разлука

Рассказ

  Кассовый зал железнодорожного вокзала, ещё недавно шумный и многолюдный, с длинными хвостами очередей между мраморными колоннами, в тот сентябрьский день встретил непривычной тишиной.

       – А ты боялся, что за билетом не достоишься, – воскликнул мой товарищ. – Только взгляни: по одному человеку, да и то не у каждой кассы. Это тебе не лето…

Он хотел ещё что-то сказать, но, словно наткнувшись на невидимую преграду, побледнел, отпрянул назад и спрятался за ближайшую колонну. Я успел проследить за его быстрым взглядом, заметил отражённые на лице растерянность и удивление. Нет, точнее даже не так. Вначале было что-то иное – какое-то мгновенное озарение, какая-то яркая вспышка радости. Но это лишь на мгновение, а затем – полное смятение. И всё это от одного только взгляда на женщину в чёрной кожаной куртке и таких чёрных брюках, миниатюрную, хрупкую на вид и элегантную. Тонкие, запоминающиеся черты её лица, яркого и неотразимого, не могли не броситься в глаза любому случайному прохожему, но я ощутил, что не мимолётное очарование красотой взволновало моего товарища, что он видит её не впервые, что наверняка знаком с нею, а, скорее всего, – более чем знаком. Он схватил меня за плечо, увлёк за колонну, заговорил срывающимся полушёпотом, взволнованно, даже с оттенками мольбы в голосе – редко я видел его, умеющего держать себя в руках и скрывать, коли надо, свои чувства, в таком странном и неестественном для него состоянии. – Это она… Понимаешь, она! Прошу тебя, скорее, – заговорил он. – Возьми билет на тот же поезд, попроси место в тот же вагон, в то же купе, куда возьмёт она. Я потом тебе всё объясню. Иди один. Она не долдна меня вилеть. Я медлил, осмысливая его слова, а он торопил: – Ну, скорее же, скорее. Упустишь момент и окажешься в другом купе… Ну, объясню же тебе, объясню, и ты поймешь меня. Пришлось поспешить к кассе. Просьба заинтриговала меня, но я торопился, понимая, что нужный мне билет могут продать другому пассажиру в любой из соседних касс. Когда подошёл к окошечку, за которым стучал билетный автомат, кассирша уже протягивала билет, сдачу и поясняла таинственной незнакомке: – Поезд двадцать третий, вагон одиннадцатый, место двадцать седьмое… Я, конечно, досадовал, что придётся трястись дневным малоудобным поездом в вагоне с «сидячими» местами-креслами, что дорога будет очень долгой, но не мог отказать товарищу, чувствуя, сколь ему всё это важно. Едва таинственная незнакомка взяла билет из рук кассирши, я почти прокричал: – Будьте любезны мне один билет на двадцать третий поезд в одиннадцатый вагон и, если можно, на двадцать восьмое место… Незнакомка не успела ещё отойти от окошечка, проверяя билет и сдачу. Она услышала мою просьбу, смерила меня удивлённым взглядом, скривила губы в пренебрежительной усмешке, словно говорящей «тоже мне, ухажёр нашёлся». Не удивительно. Женщин, наделённых яркой, неотразимой красотой обычно раздражают постоянные ухаживания. Наверняка она приняла меня за очередного ухажера, решившего воспользоваться столь удобным способом – проехать рядом в поезде. Поймав на себе этот её полупрезрительный взгляд, я отвернулся, стараясь продемонстрировать полное равнодушие. Наконец, получил и я свой билет. Когда повернулся, чтобы отойти от кассы, незнакомки в зале уже не было. Товарищ мой вышел из-за колонны и теперь смотрел в окно, ожидая, видимо, когда эта взволновавшая его женщина, появится на улице. Я почувствовал, что ему хочется увидеть её, обязательно увидеть, хотя бы ещё раз. Лишь проводив её взглядом, он вспомнил обо мне и тихо проговорил: – Да, она также неотразимо прекрасна. Годы не меняют её. Впрочем, прошло не так уж и много – он хотел сказать ещё что-то для меня малопонятное, но я, не дав договорить, перебил вопросом: – Так что же всё-таки за дела? Что означает твоя странная просьба? Ты обещал пояснить. Он ответил не сразу. Он ещё некоторое время смотрел в окно, хотя незнакомка давно уже скрылась из глаз. Наконец, повернувшись ко мне, посмотрел каким-то отсутствующим взглядом – он всё ещё думал о чём-то своём, впрочем, не о чём-то, а о ком-то – думал о ней. – Так ты объяснишь, что случилось? И что это за женщина? Кто она? – Да, да, конечно. Я всё тебе объясню. И знаешь, если, конечно, не будешь возражать, кое-что попрошу сделать. – Уж не попытаться ли соблазнить её? – со смехом спросил я. – Хотя, думаю, это будет весьма сложно. – Да ты что? – перебил он. – Впрочем, это, действительно, не так просто сделать. – Но это как сказать, – продолжал я шутливым тоном, рассчитывая вывести приятеля из непонятного мне оцепенения. – Да, неожиданная встреча, – проговорил он. – Даже не предполагал, что когда-то снова увижу её. Впрочем, пойдём в город. До отправления ещё много времени. – Ты хотел о чём-то меня попросить, – напомнил я. – Да, да, конечно. Скажи мне, смог бы ты заговорить с ней? Попытаться вызвать на откровенность? Нет-нет. Только без всякого флирта. Просто заговорить? – Попытаюсь. Но для чего? – Попытайся. Ты умеешь. Я знаю, что у тебя получится, – сказал он. Мы вышли на улицу, раскрыли зонтики. Всё также моросил дождику, всё так же спешили куда-то прохожие, обходя лужи на асфальте тротуара. По серому Ленинградскому небу бежали мутные облака. Обогнув привокзальную площадь, мы оказались на многолюдном даже в дождь Невском проспекте. – Так в котором часу отправление? – спросил он. Я ответил. – Времени ещё вагон, – и, вспомнив о своём билете, прибавил: – Кстати, о вагоне. Только ради тебя еду в этакой трясучке. – Спасибо за такую жертву, – с усмешкой молвил он. – Сейчас, только устроимся где-нибудь, и я тебе всё расскажу: ты поймёшь, как для меня это важно. – Ну, так не тяни… – Не здесь же, на улице. Это ведь длинная история. Давай-ка зайдём в ресторан, посидим в тишине. За обедом и поговорим. И потом мне что-то захотелось выпить. Я знал, что выпивать он не любитель, но не удивился, видя его состояние. Мы зашли в старинный ресторан на Невском с огромным залом, увенчанным различными украшениями, с фонтаном в центре и уютными кабинетами, устроенными на втором этаже в виде балконов. Выбрали такой кабинет, и удобно устроившись в креслах, попросили меню. Подошёл чопорный, несколько слащавый паренёк и согнулся, учтиво спросив: – Чего изволите? – Водки, – сказал мой приятель. – А что на закуску, он скажет, – и кивнул в мою сторону. – Ну, так пообедаем. Что там у вас? Я сделал заказ, а он повторил: – Только, пожалуйста, водку и закуску побыстрее. – Мигом, – пообещал официант. Мы были в командировке в городе на Неве. Касалась она издательских дел. Мне пришлось уезжать раньше – позвали срочные дела. Он же обещал сам всё завершить и через несколько дней выехать следом. Тот труд, над которым мы работали, не очень его занимал. Вечерами в гостинице он работал над новым своим романом, в котором особенно хорошо удавались жизненные, особенно любовные сцены. Работать с ним было непросто. Он мог часами ничего не делать, хандрить, переживать по каким-то пустякам, выбивавшим его из равновесия, затем вновь садиться за компьютер и уже накрепко. В