исторический роман

Исторический роман

                                                Книга первая

                                              Глава первая

    Истекал предпоследний день января 1807 года. Уже многие сутки, с каждым днём свирепея, свистела пурга, наметая сугробы, делая непроходимыми дороги и почти невозможными боевые действия. Значительная часть французской армии уже стала на зимние квартиры, однако данные, которые поступали с аванпостов, становились всё тревожнее. Наполеон в эти дни оставался невозмутимым и спокойным лишь внешне. Перемирие, которое он пытался через маршала Нея предложить прусскому королю, тот отклонил, вручив свою судьбу и судьбу Пруссии Русской армии. Обстановка накалялась с каждым днём.

      – Неужели Русские решились наступать? – снова и снова задавал он вопрос своим адъютантам, столпившимся в зале возле стола с расстеленной картой.

      Адъютанты предпочитали молчать, не ведая, какого ответа ждёт император.

      – Неужели вся их армия пришла в движение? – вслух размышлял Наполеон, читая и перечитывая последние разведданные, полученные с аванпостов. – Нет, не может быть. Этот жалкий бездарь Беннигсен не посмеет.

      Ему не хотелось верить, что в лютую стужу и непогоду, через скованные морозами реки и сквозь узкие дефиле движутся сейчас по полям Восточной Пруссии и Польши, направляясь к Висле, все Русские корпуса. Ещё теплилась надежда, что выступила лишь небольшая часть войск. Тех войск, что столь опрометчиво вверены Императором Александром Первым генерал-лейтенанту Беннигсену, самому бездарному и продажному из всех полководцев, состоящих на Русской службе.

       Была надежда, что совершает какие-то непонятные манёвры лишь небольшая группировка, назначенная для защиты Кёнигсберга.

       Более точные данные получить было очень нелегко, ибо главные силы Русской армии надежно прикрывали казачьи разъезды. Наполеон знал, что начальник главного штаба французской армии маршал Бертье прикладывает все силы, чтобы иметь более ясное представление о действиях противника. Наполеон нервничал, ожидая прибытия Бертье, который должен был сделать доклад об обстановке.

       Бертье прибыл в назначенный час, когда за Вислой уже догорел закат, и за расписанным морозным узором окном сгустились сумерки. Наполеон шагнул навстречу и кивнул, отвечая на приветствие.

       – Ваше величество! – начал маршал. – Сомнений более нет. Беннигсен выступил всеми силами против Бернадота.

       Наполеон подошёл к столу, на котором была расстелена большая карта Польши и Восточной Пруссии, склонился над нею, бессмысленно глядя на тактические знаки, начертанные разноцветными карандашами. Он лишь приблизительно знал, которые знаки и что обозначают, поскольку маршал Бертье за годы совместной службы кое-чему успел научить его, не имевшего военного образования. Но всё же без помощи маршала точно прочитать язык карты и оценить сказанное этим языком Наполеон не решался, а потому лишь делал вид перед адъютантами, что глубокомысленно размышляет, принимая очередное гениальное решение. В то время ещё мало кто знал, что истинным творцом всех побед французской армии был именно маршал Бертье, происходивший из знаменитой во Франции военной династии и имевший высочайшую военную подготовку.

       – Данные точны? – глубокомысленно поинтересовался Наполеон.

       – Да, ваше величество. Арьергард Бернадота уже имел стычки с авангардом Русских, возглавляемым князем Багратионом.

       – Опять Багратион. Его же не было при армии, – с досадой сказал Наполеон и прибавил: – Он появляется всякий раз, когда мы близки к успеху. Надеюсь, теперь он нам не помешает? – спросил Наполеон, заметив, что на лице Бертье не видно следов тревоги.

       – Есть план, – вместо ответа сказал Бертье.

       – Где сейчас авангард Багратиона? – поспешно задал вопрос Наполеон.

       Бертье показал. Он хотел продолжить, но Наполеон говорить не дал.

        – Да, да, да… Я вижу решение… Прошу всех удалиться. Мы посовещаемся с маршалом.

        Даже свита не должна была знать, кто истинный автор нового замысла, который, как уже предчувствовал Наполеон, должен был привести к победе.

       Именно маршал Бертье – этот военный самой высокой пробы, этот поистине талантливый французский военачальник, прикреплённый к Наполеону в самом начале головокружительной карьеры кровавого корсиканского чудовища, стал почти незаметной и невидимой рабочей лошадкой, щедро и надежно маскируя своим военным талантом бездарность «французского Гитлера».

       Бертье напомнил императору, что полководцу всегда легче, если он имеет все, пусть даже самые неприятные для него данные о противнике, нежели не имеет никаких. Надежда на то, что удастся избежать боевых действий в тяжёлых условиях зимы, рухнула, однако, прояснился замысел противника, и маршал сумел противопоставить ему свой. Это было сделать тем более не сложно, что противостоял талантливому Бертье бездарный остзейский барон Беннигсен.

       Бертье быстро изложил план, который нельзя было не назвать весьма удачным. Наполеон что-то запомнил, что-то трудно запоминающееся записал и приказал пригласить генералов.

       – Судьба посылает мне новый Тулон! – начал он, как всегда уверенно и высокомерно, как всегда, когда рядом был нянька-Бертье. – Русские корпуса растянулись. Беннигсен не сможет собрать их в одном пункте. Я обойду левый фланг Русской армии, отрежу её от России, расчленю на мелкие отряды, прижму к Висле и уничтожу!

       Пока император говорил, Бертье оставался в некотором напряжении. Он следил за каждым словом, словно боясь, что «дитятя» что-то перепутает. Он привык быть нянькой, привязался к своему господину, и даже не задумывался над тем, что все лавры от побед достаются не ему. Впрочем, возможно он верил в то, что тайное всегда становится явным, и когда-то потомки всё равно рассудят, кто был в наполеоновских войнах гением, а кто бездарем, приведшим к краху государство и народ.

       Ещё слишком было далеко до того трагического для Наполеона часа, когда он, потерпев полное поражение при Ватерлоо, наконец-то признает, что проиграл потому, что рядом с ним не было маршала Бертье. Звезда Наполеона, усердно подталкиваемая маршалом Бертье к зениту славы, ещё не достигла своего зенита – впереди ожидали победы на ратных полях. А уж до того времени, когда честные учёные, прежде всего французские, а потом уже и остальные, правильно оценят роль Бертье, была дистанция более чем в столетие.

