хирург

Глава десятая

Медпункт в тылу врага

(продолжение документальной повести "Золотой скальпель"       

 

Под утро диверсионная группа снова вступила в бой.

       Десантники атаковали отходящую вражескую колонну.

 

       Внезапным метким огнём были подожжены несколько машин, затем сапёры взорвали мост, и рота снова скрылась в лесу. Движение по дороге застопорилось надолго. Не так просто устроить переправу в лютый мороз, когда мост не подлежит восстановлению, а лёд вокруг взорван. Пока-то образуется покров, способный выдержать технику. Но и этого мало. Спуски к воде нужно сделать, а это уже невозможно без специальной техники. А где её взять, когда все бегут от наступающих частей и соединений Красной Армии? Оставалось искать обход. Но все дороги были заняты отступающими гитлеровскими войсками.

       В коротком бою у моста обошлось без потерь.

       Рассвело, но метель не утихала.

       Встретив в условленной точке ещё несколько групп своей роты, десантировавшихся на других направлениях, Семёнов увёл диверсионную группу глубже в лес, где устроил отдых.

       Выслал разведку к объекту, намеченному для ночной атаки. Вернувшись, разведчики доложили, что в большой деревне, как и предполагалось, дислоцируется штаб гитлеровского соединения.

       Собрав командиров взводов, Семёнов поставил боевые задачи, предупредил, что вечером отряд выступит к объекту атаки.

       В полночь в разных концах деревни завязалась перестрелка, вспыхнул склад с горючим за околицей, послышались разрывы гранат.

       Гитлеровцы, застигнутые врасплох, выскакивали из домов зачастую в одном нижнем белье и разбегались, кто куда, стремясь укрыться от пуль десантников.

        «Партизанен, партизанен», – кричали они в отчаяния, даже не предполагая, что здесь, как казалось им в глубоком тылу, действуют регулярные подразделения Красной Армии.

         Десантники забросали гранатами здание, в котором находился штаб, расстреляли в упор выпрыгивающих в окна офицеров, подожгли стоящие возле входа легковые машины и мотоциклы.

        Семёнов торопил. Он знал, что с минуты на минуту могут подойти подкрепления из соседних населённых пунктов. Хотя десантники нарушили проводную связь, но не исключено, что действовала радиосвязь, да и грохот боя разносился далеко.

       В небо взвилась красная ракета – сигнал к отходу.

       – Товарищ военврач третьего ранга, – подбежал к Гулякину усатый боец и сообщил:  – В первом взводе раненый. Он без сознания.

       Десантник указал на сарай, что темнел на околице.

       – Почему не вынесли в лес, в безопасное место? – на ходу спросил Гулякин.

       – Плох совсем. Трогать побоялись.

       А отдельные группы роты между тем отходили в лес. Сарай оказался как бы в ничейной зоне. Спасало лишь то, что гитлеровцы ещё не опомнились, не определили силы нападавших, и не решались на преследование.

        – Быстро за мной, – приказал Гулякин бойцу. – Прикроешь огнём.

        – Есть, – сказал боец, переводя автомат в положение наизготовку и одновременно поправляя ещё один, трофейный, заброшенный за спину.

        Возле сарая оказался санинструктор роты Сидоров. Он перевязывал легкораненых.

        – Да тут, гляжу, целый медпункт организовали, – сказал Гулякин и распорядился: – Быстро всех в лес.

        Десантник с забинтованной головой встал и побрёл пополю к опушке. Сержант с подвязанной рукой возразил:

        – Никуда я без друга своего не пойду.

        Он кивнул в глубину сарая, где лежал, слабо постанывая, десантник, видимо тяжелораненый.

         Гулякин шагнул к нему, пощупал пульс. Покачал головой, увидев белевшую из-под расстегнутой телогрейки повязку, опоясывающую живот.

         – Кто перевязывал?

         – Я, – доложил Сидоров. – Ранение в живот. Осколочное, – и прибавил чуть слышно: – Месиво там. – Не жилец.

         – Как же он так? – только и спросил Гулякин.

         – Гранатой его. Выскочил фриц в окно, да вот и бросил гранату. И бежать. Меня вон в руку, а его… Не ушёл гад. Срезал я его, с левой срезал. Да вот друган…

         Разглагольствовать времени не было. На раздумья тоже не оставалось ни минуты. Только и мелькнула мысль: «Удастся ли спасти? Нет, увы… Ведь и в стационаре это почти невозможно…»

         Но не оставлять же раненого? Этого никогда у десантников не было. Быстро проверил повязку. Она была наложена правильно. Сидоров сделал всё, что было возможно в таких условиях.

         Приказал:

         – Готовьте носилки!

         Этому десантники были обучены ещё в пункте формирования корпуса.

         Между тем враг опомнился. Завязался бой. А на большаке уже ревели моторы танков и бронетранспортёров. Заложенные мины задержали их, но ненадолго.

         А командир роты требовал через посыльного немедленно отходить в лес. Сидоров вместе с легкораненым сержантом быстро соорудил носилки из двух жердей и шинели. Тяжелораненого положили на них и понесли в сторону леса.

         Гулякин и двое красноармейцев с автоматами отходили последними, в готовности немедленно вступить в бой. До опушки добрались благополучно.

        Подбежал Тараканов.

        – Есть ещё раненые? – спросил Гулякин.

        – Там они, в лесу, с Мельниковым.

        – Тяжёлых много?

        – Только лёгкие. Все перевязаны.

        – Хорошо! Показывайте, где они?

        Гулякин пошёл вслед за Таракановым. Нужно было самому осмотреть раненых. Скоро догнал двух бойцов, которые ковыляли по тропинке, поддерживая друг друга.

        Спросил:

        – Что с вами?

        – Ноги зацепило, – ответил один за двоих, – засел фриц в подвале и палил вдоль улицы. Пули низко шли. Вот и по ногам…

        – Давайте перевяжу, – предложил Гулякин. – Садитесь сломанное дерево…

       – Спасибо, товарищ военврач, только не треба уже. Сами управились, – сказал один.

       А товарищ его прибавил:

       – Не зря ж вы нас учили.

       – Давайте-ка проверю всё же, – с улыбкой сказало Гулякин.

       Осмотрев повязки, заключил:

       – Молодцы. Но после боя сразу ко мне. Перевяжу капитальнее. А пока нормально.

       «Итак, что мы имеем? – подытожил он. – Четыре легкораненых, и один тяжёлый. Даже безнадёжный. А убитые? Нужно спросить у командира о потерях.

       Подошёл Семенов и как бы угадав мысли военврача, сообщил:

       – Безвозвратных потерь нет.

       – Если удастся спасти тяжелораненого, – уточнил Гулякин.

       Семёнов спросил:

       – А если отбить деревушку какую. Операцию сделаете?

.       Гулякин покачал головой:

        – Нет, я бессилен. Ранение в живот. Всё иссечено осколками. Даже в клинике не справиться. А здесь… Здесь и подавно.

        Лейтенант Семёнов отвернулся, взялся рукой за ствол берёзки, помолчал, потом тихо сказал:

       – Славный парень, хороший боец, – он, видно, хотел сказать «был», но вовремя опомнился, ведь тяжелораненый был ещё жив. – Храбрый боец, – прибавил он. – Жаль. Очень жаль.

        Отряд скрылся в лесу. Ждали преследования. Семёнов назначил тыльную походную заставу, но противник не решился на преследование. Фашисты боялись леса ночью, но днём могли попытаться настичь десантников, а потому необходимо было уйти подальше от места ночного боя.

       Лейтенант Семёнов повёл роту по заранее намеченному маршруту к следующему объекту, предназначенному для атаки. Раненых несли с собой. Оставить их было негде. Спустя некоторое время Тараканов доложил Гулякину, что десантник, раненый в живот, скончался. Лейтенант Семёнов сделал привал, во время которого на небольшой поляне выдолбили в мёрзлой земле могилу, молча схоронили бойца, ну а салют решили дать в первом же бою. Шуметь и демаскировать себя было нельзя, да и патроны нужно было использовать с пользой.

       Место захоронения командир роты отметил на своей рабочей карте.

       На рассвете услышали впереди гул моторов.

       Лейтенант Семёнов раскрыл карту, посветил фонариком.

       – Вот и очередной объект близко. За шоссе – железная дорога. В километре отсюда – станция. За ней в пятистах метрах – железнодорожный мост.

       – Да, работы много, – заметил Гулякин.

       – Это хорошо, когда у нас работы много, – усмехнулся Семёнов. – Плохо, когда у вас её много. Будем стараться, чтобы у вас работы поменьше было. Но… На войне, как на войне.

       Он некоторое время изучал карту, затем распорядился:

       – Разведчиков ко мне.

       Тут же из-за деревьев появились несколько бойцов в маскхалатах.

       – Необходимо проверить интенсивность движения по шоссе и оценить возможность нашего перехода на ту сторону. Перейти нам нужно незаметно, без шума. Иначе гарнизон на станции насторожим.

       Разведчики скрылись в темноте. Хотя зимой, конечно, темнота относительна. Снег делает заметными передвижения не только по открытому месту, но и отчасти по лесу.

      Ждать пришлось недолго. Разведчики принесли с собой щит, на котором по-немецки было написано: «Achtung! Russische Fallschirmspringer!» («Внимание! Русские парашютисты!»).

      Стрела, начертанная ниже надписи, указывало на опасное направление, как раз на тот лес, в котором расположилась диверсионная группа лейтенанта Семёнова.

       – Разобрались, гады, что не партизаны их бьют, – усмехнувшись, сказал лейтенант Семёнов. – Теперь держитесь, ребята, спать фашисты не будут. Все гарнизоны ближайшие поставят на уши.

       – Ничего, справимся, – сказал старший из разведчиков и стал докладывать обстановку: – Движение на дороге интенсивное. Но бывают промежутки в движении колонн. В основном направление одно – бегут в тыл.

К фронту почти никто не выдвигается. Можно перебраться небольшими группами… Наиболее удобно за изгибом шоссе.

       – Понял, – сказал Семёнов. – Так, чтобы издалека не было нас видно. Командиров взводов – ко мне.

       Пока собирались командиры, поделился своим решением с Гулякиным. Рота выдвигается к дороге там, где лес подходит близко к ней. За поворотом – боковой дозор. Если заметит фары вдалеке, сразу сообщит. Ну и небольшими группами. Медпункт разместим… – он хотел показать на карте, но это было бесполезно, поскольку необходим для того очень крупный масштаб.

        Гулякин обратился в слух, и лейтенант Семёнов уточнил:

      – Медпункт пересекает дорогу сразу за вторым взводом. Третий – замыкающий.

      Гулякин оценил разумное решение. Если первый взвод пересечёт дорогу успешно, всё-таки будет рано переносить раненых. Вот когда и второй переберётся, тогда можно будет считать, что всё прошло успешно. И всё же, желательно, чтобы кто-то прикрывал раненых с тыла. Мало ли что.

