операционно-инструментальные столики для каждой бригады.

      В этой палатке проводилась хирургическая обработка тяжелораненых, преимущественно носилочных, с огнестрельными ранениями костей, обширными ранениями мягких тканей и с проникающими ранениями грудной клетки.

      Одна из медсестёр бригады, как правило, занималась подготовкой раненых к хирургической обработке, а после её завершения накладывала повязки и проводила транспортную иммобилизацию. В случае необходимости она же с помощью маски осуществляла эфирный или хлорэтиловый наркоз. Вторая медсестра непосредственно ассистировала в операции.

       При хорошей слаженности и организованности эти две бригады могли за смену, которая продолжалась восемь – десять часов, квалифицированно прооперировать от восьмидесяти до ста человек со средними и тяжёлыми ранениями. Нам это удавалось, но такая работа требовала всесторонней подготовки не только хирургов, но и медицинских сестёр, сноровки санитаров-носильщиков. Константин Кусков и Владимир Тарусинов, например, справлялись с нагрузкой успешно. Им эффективно помогали наши лучшие медсёстры Аня Киселёва, Маша Морозова и Алла Вишневская. Однако кое-кому подобный темп работы был не под силу.

      Большое значение имело быстрое и правильное оформление медицинских документов – карточек передового района. Это хорошо делала Лида Аносова. Она, жительница подмосковного дачного поселка Малаховка, после окончания десятилетки, ещё не достигнув совершеннолетия, тайно от матери уехала с нашей дивизией на фронт, в большую излучину Дона. Сначала была связисткой, а потом её перевели в медсанбат. Мы в шутку называли её «автоматом». Лида могла одновременно выслушивать диагноз и характер оказания помощи ох двух врачей сразу и успевала всё это записать в документ, причём без малейших ошибок. В последующем она приобрела квалификацию медицинской сестры.

     В малую операционную, которая всегда развертывалась в двух палатках, образуя и предоперационную, направляли раненых с проникающими ранениями в живот и комбинированными брюшно-грудными ранениями. Обычно таких пациентов было до десяти – двенадцати за сутки. Оперировал их ведущий хирург медсанбата А.Ф. Фатин. Он, в прошлом ассистент клиники общей хирургии 1-го Московского медицинского института, был, конечно, значительно опытнее нас.

      На первых порах к операциям при проникающих ранениях живота Фатин подключал меня редко, считая, что успешно работаю и в большой операционной, где помогаю разгружать поток раненых. В помощники он приглашал кого-нибудь из ординаторов операционного взвода. Потом постепенно стал обучать меня более сложным хирургическим вмешательствам. Но об этом позже...

      Госпитальный взвод – третье большое подразделение медсанбата – решал не менее трудоёмкие задачи. Он обеспечивал лечение прооперированных тяжелораненых и нетранспортабельных. На плечах его личного состава вместе с персоналом эвакоотделения лежали питание и эвакуация в армейские госпитали сотен наших пациентов. Возглавлял взвод гвардии военврач 3 ранга Константин Филимонович Быков. Он вырос в медицинской семье. Отец его работал фельдшером сельской участковой амбулатории, где оказывалась помощь при любом заболевании, ибо до больницы было далеко, а на принятие решений оставались иногда считанные минуты. Константин с большой любовью относился к своей профессии, которой он решил посвятить себя с самых ранних лет».

       И все эти формы работы предстояло вновь проверить в сложнейшей обстановке, в ходе битвы, масштабов которой ещё не знала история.

Сталинградский медсанбат

 

      Итак, с 3 октября 1942 года 37-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора В. Г. Жолудева продолжила свой фронтовой путь в составе 62-й армии. Дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков, в ту пору командовавший армией в звании генерал-лейтенанта, в своих военных мемуарах «Сражение века» отметил, что в ночь на 4 октября было решено «переправить дивизию Жолудева и поставить её за правым флангом дивизии Гуртьева – на оборону Тракторного завода».

      Удалось переправить за ночь лишь стрелковые полки. Для противотанковой артиллерии просто не хватило средств переправы. Не успел переправиться и штаб дивизии, а потому задачи полкам ставил лично командарм. Несмотря на все трудности, сложнейшая задача по переправе была выполнена. В.И. Чуйков отметил:

      «Заняв рубеж, полки 37-й дивизии с утра 5-го сразу же вступили в бой с пехотой и танками противника, прорвавшимися через боевые порядки дивизий Гуртьева и Ермолкина. С утра 6 октября немцы продолжали развивать наступление, направляя главный удар от поселка Баррикады на посёлок Тракторного завода. Они, похоже, не ожидали появления 37-й гвардейской дивизии генерала Жолудева на пути их главного удара. Завязались жесточайшие бои».

      И далее легендарный командарм дал высочайшую оценку гвардейцам:

      «Не могу не сказать несколько слов о прибывших гвардейцах 37-й дивизии генерала В. Г. Жолудева. Это действительно гвардия. Люди все молодые, рослые, здоровые, многие из них были одеты в форму десантников, с кинжалами и финками на поясах. Дрались они геройски. При ударе штыком перебрасывали гитлеровцев через себя, как мешки с соломой. Штурмовали группами. Ворвавшись в дома и подвалы, они пускали в ход кинжалы и финки. Отступления не знали, в окружении дрались до последних сил и умирали с песней и возгласами: «За Родину!», «Не уйдём и не сдадимся!» Только за один день было зарегистрировано семьсот самолёто-вылетов противника на боевые порядки дивизии. Все же фашистам не удалось продвинуться вперед ни на шаг. А 109-й гвардейский полк этой дивизии продвинулся несколько вперед и занял рубеж обороны от кладбища через Базовую улицу по оврагу до Типографской улицы. Дивизию поддерживали 499-й истребительно-противотанковый, 11-й пушечный артиллерийские полки и дивизион 85-го гвардейского гаубичного полка».

      Для медсанбата, как и для всей дивизии, начались суровые испытания в огне Сталинграда. Поскольку дивизия вошла в состав армии, следовательно, и медсанбат стал подчиняться её Военно-медицинской службе, возглавлял которую начальник санитарного отдела военврач 1 ранга Михаил Прокопьевич Бойко, по отзыву Василия Ивановичу Чуйкова, среднего роста, подвижный, волевой человек, готовый, если сложится критическая обстановка, в любую минуту пойти в контратаку с гранатой и автоматом. Именно высокая распорядительность и умение предугадать обстановку, спасли многих и многих раненых в ноябре и декабре, когда на Сталинград обрушились холода. Ещё в сентябре, когда было тепло и не думалось о морозах, Бойко убедил командующего построить, несмотря на постоянную нехватку людей, утеплённые блиндажи и убежища для медицинских пунктов. Чуйков отдал приказ командирам соединений и частей. Медсанбаты в самые трудные дни обороны размещались на восточном берегу Волги, но полковые и батальонные медицинские пункты были непосредственно в боевых порядках. Ну а линия фронта в Сталинграде, как известно, практически не изменялась. Бывало, конечно, что противнику удавалось вклиниться в оборону, но блиндажи, которые были построены ближе к берегу или вырыты в самой береговой круче, сохранились.

