симеон
Был готов уступить трон за ферму.
Был готов уступить трон за ферму.
(Продолжение повествования "Я - Симеон Великий"
Великий князь Александр Павлович родился 12 декабря 1777 года. Императрица Екатерина писала по этому поводу барону Гримму в ответ на его поздравления
:
«Вы говорите, что ему предстоит выбрать, кому подражать: герою Александру Македонскому или святому Александру Невскому. Вы, по-видимому, не знаете, что наш святой был героем. Он был мужественным воином, твёрдым правителем и ловким политиком и превосходил всех остальных удельных князей, своих современников… Итак, я согласна, что у господина Александра есть лишь один выбор, и от его личных дарований зависит, на какую он вступит стезю – святости или героизма».
Появившийся на свет в тот декабрьский день мальчик был первым сыном супруги великого князя Павла Петровича Марии Фёдоровны, но… вторым сыном самого Павла Петровича и, следовательно, вторым внуком Императрицы Екатерины Второй.
И тут случилось почти то же самое, что и при рождении Павла Петровича – Императрица Екатерина, подобно Императрице Елизавете Петровне, полностью взяла на себя воспитание и образование внука. Разница была лишь в том, что она не поступила столь жестоко, как в своё время Елизавета Петровна.
Нелёгкими для Екатерины были дни после родов. Вот только несколько выдержек из её Записок:
«Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и при том я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моём здоровье…».
А далее в «Записках» говорится о том, что пришлось перенести испытать молодой маме, которой ребёнка показывать нужным не считали:
«Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она.
Даже на крестины маленького Павла Екатерину не пригласили:
«На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём Императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…».
Уже и крестины прошли, а мать ещё ни разу не видела сына. Ей просто не позволяли его видеть. Быть может, именно потому, что рождён не от супруга? Но виновна ли она была в том? У неё не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определённо сказал, что «Государи не любят». То есть, Государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что Государи и члены Правящей Династии не всегда могут решать, как вести себя при Дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более, что родительницей была, по сути, одна Екатерина.
Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость по государственной необходимости. И тут трудно, что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов, действительно необходимо было скрыть от всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать, как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить лишь о суровости тех мер, которые были приняты к человеку невиновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.
Наверное, мы не вправе судить Императрицу Елизавету Петровну за её решение самой воспитать Наследника Престола. Ведь, несомненно, одно – думала она, прежде всего, не о себе, а о Державе Российской, и преследовала не какие-то свои узкокорыстные интересы, а действовала во имя интересов, как считала, всеобщих.
Лишь иногда добрые чувства брали верх…
«Когда прошло 40 дней со времени моих родов, – вспоминала Екатерина, – … сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после рождения. Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного; но в ту же самую минуту, как молитвы были кончены, Императрица велела его унести и ушла…».
Императрица Екатерина, разумеется, не лишала родителей сына, как это сделала с ней Елизавета Петровна, но во всех вопросах его маленькой жизни главное решающее слово оставила за собой.
Она оставила о нём огромное количество своих отзывов и впечатлений, главным образом в письмах своим корреспондентам и прежде всего, барону Гримму. Так, 11 декабря 1781 года, в канун четырёхлетия Александра, она писала.
«Я ещё не видала мальчугана, который так любил бы расспрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, и ещё более по-французски и по-английски; кроме того, он болтает, как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, то весь обращается в слух, и внимание. У него прекрасная память, и его не проведёшь. При всём том он вполне ребёнок, в нем нет ничего скороспелого, кроме разве только внимания...»
Обратимся и к другим письмам, чтобы затем, в соответствующих главах, поразмышлять над тем, насколько тождественны черты характера Александра и того, кто занял трон под его именем. Мы увидим, что далеко не всегда и во всём можно найти черты Александра в Симеоне.
2 апреля 1782 года Императрица сообщала о том, что Александр с удовольствием изучат различные роды ремесел: «…он красит, делается обойщиком, смешивает и растирает краски, рубит дрова, чистит мебель, исполняет должность кучера, конюха, выделывает всякие математические фигуры, учится самоучкой читать, писать, рисовать, считать, приобретать всякого рода сведения, откуда и как случится, и имеет в тысячу раз больше познаний, чем всякое другое дитя тех же лет. И эти знания вовсе не превышают его возраста, потому что они ему не навязываются, а он сам их отыскивает. Вдобавок, этот крошка не знаком с досадою или упрямством; он всегда весел, весьма послушен, щедр, в особенности с чрезвычайно нуждающимися, и признателен к своим приближённым; делает добро, и ничто живущее никогда не видало от него никакого зла. Ни минуты у него нет праздной, всегда занят».
Особенно отмечала Императрица необыкновенную любовь к чтению. В очередном письме от 28 апреля 1783 года она отмечала:
«Сегодня Александр пришёл опять просить у меня книги. Вот завзятый чтец! Я ему сунула в руки книгу для чтения в нормальных школах, чтоб поскорее от него отделаться, и посулила ему первую эпоху Российской истории….»
