Супруг Российской Государыни

Прошли годы. Императрица утвердила и укрепила свою власть, но ей не хватало надёжного мужского плеча, на которое можно опереться.

Об Орлове она сказала «сей бы век остался, есть ли б сам не скучал», Васильчиков же и подавно внимания не заслуживал. И вот прибыл в столицу вызванный ею из действующей армии Григорий Александрович Потёмкин, закалённый в боях генерал-поручик, не раз отмеченный самими Румянцевым за храбрость и мастерство в командовании войсками.

                                         
       Рассказывая о его приезде, В.С. Лопатин приводит выписку из Камер-фурьерского церемониального журнала, в котором отмечались все важнейшие события при дворе.

       Судя по журналу, 4 февраля 1774 года произошло следующее:

 «По полудни в 6-м часу из Первой Армии прибыл ко двору Её Императорского Величества в Село Царское генерал-поручик и кавалер Григорий Александрович Потёмкин, который и проходил к Её Императорскому величеству во внутренние апартаменты».

       Далее в журнале указано:

       «Через час Екатерина в сопровождении наследника вышла в картинную залу и 9-го часа забавлялась с кавалерами игрой в карты. Первое свидание длилось не более часа. Скорее всего, беседа касалась армии и положения дел в Империи. Отметим небольшую подробность: честь представить Потёмкина Государыне выпала на долю дежурного генерал-адъютанта князя Г.Г. Орлова. Вряд ли он догадывался о том, что «его приятель» Потёмкин был вызван секретным письмом Екатерины.

В эти самые дни знаменитый гость Императрицы Дени Дидро, проведший в Петербурге 5 месяцев, готовится к отъезду. Екатерина так занята своими сердечными делами, что не может найти свободной минуты, чтобы попрощаться с философом, обсуждавшим с ней во время долгих и частых бесед вопросы о положении народа, о необходимых реформах.

 Второй раз имя Потёмкина появляются в Камер-фурьерском журнале 9 февраля. Он показан среди 42 приглашённых на большой воскресный приём и обед. Но могли быть тайные свидания, о которых официальный журнал хранит молчание. О первых шагах к сближению рассказывают письма. Сначала Екатерина пишет Потёмкину по-французски, называет его «милым другом», обращается к нему на «Вы». Она просит его выбрать «какие-нибудь подарки для «духа», затем посылает ему что-то – «для духа Калиостро». Этот шифр легко читается. «Духи Калиостро» – согласно учению модного в Европе графа-авантюриста – руководят чувствами людей. Подарок предназначался самому Потёмкину».
       7 февраля Екатерина писала Потёмкину:

       «Когда Великий Князь уйдёт от меня, я дам Вам знать, а пока что развлекайтесь как можно лучше, не в ущерб, однако, честным людям, к коим я себя причисляю. Прощайте, мой добрый друг...».
       И такое письмо написано на третий день после первой встречи…
       А вскоре ещё одна записочка, по мнению исследователей, относящаяся к 14 февраля:

       «Мой дорогой друг, будьте любезны выбрать мне какие-нибудь подарки для духа и сообщите мне, если можете, как Вы поживаете? Не имея никаких непосредственных сношений и из-за отсутствия господина Толстяка, я вынуждена беспокоить вас. Посему приношу Вам свои извинения».
       Загадочные строки. Виднейший исследователь писем и документов екатерининского времени, создатель блистательных документальных фильмов о Суворове, о Потёмкине и о Екатерине Великой Вячеслав Сергеевич Лопатин разгадал их смысл. Оказывается, Екатерина II, любившая делать подарки близким людям, предлагала Потёмкину выбрать себе что-то по душе.
       В записочке много иносказательного, ведь её автор – Императрица. Даже имена заменены кличками, известными лишь узкому кругу людей. «Толстяк» – это обер-гофмаршал двора князь Николай Михайлович Голицын, преданный слуга Императрицы, брат генерал-фельдмаршала Александра Михайловича Голицына. Оба – близкие люди Петру Александровичу Румянцеву, который женат на их родной сестре. Тайна встреч Екатерины Второй и Потёмкина находилась в надёжных руках. Мало кто был посвящён в их отношения, и уж, конечно, нигде и ничто не протоколировалось».
       А письма следовали одно за другим. Они датированы 14, 15, 16 и 18 февраля. Возможно, были и другие, которые не сохранились. 15 февраля Потёмкин присутствовал на обеде, на котором ещё был и А.С. Васильчиков, доживавший во дворце последние дни.