любую минуту дня и ночи он мог ворваться ко мне в номер, разбудить и заставить слушать новые главы, будто нельзя это отложить до утра. Впрочем, слушал я с удовольствием. Я знал, что он очень часто отрывался от нашей совместной работы, что его более привлекало его новое произведение. Что-то очень сокровенное, личное, видимо, было в нём. Что поделать? Человека не изменишь. Не заставишь писать то, что в данный момент не пишется. Это можно по необходимости сменить пилку дров на их рубку. А любовный роман вот так вдруг, без вдохновения, не напишешь – это не исторический трактат, заранее продуманный и спланированный. В любой роман, в любую повесть и даже рассказ человек вкладывает что-то личное, пережитое и, садясь за стол, вновь, и подчас, с большей силой переживает всё сызнова. Вот и теперь он был занят своими мыслями, и кто знает, что рождалось в его голове. Нам подали запотевший графинчик, поставили хрустальные рюмочки и фужеры, раскинули веером по столу заманчивого вида закуску. Официант наполнил рюмки водкой и фужеры минеральной водой, откланялся и, молча, удалился. – Первый тост за тобой, – сказал я. – Не до тостов, – отмахнулся он. – Так выпьем! – Ну, тогда давай хоть за ту красавицу, с которой мне теперь предстоит ехать до Москвы, – предложил я. Он молча опрокинул рюмку. Я последовал его примеру и вопросительно посмотрел на него. Он всё почему-то тянул с началом рассказа. Я не торопил, понимая его состояние. Наконец, он сказал: – Ты знаешь, кто эта женщина? – Откуда же мне знать? – удивлённо переспросил я. – Она была мне очень дорогим и близким человеком, – задумчиво проговорил он. – Именно она вернула меня в литературу. Я бы сейчас ничего не писал, если бы не она. А ты знаешь!? – вдруг оживился мой приятель. – Я не стану рассказывать. Я просто прочту тебе несколько страничек из новой своей книги. Не могу пока точно сказать, что из неё выйдет – повесть или роман. Может быть, просто перечитаю, окончив её, да порву и выброшу в корзину. Но вот сегодня, сейчас, не могу не писать, потому что накопилось вот так, – и он провёл ладонью по горлу, – потому что само льётся из души, и не могу остановить этот бурный поток. – Читай, – попросил я. Литераторы не любят слушать друг друга, не любят читать друг друга, но здесь было исключение – уж если мой товарищ решался что-то прочесть, всегда было интересно послушать. К тому же он умел читать столь эмоционально, что это по-настоящему трогало, и, признаться, доставляло удовольствие. Он взял свой портфель, положил на колени, открыл и некоторое время рылся в бумагах, перекладывая тоненькие папочки. Затем извлёк одну и положил на стол перед собою. Всё делал неторопливо, словно оттягивал момент начала чтения. Поставив портфель на пол, он потянулся к графинчику. Я опередил его, наполнив рюмки. Он же сказал: – За литературу! За русскую литературу. За литературу Тургеневскую, Бунинскую… Одним словом, настоящую! – Ты хочешь сказать: за возрождение Русского языка в нынешней литературе, с большой натяжкой именуемой русской? Согласен. Выпью с удовольствием! Он же только пригубил рюмку, поморщился, проговорил: – И водка теперь не водка, а гадость какая-то… Впрочем, писателю некогда заниматься этакой дрянью. Ты знаешь, что после выпивки в течение полутора месяцев пишешь только то, что годится лишь в корзину. Это точно! Проверено не только мной. Конечно, нынешним шелкопёрам безразлично, когда писать. Но, не будем судить других! Слушай и суди своего друга, – и прибавил с улыбкой. – Только не очень строго. Мы дружно рассмеялись. – Так вот начинаю я не совсем обычно, начинаю с маленькой прелюдии. …Отложи мой рассказ, стыдливый читатель – он не для тебя! Впрочем, ещё недавно и я не дерзнул бы писать так, как пишу сегодня, отбросив фарисейский притворный стыд и стремясь воспеть волшебную, непревзойдённую близость с пронзительно-прекрасной женщиной, предметом моей восторженной страсти, моего обожания. Прочти мой рассказ, читатель, если доступно твоему пониманию самое высокое, яркое, сильное из всех земных чувств – Чувство Любви! Я пишу для тебя, не стыдясь откровений, я пишу для себя, воспламеняя память свою, испепеляя себя в огне переживаний, я пишу для любимой, надеясь, что и она когда-то прикоснётся к этим страницам. Я пишу, оживляя в сердце своём её незабываемый образ, пробуждая в памяти минуты чудные, минуты яркие и прекрасные, драгоценные для нас обоих. Я берусь за перо, не ведя ещё, сумею ли вести рассказ свой с откровением исповеди, смогу ли передать всю силу страсти своей, всю силу любви, смогу ли искрами фраз своих заставить вспыхнуть огонь, столь яростно пылавший в наших сердцах ещё недавно. Смогу ли поведать, как можно любить, как нужно любить, как нельзя не любить! Благословен тот чудный миг, когда вспыхнуло моё сердце, когда огонь любви охватил душу, и когда встрепенулась, наконец, долго дремавшая моя муза. Средь лёгких облаков, в лазурном зените сверкнуло в восторженных глазах моей любимой отражение синеоких озёр, и распахнулись под крылом гидросамолёта тёмно-зелёные ковры лесов с синеющей вязью проток, словно, говоря словами песни, облака упали в зеркальную гладь озёрную. Валдайская гряда – врата Земного Рая Загар твой золотой на золоте песка, И тишина, покой от края и до края, И рядом Ты одна – как никогда близка! Он сделал короткую паузу, переводя дух, и я, воспользовавшись ею, спросил: – Это твои стихи? – Ну а чьи же? – ответил он вопросом на вопрос. – Впрочем, я наверное, утомил тебя чтением… А сам немного успокоился…. Теперь слушай, могу спокойно рассказывать… – Ты заметил, что она моложе меня? Десять лет в молодом возрасте – немалая разница. Это почти что иное поколение. Да-да, не возражай… Я тоже не сразу понял это. Она училась тогда в институте. Мы всё решили твёрдо и, казалось, прочно. Одно беспокоило меня. Институт, а точнее студенческая среда, наложили свой отпечаток на характер Алёны, на её поведение – слишком вольна она была, как мне казалось, в общении с мужчинами. И я переживал, потому что просто не мог не думать о том, сколь далеко могли заходить прежде её отношения… В конце концов, я попросил её, даже предупредил твёрдо, чтобы выкинула из головы всех старых знакомых, а особенно, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не появился на моём пути кто-то из её прежних… ну, скажем, друзей. Она возражала, пытаясь убедить, что друзья – есть друзья, но я упорствовал… – Но из-за чего же всё-таки произошёл разрыв? – Однажды, незадолго до свадьбы, она пришла ко мне в гости со свой подругой, которую мне доводилось видеть и прежде. Но вот подруга эта притащила за собой своего знакомого молодого человека примерно моих лет. Подруга эта Алёнина была такой, знаешь ли, разбитной девицей. Мы посидели за столом, поговорили о всякой всячине, и вдруг Алёна захотела танцевать. Я включил музыку, повернулся к ней, но она уже танцевала с тем молодым человеком. Я легонько потянул её к себе, полушутя-полусерьёзно напоминая, что ревнив. И вдруг до слуха моего донеслась хлёсткая, как выстрел, хорошо, наверное, продуманная фраза: – О, как