казаки

Исторический рассказ

     Знойным июльским днём 1710 года лёгкой донской казачьей станицы атаман Мокей Осипович Иловайский, осадив возле дома разгорячённого коня, передал жене поводья и подозвал к себе сына.

Иван, осмотрев пистолеты, стал просить:

        – Батька, пошли дудаков постреляем. Обещал же.

      Мокей Осипович улыбнулся жене, которая уже успела поставить в конюшню вороного коня, дать ему овса, воды и теперь стояла рядом, глядя снизу вверх на высокого статного мужа.

      – Сходил бы уж, – робко попросила она. – Ведь так ждёт…

      – Схожу, обязательно схожу, только вот умоюсь, да передохну…

      Он снял фуражку, пригладил чёрные волосы и прошёл к умывальнику. Жена принесла кувшин с водой. Но не успел он освежиться, как далеко, на юго-западе, вдруг возник и стал подниматься к небу столб дыма.

      Из хаты выбежал сын и тоже замер, держа в одной руке ружьё, а в другой один из пистолетов, привезённых отцом.

       – Тревога!? – спросил, глядя на отца.

       – Да, прорыв банды, – ответил Мокей Осипович.

      – Значит, опять дудаков не постреляем.

      Мокей Осипович взглянул на сына и вдруг твёрдо сказал:

      – Седлай своего Донца. Будет тебе охота. Пора двуногих дудаков стрелять.

      – Боже, да куда ж ты его?! – всплеснула руками жена: – Малец ведь совсем.

      – Какой уж там малец? – спокойно возразил отец. – Стреляет не хуже меня, да и шашкой владеет неплохо. Пора к делу приобщаться.

       Он дождался, пока сын соберётся в дорогу и первым поехал со двора. На станичной улице перешли на рысь. Скакали к площади – месту сбора казаков. Там уже строились поднятые тревожным сигналом станичники.

      – Становись на левый фланг, – сказал Иловайский сыну, а сам, остановившись перед строем, поднялся в стременах и громовым голосом крикнул: – Казаки! Опять горсти к нам незваные пожаловали. Проучим их. Выступаем на линии. За мной, аллюром марш-марш!

      Строй колыхнулся и быстро вытянулся в походную колонну. Иван огляделся. В отряде оказалось немало ребят, близких ему по возрасту. Удивительно в том ничего не было. Рано в ту пору заканчивалось детство казацких ребятишек. Сызмальства их приучали к седлу, к строю, тренировали в рубке саблей, в стрельбе из ружей и пистолетов. Одним словом, готовили к боевой деятельности. Деятельность же так заключалась в охране границ России – южных её рубежей.

       Уже в пути встретился связной сторожевого поста, который сообщил, где, когда и в каком количестве прорвались бандиты через пограничную линию.

       Иловайский, остановив отряд, внимательно выслушал казака, задумался, принимая решения. Он не ведал, какие планы были у банды, прорвавшейся грабить казацкие станицы, но знал твёрдо: за ней неотступно следуют казаки, наблюдая за каждым движением. Они в нужный момент наведут на след. И всё же было необходимо определить направление хотя бы примерно. Иловайский хорошо знал местность, нередко приходилось ему встепать здесь в смертельные схватки с врагом.

      В те годы через границу прорывались и ногайцы и крымские татары, и турки, и другие южные соседи. Ходили они за добычей, за пленными, которых потом продавали в рабство.

      Способы борьбы с этими бандитами применялись различные – если удавалось, их останавливали на пограничной линии, если не удавалось, преследовали и уничтожали уже на своей территории. Иногда удавалось перехватить, когда грабители уже возвращались к себе с добычей.

      Вот и теперь Иловайскому предстояло, оценив обстановку, выбрать наиболее целесообразный способ действий.

       Иловайский решил не гнаться за бандой. Путь её примерно вырисовывался, поскольку его обозначали столбы дыма от костров. Так издревле действовали на Руси сторожи, так указывали они ещё путь ордынских полчищ, изгоном ходивших на Русь.

       На этот раз пускаться в погоню было нецелесообразно – результативнее было перехватить бандитов на их возвратном пути.

      Атаман повёл свой отряд степью, держа направление на солнце. Сначала скакали открыто, степью, затем спустились в неглубокую балку – не хотелось до времени обнаруживать отряд. Нужно было заставить бандитов подумать, что на сей раз их прорыв получился удачным, и никто не встретит их в степи.

       Конечно, дымы, поднимавшиеся позади, справа и слева от маршрута движения банды, свидетельствовали о том, что она обнаружена. Но обнаружить мало – нужно ещё догнать, а ногайские кони выносливы и быстроходны.

      По балке отряд скакал недолго. Иловайский скомандовал:

      – Сто-ой! Спешиться!

      Разрешил отдохнуть, не рассёдлывая коней. Сам же выехал на ближайший холмик и долго обозревал окрестности. Затем подозвал молодого, жилистого казака. Приказал ему:

      – Возьми с собой двух крепких ребят и скачи вон к той рощице. Она на возвышенности – далеко оттуда видно. Как подойдут бандиты. Дашь сигнал.

      Казак обернулся, чтобы назвать тех, кто пойдёт с ним, но Иловайский прибавил:

      – Сына моего возьми, пусть привыкает к разведке. Его и пошлёшь сообщить о приближении бандитов – пулей прилетит.

      Когда разведчики были готовы, Иловайский предупредил их об осторожности, напомнил, что ногайцы отличные наездники и следопыты, а потому нельзя забывать о самой тщательной маскировке. Не исключено, что, возвращаясь с награбленным, они пошлют вперёд разведку.

      – Считайте, что враг не глупее вас, – сказал он. – Врага нужно перехитрить. Ну, с Богом!

       Он подался вперёд, словно хотел по привычке потрепать сына по вихрастой голове, но подавил это желание и лишь махнул ему, а когда тот поскакал вслед за товарищами, молча перекрестил его.

      С возвышенности открывалась бескрайняя степь. Иван Иловайский с жадным любопытством всматривался вдаль, где, судя по рассказам, пролегала Кавказская пограничная линия. Ему ещё не довелось побывать на ней, но слышал о службе на границе многое. Знал, что прикрывает границы России целая система укреплений, и туда поочерёдно уходят на дежурство станичники. Впрочем, и в перерывы между дежурствами жизнь казаков неспокойна. Вот как нынче. Отец только вернулся с дежурства со своим станичниками, а уже снова в дело… Порой, случается, что ни отдохнуть, ни на охоту или рыбалку сходить. О сорвавшейся охоте Иван не жалел – счастлив был, что попал на важное, боевое дело. Теперь ведь, если покажется себя хорошо, отец всегда будет брать его с собой. С пяти лет он учился стрелять из лука и пистолета, владеть саблей. Старательно выполнял все упражнения, которые показывал ему отец. Потом стал учиться стрелять из ружья и тоже делал успехи. Отец похваливал, приговаривая, мол, добрый казак будет.

      …Ждали долго, и Иван стал уже волноваться, а не оказались ли они в стороне от  того пути, по которому станут возвращаться грабители. Но беспокойство было напрасным – не одна станица Иловайского вышла в степь. Широко раскинули свои сети казачьи отряды, перекрыв все, наиболее вероятные направления движения врага.