       Наполеон закончил доклад, и Бертье задал вопрос:

       – Разрешите готовить приказ маршалам?

       – Вы всё правильно поняли? – с пафосом спросил Наполеон, лицемерно предлагая маршалу подтвердить, что тот понял свой собственный замысел, который Наполеон, в свою очередь, вряд ли уяснил доподлинно.

       – Да, ваше величество, общий сбор корпусов у Аленштейна, – сказал Бертье. – В приказе подчеркну необходимость стремительных действий. Быстрота и скрытность обеспечат успех.

      – Он превзойдёт масштабы Аустерлицкого, – заявил Наполеон, умевший в нужный момент придать внешний лоск любому действу. – Русская армия найдёт себе могилу на полях Восточной Пруссии, – прибавил он. – Немедля разошлите секретные повеления корпусам. Русские захотели испытать меня зимой!? Что ж, они своё получат. Я завершу кампанию одним ударом и поставлю на колени Александра.

      Бертье напомнил:

      – Мы приказали Бернадоту любой ценой защищать Торн. Но, думаю, Русским будет теперь не до наступления на Торн. Разрешите поручить это направление Лефевру. Бернадоту же мы прикажем следовать на соединение  с Неем и Ожеро. Мы нанесём Русским сокрушительный удар во фланг всеми силами.

      – Действуйте! – приказал Наполеон.

      Он даже не вникал в то, что говорил Бертье, он верил своему маршалу, и эта вера превращалась в другую, ещё более приятную веру – веру в победу.

      Над Русской армией, прибывшей на поля Восточной Пруссии и Польши для спасения поверженной Наполеоном Пруссии, нависла смертельная опасность. В условиях зимней непогоды, распутицы, в условиях большого удаления от своей территории, отразить удар хорошо подготовленных и способных упредить в сосредоточении на направлении главного удара корпусов противника, было практически невозможно.

Секретный агент

 

        Полковник Ивлев появился в Елизаветградском гусарском полку, когда полк, действуя на острие авангарда, возглавляемого князем Багратионом, вышел на подступы к местечку Лёбау.

        Поручик Теремрин, возможно, и не обратил бы на него внимания, поскольку был постоянно впереди, но полковник сам обратил внимание на поручика. Вечером он прискакал к нему, когда сотня Теремрина располагалась на отдых после жаркого боевого дня.

        Это был высокий, статный офицер лет сорока, причём, явно не гусарской закваски. Во всех движениях, в манере говорить чувствовались высокая внутренняя культура, такт, но в тоже время обращали на себя внимание жёсткость и твёрдость во всём, что касалось дела.

       В течение дня он дважды успел побывать в сотне Теремрина, очень кратко опрашивал пленных, а иногда и жителей только что занятых населённых пунктов. Он словно искал кого-то или что-то. Но, судя по всему, не нашёл того, чего искал. И вот вечером он попросил Теремрина уделить ему время для серьёзного разговора. Памятуя о распоряжении полковника Юрковского оказывать этому офицеру всяческое содействие, Теремрин с готовностью согласился.

        Отъехали в сторонку, остановились на опушке небольшой рощицы. Ординарцы полковника удалились на почтительное расстояние, чтобы не мешать беседе.

       – Полковник Ивлев, – представился офицер и уточнил: – Ивлев Василий Степанович. Можете называть меня по имени и отчеству.

        – Поручик Теремрин…

       – Да, да, знаю, – сказал Ивлев. – Знаю, Николай Дмитриевич, знаю о вас всё и даже больше того, что вы сами о себе знаете.

        Теремрин, поражённый загадочной фразой, с любопытством посмотрел на полковника.

      – Вы удивлены? Не удивляйтесь. Я служу по квартирмейстерской части, но... служу у генерала Барклая-де-Толли. Он постепенно, исподволь, под покровительством графа Аракчеева, занимается возрождением разведывательных органов, разгромленных в первые дни царствования Императора Александра.

       Теремрин промолчал. Что он мог сказать? Его не могло не удивить то, что его персона стала предметом интереса. Он ждал пояснений, и Ивлев не стал долго испытывать его терпение:

       – Именно я сделал всё для того, что бы ваш отец смог как можно быстрее забрать вас из семьи немецких колонистов, в которой вас оставили после Альпийского похода Суворова, полагая уже безнадёжным. Я ведь негласно сопровождал вашего отца в той поездке. В мою задачу входило определить, насколько могло повредить делу ваше пребывание в доме так называемого немецкого колониста. То, что оставили вас именно в той семье, представьте, было сущей случайностью, а вот то, что семья эта оказалась на театре военных действий, случайностью не было.

       – Я вас не понимаю, – проговорил Теремрин. – Я ничего не могу понять. Ведь меня оставили по решению Великого князя Константина Павловича…

       – Представьте, Великий князь даже не предполагал, что под видом немецкого колониста скрывался хорошо законспирированный наш агент, внедрённый в те края ещё Светлейшим Князем Потёмкиным, который был великим мастером ведения разведки, – пояснил Ивлев. – Чтобы вам было понятнее дальнейшее, я вам поведаю предысторию, которая тайной ныне уже не является. Хотите послушать?

       – Да, конечно. Но прежде мне хотелось бы узнать, где сейчас семья колониста?

       – Вы хотите сказать, где его дочь Тюри?

       – Да, именно так! – с надеждой воскликнул Теремрин и весь обратился в слух.

       – И всё же начнём по порядку. Вперёд не будем забегать. Мне довелось побывать у Курта Зигфрида – таково было официальное имя агента – восемнадцать лет назад, во время осады Очакова. Я обеспечивал прикрытие одной удивительной по дерзости разведывательной операции князя Потёмкина. Для успешного штурма турецкой крепости Потёмкину были крайне необходимы планы подземных минных галерей, которыми опоясали Очаков французские инженеры. Он знал, что все эти планы хранятся в военном министерстве Франции, в Париже. Кроме того, Светлейший чувствовал, что во Франции назревают серьёзные события, что там пахнет революцией, и стремился выяснить планы французского министерства иностранных дел по отношению к России. Революции революциями, а политика западноевропейских стран неизменно оставалась враждебной по отношению к нам. И вот однажды в лагере под Очаковом, во время обеда, на котором присутствовали и австрийский военный агент в России принц де Линь, и, кажется, даже французский посланник граф Филипп де Сегюр, Светлейший во всеуслышание заявил:

       «Сказывают, в Париже шьют модные башмачки для прекрасных дам. Так вот, ехать вам, подполковник Боур, – обратился он к своему адъютанту, – в Париж за башмачками для Прасковьи Андреевны Потёмкиной».