        О Васильчикове Императрица упоминала в «Чистосердечной исповеди», даже не называя его по имени.
       Постепенно тон писем менялся. Очевидно, во время тайных свиданий Императрица дала понять Потёмкину, что он ей нужен не как боевой генерал или не только как боевой генерал, которому она собирается поручить ответственное дело, а как близкий человек…
       И это, видимо, поставило Григория Александровича в некоторое замешательство. Он сразу твёрдо дал понять, что фаворитом быть не намерен – это претило его представлениям о чести и достоинстве, было несовместимо с его Православным воспитанием. Один из биографов князя подметил, что даже самый зловредный и сардонический мемуарист эпохи, некий Вигель, от которого не было никому пощады, и тот признавал, как он выразился, «моральный характер» Потёмкина.
       Из переписки напрашивается вывод, что Потёмкин дал понять Государыне: ни на какие отношения, не освещённые Православной церковью, пойти не может. Очевидно и то, что Императрица дала согласие стать его супругой. Когда-то, вскоре после переворота, подобное предложение уже делал Государыне Григорий Орлов. Но высшие сановники намекнули ей, что готовы повиноваться Императрице Екатерине, а госпоже Орловой – никогда. Теперь она уже могла принимать решение без оглядки на кого бы то ни было.
       И вдруг 21 февраля Императрица на целый день затворилась в своих покоях во дворце и никого не принимала. Двор застыл в недоумении. Случилось же это после бала-маскарада, который был дан накануне. На том маскараде Императрица танцевала только с Потёмкиным и несколько раз уединялась для разговора с ним. Возможно, именно тогда он дал ей понять, что не пойдёт ни на какие отношения, не освещённые церковью, и попросил признаться в тех увлечениях, которые были у неё при дворе до встречи с ним. Очевидно, он сказал ей о сплетнях и о том числе увлечений, которые приписывали ей сплетники, поскольку в «Чистосердечной исповеди» Императрица обронила такую фразу:

        «Ну, господин Богатырь, после сей исповеди, могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих? Извольте видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе, да четвёртого от дешперации (отчаяния – Н.Ш.). Я думала на счёт легкомыслия поставить никак не можно; о трёх прочих, естьли точно разберёшь, Бог видит, что не от распутства, к которой (здесь и деле сохранены орфография и пунктуация Императрицы – Н.Ш.) никакой склонности не имею, а естьлиб я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда в том, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви…».
       Письмо состоит как бы из ответов на поставленные Потёмкиным вопросы и возражений против некоторых его упрёков.
       Возможно, в тот же день 21 февраля 1774 года после того, как Потёмкин прочитал «Чистосердечную исповедь», состоялось объяснение, потому что Императрица направила ему вечером ещё одну записочку: «Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черты не предуспела ни в чём. Принуждать к ласке никого не можно, вынуждать непристойно, претворяться – подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, что я была тобой довольна. Ты знаешь мой нрав и моё сердце, ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умён, тебе самому представляю избрать приличное по тому поведение, напрасно мучишься, напрасно терзаешься. Един здравый рассудок тебя выведет из беспокойного сего положения; без крайности здоровье своё надседаешь понапрасну».
       А 27 февраля, выполняя волю Государыни, Потёмкин написал ей прошение о назначении его генерал-адъютантом:
       «Всемилостивейшая Государыня!
       Определил я жизнь мою для службы Вашей, не щадил её отнюдь, где был только случай к прославлению высочайшего имени. Сие поставя себе простым долгом, не помыслил никогда о своём состоянии, и, если видел, что моё усердие соответствовало Вашего Императорского Величества воле, почитал себя уже награждённым. Находясь почти с самого вступления в армию командиром отдельных и к неприятелю всегда близких войск, не упускал я наносить оному всевозможного вреда, в чём ссылаюсь на командующего армией и на самих турок.., принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашего Императорского Величества, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедрота и высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение моё пожалованием меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастия, тем паче, что, находясь под особливым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вящее свободным к службе Вашего императорского Величества Отечества».
       И вот перед нами письмо уже совершенно определённого содержания:    

 «Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодня или нет. А есть ли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего и доказать могу, как два и два четыре. Выйду, чтоб тебя видеть. Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умён, так хорош, так приятен. Не удивлюсь, что весь город бессчётное число женщин на твой счёт ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всём ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому, мне, более любил и в прежнее время и ныне, до самого приезда твоего, как тебя. А есть ли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и расславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь…».
 