       38-й гвардейский медсанбат прибыл в Сталинград, когда холода уже были не за горами, и Гулякин сразу отметил, что, хотя раненым, порой, приходилось дожидаться переправы целый день, поскольку Волга простреливалась врагом, прибывали они всё-таки всё таки из тепла. Ну а тяжёлое ранение и холод – это путь к гибели. Уж что-что, а в этом молодой военврач убедился сполна во время рейдов по тылам врага под Москвой и на Волховском фронте.

      В начале октября ещё не было холодов, ещё не шла по реке шуга, а потому даже при той сложности, которая с первых дней ощущалась в доставке раненых, трудно было представить, какие невероятно тяжелые условия ждут впереди.

      Конечно, и в ночное время переправа была далеко не безопасно, но всё же не только бронекатера и небольшие речные судёнышки, но даже и лодки соединяли берега, доставляя на правый продовольствие и боеприпасы, на ла левый – раненых.

      На причале раненых перекладывали на повозки и автомобили, чтобы доставить в тщательно замаскированный медсанбат. Днём все передвижения вблизи расположения строго ограничивались.

      Ну а напряжённая работа началась буквально с первых часов развёртывания.

      После доставки раненых с Зайцевского острова, личный состав приёмно-сортировочного взвода сразу приступил к работе. Для отдыха не было времени.

       Михаил Филиппович Гулякин в книге «Будет жить!» вспоминал:    

       «Начиная с 3-го и особенно с 4 октября поток раненых резко увеличился, и о тех пор он редко был меньше двухсот человек в сутки. Чаще же число наших пациентов приближалось к трёмстам, а в период боев с 10 по 15 октября и в начале ноября доходило до четырёхсот и более человек».

       А 7 октября противник начал новое наступление, причём, один из основных его ударов пришёлся на 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

      Василий Иванович Чуйков вспоминал: «В тот день мы не видели солнца. Оно поднималось в зенит бурым пятном и изредка выглядывало в просветы дымовых туч. Под прикрытием ураганного огня три пехотных и две танковых дивизии на фронте около шести километров штурмовали наши боевые порядки. Главный удар наносился по 112-й, 95-й, 308-й стрелковым и 37-й гвардейской дивизиям. Все наши дивизии были сильно ослаблены от понесенных потерь в предыдущих боях, особенно 112-я и 95-я дивизии. Превосходство противника в людях было пятикратным, в танках – двенадцатикратным, его авиация безраздельно господствовала на этом участке».

      С момента переформирования корпуса в 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию, не знали недавние десантники такого натиска многократно превосходящего противника.

       Командарм отметил в мемуарах:

       «В 10 часов 109-й полк 37-й гвардейской дивизии был смят танками и пехотой противника. Бойцы этого полка, засевшие в подвалах и в комнатах зданий, дрались в окружении. Против них противник применял огнеметы. Нашим бойцам приходилось отстреливаться, переходить в рукопашную схватку и одновременно тушить пожары».

 

     Всё это – суровая правда войны. Наступающий всегда создаёт значительное превосходство. Он не может не создавать его. Лишь русские и советские полководцы, русские и советские войска умели бить врага не числом, а уменьем и даже проводить наступательные операции, уступая врагу числом войск. 

     О том, что происходило в полосе обороны дивизии, врачи медсанбата узнавали от раненых. Весь день были в неведении, прислушиваясь к грохоту боя, ведь эвакуация раненых возможна только ночью.

     Построенные ещё в сентябре по приказу командующего армией тёплые блиндажи очень пригодились уже в октябре. Ночи становились день ото дня холоднее. Из холода да в холод совсем не здорово. Ведь переправа бывала долгой. А тут всё же из тепла, которое ещё какое-то время поддерживала раненого.

      Приёмно-сортировочный и операционно-перевязочный взводы медсанбата весь день, если и имели какую-то нагрузку, то минимальную. Бойцы и командиры получали ранения и на восточном берегу. Но это случалось не так часто. Нередко раненые с правого берега ухитрялись переправляться самостоятельно на попутных лодчонках. Гитлеровские бомбардировщики варварски атаковывали гружённые ранеными судёнышки, особенно если видели на них красный крест. Ну и топили многие из них.

      Когда темнело, начинала работать переправа, и нагрузка в медсанбате быстро нарастала. Пик её наступал обычно после полуночи.

       Гулякин, несмотря на то, что был командиром приёмно-сортировочного взвода, нередко, оставив за себя Михаила Стесина, работал в большой операционной палатке.

       Самых сложных тяжелораненых оперировал Фатин, меньших по сложности – другие ординаторы, ну и, зачастую, Гулякин. Хотя ведь как угадаешь? Только Фатин приступал к операции, а тут привозили раненого с ещё более тяжёлыми повреждениями, нежели у того, что уже был на операционном столе у ведущего хирурга. Приходилось браться за дело Гулякину. Вот когда благотворно сказывалась его работа в госпитале близ аэродрома Хвойная.

      Гулякин отметил в своих воспоминаниях, что часть пациентов, особенно с проникающими ранениями в живот и грудь, с повреждением костей и суставов, поступала в медсанбат в состоянии тяжёлого шока. Для них вынужденная задержка с доставкой в медсанбат порой влияла на исход лечения: раненные в живот оказывались в конечной стадии перитонита без определяемого кровяного давления и пульса. Предпринимаемые в таких случаях противошоковые меры часто оказывались неэффективными. Подобное встречалось чаще всего среди раненых жителей города, которых тоже доставляли к нам в медсанбат. В те дни все советские люди, находившиеся в Сталинграде, были его активными защитниками, и наш долг был оказывать помощь каждому, кто поступал оттуда».

 

       Врачи, фельдшеры медсёстры и санитары медсанбата валились с ног, а приток раненых продолжал увеличиваться.

       – Как там в городе? – спрашивал Гулякин у раненых.

       – Дерёмся. Выстоим! Отвечали просто, без лишних слов.

       Почти все, у кого ранения были не слишком серьёзные, просились побыстрее в часть, хотя там с каждым днём становилось всё тяжелее.

       Всё чаще на стол к Гулякину попадали знакомые командиры. Однажды принесли тяжелораненого капитана. Михаил узнал его сразу – гвардии капитан Бондаренко, разведчик.

       В прошлом он занимал тыловую должность, но рвался в бой и бомбил командование рапортами. Однажды, оказавшись на передовой, Бондаренко заменил раненого в бою командира и действовал грамотно, дерзко, смело. Это не осталось незамеченным. Вскоре его перевели в разведку, и он не раз ходил в тыл врага, добывал важные разведданные, приводил «языков».