      Когда собрались командиры взводов, Семёнов сообщил решение:

      – Поначалу хотел я атаковать станцию немедленно. Но… На исходе ночь, и, хотя рассветы пока ещё поздние, вряд ли мы успеем взорвать станцию, мост и отойти в лес на безопасную глубину. Так что объявляю дневной отдых до наступления темноты. Каждому взводу выставить охранение, секреты. Особое внимание к дороге. Ну а разведчикам придётся поработать. Необходимо разведать подступы к станции и постараться определить силы станционного гарнизона. Это одной группе…

       Семёнов назвал фамилию сержанта и тот, сказав «есть», скрылся в лесу. Второй группе разведчиков лейтенант Семёнов поручил разведать подступы к железнодорожному мосту, третье – к мосту автомобильному. Пояснил своё решение:

      – На захват станции сил у нас, конечно, не хватит. Но произвести диверсию, которая надолго устроит хаос, мы можем. Это задача первого взвода. Второму взводу – железнодорожный мост! Желательно, конечно, взорвать, когда будет проходить эшелон. Но это по обстановке… Автомобильный мост взорвать независимо от того, будут ли на нём в тот момент колонны врага. Боевой приказ будет отдан в шестнадцать ноль-ноль завтра, то есть как стемнеет. Ну а пока занимайтесь взводами. Ещё раз проверьте готовность к бою.

       Когда командиры взводов разошлись, лейтенант Семёнов заговорил с Гулякиным, попросив его задержаться ещё на несколько минут. Видимо была потребность поговорить с кем-то, с кем можно было порассуждать, посоветоваться. Собственно, он просто поделился своими мыслями.

      – Я не спешил с атакой станции и взрывами мостов потому, что сегодня и завтра у меня ещё будут сеансы связи с командованием. Вопрос принципиальный – взрывать или не взрывать железнодорожный мост. Если наступление развевается успешно, то, может статься, мост будет более нужен нашим, нежели гитлеровцам. Станция – другое дело. Сжечь паровозы, повредить выходные стрелки необходимо. Ну а мост… Послушаем разведчиков, насколько он сейчас используется гитлеровцами. Ведь если эта станция окажется ближайшей к Москве, то и важность её потеряется, а что касается моста, то его напротив нужно будет сохранить для наших наступающих войск. Но решение должно принять командование.

       Гулякин сходил на опушку небольшой поляны, где разместился медпункт, осмотрел раненых, наложил уже более, как он любил говорить, капитальные повязки, поговорил со своими помощниками, ориентировал их на дальнейшие действия, а затем снова вернулся к Семёнову, чтобы быть в курсе событий.

       Когда уже немного развиднелось, вернулись одна за другой с небольшими разрывами разведгруппы. Те, что ходили к железнодорожному и автомобильному мостам, доложили, что подходы разведаны, они достаточно удобны. Можно легко подобраться к самим мостам. Это в так называемых партизанских краях гитлеровцы со временем пришли к необходимости расчищать подступы к мостам, а затем и просто к полотну железной дороги на значительные расстояния, чтобы всё хорошо просматривалось. А под Москвой партизанские отряды практически не успели начать действовать. В тылу работали в основном армейские разведгруппы и диверсионные группы. Ну а в ходе контрнаступления к диверсионной деятельности подключились десантники. Да и не успело гитлеровское командование организовать должную охрану важных объектов и путей сообщения.

        – Отлично. Благодарю за выполнение задачи, – сказал лейтенант Семёнов старшим разведгрупп. – Завтра пойдёте со взводами в качестве проводников. Ну а что у нас на станции?

       Сержант, ходивший к станции, доложил:

       – Идёт погрузка вагонов. Носят фрицы какие-то ящики, мешки. Готовят, гады, к отправке награбленное. Кругом усиленные посты. А возле вагонов часовые в чёрных шинелях. Эсэсовцы.

        – Силы гарнизона? – спросил лейтенант Семёнов.

        – В настоящее время на станции до роты охраны, три лёгких танка, два бронетранспортёра и несколько легковых машин возле станционного здания. В пристанционном посёлке дислоцируется инженерная часть, – доложил сержант. – Языка брать не стали, чтобы не насторожить. Нельзя сказать, что они уж очень настороже. Часовые довольно спокойны и беспечны, – и добавил: – На мой взгляд. Здание станции охраняется более серьёзно. Ну и машины легковые…

       – Видно важна птица драпать собирается, – предположил лейтенант Семёнов.

       – Сжечь бы этот эшелон, – сказал старший разведгруппы. – Подобраться к нему можно. Сначала по берегу реки. Там густой кустарник. Дальше по овражку, что от берега к станции ведёт. А там броском метров двадцать-тридцать.

        – Сжечь, говоришь? – Семёнов задумался. – А у моста железнодорожного охрана сильная? – спросил он у другого разведчика.

        – Не больше отделения.

        – Тогда так… Нужно уничтожить паровоз. Эшелон без него никуда не денется. Наши успеют эшелон отбить. Ну а мост… Решение приму завтра. В крайнем случае подорвём рельсы в нескольких местах. А мост, может, и не подрывать его придётся, а напротив, взять под охрану, чтоб немцы, отступая, не подорвали.

       Но впереди был день, правда по зимнему времени короткий. Темнеть начинало уже после шестнадцати часов, а к семнадцати сумерки переходили в ночную тьму.

       – Отдыхайте, – обращаясь к разведчикам, распорядился лейтенант Семёнов. – Трудная ночь предстоит нам. Да и ты, Михаил Филиппович, отдохнул бы.

       Он долго выбирал наиболее оптимальное обращение к своему временному подчинённому военному медику, который был старше по воинскому званию. Обращаться товарищ военврач третьего ранга? Слишком официально. Звать по имени? Несколько фамильярно. Стал звать по имени и отчеству, но на «ты». Гулякин принял это обращение.

        – Задержусь до сеанса радиосвязи, – сказал Гулякин. – Успею отдохнуть. Целая ночь, то бишь целый день впереди.

        Уже окончательно развиднелось, когда радист доложил о том, что связь установлена. Лейтенант Семёнов доложил о результатах действий своей роты, назначенной в разведывательно-диверсионную группу, сообщил об обстановке в районе железнодорожной станции.

        Как и предполагал, его мысли относительно моста, заинтересовали командование. Решено было определить его судьбу в 16.00, когда прояснится обстановка на фронте на том направлении, на котором действовала группа. Разговор краток, лаконичен. Конечно, по тем временем достаточного количества средств для перехвата радиопереговоров у немцев не было, или по крайней мере, не было серьёзных. Но тем не менее, многие сообщения передавались с помощью различных кодов. Координаты не назывались. Ну для пеленга передатчика в прифронтовой полосе специальных машин конечно не было. Во всяком случае, если и были, то на главных направлениях, где решались судьбы стратегических операций.

        Следующая передача, как и было условлено, проведена была, когда начали быстро густеть ранние зимние сумерки.

        Сразу после сеанса связи окончания лейтенант Семёнов собрал командиров взводов. Подошёл и Гулякин.

        – План по разгрому станции одобрен, – сообщил Семёнов. – На станцию направляются первый и второй взводы под моим командованием. Третьему взводу боевая задача – взорвать автомобильный мост, железнодорожные пути в ста метрах западнее железнодорожного моста. Сам мост взять под охрану, уничтожив гитлеровский караул. Мост скоро будет нужен нашим войскам, которые успешно развивают наступление. В последующие дни нам предстоит рейд по тылам врага.

       Задачи были поставлены, и лейтенант Семёнов отдал распоряжение приступить к их выполнению.

       Медпункт решено было не выдвигать за шоссе – слишком невелико расстояние между шоссейной и железной дорогой. К тому же здесь, на месте дневного отдыха, удалось как-то облагородить одну поляну, построить небольшой шалаш из елового лапника. Тем более после атаки станции первому и второму взводам удобнее всего было отойти именно в этот район, поскольку он не был демаскирован. Да и продолжать рейд удобнее было отсюда. Здесь и определил лейтенант Семёнов пункт сбора для всех групп, кроме той, что должна была захватить предмостные укрепления врага и оборонять их до подхода наших передовых подразделений.

        Гулякин принял решение оставить с легкоранеными Тараканова. Сам же отправился с первым и вторым взводом к железнодорожной станции.

        Когда вышли на исходные позиции, Семёнов подал сигнал атаки.

        Десантники броском достигли станционного здания и перрона, возле которого стоял железнодорожный состав. Специальная группа атаковала депо, где по данным разведчиков было ещё два паровоза, кроме того, что уже был прицеплен к эшелону. Схватка была короткой. Гитлеровцы не ожидали такой дерзости. Их предупреждали об опасности нападения парашютистов на лесных дорогах, а тут атака целого подразделения.

       Вскоре запылало депо, вспыхнул и паровоз прицепленный к составу. Загорелись и несколько вагонов. А вот эсэсовцы, охранявшие классный вагон, стояли насмерть. Стойко оборонялись и те, что охраняли станционное здание. Но они были как на ладони, а десантники действовали из укрытий. Они подбирались к станции, укрываясь в кустарниках, используя какие-то постройки, и забрасывали врага гранатами. Вскоре бой был окончен за полным истреблением эсэсовцев. Остальные гитлеровцы разбежались кто куда. Собирать их времени не было. Да и не было нужды в пленных, которые ничего не могли знать, кроме того, что десантники сами уже увидели на станции. Вот взять бы офицеры, который был в курсе общей обстановки. Но этого сделать не удалось. Все, кто был в здании, либо погибли от взрывов гранат, либо сгорели в охватившем станцию пламени.

       Но вскоре станция, как растревоженный улей, загудела двигателями танков и бронетранспортёров, заполнилась гортанными командами офицеров. Это ринулась на выручку гитлеровская часть, стоявшая в предместьях.

       Впрочем, дело было сделано. Паровозы сожжены, станционное здание вместе с находившимися в нём какими-то высокими чинами, взорвано, и лейтенант Семёнов подал сигнал к отходу в лес.

      На железнодорожных путях остались десятки трупов в чёрных мундирах. Догорали паровоз и вагоны, а в числе их и классный вагон, предназначенный для каких-то важных птиц или птицы.

      Для десантников так и осталось загадкой, кого они забросали гранатами в станционном здании и вагоне. Не успели узнать и о том, что сгорело в товарных вагонах. Ясно было одно: состав уже никогда не уйдёт со станции и не увезёт награбленное. А через некоторое время громыхнуло вдали, на западе. Это третий взвод взорвал рельсы сразу в нескольких местах, чтобы не удалось быстро восстановить железнодорожный путь.

       Вскоре прогрохотало несколько севернее.

       – Автомобильный мост взорван! – определил лейтенант Семёнов. – теперь в лес. Думаю, для обороны моста третьего взвода хватит. Если что, командир даст сигнал ракетой и пошлёт связного. Задерживаться у моста всей ротой мы не можем – впереди ещё много задач.

 

       Основные силы роты отошли в лес. На этот раз без потерь не обошлось: погибли четыре десантника.

       Когда благополучно пересекли дорогу, Гулякин велел санинструктору выяснить, есть ли раненые. Видел издалека, что кому-то товарищи помогают передвигаться по глубокому снегу. К счастью, тяжёлых не оказалось.

       Санинструктор доложил, что легко раненые перевязаны и остались в строю. Некоторые даже скрывают, что получили ранения. Уже на месте Гулякин лично проверил, как наложены повязки и поправил, где нашёл нужным. Но в целом он был доволен качеством оказания первой помощи на поле боя. С радостью подумал, что не зря обучал людей. Удалось убедить в том, что умение оказать первую помощь при ранении на поле боя зачастую спасает жизнь.