      Над степью появился лёгкий дымок. Это удивило Ивана: уж не пожар ли? Присмотрелся. Дымок стелился по земле и медленно приближался. На вершине дымового клина всё отчётливее различалась чёрная точка.

      «Всадник!» – понял он и сообщил об увиденном старшему. Тот определил:

      – Точно. Скачет кто-то!

      Подождали ещё немного. Вскоре в том же направлении стало ползти большее по размеру пыльное облако. Пыль демаскировала бандитов, а в том, что это были они, уже никто не сомневался. То там, то здесь стали подниматься в небо сигнальные дымы. Казачья разведка делала своё дело.

      – Пора! – сказал старший Ивану. – Скачи к атаману, доложи ему, что приближаются поганые. С дороги свернули, – приглядевшись, определил он. – Так  что балку минуют. Надо перехватить их у большого кургана.

       Пришпорив своего проворного донца, Иван вихрем помчался к балке. Отцу доложил по всей форме, вытянувшись в стременах.

      – Добро! – кивнул Иловайский и, подав команду, первым поскакал по дну балки.

      Он сразу определил маршрут, по которому можно было выйти наперерез неприятелю, оставаясь долгое время незамеченными. Балка, загибаясь, выводила почти к самому кургану, о котором упомянул разведчик, пославший с донесением Ивана.

       Когда прибыли на место, ещё оставалось время приготовиться к бою. Склоны балки поросли кустарником. Укрывшись в нём, можно было наблюдать за степью.

      Ногайцы скакали прямиком к границе – оставалось им версты три, не более. Иловайский знал это, и потому хотел покончить с врагом одним ударом, чтобы не пришлось никого преследовать. Неровен час из-за пограничного рубежа подойдёт к бандитам подкрепление, тогда худо придётся.

      Быстро поставил задачи, указал, кому укрыться так, чтобы встретить банду ружейным огнём с фронта, кому изготовиться для лихой кавалерийской атаки во фланг.

       Ногайцы скакали кучей. Повозки с добычей в центре строя, а вокруг – всадники. Скоро уже стали слышны стук копыт и вопли женщин, плач детей. Иван поёжился, представив себе, что в эти минуты ощущают пленники – а ведь среди них и его сверстники, мальчишки, девчонки. Что их будет ждать, если не отбить, не спасти?!

      Перехватив поудобнее саблю, уже вынутую из ножен, отец покосился на него и тихо сказал:

      – Пистолеты приготовь… Не отставай и вперёд не вылезай. Будь внимателен.

      Знал, что ещё рановато сыну сражаться в сабельном бою, а потому незаметно для него попросил опытного казака быть поближе, чтобы дать первые уроки настоящего боя. Пусть, мол, пока привыкнет к свисту пуль, да и сам постреляет.

      Ногайцы обнаружили засаду слишком поздно. Прогремело несколько залпов, заржали лошади, заметались всадники под казачьими пулями. Иван целился тщательно, стараясь точно посылать каждую полю. Первый выстрел – промах, второй – промах… Дома он стрелял лучше… Заставил себя успокоиться, нашёл цель – ногайца с перекинутым через седло мешком. Выстрелил. Тот, выронив из рук саблю, рухнул на землю, а конь поскакал прочь.

      И тут с фланга налетел Иловайский с отрядом отчаянных рубак. Стрельбу пришлось прекратить, чтобы своих не задеть. Иван наблюдал, как отец с ходу срубил одного, проткнул саблей другого и застрели третьего бандита. Рубился он точно, ловко, словно и витала смерть вокруг, а шло обычное учение.

      Через несколько минут с бандой было покончено. Казаки окружили повозки, стали отвязывать пленников. Были в повозках в основном молодые женщины, девушки, да подростки. Многие плакали от счастья. У подростков сжимались кулаки. Им было ужасно стыдно, что попали в плен, и что среди освободителей есть и их сверстники. Иловайский заметил это и сказал одному мальчугану:

      – Будет ещё время отомстить неверным, будет. Главное, что плена избежал…

      Одна из женщин рассказала, как налетели ногайцы на станицу. Случилось это среди бела дня. Словно знал враг, что казаки находятся на пограничной линии и в станице лишь старики, женщины и дети. Бандиты пожгли хаты, набрали добычи, захватили тех, кто не успел спрятаться, а многих просто порубили и постреляли.

      Красивая, стройная казачка подошла к атаману, поклонилась ему и сказала:

      – Второй раз вы нас спасаете, Мокей Осипович. Спасибо вам.

      – Э-э, да что там, – проговорил один из казаков. – Разве ж сочтёшь, сколько наш атаман народу спас?! Недаром сам Царь Московский наградил его за службу пограничную.

       Иван хорошо помнил, как приехал в станицу знатный вельможа, как вручил отцу Царскую грамоту, золотую саблю и золотой ковш с Царским гербом и надписью: «Лёгкой станицы атаману и казаку Мокею Осиповичу Иловайскому за службу и храбрость».

      По-разному в ту пору складывались у казаков отношения с Московским Царём, который ещё не успел окончательно подчинить себе Войско Донское, но Мокей Осипович учил сына, что севернее их родного края, где рассыпались по степи вдоль Дона и его притоков казачьи станицы, лежит могучая Держава. Она, как бы мать всем казакам – многие ведь вышли из разных её губерний, переселившись на Дон.

      Как-то сказал он, глядя на свои награды:

      – Даны они мне за службу Государству Российскому.

      Много у тому времени было побед на счету атамана Иловайского. И вот ещё одна – особенная, ведь в ней впервые участвовал его сын. А для отца нет выше счастья и больше радости, когда сын идёт одной с ним дорогой, в одном строю, делает одно с ним важное, священное дело.

        Правда, к радости атамана примешивалась грусть. Знал он, сколько тяжелейших испытаний, сколько нелёгких и опасных походов придётся выдержать сыну, прежде чем придёт мир на Донскую землю, уже и так обильно политую кровь… Да, его жизни не хватит, чтобы дождаться того времени. А хватит ли жизни сына?

 

«Пограничник Забайкалья» 5 марта 1988 года.      

                         И ВЗОР ИХ ГИБЕЛЬЮ ГОРЕЛ…

                        Рассказ о славной Донской династии.

 

      Медленно возвращалось сознание к станичному атаману Ивану Мокеевичу Иловайскому… Сначала ему казалось, будто его убаюкивают в люльке, но уж больно неудобна та люлька – что-то твёрдое давило грудь. Потом вдруг от резкого толчка пронзила сильная боль. И тогда он окончательно пришёл в себя. Увидел, что лежит на повозке вместе с другими ранеными казаками, и везут их куда-то по степной дороге. Приподнялся, повернул голову – рядом с повозкой ехал ногаец. Он что-то сказал по-своему и взмахнул плёткой.

      «Плен!» – эта мысль пронзила сильнее, чем недавняя резкая боль от толчка повозки. Тут же вспомнилось всё, что произошло перед тем, как он потерял сознание…

      В то утро его станица вышла на свой участок Кавказской пограничной линии. Выставив посты, Иван Мокеевич Иловайский возвращался в караульную, когда в степи, на чужой стороне, показались скачущие к границе всадники.

      Иловайский остановился, присмотрелся – это были ногайцы. В последние дни они несколько раз пытались прорваться через пограничную линию, причём действовали то ранним утром, то поздно вечером, а то и ночью. Все их попытки пресекали казачьи станицы. И вот, видно, решили попытаться совершить прорыв днём, когда бдительность стражей пограничных рубежей усыплена, да и сами они, как правило, отдыхают после нелёгкой ночной службы.