         – Кто эта Прасковья Андреевна? Ведь Светлейший не был женат, – поинтересовался Теремрин, заинтересованный рассказом, но мало пока понимающий, какое всё это имеет отношение к тому, что волновало его в тот момент особенно остро – к дочери Русского агента, скрывавшегося под именем немецкого колониста.

         – Жена внучатого племянника Светлейшего генерал-поручика Павла Сергеевича Потёмкина, командовавшего в то время Кавказским корпусом. Ну, а почему она оказалась в лагере под Очаковом, не наше с вами дело. Боур выехал. План был гениален. Боур должен был развеселить французскую публику столь причудливым заданием Светлейшего князя, о коем и так в Европе рассказывали небылицы. Кстати Григорий Александрович знал о них, но был равнодушен. Он рассчитывал, что башмачки достаточно благовидный предлог поездки его адъютанта в Париж, благовидный именно благодаря сплетням и небылицам. Главной же задачей Боура были планы подземных минных галерей и документы министерства иностранных дел, которые он должен был достать через агентуру Потёмкина в Париже и немедленно доставить в лагерь под Очаков.

    – Но при чём же здесь Курт Зигфрид? Он жил в Париже? – спросил Теремрин.

    – Нет, – возразил Ивлев. – В Париже всё было организовано другими людьми. Там даже водевиль сочинили о том, как предводитель армии, готовящейся к штурму, думает не о штурме, а об ублажении прекрасных дам. Боур всё выполнил и тайно выехал из Парижа именно в тот день, когда состоялась премьера водевиля, где его ждали как почётного гостя и зрителя. Но Светлейшего никогда нельзя было упрекнуть в том, что он недооценивал противника. И на сей раз он не исключал того, что в Париже могут хватиться пропажи, и организуют погоню, чтобы вернуть документы. А потому организовал операцию прикрытия. По его тайному распоряжению и уже совсем не открыто, а тайно, под видом путешественника, я выехал в Западную Европу с задачей встретить Боура в условленном месте и далее везти добытые им документы особым маршрутом. Остановился я как раз в доме Курта Зигфрида и жил там некоторое время, осматривая окрестности, бывая в знатных домах и демонстрируя полное презрение к политике и ко всему, что касается военных событий в России. В Европе было спокойно, Европа доживала последние мирные годы.

     – Вы жили в доме, в котором двенадцать лет спустя…

    – Да, да в том доме, где вы победили смерть благодаря несравненной вашей возлюбленной, Тюри, – подтвердил Ивлев. – А тогда, когда я жил там, ей было лет семь–восемь. Но я помню это милую и очень добрую душою крошку. В назначенный час я тайно получил от Боура документы, надёжно спрятал их, выждал ещё некоторое время, чтобы убедиться, что слежка отсутствует, а потом уже спокойно повёз их в Россию, где снова передал Боуру. Впрочем, предосторожности оказались излишними. Французы хватились пропажи, когда Боур уже вручил документы Светлейшему, ну и, разумеется, башмачки. Не имея возможности вернуть документы, французы умолчали об их пропаже, но раструбили об очередной причуде Светлейшего князя.

       – Но что же Тюри?

       – Вот теперь мы подошли к самому важному моменту этой истории, – сказал Ивлев. – Дело в том, что у Курта Зигфрида есть доброе Русское имя, которое пока ещё не настало время назвать.

        – Так значит Тюри Русская! – радостно воскликнул Теремрин.

        – Наполовину. Но она об этом не знает, как не знала и её мать о том, кем на самом деле был Курт Зигфрид.

        – Но где же они теперь и что с ними?

        – Именно это я и должен установить. Дело в том, что, как я уже говорил, вас совершенно случайно оставили в его доме. Когда об этом узнали в Петербурге те люди, которые отвечали за связь с Куртом Зигфридом, они серьёзно забеспокоились, ведь то, что вы остались у него, привлекало к нему лишнее внимание. Но, казалось бы, всё обошлось. Я был сторонником того, чтобы за вами ехал ваш отец, поскольку он боевой генерал, никак не связанный с Тайной экспедицией Сената. Французская разведка не могла его заподозрить ни в чём. Но после Аустерлица обстановка поменялась. Нам необходимо было получать сведения о том, что происходит непосредственно в Пруссии: готова ли она к отражению нашествия Наполеона, не переметнётся ли прусский король на его сторону. Курт переехал вместе со всей своей семьёй в Восточную Пруссию.

       – Не может быть? Они теперь где-то здесь?

        – Должны быть здесь… И он, и его супруга, и дочь с пятилетним сыном, – подтвердил Ивлев.

         – С сыном? – переспросил Теремрин. – С пятилетним сыном? Она что же, замужем?

       – Нет, и никогда не была. Ребёнок родился после вашего отъезда, Теремрин. Родился через положенный для такого события срок.          

       – Не может быть, – проговорил Теремрин.

       – Не может? – переспросил Ивлев, пытливо посмотрев на него.

       – Может, – признался Теремрин и, наверное, легко было бы рассмотреть румянец на щеках, если бы уже не сгустились сумерки. – Но где же они, где? Где Тюри? Где? – он не решился сказать «сын» и проговорил, – Где же мальчик? – и только после паузы прибавил: – Где мой сын?

         Ивлев молчал.

         – С ними что-то случилось? – испуганно спросил Теремрин.

         – Если бы я мог знать, – вздохнув, молвил Ивлев. – Связь прервалась. У нас была весьма сложная система связи. Впрочем, это к делу не относится, да и не подлежит разглашению. Последняя весточка пришла отсюда, из этих мест, из Лёбау.

       – Из Лёбау?

       – Возможно, они сейчас в Торне. Во всяком случае, мне придётся тайно выехать туда.

       – Я могу включиться в поиск?

       Ивлев некоторое время не отвечал. Затем, молвил:

        – Курт Зигфрид сообщил, что сумел получить очень важные документы. Ну, как вы можете включиться в поиск?

        – Узнать, где находятся, и отбить…

        – Как же узнать? И у кого отбить? Есть надежда, что Курт Зигфрид не раскрыт. Я подумал о другом. Вот если французской контрразведке удалось раскрыть его, они могут выйти на вас. Во всяком случае, не исключено, что попробуют какую-то комбинацию. Как знать, может быть, их в своё время заинтересовало то, что Русский офицер, сын известного боевого генерала, был оставлен в семье именно этого немца.