И прибавляла к тому, что «няня должна журить его, чтобы заставить оторваться от книжки, тогда как других детей журят за то, что они не берут книжки в руки».
Постоянно отмечала и хорошее здоровье, в чём он был вполне сыном своего отца: «Этот мальчик крепкий; он будет очень умён и притом весел...»
Здесь к месту привести многие факты по этому поводу. Воспитатель Павла Петровича Семён Порошин оставил изумительные воспоминания о его детстве:
«Ходить он начал году с месяцем. Бегучий и прыгучий, как наследник Тутти из олешинских «Трёх толстяков», и так же душно запертый в мир взрослых, доктринёров-политтехнологов, неустанно мнущих его, чтобы выделать идеального европейского российского государя, какого ещё не бывало. 10-летним мальчиком он уже принимает просителей и новопроизведённых офицеров (патенты им подписывает, как адмирал), уже попадается на уловки взрослых интриг, уже свободно говорит, пишет и читает по-русски и по-французски, похуже по-немецки. И что читает! Дон-Кишота, Выборные истории из светских писателей (Histoires choisies des auteurs profanes), французские комические оперы – это понятно; но оды Ломоносова, «Генриаду» и «Эдипа» Вольтера, «Федру» Расина, Юма, Устав Академии художеств, – такое я и взрослым-то человеком в лучшем случае читал бы из нужды… В 11 лет принимается писать «по-французски шуточную трагедию, в которой между прочими действующими лицами были и собаки его Султан и Филидор».
Занимаясь чем-то своим, очень примечает и запоминает, что говорят взрослые, и не только ему, но и между собой, – а также: фехтует, танцует практически все бальные танцы, репетирует балетную ролю, распевает из опер, ежедневно после уроков вытачивает что-нибудь на токарном станке, рисует, вырезает из бумаги, из-за юбок камер-дам инкогнито подсматривает за приёмами иностранных посланников, а потом сочиняет озорные пародии на их речи; но в должных случаях вытверживает и официальные речи, которые сам говорит им при аудиенциях; редко пропускает театральные представления и за ужиной (да, в женском роде) обсуждает и разбирает пиесы и исполнителей; сочиняет маскарадное шествие с недурно схваченными деталями типажей-масок… играет в цинк, в воланы, в биль-бокет, в фанты, в шахматы и шашки, в карты (три-три, берлан, гусёк, умные с накладкою, короли, ломбер и подломбер, шкап), в биллиард по рублю да по червонному за партию; чаще проигрывает; учит историю, географию, физику, механику, гидравлику, астрономию, алгебру с геометрией, фортификацию. За ученье его усадили лет с пяти, каникул не примечается у него, по воскресеньям учёба не отменяется: теология с о. Платоном».
Очень важно и такое замечание Порошина: «Если б Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем»
Павел Петрович по поводу математики шутил. Спросил у Порошина, кто ныне самой большой математик? Порошин назвал Леонард Эйлера, приглашённого в Россию в 1726 году. Порошин вспоминал: «Великий Князь изволил тут сказать: а я так ещё знаю ково-та, отгадай!» И как я говорил, что не знаю, про кого думать изволит, то изволил сказать мне: «Есть некто Семен Андреевич Порошин, да ученик его Павел Петрович Романов, разве это не математики?»
Так что любимому внуку Императрицы Екатерины было в кого «разуметь науки», да ведь Порошин и многие другие современники в один голос говорили и о том, что Павел Петрович был физически крепок и легко побеждал в спортивных состязаниях, в том числе и конных, так называемых каруселях.
Александр Павлович деятельным, трудолюбивым. 3 июня 1783 года Императрица писала и Царского Села, летней резиденции. «Если бы Вы видели, как господин Александр копает землю, сеет горох, сажает капусту, пашет сохой с плугом, боронит, потом весь в поту идёт мыться в ручье, после чего берёт свою сеть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы...»
А потом – отдых. Да какой – отдых в учёбе…
Императрица Екатерина Великаяне хотела, что бы несчастье в любви испытали и сын Павел – она ему, как мы уже говорили, предоставляла право выбора невесты дважды, – и любимый внук Александр.
Для Александра Павловича устроили смотрины вызванных в Санк-Петербург невест, и ему понравилась старшая из представленных сестёр баденских Луиза Мария Августа.
И вот 2 ноября 1792 года их встреча состоялась. Мария Федоровна впоследствии вспоминала, что Луиза, «увидев Александра, побледнела и задрожала; что касается Александра, то он был очень молчалив и ограничился только тем, что смотрел на неё, но ничего ей не сказал, хотя разговор был общий».