я понимаю вас… Было время, грешил тем же. Да и нельзя не ревновать её, с её-то характером… Он, не спеша, как бы нехотя, выпустил её из своих танцевальных объятий. – Да что же он такого сказал? – не понял я. – Нужно видеть взгляд, нужно слышать голос, чтобы понять смысл сказанного!.. Короче, я вспылил, резко повернулся и вышел на кухню, хлопнув дверью. Её подруга с тем молодым человеком тут же ушли, Алёна же набросилась на меня с упрёками. Она впервые сделалась такой гневной, несдержанной, не выбирала выражений, а мне оставалось только поражаться, открывая в ней прежде незнакомые отталкивающие черты. Впрочем, мне хватало выдержки не отвечать тем же, но когда она обронила тёплую фразу о том парне, я не удержался от вопроса: – Вы с ним давно знакомы? – Давно… – Вас связывала только дружба или?.. – Ты хочешь всё знать? – вскричала она. В таком состоянии женщина может выложить о себе многое, даже и крайне невыгодное. – Да, хочу! – Так знай! Было всё! Сказала и тут же зажала рот рукой в неподдельном испуге. Не укрылось от её глаз моё оцепенение, бледность, покрывшая моё лицо. Но слово – не воробей!.. Мой товарищ долго молчал. Я ждал и никак не мог отделаться от мысли, что какие-то мотивы этой истории мне уж знакомы. Где-то и от кого-то слышал я нечто похожее. Его глухой голос донёсся до меня, словно издалека: – Она подбежала ко мне, попыталась обнять. Я слегка отстранился и подошёл к книжному шкафу, где за стеклом лежали приглашения на нашу свадьбу и во Дворец бракосочетания. Вытащил их и, порвав на мелкие кусочки, швырнул в её сторону. Он снова долго молчал, словно сызнова переживая случившееся, потом тихо сказал: – Жестоко? Наверное… Но я тогда считал, что она поступила ещё более жестоко и не просто жестоко, но и мерзко. Мне показалось, что она весь вечер, глядя на нас, посмеивалась, как однажды, в общежитии, когда усадила рядом двух своих ухажёров, не подозревавших о такой глупой хитрости. Она как-то похвасталась этим… – Жестоко… – повторил я. – Тогда считал, что жестоко? А сейчас? Он не ответил, будто и не слышал моего вопроса, и я понял, что он так до конца и не решил для себя эту проблему. – Ну, братец, ты хватил, – сказал я ему. – Сравнил. Она ж за тебя замуж собралась, замуж… – Не знаю, – проговорил он. – И сейчас не знаю. Так было больно, так обидно. Ревность к прошлому – тоже ведь ревность. – И что же дальше? – Всю ночь я просидел за рабочим столом. Мне нудно было выписаться, все было необходимо излить на бумагу всё то, что так взорвало меня. Она проревела на кухне до рассвета. Потом подошла ко мне, попыталась обнять. Я отстранился. И тогда она, ни слова не говоря, стала читать написанное мною – бумаги были разбросаны по столу. Дочитав до развязки, швырнула листки на стол и молча вышла из комнаты. Через пару минут хлопнула входная дверь. Я даже не стал провожать её. – Что же было в рассказе? – Я описал наши отношения и сделал печальное окончание. Больше я её никогда не видел… Не видел до сегодняшнего дня… – Знаешь, сегодня на вокзале ты так смотрел на неё, что я понял: эта женщина оставила заметный след в твоём сердце, в твоей судьбе. Мне кажется, что ты и теперь её любишь. Так почему де не подошёл к ней? Вместо ответа он сказал мне: – Ну что ж, тебе пора. Провожаю только до вокзала. На перрон не пойду. – Да, но что я должен узнать у неё? – Спроси, любит ли она того человека, с которым столь внезапно развела судьба? Спроси, сможет ли вернуться к нему? Или ей дороже тот, кто стал причиной разрыва? – Ну, братец, столько вопросов. Да ведь не каждая женщина ответит на такие, даже хорошему знакомому, а тут случайный попутчик. – Как раз попутчику легче рассказать что-то сокровенное, – не согласился он. – Особенно такому, как ты, умеющему вызвать на откровение… Излила душу и.., поминай, как звали. – На один из вопросов я, пожалуй, тебе отвечу за неё. – На какой же? – с интересом спросил он. – Да относительно того человека, который, по словам твоим, стал причиной вашего разрыва. – И что же ты ответишь? – насмешливо спросил он, пристально посмотрев на меня. – Как же он может быть ей дороже? Какая глупость могли прийти тебе в голову? Дописался ты, братец, до того, что сам запутался, где литература, с её замысловатыми сюжетами, завязками и развязками, а где жизнь. Вот и получается, что в твоих произведениях всё иной раз запутаннее, чем в жизни. Вспылил ты тогда напрасно. Живёшь в каком-то другом мире. Ты ведь уж знал, что она за человек, знал, что прошлое для неё, как весёлая прогулка, но прогулка несерьёзная, лёгкая. Но она мечтала, с тобой вместе искренне мечтала о том, что ждёт впереди. И потом, суди сам… Ведь не он, тот молодой человек, был рядом с ней, не за него, а за тебя она собиралась замуж, за тебя, характер которого тоже не сладок. И, главное, не ты был побеждённым, а он, и не тебе надо было, сгорая от ревности, придумывать замысловатые фразы и вкладывать в них затаённый смыл, чтобы как-то уколоть и зацепить, а ему. И фразой той он растоптал не тебя и не вашу любовь, а себя, расписавшись в собственном бессилии. Мы расплатились и вышли из ресторана. Он молчал, слегка морща лоб. Он, несомненно, думал над моими словами, а я продолжал говорить, внушая ему, как мне казалось, истину. – Считаю, что ты поступил как ревнивый мальчишка. Попалась на твоём пути не такая, как все, встретилась гордая, несгибаемая, привыкшая повелевать всеми, кто ей окружал прежде. Что несгибаема она, я понял из твоего рассказа. И скажу тебе с уверенностью: рядом с тобой её бы и никто и никогда не согнул. Я бил его фразами, бил жестоко и безжалостно. Что ж, друзей надо учить и тогда, когда учеба эта приносит им боль. Но у меня теперь уже не оставалось сомнений в том, что обязательно разговорю эту женщину, ещё недавно таинственную и загадочную для меня, разговорю уже потому что иначе поступить не могу. У меня появилась цель, которая воодушевляла и призывала к немедленному действию! – Да, как её отчество? Имя ты назвал, но я же не могу обратиться к ней по имени? – Николаевна! – сказал он и повторил: – Елена Николаевна! Дождь всё ещё хлестал по асфальту, и мы снова раскрыли зонтики. Невский всё также был многолюден, несмотря на ненастную погоду. Я смотрел на проспект, и мне казалось, что не два-три часа прошло с того момента, как мы пошли в ресторан, а, может даже недели, месяцы или годы. Мой товарищ говорил столь взволнованно, что его рассказ не мог не увлечь. Да… меня увлёк рассказ, увлекла судьба, и я не мог не позавидовать светлой и дорой завистью тем его чувства, которые пережил он, будучи рядом с той милой, с той удивительной женщиной, которую довелось мне увидеть в кассовом зале вокзала. Мы молча дошли до площади Восстания, остановились под старинными сводами центрального входа на Московский вокзал. До отправления поезда оставалось не более получаса. – Что ж будем прощаться, – сказал я. – Не волнуйся, я постараюсь выполнить твое просьбу. Если конечно встречу её в вагоне. …Я постоял ещё немного, провожая его взглядом, потом посмотрел на часы и решил, что поезд, вероятно. Уже подали к