       В одном из опаснейших поисков получил тяжёлое ранение. Капитан был без сознания. Требовалась срочная операция.

       Гулякин уже хотел взяться за неё, но тут доложили, что один из хирургов только что освободился, а в этом случае раненого полагалось отправить в операционную.

       Командир приёмно-сортировочного взвода мог подменять хирургов в экстренных случаях, когда все заняты операциями, а поступает раненый, нуждающийся в оказании немедленной хирургической помощи. Ну а если такой срочности нет, нужно руководить сортировкой раненых. Участок работы тоже наиважнейший.

       Принесли очередного раненого. Поймав вопросительный взгляд Маши Морозовой, которая держала шприц с обезболивающим раствором, Гулякин кивнул:

       – Сделай укол и – в отделение нетранспортабельных. 

       – Неужели спасти нельзя? – спросила Маша Морозова, когда раненого унесли.

      – Нет такой возможности. Хирургическое вмешательство только ускорит гибель. Мы можем лишь облегчить страдания и создать покой.

        К сожалению, таких раненых было немало. Тяжело сознавать бессилие, но что же делать, если нет никакого выхода. Гулякин, также как его товарищи, брался за операцию, если хоть чуть-чуть верил в благополучный исход.

       Однажды в приёмно-сортировочный взвод принесли комиссара первого батальона 109-го гвардейского стрелкового полка Николая Кравцова. Только-только обработали раны, как санитары доставили комиссара второго батальона гвардии политрука Шумина. Сообщили, что и комиссар третьего батальона Волостнов тоже ранен, да ещё и контужен, но пока остался на полковом медицинском пункте.

       – Все комиссары из строя вышли? Как же там наш полк? – спросил Гулякин.

       Шумин приоткрыл глаза и ответил убеждённо:

       – Наши места заняли другие коммунисты. Политработа будет вестись. В этом не сомневаюсь.

       Как бы там «демоняки» (по аналогии, если демократы прозвали коммунистов «коммуняками», то сами-то, кто – ясно, что «ДЕМОНяки») – не порочили членом партии, которая в ту пору носила название ВКП(б), на такие подвиги, на которые были способны комиссары, просто члены партии, комсомольцы, либералы и демократы никогда не были способны. Разве что выть на разрытых могилах, взывая к офицерам: «что ж, вы братцы, наделали, не смогли уберечь их». Ну, и, как водится, призывать к покаянию за преступления, совершённые бандой ельциноидов. Офицеры смогли бы всё, если бы любая победа во временя торжества ельциноидов, не сводилась на нет предательством «демоняк» с самым главным организатором кровавых конфликтов во главе.

       Рядовые члены партии и комсомольцы и в Сталинграде, и на других фронтах, всегда были впереди и, не задумываясь, отдавали свои жизни в боях, если того требовала обстановка.

       Шумин и Кравцов и в медсанбате остались настоящими комиссарами. Едва пошли на поправку, стали собирать вокруг себя раненых бойцов, рассказывать им о подвигах однополчан. Заходили послушать их страстные беседы и медсанбатовцы.

        – Медработники наши тоже настоящие герои, – рассказывал Шумин. – Санинструктор полка Владимир Клюев, к примеру, вынес из боя под огнём врага более тридцати раненых с оружием, а ведь каждый раз сам был на волоске от гибели.

        В ноябре в медсанбат привезли гвардии лейтенанта Чумакова, который, будучи дважды ранен, не покинул поля боя, продолжал командовать подразделением и лично уничтожил более двух десятков гитлеровцев. Чуть ли не силой гвардии лейтенанта удалось отправить в медпункт, откуда его эвакуировали в медсанбат. Он продолжал рваться назад, к товарищам, но ранение оказалось слишком тяжёлым – предстояла сложная операция.

       Читали раненым боевые листки, которые в те суровые дни готовил распространял политотдел 62-й армии.

       Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков привёл в своей книге такие вот памятные документы войны:

       «В моих руках несколько пожелтевших от времени боевых листков, которые распространялись на передовой линии.

       Вот один из них.

       «Сегодня героически сражались:

Козлов Андрей Ефимович – пулемётчик, член ВЛКСМ. За время Отечественной войны тов. Козлов истребил 50 гитлеровцев, не считая фашистов, истреблённых его пулемётным расчётом. Только с 7 октября 1942 года тов. Козлов уничтожил 17 фашистов. Пулемётный расчёт Козлова – лучший в батальоне. Тов. Козлов участник боев за Ленинград, за Харьков. Дважды ранен. Имеет два знака отличия. Равняйтесь по Козлову!»

         А вот другая листовка.

«Подбили и сожгли 7 немецких танков!

Красноармейцы Яков Щербина и Иван Никитин, будучи раненными, не ушли с поля боя. Верные сыны Родины сражались до тех пор, пока не была отбита последняя атака врага. За каких-нибудь полчаса отважные бронебойщики подбили 7 танков врага».

     В те дни части и соединения армии облетело известие о подвиге шестнадцатилетнего паренька, всеми правда и неправдами оказавшегося на фронте.

       Василий Иванович Чуйков так рассказал об этом подвиге в своей книге «Сражение века»:

      «В батарее лейтенанта Очкина, на которого возлагалась задача – оборонять площадь имени Дзержинского и быть готовым к борьбе в любых условиях, то есть в окружении, – были три противотанковых орудия и девять противотанковых ружей. В одном орудийном расчёте, что стоял на южной окраине площади, был юный друг лейтенанта – подносчик снарядов шестнадцатилетний Ваня Фёдоров, курносый, подвижный и, – как рассказывает Алексей Очкин, – драчливый юнец. Он познакомился с ним по пути на фронт, на станции Поворино. Лейтенант заметил отдыхающего на буфере «зайца», подошёл к нему, попытался стащить, а тот, обороняясь, двинул его ботинком в лоб.

       – Что ты пристал? Хочу на фронт…

       Вскоре они нашли общий язык. И теперь здесь, на площади Дзержинского, когда после очередной бомбежки и неравной борьбы с танками в расчетах осталось по два-три человека, Ваня Федоров стал наводчиком орудия. Наступил критический момент. Танки немцев ворвались на площадь. Вслед за ними к орудию Вани ринулись автоматчики. Алексей Очкин кинулся выручать друга, но его остановил замполит дивизиона Борис Филимонов:

      – Танки справа… Убит наводчик, Ваню уже не спасёшь.

      Они считали, что при атаке немецких автоматчиков Ваня погиб. Но мальчик каким-то чудом уцелел. Из ровика, выкопанного возле орудия, он отогнал автоматчиков гранатами. Но танки так не отгонишь.

      – Плетью повисла правая рука мальчика, – рассказал очевидец подвига Борис Филимонов. – Осколком снаряда оторвало кисть другой. А к орудию ползли еще два танка. И тогда из ровика поднялся окровавленный мальчик. Руки перебиты, но есть зубы. В них противотанковая граната. Он упал под гусеницы. Раздался взрыв…

      Ване Федорову было шестнадцать. Всего один день носил он на груди комсомольский билет. Какое же было сердце у этого юного сына земли русской?!»