        – Завербовать что ли попытаются? Это бесполезно, – сказал Теремрин.

        – Подобное было бы слишком примитивно. Но как-то вашу связь с Тюри, ваше желание найти её и увидеть, могут использовать. Ведь на Западе зачастую судят о нас по себе, на продажном Западе, порой, считают, что и у нас всё продаётся. Я не исключаю, что на вас могут выйти с какими-то предложениями, а потому решил раскрыть перед вами все тайны, – сказал Ивлев. – Может случиться, что, к примеру, Тюри узнает каким-то образом, что вы находитесь здесь, в армии, и предпримет попытку заявить о себе. Одним словом, будьте готовы к неожиданностям.

         После паузы, он проговорил:

         – И последний вопрос. Скажите, вы не изменили отношения к вашей возлюбленной? Вы не остыли к ней?

        – О, нет, что вы…

       – Хорошо, – сказал Ивлев. – Я буду при Юрковском. Честь имею, – и Ивлев поскакал прочь, сопровождаемый точно выросшими из земли своими то ли адъютантами, то ли ординарцами.

       Теремрин вернулся к своей сотне. Гусары разводили бивачные костры. Старались каждый за пятерых – сохранялась необходимость в дезинформации противника. Нужно было заставить корпус Бернадота продолжать движение к Торну, чтобы удалить его от главных сил французской армии на возможно большее расстояние.

     На душе было неспокойно. То, что он узнал от Ивлева, с одной стороны вселило надежду на встречу с Тюри, с другой, вызвало тревогу за неё и за того мальчугана, о существовании которого он узнал только что и который был его сыном.

 

 

ТАЙНА, ГОСУДАРЯ КАСАЮЩАЯСЯ

                                          

                                                                                        

    «…Моё зло двойное: Император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».

                                        Из тайнописи сибирского старца Феодора Козьмича.

                                                               (перевод Г.С. Гриневича)

 

    Французы появились внезапно. Их было много – числом своим они многократно превосходили небольшой отряд поручика Теремрина, возвращавшийся после выполнения важного задания в тылу врага…

     А ведь ещё минуту назад казалось, что задача, поставленная командиром Елизаветградского гусарского полка полковником Юрковским, выполнена, ведь до наших аванпостов, по расчётам поручика, оставалось всего ничего. Смеркалось. Мела пурга. Зябко поёживаясь, Теремрин вёл свой небольшой отряд к русским аванпостам после выполнения задания в тылу французов. Рядом с ним ехал верхом полковник Ивлев, который, собственно, и выполнил это задание, о сути коего Теремрина не известили, строго настрого приказав беречь полковника как зеницу ока. Отряд, состоящий из гусар и казаков, сопроводил полковника до предместий Торна, где тот с кем–то встречался. Теремрин не мог не заметить особой озабоченности на лице своего подопечного, после того, как тот вернулся с таинственной встречи.

         На обратном пути, когда впереди уже замаячила рощица – хороший ориентир, заранее выбранный Теремриным, поскольку с противоположной её опушки уже можно было увидеть наши аванпосты, грянули выстрелы…

       Короткий бой, неравный бой завязался на заснеженном поле. Теремрин ринулся вперёд, прикрывая полковника, но тот не пожелал оставаться в стороне и поскакал следом. Казаки, несколько отставшие и в первые минуты незамеченные французами, воспользовавшись этим, совершили дерзкий манёвр и ударили с фланга, что и решило исход боя, который мог, в противном случае, плохо кончиться для небольшого Русского отряда.

        Когда атаку отбили, и уцелевшие французы предпочли ускакать прочь, заметив характерные движения на наших аванпостах, где полковник Юрковский предусмотрительно разместил резерв, на случай, если придётся помогать отряду, Теремрин огляделся и не нашёл поблизости полковника. Тот лежал в нескольких шагах от опушки, уткнувшись лицом в снег.

          – Что с ним? – спрыгнув с лошади и подбежав к склонившемуся над полковником вестовому, спросил Теремрин.

          – Живой, кажись.

          Полковник открыл глаза и тихо проговорил:

          – Теремрин?! Вы здесь? Вот и хорошо, – и, обращаясь к вестовому, прибавил: – Петрович, оставь нас одних.

          Вестовой взмолился, назвав полковника по имени и отчеству:

          – Василь Степаныч, дай хоть в лес перенесём. Ветер здесь, да и французы могут нагрянуть.

          – Только быстро.

          Когда на опушке Теремрин хотел перевязать его, полковник возразил:

          – Не нужно, не имеет смысла – рана смертельная. Я зажал её рукой. У нас мало времени. Слушайте меня.

          – Нужно перевязать…

          – Слушайте, поручик, – уже резко и сурово молвил полковник.

          – Слушаю, – поспешно сказал Теремрин.

          – Слушайте и запоминайте. Вы, возможно, догадались, что выезжал я на весьма важную встречу?

          – Догадался.

          – То, что я вынужден вам открыть, чтобы через вас передать только одному человеку во всей армии, не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах, ибо дело касается Государя.

          – Вы встречались с отцом Тюри?

          – Да, я встречался с тем человеком, о котором вам рассказал накануне. Он здесь, в Торне, и вы должны знать об этом, ибо документы, которые я должен был забрать у него, он, заметив слежку, не принёс на нашу встречу. Я ждал условного сигнала, и вот вчера получил его. Вы понимаете, что ни сообщить вам о том, с кем встречаюсь, ни взять вас с собою, я не мог. Но попросил полковника Юрковского, чтобы он поручил прикрытие нашего отхода к своим именно вам.                                                                                                  

 – Благодарю за доверие.

 – Я знаю, что вас интересует… Тюри, слава Богу, жива и здорова, здоров и ваш сын…

 Он обессилено уронил голову на подложенное седло, и вестовой встревожено напомнил:

 – Василь Степаныч, вам нельзя говорить.

 Ивлев отмахнулся:

 – Подожди, Петрович. Дело важное. Мне нужно знать, случайно ли это нападение, или ждали именно нас.

 – Они ждали именно нас, – уверенно сказал Теремрин. – Это была засада.

 – Значит, они знают больше, чем я предполагал, – с нотками огорчения в голосе проговорил Ивлев.

 Он прикрыл глаза и некоторое время лежал без движения. В стороне казаки изготавливали носилки для перевозки раненого верхом.