платформе. Не спеша, прошёл по центральному залу, взглянул на табло, чтобы узнать номер пути и выбрался под широкий навес перрона. «Как начать разговор? – думал я. – С чего начать? Ведь можно всё испортить неосторожной фразой. Вон ведь как взглянула на меня , когда брал билет. Ещё, чего доброго, поменяется с кем-то местами, чтобы избавится от навязчивого попутчика». Я уже не думал о долгом и нудном пути, о неудобном вагоне. У меня появилась цель, и цель эта поглотила все мои мыли. Вот и одиннадцатый вагон. Я протянул билет проводнице, прошёл внутрь и сразу увидел её. Она сидела у окна лицом к выходу. Остановился на миг, потом пошёл уверенно, приняв, наконец, наиболее целесообразный план. Она встретила насмешливым взглядом. Видимо, решила, что сразу начну приставать с разговорами. Но не тут-то было. Вежливо поздоровавшись, я забросил чемодан на полку, сел, устроился поудобнее в кресле и положил на колени книгу, выбранную совсем не случайно. То был сборник моего друга с его фамилией, ярко начертанной на обложке. Краем глаза я внимательно следил за своей попутчицей. Она смотрела в окно, демонстративно отвернувшись от меня. Но я умел ждать и дождался. Когда поезд, слегка качнувшись, тронулся с места, она бросила случайны взгляд на меня и заметила книгу. В глазах отразилось удивление, сменившееся любопытством. Она даже отвернулась от окна, ожидая, что я заговорю с ней. Но я продолжал сидеть прямо, не обращая на ней никакого внимания. Книга лежала всё так же, как я ей положил. Я знал состав этого сборника. Там были повести и рассказы о любви. Многие из них я прочитал и теперь вдруг понял, кто главная героиня многих произведений. Как бы он ни крутил, ни вертел, как ни прятал, чтобы не придумывал, как бы ни называл свои персонажи, – в любом главном женском образе можно было найти черты моей попутчицы, ожившей, наконец, в своём кресле у окна. А я молчал, коварно молчал. Потом нехотя взял книгу, раскрыл её и стал читать, делая вид, что чрезвычайно увлечен этим занятием. Она стала немного нервничать. Надежды на то, что я заговорю с ней, что обращу на ней внимание, провалились. Но ей было очень неловко начинать разговор самой. Наконец, я сжалился. – Неплохо пишет, – сказал, как можно более равнодушно и, не закрывая книги, положил её переплётом вверх на полочку перед собой. – Кого? Я сделал такие удивлённые глаза, что она поняла по-своему, решив, видно, что автор мне неизвестен. Есть хорошее правило – не хочешь солгать, скажи что-то непонятное. Сказать, что не знаю автора, я не мог – не входило в планы. Раскрывать же, что он мой друг, было преждевременно. – Извините, – сказала она. – А можно посмотреть книгу? – Конечно, – сказал я, тщательно скрывая радость оттого, что осуществление моего плана началось. Она осторожно взяла книгу, раскрыла. Полистала, и стала читать какой-то рассказ. Потом вдруг опомнилась и спросила: – Вы, наверное, удивлены? Вот нахалка какая, попросила посмотреть, а сама читать вздумала. – Нет-нет, пожалуйста, – ответил я. – Читайте, если нравится. Она пристально посмотрела на меня, видимо, размышляя, говорит или нет. И всё-таки призналась: – Дело в том, что автор был.., – она смутилась. – В общем, мы поссорились незадолго до нашей с ним свадьбы. – Да? – я сделал удивлённое лицо. – Интересно… Говорят, прежде чем судить о взаимоотношениях двух людей, надо выслушать обе стороны. В подобных случаях рассказы совпадают редко. Но ту т я услышал историю, один к одному повторяющую ту, что поведал мне мой друг всего лишь несколько часов назад. Значит, оба были искренни. Одно не совпадало – она считала себя обиженной, хотя и признавала, что была неправа. Закончив рассказ, она сказала: – Понимаете, ведь не подумала, просто не подумала, что может произойти… Как я себя ругала! А ведь это всё подруга моя подстроила. Она с тем молодым человеком встречалась тогда, вот и пожелала взять его с собой в гости. Я значения не придала, не сопоставила, хотя помнила о предупреждении. Но здесь-то… Он же, тот человек, давно не со мной, а с подругой моей был. Она помолчала, а потом призналась: – Я была взбалмошной девчонкой. Я привыкла порхать по жизни. Мне всё давалось легко и просто. Единственная дочка у родителей, дочка балованная и, конечно, любимая. Мне позволяли всё, что можно было позволить. И с институтом помогли, и училась я не без поддержки. Хотя среднюю школу окончила с золотой медалью без чьей-либо помощи. А вот в институте могла и занятия пропустить. Замуж я не торопилась. Родители требовали, чтобы я сначала окончила институт. Да и не было достойных претендентов, не было молодых людей, которые могли бы по-настоящему тронуть сердце. И вдруг… На меня словно снежная лавина обрушилась, словно смерч налетел… А началось-то всё с пустяшного знакомства… Но вскоре этот человек ворвался в мою жизнь, открывая новый мир. Он мне писал: «Мир предо мною обновлённый…» Я не стал дослушивать стихотворение и прочитал заключительную строчку: – Ты будешь в мире том, Алёна, блистать на острие пера!.. Она опешила, внимательно посмотрела на меня и спросила: – Так вы всё-таки знаете его? – Представьте, знаю. И очень хорошо знаю. Он самый добрый мой друг. – А я ведь, как книгу видела, подумала, что вы с ним знакомы. А давно знаете? – Как вам сказать? Учились вместе, потом пути разошлись на какое-то время…А вот теперь вместе работаем. – Удивительно, – проговорила она. – Бывает же такое?! Очевидно, это относилось к встрече, которую она всё ещё могла считать чисто случайной. Я же решил, что настал момент действовать, пользуясь тем, что она немного ошеломлена: – Скажите, а вы хотели бы вернуть отношения с автором этой книги, которая, как я уже понял, вся о вас? Она удивилась, но, подумав, сказала: – Он не простит… Да и забыл уж давно, наверное. – Нет, не забыл, и вы сами в том убедились, листая книгу. Разве не так? Он любит вас, и свою любовь вложил во многие произведения. И новая повесть, которую сейчас завершает, тоже о вас. И тут я вспомнил, откуда мне знакома эта история. Ну да, конечно, некоторые ей мотивы положены в основу конфликта новой повести моего приятеля. Именно над её развязкой он работал теперь, именно в ней что-то не складывалось, не позволяя завершить работу. – Вы знаете, над чем он сейчас работает? – спросила она. – А давно ли с ним виделись? – Часа два полтора-два назад. Он провожал меня на вокзал, а ещё раньше, когда мы пришли за билетом, он, увидев вас, разволновался и попросил меня взять билет по возможности рядом с вами. Он почему-то не решился подойти к вам. Но если бы вы видели, как он смотрел на вас! Всю оставшуюся дорогу она читала книгу моего товарища, и то улыбка озаряла ей лицо, то капельки слезинок стекали по щёчкам. Наконец, за окном поплыл перрон Ленинградского вокзала. Мы вышли из поезда. Москва встретила сухой, холодной погодой. – Нужно позвонить ему немедленно сейчас же, – сказал я. – Знаете, давайте позвоним вместе? Он ждёт нашего звонка… – «Нашего»? – переспросила она, и лицо её озарилось. У междугородного автомата была небольшая очередь. Я думал, что всё разрешается хорошо и