      В медсанбате Гулякин и его товарищи ежедневно встречались с подлинными героями.

      В один из дней уже за полночь Гулякину доложили, что в медсанбат доставили лётчика, который был сбит ещё утром. Успел прыгнуть с парашютом, но ветром его отнесло на нейтральную полосу. Невелика в Сталинграде была эта полоса. Иногда доходило до того, что ещё чуть-чуть и можно будет добросить гранату. Вот и лётчик оказался в глубокой воронке, до которой всего ничего, но все попытки добраться до него, оканчивались потерями в медперсонале младшего звена. Санитары добраться не могли.

       Увы, нередко случалось, что раненые целый день проводили вот так, в виду наших позиций, но вне досягаемости даже самых отважных санитаров. Враг словно специально выцеливал красноармейцев с сумками через плечо, наслаждаясь возможностью помешать исцелению раненых.

      Все видели, как отважно сражался в небе этот лётчик, как поджога два вражеских бомбардировщика, но, оставшись без ведомого, который был сбит, сам сделался добычей врага. Окликали в минуты, скорее даже не в минуты, а в мгновения затишья. И он отвечал, что держится, что жив.

      И вот едва стемнело вынесли его на полковой медицинский пункт. Обе ноги были перебиты. Что могли сделать? По всем правилам наложили повязки, но необходима была срочная операция.

      И снова ожидание – сначала возобновления переправы, затем самой переправы. От переправы уже недолгие путь до медсанбата и, наконец, то подразделение, в котором оказывалась квалифицированная врачебная помощь.

      Как и полагалось, доставили раненого в приёмно-сортировочный взвод, и Гулякин сразу определил – газовая гангрена голени. Причём – обеих ног. Доложил ведущему хирургу медсанбата Фатину. Тот собрал консилиум. Когда речь заходила об ампутации, решение принималось только после консилиума.

       – Что будем делать, товарищи? – спросил ведущий хирург.

       Многие высказались за ампутацию, опасаясь за жизнь лётчика.

       И тут медсестра позвала к лётчику – консилиум то, естественно, проводился не в палатке.

       Фатин и Гулякин подошли к столу, на котором всё ещё находился лётчик, совсем молоденький лейтенант, видно, недавний выпускник лётного училища, но уже отважный воздушный боец.

       Лётчик посмотрел на хирургов и попросил, проникновенно, настойчиво, как-то очень действенно:

       – Прошу вас, спасите ноги... Делайте, что хотите, всё вытерплю, всё, без ног не жизнь для меня… Да и долги надо фашистским стервятникам отдать…

      Фатин ещё раз осмотрел ноги.

      – Миша, как твоё мнение? – обратился он к Гулякину.

      Тот задумался. Он понимал, что значит для лётчика остаться без ног. Но тут ведь речь шла не только о ногах – речь шла о жизни человека. Что-то прикинув, сказал:

      – Если позволите, попробую что-нибудь сделать.

      – Что конкретно? – пытливо глядя на Гулякина, спросил Фатин.

      – Думаю необходимо провести расширенную хирургическую обработку раны с удалением всех мёртвых тканей.

       – Мы доктору поможем, Афанасий Фёдорович, – глядя на Фатина, заговорили медсёстры. – Ночами будем дежурить, выходим!

       – Ну, что же, – сказал Фатин, – готовьте операцию. Миша, о больном докладывайте мне ежедневно. – Да, вот ещё какие советы. Не забудьте изолировать область выше раны. Внимательно следите за состоянием тканей.

       Вспоминая о том случае, Гулякин писал в мемуарах:

       «Объём хирургического вмешательства и при заболевании, и при ранении решается, как правило, хирургом. В случае сомнений хирург, безусловно, может привлечь на помощь своих коллег. Операция обычно производится с согласия пациента. На фронте же практически во всех случаях само ранение являлось поводом к хирургическому вмешательству и отказа у раненых возникать не могло. Порой операции на грудной и брюшной полостях оказывались сложнейшими и очень опасными, и всё же не так тяжело они воспринимались. Или, скажем, компенсаторные возможности восстановления функций частично или полностью удалённого парного внутреннего органа пострадавшего таковы, что человек зачастую не страдал от этого. А вот хирургические вмешательства, чреватые ампутацией конечностей, пугали поголовно всех. И это естественно, ведь они вели к инвалидности. Поэтому потеря ноги или руки всегда становилась трагедией для человека. И многие наотрез отказывались от таких операций. Мы обязаны были убедить раненого, внушить ему, что только ампутация может спасти от смерти, но для того чтобы убеждать, обязаны были твердо уверовать сами, что ничего другого сделать уже нельзя. Иногда на убеждение раненого уходило столько драгоценного времени, что делать операцию было уже поздно...»

      Не теряя времени, Гулякин подошёл к операционному столу, распорядился:

       – Наркоз!

       Дождавшись, когда больной уснёт, сделал широкие лампасные разрезы, прошёл ножом до костей обеих ног через все мышечные слои, удалил мёртвые ткани.

       – Маша, марлевые тампоны…

       Сестра уже держала их наготове.

       – Смажь мазью Вишневского, да погуще. Так… Теперь заведём их в рану и уложим ноги в комбинированные шины Крамера. Петя, подготовь переливание крови, введи сыворотку и сердечные препараты.

       Операция проходила точно по избранному Гулякиным плану. Он действовал решительно, с уже приобретёнными навыками.

      – Ну, вот, – сказал, наконец, – Кажется, всё получилось… Теперь у постели раненого должен быть постоянный пост.

      – Разрешите, я заступлю? – попросила Аня Горюнова.

      – Хорошо, – кивнул Гулякин.

      Пришёл Фатин, поинтересовался результатом операции, состоянием раненого, сделал несколько практических советов по дальнейшему лечению.

      В частности, дал важный практический совет:

      – Положите выше места, где забинтована нога, простую шёлковую нить. Если она «утонет» через некоторое время – значит нужно снова делать разрезы, если останется на месте – всё в порядке. Дело пошло на поправку.

      Лётчика положили в послеоперационную палатку. Гулякин занялся неотложными делами, однако уже через некоторое время прибежала Аня Горюнова. Попросила осмотреть раненого.

       Гулякин лишь только взгляд бросил и тут же приказал:

       – Быстро на стол…

       Снова позвали Фатина, снова решали, как быть дальше.

       – Разрешите попробовать ещё раз? – спросил Гулякин. – Думаю, ампутацию и через сутки не поздно сделать. А всё-таки есть, мне кажется, шанс спасти ноги.

      После второй операции гангрена отступила. У койки лейтенанта медсёстры дежурили круглосуточно, причём использовали для этого время, положенное им на отдых. Борьба за жизнь и здоровье совсем ещё молодого человека была выиграна.