      – Запали сигнальную! – приказал Иловайский одному из казаков, сопровождавших его, а с остальными бросился к укреплениям. Там они спешились, изготовились к бою.

      С Иловайским было пять человек – небольшой разъезд, который, проводив его до караульной, должен был продолжать несение службы патрулированием между секретами.

        На этом участке укрепления пограничной линии представляли собой двухсаженный вал, перед которым проходил неглубокий ров. Кое-где, на наиболее вероятных направлениях движения нарушителей, устраивались люнеты, но ближайшего было далеко. Да и чем мог помочь тот люнет, если враг решил совершить прорыв по голой степи, вне дорог, как раз в промежутке между люнетами.

        Иловайский прикинул соотношение сил. В банде было человек тридцать – сорок. Силы были слишком неравными, а что делать? Пропустить банду ногайцев? Даже если удастся потом перехватить её на обратном пути, она успеет наделать бед: сжечь станицу, перебить невинных людей. Враг всегда узнавал, из какой станицы уходят на пограничную линию казаки. Туда и направлял бандитов для грабежей и бесчинств. Значит, пользовался сведениями лазутчиков, значит, всё-таки что-то несовершенно в организации охраны границ.

      Так думал Иловайский, глядя на приближающуюся банду. Казакам же своим он сказал:

      – Задержим врага до подхода наших. Нельзя пропускать. Могут станицу нашу спалить.

       Казаки быстро заняли позиции для стрельбы вдоль вала, изготовились к бою. Один из них, молодой, весёлый парнишка отозвался:

      – Если и на другую станицу нападут, тоже плохо – позади нас всё своё, родное. Будем защищать!

      – Верно говоришь, Петро! – одобрил Иловайский. – Мы за всех в ответе. Граница!

        Была у атамана надежда на то, что встретив врага внезапным огнём в упор из-за укрытия, он заставит его отойти и отказаться от коварных замыслов. Прорыв через границу, если он не остался незамеченным, уже обречён на провал.

      Иловайский приготовил оружие и снова поглядел на чужую сторону. Банда шла прямо на них.

      – Мы за всё в ответе! – тихо повторил он, глядя фигурки врага, быстро растущие в размерах.

       Да, он отвечал за всё – так же, как в своё время его отец, его дед прадед. Они ведь тоже несли службу на этом участке Кавказской пограничной линии. И несли её честно – о том свидетельствовали многочисленные награды, полученные в разные годы. А если ты стоишь на рубеже, на котором стояли твой прадед, дед и отец, – этот рубеж для тебя свят вдвое, втрое, вдесятеро… Так считал Иван Иловайский, а потому не было для него вопроса, принимать или не принимать неравный бой.

      – Приготовиться! – подал он команду своим казакам.

      Первый залп нужно было произвести в тот момент, когда каждая пуля найдёт цель, то есть на дальности наиболее результативного огня. Это позволит ошеломить внезапностью и нанести урон. И до того, как враг замедлит бешенную скачку и приготовится для ответного удара, нужно произвести ещё один прицельный залп. Быть может, даже удастся успеть выстрелить в третий раз, когда враг будет спешиваться. Ну а потом начнётся перестрелка.

        Враг шёл без разведки, рассчитывая на внезапность и на то, что защитники границы не успеют принять ответные меры.

       Иловайский обернулся. Станичник уже запалил фитиль и стоял возле вышки, ожидая сигналы. Запали вышку раньше времени, насторожишь ногайцев. Он подал знак и тут скомандовал:

      – Огонь!

      Резкий, раскатистый треск первого залпа прокатился по степи. Попадали с коней сражённые бандиты, заржали кони, поскакали в разных направлениях, волоча по земле убитых, ноги которых запутались в стременах.

      – Заряжай! – крикнул Иловайский и снова скомандовал: – Залпом, пли!

      Пули и на этот раз достигли своих целей. С десяток ногайцев вышли из строя.

      Второй залп отрезвил многих. Послышалась команда, и бандиты повернули лошадей, чтобы умчаться в степь. Глядя на удаляющих всадников, Иловайский облегчённо вздохнул – натиск отражён. Была надежда, что враг не отважится на второй набег, ведь уже пылает сигнальная вышка, а значит, подкрепления скоро подойдут. Да и банда поредела.

      Но он ошибся. Ногайцы выехали на высокий холм вдали от пограничной линии и остановились там. Видимо, осматривались, определяя, далеко ли подкрепления, вызванные по сигналу. Иловайский тоже огляделся. Тревожило то, что врагу удалось удачно выбрать участок – далеко от него была караульная.

      И вдруг банда снова во весь опор поскакала к границе, только уже не к тому месте, где была встречена казаками Иловайского, а наискось, несколько западнее. Иловайский понял, что бандиты хотят опередить его небольшой отряд. Скомандовал:

      – По коням! – и первый прыгнул в седло.

      Скакал, время от времени приподнимаясь в стременах и следя за противником. Внезапно, что-то заставило его обернуться и посмотреть на холм. Он опешил. Из-за холма вылетел на бешеном скаку ещё один крупный отряд ногайцев и взял направление восточнее. В отряде было около полусотни всадников.

      – Стой! – скомандовал Иловайский.

      Казаки остановили коней и удивлённо уставились на атамана. Он без лишних слов указал на то, что увидел на холме. Ни  у кого из казаков не заметил на лицах и тени растерянности. Надо было принимать решение, и он принял его. Большую банду уже не остановить, и потому следует заняться малой, уже потрёпанной.

      – Петро, быстро назад, затаись и иди по следу…

      Ещё двум казакам велел пулей лететь в ближайшие станицы, в том числе и свою. Предупредить, чтоб прятались все, кто может. С оставшимися казаками снова поскакал вперёд, чтобы преградить путь хотя бы одной банде ногайцев, не дать ей преодолеть линию и соединиться с основными силами.

      Иного решения в данной обстановке он не видел. Да и было ли оно – иное решение?

      Отправил с заданиями молодых ребят, не нюхавших пороху. Оставил с собой видавших виды казаков, которым приходилось бывать в лихих переделках, испытать на себе и сабельный удар врага, и вражью пулю, да и самим удалось порубать и пострелять врагов.

       Банду перехватить успели. Снова произвели залп, когда враг ещё не успел сдержать коней. Успели выстрелить и по второму разу, пока всадники на полном скаку приближались ко рву. Все пули точно пошли в цель – ещё восьмерых бандитов лишился враг. Остальные спешились и попрыгали в ров. Сколько их было? Иловайский так и не успел точно сосчитать. Но не должно было оставаться более полутора десятков.

      Вал разделял ногайцев и казаков. И те и другие затаились, не торопясь показываться над гребнем – можно и пулю поймать. Но Иловайский понимал: если ногайцы выберутся на ров все сразу, худо будет. Он скомандовал:

      – Зарядить пистолеты!

      – Заряжены, – услышал в ответ.

      – Все вместе за мной! Делаем по два выстрела и назад, за вал!

      Вскочил первым, осмотрелся. Ногайцы карабкались вверх по откосу. Выстрели в одного, затем в другого. Услышал выстрелы товарищей. Один ногаец успел вскинуть ружьё и ответить. Казак, стоявший рядом с Иловайским, охнул, упал и скатился в ров.

