любимыми

Николай Шахмагонов
«С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ…»
Рассказ

Окончилась самоподготовка. Взводы построились и под командованием сержантов отправились на спортивные мероприятия. В казарме воцарилась тишина. Нарушали её лишь неторопливые команды дежурного, да шорох веников и швабр: суточный наряд готовился к смене.

Ротный писарь пояснил:
– Рядовой Мохов принёс. Он сегодня в оцеплении был, на стрельбище.
Корнеев любил эти предвечерние часы, когда закончены все дневные дела, когда остаётся прикинуть, что ещё в довершение к заранее составленному плану предстоит сделать на следующий день, а потом можно со спокойной совестью идти в детский сад за своими дочурками.
Он открыл блокнот, взял авторучку, но тут постучали в дверь, и на пороге появился ротный почтальон.
– Товарищ капитан, вам письмо, – сказал он.
– Спасибо, положите на стол, – кивнул Корнеев. – Наверное, от кого-то из наших. Дома почитаю.
Письма от уволившихся в запас солдат приходили часто, и Корнеев с удовольствием отвечал им. Наполняла его жизнь эта переписка каким-то особым содержанием, отвлекала от набегавших порой грустных размышлений.
Почтальон, повертев в руках конверт, весело сказал:
– Сдаётся мне, не от солдата это письмо. Почерк больно аккуратный, женский почерк. Девушка писала, красивая девушка…
– Что вы в самом деле?! – смутился Корнеев, нетерпеливо протягивая руку за письмом. – Какая ещё девушка может мне написать!?
Он быстро вскрыл конверт, прочитал первую строчку, и сердце заколотилось от неясного предчувствия. Он перевернул листок: «Так и есть… Это она, Ирина… Но как же узнала его адрес?»
Стал читать… «Видимо, ещё в поезде, по дороге домой, я потеряла твой адрес, – писала Ирина. – А ты ни разу, ни в одном письме не указал обратный. Я ругала себя за то, что, не получая ответа, ты неверно всё истолкуешь. Решишь, что наши встречи в Пятигорске были ничем иным, как лёгким курортным романом. Но это совсем не так…»
Корнеев оторвался от письма.
«Не так, не так», – повторил он мысленно, и перед глазами встала Ирина, стройная, белокурая, такая теперь далёкая, но… незабываемая.
…Они познакомились в военном санатории, где Корнеев отдыхал прошлой зимой. Сколько времени прошло с тех пор – и вдруг это письмо. Он не ждал писем, он ещё там, в Пятигорске, сделал всё, чтобы не было от неё писем, но только сейчас понял, как ему их не хватало.
Вспомнились минуты прощания. Скорый поезд стоял у платформы. Лёгкие белоснежные хлопья падали на крыши вагонов, на сразу побелевший перрон, таяли на ресницах Ирины, и было не понять, то ли капли талой воды, то ли слёзы сбегали по её щекам.
– Ты мне напишешь? Пиши, обязательно пиши, – говорила Ирина, и голос её дрожал. – Я тебе сразу напишу, как приеду. Только ты, пожалуйста.., прошу тебя.., – она замялась, подбирая слова, но в этот момент объявили отправление, вагон качнулся и плавно поплыл вдоль перрона.
Корнеев пошёл рядом.
– Ты не сердись, что я предложила адресами обменяться… Мне показалось, что ты почему-то недоволен, что не хотел этого, – торопливо говорила Ирина. – Просто мне будет очень, очень приятно получать от тебя письма, хоть в несколько строчек… Слышишь…
– Что ты, что ты, – слегка краснея, возражал Корнеев, – Я напишу, обязательно напишу.
Поезд набрал скорость, Ирина исчезла из глаз, и Корнеев понуро побрёл по подземному переходу к выходу на привокзальную площадь.
– Вот и окончился очередной курортный роман, оставив боль воспоминаний, – неожиданно сказал догнавший Корнеева молодой человек, который тоже отдыхал в военном санатории. – И я проводил, и я грущу… Но сегодня вечер танцев и есть надежда погасить грусть…
– Для кого как, – неопределённо ответил Корнеев.