  – Этот отряд послали взять меня в плен, значит, нас выследили, – сказал Ивлев и сделал паузу, лежа всё также, с прикрытыми глазами. Унтер–офицер, видимо, его старый ординарец, снова взмолился:

  – Помолчать бы вам, Василь Степаныч. Вот сейчас носилки соорудим и в лазарет.

  – Подожди ты с лазаретом, Петрович, – снова отмахнулся Ивлев. – Я ж просил оставить нас одних с поручиком. Проследи, чтоб никто близко не подходил. Разговор у нас есть. Пока не договорю, с места не двинусь. Ты же знаешь.

   Унтер поправил седло под головой Ивлева, который лежал прямо в снегу на нескольких шинелях, постланных одна на другую.

   – Плохи дела, поручик, очень плохи. Не сработало какое–то звено. Возможно, агент наш был уже под наблюдением. Нам дали встретиться, но сразу не стали брать, чтобы не насторожить его. Он сообщил мне информацию, которая стоит очень дорого. Очень дорого, – повторил Ивлев. – Документы спрятаны в надёжном месте, о котором, кроме него, знает только его дочь, ваша незабвенная Тюри. Жена ни о чём не подозревает, а дочь в курсе.

  – Может, всё–таки в лазарет. А расскажете по дороге? Или потом, сразу как осмотрят врачи, – молвил Теремрин, который не мог не заметить, как Ивлев буквально тает на глазах. 

  – Вы полагаете поручик, что я позвал вас для праздной беседы? Это не так. Мне придётся рассказать вам то, что в обычных условиях я бы вам рассказать не мог ни при каких обстоятельствах. Я должен пересказать вам суть того, что содержится в документах государственной важности, а вы должны, вы просто обязаны запомнить то, что услышите, запомнить с максимальной подробностью. И не просто запомнить, а осмыслить и оценить, чтобы потом всё дословно передать генералу Барклаю–де–Толли. Только ему и никому больше.

  Заинтригованный таким предисловием, Теремрин приготовился слушать, напомнив всё же ещё раз о ранении и о том, что, быть может, каждая минута дорога.

  – Я разведчик. По долгу службы я должен знать многое, в том числе и азы лекарства. По крайней мере, две из моих ран смертельны, – уверенно сказал Ивлев, и не было даже тени паники или отчаяния в его голосе: – Бог даёт мне какое–то время, чтобы я мог закончить земные дела, перед дорогой в вечность. Быть может, у меня час, а быть может, минуты. Не будем терять времени.                                  

  – Я слушаю, – молвил Теремрин.

 Прискакал резерв с аванпостов, но его командиру передали, чтобы не подходил близко и не мешал разговору. 

 – Первое. Главнокомандующий барон Беннигсен – предатель. Он даст сражение в ближайшие дни при Янково или, в крайнем случае, под Эйлау, в ходе которого сделает всё, чтобы Русская армия потерпела полное поражение, была отрезана от России и перестала существовать.

 – О том, что он предатель, говорят многие, – заметил Теремрин.

 – Говорят.., – с ударением проговорил Ивлев. – У нас говорить любят, подчас, такое, что ничего не имеет общего с правдой. Говорить–то говорят, да сами, порой, не всегда верят в то, что говорят. А то, что я сообщил вам, подкреплено документами, которые ждут своего часа. Но вся сложность в том, что этот час ещё не настал. В России сегодня нет человека, которому их можно было бы предъявить. Беннигсен под крылом самого Императора. И документы, дай им ход, приведут к гибели их предъявителя, но никак не к наказанию или даже хотя бы к отставке барона Беннигсена.

  – Неужели это так?

  – Увы… А потому перед вами сложная, на первый взгляд, практически не решаемая задача. Вам, поручику, предстоит сделать всё возможное для спасения Русской армии. Не удивляйтесь и не возражайте, – остановил он жестом Теремрина. – Сначала послушайте. У меня слишком мало времени. Во–первых, вы немедленно отправитесь к Барклаю. И начальник авангарда генерал Багратион, и ваш командир полка полковник Юрковский знают, что я прибыл от него. Барклаю расскажете то, что услышали от меня.

– Как же я смогу спасти армию? Я – поручик.

– Не всё решается на поле брани – многое решает разведка. Предупреждён – уже не побеждён, – он помолчал, собираясь с силами, и продолжил слабеющим голосом: – Ваш отец – генерал, причём, генерал заслуженный, суворовский генерал. И сейчас он в армии, действующей против турок. Скажите, знаком ли он коротко хотя бы с одним из командиров корпусов, которые сейчас находятся здесь? Знаком ли он настолько, чтобы тот генерал мог безоговорочно поверить его сыну, то есть вам, поручик?

   – Нет, ни с кем из командиров корпусов он не знаком настолько, и, тем более, ни один из них не знает его сына, то есть меня, – сказал Теремрин и, начиная понимать, к чему клонит Ивлев, прибавил: – К сожалению, это так, – но тут же вдруг оживился и сообщил: – Отец очень дружен с начальником артиллерии генералом Резвым Дмитрием Петровичем. Мало того, и меня Дмитрий Петрович знает с детства.

   – Вот как!? Это очень хорошо. Он поверит вам, если вы сообщите, что план кампании расписан как по нотам? Он поверит, если вы изложите этот план? – поинтересовался Ивлев.

   – Откуда же я узнаю план?

  – Слушайте и запоминайте. Беннигсен начал нелепейшее движение вперёд, якобы для занятия Торна. На самом деле, он должен растянуть Русские корпуса, чтобы французы разгромили их фланговым ударом. В случае, если придётся дать сражение, он обязан занять позиции, как можно более невыгодные и в самом нелепом боевом построении. Он укажет рубежи корпусам, причём с таким расчётом, что командиры просто не будут в состоянии создать на предложенной им местности мало-мальски выгодные условия для боя. Наполеон нанесёт сильный удар по левому флангу Русской армии, причём, корпус на её правом фланге практически будет выключен из сражения из-за невозможности манёвра. Задача французов: сломить сопротивление левофлангового корпуса, выйти в тыл Русской армии и перерезать дороги на Кёнигсберг и на Фридланд, через который проходит путь в Россию. Пути отхода – перерезаны, севернее только Балтийское побережье. Вот и всё.

  – Но почему французы уверены, что мы не выстоим?