       И снова рейд по тылам. Рота лейтенанта Семёнова шла на запад, стараясь оторваться от бегущих арьергардных гитлеровских подразделений и частей. На одном из привалов догнал третий взвод. Мост был уже в руках передовых подразделений наших войск. Всё было проведено стремительно и дерзко. Взвод соединился с двумя другими своевременно. Гитлеровское командование, обеспокоенное дерзкими действиями десантников, бросило против них значительные силы. Карательные отряды прочёсывали лес, пытались блокировать роту Семёнова. Уходить от этих облав становилось всё сложнее. Лишь с помощью нескольких грамотно организованных засад удалось оторваться от врага.

        Гитлеровское командование вынуждено было выделять для борьбы с десантниками значительные силы, которые были так необходимы для сдерживания стремительного наступления подразделений и частей Красной Армии.

       Карательные отряды постоянно пополнялись. А где было взять подкреплений десантникам? Каким образом пополнять боеприпасы? У многих уже висели за плечами трофейные автоматы. Для них патронов – изобилие. Собирай не хочу после каждой удачной стычки. Тем и спасались. Волновало другое. Редели ряды десантников. Немало уже было и безвозвратных потерь, росло число раненых. Многим раненым срочно требовалась квалифицированная хирургическая помощь. Гулякин способен был оказать её – опыт проведения хирургических операций он приобрёл ещё в институте на военном факультете. Но для того нужны были стационарные условия, хотя бы мало-мальски оборудованная операционная, пусть даже с минимальным ассортиментом медикаментов.

       А лейтенант Семёнов получал всё новые и новые задачи, выполнение которых способствовало стремительному наступлению наших подразделений и частей.

       Десантники уже выбивались из сил. Не легче было и Гулякину с его помощниками. Работы хоть отбавляй. Приходилось делать перевязки, организовывать транспортировку раненых, которые не могли сами передвигаться. По мере того, как сокращались активные штыки, увеличивалось число тех, кто оказывался в медпункте.

       Лейтенант Семёнов постоянно справлялся о самочувствии раненых, интересовался, кто может вернуться в строй.

       Наконец, он подвёл итог:

       – Наша диверсионная группа теряет мобильность и ударную силу. Буду докладывать, что пора возвращаться.

       Но сидеть сложа руки, дожидаясь, когда придут наши подразделение и части, было не в правилах десантников. И лейтенант Семёнов во время очередного доклада, сообщив о трудностях, свалившихся на роту в результате потерь и большого количества раненых, доложил о своём решении, дерзком и рискованном, но одобренном командованием. Он собрал командиров взводов и отделений, чтобы сообщить дальнейший план действий. Гулякин тоже присутствовал на постановке задач.

       Лейтенант Семёнов сказал:

       – Товарищи, в нескольких километрах отсюда на пути наступления наших войск гитлеровцы оборудовали сильный опорный пункт. Для нашего командования моё сообщение оказалось неприятной новостью. Опорный пункт тщательно замаскирован. Спасибо нашим разведчикам за то, что обнаружили его. Я принял решение атаковать его внезапно, с тыла, откуда противник не ожидает удара. Наша задача: овладеть опорным пунктом и удерживать его до подхода наших войск.

         Командиры одобрительно загудели, послышались возгласы, мол, правильно. не отсиживаться же в лесной части.

        – Михаил Филиппович, – продолжал меж тем лейтенант Семёнов, – вы и ваши помощники должны остаться здесь, поскольку раненых брать в этот стремительный переход просто невозможно. Выделю в ваше распоряжение несколько хорошо подготовленных к бою в лесистой местности бойцов. Много дать не могу – впереди бой.

        – Санитаров, видимо, целесообразно отправить с вами, – предложил Гулякин. – Ведь в бою могут быть раненые. А здесь я один вполне справлюсь. Конечно, хотелось бы с вами…

      – Не думайте, что оставаться здесь безопаснее, нежели идти в бой, – возразил лейтенант Семёнов. – Потому и оставляю вас. Быть может придётся принять бой. Словом, так будет лучше. Как распределить силы, решите сами. Теперь слушай боевой приказ…

        Семёнов приступил к постановке боевых задач командирам взводов.

        Ещё раз осмотрев раненых, Гулякин разъяснил им задачи, стоящие перед ротой, затем собрал своих подчинённых и назначил часть из них состоять при раненых, а часть распределил по подразделениям.

       Поразмыслив, он всё же решил, что здесь для него работы нет. Все раненые были перевязаны надёжно. Ну а что касается опасений Семёнова относительно того, что придётся обороняться от гитлеровцев, решил, что они напрасны. Рота находилась в густом лесу, вдали от дорог и населённых пунктов. Враг прекратил преследование. Не до того было. Уже слышались не только разрывы снарядов, но порой доносилась трескотня пулемётных и автоматных очередей. Наши приближались стремительно. А в бою? Мало ли что там может быть, мало ли какие ранения ждут десантников. А что если санинструкторы не со всеми справятся?

      Нет, сидеть в глубине леса, в полной безопасности он не мог. А потому сообщил о решении:

       – Здесь вполне справится Тараканов. Я пойду с отрядом. Мельников и Сидоров – со мной.

       Лейтенант Семёнов, услышав мнение Гулякина, на мгновение задумался. Спросил:

       – Считаете, что Тараканов справится? Что ж, хорошо. Ну а относительно того, что гитлеровцы очень вряд ли сюда доберутся, пожалуй, вы правы. Хорошо, одобряю. Пойдёте с нами.

      С опушки леса, куда скрытно вышел отряд, до высоты, на которой был оборудован опорный пункт с ходами сообщений и окопами полного профиля, с позициями миномётной батареи на обратных скатах, боевой порядок врага хорошо просматривался. Но издалека позиции обнаружить было сложнее, особенно с фронта. Важно было и то, что хоть и оборудован опорный пункт для круговой обороны, окопы на обратных скатах высоты заняты не были. Враг атаки с тыла явно не ожидал.

       И всё-таки лейтенант Семёнов решил дождаться темноты. Десантники – мастера ближнего боя, особенно рукопашной. Тут уж им вообще равных нет. Гитлеровцы же напротив, только на русской земле начали учиться воевать в ночное время. Прежде по западной Европе они шествовали победными маршами в светлое время суток.

      И вот лейтенант Семёнов подал команду – вперёд.

      Маскируясь в редком кустарнике, десантники в маскхалатах, совершенно незаметные даже на близком расстоянии, подползли к подножию высоту, бесшумно сняли часовых и захватили позиции миномётной батареи. В опорном пункте по-прежнему было тихо.

      «Может, и вообще обойдётся без выстрелов», – с надеждой подумал Гулякин.

      При виде каждого нового раненого, которому здесь, в тылу врага, помощь толком оказать нельзя, сердце у него кровью обливалось.

      Особенно было обидно, что ведь с некоторыми даже тяжёлыми ранениями он был в состоянии справиться в стационаре. Но. Где же здесь взять стационар.

      Лейтенанту Семёнову, как видно, тоже очень хотелось провести бой без потерь. Он собрал самых сильных и сноровистых десантников…

       – Ты, Василий, – говорил он плечистому сержанту, – бери с собой двоих и ползи вдоль траншеи до блиндажа правофлангового взвода. Снимешь часового – и пару гранат в дымоход. Когда начнут выскакивать, кто останется в живых, в упор по ним очередями. – Семёнов повернулся к другой группе десантников, поставил задачу на уничтожение остальных взводов, потом предупредил всех: – Не исключено, что в траншеях у них пулемётчики и автоматчики дежурят. Смотрите, не наткнитесь в темноте. Сигнал давать не буду. Начало действий через сорок минут. Вопросы есть?

      Вопросов не было.

      Минуты ожидания были томительны, десантники стыли в снегу, в любую минуту готовые поддержать товарищей, ушедших вперёд, на высоту. С тревогой прислушивались к отдалённой канонаде. Каждый думал об исходе операции, о том, успеют ли наши прийти на помощь роте, или она подвергнется атакам врага со всех направлений.

      Хорошо ещё, что удалось захватить несколько исправных миномётов с полным боекомплектом: миномёт, который был придан роте для действий в тылу, давно уже стал обузой – все мины израсходованы.

       Несмотря на то, что все напряжённо ждали начала боевых действий, взрывы, прогремевшие в опорном пункте врага, показались неожиданными. Спустя секунды там, откуда они донеслись, загрохотали автоматные очереди.

       «Чьи? Свои, чужие? Сразу и не поймёшь, кто берёт верх», – думал Гулякин, ведь у многих десантников трофейные автоматы – к своим патроны закончились.

        Скоро всё стихло. Можно было с большой долей уверенности предположить, что стреляли десантники, и задача выполнена успешно.

       Высота была очищена от гитлеровцев, и десантники быстро заняли опорный пункт. Гулякин подошёл к лейтенанту Семёнову. Спросил:

       – Хочу посоветоваться. Как лучше поступить с ранеными? Сюда заберём из лесу. Или оставим пока там? С одной стороны, там надёжно, а здесь? Что будет здесь поутру, если наши не успеют подойти?

       – Так. Вопрос важный, – задумчиво проговорил лейтенант Семёнов. – Высоту мы не сдадим. Будем стоять насмерть. До света управимся? Успеем перевести их сюда?

       – Должны. Час туда, час обратно. Всё спокойнее, если при нас будут.

       – Тем более, в тёплом блиндаже, – прибавил ротный. – Хорошо, что в этом бою обошлось без потерь.

       Он выделил в распоряжение Гулякина нескольких десантников. Гулякин сам отправился за ранеными. К счастью, все было сделано быстро и незаметно для врага.

       Как и предполагал лейтенант Семёнов, подразделения гитлеровцев появились под утро на дороге, что огибала высоту и вела в лес.

        Не зря фашисты разместили на высоте опорный пункт, отбитый теперь десантниками. Обзор с его позиций был прекрасный, сектор обстрела – тоже. А вот подобраться к позициям по открытой местности, к тому же изрезанной какими-то овражками, большими и малыми, совсем не просто. Для техники подступы неудобны. Не пройти ни танкам, ни бронетранспортерам.

        Лейтенант Семёнов приказал приготовиться к бою. Сначала на дороге появились тыловые подразделения. Шли гружёные до отказа грузовые машины, за ними тянулись гружёные сани.

       – Огонь по моей команде! – приказал Семёнов. – Подпустим ближе.

       Колонна шла беспечно. Видимо никто не предполагал, что опорный пункт захвачен. Думали, что там свои.

       Когда колонна свернула, подставив борта машин, лейтенант Семёнов подал команду, и загрохотали автоматные и пулемётные очереди. Разорвалось на дороге несколько мин, выпущенных из трофейных миномётов. Вспыхнули автомобили, заметались лошади, опрокидывая в кювет сани. Гитлеровские солдаты залегли на дороге, пытаясь отстреливаться, но вскоре предпочли скрыться на опушке леса. В считанные минуты колонна тыловых подразделений была ликвидирована.

        Но вслед за тылами показались на дороге боевые подразделения гитлеровцев. Артиллерия на конной тяге, бронетранспортёры. Автомобили, по-видимому, с боеприпасами. Догадка вскоре подтвердилась, потому что при попадании мины в автомобиль, раздался мощный взрыв. Сдетонировали снаряды.

      Судя по реакции гитлеровцев, их не успели предупредить о том, что опорный пункт захвачен русскими. Но враг быстро оправился от внезапного огневого удара. Из бронетранспортеров высыпала пехоты, артиллеристы стали разворачивать орудия прямо на дороге. А обгоняя остановившиеся машины уже спешили к высоте два лёгким танка.