– Автобус… До санатория! – крикнул молодой человек и побежал к остановке.
Корнеев не стал следовать его примеру и даже порадовался, что он так быстро умчался. Хотелось побыть одному.
То, что было у него с Ириной, он не считал курортным романом. Он чувствовал, что увлёкся всерьёз. А всё началось с того, что в столовой они оказались за одним столом. Ирина понравилась сразу, но он долго не знал, как завести разговор. Она заговорила сама, заговорила о новом фильме, который идёт в кинотеатре города, и тогда он решил пригласить её в кино.
С того дня они стали часто бывать вместе. Ходили по терренкуру, поднимались на вершину горы Машук, не пропускали ни одного вечера танцев. Когда настал час разлуки, Корнеев думал, что, вернувшись домой, окунувшись в служебные и домашние заботы, постепенно забудет всё.
Он решил не обмениваться адресами. К чему? Слишком серьёзная преграда лежала между ними…
Ирина чувствовала, что он что-то не договаривает, что-то скрывает от неё. Он был какой-то особенный, не такой как многие на курорте. Что греха таить, часто мужчины на курорте пристают с недвусмысленными намёками и предложениями. Он же вёл себя иначе. Он и поцеловал-то её только в последний вечер.
Какой это был вечер!.. Они возвращались из театра. Ходили на оперетту Штрауса. Там, в театре, она чувствовала, что Корнеев смотрит больше не на сцену, а на неё… А потом, уже по пути к санаторию, она оступилась и прильнула к нему. И тут он её поцеловал… А потом легко подхватил на руки и понёс по полуосвещённой аллее на глазах немногочисленных в этот час прохожих. Но позже, вспоминая всё это, Ирина приметила одну немаловажную деталь.
Корнеев приехал с какой-то тяжкой печатью печали на лице. Потом эта печаль рассеялась, но в день её отъезда, на перроне, он снова как-то сник, помрачнел, словно возвратила его память к каким-то прежним мыслям, прежним проблемам.
Он снова, как когда-то в юности, взялся за стихи. Он чувствовал, как молодеет душой.
И лишь в день расставания испугался своего увлечения. Он уже почти не надеялся, что сможет легко справиться со своими чувствами. А потому адресами решил не обмениваться. К чему? Действительно, уж слишком серьёзная, непреодолимая преграда лежала между ними.
Однако, Ирина сама попросила его адрес и протянула листочек со своим. И он взял листочек, а затем продиктовал свой адрес. Ирина сунула бумажку с адресом в общую тетрадь, лежавшую на столе, а сама вышла из комнаты по каким-то делам. И тогда Корнеев схватил тетрадь, перелистал её, нашел листок со своим адресом и, скомкав, быстро сунул его в карман. Пропажи Ирина не заметила.
Уже на перроне, в минуты прощания, Корнеев понял, как жестоко поступил, и решил, что напишет, обязательно напишет ей… хотя бы одно письмо.
И ведь написал… А потом ещё одно… И ещё… Он не мог не писать ей, появилась какая-то потребность изливать на бумагу свои чувства. Себя же обманывал, убеждая, что надо постепенно погасить чувства Ирины. С одной стороны, конечно, не хотелось забивать голову девушке, но, с другой, он не видел ничего плохого в том, что посылает ей в письмах своё тепло, свою любовь…
Летом, в разгар боевой учёбы, когда времени едва хватало на самые неотложные домашние дела, Корнеев перестал писать.
Ирина же, не получая больше писем, места себе не находила. Она перепробовала все способы достать адрес, даже приёмное отделение санатория писала, но ответа оттуда не получила.

…Прошло время. Как-то утром она разбирала свежие газеты для подшивки библиотеки Дома офицеров. В одной из них привлекла внимание фотография, на которой был изображён офицер с удивительно знакомым лицом.
«Корнеев», – едва не воскликнула Ирина.