      Остальные успели укрыться. Теперь казаков оставалось трое, вместе с Иловайским. Трое против дюжины врагов. Считать сколько ногайцев точно, снова было некогда. И так ясно – после короткой вылазки на гребень вала враг лишился, по крайней мере, четырёх или шести бандитов.

      Зарядили пистолеты, приготовились…

      Ногайцы показались над валом сразу в нескольких местах. И снова казаки сделали залп, затем второй. Иловайский видел, как шестеро бандитов ткнулись в землю, и наконец, смог сосчитать, сколько же их осталось теперь против него и двух его казаков. Осталось шесть человек.

      – По два на брата! – крикнул он. – Да это же пустяки!

      И первым бросился на врага, обнажив шашку.

      Мало кто мог в те годы противостоять казакам не только в лихой кавалерийской руке, но и в пешем бою их клинки были гибельными для врага. А тут ещё враг был подавлен потерями. Его уверенность в успехе оказалась надломленной.

      Победа… Но едва лишь успел подумать Иловайский об этом, как тут же услышал нарастающий гул копыт. Обернулся. Большая банда рысью шла прямо на них. Видимо, преодолев пограничную линию, бандиты не стали сразу удаляться от неё, а решили соединиться с отрядом, посланным отвлечь казаков.

      Расстояние быстро сокращалось.

      Иловайский вскочил на коня – его примеру последовали товарищи.

      – Живыми не дадимся! – крикнул он. – Смерть за отечество почётна, плен – позор!

      Трое против пяти полусотни. Это был один миг… И всё кончено… И темнота… Теперь, лёжа на телеге, он пытался вспомнить, что же произошло? Одного, кажется, всё срубил сразу, двух застрелил, а потом – потом навалились на него со всех сторон. Они дико кричали по-своему, видимо было приказано взять его живым. Сразить-то было несложно – один выстрел в упор – и всё. Рубился отчаянно, видел как ногайцы сбили с коней его товарищей, а потом вдруг удар, и круги перед глазами, и темнота.

      Теперь, лёжа в повозке, думал: «Плен – позор… Вот позор этот и достался…»

      Приподнявшись на локтях, кто лежит рядом. Это был юный казак Петро.

      – Как же это всё? – спросил у него тихо.

      Петро прошептал:

      – Как они, значит, вал перелезли, подрывать его стали, чтоб лошадей провести. Потом по коням, хотели уже скакать, да тут наши показались. Вот они и бросились туда, где вы бой вели.

      – А ты что ж?

      – Не успел спрятаться. Не думал, что они в мою сторону поскачут. Попытался уйти, да коня подстрелили. Отбивался…

      Он замолчал.

      – Значит, банда не прошла, – радостно сказал Иловайский.

      – Не прошла. Вас взяли и назад.. Когда вас в повозку бросили, думал всё… А потом гляжу – шевелитесь.

       – А товарищи наши?

       Петро промолчал, опустил голову.

       – Смерть за Родину почётна, – тихо проговорил Иловайский. – А вот плен…

       – Мы убежим, обязательно убежим, – горячо прошептал Петро. 

       Иловайский не ответил ему и прикрыл глаза.

       Он пытался понять, для чего Ногайцам понадобилось брать его в плен? Логичнее убить на месте, ведь он сорвал набег. И откуда им стало известно, что он – атаман? Форма у него как у рядового казака. «Значит, многое, очень многое известно врагу о том, что делается у нас. Знают ногайцы, как служба организована. А нам о них ничего неведомо. Мы почти всегда оказываемся застигнутыми врасплох».

       Несколько раз он ловил на себе гневные, полные ненависти взгляды скакавших рядом с повозкой ногайцев. И неудивительно – ногайцы вместо богатой добычи везли двух раненых казаков, везли своих раненых, да груду тел своих убитых.

       Понимал Иловайский, какие муки и унижения, какие издевательства ожидают его в стане врага. Но когда прибыли на место, удивился. Никто его пальцем не трогал, а напротив, даже подлечили раны. Говорили, что его желает видеть хан. Готовили к этой встрече. И она состоялась, едва он набрал сил. И тогда понял всё: хан предложил ему сотрудничество…

     Иловайский с гневом отверг предложение. Его увели, заперли в погреб и не кормили несколько дней. Он сидел в сырости, в холоде и думал о том, что получив горький урок, набравшись опыта, может теперь многие сделать для совершенствования охраны границы. Решил попытаться выведать у ногайцев, откуда им столь много известно о казачьей страже, о системе охраны на Кавказской пограничной линии и даже о станичных атаманах.

      Пока его лечили и готовили к встрече с ханом, наблюдал, как готовятся к набегам на его Родину банды, как возвращаются они, довольные, с награбленным добром, с пленными, которых тут же направляют для продажи в рабство или оставляют для рабского труда при себе. Частенько, правда, возвращались бандиты озлобленными, приносили раненых и убитых. Иловайский радовался – значит, набег не удался, значит, перехватила бандитов казачья стража.

        Его ещё раз попытались уговорить содействовать бандам в их набегах, но он снова отказался даже обсуждать подобные темы. Его снова подержали в погребе, затем стали привлекать на работы – рубить лес, заготавливать дрова, пасти скот. Постепенно он стал кое-что понимать на чужом языке.

      Об одном не забывал, как узнать, кто же помогает ногайцам совершать набеги? Он уже кое о чём догадывался, но хотел выведать наверняка, чтобы вернувшись, определить методы борьбы. Ну а в том, что вернётся к своим, не сомневался. Чтобы усыпить бдительность врага, поинтересовался, как его собираются использовать, если согласится сотрудничать.

       Объяснили: возвратят на Родину и, когда нужно, он будет открывать границу в указанных местах.

      Наглость ошеломила. Однако, и виду не подал. Спросил:

      – И много у вас таких помощников?

      – Мало, очень мало, – ответил разговорившийся с ним приближённый хана. – Глупцы ваши, не понимают, как можно разбогатеть. Мы щедро будем награждать…

      – И всё же есть?

      – Мало, – сокрушённо повторил ногаец. – Потому много будем тебе платить, очень много!

      – А сейчас как узнаёте, где и когда напасть можно?

      Ногаец посмотрел подозрительно, но улыбнулся хитровато, мол, чего скрывать, чего теперь бояться, ведь пленному домой не вернуться, если сотрудничать не согласится. Так что либо служить будет, либо рабом останется, а то и вовсе жизни лишится.

      И пояснил, что они направляют лазутчиков, которые тайно подбираются к станицам, разведывают, из какой станицы и в какое время уходят казаки на Кавказскую пограничную линию. Ну и совершают набег именно на это станицу, ведь там остаются в основном женщины да дети. Есть у них и шпионы из числа пленных, которые ходят по земле донской, выспрашивают у болтливых нужные данные. Ещё что-то хотел рассказать, да почему-то раздумал. Резко заключил:  

      – Твоя думай, думай… Потом говори…

      – Моя подумает, – уклончиво ответил Иловайский. – Рискованно это и заметив, что ногаец не понял, пояснил: – А коли казаки прознают?

      Тот замотал головой, а потом подкинул мешочек с золотыми манетами, прищёлкнул языком и сказал:

      – Платить много будем!

      – Подумаю, – сказал Иловайский.