  – Если левофланговый Русский корпус выстоит, французы будут усиливать на него давление, пока Беннигсен не перебросит значительные силы из центра, с задачей ослабить центр и сделать его неспособным выдержать рассекающий удар корпуса маршала Ожеро. Этот внезапный удар разрубит Русскую армию пополам, Ожеро выйдет на пути отхода уже через центр наших боевых порядков, и французы получат возможность уничтожить наши войска по частям. Надо чтобы наши генералы были готовы и к этому удару. Если он будет отбит, планы врага рухнут сами собой. Не сможет же, в самом деле, Беннигсен приказать сдаться. Самое большее, что он сумеет – отступить, чтобы создать хаос. Но и это может у него не получиться, ибо наши генералы достаточно опытны и выведут войска из-под удара противника с минимальными потерями. Победы не будет, но и поражения удастся избежать. Нам сейчас не до победы, ибо победы не одерживаются войсками, предводимыми изменниками. А теперь у меня вопрос, сможете ли вы пересказать генералу Резвому всё то, что услышали от меня?

   – В том числе и о том, что Беннигсен изменник?

   – Всё, что услышали, без изъятия.

   Теремрин задал несколько уточняющих вопросов и спросил:

    – Неужели действительно нет такого человека в России, которому можно было бы сказать то, что услышал от вас?

    – Таких людей много. Я имел в виду другое, – пояснил Ивлев. – Я имел в виду то, что нет в руководстве страной таких людей, которые могли бы изменить положение дел, получив эти сведения. Вы могли бы рассказать об измене Беннигсена, к примеру, Багратиону. Но он своей горячностью только наломает дров и может сам лишиться своих постов, а это уже будет плохо для армии. Вы можете рассказать всё без утайки Фёдору Васильевичу Ростопчину. Наконец, вы могли бы рассказать это Аракчееву, который имеет на Государя значительное влияние, но даже его влияния не хватит для того, чтобы заставить Императора нарушить приказ, который он получил от своих зарубежных хозяев.

    – Кто получил? Император? – с удивлением переспросил Теремрин. – Разве у Императора могут быть хозяева за рубежом?

    – Мы подошли с вами к ещё одной тайне, которая, как видите, стоила мне жизни. Да, да, не отрицайте. Она может стоить жизни и нашему агенту, отцу Тюри, и самой Тюри, и вам, если я сделаю вас её носителем. Я жду вашего решения? Я ведь могу вас и не посвящать в ту страшную тайну, которая уйдет со мной в могилу. Но она важна для России – эта тайна.

   – Вы сомневаетесь во мне?

   – Нет, после того, как вы бросились вперёд, чтобы закрыть меня от огня французов, я утвердился в своей уверенности в вас, в той уверенности, которая пришла уже после первой нашей встречи. Вы рисковали собой.

  – Потому что я не сомневался: то, ради чего вы ходили в тыл неприятеля, много важнее для России, чем жизнь поручика.

  – России важна и дорога жизнь каждого её верного и честного сына. Но вы правильно оценили важность тех сведений, которые мне удалось добыть. Как видите, важность их оценили и французы. Так вы слушаете?

  – Да, конечно, – твёрдо заявил Теремрин.

   – Тогда ничему не удивляйтесь. Я ручаюсь за достоверность сведений, ради получения которых разведчик, ни разу нас не подводивший, вынужден был идти на смертельный риск, – и тут Ивлев внезапно, не дав Теремрину опомниться, обрушил на него то, что прогремело подобно грому среди ясного неба: – Во главе России, как мне сообщил отец Тюри, стоит не Александр Павлович, который, как известно, был любимым внуком Екатерины Великой и воспитывался под её неусыпным оком для будущего государственного служения. Во главе России под его именем стоит другой сын Павла Петровича, внебрачный сын его от Софьи Чарторыжской, Симеон Афанасьевич Великий, как две капли воды похожий на Александра Павловича и завербованный англичанами, ещё во время обучения у них в качестве офицера военно–морского флота.

  – Не может быть, – прошептал Теремрин.

  – Не хочется верить, но это так. И подтверждением тому служат военные неудачи России, которые начались сразу же по вступлении на престол этого человека, кстати уже двенадцатого марта, когда ещё не остыло тело отца, заключившего мир с веками вредившей России Англией и отозвавшего казачий корпус, следовавший на соединение с французскими войсками в Астрабад с целью освобождения Индостана от английских колонистов. Вспомните Аустерлиц! Посмотрите на то, что делается сегодня, на ваших глазах. Однажды, уже после смерти Екатерины Великой и гибели Павла Петровича, канцлер Безбородко в беседе с молодыми дипломатами заметил, что при матушке Государыни ни одна пушка в Европе пальнуть не имела право без её ведома. А теперь вот, как бы пушки вражеские не открыли пальбу в России.

    – Но как же всё это возможно? Каким образом всё произошло? – спросил Теремрин.

   – Мне бы самому хотелось докопаться до истины. Но нашему агенту удалось установить немного, фактически, ему известен лишь конечный результат. Ну и кое-что в общих чертах. То, например, что после смерти первой супруги великий князь Павел Петрович завёл роман с Софьей Чарторыжской. Тогда и родился мальчик, которого назвали Симеоном Афанасьевичем, а фамилию дали Великий, чтобы хоть фамилией приблизить к титулу Великого Князя, коего он, как внебрачный ребёнок, не получил. Он окончил Морской кадетский корпус, воевал со шведами. Екатерина знала о нём, даже отметила однажды, когда Симеона прислали в Петербург с победной реляцией, удивительное, как две капли воды, его сходство с её любимым внуком Александром Павловичем. Но это сходство заметили и недруги. Наверное, не без их старательства Симеон был отправлен в Англию, где с ним хорошо поработали, рассчитывая со временем подменить им Александра Павловича и, по аналогии с тем, что происходило в России в начале семнадцатого века, организовать очередное смутное время. Помните чехарду со Лжедмитриями?

   – Но как же он мог попасть на престол?

  – Симеон Великий вернулся в Россию весьма странным образом. Возвращение предварило известие о его смерти в кругосветном путешествии от тропической лихорадки. Болезнь, скорее всего, не была предусмотрена и несколько спутала планы архитекторов нового смутного времени. Он вернулся в Россию через Дальний Восток, а вскоре новое сообщение о нём было опубликовано в петербургских газетах. Оно гласило, что тело офицера флота Симеона Великого найдено в водах Кронштадтского залива. Вот, собственно, всё, что мне известно. Но документы доказывают, что именно Симеон Великий, а не Александр Павлович давал заговорщиком право расправиться с Императором Павлом Петровичем, скорее всего запуганный возможностью разоблачения. Вероятно, он имел самое прямое отношение к ликвидации брата Александра, тело которого и приняли за тело Симеона Великого. Какой-то тайный архитектор уверенно вёл Россию к смутному времени, к дворцовым переворотам и к замене Самодержавия на разрушительное республиканское устройство. Документы, которые хранятся в тайнике, известном Тюри, свидетельствуют о том, что Император управляем из-за рубежа. О, сколько бед ещё принесёт России его правление!