Рядом она прочитала заголовок: «Мужество офицера…» Стала читать, и перед глазами вставало всё, что произошло совсем недавно на войсковых учениях:
«Это случилось на ротных тактических учениях с боевой стрельбой. Гвардии капитан Корнеев вёл в атаку на траншеи «противника» свою мотострелковую роту…»
Ирине представилось задымлённое, наполненное треском пулемётов и автоматов поле. Она продолжила чтение:
«Цепь солдат ускоренным шагом продвигается вперёд, на ходу ведя огонь по появляющимся и движущимся мишеням. Корнеев, как и положено, чуть позади, за стрелковой цепью одного из взводов. Он в полевом кителе, с командирской сумкой через плечо и с биноклем на груди… На кителе сверкает знак об окончании суворовского военного училища.
Впереди, в нескольких метрах от него, маячит хрупкая фигура солдата. Корнеев с некоторой тревогой поглядывает на него. Первая траншея уже близко, до неё метров сорок-пятьдесят.
– Приготовить гранаты! – командует гвардии капитан Корнеев, и команда разносится по полю, дублируемая многими голосами.
Едва она замирает на флангах, как звучит новая, резкая как хлопок команда:
– Гранатами, огонь!
Это завершающий этап учения с боевой стрельбой, самый сложный этап, ведь в ход идут не какие-то там учебные, а настоящие, боевые гранаты, наступательные гранаты РГ-42, разве что без осколочной рубашки. Разлёт осколков таков, что атакующие цепи оказываются вне зоны поражения.
Все солдаты в стрелковой цепи синхронно делаю взмах правой рукой… Ещё секунды – и вырастут впереди фонтаны огня, над полем пронесётся лёгкий дымок, сдуваемый ветром. Но что это… Солдат, который идёт в атаку впереди, в нескольких шагах от командира роты, ведёт себя как-то неадекватно… Это рядовой Мохов… Он позже других достаёт гранату из подсумка, с опаской глядит на неё, наконец, заносит над головой.., но тут же спотыкается и падает. Граната катится вперёд…»
Когда Ирина дочитала до этого места, сразу почувствовала, как сжалось сердце. Она стала читать дальше, с ужасом представляя себе написанное. Дальше корреспондент писал:
«Корнеев заметил, что произошло, и подал команду «Ложись!» Но она, эта команда, была столь неожиданна и столь нелогична в данной ситуации, когда после броска гранаты положено делать рывок и с криком «ура» врываться в траншеи «противника», что среагировали не все. Мохов же, который споткнулся, тут же вскочил на ноги и замер, в оцепенении глядя на гранату. Корнеев рванулся вперёд, тройным прыжком достиг гранаты и упал на неё, закрыв своим телом…
Вздрогнула земля, эхо взрыва отозвалось в дальнем лесу, окаймляющем поле. Над траншеей «противника» поднялось сизой облачко…
Рядовой бросился к своему командиру, встал на колено, дотронулся до плеча. И вдруг Корнеев спокойно встал, поднял гранату, с удивлением рассматривая её. Затем обратился к солдату:
– Что же это вы? Неужели забыли, что перед броском гранаты нужно извлечь предохранительное кольцо? Вот видите, взрыва не было. А если б в настоящем бою!?
Мохов оторопело смотрел на командира роты. До него с трудом доходил смысл сказанного.
«А если бы граната взорвалась? – думал он. – Что было бы, если б взорвалась?»
Но капитан Корнеев оставался спокоен, разве только слегка побледнело лицо, да напружинились желваки на скулах, выдавая нарастающее внутреннее напряжение. Конечно же, и до него постепенно доходил смысл происшедшего.
Несколько солдат уже подбежали к месту происшествия, подбежал и командир взвода. Корнеев посмотрел на них и неожиданно громко скомандовал:
– В атаку! Вперёд! – первым побежал к траншее «противника». Учения продолжались…»
Ирина сидела с газетой в руках, позабыв о делах. Она вглядывалась в знакомые, родные черты. И вдруг её осенило: «Вот где узнаю адрес. Напишу в газету…» Адрес в скором времени прислали, правда, официальный адрес войсковой части. Ирина тут же написала и отправила письмо.