      Он уже давно размышлял, а не согласиться ли с предложением хана с одной лишь целью – вырваться из плена, а, вернувшись домой, рассчитаться с первой же бандой, которую навести на засаду. Однако, понимал, что легко от ногайцев не отделаться. Если и отпустят, придумают, как связать по рукам и ногам. Нет, даже с такой благой целью, как возвращение на Родину, даже мнимо, он не мог пойти га предательство, не мог, пусть в виде обмана, произнести те слова, которые хотели услышать от него враги.

      «Побег! Только побег!» – твёрдо решил он.

      Держали его в горном селении. Убежать трудно. Как сориентироваться на чужой земле в незнакомой местности? Но однажды ему повезло – послали работать в долину. Оттуда он и убежал. Долго шёл на север, шёл в основном ночами, а днём скрывался в кустарнике, которым густо поросли склоны гор.

      Стояла осень, и в пути кормился кореньями, шиповником, кизилом. Иногда встречал удивительные горячие источники – вода била из них ключом и была странного вкуса – в одних солёная, в других очень приятная, в третьих – вонючая.

       Горные селения обходил стороной, не ленясь отмахать лишние пять-десять километров.

      Остались позади скалистые хребты. Перед ним теперь лежала более или менее открытая местность. Вдалеке виднелись горы, они уже располагались далеко друг от друга.

      Сколько прошёл, сам не знал – может пятьдесят, может шестьдесят вёрст, когда увидел впереди большие горы – одну пятиглавую, скалистую, а западнее, другую, всю в зелени, которая издали казалась бархатной. Остановился в мелколесье, любуясь открывшимся видом. И не заметил, как перед ним выросли несколько всадников. Бежать было поздно. Стоял на месте, ожидая, что будет.

      Всадники окружили его, один из них что-то спросил по-своему. Ох как пожалел Иловайский, что не изучил местный язык! Хотя в горах жило много народностей. Разве все языки выучишь?

      Попытался ответить, пользуясь известными ему словами, но тем и выдал себя. Его схватили. Сопротивляться было бесполезно.

      Так окончилась первая попытка побега. Унижения, мытарства плена укрепили желание бежать любой ценой. Через несколько месяцев Иловайский повторил попытку. На этот раз исчезновение обнаружили значительно быстрее, а потому настигли его ещё в горах. Били, долго держали в подвале, затем строго-настрого предупредили: следующий побег – смерть.

      Угроза смерти не останавливала Иловайского, но он почти уверовал в бесплодности попыток. Радовался уже тому, что не отправили на продажу в рабство. Оставили на прежнем месте. Зачем? Он не знал. На работу водили под конвоем. Постепенно стал свыкаться со своим положением. О побеге мечтал, но как о чём-то несбыточном.

       Так прошло семь лет. Однажды, когда его вели с работы в горный посёлок, он увидел пленных – женщин и детей. Их только что пригнали с границы и делили между собой. Плач, причитания, душераздирающие вопли матерей, у которых отбирали детей, вывели его из душевного равновесия.

      «Когда же это кончится? Неужели веками суждено терпеть горе моему народу? – думал он. – А как там мои? Что с ними? Может тоже проданы в рабство?»

      Долго в ту ночь не мог заснуть, а когда забылся тяжёлым, беспокойным сном, сквозь кошмары сновидений пришло к нему ясное видение – будто идёт он по родному краю вместе с женой и сыновьями. И все счастливые, радостные. Вдруг налетел смерч, всё исчезло, и долго слышал он голос жены: «Мы ждём тебя! Беги, ждём!..»

       Утром встал с тяжёлой головой. Весь день проработал в лесу, заготавливал дрова, с одной мыслью: «Побег или смерть, побег или смерть!»

        Много воды утекло после неудачных его попыток вырваться из плена. Все эти годы он вёл себя тихо, к нему привыкли и, видимо решили, что он окончательно смирился со своим положением. Вот и теперь охранники ногайцы ослабили бдительность. Работал он у костра, возле которого сидели два жилистых, худощавых охранника. Вооружены они были ружьями, да ещё за поясом у каждого по два пистолета. Любили оружие, не расставались с ним.

        Иловайский раз прошёл совсем близко, легко играя топором, второй – конвоиры не обратили на него внимания. И тогда, проходя мимо в третий раз, он внезапно прыгнул к костру… Двух точных ударов было достаточно, чтобы один, даже не охнув, а другой успев слегка вскрикнуть, пали замертво.

      На крик прибежали ещё двое. Иловайский сразил их выстрелами из пистолетов, отобранных у сражённых им бандитов. Не утратил навык в стрельбе, полученный на границе. Теперь путей к отступлению не было. Нападения на конвой ему уже не простили бы.

     Побежал в лес, не разбирая дороги и держа направление на север. Скоро услышал шум погони. Обычно конвоировали пленных на работы человек десять ногайцев. Сколько могли пуститься за ним вдогонку, если четверо уже были мертвы? Не более трёх-четырёх. Он нашёл удобное место, затаился. В руках – два заряжённых ружья и два пистолета. Четырёх он мог сразить, если не промахнётся.

      На этот раз ему везло. Преследователи пошли другой дорогой. В укрытии он просидел до поздней ночи. А потом, поразмыслив, остался там ещё на сутки. И правильно сделал. Слышал звуки погони или даже облавы, но значительно севернее того места, где укрылся. Очевидно, ногайцы рассчитали, на какое расстояние он мог удалиться за прошедшее время.

        Наконец, он решил покинуть укрытие, но не пошёл сразу на север, где могли быть засады. Некоторое время он продвигался на юг, затем – на запад. И только после этого повернул на север. Он понимал, что ищут его скорее всего севернее того места, где он совершил нападение на конвой. Наверняка, устроят засады, предупредят жителей аулов.

    Шёл долго. Ружья были тяжёлыми, и одно он в конце концов бросил в горную речку, дабы случайно не нашли в лесу.

      Днём продирался сквозь заросли кустарников и мелколесья. Если впереди была открытая местность, пересекал её ночью, заранее наметив место следующей остановки. За время пути совсем исхудал – остались кожа да кости. Питаться приходилось дарами природы.

      Наконец, понял, что никто его не преследовал. Ногайцы прекратили поиск или вели его в другом районе. Однажды на горной дороге услышал шум. Подобрался ближе, выглянул и увидел обоз с награбленным. Защемило сердце, руки сами сжали ружьё. Но что он мог сделать, чем помочь? Один против большой банды?.. Нет, после того, что он выведал в стане врага, он должен был попасть к своим, рассказать о повадках ногайцев, о том, как они находят самое удобное время и наиболее удобные направления для нападений.

      Провожая взглядом колонну, он думал: «Ещё будет немало схваток, в которых поквитаюсь с бандитами… Что не успею сам, сделают сыновья…»

       Сбылись надежды Ивана Иловайского. Сын, Алексей Иванович Иловайский, внёс немалую лепту в разгром грабительских банд, постоянно беспокоивших Дон своими набегами. Он вместе с легендарным Суворовым совершил Закубанский поход, участвовал в борьбе за присоединение Крыма. И тогда пришла, наконец, тишина на Тихий Дон. Но много ещё было дел у казачества на театрах военных действий и на других границах Российского государства.

путь Наполеона от Немана до Малоярославца.