просто. Мне не терпелось услышать его голос, не терпелось, потому что я нёс ему радость, а радость принести всегда хочется быстрее. Он сразу взял трубку – она поняла это и подалась вперёд. – Ты слышишь? Я ехал с ней, – почти кричал я в трубку, – наши места были рядом… – С кем? С Алёной? – взволнованно спросил он. – Она любит тебя, слышишь, любит, как прежде, просит простить и ждёт. И выложил свой план, зародившийся ещё в вагоне. – Ты сообщаешь о своём приезде, и мы вместе встречаем тебя на вокзале. – Подожди об этом, – попросил он уже спокойнее. – Ты уверен в том, что сказал? Любит? Готова всё вернуть? – Да! Да! Да! Я был уверен, что через день или два возьму их руки и соединю здесь, на перроне и соединю навсегда… Нет, эти люди положительно должны быть вместе. – Ты доволен тем, что услышал? Ты простишь её, ты выезжаешь в Москву? – Ну-у, – протянул он снисходительно, – засыпал вопросами. Доволен ли я? Конечно. Прошу ли я? Нет – я прощать не умею. Но тебе огромное спасибо. Теперь я вижу развязку новой повести. Ещё раз спасибо и извини, я сажусь работать! *_*_*_* Написан рассказ в сентябре 1983 года, точно так же написан, как указано в рассказе – ночью, на одном порыве. Опубликован в газете «Красный воин» в октябре 1983 г., В журнале «Пограничник» в 1987 году. В последующем переработан уже в 1994 году, значительно увеличен и издан книжечкой. А подтолкнуло к этому следующее… Я отдыхал в Центральном военном доме отдыха «Подмосковье». Кто-то из знакомых принёс книжку, кажется, Тополя, и стал читать некоторые отрывки, в которых вовсю отражалась «свобода слова», касающаяся, правда, известных отношений, которые демократия ошибочно назвала любовью… Это было время, когда иные читатели, обнаружив в книгах те слова, которые раньше «публиковались» на заборах или в кабинах лифтов, сходили с ума от восторга: «Нет, да ты только посмотри!!!» «Да почитай!» «Не хочешь читать, послушай!»… И… один такой отдыхающий стал с вожделением читать: «Я беру свой (далее известная буква и отточие), направляю в (другая известная буква и снова отточие) и так далее – даже цитировать невозможно, хотя было это на странице официально изданной книги. Я сказал, что рассказы о любви не должны состоять из «помеси» медицинских терминов с матом и блатным жаргоном. А мне в ответ: «Попробуй, напиши лучше!» А я взял да засел за рассказ, но поскольку никакой сюжет не шёл в голову, решил всё завязать на рассказе «Развязка». Признаться, никогда так долго не работал над одним рассказом. Изощрялся в описании сцен, не скрою… Но, обязательно давал кому-то прочитать с просьбой вычеркнуть то, что режет слух, разумеется тем давал почитать, кто не млел пред матом и блатным жаргоном на страницах книг. Так и получился рассказ. Причём, увеличился раза в четыре, и я издал его брошюрой, в которой было 32 страницы. Сначала немного стеснялся его дарить, но потом заметил, что рассказ принят. Мотивы рассказа впоследствии тоже использовал в романе, который начал писать в 2004 году и назвал «Офицеры России. Путь к Истине». Примерно с 1989 года и по 2004 год занимался только историей. Исключение – переработка «Развязки». Убедился в одном – можно, вполне можно так выписать всё об известных отношениях, что не будет выглядеть отталкивающе для культурного слоя читателей. Но это нелегко, нелегко подобрать так слова, чтобы всё было понятно, но в то же время не упоминать предметы туалета, части тела… Ведь Русский Язык настолько богат и выразителен, что всегда можно найти синонимы, которые не режут, а ласкают слух… ЖЕНИСЬ САМ, ЕСЛИ НРАВИТСЯ Рассказ Я взял билет на скоростной поезд перед самым отправлением, и потому не удалось устроиться у окошка. Место там уже занял мужчина приятной наружности, с открытым лицом, на котором выделялись внимательные голубые глаза. Я поздоровался. Он ответил приветливо и поинтересовался: – До Москвы? – Конечно, – ответил я. – Этот поезд делает остановку только в Бологое, но туда на нём мало кто ездит. Было заметно, что сосед мой с некоторым волнением поглядывает на часы, ожидая отправления, словно торопит его. И хотя подобные желания присущи всем пассажирам, мне показалось, что он уж через чур волнуется. – Отправимся минута в минуту, – сказал я. – Не успеем оглянуться, как будем в столице. – Собственно, я и не знаю, следует ли мне спешить или ещё некоторое время побыть в состоянии ожидания и надежды, – неожиданно сказал он. Я посмотрел на него вопросительно, не совсем понимая, что он имеет в виду. Но в этот момент поезд плавно качнулся, стал сначала медленно, затем всё быстрее набирать скорость, и скоро нас буквально вдавило в сиденья от уже стремительного этого набора. – Ну вот и всё… Как говорится, я на финишной прямой и через считанные часы узнаю свою судьбу, – сказал он. – Загадками говорите. С гадалкой, что ли встреча назначена? – в шутку спросил я. – Нет, дело гораздо серьёзнее. Вся судьба моя зависит от того, встретит или не встретит на вокзале одна женщина. – Любимая женщина? – вставил я. – Вы знаете… Интересный вопрос. Уезжая в своё путешествие, я ещё не мог назвать её так, но вот теперь, пожалуй, такое определение вполне к ней применимо. Он на некоторое время замолчал, глядя, как за окном стремительно проносятся городские кварталы Санкт-Петербурга, мелькают платформы пригородных поездов. Затем продолжил: – Такая вот история со мной произошла… До сих пор не могу поверить – словно всё во сне, а скорее, в романе, то есть словно читаю остросюжетный любовный роман, в котором являюсь одним из двух главных героев. – Вы писатель? – поинтересовался я. – Угадали. – И книга, которая лежит на столике перед вами, ваша? – Моя. – Тогда я вас отлично знаю, точнее не вас, а ваше творчество. Ваши романы интересны и увлекательны. Но что же в жизни? Что вас так беспокоит? Он снова некоторое время помолчал и сказал: – Разве художественное произведение может сравниться с тем, что даёт нам жизнь? Вот сейчас у меня как раз такой случай. Такой пример. – А вы знаете. Я тоже весьма близок к литературе и хочу дать отличный совет. Включите диктофон, да и расскажите мне всю свою историю от начала и до конца. Ведь потом долго или вообще никогда не сможете написать то, что сейчас выльется из вас само собою бурным потоком. Я же вижу ваше состояние. – Интересный совет, – сказал мой попутчик. – Ну, конечно, если в вашей истории нет ничего сугубо интимного, такого, что… – Нет, нет. Ничего этого нет, – перебил он и снова повторил: – Интересный. Очень интересный совет. Если развязка будет счастливой, отложу эту запись до срока, когда она сможет стать линией какой-то повести, а если, увы, несчастной для меня, нынешней же ночью сяду за стол и не выйду из-за него, пока не пропишу всё и не поставлю точку. Не до сна ведь будет… Поезд уже мчался стрелой, приближая момент развязки так ещё и не начатого моим собеседником рассказа. И всё-таки он начал его, начал внезапно, начал по писательски, то есть хорошо отработанным слогом и довольно ярким языком. В тот день, а было это во второй половине ноября, в Москве выпал первый снег. Ещё накануне по мостовой