…Письмо выбило Корнеева из колеи. Он уже почти сумел заставить себя забыть всё, убедил, что не имеет права давать волю чувствам, что слишком серьёзная, непреодолимая преграда лежит между ними. Но теперь!.. Что же делать теперь?
Он подумал и решил:
«Что ж, придётся всё рассказать без утайки!»
И в тот же вечер, когда в квартире наступила тишина, сел за письмо.
«Милая Ириша! Там, в санатории, я признался тебе в любви. Это признание вырвалось невольно. Я не должен, не имел права делать этого. Но душой не кривил. Теперь, в разлуке, чувство моё стало глубже и крепче, оно проверено временем. И, тем не менее, мы не можем быть вместе, как бы мне этого ни хотелось, ибо жизнь моя принадлежит не мне, а двум моим маленьким дочуркам-близнецам.
Два года назад трагически погибла моя жена. Она и теперь как живая перед глазами. В последний раз я её видел перед отъездом в командировку. Она стояла между двумя нашими дочками в жёлтом ситцевом платьице. Дочурки были в белых блузках, и тогда я сравнил их всех троих с полевой ромашкой…
А потом меня вызвали из командировки.. Узнав о случившемся, я сказал дочкам, что мама уехала надолго. И они, несмотря, что прошло так много времени, часто спрашивают, когда же она вернётся. Но постепенно стирается в детской памяти образ родного им человека. Недавно, увидев на улице постороннюю женщину в похожем жёлтом платье, дружно воскликнули: «Мама, мамочка!» Неужели им запомнился только цвет платья… Что ж, время лечит…
Я не рассказывал тебе обо всём этом, потому что не хотел ворошить в памяти. Да и понимал, что не могу, не смею предложить совсем ещё юной девушке связать свою судьбу с человеком, у которого двое детей…
Прощай. Не предлагаю тебе остаться друзьями, поскольку для меня это невозможно…»
С того момента, как письмо с негромким стуком упало на дно почтового ящика, Корнеев уже больше не думал об Ирине. Усилием воли запретил себя думать. А, может, ему так только казалось!?
Прочитав письмо, Ирина поняла, что ей надо сделать…
Прошла неделя. Закончив дела, Корнеев уже направился к выходу из канцелярии, когда зазвонил телефон. С досадой посмотрев на часы, он взял трубку.
– Папа, папочка, – неожиданно для себя услышал он голос одной из своих дочурок. – Мама вернулась. Мы ждём тебя у проходной.
Корнеев на мгновение оторопел, затем, словно спохватившись, выбежал из канцелярии и помчался к проходной.
Перед контрольно-пропускным пунктом он увидел Ирину в жёлтом ситцевом платьице, а рядом дочурок, одетых в белые блузки. Они тянули её к нему, прыгая и смеясь.
-*--*-
Тут следует прояснить один важный момент… Возможно, у читателей возникнет вопрос, как могла Ирина взять из детского сада дочурок Дмитрия, чтобы прийти с ними к проходной части, вопрос, резонный для эпохи демократии. Не слишком ли надумал автор сцену? Ответ прост – социализм не рассматривал детей, как предмет купли продажи, как это делает демократия. При социализме никому и в голову не приходило, что девушка может придумать этакую душещипательную историю, чтобы украсть детей. Социализм был совершенно иным строем с иными ценностями. Ну а относительно сцены… Так я писал с натуры.
История же начиналась с того, что как-то летом меня второй раз подряд назначили в суточный наряд. Я возмутился, мол, почему такой-то (не буду называть фамилию, по объективной причине) офицер сачкует… Его очередь. Тогда-то мне и объяснили, что на руках у того офицера две маленькие дочери. Правда, жена не погибла к катастрофе, её лишили материнства за чрезмерное пристрастие к спиртному. Офицер развёлся с нею и сам воспитывал дочек. Всё остальное – быль!!!

Опубликован в газете «Кавказская здравница» 29 декабря 1980 года
Доработан и издан в сборнике «Патриот» (Издательство ДОСААФ СССР, 1981 год).