Часть II. Великий маршбросок

В предыдущей части мы обещали постоянно отслеживать изменения первой, важнейшей силовой пружины войны – состояние боевого духа армии. Неман перейдён, граница позади. По факту начаты грабежи русского населения, а общепринятым является утверждение, что грабежи подрывают боеспособность войск. И что - боевой дух Великой армии подорван?

Обратимся к воспоминаниям корнета русской армии Ивана Романовича фон Дрейлинга: «Нам отдали приказ наточить наши палаши, зарядить ружья; пехотинцы наточили штыки, а артиллерия шла с зажженными фитилями. Не скрою, что все эти серьёзные приготовления, которые показывали, что впереди нас ждет нечто еще более серьёзное, возбуждали во мне какое-то смешанное чувство: я чувствовал какой-то особый подъём, а сердце билось так сильно, что я его ощущал! Ставили пикеты, назначали сторожевые посты. В первом пикете назначен был поручик Углик, и я сменил его с моим отрядом. С тех пор мы не знали крова, а стояли в открытом поле, в бивуаках. С этого же времени началось и наше отступление. Мы отступили через Мир и Несвиж; французы преследовали нас на расстоянии 20-30 верст.

При Мире арьергард нашей армии имел первую и очень удачную стычку с врагом. Атаман Платов и его казаки дрались великолепно. В первый раз мы здесь увидели пленных, которых проводили мимо нашего бивуака <...> Гордые и надменные, оповестили они нас, что целью их похода является Москва, будто нет такой силы, которая могла бы противостоять их натиску, задержать их победоносное шествие. В душе мы чувствовали себя глубоко уязвленными такими словами, самолюбие наше возмущалось, и все же мы не могли не отдать должного этим воинам, привыкшим к победам на всем земном шаре. Враг двинулся влево, на Могилев, мы повернули вправо и спешили соединиться с 1-й армией Барклая-де-Толли».

Итак, с боевым настроем в обеих армиях всё в порядке.

Что же происходит с третьей силовой пружиной – движением войск? Какова роль этого механизма войны?

В словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона читаем: «Форсированный марш есть движение войск со скоростью, превышающей среднюю норму, требующей от войск усиленной работы. Нормальными условиями для движения войск считается при хороших дорогах и погоде: для пехоты — в час 4 версты и в сутки 20—25 вёрст при двух дневках в неделю; для кавалерии, при скорости 7—8 вёрст в час переменными аллюрами, от 30 до 40 верст в сутки. Как пехота, так и кавалерия может пройти и больше, но это неизбежно отзывается на силах людей и лошадей. Механическая работа пехотинца при совершении перехода с грузом около 2 пд. тяжелее 12-часовой работы каторжника на галерах. Отсюда ясно, что работа пехотинца или лошади, несущей на своей спине от 7 до 8 пудов (вес снаряжения и всадника), даже при обыкновенном переходе велика; силы тратятся не только на прохождение известного расстояния, но и на перенесение данного груза. Поэтому правильнее определять характер движения (обыкновенное или усиленное) не только количеством пройденных верст, но и числом потраченных на это часов — и даже последнее гораздо вернее. Норма обыкновенного перехода с остановками в пути на привалах — 10 часов, причём остаётся на отдых в пункте ночлега 14 час. Можно на некоторое время увеличить среднюю скорость движения войск: так, пехота может пройти в час 5—7 вёрст, кавалерия рысью 12 вёрст, но подобное ускорение возможно лишь на непродолжительное время, например, подходя к полю сражения, вне неприятельских выстрелов. Можно ускорить совершение перехода, выкинув или сократив большой привал, или же при движении в течение нескольких дней — и дневки, но все это не может пройти безнаказанно: слабые отстанут, и неминуемо произойдет расстройство материальной части (обувь и снаряжение людей, ковка лошадей, обоз). Скорость движения войск зависит и от величины двигающегося отряда; при движении по нескольким дорогам средняя скорость движения падает, так как приходится равняться по той колонне, которая идет по более кружной или дурной дороге. Особенной быстротой движения отличались войска Юлия Цезаря и Суворова (знаменитый марш последнего в 1799 г. от Турина к Александрии 110 вёрст в 2 суток и далее к реке Тидоне, навстречу армии Макдональда, 80 вёрст в 36 час)… Способность войск к производству быстрых маршей есть лучшая оценка их боевых качеств».

Очень давно нет Цезаря, давно нет Суворова. Но есть Наполеон.

Д. Нафзайгер в своём исследовании пишет: «Французы же за время наполеоновских войн стали специалистами в подсчёте возможностей территории содержать армию и в нахождении припасов в областях, где другие армии быстро умерли бы с голоду, если бы были вынуждены жить за счёт страны. Это умение позволяло французам выполнять крупные манёвры, принесшие им сокрушительные победы в 1800, 1805, 1806 и 1809 годах. Это также привело к уверенности, будто бы французская армия могла «перешагать» любую армию в Европе».

Но нет, Суворов сумел ещё раз послужить России и сыграть выдающуюся роль в победе России над Наполеоном.

Дело в том, что почти сразу же после смерти Екатерины Великой в 1796 году, её сын Павел I начал реформу армии, в том числе ввёл в действие новые уставы родов войск. Не берусь судить о пользе этих уставов. Наверное, там есть и полезные вещи. Но ширина шага солдата в колонне была уменьшена на четверть и уменьшено число шагов в минуту. Кроме того, всевозможные косички и прочие изменения обмундирования сильно увеличивали время на подготовку солдата к маршу и стесняли его движения.

Александр Суворов последовательно и очень настойчиво сопротивлялся нововведениям и был отправлен Павлом I в ссылку. Помогли России англичане. Они настояли, чтобы русскими войсками руководил Суворов, и в 1799 году Павел I назначил его главнокомандующим и дал на его действия полный карт-бланш.

Хотя русские войска и переучивали три года по новым уставам и переодели в новые вериги, русские войны не забыли своей суворовской школы, что и показал знаменитый Швейцарский поход, а также рекордный переход, упомянутый в словаре Брокгауза.

Бесподобные же марши суворовских войск в других войнах в словарь не вошли, так как того, что не делалось в Европе, как бы и не было.

Замечу, что прибыв в войска, А.В. Суворов продолжал игнорировать нововведения Павла I, причём иной раз делал это демонстративно.

Почему же Павел I уменьшил скорость войск? Никто точно сказать этого не может, но я думаю, что у царя на это были веские основания. Действительно, представим, что ты царь. Ты всю жизнь играешь в солдатиков, сначала в оловянных, потом в настоящих.

Вот ты на Параде. Здесь солдаты идут парадным шагом и всё можно разглядеть. Но хочется, чтобы было красиво, а, значит, каждого солдата надо украсить косичкой, попудрить, надеть на него, накренив чуть набок, высокую шапку и продолжать дальше в том же стиле.

Хорошо, украсить солдатика можно, а если манёвры? Как же царь?

Царских воспоминаний о манёврах Суворова я не нашёл, зато нашёл одного любознательного мальчика, который тоже хотел посмотреть эти манёвры. Мальчика звали Денис Давыдов и он вспоминает: «До рассвета войска выступили из лагеря, и мы, спустя час по их выступлении, поехали вслед за ними в коляске. Но угонишься ли за конницею, ведомою Суворовым? Бурные разливы её всеминутно уходили от нас из виду, оставляя за собою один гул. Иногда между эскадронами, в облаках пыли, показывался кто-то скачущий в белой рубашке, и в любопытном народе, высыпавшем в поле для одного с нами предмета, вырывались крики: «Вот он, вот он! Это он, наш батюшка, граф Александр Васильевич!» Вот всё, что мы видели и слышали. Наскучив, наконец, бесплодным старанием хотя однажды взглянуть на героя, мы возвратились в лагерь в надежде увидеть его при возвращении с манёвров».