рассыпалась колючая белая крупа. Ветер гонял её, заставляя прятаться в ложбины и канавки, в зелёную ещё кое-где траву газонов. А наутро снег повалил валом, засыпая нехоженые участки дворов, а дороги превращая в грязное месиво. Наступил, как говорят, день жестянщика, ибо привыкшие к сухому асфальту водители, царапали, били и корёжили свои автомобили, коих скопилось в Москве столь много, что улицы просто не в состоянии выдержать сплошные потоки. Мне нужно было заглянуть на старую свою квартиру, чтобы взять кое-какие книги, и я продирался из центра, стремясь объехать центральные улицы, на которых машины стояли без движения. Скорость была невелика, не больше чем у пешеходов, и я с удивлением наблюдал за теми, кто пытался остановить машину, чтобы куда-то доехать сквозь все эти заторы. И вдруг моё внимание привлекла знакомая девушка. Я не видел её давно, наверное, года два или даже больше. Это была Анечка, несостоявшаяся невеста моего сына Сергея. Он был женат уж как минимум два года, а она? Она, я слышал, так и осталась одна, потому что, как, якобы, сама признавалась, не в состоянии ещё раз вынести такого предательства, которое с трудом перенесла два года назад. Я остановил машину и приоткрыл правую дверцу. Анечка подбежала и спросила: – До Чертанова подвезёте? Я понял, что она не узнала меня, и сказал, чуть изменённым голосом: – Садитесь. – А сколько, – начала она, собираясь оговорить цену, и осеклась, узнав меня: – Вы? – Как видишь... – Так вам же не по пути. Она, очевидно, уже знала, что мы разъехались с женой и что живу я в той самой квартире, которую получил несколько лет назад, и в которой сразу поселились они с Сергеем. Вот так, взяли и поселились, даже не оговорив своё будущее. – Вам же в Южное Бутово. – Как раз сегодня мне необходимо побывать на старой квартире. Кое-что из книг понадобилось. Так что подвезу тебя с удовольствием. Мы двинулись по направлению к Чертанову, продираясь сквозь кучи грязи, лужи и объезжая машины, застывшие в ожидании разборок с сотрудниками ГАИ и страховыми агентами. – Как живешь, Анечка? – спросил я, наверное, для того, чтобы хоть что-то спросить. – Спасибо, всё нормально… Это была хорошая скромная девушка, худенькая, роста чуть ниже среднего, с миленьким добрым личиком. Я знал её давно. Мой сын ходил в одну с ней группу в детском саду, затем учился в одном классе вплоть до своего поступления в суворовское военное училище. С их классом я в своё время много занимался, придумывая разные пьесы, ну и, конечно, готовя к школьным парадам, посвящённым 23 февраля. Но это было в другой жизни – жизни светлой и доброй, а не бандитской, жестокой и злой, что выродило из себя чудовище демократии. – Замуж не собираешься? – Пока нет. Что было ещё спросить? Повиниться за сына, который не просто встречался – жил с ней полтора или два года, а потом быстро женился, чем нанёс жестокий удар её сердечку. И вдруг она сказала сама: – Мне жаль даже не то, что произошло с Серёжей, мне жаль тех отношений, что были у нас с Зоей Васильевной и с вами. Вы ведь так хорошо ко мне относились… – Мы и сейчас относимся к тебе хорошо, – поспешил сказать я. – Особенно Зоя Васильевна за тебя переживает. – Спасибо, – тихо сказала она и машинально спросила: – А как у Серёжи дела? – и тут же, спохватившись, почти выкрикнула: – Нет, не надо, не отвечайте. – Хорошо. Не буду. Но о чём ещё было говорить? Что-то вспоминать? Но любое воспоминание могло причинить ей боль. – Над чем сейчас работаете? – спросила, чтобы как-то отодвинуть подальше тему неприятного для неё разговора. – Что-то неожиданно отвлёкся от документалистики, да и в романе застрял на одной из сложных глав. Да что там говорить – могут ли быть лёгкими главы, если жизнь сама по себе сложна? Ты, должно быть, слышала, что с женой мы практически расстались… Оформляем развод. – Ой, как жаль… Зоя Васильевна такая хорошая. Я её искренне полюбила, – сказала Анечка. – Разве я сказал, что она плохая? Нет, дело не в том совсем. – И неужели нельзя ничего поправить? У вас такие были хорошие отношения? – Милая Анечка, всё это являлось ширмой, не более того. Так что я в поиске. – Ну, дай вам Бог, – сказала она. – А мы, кажется, приехали? Дом, постройки семидесятых лет, стоял в самом начале Чертановской улицы. Я въехал во двор, остановил машину. Анечка поблагодарила, и я заметил, что расстаётся она со мной не без некоторого сожаления. Удивительно, но ведь прежде мы практически с ней не разговаривали, потому что они, приезжая к нам в гости с Сергеем, всегда в то время старались чем-то помочь. Анечка часто настраивала и отлаживала мой компьютер, с которым я только начинал знакомство. Она попрощалась и медленно пошла к подъезду. Я не стал её догонять и специально открыл багажник, якобы что-то перебирая. Она же, остановилась возле подъезда и, прежде чем открыть дверь, ещё раз поблагодарила меня за то, что подвёз через все эти заторы и пробки, и только после этого открыла входную дверь. Я же, забежав на несколько минут домой, поехал на новую квартиру. Теперь уж всё смешалось и точнее сказать: «я забежал на старую квартиру, а потом поехал домой». Мы развелись, потому что вместе уже стало тесно от взаимных претензий и обид. Впрочем, и тут точнее сказать – от её претензий и обид, которых накопилось с три короба за годы прожитые и которые исправлять было поздно, да и нельзя исправить то, что неисправимо. Разводиться долгое время нужды не было, а жить вместе не имело смысла. К чему изводить друг друга понапрасну? Итак, я приехал домой, в свою квартиру и приехал в несколько расстроенных чувствах. Там всё было устроено заботливыми руками Анечки. Именно там она стала замечать вихляния Сергея. Он всё время пытался сбежать, вырваться на свободу и оказаться в некоей Обираловке, после революции названной городом Железнодорожным, сохранив при этом свою сущность, по крайней мере, по отношению к Сергею со стороны одной из молодых представительниц сего населённого пункта. И я, и жена, и мать жены – бабушка Сергея – и другие родственники были против его женитьбы на Карине Дудульман из этой самой Обираловки. Но он упрямился, продолжал встречаться, терзая тем самым Анечку. Но случилось так, что он неожиданно встретил любовь детства, девушку прекрасную. Они познакомились, когда ему было шестнадцать, а ей четырнадцать лет. Было разное в их отношениях, но теперь всё вспыхнуло с новой силой, и он женился при полном нашем одобрении. Может быть, ещё поэтому я, случайно повидав Анечку, в тот день был как бы не в своей тарелке. Ведь я приветствовал женитьбу сына, а о ней – о ней почему-то не подумал. Теперь же представил, какую боль всё это причинило ни в чём неповинной Анечке. В этой квартире о ней напоминало многое. Она старалась создать уют, нередко с грустью признаваясь моей жене, что понимает – делает и оборудует всё не для себя. Она считала, что рано или поздно Сергей приведёт сюда ту самую Карину. Ещё в ту пору, когда он метался между Анечкой и Кариной, я сказал ему: – Ну что тебе ещё нужно? Анечка просто прелесть. И красива, и умна, и стройна, хоть ты и говоришь, что