       Противотанковых средств в роте лейтенанта Семёнова не было. Это осложняло дело. Если минометным огнём расчёты орудий были уничтожены, а путь бронетранспортёрам преградили факелы горящих машин, обходить которые было опасно – никто, видимо, точно не знал, в которых из них находятся боеприпасы, то танки развернули орудия в сторону высоты и открыли огонь. Достать их из опорного пункта было невозможно, а миномёты были против них бессильны.

       Поначалу орудия лёгких танков особого вреда не причиняли, да и атаковать опорный пункт враг не имел возможности по недостатку сил.

      Но вот появились на дороге средние танки и грузовики с пехотой. Это уже отступало крупное подразделение, возможно даже хоть и потрёпанная, но достаточно боеспособная часть.

      Танков было примерно до роты. Возможно даже потрёпанный батальона оказался перед высотой. Трудно в той молотилке, которую устроили гитлеровцам войска Красной Армии, определить по числу машин, что за воинское формирование улепётывает от передовых наших частей.

      С десяток танков развернулись в боевую линию и двинулись на высоту. Под сугробами не видны были складки местности, и вскоре один из танков ткнулся носом в овраг. Остальные остановились. Если бы у Семёнова была хотя бы одна противотанковая пушка, такая остановка дорого обошлась бы гитлеровцам, но в данной обстановки они чувствовали себя в полной безопасности.

       Пехота попыталась продолжить атаку без танков, с трудом пробираясь по глубокому снегу, но меткий огонь десантников заставил её залечь.

      – Будем стоять насмерть! – передал по траншее лейтенант Семёнов. Отходить нам некуда, к тому же в блиндажах раненые товарищи.

       Танки открыли огонь. Снаряды ложились всё точнее – пристреливались наводчики танков. Да и снаряды у средних танков были более высокого калибра. В роте появились раненые и убитые.

       Гулякин взял автомат у убитого десантника и стал стрелять по фигуркам в серой шинели, перебежками приближавшимся к позициям.

       И вдруг что-то произошло в боевых порядках врага. Танки стали сдавать назад, к дороге и едва оказавшись на ней, мчались к лесу, что начинался за высотой. Солдаты бросились к своим машинам, но многие из них уже горели. Это открыли по ним огонь советские танки, мчавшиеся по дороге.

       Наступающие наши подразделения, не задерживаясь, продолжили преследование врага. Вслед за ними ушли и охваченные боевым азартом бойцы роты лейтенанта Семёнова.

        Михаил Гулякин остался с ранеными. Их было восемнадцать. Сразу возник вопрос: «Где разместить их? Как найти хоть какое-то медицинское учреждение».

        Желательно, конечно, медсанбат дивизии или хотя бы полковой медицинский пункт.

        Особенно беспокоили тяжёлые. Их было трое. У двух – ранения в живот, у третьего – обширное ранение таза. Вот ведь как получалось. Гулякин не запомнил, просто физические не мог запомнить имена и фамилии своих подопечных, а вот ранения их, состояние их врезались в память намертво.

       Пришлось послать в разведку санинструктора Тараканова. В своеобразную разведку. Гулякин поручил своему помощнику отыскать медсанбат или полковой медицинский пункт. Он даже согласен был и на батальонный. Нужно было немедленно оказать помощь, и пусть в батальонном медпункте оказывается по положению помощь доврачебная, он то сам на что?! Хоть какие-то более или менее стационарные условия и модно провести операцию. Ну как в оставшейся без врачей больнице в районе формирования корпуса. Тогда в одном из немногих случаев даже фамилия десантника, упавшего с высоту комом с нераскрытым парашютом запомнилась. Ведь то была первая операция хоть и не в боевых, но уже в приближенных к боевым условиях.

      Вернулся из своеобразной разведки Тараканов и сообщил, что неподалёку от опорного пункта, в блиндажах которого по-прежнему находились раненые, расположена небольшая деревушка.

      – Это вон там, за лесом, – говорил санинструктор. – Но медучреждений там нет. Наверное, отстали от своих подразделений и частей.

      Немудрено. Продвижение наступающих войск было стремительным. Необходимо было лишить противника возможности закрепиться на каком-то выгодном рубеже и подготовиться к бою.

       Но как доставить в деревушку раненых? Помогли бойцы какого-то тылового подразделения. Гулякин обратился к их командиру, и тот охотно пошёл на встречу. К раненым на фронте всегда отношение трепетное. И не только из одного лишь добросердечия и милосердия. Каждый понимал, что в любую минуту может сам оказаться на месте раненого.

      Заняли два крайних дома. Хозяева приняли радушно, не знали, куда положить лежачих раненых, как устроить ходячих.

      Весть о том, что привезли раненых, мгновенно облетела деревню. Стали собираться сельчане, стали предлагать помощь.

       – Накормить бы их, – сказал Гулякин. – Давно уж горячей пищи не видели.

      – Окруженцы? – спросил кто-то.

      – Десантники, – пояснил Гулякин. – Совершали рейд по тылам врага. И вот, наконец, вышли к своим.

      Это пояснение вызвало особый энтузиазм. Женщины тут же принесли нехитрую крестьянскую пищу – щи, горячую картошку, молоко.

      Легкораненые оживились, повеселели, но тяжёлые таяли буквально на глазах.

      – Вот что, Тараканов. Новая задача. Идите на большак. Попробуйте остановить любую автомашину. Тяжёлых надо немедленно доставить в медсанбат. Именно в медсанбат. Иначе будет поздно.

     И в этот момент со стороны леса загрохотали автоматные очереди.

      Гулякин насторожился: «Неужели немцы?». Достал пистолет, попросил легкораненых тоже приготовиться к бою.

      Десантник, у которого была рука на перевязи, подошёл к Гулякину и попросил, представившись:

      – Красноармеец Никитин! Разрешите, разведаю? Стрелять, если что, смогу.

      – Одного не пущу. Вот что. Идите вместе с санитаром Титовым.

      Через несколько минут снова послышались выстрелы, но теперь уже модно было различить скороговорку автоматов Никитина и Титова, а вскоре и они вернулись, повеселевшие, даже гордые свершённым, о чём доложили Гулякину:

       – Это фрицы из окружения пробивались. Их там с десяток было. Мы лупанули по ним и двоих срезали, остальные бегом в лес.

       Попутную машину удалось найти только к вечеру. Всё автомобили шли только к фронту. В машине были три красноармейца и сержант. Они вызвались помочь погрузить раненых, которых осталось пятнадцать. Трое тяжёлых скончались. Гулякин, конечно, был очень огорчён, что не удалось их спасти, но в то же время понимал, что и в стационарных условиях это было практические невозможно.

       Сержант сообщил Гулякину, что знает, где находится ближайший полковой медицинский пункт.

       Гулякин отправился в путь вместе с ранеными. Выехали на большак с большим трудом. К фронту непрерывно шли автомобили, боевая техника. Недавно ещё пустая дорога была заполнена до отказа. В тыл же путь был свободен, но свободен относительно, поскольку то и дела на встречку выскакивали особенно спешившие к фронту автомобили и бронетранспортёры.

      Километрах в двенадцати от деревни увидели указатель с красным крестом. Повернули и вскоре на опушке леса нашли передовое подразделение медсанбата одной из наступавших стрелковых дивизий, наступавших на этом направлении.

      Молодой военврач второго ранга встретил Гулякина с недоверием.

      – Какие ещё десантники? Откуда здесь десантники?

      Поблизости от передового отряда медсанбата находилась тыловая часть.

        Гулякина чуть ли не под конвоем, во всяком случае, в сопровождении двух красноармейцев, проводили к комиссару. Тот расспросил. Откуда раненые и кто таков Гулякин, и тут же связался с начальством. Получив разъяснения по телефону, сказал Гулякину:

        – Извините. Уточнения необходимы. Немцы отставляют диверсантов. Могут и под раненых замаскировать. Ну а в медсанбате уже есть ваши однополчане. Сейчас дам сопровождающего, и он покажет дорогу.

       Гулякин вернулся к тому месту, где оставил машину с ранеными, но не нашёл там ни раненых, ни машины.

       Разумеется, встревожился. Но из ближайшей палатки показался санитар и успокоил:

       – Товарищ военврач третьего ранга, все раненые, которых вы привезли, осмотрены, кому необходимо, оказана помощь.

       – А где же машина?

       – Машина ушла. Но вам сейчас дадут другую, санитарную, чтобы доставить в медсанбат.

       К исходу дня Гулякин лично передал всех раненых в медсанбат, и за их осмотр взялся опытный хирург. Сначала провели сортировку. Гулякин с интересом наблюдал за методикой работы медсанбата. Когда всех раненых осмотрели, собрался в путь. Но куда? Пока было неясно, и его устроили отдыхать. Лишь утром, выяснив, где дислоцируется бригада, он вместе с Таракановым и Титовым отправился к месту назначения.

        Его встретили как героя. Выяснилось, что действия подразделений корпуса, выполнявших боевые задачи в тылу врага, высоко оценено командованием. Отмечена и работа медиков, которые в невозможных условиях сумели сохранить жизни многим раненым – всем, кому можно было сохранить жизни.

       Но радость возвращения в бригаду была омрачена письмом из дома.

       Михаил с волнением распечатал конверт. Как же долго он ждал весточки от своих близких!

     Сестра сообщила горькую весть. Акинтьево оказалось в оккупации. Недолгой была она, но успела унести жизнь младшего брата Анатолия. Читал Михаил, и комок подкатывал к горлу, читал и чувствовал, как щиплет глаза.

       Анатолий вместе с друзьями, такими же сельскими мальчишками, как и он сам, решил взорвать гитлеровский склад боеприпасов. Склад они уничтожили, но были обнаружены врагом. Гитлеровская пуля сразили Анатолия буквально за несколько дней от освобождения деревни.

        Аня писала:

        «После гибели Толика мама слегла. Чувствует себя очень плохо».

        А дальше в письме была обычная и часто повторяющаяся в то время просьба:

       «Береги себя, Миша. Хватит горя на мамин век, да и на наш век тоже.»

       В своих мемуарах Михаил Филиппович отметил, что несмотря на то, что действия были оценены высоко, «лейтенанту Семенову крепко досталось за то, что он, увлёкшись боем, вместе со стрелковыми подразделениями бросился преследовать противника. Но таким уж он был человеком — горячим, напористым, решительным. Десантники любовно звали его между собой «наш Чапаев».

       Ну и далее он рассказал о главном:

       «Начальник санитарной службы бригады военврач 2 ранга Кириченко, выслушав подробный доклад, долго ещё расспрашивал меня о том, как приходилось оказывать помощь раненым в тылу противника.

       – Это ведь наш первый опыт, – говорил он. – Надо собраться всем, кто действовал в десанте, поделиться с товарищами своими впечатлениями, подумать, как в будущем избегать ошибок.

       Подумать действительно было над чем. Готовясь к выступлению на совещании, я как бы снова прошёл весь трудный и опасный путь по вражескому тылу. Да, опыт приобрели немалый. Убедились, сколь необходима оперативная эвакуация раненых в медучреждения. Надо было найти ее наиболее удобные способы. Ведь не всегда наступающие с фронта части могут идти следом за десантниками, выброшенными в тыл противника. Не исключено, что придётся действовать в отрыве от них не одну неделю».

