дуэль

 

 

 

          Руфин Дорохов: «Дуэли не было – было убийство»

 

как поверили, что французов в 1812 году победили не гений Кутузова и героизм русского воинства, а «генерал Мороз», как поверили, что мы сами, а не французы сожгли Москву в 1812 году, как поверили, что декабристы были радетелями за счастье народное, а не государственными преступниками, как поверили, что во время операции на Крымском театре военных действий названной почему-то Крымской войной, врагу удалось захватить Севастополь, а не пробраться лишь на одну его сторону, «Корабельную», ну и в прочие наглые выдумки. А ведь Лев Николаевич Толстой ясно сказал: «История есть ложь, о которой договорились историки».

        Попробуйте ответить на вопрос, какова была бы судьба у маньяка Чикатило, если бы его отец являлся партнёром по бизнесу второго лица в государстве, к примеру, мерзкого перестройщика Яковлева или другого лютого врага России? Тогда бы он мог прекрасно объявить, что все, кого убил, оскорбляли его достоинство, а он их вызывал на дуэль, ну и так получалось, что убивал на дуэли. А следователи по указанию свыше всё приняли за чистую монету.

        Почему я назвал именно этого изуверского убийцу, да потому что с Лермонтовым убийца поступил так же, как поступал Чикатило со своими жертвами. Нисколько не милосерднее. Заманить на Машук, в безлюдное место, выстрелить в спину, а потом дожидаться три с лишним часа под проливным дождём, когда Лермонтов умрёт, умышленно не вызывая врача и не принимая никаких мер оказания помощи. Это как называется?

        Резковато начало статьи? Но, представьте, доказательно. Так всё же откуда стало известно о том, что Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль? Со слов Мартынова, причём заявил убийца о дуэли только после того, как ему удалось отправить Лермонтова – единственного участника разговора после вечера у Верзилиных и единственного, кто слышал сказанное убийцей – на тот свет.

       Никто не подозревал о том, что готовится дуэль. Даже секунданты не подозревали, в результате чего, называя их имена уже после убийства Лермонтова, Мартынов совершил ряд ошибок. К примеру, двое из названных – Трубецкой и Салтыков – вообще не могли быть секундантами. Биограф Лермонтова Павел Александрович Висковатов (1842 – 1905) доказал, что ни Столыпин, ни князь Трубецкой на Машук, где был назначен поединок, не ходили и при убийстве не присутствовали. Они были приглашены в тот день на обед к князю Голицыну и не могли, да вряд ли хотели отказываться.

       Что же касается двух других, Васильчикова и Глебова, то они совершенно запутались. Не могли даже точно сказать, кто и чьим секундантом являлся и, кто и каким образом добирался на Машук, к месту убийства – да, именно убийства. Ни о какой дуэли даже речи не было.

       Кстати, об этом совершенно твёрдо и определённо сказал боевой друг Лермонтова, отважный рубака и первейший дуэлянт Руфин Дорохов, сын знаменитого героя Отечественной войны 1812 года генерала Дорохова.

       Он в то время был в Пятигорске, ни о какой дуэли не слышал, а после убийства Мартыновым Лермонтова, быстро разобрался в том, что произошло и сделал своё заявление, которое осталось в истории, но которое никто не пожелал заметить. Как, впрочем, и заявление слуги Лермонтова, которого вызвали убийцы на Машук через три с лишним часа после убийства, посчитав, что Лермонтов, наконец, после их долгих ожиданий, оставил сей мир. Но когда слуга положил его на повозку, Лермонтов на тряской дороге очнулся и постоянно повторял: «Я убит, я умираю…»

       Те, кто вёл следствие открестились от вышеприведённых свидетельств. Они сочтены, видимо, бездоказательными. А то, что записано со слов убийцы, то, что никто, кроме убийцы подтвердить не мог, разве доказательно?

         А то, что секунданты никак не могли договориться, кто и чьим был секундантом, не вызвало подозрений? Путаница произошла потому, что не успели договориться. Мартынов, убив Лермонтова, спешил уйти от ответственности – он метался по Пятигорску, пытаясь всё свести к дуэли. От кары за убийство было уйти труднее, даже несмотря на то, что его отец Соломон Мойшевич Мартынов был партнером по винному откупу Иллариона Васильевича Васильчикова, председателя Комитета министров и Государственного совета с 1838 по 1847 годы.

         Как произошло убийство, вряд ли когда-то станет известно. Но вот на то, что оно готовилось, указывают серьёзные факты. Ну, во-первых, надменные подонки, известной подлостью прославленных отцов (подонки написано умышленно), не могли простить разоблачительного стихотворение «Смерть поэта». И как ни старались радетели этих самых потомков-подонков доказать, что стихотворение бичует самодержавную власть, ничего не получилось. Во-вторых, Лермонтов, ещё ранее, задолго до подлого убийства Пушкина киллером Дантесом, одетым в бронированную кирасу, показал себя приверженцем Государя, о чём молчат учебники, молчат радетели Мартынова и ненавистники Лермонтова.

       Сохранились свидетельские показания губернского секретаря С.А. Раевского, обвиняемого в распространении стихотворения «Смерть поэта» о его отношениях с Лермонтовым и «о происхождении стихов на смерть Пушкина».