       Вскоре лейтенанта направили для дальнейшего лечения в госпиталь, а уже оттуда он вернулся в свою часть и сразу прислал в медсанбат тёплое письмо, в котором благодарил за всё, что для него сделали и хирург, и его помощницы.

      

       Жестокие бои под Сталинградом не прекращались ни на минуту. В те дни на каждого хирурга приходилось до ста раненых в сутки. В один из таких дней Гулякин не отходил от операционного стола более двадцати часов.

       Оказание неотложной помощи, перевязка, осмотр, операция, участие в сортировке раненых, снова серьёзная и длительная операция – всё это чередовалось по нескольку раз.

       К исходу дня он уже едва держался на ногах. Только сложных операций сделал более полутора десятков. Одна из них оказалась неудачной. Собственно, и брался за неё хирург почти без надежды на успех. У раненого были повреждены крупные магистральные сосуды. Никак не удавалось остановить кровотечение. В чём же дело? Оказалось, что глубоко в ране сидел крупный осколок снаряда. Остановить кровотечение, не извлекая осколка, было невозможно. Гулякин склонился над раненым, осторожно зацепил осколок, но тут брызнул фонтан крови, и через несколько секунд остановилось сердце…

       Гулякин вышел из палатки глубоко опечаленный. Смерть раненого или больного во время операции для врача всегда трагична. Михаил вспоминал, строго оценивая, каждый этап операции, но нигде не находил ошибки. Неужели заведомо шёл на безнадёжное дело?

       От тягостных мыслей отвлекла медсестра Зина Шлягина.

       – Товарищ военврач, ещё одного принесли. Тяжёлый… Все хирурги заняты.

       – Готовьте операцию. Иду!

       В тот день, а точнее в те сутки, Гулякин сделал двадцать восемь операций. Возможно, он простоял бы у стола и больше, но вошёл Фатин. Посмотрел на Гулякина, покачал головой и приказал:

       – Немедленно отдыхать. Усталость – плохой союзник хирурга!

       На этот раз удалось более или менее отдохнуть. Днём раненые почти не поступали.

       Разбудили Гулякина, когда уже стемнело. Открыв глаза, Михаил увидел Кириченко и Фатина. Оба были чем-то встревожены.

       – Что случилось? – спросил Гулякин, торопливо приводя себя в порядок.

       – Во время бомбёжки на командном пункте дивизии засыпало генерала Жолудева, – сообщил Кириченко. – Пойдёте на правый берег: возможно потребуется хирургическая помощь. Генерала сейчас откапывают. К счастью, он жив. Если сочтёте необходимым, лично доставите его в медсанбат.

        Гулякин, взяв с собой всё необходимое, поспешил к переправе.

        Остановился у причала, глядя как причаливает паром. Затем с него сгрузили раненых. Санитар, невидимый в темноте, полушёпотом считал носилки. Скоро он сбился и, чертыхаясь, проворчал:

       – С того берега. Полнёхонький прибыл. А туда кто переправляется?

       Действительно, кроме Гулякина, на паром сели несколько бойцов во главе с молодым лейтенантом.

       Спустя час паром подошёл к Зайцевскому острову. Оттуда Гулякин перебрался на правый берег по штурмовому мостику.

       Штаб дивизии отыскал быстро.

       В штабе дивизии Гулякин встретил военврача 3 ранга Сашу Воронцова, с которым вместе учился в мединституте. Относительно состояния генерала он сразу успокоил:

       – Всё обошлось. Есть несколько ушибов со ссадинами и кровоизлияниями, но безопасны. Я их обработал. Правда, генерал немножко контужен, но держится бодро. Сейчас пьёт чай в блиндаже начальника штаба и в тыл не собирается.

       – Всё же схожу, доложу о прибытии – решил Гулякин. – Ты-то сам как?

       – Недавно в окружение угодил прямо с ранеными, которых готовил к отправке в медсанбат.

       – Как это случилось? – спросил Гулякин.

       – Мы вместе с фельдшером Змиевским подготовили к эвакуации раненых, но началась атака, и фашисты захватили дом, в подвале которого мы находились. Отбивались от врага все, кто мог держать оружие в руках. А ночью вышли к своим. Не в полном составе, к сожалению. Две группы нарвались на врага и погибли, – вздохнул он. – Ну ты иди к генералу… Он к нам, военным медикам, всегда внимателен.

      Генерал Жолудев действительно встретил очень приветливо.

      – А-а-а, медицина! Ну что вы все так всполошились? Ну засыпало малость. С кем не бывает.

      Он встал, сделал несколько шагов навстречу Гулякину, крепко пожал, словно демонстрируя своё вполне нормальное состояние здоровья.

       – Расскажи-ка мне лучше, чем моей персоной заниматься, как вы там справляетесь. Раненых-то, увы, много вам направляем.

       – Конечно, хотелось бы, чтоб поменьше направляли – с улыбкой сказал Гулякин. – Но ничего, справляемся.

       – Нам бы тоже хотелось, что б потери были меньше, – вздохнул генерал, – но обстановка очень сложная. Как сам видишь, штаб – под берегом, в двухстах – четырёхстах метрах уже фашисты. Но ничего. Перемололи мы их, крепко перемололи. Выдыхаются, чувствуется, что выдыхаются. Не тот, не тот уже фашист. Сбили спесь.

       Он расспросил о нуждах медсанбата, прибавив при этом, что, конечно, как ему докладывают, делается всё для своевременного обеспечения военных медиков.

       – Вы ребята – надежда каждого бойца, каждого командира, надежда всех, идущих в бой. Они ведь прекрасно знают, как сложно доставлять раненых на левый берег, знают, что, порой, такие задержки в доставке дорого стоят, но верят, что вы там чудеса творите. Верят, помни это, Михаил и сослуживцам своим скажи, чтобы знали и помнили. Ну а теперь, тебе, доктор пора в обратный путь. Пока темно, легче переправиться. К чему зря рисковать? А за заботу спасибо!

      Этот случай нашёл отражение в книге «Сражение века». Василий Иванович Чуйков вспоминал:

     В 12 часов 30 минут командный пункт 37-й гвардейской дивизии бомбят пикирующие бомбардировщики. Командир дивизии генерал Жолудев завален в блиндаже, связи с ним нет. Управление частями 37-й гвардейской дивизии штаб армии берёт на себя. Линии связи и радиостанции перегружены. В 13 часов 10 минут в блиндаж Жолудева «дали воздух» (просунули металлическую трубу), продолжая откапывать генерала и его штаб. В 15 часов на командный пункт армии пришёл сам Жолудев. Он был мокрый и в пыли и доложил: «Товарищи Военный совет! 37-я гвардейская дивизия сражается и не отступит».

     Доложил и тут же спустился на земляную ступеньку, закрыл лицо руками».