 

         

Золотой скальпель

Главы третья и четвёртая

 Тёмно-зелёный автофургон с красными крестами, хорошо различимыми на фоне огромных, чуть ли не во все борта белых кругов, промчался по пыльному большаку, оставляя за собой плотную серую завесу. Свернув на ухабистую лесную дорогу, затенённую пышными кронами деревьев, затормозил в редколесье, которое начиналось спуском в балку, поросшую орешником.

      – Кажется, приехали, – сказал, высматривая что-то впереди, бригадный врач Боцманов. – Машину в кустарник и замаскировать, – приказал он шофёру.

       Приоткрыв дверцу, он высунулся из кабины и, отыскав глазами едва заметную тропинку, что убегала от дороги, теряясь в гуще кустов, ступил на подножку кабины и спрыгнул на землю.

        Водитель заглушил мотор, и в наступившей тишине стало отчётливо слышно звонкое щебетание птиц и весёлое, мелодичное журчание ручья, что струился в малиннике на дне балки.

        – Какие будут распоряжения? – спросил водитель.

       – Машину поставьте в орешнике и замаскируйте хорошенько. Повторил он уже отданное распоряжение и прибавил: – Ждите меня здесь. Я пойду в медсанбат.

      По извилистой тропинке Боцманов спустился в балку, напился из ручья студёной воды, огляделся и прислушался.

      «Не ошиблись ли мы с шофером? Не сбились ли с пути? Та ли это балка?» – засомневался он: никаких признаков расположения крупного подразделения не было заметно.

       Сдвинув вперёд висевший у бедра планшет и достав из него топографическую карту, испещрённую условными знаками тактической обстановки, определил, что медсанбат должен находиться где-то рядом.

        Но лишь тогда, когда прошёл ещё несколько десятков метров, послышались голоса.

        – И к чему эта вся работу? – ворчал один. – Существует конвенция, по которой запрещено стрелять по медицинским подразделениям, по госпиталям. Не маскировать медсанбат надо, а как раз наоборот – красные кресты выставить, чтоб издалека видать было, что б знал враг: здесь раненые.

        Ворчуну резко ответили:

        – Конвенция, говоришь?! А ты уверен, что фашисты будут соблюдать эту твою конвенцию, а не пошлют её подальше?

        Голос показался Боцманову очень знакомым.

        – А как же?! Как же это могут послать?

        – В Испании они ни с правилами ведения войны не считались. Бомбили полковые медпункты, а уж если удавалось захватить их, сразу добивали раненых. Прав Гусев, что заставил нас поработать. Теперь медсанбат с воздуха не увидать.

 

 

       Боцманов сделал ещё несколько шагов, и перед ним открылась поляна, на которой выстроился длинный ряд четырёхмачтовых палаток, тщательно замаскированных ветвями деревьев. На одной из них висела табличка: «Приёмно-эвакуационное отделение»

         «Миша Гулякин, – сразу узнал Боцманов невысокого юношу в белом халате, стоявшего у входа. – Он приёмно-сортировочным взводом командует».

       – Верно говорите о маскировке, Гулякин, очень верно, – поздоровавшись, сказал бригадный врач. – Маскировка необходима и нам, медикам. И после паузы прибавил: – Мне нужен командир батальона. Где он?

       – Гусев в штабе. Это вон там, за изгибом балки, – указал Гулякин.

      Едва оборудовали приёмно-эвакуационное отделение, окрестности заполнились звуками ружейно-пулемётной стрельбы, доносившейся с переднего края обороны, что проходил в нескольких километрах к югу от леса.

      Прибежал Гусев. Он быстро, но придирчиво осмотрел палатку, прошёл по приёмно-сортировочной площадке, затем, пытливо глядя в глаза Гулякину, спросил:

      – Миша, всё готово?

      – Так точно, товарищ командир батальона, – уверенно ответил Михаил Гулякин.

       – Смотри, у тебя участок – из самых ответственных. Надеюсь на тебя!

       – Постараюсь оправдать! – с юношеским задором ответил Гулякин.

       Гусев кивнул и сказал:

       – Пойду, проверю остальные подразделения. Скоро начнут поступать раненые.

       И точно: через несколько минут с дороги донёсся шум двигателя санитарного автомобиля.

       – По местам, товарищи, – негромко, но властно скомандовал Гулякин. – Работать спокойно, не волноваться.

       Санитары принесли первые носилки, осторожно поставили на стол.

       – Артериальное кровотечение, жгут на бедре, – вслух прочитал фельдшер записку, приколотую к карману гимнастёрки.

       – Время наложения жгута? – спросил Гулякин.

       Фельдшер сообщил.

        – Срочно в операционную, – распорядился Гулякин. – Чья очередь?

        Следующий вошёл сам.

        – Ранение мягких тканей плеча, – сообщил фельдшер. – Кровотечение остановлено, повязка наложена.

        – Кто оказывал помощь? – задал вопрос Гулякин.

        – Санинструктор.

        Гулякин внимательно осмотрел повязку и покачал головой:

        – Повязка наложена плохо. Немедленно в перевязочную.

      Отдал распоряжение и, повернувшись к столу, склонился над очередным бойцом.

       – Смертельное ранение в живот… Безнадёжен, – в голосе фельдшера слышались нотки растерянности.

       – Ввести анестезирующий раствор. Направить в госпитальный взвод, – распорядился Гулякин и бросил строгий взгляд на фельдшера. – Раненый в сознании. Нужно думать, прежде чем говорить.

       Сортировка продолжалась. Командир приёмно-сортировочного взвода медсанбата Михаил Гулякин постепенно обретал уверенность в своих действиях.

       В палатку несколько раз заглядывал Боцманов. Он поправлял, подсказывал, но чувствовалось, что в целом доволен работой Гулякина и его подчинённых.

       – В перевязочную палатку… В эвакуационную… В операционную, – доносились распоряжения Михаила.

       Кипела работа и в остальных подразделениях медико-санитарного батальона.

        Первый выстрел тактико-специальных учений прозвучал, когда лучи утреннего солнца едва коснулись верхушек деревьев. Отбой объявили уже на закате дня.

        Тут же все недавние «раненые», тяжёлые и лёгкие, «прооперированные» и перевязанные, выскочили из палаток, на ходу снимая с себя поднадоевший за день камуфляж ран и бинты, и заняли место в строю рядом с теми, кто ещё несколько минут назад переносил их, сортировал, эвакуировал, то есть с недавними санитарами, фельдшерами, врачами.

        Теперь все снова стали слушателями, и Виктор Гусев, исполнявший на учении обязанности командира медсанбата, подал завершающую в этой своей роли команду «смирно», доложил Боцманову о том, что личный состав построен и сдал полномочия.

        – Товарищи слушатели, – не спеша начал Боцманов, – считаю, что тактико-специальные учения прошли на высоком уровне. Все поставленные задачи выполнены успешно. Подведу итог.

       Боцманов обстоятельно разобрал все этапы оказания помощи в медсанбате, остановился на работе основных подразделений. Особо отметил он примерную работу приёмно-сортировочного и перевязочного-операционного взводов.

       – Хочу поставить в пример слушателя Виктора Гусева, который действовал на учениях в роли командира медсанбата. Начнём с того, что он удачно выбрал район расположения, организовал хорошую маскировку.

       Боцманов повернулся к закамуфлированным под кустарник палатки, теперь, в сумерках, едва различимым. Сказал, слегка щурясь:

       – К сожалению, не все слушатели до конца поняли значение этого важнейшего элемента обеспечения деятельности медсанбата. Например, полковой медицинский пункт оказался вовсе не замаскированным. И что же вы думаете? Когда я сделал замечание слушателю, исполнявшему роль начальник ПэЭмПэ, – Боцманов многозначительно поглядел на рослого широкоплечего слушателя, – он стал убеждать меня, что маскировка ни к чему, напрасная трата времени, поскольку существуют правила ведения войны, конвенция и тому подобное.

        Слушатель, о котором говорил бригадный врач, виновато потупил взор, а Боцманов продолжил:

       – Да, товарищи, всё это существует. Но прошу не забывать, что наш наиболее вероятный противник фашистская Германия. А фашисты давно растоптали все международные нормы, да и самые элементарные, человеческие.

        Боцманов завершил разбор.

        Когда был объявлен перерыв и прозвучала команда: «Разойдись», Михаил Гулякин собрал недавних своих подчинённых.

        – Я задержу вас не несколько минут, – начал он. – Хочу вот что сказать. Упустили мы кое-что в своей работе. Сегодня к нам попал «тяжелораненый». Вывод был один – он безнадёжен. Но разве можно об этом вслух? Что мы обязаны сделать? Облегчить страдания, обеспечить, по возможности, покой. А тот, кто был в роли фельдшера, открыто сказал о том, что ранение смертельное. Сегодня – учёба. Наш товарищ, который лежал на носилках, просто изображал тяжелораненого. А если б настоящий бой?!

        – Да, здесь я дал маху, – согласился слушатель, который был на учениях в роли фельдшера. – Действительно, мы для раненых – всё! Мы – их надежда. И мы должны давать надежду всем, в том числе и безнадёжным.

        – Вот о том и говорю, – добавил Гулякин, довольный тем, что товарищ понял его. – Душой своей нужно быть с каждым раненым.

     

         Лагерь Военного факультета 2-го Московского медицинского института находился неподалёку от Ржева, на берегу Волги, в сосновом бору. Слушатели жили в палатках, которые вытянулись ровными рядами вдоль посыпанной песочком и тщательно прибранной передней линейки.

        Лес, река, свежий воздух… Курорт, да и только, когда бы не напряжённые тактически занятия, тактико-специальные учения. Впрочем, режим был даже на пользу слушателям. Обычно они возвращались из таких вот лагерей окрепшими и возмужавшими.

        Очередные тактико-специальные учения окончились в субботу, и, вернувшись в палаточный городок, слушатели быстро поужинали, а после ужина отправились смотреть кинофильм, который демонстрировался в импровизированном клубе: несколько рядов скамеек да экран, прикреплённый в высокой сосне.

       Отбой в субботу на час позже, ну и следовательно позже на час и подъём в воскресенье.

        На землю опустилась самая короткая в году летняя ночь. Лагерь утонул во мгле, окутавшей сосновый бор. Тусклый свет фонарей освещал лишь постовой грибок дневального по роте, переднюю линейку да первую шеренгу палаток.

        Высоко, в кронах деревьев слегка шумел ветер, изредка на землю шлепались сосновые шишки, а сами сосны поскрипывали, словно кряхтя от усталости.

        Из палаток долетал приглушённый говор. Хоть и намаялись за день слушатели, но никак не могли угомониться.

        Не спалось и Михаилу Гулякину. Чем ближе выпуск из института, тем чаще занимали его мысли о будущем, о профессии военного медика.

        Рядом, опустив голову на руки и задумчиво глядя в угол палатки, лежал Виктор Гусев. Михаил сдружился с этим добрым и отзывчивым пареньком давно, с первых дней учёбы на военном факультете.

       – Скажи, Миша, – вдруг спросил Виктор, – не жалеешь, что избрал хирургию?