Императрица не хотела, чтобы Потёмкин с первых дней пребывания в столице был вовлечен в борьбу придворных группировок. Помнила она и о рекомендательных письмах, которые писал Григорий Орлов Румянцеву, когда Потёмкин отправлялся в армию, о том, как хвалил граф молодого генерала.
На следующий день, 28 февраля, Екатерина сообщила в письме, что приказала заготовить указ о пожаловании Потемкина чином генерал-адъютанта Её Императорского Величества.

       1 марта весь двор узнал о новом назначении. Из Москвы приехал граф Алексей Орлов, встревоженный известием. Он прямо спросил у Екатерины о слухах, дошедших до него:
       – Да или нет?
       – Ты об чём, Алехан? – смеясь, ответила вопросом на вопрос Екатерина.
       – По материи любви, – сказал граф Орлов.
       – Я солгать не умею, – призналась Государыня.
       Да, она полюбила, и ничто уже не могло помешать её счастью.
       «С первых шагов своего возвышения Потёмкин не только постоянно дежурит во дворце, – рассказывает в своей книге B.C. Лопатин, – но и становится единственным докладчиком по военным делам. Именно по его совету Екатерина решает направить в Оренбуржье против Пугачёва Суворова, который наконец-то получает чин генерал-поручика (17.3.1774). Потёмкин, хорошо знавший генералов и офицеров действующей армии, рекомендует ей дельных людей, на которых можно положиться.... Поначалу новый генерал-адъютант живёт у своего зятя Н.Б. Самойлова, затем переезжает к сенатору и камергеру И.П. Елагину, верность которого Екатерине была испытана во время дела канцлера графа А.П. Бестужева. 15 марта следует новое пожалование: Потёмкин назначается подполковником в лейб-гвардии Преображенский полк...»
       Сближение с Императрицей и возвышение Потёмкина были стремительны. 10 апреля Григорий Александрович переехал в Зимний дворец, где ему отведены покои. 21 апреля, в день своего рождения, Екатерина пожаловала ему ленту и знаки Ордена Святого Андрея Первозванного.
       Дипломатический корпус с большим вниманием следил в те дни изменениями при российском императорском дворе.
       Прусский посланник граф В.Ф. Сольмс доносил Фридриху II:

        «По-видимому, Потёмкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему Императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов».
       Английский посланник писал в Лондон:

        «Потёмкин действительно приобрёл гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников».

        И все в один голос отмечали высокие личные достоинства нового избранника Российской Императрицы.
       Но это ещё не все... Вскоре в Лондон полетела очередная депеша, в которой автор её, Гуннинг, оказался очень близок к истине:

       «...Если рассматривать характер любимца Императрицы, которому она, кажется, хочет доверить бразды правления, нужно бояться, что она куёт себе цепи, от которых легко не освободится...».

        Впрочем, она ведь и не хотела от них освобождаться на протяжении всей своей жизни, вплоть до последнего часа Потёмкина на этой земле.
       Вячеслав Сергеевич Лопатин, тщательно проанализировавший письма того периода, подсчитал, что Екатерина в 28-ми записочках называет Потёмкина «мужем» и «супругом» 30 раз, а себя именует женой 4 раза...
       Он доказал, что венчание Григория Александровича Потёмкина и Императрицы произошло 8 июня 1774 года в праздник Святой Троицы, и описал это событие:

        «Стояла светлая белая ночь, когда шлюпка отвалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла её и двинулась по Большой Невке. Там, в отдалённой, глухой части города возвышался Храм Святого Сампсония Странноприимца, основанный по повелению Петра Первого в честь Полтавской победы… Храм сохранился до наших дней. Чуть более 500 шагов отделяют его от берега Большой Невки. В соборе перед красным иконостасом… духовник Императрицы Иван Панфилов и обвенчал её с Григорием Александровичем Потёмкиным. Свидетелями были: камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потёмкина, его родной племянник Александр Николаевич Самойлов, поручик лейб-гвардии Семёновского полка».
       Поскольку, во имя сохранения тайны, лишних людей привлечь было нельзя, за дьячка во время венчания был Самойлов. Впоследствии он вспоминал, что, когда произнёс фразу «жена да убоится мужа», священник вздрогнул – женой-то становилась Государыня. Но Екатерина сделала мягкий жест, мол, всё правильно.
       Здесь к месту добавить, что Платон Зубов, последний генерал-адъютант Императрицы, на старости лет, находясь в ссылке в своём имении, признался управляющему своим имением Братковскому, что, как не пытался, так и не сумел подорвать авторитет Потёмкина в глазах Екатерины.
       – Императрица, – говорил он с досадою, – всегда шла навстречу желаниям Потёмкина и просто боялась его, будто строгого и взыскательного супруга.
       Сразу после соединения морганатическими узами с Императрицей Потёмкин показал, что не собирается быть только «мебелью» при дворе.

        В.В. Огарков в книге «Г.А. Потёмкин, его жизнь и общественная деятельность», писал:

       «Подобная роль для честолюбивого, гордого князя, для человека такого ума, какой был у Потёмкина, явилась неудобною. Мы видим, что уже в эти (1774–1776) два года почти ни одно решение Государыни не обходится без совета с Потёмкиным, многое делается по его инициативе, так что, в сущности, он является главным её советником, и притом советником авторитетным. Нужно сказать, что многие его действия исполнены известного такта и благородства, исключавшего представление о «чёрной» зависти ко всякому успеху, сделанному помимо его. Так, он настоял на усилении армии Задунайского новыми подкреплениями из России и на не стеснении его инструкциями».
       Кстати, о добром отношении Потёмкина к своему учителю говорят и другие источники. В частности, в одном из своих донесений, датированном 15 марта 1774 года, прусский посланник Сольмс указывал:

  «Говорили, что Потёмкин не хорош с Румянцевым, но теперь я узнал, что, напротив того, он дружен с ним и защищает его от тех упрёков, которые ему делают здесь».
  В скором времени Потёмкин стал членом Государственного Совета, вице-президентом Военной коллегии, получил чины генерал-аншефа подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Чин очень высокий и почётный, ибо полковником лейб-гвардии, по положению, мог быть только Император, в данном случае, Императрица. Государыня пожаловала ему орден Святого Андрея Первозванного, осыпала прочими милостями.
       Конечно, те чины, назначения и награды, которые Григорий Александрович получил в 1774 году, кто-то мог счесть превышающими его заслуги. Но, заметим, он являлся законным супругом Российской Государыни. Но главное – он оправдал их в последующем с лихвою. Возникает и ещё один вопрос: правомерно ли считать Потёмкина фаворитом? Правомерно ли уравнивать этого российского исполина, российского гения со всеми теми лицами, коих принято так именовать?
  Чтобы ответить на этот вопрос, вновь обратимся к исследованиям Вячеслава Сергеевича Лопатина, который писал:

  «Круг обязанностей Потёмкина очень широк. Как глава Военной коллегии, он ведает кадровыми перемещениями и назначениями в армии, награждениями, производством в чины, пенсиями, отпусками, утверждением важных судебных приговоров. В его архиве сохранились сотни писем и прошений, поданных самыми разными людьми, начиная от простых солдат и крепостных крестьян и кончая офицерами и генералами. Как генерал-губернатор Новороссии, он принимает меры по обеспечению безопасности границ своей губернии, формирует и переводит туда на поселение пикинерные полки. Чтобы заполучить для новых полков опытных боевых офицеров, Потёмкин добивается для них привилегий в производстве в чины.
      

Екатерина... довольна его успехами, ласково именует Потёмкина «милой юлой», полусерьёзно-полушутливо жалуется на его невнимание к ней из-за множества дел и напоминает слишком самостоятельному «ученику» о необходимости соблюдать субординацию.
 Нет таких вопросов, по которым бы она не советовалась с Потёмкиным. Государыня обсуждает с ним отношения с сыном и невесткой, причём касается таких интимных подробностей, как связь великой княгини с графом Андреем Разумовским, близким другом наследника престола...».
  С первых дней возвышения Потёмкин, конечно, не без помощи Императрицы, сумел правильно определить своё место при дворе. Он старался сглаживать конфликты, использовать полезных людей для интересов государства.
  К тому времени наступил окончательный перелом в ходе русско-турецкой войны.