        Не будем касаться того, что сказано о стихотворении «Смерть поэта», обратим внимание на другое, более раннее стихотворение. С.А. Раевский писал:

       «…мы русские душою и ещё более верноподданные: вот ещё доказательство, что Лермонтов неравнодушен к славе и чести своего государя. Услышав, что в каком-то французском журнале напечатаны клеветы на государя императора, Лермонтов в прекрасных стихах обнаружил русское негодование противу французской безнравственности, их палат и т. п. и, сравнивая государя императора с благороднейшими героями древними, а журналистов – с наёмными клеветниками, оканчивает словами:

    

Так в дни воинственные Рима,

Во дни торжественных побед,

Когда с триумфом шёл Фабриций,

И раздавался по столице

Народа благодарный клик, –

Бежал за светлой колесницей

Один наёмный клеветник.

       Начала стихов не помню – они писаны, кажется, в 1835 году, и тогда я всем моим знакомым раздавал их по экземпляру с особенным удовольствием.

  Губернский секретарь Раевский.  21 февраля 1837».

      Раевский упомянул о стихотворение «Опять народные витии...», которое было написано Лермонтовым под влиянием блистательных поэтических творений Пушкина – «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».

Опять, народные витии,

За дело падшее Литвы

На славу гордую России,

Опять шумя, восстали вы.

Уж вас казнил могучим словом

Поэт, восставший в блеске новом

От продолжительного сна,

И порицания покровом

Одел он ваши имена…

        Именно Пушкин «казнил могучим словом» европейских клеветников и пасквилянтов, которые организовали лживые нападки в печати на императора Николая I и на Россию. В 1834 году 13 января (по русскому стилю) – 25 января по французскому – в Брюсселе выступил польский демократ – ярый русофоб – Иоахим Лелевель с отвратительной и, конечно же, лживой – в польском духе – речью по случаю трёхлетней годовщины «свержения Николая I с польского престола», а в апреле 1834 года в журнале «Revue de Paris» была напечатана мерзкая статья об императоре Николае I. Были и другие пасквильные публикации в газетах и журналах. Европейские журнашлюшки, лживость которых особенно хорошо видна в наши дни в связи с событиями на Украине, в Сирии и других конфликтных зонах, продолжали свою мышиную возню и в 1835 году.

     Лермонтов выступил жёстко.

                    

Что это: вызов ли надменный,

На битву ль бешеный призыв?

Иль голос зависти смущенной,

Бессилья злобного порыв?..

Да, хитрой зависти ехидна

Вас пожирает; вам обидна

Величья нашего заря;

Вам солнца Божьего не видно

За солнцем Русского Царя.

        В этом стихотворении Лермонтов показал себя приверженцем Русского Православного Самодержавия…

 

Давно привыкшие венцами

И уважением играть,

Вы мнили грязными руками

Венец блестящий запятнать.

Вам непонятно, вам несродно

Все, что высоко, благородно;

Не знали вы, что грозный щит

Любви и гордости народной

От вас венец тот сохранит.

     

      В советских изданиях далее ставились отточия, поскольку из Лермонтова лепили, так же, как и из Пушкина, вольнодумца, осуждающего самодержавную власть, ну и, конечно, царя…

      Но, как известно, рукописи не горят. Вот эти слова…

Так нераздельны в деле славы

Народ и царь его всегда.

Веленьям власти благотворной

Мы повинуемся покорно

И верим нашему царю!

И будем все стоять упорно

За честь его как за свою.

 

         Ну как же можно было такое допустить до советского читателя, а тем более изучать в школе?! Тогда ведь трудно объяснить, почему же Лермонтова сослали за стихотворение, которое, кстати, понравилось наследнику престола цесаревичу Александру Николаевичу – будущему императору Александру II, да и сам поэт вызывал симпатии у младшего брата государя великого князя Михаила Павловича, заступавшегося за него, а императрица, спустя некоторое время, когда в печати появились главы «Героя нашего времени», буквально зачитывалась ими.

       Ну и завершил Лермонтов издёвкой в отношении клеветников…

Но честь России невредима.

И вам, смеясь, внимает свет...

       За стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов был арестован. Но кто принял решение арестовать? Император? Так принято было говорить. Нет. Арест произвести решил член организованной преступной группировки, совершившей подлое убийство Пушкина А.Х. Бенкендорф, возглавлявший III отделение. Конечно, он обязан был доложить о своём решении государю, поскольку имя Лермонтова уже стало известным на всю столицу, и шествие этой известности по стране продолжалось.

       Стихотворение действительно распространялось стремительно. В.П. Бурнашев в воспоминаниях «М. Ю. Лермонтов в рассказах его гвардейских однокашников» отметил:

        «Нам говорили, что Василий Андреевич Жуковский относился об этих стихах с особенным удовольствием и признал в них не только зачатки, но и все проявление могучего таланта, а прелесть и музыкальность версификации признаны были знатоками явлением замечательным, из ряду вон».

       Но это было только начало. Через несколько дней, 7 февраля 1837 года Михаил Юрьевич Лермонтов дополнил стихотворение шестнадцатью гневными строками, которые начинались со слов «А вы, надменные потомки».