есть и стройнее, имея в виду тощую худобу из Обираловки. Не в худобе красота женской фигуры. Когда критиковали Карину, он всегда ершился и дерзил. Вот и в тот раз на моё замечание о том, что Анечка замечательная девушка, заявил дерзко: – Нравится? Вот и женись на ней сам. – Не говори глупости. Хотя, впрочем, я бы с удовольствием, если бы такое возможно было. Конечно, это явилось шуткой, да и кто знал, как всё повернётся в дальнейшем? Но в тот день, когда подвозил Анечку, я внезапно вспомнил об этой его шутке. Я долго не ложился спать. Ходил возле книжных шкафов, открывая то одну, то другую книгу. Я искал ответа у поэтов. Да, моё состояние можно было выразить словами Генриха Гейне: «Не знаю, о чём я тоскую, покоя душе моей нет…». Часто мы равнодушно воспринимаем чужое горе, чужую беду, чужую печаль, когда они где-то вдалеке, когда мы слышим о них по рассказам. Но соприкосновение с горем не многих оставляет равнодушными. Жена часто говорила: «Мне Анечку жалко. Ей так тяжело. Она так переживает, наверное. Ведь два раза обманута в лучших надеждах… Но Сергей говорит, что никогда бы на ней не женился, что, если бы ему позволили, женился бы на Карине». Впрочем, так он говорил до встречи с нынешней своей женой. Я прилёг на кровать, выключил свет – даже обои со звёздным небом были её изобретением, и здесь до сих пор словно присутствовал её дух. Мне казалось, я ощущаю его. А ночью мне приснился сон. Она вошла в квартиру в белом воздушном платье. Она обошла все комнаты, что-то поправляя и подправляя в каждой. Я хотел идти следом, но не мог сдвинуться с места, я хотел протянуть к ней руки, но руки были, словно каменными. Я звал её, но не слышал своих слов. Но лёжа в спальне, я видел, как она что-то сделала на кухне, потом прибралась в гостиной. И, наконец, вошла ко мне, обворожительная, стройная, милая, хрупкая. Взгляд был ясным, радостным, счастливым. Она позвала: «Серёжа!». И в глазах было столько любви, столько мольбы, а потом столько печали неизъяснимой. Ведь никто не ответил. И глаза сразу потускнели, и она сразу поникла, а ещё через мгновение исчезла совсем. Я приподнялся на кровати и долго смотрел на зашторенное окно. За окном, пробивая занавеску мерцающим светом, покачивался на ветру уличный фонарь. А может, это был и не фонарь вовсе, а луна взошла на очистившимся от туч небе. И действительно, утром брызнуло своими лучами солнце, и сменился пейзаж. Нет, он не стал прежним, осенним, но, по крайней мере, засветились заиндевевшие деревья, а от этого уже стало как-то немного веселее, стало спокойнее. Я снова обошёл квартиру и, взяв мобильный телефон, послал Анечке короткое сообщение: С добром утром, Ангел Милый! Пусть сверкнёт твоя краса В солнечных лучах игривых. И печали полоса В твоей жизни пусть растает, Как вчерашний, мокрый снег, А сердечко путь оттает Для грядущих сладких нег. Я знал номер её телефона, и отправил сообщение, радуясь, что останусь неузнанным. Мне как-то неловко было ей писать такие послания. Пусть думает, что есть кто-то, кто хочет сказать ей ласковые добрые слова. Ну не я же, в самом деле, должен быть таковым добрым молодцем. Мне вспомнился сон. И снова захотелось написать что-то такое сильное, доброе, вечное. Но ничего не писалось. Я продолжил работу над рукописью будущей книги, постоянно прерываясь, потому что думал о ней, об этой хрупкой девчушки, на плечи которой легло столько обид и печалей. Осуждал ли я сына? Наверное, такого права не имел. Сам-то каков был?! И вспомнилась мне первая моя любовь, любовь ещё курсантская. Как я легко забыл её, когда встретилась светловолосая голубоглазая красавица, необыкновенно яркая и впечатляющая. А потом я был тут же забыт этой красавицей. Вспомнилась другая девушка, милая, нежная, и вдруг подумалось мне, что она чем-то очень походила в то время на нынешнюю Анечку – только возраст у них разный. Татьяна – так звали её – была на год или два моложе меня, Анечка же на 21 год… А с другой стороны, что жалеть о столь давно ушедшем. Ведь неизвестно, как бы всё сложилось у нас с той самой Татьяной. Только вот подумалось мне, что принося кому-то боль, мы вполне можем ожидать, что такая же боль постигнет и нас самих. Просто в юности мы не думали об этом. Я помню, как мы встречались с Танечкой, какие добрые и тёплые были у нас отношения. А потом я вдруг встретил ту свою красавицу писанную, растаял и перестал встречаться с Танечкой. И вот однажды она мне позвонила и задала вопрос таким тихим голосом, так проникновенно, так пронзительно: – Скажи честно, ты любишь меня или нет? Я опешил и пытался подобрать слова. Не подобрал и ответил: – Нет… Тут же хотел что-то и как-то пояснить, но она сказала: – Извини, – и повесила трубку. Даже тогда, будучи ещё молодым лейтенантом, я смог понять, что сделал что-то не так, что поступил как-то неправильно. Ну а с красавицей той, ради которой я расстался с Танечкой, у меня ничего не вышло. До сих пор помню, как мы возвращались на электричке с дачи, и Татьяна заснула у меня на плече, а когда мы на вокзале стали выходить, я увидел у неё на щеке две отпечатавшихся моих звёздочки. Теперь, когда вспоминаю, даже сердце замирает… Не знаю почему. Сосед мой прервал рассказ и посмотрел в окно. Поезд отстоял положенное время в Бологое, и снова сначала плавно, затем резко стал набирать скорость, вдавливая нас в кресла. – Вы любили жену? Ведь всё-таки женились же почему-то? – спросил я у своего собеседника, поскольку молчание затянулось. – Теперь это уже не важно. Не знаю. Казалось, что любил. Право, не знаю теперь ничего. А вы? – вдруг спросил он у меня неожиданно. – Вы знаете, – ответил я ему, – почему столь внимательно и с замиранием сердца слушаю вас? – Почему же? – У нас очень похожи ситуации. Я тоже расстался с женой и тоже встретил другую женщину и страстно полюбил её. Я тоже сделал предложение и пока ещё не получил твёрдого ответа. Я старше вас, да и любимая моя старше вашей Анечки. Есть проблемы… Когда вы сказали мне, что у вас всё решится сегодня на вокзале в Москве, признаюсь, загадал: если у вас будет всё в порядке, значит и меня ждёт ответ, который сделает меня счастливым. Впрочем, я с нетерпением жду продолжения. Мой собеседник некоторое время сидел без движения. Потом сказал. – И так, я послал первое сообщение по мобильнику. Ответ был полным удивления и вопросов. Анечку, конечно, заинтересовало, кто автор тех строк. Я ответил, что не могу открыться, и тут же послал ещё одно стихотворение: Я не хочу признаваться в любви, Пусть о ней скажут глаза мои, Пусть о ней скажут мои стихи – Огненной лавой льются они. Я обращусь за подмогой к ветрам, Жар призову своего пера, Чтобы грозу от тебя отведя, Божьего каплей согрели дождя. Если бы ветром волнующим стал, Кудри б с любовью твои заплетал, Если бы облачком летним я стал, Дождиком тёплым тебя умывал. Если бы солнечным лучиком стал, С трепетом нежным тебя согревал, Зависть ношу я к волнам морским – Дерзость какая дозволена им! Если бы стать той морскою волной! Если бы стать мне зверушкой земной! Ёжиком добрым свернуться у ног. Если бы мог! Если