       5 июля 1774 года в деревне Кучук-Кайнарджи начались переговоры, и 10-го числа состоялось подписание выгодного для России мирного договора.
       10 июля в честь заключения мира с Турцией, для победы над которой Потёмкин сделал немало, ему было пожалованы графское достоинство, шпага, осыпанная алмазами, и портрет Императрицы для ношения на груди, а уже 21 марта 1776 года «исходатайствовано княжеское достоинство священной римской империи». В 1775 году он получил орден Святого Георгия второй степени за прошедшую кампанию.
       Но это было позднее, а пока появилась возможность сосредоточить все силы на борьбу против пугачевщины. Граф Никита Иванович Панин, воспитатель наследника престола и глава Коллегии иностранных дел, предложил послать против Пугачёва своего брата Петра Ивановича. Императрица была в сомнениях, поскольку знала о планах Никиты Панина относительно ограничения Самодержавной власти и о его прожектах, касающихся передачи трона Великому Князю Павлу Петровичу.
       Потёмкин счёл возможным пойти на назначение Петра Панина, поскольку считал его исключительно честным и порядочным человеком, не способным к интригам.
       Интересна реакция Григория Александровича на известие о заключении мира с Портой. Одному из своих добрых знакомых, правителю секретной канцелярии Румянцева П.В. Завадовскому он писал:

       «Здравствуй с миром, какого никто не ждал... Пусть зависть надувается, а мир полезный и славный. Петр Александрович – честь века нашего, которого имя не загладится, пока Россия – Россия».
       Вот как оценивал Потёмкин своего учителя графа Румянцева! Что же касается зависти, то на большом приеме в Ораниенбауме, организованном по случаю этого события, на лицах иностранных дипломатов было написано, каково их отношение к успехам России. Лишь датский и английский министры оставались спокойны, все остальные представители западных стран едва скрывали свою досаду.
       Вместе с указом о назначении Панина, подписанным Императрицей, Потёмкин направил ему письмо следующего содержания:

     «Я благонадежен, что Ваше Сиятельство сей мой поступок вмените в приятную для себя услугу. Я пустился на сие ещё больше тем, что мне известна беспредельная Ваша верность Императрице».
      Между тем, в Москве готовилось празднование мира с Портой, назначенное на июль 1775 года. В январе Императрица и Потёмкин отправились в столицу, где остановились в старинном дворце, в Коломенском.

        «На московский период приходится кульминация семейной жизни Екатерины и Потемкина, – считает В.С. Лопатин. – По-прежнему все важные дела идут либо на совет, либо на исполнение к «батиньке», «милому другу», «дорогому мужу». Ратификация мирного договора султаном и манифест о забвении бунта и прощении участников возмущения, указ о сбавке цены с соли и устройство воспитательного дома, сложные отношения с крымским ханом и упразднение Сечи Запорожской, разработка положений губернской реформы и многие другие вопросы, занимающие Екатерину Вторую и её соправителя, нашли отражение в личной переписке… В Москве Императрица встретилась с матерью Потёмкина, своей свекровью, и оказала её особые знаки внимания, одарив её богатыми подарками…».
       Всё, казалось бы, безмятежно на семейном горизонте. Но чаще возникали ссоры, которыми заканчивались обсуждения государственных дел.
       Празднования на время примирили супругов. 8 июля Москва торжественно встретила Петра Александровича Румянцева, блистательного победителя турок, а 10-го числа начались торжества поразившие своим великолепием даже дипломатический корпус.
       На 12 июля были назначены народные гулянья на Ходынском поле, которые затем внезапно отложили на неделю. Поступило сообщение о болезни Императрицы. Но что это была за болезнь? Сама Государыня  поясняла в письмах своим корреспондентам, что причиной, якобы, были «немытые фрукты». Не скоро исследователи докопались до истины.
       В.С. Лопатин так пояснил случившееся:

        «12 или 13 июля Екатерина подарила своему мужу девочку. Это был пятый ребёнок Екатерины. Первым был Павел, второй Анна, затем дети Григорий Орлова – сын Алексей (будущий граф Бобринский) и… дочь Наталья (будущая графиня Буксгевден). И, наконец, дочь Елизавета, рождённая в законном браке, от горячо любимого мужа.
       Елизавета Григорьевна Тёмкина воспитывалась в семье племянника Потёмкина А.Н. Самойлова. Вряд ли она знала, кто её мать. Тёмкиной не было и 20 лет, когда её выдали замуж за генерала И.Х. Калагеорги, грека на русской службе.
       Кисть В.Л. Боровиковского запечатлела её облик. На двух портретах изображена молодая женщина, черты лица которой напоминают отца, а фигура – мать. Что это? Посвящение в тайну? Или талант портретиста, умевшего уловить такие тонкие детали? У Елизаветы Григорьевны было несколько сыновей и дочерей. Потомство её здравствует и по сё время.
       После рождения дочери отношения между супругами, казалось бы, должны были ещё более упрочиться. Но этого не произошло. Семья не складывалась. Многие историки и писатели ошибочно именовали Потёмкина фаворитом. Фаворитом он не был ни на один час. Напомним, что в феврале 1774 года, по приезде в Петербург, он почти тут же сделался женихом, ибо сразу объявил Императрице, что ни на какие отношения, не освещённые церковью, как человек Православный, не пойдёт. И она дала согласие стать его супругой. А уже в июне он стал законным супругом Государыни. Коим оставался до последнего дня своей жизни, ибо церковный брак расторгнут не был. Сие обстоятельство наложило отпечаток на его жизнь, не позволив поставить между собою и Государыней в качестве супругу какую-то другую женщину.
       Как решили свой личный вопрос Потёмкин и Императрица, известно лишь им самим. Мы можем лишь констатировать случившееся, основываясь на письмах и документах. Вот что пишет B.C. Лопатин:

       «Кризис в отношениях Екатерины II и Потёмкина длился с конца января по конец июля 1776 года. О его фазах можно судить по письмам Императрицы своему мужу и соправителю. Тяжелое впечатление оставляют эти письма при чтении: ссоры, размолвки, взаимные упреки и обвинения – вот их главное содержание. Чтобы понять происходящее, следует напомнить о том, что Екатерина играла отнюдь не декоративную роль в управлении государством. Она знала цену власти и умела пользоваться ею. Слишком часто она видела, как меняются люди под бременем власти. Недаром, заканчивая «Чистосердечную исповедь», она просила Потёмкина не только любить её, но и говорить правду. Известно изречение Екатерины: «Мешать дело с бездельем». Современники отмечали её умение шуткой, непринужденной беседой ослаблять гнёт власти и государственных забот. Она любила до самозабвения играть с маленькими детьми, с чужими детьми, потому что своих почти не знала. Признаваясь Потёмкину в пороке своего сердца, которое «не хочет быть ни на час охотно без любви», она как бы говорила: жить без любви и взаимной ласки невозможно. Екатерина пыталась сохранить для себя и своего избранника тепло семейного уюта, оградить свой интимный мир от страшной силы государственной необходимости. С Потёмкиным это оказалось невозможным. Она сама вовлекла его в большую политику и.... потеряла для себя.

        «Мы ссоримся о власти, а не о любви», – признаётся Екатерина в одном из писем. Первой она поняла суть этого противоречия, первой почувствовала необходимость отдалиться от Потёмкина (как женщина), чтобы сохранить его как друга и соправителя.
       А.Н. Фатеев на основании изучения переписки Екатерины Великой и Потёмкина сделал вывод:

      «Перед нами пара, предоставившая друг другу полную свободу в супружеских отношениях. Государственные же отношения сделались ещё более скреплёнными, и между соправителями образовались самые искренние чувства взаимного уважения и сотрудничества».

       Потёмкин, по его мнению, был по характеру своему, плохо приспособлен к семейной жизни. Историк писал:

       «Арабская поговорка изображает семейного человека львом в клетке, а он всю жизнь оставался пустынными львом на свободе».