     Побывав в настоящем аду на правом берегу, Гулякин направился к переправе. На левом берегу ждали раненые. Много раненых. Грохот в городе не умолкал даже с наступлением тишины. Было отчётливо слышно, как где-то совсем неподалёку стучал пулемёт.

     «Короткими бьёт, с перерывами. Видимо, прицельно, – подумал Гулякин. – Надо же, штаб дивизии почти на передовой!»

      На берегу догнал Саша Воронцов, сказал:

      – Как не попрощаться! Нынче каждый день может стать последним.

      – Зачем ты так…

      – Нет-нет, я оптимист. Да и устали уже здесь думать о гибели. Давным-давно узнали. Каждый думает лишь о том, как выполнить свою работу, большую или маленькую… Сам знаешь, когда в руках жизнь раненого, о чём ещё можно думать. Ну, счастливо. И нашим всем привет…

      Переправлялся Гулякин вместе с теми ранеными, которых Саша Воронцов вывел из окружения. Их сразу же перенесли на машины медсанбата, а там после доклада Кириченко о поездке он занялся ими уже в приёмно-сортировочном взводе.

      Подошёл Фатин, и попросил подробнее рассказать о самочувствии генерала.

      – Саша Воронцов доложил мне, что всё необходимое сделано. Словом, генерал даже осмотреть его не дал, – сообщил Гулякин. – Ходит по штабу весёлый, демонстрирует хорошее самочувствие и заявляет, что фашисты выдыхаются… Так что остался в строю.

      Период с 14 по 18 октября 1942 года Василий Иванович Чуйков назвал самыми трудными днями. Враг ещё обладал огромной боевой мощью и колоссальным превосходством и на земле, и в воздухе. Нужно непременно уточнить – превосходством численным. Ибо духовное и нравственное превосходство было на стороне защитников Сталинграда.

      Нелегко было и потом. Но именно в период с 14 по 18 октября была огромная опасность прорыва гитлеровцев к Волге, и эта опасность была устранена благодаря мужеству и стойкости воинов 37-й гвардейской стрелковой дивизии и других соединений.

      К примеру, 15 октября дивизия потеряла до 75 процентов личного состава стрелковых подразделений и частей, действовавших непосредственно на переднем крае. Лишь 18 октября натиск врага немного ослаб. Но к этому времени после отражения гитлеровского натиска по существу оставался боеспособным лишь один стрелковый полк. За пять дней боёв враг сумел продвинуться лишь на некоторых направлениях от 50 до 100 метров. Конечно, в Сталинграде имел значение каждый метр, однако, учитывая, что гитлеровское командование рассчитывало выйти к Волге, наступающие части и соединения на некоторых направлениях не смогли преодолеть ни на шаг, успех, конечно, был за обороняющимися.

 

       В конце октября – начале ноября, когда бои достигли наивысшего напряжения, к трудностям оказания помощи раненым добавился ещё и холод. А ведь по-прежнему те, кто получали ранение в течение дня, вынуждены были ждать квалифицированной медицинской помощи до наступления темноты.

       А печальные вести о гибели боевых товарищей поступать не переставали.

Один из раненых сообщил Гулякину печальную весть. Смертью героя пал на поле боя бывший командир парашютно-десантной роты Иван Семенов. Гулякин вспомнил смелый рейд по тылам врага в Подмосковье, вспомнил, как бойцы звали своего отважного командира «наш Чапаев».

       На фронте Гулякин встретил своего товарища по школе Александра Козлова, который стал гвардии политруком.

       Пришлось оперировать Сашу.

       Козлов, едва наметилось улучшение состояния, стал проситься в строй. Каждый день приставал:

       – Когда ты меня отпустишь, Миша? Не могу здесь лежать, когда там каждый человек на счету. Сам знаешь, какие события назревают, а я здесь прохлаждаюсь.

       – Ишь ты, – улыбнулся Гулякин. – Сначала уговорил не отправлять в госпиталь, а теперь и в медсанбате лежать не хочешь. Нет уж, изволь долечиться.

       – Сколько ещё лежать?

       – Ну хотя бы недельку.

       – Да ты что… Не отпустишь – убегу.

       И убежал. А через несколько дней пришло известие о геройской гибели политрука Александра Козлова.

       Торопился, очень торопился к важным событиям… Но что же это за события, о которых говорил политрук.

       Однажды Гулякину поручили съездить по делам в один из прифронтовых госпиталей. Едва отъехал от берега, поразился тому, что увидел. Все населённые пункты были забиты войсками, танками, артиллерией, другой боевой техникой. Эта силища, хорошо замаскированная, тщательно скрываемая от врага, не могла оставаться тайной для своих. Копились, явно копились ударные соединения для решительного наступления. Было ясно, что не за горами перелом в Сталинградской битве.

       Вот такова логика войны – на передовой бьются насмерть части и соединения, изрядно потрёпанные, давно уже численно уступающие врагу, держатся из последних сил, а в тылу стоят полнокровные воинские формирования. И нельзя их тронуть раньше назначенного часа. В том то и секрет успеха – измотать врага, обескровить его наступающие части и соединения и ударить наверняка, так что б порвать в клочья…

 

       В Сталинграде по-прежнему был настоящий ад. Казалось бы, человек, вырвавшийся из этого ада по причине ранения, заслужил хотя бы небольшой отдых, но не было такого раненого, из тех, что поступали в 38-й гвардейский медсанбат, которые бы не рвались назад, в огонь, к своим товарищам, чтобы стоять на смерть без особых надежд на то, что удастся остаться живыми. Но все твердо знали, те, кто останутся в строю – выстоят и не пустят фашистов к Волге.

       В один из тех огненных дней в медсанбат доставили начальника штаба 109-го гвардейского стрелкового полка гвардии капитана Ивана Малькова, с которым Гулякин был знаком ещё по службе в воздушно-десантных войсках. Вместе воевали под Москвой.

      Как обычно капитан попал на стол приёмно-сортировочного взвода. Гулякин подошёл к столу. Мальков узнал его и проговорил, стараясь скрыть боль:

      – Ну, Миша, если ты возьмёшься за меня, значит, скоро вернусь в строй. Верно?

      – Сейчас посмотрим, – ответил Гулякин, приветливо кивнув Малькову, но воздерживаясь от преждевременных заключений.

      – И побыстрей, Миша, прошу тебя, побыстрее. Мне надо назад…  в штабе то, почитай, никого…

      Из карточки передового района явствовало, что после ранения Мальков более суток ещё находился в штабе, причём не просто находился, а прогоняя от себя медиков, выполнял обязанности начальника штаба. Даже когда его всё же отправили в медпункт полка, вызывал туда командиров штаба и отдавал указания. Об этом рассказал фельдшер полкового медпункта, доставивший Малькова в медсанбат.

      Бывали всякие ранения, бывали очень сложные, но такие, с которыми всё-таки можно было бороться. Но бывали и такие, что даже и говорить не о чем. Каждое слово диагноза – окончательные приговор.