       А спровоцировало это добавление посещение Лермонтова его дальним родственником камер-юнкером Столыпиным, завсегдатаем враждебного России салона мадам Нессельроде, ну и полностью разделявшим антирусские взгляды.

      

       19 февраля Бенкендорф письменно доложил:

       «Я уже имел честь сообщить вашему императорскому величеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермантова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-нибудь извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное. По словам Лермантова, эти стихи распространяются в городе одним из его товарищей, которого он не захотел назвать.

 А. Бенкендорф».

        Императору было уже многое понятно. Недаром он отчитал Бенкендорфа за то, что тот не выполнил его приказ и не предотвратил убийство Пушкина под предлогом так называемой дуэли.

        Что же оставалось делать государю? Взять Лермонтова под защиту так же, как и Пушкина? Но Пушкина он уберечь не смог. Отринуть заявления Бенкендорфа, оставить без внимания? Лермонтова надо было спасать, как не раз спасали Пушкина различными командировками под видом ссылок.

       Вспомним, что говорил император Пушкину во время беседы в Чудовом монастыре… Он прямо заявил: «Моя власть не безгранична». Ну и обратим внимание на замечание профессора В.М. Зазнобина об умении государей говорить, когда надо, двусмысленно. Увы, это необходимо, когда окружение, зачастую, сплошь лживо и враждебно.

         Император оставил резолюцию на французском языке: «Приятные стихи, нечего сказать». Это ключевая фраза. Но достаточно ли сил выказать своё личное отношение к «надменным потомкам, известной подлостью прославленных отцов», ко всем этим омерзительным Бенкендорфам, Нессельроде и прочим?

       Но что же делать далее? Вполне естественно, оставлять в столице нельзя. Лермонтов будет убит под видом дуэли непременно. «Надменные потомки известной подлостью прославленных отцов», то есть члены тайных ложь, хоть и запрещённых, но подпольно действующих, не простят разоблачения.

      Столетие спустя Константин Симонов сказал в романе «Товарищи по оружию»: «Война для военных – естественное состояние». Сильная фраза. Она мне запомнилась с того времени, когда я, будучи суворовцем Калининского суворовского военного училища, читал этот роман, предваряющий другие произведения – «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», уже посвящённые Великой Отечественной войне.

       Естественное состояние? Значит отправка в действующую армию – дело вполне нормальное. Конечно, в случае необходимости можно придумать, мол, отправили, чтобы погиб. Но позвольте, Лермонтов окончил Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Может ли считаться направление корнета в Гродненский гусарский полк наказанием? Его же не разжаловали, взыскание не объявили. Кстати, комментарии к тому или иному назначению по службе делались иногда – на потребу социального заказа – весьма забавные. К примеру, один из биографов сообщил о том, что от государя пришло распоряжение не использовать Лермонтова в особенно опасных местах. Опять ведь незадача. Государь заботится о поэте!? Биограф выкрутился таким образом… Государь, мол, опасался, что Лермонтов получит ранение, выйдет в отставку, вернётся в столицу и будет опасен своими произведениями. Почему-то сочтено, что государь будет опасаться именно ранения. Про возможную гибель, которая не исключена во всякой войне, будто и забыли.

 

       19 марта 1837 года поэт отправился на Кавказ и с середины мая до середины сентября провёл в Пятигорске. Тоже удивительное наказание. Что за странный отпуск от боевых действий, к которым ещё не приступил? Уж никак не получается жестокого наказания за страшное для государя стихотворение. Государь как раз не увидел ничего такого, что было направлено против него и его самодержавной власти. Так расценили либо намеренно те, кто был врагом и государю, и Пушкину, и Лермонтову, либо те, кто вообще ничего не понимал и не умел читать между строк. Не мог государь не знать и о стихотворении «Опять народные витии…». Там как раз полная поддержка государю.

 

        В июне 1841 года Лермонтов снова заехал в Пятигорск. Но вскоре военный комендант Пятигорска шестидесятидевятилетний полковник Василий Иванович Ильяшенков, дал ему совет как можно быстрее покинуть город для своей же личной безопасности. Ильяшенков, видимо, имел информацию о готовящемся убийстве, но не знал, откуда отходит угроза.

      Именно к Ильяшенкову прибыли Лермонтов и Столыпин, когда брошенная монетка указала им путь в Пятигорск. И они вместо пункта назначения отправились на воды, где комендант дал им разрешение на лечение, но тут же и дело завёл, так, на всякий случай, понимая, что один из этих гостей опасен не своим поведением, а тем, что может стать мишенью для уголовников, натянувших на себя тогу великосветских особ. Дело № 36 пятигорского комендантского управления именовалось: «О капитане Нижегородского драгунского полка Столыпине и Тенгинского пехотного полка поручике Лермонтове». Начато: 8 июня 1841 года. Окончено 23 июля 1841 года.

      Когда же Лермонтов и Столыпин явились 12 июля к коменданту с просьбой о продлении лечения, тот посоветовал Лермонтову покинуть Пятигорск, поскольку пребывание его здесь небезопасно. Выслушав полковника, Лермонтов написал несколько строк

 

Им жизнь нужна моя, – ну, что же, пусть возьмут,

        Не мне жалеть о ней!