– Откуда же узнал это наш агент?

– Он занимался снабжением французской армии продовольствием – хорошее дело, ибо вся дислокация войск на виду. И вот однажды к нему обратились какие–то люди, назвавшиеся англичанами, которые предложили за большие деньги документы, компрометирующие Русского Царя. Он сообщил о предложении, и тайная французская полиция провела операцию, во время которой так случилось, а вы понимаете, почему так случилось, что продавцы документов были убиты, а сами документы не достались французам, а безследно исчезли! Видимо, с тех пор наш агент и находится под наблюдением.

    Ивлев дышал всё тяжелее, говорил всё с более долгими паузами.

    – Как же не во время я получил эти смертельные раны! – сказал он шёпотом. – Я бы хотел жить, чтобы докопаться до истины, чтобы расследовать всё до конца.

    – Разве может привести это расследование к изменению положения дел? – спросил Теремрин.

   – Нет, конечно, нет. Точнее, сегодня нет. Обнародование подобных фактов приведёт к трагедии. Ведь архитекторы этой всей затеи наверняка рассматривали несколько вариантов развития событий. Разоблачение Симеона Великого может привести к победе тёмных сил, ратующих за ограничение власти Русского Самодержца и за превращение России в республику, а республика, по словам Екатерины Великой, легко может стать добычею любых завоевателей. Имейте в виду, что я потрясён известием так же, как и вы, и ещё не успел осмыслить то, что узнал. Вот сейчас, сию минуту, даже и не знаю, каков лучший выход из создавшегося положения.       

     Он помолчал и прибавил:

     – Мне уже трудно говорить. Чувствую, что время, отпущенное Всевышним для завершения этого моего последнего дела, подходит к концу. Прошу вас, Теремрин, сделайте всё, о чём я просил вас в начале разговора. И ещё, займитесь этой страшной тайной. А для того, чтобы заняться ею, идите на службу к генералу Барклаю. Моей рекомендации для этого будет более чем достаточно.

   – Я, гусар, я, боевой офицер. А какие задачи буду решать у генерала Барклая?

   – Офицер, который решает под началом Барклая особые задачи, может, порою, сделать больше чем не только сотня, которой вы командуете, а целый корпус войск? Вы безстрашны. Я знал об этом и раньше из вашей биографии, а теперь убедился в этом сам. Вы полагаете, что служба, о которой вам говорю, не требует мужества и отваги, не требует стойкости и преданности Отечеству? А в России люди этой профессии должны быть ещё более храбры, выдержанны, грамотны и уверены в правоте своего дела, ведь в России нередко наступают времена, когда быть иностранным шпионом гораздо безопаснее, нежели служить в ведомствах, соответствующих тому, которое ныне создаёт генерал Барклай. Сама судьба поставила вас на эту стезю. Вы стали обладателем таких знаний, которые не оставляют вам выбора. Подайте мне планшетку.

 Теремрин машинально выполнил просьбу.

 Ивлев достал лист бумаги и, с трудом выводя буквы по причине не только густеющих сумерек, но и нарастающей своей слабости, стал что–то писать.

  – Вот, – сказал он. – С этой бумагой вы должны явиться лично к генералу Барклаю.

  – Я смогу сделать это только после окончания войны.

  – Вы сделаете это немедля. И служа у Барклая, вы скорее сможете отыскать свою возлюбленную и своего сына. Обещайте мне, что вы сделаете то, о чём я прошу. Я могу потребовать с вас это обещание уже по той причине, что именно вас даровал мне Всевышней для завершения последнего дела в этом мире.

   – Я обещаю, – прошептал Теремрин.

   – Благодарю вас, поручик, благодарю, – проговорил Ивлев и попросил: – Позовите моего старого слугу Петровича.

   Унтер-офицер подбежал к Ивлеву, упал на колени и, не сдерживая слёз, проговорил:

   – Не уберег я вас, Василь Степаныч, не уберег… Горе мне горе. Что скажу я матушке вашей?

   – Поклонись ей и скажи, что сыновья её честно выполнили долг свой перед Отечеством. Чует моё сердце, что и брат мой старший Георгий, которого видели мы с тобой сегодня, и коего называл я Куртом, тоже вряд ли надолго переживёт меня. А ты говоришь, Николас, – вдруг назвал он Теремрина так, как называла его Тюри, – что лишь в лихой кавалерийской атаке потребно мужество.

       – Я так уже не говорю, – молвил Теремрин, поражённый тем, что услышал от Ивлева.

       – Вот тебе, Николас, верный и надежный слуга, Петрович. Верю, что вы отыщите с ним мою племянницу Тюри и внучатого племянника, и хоть этим утешите мою старушку–мать. А  теперь оставьте меня. Наступает мой час, и хочу встретить его, как встретил Светлейший Князь Потёмкин. Что бы ни говорили о нём, но я знаю из первых уст, что попросил он остановить карету на пути к Николаеву и сказал: «Теперь будет. Положите меня на землю». Оглядел он исконно Русские земли, именно его волею возвращённые в лоно России, вздохнул, и отлетела его неспокойная, преданная России душа в мир иной.

       Петрович нагнулся и поцеловал руку Ивлева, а тот коснулся в ответ губами его головы. Склонился и Теремрин. Ивлев трижды по-русски поцеловал его и шепнул:

      – Ну, будет, ступайте. Дальние проводы – лишние слёзы.

        Он достал из планшетки небольшой походный иконостас, припал губами к иконам и стал шептать молитву, в середине которой губы его перестали шевелиться, и лицо приняло спокойное, одухотворённое выражение. Петрович положил на глаза монетки и, отвернувшись, тихо заплакал. Не мог сдержать слёзы и Теремрин, хотя успел уже привыкнуть к смерти, гулявшей по полям сражений, в которых он участвовал, пренебрегая опасностями и не кланяясь пулям. Всего два дня знал он этого человека, но общение с ним всё перевернуло в его сознании, сделало сразу старше своих лет, мудрее, вложило осознание огромной ответственности за судьбу той огромной территории, населённой мужественными и смелыми людьми, той огромной страны, имя которой Россия, Святая Русь, Русская Держава.