      Так было и здесь. Гулякин обнаружил конечную стадию перитонита. Ранение в живот – столько времени без оказания квалифицированной медицинской помощи. Даже не дни – часы жизни раненого были сочтены.

       А Мальков, видимо, совершенно не понимая, что с ним, как заведённый требовал:

        – Миша, помоги мне поскорее вернуться в строй... Ведь там мои ребята, как же они без меня?..

       Что мог сделать Гулякин? Он стоял и вспоминал, как однажды на Волховском фронте начальник штаба 1-й воздушно-десантной бригады стал просить командира бригады Омельченко забрать его, хирурга, на штабную работу. Просто на учениях Гулякин блестяще оформил рабочую карту командира, ну и начальник штаба решил, что он вполне подходит для штабной работы. Омельченко разъяснил начальнику штаба, сколько тяжело подготовить хирурга. И вот на ту самую должность и прибыл через некоторое время старший лейтенант Иван Мальков. Он был роста небольшого, блондин, добрый и жизнерадостный. Сразу вошёл в дружный коллектив десантников. И вот уже стал начальником штаба гвардейского полка, отличился в боях в междуречье Дона и Волги, в Сталинграде…

      – Ну что, Миша, будешь оперировать?

      Что было сказать? Гулякин совершенно спокойно, положив руку на плечо Малькова, пояснил:

      – Понаблюдаем, пока показаний к операции нет. Поправим повязку. Завтра решим.

      – А в полк, когда я могу вернуться в полк?

      У Гулякина защипало глаза. Кто-то из девушек поспешно покинул палатку – такое выдержать было трудно.

      – Как только будет возможно. А пока в госпитальный взвод. Сейчас сделаем укольчики необходимые… Завтра, завтра решим…

      Он знал, что завтра уже осложнение тяжёлой раны само решит всё и за самого раненого, и за медиков.

      Вскоре Мальков потерял сознание и тихо ушёл из жизни, до самого последнего мгновения надеясь, что вернётся в строй бить фашистов.

 

       Конечно, наиболее потрёпанные соединения заменяли свежими постоянно. В первой половине ноября поступил приказ и 37-й гвардейской стрелковой дивизии сдать свою полосу обороны 45-й стрелковой, полностью укомплектованной и готовой стоять насмерть.

       Нелёгкое это дело – выход из боя и отход. Прикрывал смену частей сводный отряд, основу которого составил 118-й гвардейский стрелковый полкгвардии полковника Н.Е. Колобовникова, который находился на стыке с полками 138-й стрелковой дивизии Людникова. Полк обеспечил выход из боя частей и подразделений дивизии. Но обстановка сложилась так, что сам он остался в Сталинграде и оборонял свой участок вплоть до начала контрнаступления. Лишь тогда он был выведен на переформирования в составе семи человек! Причём, в числе этих семи человек был и сам командир полка, тяжело раненый в последнем перед выходом бою.

       А случилось всё так.

       Полк принял на себя главный удар врага. Фашисты рвались к посёлку Баррикады, а в распоряжении лишь стрелковый батальона Толина. Затем подошла сводная рота с пополнением.

       Каждый гвардеец дрался за пятерых, но обстановка всё усложнялась. Командир полка сжёг документы, карты, всех штабистов поставил в строй стрелковых подразделений, а вместе с ними и сам занял место на оборонительной позиции.

       Атаки гитлеровцев следовали одна за другой. Во время девятой или десятой был убит командир батальона Толин. Враг обошёл подразделения полка, взял их в кольцо, но и оказавшись в окружении гвардейцы сражались с прежним упорством.

       Лишь ночью в расположение дивизии Людникова пробились семь раненых бойцов этого полка. Они вынесли из боя и командира полка гвардии полковника Колобовникова.

       Прорваться к своим было нелегко, но не менее сложным оказалось эвакуировать командира полка на левый берег в медсанбат.

       По реке шла ледовая шуга. На простой лодке перебраться было уже невозможно. С трудом пробились к переправе, где стоял бронекатер. Осторожно внесли на борт гвардии полковника Колобовникова, который тут же приказал взять и остальных раненых. Перегруженный катер отошёл от причала и благополучно добрался до левого берега.

       В приёмно-сортировочный взвод медсанбата Колобовников попал под утро. Гулякин осмотрел его, приказал сделать переливание крови и вызвал ведущего хирурга Фатина.

       Тот провёл осмотр и принял решение:

       – Готовьте операцию. Колобовниковым займусь сам.

       Операция прошла успешно, но долго ещё жизнь отважного командира полка оставалась в опасности.

        Ну а когда можно было эвакуировать в госпиталь, гвардии полковник Колобовников попросил генерала Жолудева посодействовать направлению его в госпиталь воздушно-десантных войск. Жолудев разгадал нехитрую хитрость командира полка. Ну что ж, он и сам мечтал вернуться в ВДВ. Да только нужно было воевать там, где сегодня важнее. Колобовникову такую возможность мог дать госпиталь. Как потом Гулякину стало известно, после окончательного излечения Колобовников вновь стал десантником.

 

        Но всё это было уже позже. А пока Сталинградские дни и ночи каждый день давали сотни раненых и, к сожалению, много безвозвратных потерь.

        Погиб комиссар 118-го гвардейского стрелкового полка Михаил Шитов, давний товарищ Михаила. До войны Шитов возглавлял областную комсомольскую организацию.

        Периодически раненые приносили и радостные вести – слали приветы своему десантному доктору сражавшиеся в самом пекле комбат Иван Гриппас и гвардии старший политрук Николай Коробочкин.

        О тех днях Михаил Филиппович вспоминал:

        «Суровые испытания в огне Сталинграда ещё больше сплотили коллектив медсанбата, побудили работать четче. Более грамотно стало проводиться послеоперационное лечение раненых. В совершенстве отработали мы способы переливания крови, приемы введения противошоковых и других физиологических растворов. Без малейших задержек эвакуировали раненых в госпитали. Оставалось только удивляться, откуда берутся силы у наших хирургов, фельдшеров, медицинских сестёр и санитаров, которые нередко не отдыхали сутками.

      С наступлением холодов прибавилось дел у санитаров. Так, противошоковую палатку отапливал у нас пожилой боец Кузнецов – из донских казаков. Трудился он день и ночь, а когда удавалось поспать, укладывался прямо возле печки, подкладывая под голову полено. Просыпался тотчас, если раздавался стон раненого или пора было подбрасывать в печку дрова. Так же самоотверженно работал и его товарищ Кашаф Миникаев. Он как-то особенно осторожно, даже нежно, снимал раненых с носилок и укладывал на операционный стол, умел аккуратно раздевать их, не причиняя боли».

 

       На протяжении 116 дней и ночей, до самого вывода дивизии из Сталинграда 38-й отдельный гвардейский медико-санитарный батальон работал с огромной, превышающей все нормативы нагрузкой. Было подсчитано, что через руки врачей медсанбата прошло свыше пяти тысяч раненых бойцов и командиров. Большинство из них вернулись в строй.