В наследие они одно приобретут –

        Клуб ядовитых змей.

 

         Написал и уехал в Железноводск. Совет, данный Лермонтову, говорит о том, что он заботился не только о безопасности поэта, но и стремился избежать ненужных неприятностей.

        Лермонтов прекрасно понимал истинную причину ненависти к нему разоблачённых им «надменных потомков, известной подлостью прославленных отцов», что видно из его стихов, написанных в те дни.

 

Мои друзья вчерашние – враги,

        Враги – мои друзья,

Но, да простит мне грех господь благий,

        Их презираю я...

 

Вы также знаете вражду друзей

        И дружество врага,

Но чем ползущих давите червей?..

        Подошвой сапога.

 

        Но раздавить великосветских червей было не так просто. Мартыном, конечно, к великосветским не относился – это был рядовой червь, и Лермонтов, к сожалению, не оценил его опасность, поскольку вот этакие холуи бывают особенно страшны. Они готовы на преступление, если им обещаны награда и избавление от наказания. Ну а Мартынов, сын винного откупщика и сам уже заражённый духом отвратительного бизнеса, тем паче.

         Трус, торгаш и убийца Мартынов – и Лермонтов. Личности несопоставимые.

       Сколько ещё мог сделать для России величайший поэт, которого прочили в наследники творчества Пушкина! Кстати, напомню, Император Николай Первый, когда ему доложили о жестоком и подлом убийстве поэта, сказал:

       «Как жаль, что мы потеряли того, кто мог заменить нам Пушкина!»

       В тот день, когда в столицу пришло известие о гибели Лермонтова, императрица Александра Фёдоровна, супруга императора Николая I, писала С.А. Бобринской: «Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать её выдающейся звездой…»

       

       Ну а безобразные слова в уста Царя вложили лживые преступники – убийцы и Пушкина, и Лермонтова. Повторять ложь не хочется – она и так растиражирована врагами Православного Русского Самодержавия и России.

      

       Мы уже привели твердое заявление друга Лермонтова Руфина Дорохова, который слыл первейшим дуэлянтом: «Дуэли не было – было убийство».

     Кстати, Руфин Иванович Дорохов, храбрейший из храбрых офицер, подружился с Лермонтовым в 1840 году. Он высоко ценил отвагу и мужество Михаила Юрьевича и когда был ранен, именно ему передал свою команду «охотников», фактически спецназ того времени. Руфин Иванович был сыном знаменитого героя Отечественной войны 1812 года.

         И действительно. Дуэли не было. Было исполнения заказа на убийство, полученного от тех же «надменных подонков», что расправились с Пушкины. Они достаточно хорошо поняли, что имел ввиду Лермонтов в известных строках. Им надо было убрать того, кто мог заменить Пушкина, но убрать так, чтобы и волки были сыты и овцы целы.

  «Как в подобных случаях это бывало не раз, – пишет Висковатов, – искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему через некоторых услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль – проучить. «Что вы, – возражал Лисаневич, – чтобы у меня поднялась рука на такого человека».

 

        Ни о какой дуэли не слышала до убийства и Екатерины Быховец, письмо которой несколько подработали, но сохранился и подлинник…

        Вот строки из этого письма.

        «Пятигорск,1841 г. августа 5-го, понедельник

        Как же я весело провела время. Этот день молодые люди делали нам пикник в гроте, который был весь убран шалями; колонны обвиты цветами, и люстры все из цветов: танцевали мы на площадке около грота; лавочки были обиты прелестными коврами; освещено было чудесно; вечер очаровательный, небо было так чисто; деревья от освещения необыкновенно хороши были, аллея также освещена, и в конце аллеи была уборная прехорошенькая; два хора музыки. Конфет, фрукт, мороженого беспрестанно подавали; танцевали до упада; молодежь была так любезна, занимала своих гостей; ужинали; после ужина опять танцевали; даже Лермонтов, который не любил танцевать, и тот был так весел; оттуда мы шли пешком. Все молодые люди нас провожали с фонарями; один из них начал немного шалить. Лермонтов, как cousin, предложил сейчас мне руку; мы пошли скорей, и он до дому меня проводил…

      Этот пикник последний был…»

      Далее я приведу дополнение к письму, о которым умышленно забывали, дабы изменить дату пикника.

      О дуэли в письме ни слова… Не случайно у многих добросовестных исследователей снова и снова возникал вопрос: а была ли дуэль? Был ли вызов? И не на пикник ли примирения пригласил Мартынов Лермонтова, сказав, что будет ждать на поляне у дороги? Якобы на пикник!

        То, что никто ничего не знал о намечавшейся дуэли и не слышал, как Мартынов вызывал Лермонтова, подтверждает в очерке-расследовании Александр Владимирович Карпенко, профессиональный следователь, раскрывший немало сложных и запутанных дел, в числе которых были и заказные убийства. Как специалист высочайшего класса, он сначала с недоумением читал всё, что выдумано об убийстве Лермонтова, а затем занялся собственным расследованием и установил, что налицо лишь точные доказательства убийства. А вот что касается самой по себе дуэли, то доказательств того, что она произошла, нет ни единого!!