Итак, даже лёгкая коляска не могла угнаться за конницей Суворова. Чтобы что-то разглядеть и себя показать у царя остаётся один выход – затормозить войска.

Суворов очень тщательно разрабатывал методику движения войск и очень тщательно тренировал своих подчинённых. Вот выписка из суворовской «Науки побеждать»:
«Поход полевой артиллерии от полу до версты впереди, чтобы спускам и подъёмам не мешала. Колонна сближится - оная опять выиграет свое место. Под гору сошед, на равнине — на рысях. Поход по рядам или по четыре для тесной улицы, для узкого мосту, для водяных и болотных мест, по тропинкам; и только, когда атаковать неприятеля — взводами, чтобы хвост сократить. У взводов двойные интервалы на шаг. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан, музыка, греми! Десяток верст отломал - первый взвод, снимай ветры, ложись! За ним второй взвод, и так взвод за взводом. Первые задних не жди. Линия в колонне на марше растянется: коли по четыре, то в полтора раза, а по рядам — вдвое. Стояла на шагу — идет на двух; стояла на одной версте, растянется на две; стояла на двух — растянется на четыре; то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по-пустому. На первом десятке верст отдых час. Первый взвод вспрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять-пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору — от пятнадцати и до пятидесяти шагов. И так взвод за взводом, чтобы задние между тем отдыхали. Второй десяток — отбой! Отдых — час и больше. Коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или и четверть часа, чтобы ребятам поспеть скорее к кашам. Это — для пехоты. Конница своим походом вперед. С коней долой! Отдыхает мало и когда свыше десятка верст пройдет, чтобы дать коням в лагере выстояться. Кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками. Братцы пришли — к каше поспели. Артельный староста кричит — «к кашам!». На завтраке отдых четыре часа. То же самое к ночлегу, отдых шесть часов и до осьми, какова дорога. А сближаясь к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных. По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух и трехстах и больше. Вдруг мы на него как снег на голову. Закружится у него голова. Атакуй, с чем пришли, с чем бог послал! Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! Ура! Чудеса творят братцы!»

В 1801 году начинает править Александр I. Он не отменяет уставы убиенного с его помощью отца, но и не усердствует в продвижении оных, а войсками-то продолжают командуют ученики Суворова! Как показал 1812 год, ходить русские солдаты не разучились, но Наполеон об этом не знал.

Итак, войска Наполеона перешли Неман.

Луи Де Коленкур, находившейся в свите Наполеоне, вспоминает: «Он [Наполеон] много говорил об этой оккупации, о развертывании его сил и их быстрых передвижениях и пришел к выводу, что русские корпуса не могут спасти свой обоз и свою артиллерию. Он думал даже, что многие из них придут в расстройство и не смогут уйти от его быстрого наступления».

Первое удивление ждало Императора при достижении его армией Вильно. По словам Коленкура: «Он был удивлен тем, что русские сдали Вильно без боя и успели вовремя принять решение и ускользнуть от него. … Во время своего пребывания в Вильно император проявлял невероятную активность. Ему не хватало не только дней, но и ночей. Адъютанты, офицеры для поручений, штабные офицеры носились по всем дорогам.

По-прежнему Наполеон с нетерпением ожидал донесений из корпусов, двинувшихся в поход. Всех приезжающих он прежде всего спрашивал:
– Сколько взято пленных?
К его великому сожалению, стычки оставались безрезультатными. … Он был очень недоволен стычкой авангарда Неаполитанского короля с неприятельской кавалерией. Генерал де Сен-Женье и довольно много солдат попали в плен».

Между тем основные силы Наполеона до середины июля кружили в районе Вильно. Точно не известно, но, наверное, Наполеон считал искусное маневрирование русских случайностью и всё надеялся разгромить их по частям. Когда он узнал, что Дрисский лагерь эвакуирован и русская армия, оставив все позиции и укрепления, начала общее отступление, то гвардия немедленно была двинута в этом направлении. Император оставался на месте еще часов двенадцать, рассылая приказы, а затем продолжал наступательное движение в течение всей ночи, надеясь, что быстрота маневра позволит ему настигнуть русскую армию.

Коленкур пишет: «Изумительный марш императорской гвардии от Вильно до Глубокого доказал, что при хорошем уходе лошади могут совершать поразительные переходы, так как они, верховые и вьючные, нагруженные большими тюками, выйдя в шесть часов утра из Вильно, пришли в Свенцяны в восемь часов вечера, а назавтра в полдень были в Глубоком, сделав 48 лье. Упряжные лошади сделали переход из пункта, находящегося в шести лье от Свенцян, причем ни одна из них не заболела. … Император был страшно рад, когда узнал об эвакуации Дрисского лагеря, над укреплением которого русские работали в течение двух лет. Отъезд Александра из армии также казался ему успехом. Он с полным основанием приписывал его своим быстрым передвижениям. … Он надеялся своими быстрыми маневрами принудить русскую армию принять сражение, которого он желал, или же деморализовать и изнурить ее непрерывным отступлением без боя. Он говорил также, что корпусу Багратиона не удастся соединиться с главными силами армии, что он будет захвачен или разгромлен, по крайней мере частично, и это произведет большое впечатление в России, так как Багратион был одним из старых соратников Суворова. … Наполеон пускал в ход всю свою энергию и весь свой гений, чтобы ускорить движение … было ускорено движение всех корпусов и всех артиллерийских резервов; были пущены в ход все средства в надежде, что завтра или самое позднее послезавтра состоится генеральное сражение – предмет всех желаний и упований императора. Его величество часть ночи оставался на лошади, подгоняя и ускоряя движение воинских частей и ободряя войска, которые были полны воинственного пыла».

Таким образом, Коленкур утверждает, что застоявшаяся на месте конная гвардия Наполеона, сорвавшись с места в карьер, за 30 часов прошла 48 лье или 230 км. Я посмотрел по современной карте этот путь и нашёл, что это не 230, а около 160 км. Но всё равно, скорость передвижения впечатляет.

Следует также учитывать, что Великая армия шла между двух русских армий, которым приходилось идти более длинным, окружным путём, то есть путь французских маршевых колонн был короче.

Но ни через день, ни через два, ничего, кроме мелких стычек не происходило. Лишь через неделю передовые части Великой армии оказались перед фронтом русских, занимавшего высоты, окаймляющие большую возвышенность перед Витебском.

Снова воспоминания Коленкура: «Император был весел и уже сиял лучами славы, – до такой степени он верил в то, что померяется силами со своими врагами и добьется результата, оправдывающего поход, который завел его уже слишком далеко. Он провел весь день на лошади, обследовал территорию во всех направлениях, и притом на довольно далеком расстоянии, и возвратился к себе в палатку очень поздно, после того как, можно сказать, лично все осмотрел и во всем удостоверился.

Нельзя представить себе всеобщего разочарования и в частности разочарования императора, когда на рассвете стало несомненным, что русская армия скрылась, оставив Витебск. Нельзя было найти ни одного человека, который мог бы указать, по какому направлению ушел неприятель, не проходивший вовсе через город.