        – Что ты?! Конечно, не жалею. Ты же знаешь: о хирургии с третьего курса мечтаю. Ну и не просто мечтаю. Занимаюсь в хирургическом научном кружке. Стараюсь так дежурства подгадывать, чтобы заступать вместе с ассистентом кафедры. Он мне даже некоторые операции делать доверял. Конечно, самые простые. А всё же…

       – С третьего курса.., – задумчиво проговорил Виктор. – Как давно это было! Ведь для нас этот курс решающим стал. Помнишь, как на военфак отбирали? А ведь сколько желающих-то было! Да, хорошо, что армия у нас в таком почёте.

       – Ничего удивительного, – ответил Михаил. – Видишь, какая обстановка в Европе. Войной пахнет. Вот и сегодня Боцманов говорил о фашистах, как вероятных противниках. И это несмотря на пакт о ненападении…

        – А что им пакт?! Всю Европу проглотили гады. На нас теперь поглядывают. – Виктор приподнялся на локтях, горячо зашептал: – Только не выйдет у них ничего. Подавятся. Да и вряд ли решатся к нам сунуться.

        – Как знать? – вздохнул Михаил. – Войны то, кто же хочет?! Но мы, как люди военные, всегда должны быть готовы к ней.

        Впрочем, в тёплый летний вечер думать о войне совсем не хотелось, особенно перед выходным днём.

       – Чем завтра-то займёмся? – переменил тему разговора Виктор. – Может, к лётчикам в военторг сходим или на Волгу? Там каждый выходной молодежь из города собирается. Танцы и прочее…

       – Мне обязательно нужно попасть в военторг, – сказал Михаил. – Отпуск скоро. Подарки родителям и братишкам с сестрёнками посмотреть.

       – Подарками в Москве заниматься надо, – резонно заметил Виктор. – Я тоже буду старикам своим подарки покупать.

       – Какое там, в Москве, – отмахнулся Михаил. – Перед отпуском так закрутимся, что не до магазинов будет. Да и в военторге снабжение совсем неплохое.

        – Ну что ж, согласен с тобой, в военторг, так в военторг. Решено! – заключил Виктор и, помолчав, продолжил: – Давно у тебя хочу спросить, Миша. Твои родители тоже медики?

        – Нет. Отец из крестьян. После революции кредитным товариществом руководил, затем был председателем сельсовета, председателем колхоза. Позже в Чернский райземотдел назначили…

       – Вот это послужной список! А сейчас он чем занимается?

       – Руководит крупным лесничеством под Тулой.

       – Ты об этом почему-то не рассказывал раньше, – пробормотал Виктор уже полусонным голосом.

        – Да как-то не случалось к слову…

        Усталость скоро сморила и Михаила.

        Около полуночи бригадный врач Боцманов подошёл к грибку дневального и приказал:

        – Объявите тревогу!

        …Громкая команда нарушила тишину. Мише Гулякину показалось, что он только закрыл глаза – и вот уже нужно было бежать в строй, на ходу приводя в порядок наскоро надетую военную форму.

        Всё было чётко расписано. Одни получали оружие, другие – необходимое имущество и снаряжение. Через несколько минут слушатели замерли в развёрнутом строю в две шеренги.

        Командир роты хрипловатым спросонья голосом подал команду и, осторожно, чтоб не споткнуться, ступая на изрезанную корнями деревьев землю, подошёл с докладом к Боцманову. Тот выслушал доклад и только после этого щёлкнул собачкой секундомера. Посветил на него спичкой и сказал с одобрением в голосе:

       – Молодцы. Сегодня норматив перекрыли. Вольно. Командирам подразделений проверить оружие, снаряжение и произвести отбой.

       – Вольно! Разойдись! – повторил командир роты.

       Строй рассыпался. Не обошлось и без курьёзов. Кто-то впопыхах в темноте натянул на ноги два правых сапога, заставив заодно с собой мучиться и товарища в двух левых, кто-то гимнастёрку чужую напялил, едва в неё втиснувшись. Теперь все беззлобно подтрунивали над неудачниками.

       Лагерь уснул почти так же быстро, как и пробудился.

        И опять лишь дневальный прохаживался между палатками. В полной тишине прошли час, другой, третий… Лагерь спокойно спал, когда миновало четыре часа, когда пробило пять и с соседнего аэродрома стали подниматься в небо самолёты. Он спал бы до семи часов, но к половине шестого добрался и до него прокатившийся в ту ночь по всей стране сигнал уже не учебной, а боевой тревоги.

      Второй за ночь подъём, да ещё в канун выходного дня вызвал у всех недоумение.

      – Сейчас, братцы, закатят нам марш бросок километров на десять, – предположил кто-то: – Только к завтраку в лагерь и вернёмся.

         Михаил быстро получил оружие, снаряжение и стал в строй.

       – Этак за минуту натренируемся подниматься по тревогу, – шепнул ему Гусев и вдруг, прислушавшись, добавил: – Странно. Смотри, как гудят…

        – Кто гудит? – сразу не понял Гулякин.

        – Да на аэродроме. Полёты ночные что ли? Обычно в выходной день не бывает полётов, а тут… Странно, – вполголоса рассуждал Виктор.

        Только теперь Михаил обратил внимание на гул авиационных двигателей. За дни, проведённые в лагере, он настолько привык к этому гулу, что почти перестал замечать его, во всяком случае, внимания не обращал.

        Подразделения быстро выстроились на дороге. Было уже совсем светло. Проснулись и защебетали птицы.

         Строй молча ждал. Этот подъём тревоги никак не походил на дополнительную тренировку. В самодурстве командование лагеря упрекнуть было нельзя, да ведь и не к месту оно было бы после столь успешного подъёма по тревоге в начале ночи.

       Появился начальник лагерного сбора военврач 1 ранга Борисов. Выслушав доклад дежурного, и поздоровавшись с личным составом, он отошёл к собравшимся неподалёку от строя командирам и преподавателям. 

       – Совещаются, – шепнул Гусев Гулякину. – Видно всё же учения. Возможно, совместно с лётчиками.

      Дело в том, что военный факультет 2-го Московского медицинского института был создан с целью подготовки медицинских кадров для авиационных частей и соединений. Потому и лагерь находился поблизости от аэродрома, потому и занятия нередко проводились на базе авиационного соединения. Обучали слушателей и действиям в составе сухопутных войск, но основным их предназначением оставалась авиация.

        Гул со стороны аэродрома нарастал, приближался, и вскоре над лагерем, почти над самой кромкой леса прошли эскадрильи бомбардировщиков. А на аэродроме гул не смолкал.

       И вот на середину строя вышел комиссар лагерного сбора дивизионный комиссар Исаков.

       – На сей раз, товарищи, это боевая тревога, – сказал он. – Нас с начальником лагерного сбора срочно вызывают к начальнику Ржевского гарнизона. Можно пока разойтись, но из лагеря не отлучаться. Ждать указаний. Отбоя этой тревоге не будет.

       Стой не рассыпался, как в прошлый раз, а сгрудился, загудел. Все, волнуясь, обсуждали только что услышанное.

       Перед самым завтраком вернулись начальник лагерного сбора и комиссар. Слушателей снова построили. Исаков заговорил глухо и жёстко:

       – Товарищи, сегодня на рассвете войска фашистской Германии атаковали наши западные границы… Это война, товарищи. Война тяжёлая с сильным противником. На нас напал жестокий и коварный враг. – Комиссар оглядел посуровевший строй и продолжил уверенно и твёрдо. – Красная Армия разобьёт врага, вышвырнет его за пределы советской земли, загонит в его собственное логово. Мы должны быть готовы к испытаниям.

        После завтрака, который прошёл в полной тишине, на плацу состоялся митинг. Подогнали старенькую институтскую полуторку. Её кузов стал трибуной, на которую поочерёдно по приставной лесенке поднимались командиры, преподаватели, слушатели.

       Боцманов, Борисов, Исаков говорили о сложных задачах, которые в скором времени должны встать перед курсом, об огромной ответственности каждого за судьбу Родины.

      По-юношески резко, даже с некоторым излишним задором выступали будущие военные врачи.

      – Дождутся фашисты. Не на тех напали, – почти кричал коренастый крепыш. – Красная Армия разобьёт фашистскую нечисть на её же территории. Мы все как один готовы немедленно встать на защиту Родины, но вряд ли успеем, ведь война кончится раньше, чем мы окончим военный факультет. Я прошу отправить меня в действующую армию на любую, пусть даже доврачебную должность. Доучусь после победы.

        Памятны были рассказы о боях в Испании. Гулякину вспомнилось и то, что говорило о предстоящей войне дивизионный комиссар Исаков.

        «Жестокий, сильный и коварный враг, – думал Гулякин. – Окончилось мирное время. На порог родного дома пришли горе, смерть, разрушения…»

       Но в тот день никто из слушателей даже предположить не мог, насколько суровы испытания, что выпали на долю страны, на долю каждого из них. Все, конечно, надеялись на скорую победу Красной Армии.

       Ближе к полудню с аэродрома поднялись последние звенья самолётов, и сразу стало непривычно тихо.

       А вскоре из Москвы пришло распоряжение немедленно вернуть курс на зимние квартиры.

       Командование приняло решение выехать в Москву ближайшим поездом.

       Свёртывание лагеря, занятие прежде радостное, сулящее скорый отпуск,

теперь проходило в суровой обстановке.

       Разобрали палатки, сложили и погрузили их в автомобили, и сразу опустел, осиротел лес на берегу Волги, в тех краях совсем неширокой, но необыкновенно красивой и живописной.

        Зияли квадратные глазницы палаточных гнёзд, в никуда вели теперь ровные лагерные дорожки и линейки. Но по-прежнему никто не позволял себе ступить на святыню лагерного сбора – переднюю линейку.

        Когда, наконец, был собран, упакован и погружен последний тюк с имуществом, слушателей снова построили в линию взводных колонн.

        Прозвучала команда:

       – В колонну по три, шагом марш!

       Сурово двинулся строй. У всех на душе было тревожно и грустно. Позади колонны заклубилось облако пыли, словно отделяя серой завесой счастливое прошлое от неизвестного будущего.

        Но вот начальник курса, который шёл впереди, обернулся, огляделся слушателей и громко скомандовал:

        – Запевай!

       Строевая песня! Она чудеса творит. Она поднимает выше головы, она наполняет уверенностью, гордостью за свою принадлежность к высшему на земле братству – братству воинскому. Разумеется, если это братство является братством защитников Родины, защитников жизни на земле, справедливости, правды…

        Взвилась над строем песня, пронеслась над дорогой, забираясь всё выше и выше и отзываясь эхом в дальних уголках лесного урочища. Идти стало веселее, прочь уходили тревожные мысли.

       Миновали городок лётчиков. Он опустел. Семьи тех, кто уже, вероятно, вступил в бой, не прогуливались по улице, несмотря на выходной день. Все с тревогой ждали известий от своих отцов, братьев, мужей.

       – Вот и сходили за подарками, – проговорил Гусев, кивнув на военторг, возле которого, не в пример минувшим выходным, не было ни души.

      – Зачем они теперь? – отозвался Гулякин. – Отпуск, думаю, будет теперь только после победы.

      Колонна направлялась в сторону Ржева. Гулякин знал, что до города предстоит прошагать около десяти километров, затем проехать поездом до Москвы около двухсот километров. Не знал он, да и не мог знать одного: до победы предстоит преодолеть многие тысячи километров, длинных, трудных и горьких. Не мог он знать и того, что война станет для него одним нескончаемым, сплошным и очень тяжёлым днём за операционным столом.

 

     

 

 Глава четвёртая

 Всё личное – после победы.