        Мартынов сочинял в собственных интересах, зная, что никто не может опровергнуть, потому что и разговаривали они один на один, и на Машуке они были вдвоём, когда он стрелял в спину, неожиданно выхватим пистолет, а Лермонтов сидел на коне.

        Мартынов врал нагло и уверенно. Свидетеля того, что произошло – Михаила Юрьевича Лермонтова – уже не было в живых. Никто вообще не знал о том, что назначена дуэль, да и Лермонтов, судя по его поведению в день гибели, тоже не подозревал, что «Соломонов сын» позвал его на Машук стреляться, а не просто выпить шампанского для примирения. Ящик или там коробка – в общем много бутылок – то всплывало, то исчезало, прежде чем совсем исчезнуть из материалов. «Секунданты» оправдывались – мол, хотели отметить дуэль, полагая, что она будет бескровной.

          Мартынов вынужден был сообщить властям, что Лермонтов убит. Один на один он встретился с Лермонтовым или были свидетели, точно сказать трудно, однако, всё же похоже, что был один. Просто убить и скрыться? Не скроешься. Он ведь не знал, кому и что рассказал Лермонтов о своей предстоящей встрече на Машуке.

          Естественно, с пылу с жару, он не в состоянии был достаточно безопасно для себя изложить своё вранье.

         Вот его первые показания, которые дал на следствии 17 июля 1841 года:       «С самого приезда своего в Пятигорск, Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счёт одним словом, всё чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вызвал меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец. При выходе из этого дома, я удержал его за руку чтобы он шёл рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут, я сказал ему, что я прежде просил его, прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он ещё раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: – что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня, то что он хочет, и в довершение сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь». В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего Секунданта, – и возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку, попросить ко мне Глебова, когда он приедет домой. Через четверть часа вошёл ко мне в комнату Глебов я объяснил ему в чём дело; просил его быть моим Секундантом и по получении от него согласия, сказал ему чтобы он на другой же день с рассветом, отправился к Лермонтову. Глебов, попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что в сущности, не я вызываю, но меня вызывают, – и что потому, мне невозможно сделать первому, шаг к примирению».

         Ну прямо самоубийцей Лермонтова выставил…

        Давайте посмотрим, чем же так оскорбил Лермонтов Мартынова? Тут уж свидетелей было достаточно, и описан эпизод многократно. Так, Аким Шан-гирей сообщил о том, что произошло в доме Верзилиных:

      «…Лермонтов сидел подле дочери хозяйки дома, в комнату вошёл Мартынов. Обращаясь к соседке, Лермонтов сказал:

       – Мадемуазель Эмилия, берегитесь – приближается свирепый горец».

       Ну и что же здесь такого, в этой фразе? Неужели за неё нужно убивать человека? Никаких других шуток в отношении Мартынова присутствующими не зафиксировано.

       А вот свидетельство самого Мартынова, что их разговор с Лермонтовым никто не слышал: «При выходе из этого дома, я удержал его за руку чтобы он шёл рядом со мной; остальные все уже были впереди…».

       То есть следователи удовлетворились заявлением того, кто сообщил им об убийстве пота, и не предприняли никаких попыток установить, правду ли он говорит.

       А что касается Глебова, то и вообще ни в какие ворота не лезет. Мартынов заявляет следователю, что просил Глебова быть его секундантом. И Глебов, якобы, отправился от его имени решить вопрос о дуэли. Мартынов, которого сразу посадили под арест, не успел сообщить Глебову, чей он секундант, и тот, когда его взяли на гауптвахту, объявил себя секундантом Лермонтова. Это, как ни странно, оказалось и для следователей, и для лжеписателей дуэли, делом совершенно нормальным.

         Но и это ещё не всё. Хоть дуэли в ту пору были и запрещены, существовали определённые, непреложные правила. Назначались секунданты с той и с другой стороны, которые заранее оговаривали условия дуэли, и обязательно привлекался доктор. Вспомним описание дуэли Печорина и Грушницкого, столько блестяще сделанного Лермонтовым в «Героя нашего времени». Там доктор активный участник поединка, даже участник мошенничества. Он же впоследствии вынул пулю из сражённого Грушницкого, чтобы всё представить, как несчастный случай – падение с горы. То есть Лермонтов прекрасно знал, что на дуэли должен был присутствовать доктор. Наверняка знал об этом и Мартынов. Но о докторе никто не позаботился? А это прямая обязанность секундантов. Почему же они не позаботились? Да потому что о дуэли до убийства и речи не было. Никто не знал и о предполагаемой встрече Мартынова с Лермонтовым на склоне горы Машук. Судя по тому, что ни Васильчиков, ни Глебов не могли объяснить, как добирались до места «дуэли», они там могли и вовсе не присутствовать.