В течение нескольких часов пришлось, подобно охотникам, выслеживать неприятеля по всем направлениям, по которым он мог пойти. Но какое из них было верным? По какому из них пошли его главные силы, его артиллерия? Этого мы не знали, не знали в течение нескольких часов, так как следы имелись повсюду; поэтому в первый момент император бросил вперед только авангарды. … но наш авангард неудачно попал в засаду возле Ложесны; мы потеряли несколько человек, … войска были изнурены. Многие лошади не в состоянии были выдержать аллюра авангардных атак, и это послужило причиной гибели всадников. … Местных жителей не был видно; пленных не удавалось взять; отставших по пути не попадалось; шпионов мы не имели».

Вообще, французы неохотно вспоминают об этой гонке. Мало кто из них мог оценить и боевую выучку русских.

Из воспоминаний Дедем де Гельдера: «Неприятельская армия совершила отступление бесподобно; это движение делает большую честь её генералам и дисциплине солдат. 27-го июля вечером нас отделял от нее глубокий овраг. Линия русских войск тянулась вправо и влево. По утру на рассвете русское войско исчезло как бы по мановению волшебного жезла. Каждый из нас искал его и удивлялся тому, что его не видно; но наше удивление возросло, когда, несмотря на быстроту нашего форсированного марша, нам не удалось уже не говоря отыскать русскую армию, но даже напасть на её следы. Пройдя три версты за Витебск, мы не могли ещё определить, в каком направлении совершилось отступление русских. Нигде не было ни одной павшей лошади, ни забытой повозки, ни отсталого солдата. Однако самомнение французов было так велико, что я сам был свидетель, как некоторые генералы сердились, если кто-либо выражал свое удивление по поводу этого отступления. Я дерзнул во всеуслышание выразить свое удивление. Мне отвечали холодно, что слово «отступление» не существует в словаре французской армии».

Рассказов об отступлении в мемуарах русских воинов тоже немного. Эта полуторамесячная гонка сжата в мемуарах до нескольких строк.

Но на наше счастье в русских войсках оказалась одна женщина - кавалерист Надежда Дурова.

Женщины не склонны бравировать своими воинскими доблестями, поэтому, наверное, Надежда Дурова не считала отступление позором и описала всё спокойно и с подробностями: «Между нашим ариергардом и неприятельским авангардом бывают иногда небольшие сшибки, так только, чтоб не совсем без дела отступать. Охота же так бежать!.. Я не знаю, что мне делать; смертельно боюсь изнемочь; впоследствии это припишут не чрезмерности стольких трудов, но слабости моего пола! Мы идем и день, и ночь; отдохновение наше состоит в том только, что, остановя полк, позволят нам сойти с лошадей на полчаса; уланы тотчас ложатся у ног своих лошадей, а я, облокотясь на седло, кладу голову на руку, но не смею закрыть глаз, чтоб невольный сон не овладел мною. Мы не только не спим, но и не едим: спешим куда-то! Ах, бедный наш полк! Чтоб прогнать сон, меня одолевающий, я встаю с лошади и иду пешком; но силы мои так изнурены, что я спешу опять сесть на лошадь и с трудом поднимаюсь на седло.

Если б я имела миллионы, отдала бы их теперь все за позволение уснуть. Я в совершенном изнеможении. Все мои чувства жаждут успокоения… Мне вздумалось взглянуть на себя в светлую полосу своей сабли: лицо у меня бледно, как полотно, и глаза потухли! С другими нет такой сильной перемены, и, верно, оттого, что они умеют спать на лошадях; я не могу.

В ту ночь Подъямпольский бранил меня и Сезара за то, что люди наших взводов дремлют, качаются в седле и роняют каски с голов. На другой день после этого выговора мы увидели его самого едущего с закрытыми глазами и весьма крепко спящего на своем шагистом коне; утешаясь этим зрелищем, мы поехали рядом, чтобы увидеть, чем это кончится; но Сезар хотел непременно отомстить ему за выговор: он пришпорил свою лошадь и проскакал мимо Подъямпольского; конь его бросился со всех ног, и мы имели удовольствие видеть испуг и торопливость, с какою Подъямпольский спешил подобрать повода, выпавшие из рук его.

Наконец дали нам отдых. С каким неописанным удовольствием разостлала я свою шинель на сено, легла и в ту же минуту заснула. Думаю, что я спала часов десять, потому что солнце уже садилось, когда я выползла из своего шалаша, в буквальном смысле выползла, для того что отверстие, служащее дверью, было немного выше полуаршина. Глазам моим представилась живая и прекрасная картина: толпы офицеров уланских, гусарских, кирасирских ходили по всему лагерю; солдаты варили кашу, чистили амуницию; ординарцы, адъютанты скакали то там, то здесь; прекрасная музыка нашего полка гремела и восхищала бесчисленное множество всех полков офицеров, пришедших слушать её».

Думаю, что этот этап войны 1812 года потому так незаметен, что французы и прочие европейцы вообще не любят вспоминать такие войны. Русские же считают: чем тут гордиться, не наступали же. Хвастаться быстротой отступления? Советские историки к тому же всегда помнили и принимали за эталон мудрости безумный приказ «ни шагу назад»!

Такова слабость исторической науки, упорно не замечающей всего величия этой многодневной грандиозной погони на расстоянии тысячи вёрст и живоописуя лишь локальные стычки авангардных частей Великой армии и арьергардов русских войск.

Именно в этой великое гонке двух армий и проявили себя казаки. Казаки отсекали щупальца конных корпусов под командованием маршалов и не давали им нарушать строй русских войск. Казаки помогли похоронить план Наполеона уничтожить русскую армию в походном движении. Непосредственно в регулярном же бою казаки были неэффективны, но их полки хорошо использовались для отвлекающих манёвров.

Снова обратимся к Надежде Дуровой: «Скорыми маршами едем мы в глубь России и несём на плечах своих неприятеля, который от чистого сердца верит, что мы бежим от него. Счастие ослепляет!.. <…> Вопреки бесчисленным поклонникам Наполеона беру смелость думать, что для такого великого гения, каким его считают, он слишком уже уверен и в своём счастии и в своих способностях, слишком легковерен, неосторожен, малосведущ. Слепое счастие, стечение обстоятельств, угнетенное дворянство и обольщенный народ могли помочь ему взойти на престол; но удержаться на нём, достойно занимать его будет ему трудно. Сквозь его императорскую мантию скоро заметят артиллерийского поручика, у которого от неслыханного счастия зашел ум за разум: неужели, основываясь на одних только сведениях географических и донесениях шпионов, можно было решиться идти завоевывать государство обширное, богатое, славящееся величием духа и бескорыстием своего дворянства, незыблемой опоры русского престола; устройством и многочисленностию войск, строгою дисциплиною, мужеством их, телесною силою и крепостью сложения, дающего им возможность переносить все трудности; государство, заключающее в себе столько же народов, сколько и климатов, и ко всему этому имеющее оплотом своим веру и терпимость? Видеть, что это славное войско отступает, не сражаясь, отступает так быстро, что трудно поспевать за ним, и верить, что оно отступает, страшась дождаться неприятеля! Верить робости войска русского в границах его отечества!.. Верить и бежать за ним, стараясь догнать. Ужасное ослепление!! Ужасен должен быть конец!..».

(Окончание следует)