 

         Сбивая шаг, – по мосту в ногу идти не полагалось, – миновали Волгу. Сразу бросилось в глаза то, что совсем пусто для столь жаркого дня на городском пляже. Иных заметных изменений в городе пока не было. Разве что многолюднее на вокзале. Отпускники, командированные, военные и все, кого по разным причинам судьба занесла в этот город, спешили к местам работы, службы, по домам…

       Пассажирский поезд пришёл точно по расписанию. Война ещё не вмешалась в графики движения здесь, в глубоком тылу. Слушатели быстро заняли места в вагонах, и замелькали за окнами пристанционные постройки, городские окраины. Проплыла за окном деревенька, по улице которой возвращалось с лугов стадо. Коровы и овцы разбегались по дворам, зазываемые и подгоняемые хозяевами.

       Глядя на этот до доли знакомый пейзаж, Миша Гулякин вспоминал родную деревушку Акинтьево, свой дом, братьев, сестру.

       «Как они там? Ведь и к ним уже ворвалось, всё перевернув и порушив, это страшное слово – война!»

        В разных концах полутёмного вагона говорили об одном и том же. Всех волновало, что ждёт в Москве. Кто-то предположил, что могут отправить на фронт, в действующую армию. Позади четвёртый курс, а пятикурсники – это почти готовые врачи. Говорившему возражали другие слушатели – программа ещё не пройдена, а фронту недоучки не нужны.

        – А всё-таки, мне кажется, выпустят нас раньше, – с жаром убеждал Саша Якушев. – Ну, подучат немного, конечно, не без этого. Не по мирным же планам и программам учить теперь будут.

       – А что, – поддержал его Олег Добржанский, – устроят экзамены, вручат дипломы и – вперёд…

       – Экзамены? Главный экзамен у всех нас теперь один – фронт, – задумчиво глядя в окно, сказал Михаил Гулякин. – Нужно быть готовым к этому экзамену.

       – Да, там учителей не будет, – согласился Якушев. – С первого дня всё самим делать придётся. Это вам не клиника. На фронте опекать некому. А вот готовы ли мы?

        Готовы ли? Этот вопрос волновал каждого. Немногие слушатели имели на своём счету хирургически операции, даже самые простейшие.

   

        Поезд отстукивал километры. Небо на западе окрасилось в багровый цвет, солнце садилось в грозовые тучи.

        – Духота, – сказал Якушев. – Быть грозе.

        – Это точно, – отозвался Добржанский и тут же поинтересовался: – Интересно, почему это свет не включают?

        Виктор Гусев приподнялся, шагнул в вагонный коридорчик. Через несколько минут вернулся и растерянно произнёс:

       – Говорят, светомаскировка… Представляете?!

       Впрочем, слушатели, привыкшие в лагере к условностям тактической обстановки, поначалу восприняли это сообщение не слишком серьёзно.

       – Маскировка, так маскировка, – сказал Олег Добржанский. – Даже лучше. Полумрак больше располагает к разговорам, да и подремать не худо. Прошлую ночь так и не поспали толком.

       Поезд шёл быстро. Миновали станцию Старица. Кто-то из слушателей поведал из полумрака, что станция эта находится в двенадцати километрах от города, потому что во время прокладки железнодорожных путей какой-то землевладелец, кому принадлежали земли в районе Старицы, отказался пускать строителей. Так и заявил: «Не нужна мне железная дорога!»

       Черту города Калинина пересекли уже в полной темноте. Даже не сразу поняли, что за окошками город. Опять же кто-то из местных, услышав характерный для переезда помосту шум, посмотрел в окно и воскликнул:

        – Волга! Значит мы уже в Калинине.

        Поезд шёл быстро, скоро промелькнула поблескивающая в темноте гладь Московского моря, прошумели пролёты моста. Миновали Клин, Солнечногорск. По расчётам уже поры было быть окраинам Москвы. Но за окнами по-прежнему ни огонёчка не видно. Казалось, по сторонам тянулся дремучий лес.

       «Может, всё-таки запаздываем?» – подумал Миша Гулякин, но тут увидел внизу широкую светлую полосу.

       Это была Москва-река. Вагонные пары прогремели по знаменитому мосту, выгнувшему два стальных хребта по сторонам железнодорожного полотна.

       Вот и город. Но где же зарево от электрических огней, которые обычно заливают в этот ещё не поздний час столичные улицы, где свет московских окон?

        Поезд стал замедлять ход, за окном разбежались паутинки железнодорожных путей, и, наконец, потянулся длинный тёмный перрон.

        В вагоне снова заговорили о маскировке. Только теперь это звучало тревожнее: речь шла о Москве. Какие уж тут условности тактической обстановки? Все были удивлены, даже несколько растеряны. Москва затемнена, словно прифронтовой город.

       Многолюдный и шумный для столь позднего часа Ленинградский вокзал встретил тревожным полумраком. Лишь в залах ожидания, да в некоторых служебных помещениях, окна которых были плотно завешены тёмными шторами, горело дежурное освещение.

         Прозвучали команды, и слушатели вышли на привокзальную площадь. Там построились в походную колонну и зашагали по Москве, печатая шаг. Только вот без песни. И время позднее, да и настроение несколько упало.

        Утром слушателей курса собрали в актовом зале института. На трибуну вышел начальник факультета. Стало тихо, так тихо, как ещё никогда не было здесь, если собирался целый курс.

         – Второй день по всей границе от Балтийского до Чёрного моря идут жестокие бои, – сказал начальник факультета. – На некоторых направлениях врагу удалось вклиниться на нашу территорию. На нас напал сильный враг, на которого работает вся порабощённая им Европа. Принято решение выпустить слушателей вашего курса досрочно.

        В зале произошло заметное оживление, послышались возгласы: «Что я говорил! Скоро на фронт!» или «Скоро будем в Берлине!»

        Под строгим взглядом начальника факультета все замолчали.

        – Программа обучения практически не изменится, однако будет уплотнено расписание занятий, – продолжал военврач 1 ранга Борисов. – Экзамены предполагается провести в сентябре. Будет тяжело, очень тяжело, но прошу помнить – вашим сверстникам на фронте намного труднее.

       Все организационные мероприятия по подготовке к началу занятий, по изменению распорядка завершились в два дня, и скоро слушателям выдали бланки с новым расписанием.

        – Ты только взгляни, Миша! – воскликнул Виктор Гусев, бегло просмотрев расписание. – Завтра двенадцать часов, послезавтра – тоже, а в среду и четверг – по четырнадцать.

        Гулякин пожал плечами:

        – Что же делать, война…

        Вскоре был составлен график дежурств в клинике института, который тоже оказался необычайно плотным.

        Начались суровые учебные будни, потекли насыщенные до предела недели. Никто из слушателей не роптал. Все понимали, что нужно набираться терпения, выдержки, что отдохнуть удастся только после победы.

       Приступили к занятиям и студенты гражданских факультетов. Собирались они на учёбу медленно. Многие проходили врачебную практику в больницах приграничных областей, где уже бушевала война.

       Во время коротких перерывов между занятиями, по пути из одной аудитории в другую слушатели военфака забегали в деканаты гражданских факультетов, чтобы узнать, нет ли вестей от недавних однокашников, с которыми вместе начинали учёбу на младших курсах. Особенно беспокоились за своих девушек. Кое-кто даже приуныл, не получая от них вестей, и для того были основания. Известия с фронта не радовали. Они становились день ото дня всё более тревожными. Уже в середине июля стало известно о гибели студентов, встретивших войну в западных областях.

       Всех объединяло одно стремление – скорее окончить институт и попасть на фронт, чтобы оказывать помощь раненым. Каждый понимал, что медицинское обслуживания стоит в одном ряду с авиационным и артиллерийским, что медработники так же нужны армии, как бойцы и командиры. На это указывалось во многих приказах и установочных документах

       А дни, насыщенные сложными и напряжёнными занятиями, изнурительными дежурствами в клиниках, тянулись очень медленно.

       Однажды вечером, вернувшись в общежитие, Михаил нашёл на своей тумбочке конверт, подписанный ровным, аккуратным и очень знакомым почерком.

       «От Лиды!» – сразу понял он, и сердце радостно забилось.

       Чистые и нежные отношения с этой скромной, милой девушкой завязались у Михаила ещё на первом курсе. Многие пророчили даже скорую свадьбу. Но в минувший год наметился в этих отношениях холодок.

        И вдруг письмо…

        Михаил вскрыл конверт, стал читать, примостившись у подоконника.

        «Я очень переживаю за тебя, – писала Лида. – Что ждёт впереди? Ведь ты военный, а, значит, скоро будешь на фронте. Как же внезапно нахлынула беда! До сих пор не могу осознать, что всё светлое и радостное осталось позади, за чертой этого страшного слова – война. А впереди? Потери, разлуки. Как найти своё место в этом круговороте событий? Как не потеряться в нём?...»

       В письмо было много нежных и тёплых слов, в каждой строчке звучала тревога за его судьбу, и Михаил, глубоко взволнованный, долго сидел у окна, задумчиво глядя вдаль и вспоминая радостные свидания с Лидой, беззаботные прогулки по Москве, разговоры о будущем, о профессии, о жизни…

       Он взял чистый лист бумаги, ручку и подумал: «Что же написать?»

        Не мог пока ещё до конца разобраться в своих чувствах, да и не время теперь было делать это. Считал, что война перечеркнула всё личное. И она действительно подчинила мысли, желания, стремления одной великой цели, ради которой уже гибли его сверстники на поле боя.

       И он написал:

       «…Время требует от нас беззаветного выполнения долга перед Родиной, куда бы она ни поставила, какой бы участок не поручила. Всё личное должно решаться после победы…»

       Острота обстановки, чувство общей опасности – всё это располагало к особой откровенности между людьми.

         Однажды во время дежурства в клинике Миша Гулякин встретил свою однокурсницу Женю. Они учились вместе до его перевода на военный факультет. Миша никогда не назначал ей свиданий. Видел её прежде только коридорах института, да в лекционных аудиториях. Но ведь и с другими девушками он тоже сидел, порой, рядом на лекциях, говорил об учёбе. А вот к Жене чувствовал симпатию, и как казалось, она тоже симпатизировала ему. Они с удовольствием помогали друг другу, если была нужна какая-то помощь в учёбе, радовались успехам на сессиях. И только…

      И вот Миша снова увидел Женю после небольшого перерыва. Столкнулся с ней лицом к лицу, когда она выходила из операционной. Женя была чем-то огорчена, подавлена. На глазах – слёзы. Только что завершилась операция, во время которой хирург пытался спасти раненого. Раненых, особенно тяжёлых, всё чаще привозили в институтскую клинику.

        Этот был особенно тяжёлым, и все старания хирурга оказались напрасными.

        – Представляешь Миша, – немного придя в себя, начала Женя. – Он же ещё совсем, совсем мальчишка… Этот раненый. Я была ассистентом. Сердце кровью обливалось. Он совсем как мой братишка, который добровольцем ушёл на фронт. И этому пареньку всего восемнадцать. Ничего ещё в жизни не видел, а уже дрался с врагом, Родину защищал… И вот его уже нет. Ужасно, просто ужасно это осознавать, тяжело видеть всё это.

         – Успокойся, что ты, успокойся, – гладя её каштановые волосы, выбивающиеся из-под сползшей набок шапочки, говорил Гулякин. – Сейчас столько горя вокруг! А раненым не слёзы наши нужны, а руки. Ты же хирург. Ещё немного, и будешь оперировать самостоятельно. Может, я ещё к тебе на стол попаду, – попытался он пошутить, но это ещё больше расстроило Женю.