        И это тоже ещё не всё. Лекарь Барклай-де-Толли, точно описал рану и ход пули. Выстрел был произведён в спину, пуля прошла снизу-вверх. В свидетельстве, подписанном лекарем Пятигорского военного госпиталя титулярным советником Барклаем де Толли, значится:

«…При осмотре оказалось, что пистолетная пуля попав в правый бок ниже последняго ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое лёгкое, поднимаясь в верх вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча…»

          Описание хода пули озадачил. Но одни радетели Мартынова тут же придумали, что вообще выстрел произведён был из зарослей Машука, другие заявляли, что Лермонтова поставили на возвышенность, а Мартынова значительно ниже, а потому он вынужден был стрелять снизу вверх. Но почему же в спину? А-а-а, да ведь Лермонтов изгибался, крутился, вертелся и так далее.

       Даже придумали историю, подобную «дантесовской пуговицы», которая, якобы, спасла французского киллера. Мол, в кармане Лермонтова лежало бандо, украшение для волос, которое забыла Екатерина Быховец.

         Для того, чтобы ввести в оборот это самое украшение, перенесли участие Екатерины Быховец в пикнике на десяток дней. Подумаешь! Какая, мол, разница. Но вот незадача. Опубликовано письмо этой барышни, в котором открывается правда. Вот строки из письма Екатерины Быховец, написанного в Пятигорске «1841 г. августа 5-го, понедельник».

      «Как же я весело провела время….». Письмо цитировалось суть выше, но без завершающей фразы… Вслед за фразой: «Этот пикник последний был», есть ещё одна: «ровно через неделю мой добрый друг убит, а давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как товарища, друга!»

      Вот так. Ровно через неделю, а не в тот же день.

        А ведь всё гораздо проще. Очень точно всё разложил по полочкам в своём расследовании Александр Владимирович Карпенко:

       «Что произошло потом у подножия Машука, кто и когда туда приехал, ход самой дуэли – всё это мы знаем из путаных показаний людей, заведомо симпатизировавших Мартынову. Но события могли происходить и иначе. Например, Мартынов и Лермонтов просто договорились о встрече. Уже на месте Мартынов (после резкого разговора?) с близкого расстояния выстрелил в сидящего на лошади поэта (потому такой угол проникновения пули в тело). После чего бросился к Глебову: выручай, была дуэль с Лермонтовым без секундантов, я его убил! Придумывается «сценарий» (но спешно, с массой нестыковок)».

      Убийцы, стараясь замести следы, предпринимали некоторые характерные действия. Внезапно Глебов был отпущен с гауптвахты для лечения в Кисловодск, на 2 (!!!) дня. Курс лечения в Кисловодске в советское время в военном санатории был 26 дней! Два дня – это не лечение? Зачем ездил? Он привёз пистолеты, якобы, дуэльные. Причина? Лекарь усомнился, что с расстояния, определённого для поединка, можно было сделать такую рану из того пистолета, что был приобщен к следствию. Поэтому и привезли пистолеты крупного калибра. И ведь Глебова отпускали за ними! Всё следствие было под зорким оком «надменных подонков, известной подлостью прославленных отцов».

А чего стоят только согласование в переписках, распределение ролей на дуэли. Путались, кто и чьим был секундантом. Ведь все были под стражей, а потому договорить уже в явь не могли. Глебов в начале был назван секундантом Мартынова, потом стал зваться секундантом Лермонтова. Он лгал так же, как и все. Видимо, прилично запугали, могли пообещать его одного во всём виновным сделать. Тем более у двух «секундантов» было железное алиби – они присутствовали на обеде…

 Об этой путанице Александр Карпенко пишет так:

  «Записка Глебова в тюрьму Мартынову: «…прочие ответы твои согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал со мной; ты так и скажи. Лермонтов же поехал на моей лошади – так мы и пишем... Надеемся, что ты будешь говорить и писать, что мы тебя всеми средствами уговаривали… ты напиши, что ждал выстрела Лермонтова».

       Это пишет человек, который и сейчас в лермонтоведении считается другом Лермонтова!

      Комментарий автора: Зачем они инструктировали Мартынова, как надо говорить, кто, как и на чем ехал? Так уж это важно?  Важно! Потому что этой поездки не было. Лермонтов ехал из Железноводска и в трактире мадам Рошке, что находился в пос. Шотландка, (на пути в Пятигорск) остановился пообедать. Его там видели примерно за час до смерти. Так мог офицер, прошедший войну, готовившейся к дуэли, спокойно набивать свой желудок едой. Раны в живот тогда, были самые опасные. Зачем надо было выдумывать не существовавшую поездку из Пятигорска? Бытует мнение, что таким путем они скрывали участие в дуэли Столыпина и Трубецкого. Неубедительно!»

      Таков вывод настоящего, серьёзного следователя, нашего современника, раскрывшего много очень сложных дел. Но гибель Лермонтова расследовали слуги надменных подонков. Чего же от них ожидать? Верили на слово убийцам.

К примеру, Васильчиков, сын компаньона Соломона Мойшевича Мартынова по винному откупу, сочинял:

        «Собственно секундантами были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я. На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова, я – Лермонтова. Других мы скрыли: Трубецкой приехал без отпуска и мог поплатиться серьёзно; Столыпин уже раз был замешан в дуэли Лермонтова, следовательно, ему могло достаться серьёзнее».