               Разрыв и первая утешительница Потёмкина

 

       Итак, отставка…

       Потёмкин отнёсся к ней без особых переживаний. Он лишь просил:

       «Ежели мне определено быть от Вас изгнанному, то лучше пусть это будет не на большой публике. Не замешкаю я удалится, хотя мне сие и наравне с жизнью».

        Разлад назрел к весне 1776 года. Он постепенно назревал, но поначалу неизбежность расставания была видно только самим супругам, но постепенно это стали замечать многие. В мае Кирилл Григорьевич Разумовский сообщил своему земляку и наставнику сына Михаилу Ивановичу Коваленскому, что для Потёмкина, который вот-вот получит отставку у Императрицы, «утешительницей» становится шестнадцатилетняя фрейлина Екатерина Сенявина.

       По удивительному совпадению она тоже, как и Императрица, была Екатериной Алексеевной.

       Синявина, происходившая из знатной семьи, была определена во фрейлины ещё в одиннадцать лет. Такое практиковалось. Это почётное пожалование. Исполнение обязанностей при дворе при этом было не обязательно. Во фрейлины Екатерину пожаловала Императрица вместе с её родной сестрой, примерно того же возраста. Обе были, по отзывам современников, необыкновенными красавицами.

       Впоследствии граф П.В. Завадовский назвал сестёр нимфами. Императрице особенно полюбилась юная Катенька, которую она почти постоянно держала при себе. Екатерина Сенявина присутствовала на приёмах, на балах и обедах, часто состояла в свите Государыни.

       Так в Камер-фурьерском журнале было отмечено, что 6 июня 1776 года в Царском Селе «в комнатах Его Королевского Высочества начался при Гоф-музыке комнатный концерт, во время которого пели, во-первых, Его Королевского высочества секретарь (Гортчинский), после оного по-французски господин Обер-шталмейстер Его Высокопревосходительство Лев Александрович Нарышкин и госпожа фрейлина Синявина».

        Императрица даже взяла Сенявину в довольно длительную поездку в Ярополец в гости к З.Г. Чернышёву. Юная фрейлина исполняла там музыкальные произведения собственного сочинения.

       В июне 1776 года она играла и пела в Царском Селе для прусского принца Генриха.

 

        Екатерина Алексеевна родилась в семье знаменитого адмирала Алексея Наумовича Сенявина, предположительно в 1761 году. Плюс – минус один-два года. Сенявины – род героический. Дальним родственником приходился Екатерине и знаменитый адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин, возглавивший в 1807 году Вторую Архипелагскую экспедицию русского флота, победитель турок в Афонском сражении и при Дарданеллах, при Императоре Николае Первом – командующий Балтийским флотом.

 

      Но каковы же были отношения с нею у Григория Александровича? Вряд ли можно найти точные достоверные документальные подтверждения. Мы уже видели одно такое увлечение Потёмкина – влюблённая барышня помогла вытащить Потёмкина из добровольного заточения, он даже бывал у неё в гостях и родители, возможно, полагали его женихом, но имя этой его пассии осталось неизвестным.

       То же и с Екатериной Сенявиной. Вполне возможно Григорий Потёмкин и положил на неё глаз, но нет данных, что были какие-то у них серьёзные отношения.

       Самойлов, кстати писал об одном золотом правиле Потёмкина:

        «Если он иногда имел сокровенные связи, то не обнаруживал оных явно, не тщеславился, подобно многим знаменитым людям, своими метрессами»

        А вот Гавриил Романович Державин писал:

        «Многие почитавшие Потемкина женщины носили в медальонах его портреты на грудных цепочках».

        О том же в 1774 году с некоторой ревностью упомянула в одной из своих записочек Императрица:

      «Весь город, бесчисленное количество женщин на ваш счёт ставят. И правда, нет большего охотника с ними возиться».

      На то же обстоятельство указывал и Массон Шарль Франсуа Филибер, одно время по протекции своего брата преподававший в Петербургском Инженерном и Артиллерийском кадетском корпусе.

       «Когда его не было, все говорили лишь о нём; когда он находился в столице, никого не замечали, кроме него».

       Сенявина вполне могла покорить Потёмкина своими незаурядными музыкальными дарованиями.

       Нельзя сказать, что расставание с Императрицей становилось трагедией для Потёмкина, ведь решение, скорее всего, было обоюдным.