      Она подняла на него большие, полные слёз глаза и заговорила:

      – Зачем ты так? Разве шутят с этим? Я боюсь за тебя. Я не хочу расставаться с тобой, хочу быть всегда рядом. Я, я.., – она потупилась, – люблю тебя.

       Михаил опешил: «Что он мог сказать?» Ответить взаимным признанием он не решался. Не был уверен, что у него есть какие-то особые, а не чисто дружеские чувства. И в то же время боялся обидеть милую девушку неосторожным словом.

       Неожиданно подумал: а прав ли был, когда писал Лиде, что всё личное нужно отбросить до конца войны? Ведь в эти суровые дни всеобщего горя дороги даже самые малые проявления добрых чувств, даже мгновения радости.

       – Гулякин, на операцию, – послышался голос ассистента.

       – Ну, я пошёл, – сказал Михаил, всё так же нежно гладя Женины волосы. – Подожди в ординаторской. Сегодня много раненых.

       В те июльские дни Москва, ещё далёкая от переднего края, уже стала прифронтовым городом. В клиники и больницы доставляли тяжелораненых, которым требовалось длительное и серьёзное лечение, нужна была квалифицированная медицинская помощь. Военных госпиталей не хватало, и под них оборудовались не только клиники, больницы и другие медицинские учреждения. Постановлением Советского правительства предписывалось превратить в госпитали сотни домов отдыха и санаториев, предполагалось выделить для лечения раненых лучшие общественные здания, школы.

        Остро ощущалась нехватка персонала. Дежурства в клиниках и больницах возложили на студентов-медиков, на слушателей военных факультетов.

        Всего несколько месяцев назад казалось, что всё, о чём рассказывали преподаватели, ссылаясь на опыт боёв на Халхин-Голе и Хасане, может и не понадобится никогда. И вот теперь эти знания были востребованы.

         Прежде слушателям чаще всего лишь на схемах или анатомических атласах показывали, как иссекать края загрязнённых ран, какие ткани после хирургической обработки необходимо зашивать наглухо, а какие нет, как обезболивать оперируемое место с помощью раствора новокаина… Теперь слушатели видели всё это своими глазами, а иногда и проделывали всё сами.

        Вот и теперь Гулякина не случайно позвали в операционную. Персонала не хватало. Слушатели всё чаще были необходимы. На столе лежал молоденький красноармеец. Лицо его было в испарине, щеки бледные, впалые, пульс частил.

       – Дать наркоз! – распорядился хирург, и Михаил быстро наладил аппарат.

        Раненый заснул. Операция началась. Предстояло ампутировать ногу, посечённую осколками снаряды. Медлить с операцией было нельзя: слишком далеко забралась инфекция.

        Михаил точно выполнял указания хирурга, внимательно следил за его работой, стараясь запомнить каждое движение. Знал: всё это пригодится очень и очень скоро.

       Как он понимал сейчас Женю, опечаленную исходом операции, в которой она участвовала. И пусть жизнь оперируемого сейчас раненого была вне опасности, но он оставался без ноги. Каково это?! Молодой, полный сил человек – и без ноги… Чувство жалости к пареньку сжимало сердце, однако Михаил взял себя в руки, понимая, что не жалость нужна сейчас раненому, а помощь, квалифицированная срочная помощь.

       После операции Михаил вслед за хирургом вошёл в ординаторскую. Жени там уже не было. Её вызвали на перевязки.

        Михаил всё ещё оставался под впечатлением операции и с некоторой горячностью спросил у хирурга:

        – Ну, неужели ничего нельзя было сделать, неужели невозможно спасти ногу?

         – Поздно, слишком поздно привезли к нам раненого, – развёл руками хирург. – Нелегко сейчас на фронте. Прёт враг, ещё как прёт. Собрал силищу. Сводки слушаешь?

         – Причём здесь раненый и его нога?

        – Очень даже, очень… Попробуй ка организовать чёткую сортировку раненых, попробуй ка своевременно отправить в тыл тяжёлых, выделить из них таковых, которым можно ещё, к примеру вот ногу спасти. Медсанбаты постоянно меняют место расположения, транспорта для отправки раненых в госпиталя часто не хватает. Наслушался я рассказов. Есть у нас тут несколько медиков, уже прооперированных.

        – Да я понимаю, что сложно. Просто жалко паренька.

       – Думаешь, мне не жалко? Но рисковать жизнью солдата права не имел. Показания к ампутации были самые серьёзные.

        – И мастерство хирурга не всегда может помочь? – спросил Гулякин.

        – Мастерство необходимо. Очень важно оттачивать своё мастерство, но мы, увы, не всесильны. Тем не менее, от врачей очень многое зависит. Нужно научить санитаров правильно помощь на поле боя оказывать, самих бойцов обучить оказанию первой помощи. Всё это скажется на дальнейшем лечении.

Но главное, конечно, будут делать ваши руки – руки хирургов переднего края. В тыловом госпитале уже трудно что-то изменить. Вот как сегодня. А ведь можно было спасти ногу, но на более ранней стадии. Сразу после ранения, или в медсанбате. Не уверен, но, пожалуй, спасли бы.   

 

       С 21 на 22 июля Михаил Гулякин заступил на дежурство. Оно начиналось утром и продолжалось сутки. В обязанности дежурного входили участие в операциях, контроль за прооперированными ранеными и больными, различная лечебная работа.

         Весь день прошёл в неотложных делах. Операции, перевязки следовали одна за другой. Несколько раз, да и то мельком, Михаил видел Женю. Она тоже заступила на дежурство. Но поговорить с ней не удавалось. Только успела шепнуть на ходу:

       – Хорошо, что завтра после дежурства мы свободны. Ведь двадцать второго твой день рождения.

       – До него ли теперь!? – махнул рукой Михаил.

       – Послушай! – вдруг воскликнула она. – А это что? – она коснулась рукой петлички, видневшейся из-под халата, на которой появились два кубика. – Я в званиях не разбираюсь. Но вижу, что можно поздравить с повышением. Ты кто теперь?

       – Военный фельдшер. Есть такое у нас звание!

       – Ну что ж, товарищ военный фельдшер, разрешите послезавтра после сдачи дежурства прибыть к вам для поздравления с днём рождения. До него осталось, – она мельком взглянула на часы, – меньше четверти суток.

        Но Михаил прав. Действительно оказалось, что не до дня рождения. Около полуночи объявили воздушную тревогу.

        Всю ночь по небу шарили лучи прожекторов, и оно было словно изрезано на разнообразные геометрические фигуры. Стучали зенитки, грохотали разрывы снарядов, вспыхивали жёлто-красными облачками, надрывно и монотонно выли моторы вражеских бомбардировщиков.

        Отбой воздушной тревоге дали только под утро.

        Сменившись с дежурства, Михаил не ушёл из клиники, а, немного отдохнув в ординаторской, снова включился в работу. В тот день в клинику доставляли москвичей, пострадавших при бомбёжке.

        Вечером, возвращаясь в общежитие, Михаил заметил, как сильно изменилась столица. На окнах появились бумажные перекрестья, у стеклянных витрин магазинов – мешки с песком. Во дворах притаились зенитки и прожекторные установки.

       – Ну как дежурство? – спросил приятель Виктор, когда Михаил вошёл комнату. – Да-а. С днём рождения тебя. Чуть не забыл в этой суете.

       – Спасибо! Только день-то сегодня, пожалуй, самый печальный. Представляешь как обидно – именно в мой день рождения первый налёт на Москву…

       – Читай газету! – сказал Виктор, протягивая свежий номер. – Ничего у них не вышло. Наши сбили двадцать два ихних самолёта. Это только по предварительным подсчётам. Ну а если ещё сунутся, ещё получат.

      Но фашисты сунулись и не раз. Их не останавливали потери. Враг хотел деморализовать москвичей, сломить волю к сопротивлению, но просчитался. Части зенитной артиллерии и истребительной авиации надёжно защищали небо столицы. К Москве прорывались единицы вражеских бомбардировщиков, да и те редко возвращались на свои аэродромы.

      В напряжённой учёбе, прерываемой изнурительными дежурствами, прошло лето. Началась осень, и, наконец, 25 сентября после завершения выпускных экзаменов слушателей собрали в Центральном Доме Красной Армии имени М.В. Фрунзе.

      В торжественной обстановке был зачитан приказ о присвоении выпускникам военного факультета звания «Военврач 3 ранга». Затем вручили дипломы.

       Банкета, которым сопровождался год назад первый выпуск военфака, конечно, не было. После торжественной части молодые военврачи посидели в буфете, скромно отметили выпуск, а уже 28 сентября их вызвали на распределение.

        Гулякин, как круглый отличник, имел право выбора места службы. Но что было выбирать? Если год назад выпускникам был смысл проситься в крупный госпиталь на клиническую работу, то теперь всё переменилось. Все стремились на фронт. А на какой? Разве это имело значение?

        И вот Михаил в кабинете начальника курса. За столом комиссия, занимающаяся распределением.

       – Товарищ военврач первого ранга, – вытянувшись перед председателем комиссии, начал Михаил, – военврач третьего ранга Гулякин прибыл для получения назначения.

        Военврач 1 ранга Акодус спросил:

        – Где желаете служить, Михаил Филиппович? Мы предоставляем вам право выбора.

        – Там, где сочтёт необходимым командование! – твёрдо ответил Гулякин.

        – И всё-таки? Есть хоть какие-то пожелания? – спросил Акодус.

        – Если можно, направьте меня вместе с Гусевым. Мы с ним давние друзья. Он ведь на фронт попросился?

        – Гусев… Гусев.., – повторил Акодус, просматривая списки. – Вот он, Гусев. Поедет служить в войска Приволжского военного округа.

        – Но он же на фронт рвался?! – с удивлением воскликнул Гулякин, вопросительно глядя на Акодуса.

        Тот лишь горько усмехнулся, встал, опершись на подлокотники кресла, обошёл вокруг стола и, положив руку на плечо Михаила, тихо сказал:

        – Эх, молодость, молодость. Подавай вам фронт, и всё тут. Боитесь не успеть, думаете, что войны на вас не хватит. Увы, на всех, к сожалению, хватит этой войны, каждому достанется с лихвой. Вы уж мне поверьте. И Гусев не на курорт едет. Так я говорю? – обратился он к членам комиссии.

        – В Приволжском военном округе, Миша, – пояснил Боцманов, – резервы формируются, причём, части и соединения, близкие к вашей специальности врачей Военно-Воздушных Сил. Там сейчас доукомплектовывается воздушно-десантный корпус. Служба у десантников нелёгкая, поэтому посылаем туда только добровольцев.

       – Прошу направить меня в Приволжский военный округ, в воздушно-десантные части, – попросил Михаил и тут же добавил: – Я ведь занимался в аэроклубе и прыгал с парашютом.

       – Хорошо – кивнул Акодус, садясь в кресло и подвигая бумаги. – Вас, Михаил Филиппович, мы назначим старшим группы. Завтра получите предписание. Прибыть нужно будет в Ульяновск. Оттуда направят по назначению.

      В коридоре Гулякина ждал Гусев.

      – Ну что?

      – Едем вместе, – ответил Михаил.

       Продолжение следует.