       Он, поскольку и сам, вероятнее всего, не был на месте убийства, не знал о том, что Столыпин и Трубецкой находились на обеде у Голицына.         

       По поводу того, как всё происходило на самом деле, появилось впоследствии такое количество версий, что проглядывалось совершенно явное намерение создать калейдоскоп, при котором правда не может пробиться на поверхность.

       Таким образом, совершенно не случайно Руфин Дорохов сделал вывод: «Дуэли не было – было убийство!»

       Ну а далее началось очернение Лермонтова, причём начали его убийцы. Прежде всего, конечно, Мартынов. Подпевал ему князь А.И. Васильчиков, принявший на себя роль секунданта. Он называл Михаила Юрьевича заносчивым, задорным, нестерпимым и так далее. А потом это стало укореняться в литературе. Кажется, Геббельс утверждал, что ложь, повторяемая сотни раз становиться правдой. Конечно, с нашей точки зрения, правдой в кавычках. Но люди с тёмными душами готовы принимать ту правду, которая по душе этим душам.

       Мартынов, пригласив Лермонтова на склон Машука, чтобы выпить на мировую шампанского – наличие ящика шампанского фигурирует в некоторых описания – ждал не с бокалами, а с заряженным пистолетом. Он всё решил – Лермонтов будет убит. Ну а Михаил Юрьевич, пообедав, по пути, в весёлом расположении духа приехал на место встречи. Наверное, решил, что обед – не помеха к дружескому приёму шампанского, столь модного в те времена. Машук – живописнейшая гора. Она чем-то даже отдалённо напоминает знаменитый крымский Аю-Даг, тоже склоны с одной стороны несколько кручи, с другой – более отлоги.

       Вот и поляна. А на поляне – один Мартынов. Естественно, не сходя с лошади, Лермонтов мог, осматриваясь в поисках других участников пикника, обернуться. Воспользовавшись этим, Мартынов быстро подошёл со спины и выстрелил в упор. Таким же вот образом трусливый декабрист Каховский, подло и коварно подошёл сзади к Милорадовичу, гарцевавшему на коне и убеждающему войска разойтись с площади, и выстрелил. Трус убил «храбрейшего из храбрых», как называли генерала Милорадовича…

        Присутствовал ли Глебов при выстреле или подошёл позже, не известно. Александр Карпенко полагает, что, выстрелив в Лермонтова, Мартынов помчался к Глебову, чтобы рассказать о, якобы, случившейся дуэли. Глебов потом рассказывал, что рыдал, положив голову убитого Лермонтова себе на ноги. Мартынов показал, что попрощался(!) с убитым Лермонтовым и уехал. Цинизм зашкаливает. Лермонтов был тяжело ранен и, возможно, его ещё можно было спасти. Но врача-то не было. Это на дуэль врача приглашать – обязательное правило, нерушимое правило, твёрдое правило! А кто же врача на убийство по сговору приглашает? Потому и не приглашали, что ни о какой дуэли речи вообще не было. И замыслов поединка не существовало. И вызова не было. Иначе бы врача, конечно, пригласили бы.

         Мы можем только догадываться, кто заказал Мартынову убийство Лермонтова – собственное, главари банды «надменных потомков, известной подлостью прославленных отцов» известны.

          Совершив убийство, «стали искать врача». Беру в кавычки не случайно. Что за поиски длиной почти в три часа? Далеко, мол. Да там вообще нет этого вот «далеко». Я восемь раз отдыхал в Пятигорском военном санатории и каждый день обязательно трижды обходил Машук по терренкуру длиной в 10 километров. Так вот, один круг ускоренным шагом – это примерно 1 час 30, ну максимум 1 час 45 минут. Это весь маршрут. А расстояние от места дуэли до церкви, которая уже действовала во времена Лермонтова, идти около 20 минут. А за церковью – вот он, город. До «Домика-музея Лермонтова» – дома Верзилиных – от места дуэли ходу минут 30. Все члены организованной преступной группировки были молодыми, достаточно спортивными людьми, к тому же они сами показали, что при них были, и запряжённые дрожки, и лошади под сёдлами. Верхом и вовсе минут за 10 добраться можно.

        Так неужели же, на поиски доктора нужно два-три часа?

       Нет. Дело в другом. Лермонтов, судя по тому, что показал его слуга, был жив ещё тогда, когда его в примерно в 9 вечера везли в город. По словам словам Александра Карпенко, «имеется свидетельства слуги Христофора Саникидзе, который сообщил, что когда мы везли Михаила Юрьевича, он был ещё жив, стонал и едва слышно шептал: умираю, потом на половине пути затих, умер».

      То есть почти три часа тяжело раненый Лермонтов лежал на склоне Машука, и его убийцы из организованной преступной группировки ждали, когда же он умрёт, и можно пригласить врача для констатации смерти. Вот уж поистине чикатилы девятнадцатого века. Ну как это можно наблюдать за раненым, которого ещё можно спасти и равнодушно ожидать последнего вздоха?         