Несколько дней при дворе все были в неведении, что же он решил, поскольку Александр никак не проявил своего отношения в Луизе, но вскоре они обменялись записками, текст которых остался в истории.
Великий Князь Александр Павлович написал принцессе:
«Мой милый друг. Я буду Вас любить всю жизнь».
Луиза ответила:
«Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить Вас всю мою жизнь. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженная. Луиза».
Статс-секретарь Императрицы А.В. Храповицкий отметил, что при Дворе будущая супруга Великого Князя завоевала всеобщие симпатии – «никто при виде её не мог устоять перед её обаянием».
Императрица же Екатерина писала об Александре и Луизе, ставшей в крещении Елизаветой Алексеевной:
«Все говорили, что обручают двух ангелов. Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы она получила титул великой княжны».
Елизавета Алексеевна призналась в письме матери: «Счастье жизни моей в его руках. Если он перестанет меня любить, я буду навсегда несчастна. Перенесу всё, всё, только не это».
В Русском биографическом словаре Половцева сказано, что «по замечанию Протасова о суженой Александра Павловича «невеста для него избранная, как нарочно для него созданная».
15 ноября 1792 года Протасов написал: «Мой воспитанник – честный человек, прямой характер, доброты души его нет конца, телесные доброты его всем известны». И прибавил: «Если вперёд при нём будет хороший человек, не сомневаюсь нимало, чтоб он ещё лучше сделался».
Кстати, там же, в Русском биографическом словаре отмечено:
«Узнав о том, что его хотят сделать наследником престола, Александр Павлович заявил:
– Если верно то, что хотят посягнуть на права отца моего, то я сумею уклониться от такой несправедливости. Мы с женой спасёмся в Америке, будем там свободны и счастливы, и про нас больше не услышат».
Тогда ведь ещё существовала Русская Америка, не говоря уже о том, что и Аляска принадлежала России. Русскую Америку отдал тот, кто был на престоле под именем Александра – но разве мог отдать её сам Александр, любимый внук Императрицы Екатерины Великой? Впрочем, об этом в последующих главах.
Камергер и сенатор Григорий Григорьевич Протасов (около 1740-1784) написал о решении Александра Павловича: «Трогательное излияние молодой и чистой души».
В.П. Кочубею великий князь заявил, что «не рождён для такого высокого сана, который определили ему в будущем и напоминал, что от него «дал клятву отказаться тем или другим способом».
А своему бывшему воспитателю Лагарпу, отставленному Императрицей Екатериной за приверженность идеям французской революции, он писал в Швейцарию, где тот осел:
«Я охотно уступлю своё звание за ферму возле вашей».
Мы видим, что Александр Павлович и мыслей не допускал, что может куда-то отправиться, где-то поселиться и быть счастливым без своей любимой жены.
Современники отмечали, что ею невозможно было не восхищаться.
Вот, к примеру, оставшиеся в документах и архивах слова Елизаветы Яньковой, «обычной московской барыни»:
«Жена Александра Павловича была красоты неописанной, совершенно ангельское лицо».
А вот отзыв саксонского дипломата, относящийся уже к тому времени, когда ушёл из жизни, убитый английскими наёмниками Павел Петрович и вступил на трон тот, кого мы знаем под именем Александра Первого:
«Трудно передать всю прелесть Императрицы: черты лица её чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза, правильное овальное очертание лица и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура её изящна и величественна, а походка чисто воздушная. Словом, Императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире. Характер её должен соответствовать этой приятной наружности. По общему отзыву, она обладает весьма ровным и кротким характером; при внимательном наблюдении в выражении её лица заметна некоторая меланхолия... Общественная жизнь Императрицы так же проста... Чтение, прогулки и занятия искусствами наполняют её досуг».
Такая была идиллия! И вдруг, вступив на престол, Император заводит любовниц, да не одну, и словно забывает о том, что рядом с ним бесконечно любимая жена, с которой они не раз клялись друг другу в вечной любви и верности. Да ведь и у Луизы, в крещении православном ставшей Елизаветой Алексеевной, появляется любовник…
Загадка? Что случилась? Неужели пропала любовь, такая любовь!!!
В следующих главах мы её попробуем разгадать.
Кстати, тот, кто вступил на императорский престол, ни о каких ремёслах, излюбленных детстве, даже и не вспоминал. Во всяком случае, нигде о его отроческих и юношеских пристрастиях нет ни слова. В поведении своём это был человек, совершенно отличный от великого князя Александра Павловича. И даже приобретённые недуги никем и никак не объяснены, а вот откуда они появились у Симеона Афанасьевича, говорится прямо. Это были осложнения после серьёзной болезни во время неудачного кругосветного путешествия на английском судне.
А между тем, тот, кто вступил на престол, быстро понял, что управлять огромной державной, опираясь на банду сановных уголовников, он не сможет. И не случайно он обратил свой взор на Аракчеева.