       «Мы ссоримся о власти, а не о любви».

       Ну что ж, Екатерина Сенявина была умна, очень красива, начитана, образована и воспитана, да вот только Потёмкин, связанный брачными узами с Государыней, не мог нечего предложить ей, кроме короткого романа.

       Конечно, любимая фрейлина Императрицы могла надеяться на то, что Потёмкин сделает предложение. Ни она, ни её родители не знали, что Григорий Александрович связан брачными узами с Императрицей. Брак не был расторгнут.

       В конце концов, стало ясно, что Потёмкин предложения не сделает. Зато один из наиболее именитых и расторопных вздыхателей и поклонников 35-летний генерал-майор граф Семён Романович Воронцов оказался очень настойчив. Выбора не было. Екатерина Алексеевна Сенявина к всеобщей радости и своих родителей, которых стала уже волновать неопределённость отношений с Потёмкиным, и всей родни дала согласие.

       Венчание состоялось 18 августа 1781 года, и уже 16 мая 1782 года графиня Екатерина Воронцова родила сына Михаила. Злые языки тут же подметили, что столь «плотно вписавшаяся в календарь беременность» говорит о крайней необходимости для невесты столь скорого замужества. Другие полагают, что тень Императрицы стояла за этой свадьбой. Конечно, Государыню не столь уж и волновали связи Потёмкина, с которым супружеские отношения остались лишь на уровне официально-церковном. Но и присутствие при дворе возлюбленной князя её не устраивало – слишком много было разговоров по этому поводу. В какой-то степени это замужество избавляло Потёмкина от ответственности за эту его связь.

     Впрочем, называют и другую дату свадьбы – 18 августа 1780 года. И тогда сплетни повисают в воздухе, как повисают в воздухе подозрения о возможном отцовстве Григорий Александровича Потёмкина.

       Впрочем, супружество продолжалось недолго. 25 августа 1784 года графиню Воронцову сразила чахотка.

        Что же касается сына Семёна Романовича и Екатерины Алексеевна, то, опять же, некоторые биографы задают вопрос: «Какую фамилию на самом деле должен был бы носить Михаил Семенович Воронцов, знаменитый герой войны 1812 г., не менее знаменитый генерал-губернатор Юга России, фактически наследовавший Потёмкину и как «светлейший князь», и как правитель Крыма. Его редкая, неворонцовская, щедрость и блестящие административные таланты, проявившиеся также именно на Юге, наводят на ряд размышлений».

          Но ответ на этот вопрос получить уже невозможно. Его унесла в могилу «утешительница» Потёмкина после разрыва его с Императрицей очаровательная Екатерина. Потёмкин мог и не знать о своём отцовстве, если даже таковое и было, ну а что касается графа Семёна Романовича Воронцова, то и подавно. Правда, хорошо известно, что граф не любил Потёмкина.

         Воронцов оказался хорошим семьянином, хоть и недолго наслаждался семейным счастьем, и прекрасным отцом, воспитавшим двоих детей.

       Его нелюбовь к Потёмкину проявилась и в том, что он добавил хворосту в костёр клеветнических вымыслов о Григории Александровиче, написав в 1799 году, когда его дочь уже в период царствования Павла  Петровича пожаловали во фрейлины:

       «При прежнем царствовании я бы не согласился на это и предпочел бы для моей дочери всякое другое место, пребыванию при дворе, где племянницы князя Потёмкина по временам разрешались от бремени, не переставая называться порядочными девицами».

     Ну и коли уж мы коснулись явно клеветнического выпада в адрес Потёмкина, то самое время сказать пару слов и по поводу автора клеветы.

В своих записках генерал-аншеф князь Юрий Владимирович Долгоруков, автор военных мемуаров, отозвался о Семёне Романовиче Воронцове как о человеке талантливом, но плутоватом и отметил, что тот «угодничал» сначала перед Орловыми, когда они были в силе, а потом перед Потёмкиным, который способствовал в получении им высокого дипломатического поста. Ну а после смерти Светлейшего забыл о сём, и подверг порядки при дворе Императрицы Екатерины гнусной, недостойной мужского звания клевете. Причём написал так, как не осмелился бы сделать это при жизни Государыни.