         Вот попробуйте сказать, к примеру, что Иоанн Грозный сына не убивал. Ох как зашипят историки… Строго потребуют: «докажите, что не убивал»! А ведь сначала надо доказать, что убил. А это не доказано. Так и здесь. Предвижу вопли «надменных потомков» нынешних дней. А ну докажи, что дуэли не было! До-ка-жи… Ответ прост. Докажите, что дуэль была, не касаясь того, что заявлено убийцей и соучастниками убийства. И сказать будет нечего. Гораздо вернее выглядит жестокое и коварное убийство без всяких там выдуманных в разных вариантах воплях: «Сходитесь!» «Стреляй же!» И так далее, причём с угрозой «А то разведу дуэль!» То есть прекращу поединок. Причем у разных авторов вопли издавали разные «секунданты». Авторы повинны только в том, что читали разные показания.

         Как тут не вспомнить строки из замечательной песни Игоря Талькова, посвящённой судьбе истинных поэтов:

 

Они уходят, выполнив заданье

Их отзывают высшие миры.

Неведомые нашему сознанью

По правилам космической игры.

Они уходят, не допев куплета

Когда в их честь оркестр играет туш

Актёры, музыканты и поэты

Целители уставших наших душ.

 

 

 

 

Ну а теперь несколько слов, совершенно не обязательных и бездоказательных. Просто, личные заметки.

Мне посчастливилось отдыхать в тех изумительных краях много раз. Впервые я приехал в Пятигорский военный санаторий в августе 1977 года. Затем я отдыхал там в 1978, 80, 81, 86, 87, 88, 89 годах, да ещё ездил в командировки в этот настоящий рай три или четыре раза. С 1978 года я уже работал в военной печати, но заниматься журналистским расследованием было бессмысленно, да и в голову не приходило, поскольку всё казалось настолько точным и ясным. Злая шутка – вызов – дуэль – гибель поэта.

И всё же иногда доводилось говорить с местными жителями, причём, даже очень старших поколений, которые от своих предков знали некоторые подробности, не вписывающиеся в официальные установки. Так вот уже тогда я неоднократно слышал о том, что потом прочитал в воспоминаниях современников: «Дуэли не было – было убийство». Об этом утверждении боевого побратима Лермонтова Руфина Дорохова, мы ещё поговорим, но ведь и многие пятигорчане ещё в конце семидесятых, утверждали то же самое. Правда, рассказывали они, то что знали от своих предков только в приватных беседах. В советское время у каждого человека в разной мере присутствовал так называемый «внутренний цензор», особенно у людей более старших поколений.

  В 1988 году я был назначен редактором пятитомника «Последние письма с фронта». Вот тогда, приезжая в командировки в города Кавминвод, я уже подолгу беседовал со многими людьми, знавшими тех, кому посвящался этот пятитомник, то есть, порою, уже очень пожилыми людьми. В тома были включены письма по годам войны – письма 1941 года собраны в первом томе, 1942 года – во втором и так далее. Письма включались только тех бойцов и командиров, которые не вернулись с фронта. И комментарии к ним. Перед одной из поездок я прочитал в журнале «Молодая гвардия» размышления офицера, специалиста по баллистики, который, изучив материалы, особенно вскрытия, сделал вывод, что, поскольку пуля прошла снизу-вверх, выстрел был произведён, видимо, откуда-то из низины что ли. Ну и высказал предположение, что, может быть, стрелял не Мартынов, а нанятый киллер.

        Разговорившись с одним из пожилых пятигорчан, я рассказал о статье. Собеседник мой очень разгневался, воскликнул:

        – Как не Мартынов?! Он, он, негодяй (не ручаюсь, что сказано именно негодяй, а не что-то покруче, просто не запомнилось, поскольку отпечаталось главное). Он… Он заманил Лермонтова на Машук и убил там.

       И сообщил, что ему рассказал о том его отец, а его отцу – его отец…

       Он уж точно не помнил кто, но, твёрдо знал, что кто-то видел, как сначала на Машук проехал Мартынов, а через некоторое время и Лермонтов. И тут же выстрел… А потом уж потянулись туда и другие офицеры. Надо полагать «секунданты».

       Возможно даже кто-то видел, как всё происходило. Ведь место дуэли не так далеко от церкви и кладбища, на котором было первое захоронение погибшего поэта. А церковь – и ныне действующая – была на окраине города, да и в восьмидесятые практически тоже. Рядом – только санаторий «Ленинские скалы», ну и несколько ниже него по склону – Военный санаторий.

       Всё это я выслушал, принял к сведению. Но… Ни в коей мере не выставляю как факт в данном повествовании. Просто, информация к размышлению, дополнительная к неопровержимым, просто сражающим наповал фактам, о которых почему-то долгие годы никто не задумывался.

       А здесь, просто речь шла о героях войны. Мы собирали в сборнике письма, тех кто погиб, среди которых обязательно публиковалось самое последнее. Не мог же я прервать этот разговор и попросить под запись, да с указанием имени и фамилии, начать записывать такие истории. Но и не мог не заинтересоваться такими рассказами, поскольку и гибель Пушкина, и гибель Лермонтова не могли не волновать. И каждому здравомыслящему человеку ясно, что это звенья одной цепи, что и Александра Сергеевича, и Михаила Юрьевича убили именно «надменные подонки».