       Утро и день 19 ноября 1942 года прошли как обычно. Чувствовалось, что враг выдыхается. Его таки почти прекратились. Всё реже над Волгой показывались и самолёты гитлеровцев. А если и появлялись, то немедленно им навстречу поднимались краснозвёздные «яки» и «миги».

       20 ноября 1942 года личный состав дивизии подняли на рассвете. Объявили построение, первое построение всего соединения за многие месяцы боёв.

      Перед строем – генерал-майор Жолудев, командиры штаба.

      – Товарищи! – начал генерал приподнятым, торжественно-радостным голосом: – Митинг, посвящённый началу контрнаступления наших войск, объявляю открытым… Слово предоставляю товарищу Щербине.

       Щербина зачитал приказ Военного совета Сталинградского фронта, в котором говорилось о том, что настал час грозной и справедливой расплаты над немецко-фашистскими оккупантами. Враг понёс огромные потери, бойцы и командиры Сталинградского фронта показали образцы доблести, мужества, геройства.

       Едва закончилось чтение приказа, грянуло дружное «ура».

      Затем генерал сообщил, что 19 декабря 1942 года после мощной артиллерийской подготовки советские войска перешли в решительное контрнаступление с целью окружения вражеской группировки в районе Сталинграда.

 

       С митинга расходились в приподнятом настроении. По дороге в расположение медсанбата шутили, смеялись. Казалось, все трудности позади, ведь свершилось, наконец, то, о чём мечтали на протяжении долгих и необычайно тяжёлых дней боёв в Сталинграде.

       – Ну, Миша, – воскликнул Стесин, – кажется, работа наша на берегах Волги подходит к концу. Теперь вперёд, на запад.

       – С кем наступать-то? Видел, что от дивизии осталось? – возразил Гулякин. – Пополнить сначала надо полки, да подготовить к боям.

       – Значит, отправят на пополнение личным составом?

       Но он ошибся.

       Снова объявили построение. Удивительно. То ни одного за долгие месяцы, а тут прямо одно за другим. На этот раз медсанбат приказал построить военврач 1 ранга И.И. Ахлобыстин. Пожалуй, с момента формирования не собирали личный состав медсанбата, вот так, в едином строю.

       – Дорогие друзья, – начал он, выслушав рапорт Кириченко. – Позвольте поблагодарить вас за самоотверженный труд. Вы честно выполнили свой долг здесь, у стен Сталинграда. Однако, учитывая удобное расположение медсанбата на путях эвакуации раненых, санитарный отдел шестьдесят второй армии принял решение подключить вас к оказанию помощи раненых других соединений.

      Ахлобыстин внимательно оглядел строй. Никто из медиков не проронил ни слова.

      – Понимаю, – продолжил он. – Вам было трудно, очень трудно. Сколько выпало на долю каждого из вас бессонных ночей! Этого не счесть! Но вы закалились, приобрели опыт. Кто лучше вас справится с поставленной задачей!? Батальон останется на прежнем месте и будет работать до особых распоряжений.

       Грохот боя за Волгой не умолкал, и Ахлобыстину приходилось говорить громко, почти кричать. Казалось, голос от этого звучал взволнованно, почти нервозно. Но причина, как выяснилось, была в другом… Дивизионный врач сделал несколько шагов к строю и сказал уже тише:

       – Прощаюсь с вами, – и, поймав на себе удивлённо-вопросительные взгляды, пояснил: – Я получил назначение на должность начальника медицинской службы воздушно-десантного корпуса. Срочно убываю в Москву…

      Затем он представил своего преемника военврача 2 ранга И.М. Ситника, обошёл замерший строй, каждому крепко пожимая руку, и как бы в заключении сказал:

      – Теперь все вопросы к новому начальству… 

     В последний раз оглядев строй, круто повернулся и торопливо зашагал по дороге в сторону штаба дивизии.

      Новый дивизионный врач проводил взглядом Ахлобыстина и заговорил с личным составом, как бы продолжая уже начатую бывшим начальником беседу.

       – Так уж получилось, товарищи. Что сегодня предстоит узнать и о других изменениях в командном составе медсанбата. На должность командира батальона назначен военврач второго ранга Юрий Крыжчковский, а его заместителем по политической части – капитан Сергей Неутолимов. Штаб медсанбата возглавит гвардии старший военфельдшер Константин Кротов. Ну а теперь за дело. Ближе познакомимся в ходе работы.

      Новый командир медсанбата был не только сокурсником Гулякина по мединституту, но и его хорошим товарищем. Крыжчковский всегда собран, выдержан, но в то же время скромен, даже иногда застенчив. Впрочем, застенчивость на командных должностях проходит быстро.

      Сергей Неутолимов был чуть постарше Гулякина и многих врачей медсанбата, которые в основном являлись сверстниками. Он успел приобрести солидный боевой опыт в боях под Спас-Деменском и Ельней. Он – кадровый командир – совершенно не имел никакого отношения к медицине, что поначалу немного настораживало. Но это не помешало быстро войти в строй и понять специфику работы медицинского подразделения.

 

        Построения и совещания в те дни сыпались как из рога изобилия. Накал боёв в Сталинграде несколько снизился, да и потоки раненых перенаправлялись на 38-й гвардейский медсанбат постепенно. Потому и удалось дважды построить весь личный состав. В разгар приёма раненых, проведения операций – это совершенно невозможно. Как невозможно и совещания проводить.

      А тут в первый же день новый комбат собрал командиров подразделений.

      – Ну что же, нам с вами, несмотря на вывод дивизии на отдых и доукомплектование, подводить итоги работы под Сталинградом ещё рано. Соединения нашей шестьдесят второй армии по-прежнему ведут тяжёлые бои в городе. И всё-таки, несмотря на это, у меня к вам просьба. В оставшиеся дни необходимо обобщить опыт, приобретённый в минувших боях. Скоро ведь и нам предстоит доукомплектование, в батальон придёт пополнение. Надо сделать так, чтобы наши методы работы стали достоянием тех, кто ещё не нюхал пороху, кто не имеет опыта в деле оказания помощи раненым во фронтовых условиях.

       Слушая Крыжчковского, Гулякин вспомнил бои в междуречье Дона и Волги, трудные недели октября и ноября здесь, в Сталинграде. И подумал с гордостью за своё подразделение, за своих товарищей, за себя, что не случайно санитарный отдел 62-й армии принял решение временно оставить медсанбат на прежнем месте, приказав продолжить работу, поскольку работа эта организована на высочайшем уровне.

       «Ну что ж, – подумал Гулякин. – Теперь мы медсанбат не только 37-й гвардейской. Мы – Сталинградский медсанбат…»

       Решение командования было понятно. За время боёв удалось выработать наиболее рациональные методы оказания помощи раненым, усовершенствовать организацию деятельности всех отделений.