б только я мог! Но я не смею признаться в любви, Пусть о ней скажут стихи мои. На сей раз она ответила коротко: «Спасибо!». Я сам не знал для чего, но продолжал писать, а между тем вскоре получил ещё одно подтверждение, что Анечка действительно не только ни с кем не встречается, а просто сторонится мужчин. И вы знаете, у меня постепенно стали проявляться к ней всё более и более сильные чувства. Если всё началось с сочувствия и сострадания, то вскоре я стал всё чаще и чаще вспоминать шутку своего сына. «Женись!». Легко сказать, но как сделать? Я постоянно думал о ней, и постепенно сердце моё наполнялось любовью, хотя не видел её и не встречался с ней. Быть может, переписка по мобильной связи в какой-то степени этому способствовала, быть может, я чувствовал, что мой долг каким-то образом загладить то, что сделал сын. Нет, не то… Ради этого не женятся. А я ведь думал именно о женитьбе. Но когда родилось следующее стихотворение, я уже мог признаться себе в том, что в душе моей родились настоящие чувства, и я решился на встречу. Послал сообщение как бы от этого самого незнакомца-поэта, предложив встретиться и сходить в кино. Кинотеатр же выбрал близ Дворца бракосочетаний. Открываться мне до времени не хотелось, но план у меня был вполне конкретный и дерзкий план. Она согласилась. Я подъехал загодя, остановил машину так, чтобы хорошо просматривалось место встречи, и чтобы мне было удобно внезапно выйти и предстать пред Анечкою с великолепным букетом цветов. Я купил двадцать девять роз – столько сколько ей было лет. Признаться, очень волновался. Наверное, почти также как волнуюсь сейчас, тем более мы уже промчались мимо Вышнего Волочка, и скоро будет Тверь, а там уж рукой подать при такой-то скорости. Анечка появилась и робко огляделась. Пришла минуту в минуту, и потому у меня не было ни секунду на размышления. Я рванулся из машины, но тут же чуть замешкался, осторожно вынимая букет цветов. Она услышала звук открываемой двери, увидела меня и остановилась, с удивлением наблюдая за моими действиями. Думаю, что она не сопоставляла назначенное ей свидание с моим появлением и с моим букетом. Я пошёл к Анечке, но было такое впечатление, что она ещё не осознаёт, что причина моего здесь появления заключается именно в ней. Она хотела что-то сказать, но я опередил: – Анечка, милая, – начал я. – Стихи посвящал тебе я. А это... Здесь двадцать девять роз. Пусть они сотрут всё то печальное, грустное, всё то плохое, что случалось с тобою за твои двадцать девять лет, осветив своим ярким светом грядущее. – Спасибо… Неужели это всё мне? И столько красивых слов и цветов. Но у меня же не сегодня день рождения. – Пусть сегодня будет день рождения твоей новой, светлой жизни. – Это вы назначили встречу? – Анечка, – снова сказал я. – Очень тебя прошу, ничего не говори и, главное, меня не осуждай. Дурного не задумал, но прошу тебя пройти со мной в одно место… Это здесь, метрах в пятидесяти. Ты можешь выполнить такую просьбу? Она промолчала, а я, взяв её под руку, повёл по хорошо расчищенному асфальту в сторону того заветного заведения, которое уже посетил заранее и в котором обо всём договорился, чтобы не стоять в очереди. Она шла покорно, как под гипнозом. Когда же мы приблизились к широким стеклянным дверям, за которыми сияло море света, она прочла, что это за заведение, и, отшатнувшись, попятилась. Я осторожно, но в тоже время с твёрдостью взял её под локоть и сказал: – Это только предварительный шаг. Он тебя ни к чему не обязывает. Ещё будет время подумать, но его нужно сделать сегодня, потому что я срочно уезжая в командировку. В командировку на Кавказ… Она продолжала стоять на месте как вкопанная. Я повторил: – Очень тебя прошу! Очень. – Так неожиданно, – сказала она, но, повинуясь, вошла в помещение через дверь, которую я распахнул перед нею. Заявление мы подали. Мне казалось, что она делает всё как бы под гипнозом, да ведь и я не до конца осознавал, на какой шаг толкаю её и иду сам. Через несколько минут всё было окончено, мы вышли на улицу и направились к моей машине. Я открыл дверцу и усадил её, затем, обойдя машину, сел за руль. – И куда теперь? – спросила она, пытливо взглянув мне прямо в глаза. – Я заказал столик в одном милом ресторанчике. Нужно всё-таки отметить. Она не возражала. Нас усадили одних, в удобном месте, и едва нашли вазу для такого количества цветов. Она молчала, не зная, видимо, что сказать, а потому заговорил я, излагая своё видение вопроса. Я сказал, что уезжаю немедленно, сегодня же ночным поездом в длительную поездку, связанную с новой книгой, посвящённой армейским будням, что вернусь за несколько дней до свадьбы, что сразу после Дворца бракосочетаний, мы будем обвенчаны в Храме – там уже тоже всё оговорено. – А теперь шампанское! И ещё раз прошу принять всё так, как ты до сих пор приняла. – Вы же за рулём?! – Через несколько минут сюда подъедет мой товарищ. Он сядет за руль, мы завезём тебя в Чертаново, а затем заберём вещи, и он доставит меня на вокзал. И вот ещё что… Держи ключи. Держи, держи – это ведь твои ключи. – Были моими… – В твоей воле, чтобы они не были, а стали снова твоими и навсегда. Если хочешь, живи там. Я же знаю, что тебе очень нравится та квартирка, где всё сделано твоими руками. Когда буду возвращаться в Москву, дам телеграмму, сообщу номер поезда, вагона… Если ты примешь решение, которое сделает меня счастливым, то встретишь меня на вокзале… Если нет… Ну что ж. В этом случае я выйду на пустой перрон. И никогда уже не появлюсь на твоём пути. Она хотела что-то сказать, но я снова попросил помолчать: – В конце концов, дай мне пожить надеждой на всё самое лучшее. Эта надежда позволит мне горы свернуть. Я приеду с рукописью такой книги, которых ещё не писал. Так что помолчим… Она кивнула и улыбнулась. А через два часа я уже был в поезде. Перед самым окончанием командировки я получил ранение, и оказался в Питере, в клинике Военно-медицинской академии. Слава Богу, всё обошлось, и я, возвращаясь в Москву, даже не опаздываю ко дню бракосочетания, которое, конечно, может и не состояться. Произнеся эти слова, мой попутчик вздохнул и заключил: – Вот такая история… Развязка её наступит через несколько минут. И действительно, поезд резко сбавил ход, а за окошком показаля перрон Ленинградского вокзала. Мы направились к выходу. Попутчик мой заметно волновался, однако, держался молодцом. Вот и тамбур. Он вышел первым, и тут же замер в шаге от выхода. Я проследил за его взглядом. На перроне, чуть в стороне от людского потока стояла стройная молодая женщина в тёмном пальто и кокетливой шапочке. Мой попутчик пошёл к ней, и она сделала несколько шагов к нему навстречу. Они остановились в полушаге друг от друга и долго стояли так, глядя глаза в глаза. Я посчитал неловкими дальнейшие наблюдения и радостный зашагал прочь, думая только об одном: «Значит и у меня тоже будет всё нормально». *-*-* Центральный военный дом отдыха «Подмосковье». Осень 2008 года. Издан в сборнике «О тебе сказал мне Бог мой Русский» в 2008 году и сборнике «Вторая Подсказка Создателя» в 2011 году.