        А сумерки сгущались, и в этих сгущающихся сумерках отчетливо выделялась чёткая линия всадников, выстроившихся на склоне балки.

       Пора было возвращаться в полк, чтобы выдержать ещё одно испытание – испытание сражениями, в которых главнокомандующий Русской армии будет заодно с предводителем неприятельских войск. Теремрину же предстояло не только рассказать обо всём загадочному Барклаю, но и довести до Дмитрия Петровича Резвого данные, которые, конечно, не могли устрашить его, боевого суворовского генерала, но ужасные по своей сути. Ведь обстоятельства складывались так, что ему, Русскому генералу Резвому, предстояло действовать не только против Наполеона и Бертье, но и против барона Беннигсена, назначенного человеком, стоящим во главе России, на пост главнокомандующего.

     Существуют тайны, которые не могут быть открыты не только всему личному составу войск, но даже командирам достаточно высокого ранга. Так, многие годы спустя, Сталин вычеркнул из приговора по делу известного предателя генерала Павлова, пытавшегося полностью сдать Западный особый военный округ гитлеровцам и во многом преуспевшего в этом, пункт, касающийся прямой измены Родине. Он мотивировал это тем, что нелегко будет в невероятно тяжёлые дни войны красноармейцам и командирам выполнять, порою, непонятные, но на деле необходимые приказы, зная, что и среди генералов есть изменники. Можно ли было доводить до сведения войск то, что барон Беннигсен, назначенный Императором главнокомандующим, служит не России, а её врагам? Можно ли давать усомниться в том, что на престоле не истинный наследник, а внебрачный сын Павла Петровича.

           Цепь предательств интересов России ещё только начиналась. В первые же дни был разорван выгодный союз с Францией и заключён невыгодный договор с Англией, извечным врагом России, а следом упразднена Тайная экспедиция Сената, то есть, созданы самые благоприятные условия для деятельности иностранных разведок в России. А затем были предательство под Аустерлицем и странная война на полях Восточной Пруссии и Польши, когда Император назначил главнокомандующим Беннигсена, самого циничного и жестокосердного из убийц своего отца. А впереди ещё ожидал Россию сотканный из предательств Тильзитский мир, впереди ожидала Отечественная война 1812 года, начатая, благодаря, мягко говоря, странной деятельности Императора, крайне неблагоприятно для России. В канун вторжения банд Наполеона Беннигсен устроил бал в своём имении в Закретах, на котором преспокойно танцевал сам Государь. В канун вторжения банд Гитлера, генерал Павлов преспокойно сидел на спектакле в Минском театре. Правда, Советский Государь его равнодушия к тому, что творилось на границе, не разделял. В критический момент сражения при Прейсиш–Эйлау главнокомандующий генерал Беннигсен бросил войска и сбежал неведомо куда на целых четыре часа. Но не был за то наказан. В один из самых сложных дней начального периода войны генерал Павлов, бросив штаб, выехал в неизвестном направлении, но был арестован. Предательское, умышленное бездействие Беннигсена в ходе сражения при Прейсиш–Эйлау едва не вылилось в поражение Русской армии и стоило огромных напрасных потерь. Предательская деятельность генерала Павлова в канун и в первые дни войны стоила Красной Армии гигантских потерь, особенно в авиации и фактически открыло гитлеровцам путь на Москву.

       В критические дни лета 1812 года спасение России было поручено великому Русскому полководцу, ученику блистательного Cуворова, Михаилу Илларионовичу Кутузову. В критические дни лета 1941 года спасение положение на западном, угрожающем Москве направлении было поручено величайшему Русскому Советскому полководцу генералу Андрею Ивановичу Ерёменко, имя которого более чем незаслуженно затушёвано в истории. Западный фронт, а затем решающая роль в руководстве Западным направлением были поручены Ерёменко, который и под Смоленском, и под Сталинградом, и в Карпатах показал, что умеет воевать по Суворовским заветам. Многие его блистательные победы приписаны некоторым другим полководцам, оказавшимся на более высоких постах после ухода из жизни Верховного Главнокомандующего Сталина.

            Не случайно Сталин с особым вниманием изучал боевую летопись Отечественной войны 1812 года. Очень много аналогий напрашивается при сравнении хода боевых действий в этих двух Отечественных войнах. Нам известны слова Екатерины Великой: «Не зная прошлого, можно ли предпринимать какие–либо меры в настоящем и будущем?».

            Итак, мы начинаем рассказ о великой битве с «французским Гитлером», в которой участвовали пращуры тех, кто многие десятилетия спустя вступил в жестокую битву с Гитлером, выпестованным и вооружённым Западной Европой. С тем Гитлером, от коего впоследствии европейцев спасали потомки тех, кто её спасал от Наполеона и в 1807, и в 1813, и в 1814 годах.

 

 

 

                                    Продолжение следует

_-_-_-_-_-_-_-_

Admin сообщает:

           Исторический роман Николая Шахмагонова «Наполеоновские войны», освящает события двухсотлетней давности. Автор раскрывает многие закулисные интриги той войны, когда тайные силы, враждебные России, мешали успехам Русских войск, а Беннигсен упрямо и настойчиво, пользуясь властью главнокомандующего, пытался привести её к поражению.

Доскональному исследованию этой темы автор посвятил много лет. Первые публикации увидели свет ещё в 80-е годы, в частности, в популярном сборник «Дорогами тысячелетий», издаваемом «Молодой гвардией», «Кому служил барон Беннигсен или размышления о «случайностях», в результате которых Наполеон оказался в Москве».

       Роман насыщен эпизодами, посвящёнными деятельности Русской разведки, выпестованной ещё в царствование Екатерины Великой Светлейшим Князем Потёмкиным, эстафету от которого принял один из самых загадочных полководцев в Русской истории Михаил Богданович Барклай-де-Толли, создавший в 1808 году специальный секретный орган «Особенную канцелярию». В повести действуют и реальные исторические личности и герои, прототипами которых являются также конкретные Русские офицеры и генералы, беззаветно преданные Отечеству, фамилии которых изменены.

       Автор планирует со временем развернуть эту повесть в большое историческое полотно. Роман будет посвящён событиям войны с наполеоновской Францией, в том числе священной памяти Двенадцатому году и Заграничному походу Русской армии 1813, 1814 гг.                                 

--
Николай Шахмагонов