Любовь. История

Роковая любовь Григория Орлова

Прочитав это заглавие, иные читателя, возможно, подумают: ну, вот, мол, опять о любви Орлова к Императрице Екатерине. Что уж тут нового сказать можно? Всё и так всем известно.

 

Но в данном случае речь пойдёт совсем о ином, далеко не рядовом увлечении Григория Григорьевича Орлова, даже не увлечении, а страстной, горячей и, безусловно, искренней и бескорыстной любви. Эта любовь была всепобеждающей по своей сути, но порицаемой общественным мнением, и порочной по церковным канонам. Потому что посетила Григория Орлова любовь не просто к женщине, а к совсем ещё юной девушке, к его двоюродной сестре – дочери  родного дяди по материнской линии Екатерине Зиновьевой. И любовь эта стала терновым венцом последних лет жизни светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова, генерал-фельдцейхмейстера, сподвижника Императрицы Екатерины Второй, проложившего ей путь к Престолу Русский Царей, но отставленного и удалённого от двора по его же собственной вине.

       Впрочем, обо всём по порядку…

 

 

                      Переговоры о мире с турками

 1770 год был славен блистательными победами Г.А. Потёмкина при Фокшанах 4 января, П.А. Румянцева при Рябой Могиле 17 июня, Ларге 7 июля, и Кагуле 21 июля, а также А.Г. Орлова при Чесме 24 – 26 июня. После разгрома турок в Кагульском сражении недобитые остатки армии Османской империи разбежались, и собрать их ранее следующей кампании не предоставлялось возможным. После Чесменской победы турки потеряли весь свой флот до единого корабля. Точнее, уцелело одно судёнышко, которое просто не успело вследствие своей тихоходности прибыть своевременно к месту морского сражения.

Россия получила право требовать на мирных переговорах выгодных условий и значительных для себя территориальных уступок. В 1771 году Императрица Екатерина направила в Фокшаны на мирные переговоры – мирный конгресс, как тогда говорили – Григория Григорьевича Орлова, назначив его первым российским полномочным представителем, дав ему в помощники опытного дипломата Алексея Михайловича Обрескова.

Фокшаны ознаменованы первым серьёзным успехом молодого генерала Григория Александровича Потёмкина, одержавшего важную победу 4 января 1770 года и провалом, как полагают некоторые историки, всесильного ещё в то время Григория Григорьевича Орлова, в переговорах. Впрочем, дело вовсе не в тех, кто вёл переговоры, а во вполне законных, но губительных для агрессивной политики Турции требованиях России, заключающихся в признании за Россией свободы торговли и мореплавания на Черном море и независимости Крыма от султана. Никто из турецких переговорщиков не имел полномочий согласиться на такое, поскольку кара султана была жестокой.

Однако граф Никита Иванович Панин настаивал на том, что именно Орлов виновен в провале, поскольку покинул переговоры и помчался в Петербург. Правда была лишь в том, что Григорий Григорьевич действительно, бросив всё, сломя голову полетел в столицу. И были на то причины…

Во время затянувшихся переговоров, которым и конца видно не было, Григорий Орлов получил письмо от своего брата Алексея, в котором тот сообщал, что место его при Императрице или уже занял или вот-вот займёт корнет лейб-гвардии Конного полка Алексей Семёнович Васильчиков, уже пожалованный в начале августа 1772 года камер-юнкером, а в начале сентября камергером.

 Из письма Григорий Орлов узнал то, о чём давно уж судачил весь Петербург и о чём докладывали своим правительствам посланники европейских стран. К примеру, прусский посланник Сольмс писал в срочной депеше Фридриху:

«Не могу более сдерживаться и не сообщить Вашему Величеству об интересном событии, которое только что случилось при этом дворе. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но, тем не менее, неожиданное обстоятельство: Её Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести своё расположение на другой предмет. Конногвардейский корнет Васильчиков, случайно отправленный с небольшим отрядом в Царское Село для несения караулов, привлёк внимание своей Государыни, совершенно неожиданно для всех, потому что в его наружности не было ничего особенного, да и сам он никогда не старался выдвинуться и в обществе очень мало известен. При переезде царского двора из Царского Села в Петергоф Её Величество в первый раз показала ему знак своего расположения, подарив золотую табакерку за исправное содержание караулов. Этому случаю не придали никакого значения, однако частые посещения Васильчиковым Петергофа, заботливость, с которой она спешила отличить его от других, более спокойное и весёлое расположение её духа со времени удаления Орлова, неудовольствие родных и друзей последнего, наконец, множество других мелких обстоятельств открыли глаза царедворцам. Хотя до сих пор всё держится втайне, никто из приближённых не сомневается, что Васильчиков находится уже в полной милости у Императрицы; в этом убедились особенно с того дня, когда он был пожалован камер-юнкером».

 

 

 

 

 

        Письмо брата ошеломило Григория Орлова.

Как так, да не может такого быть! Он, он один до сих пор занимал место не только в тех комнатах, куда теперь, судя по письму, поселили Васильчикова, а в сердце Императрицы, в её мыслях, во всей её жизни. Ведь благодаря ему и его братьям она вступила на Императорский Престол, благодаря ему не попала в пожизненное заточение вместе с сыном Павлом – в жуткое заточение, подобное тому, в котором оказался Иоанн Антонович только за то, что родился в Брауншвейгской семье, рвавшейся управлять чуждой ей Россией.

Что делать? Орлов сорвался с места, собрался по-военному быстро и помчался в Петербург. Он спешил, он считал, что ещё не поздно всё поправить, что стоит ему предстать пред светлые очи Императрицы и объяснить с ней, как всё вернётся на круги своя. Он снова станет любимым, слова станет самым необходимым для неё в её жизни.

Летел на крыльях быстрой тройки, которая сколь бы быстрой не была, даже при частой смене лошадей на специально предназначенных для того станциях, не могла домчать даже самого срочного курьера до Петербурга ранее через восемь, а то десять – в зависимости от погоды и состояния дорог – суток.

Пусть не десять, пусть даже восемь суток – но восемь суток полного неведения, полного отсутствия информации. А что там, в Петербурге, что происходит во дворце? И кто этот негодник, который посягнул на почти уже собственность Орлова, на женщину, принадлежащую только ему одному? Имя его Орлову ничего не говорило.

Григорий Григорьвич ещё не понял, ещё не осознал, что долгие годы рядом с ним была не просто женщина, рядом с ним была Императрица, Государыня Российская. И пусть верно то, что он и его братья были главными виновниками того, что Екатерина Алексеевна сумела войти на Престол Русских Царей, она ведь на него уже взошла и вырвалась тем самым на высоту, недосягаемую для своих подданных – в том числе и тех, кому обязана этим восшествием. Он ещё к тому времени не осознал, что она Государыня!

Он мчался в Петербург, негодуя оттого, что у него совершенно, по его мнению противозаконно отняли дорогую игрушку, и в негодовании своём он всё ещё не мог понять, что отняли вовсе не игрушку, принадлежащую ему, отняли не просто женщину, а женщину особого рода. Да и не отняли вовсе. Она решала быть ли ей отнятой у одного и принадлежать ли кому-то другому или нет. Она, она и только она одна!

Да, ему случалось видеть её и встревоженной своим неустойчивым положением великой княгини при равнодушном к ней великом князе. Да, ему приходилось выводить её даже из состояния минутной растерянности, минутной слабости, но он не увидел в ней огромный, недюжинный потенциал великой женщины, способной преодолеть все преграды на пути к высшей цели, поставленной перед собой однажды и навсегда.

Вся жизнь его до сих пор была разделена на три периода – период до знакомства с великой княгиней Екатериной; период горячей любви, любви тайной, опасной для них двоих и оттого казавшейся ещё более сильной, всепобеждающей и период, когда вся Россия была у её ног, а он понял иначе – он понял, что это у его ног Россия, хотя после переворота уже никаких усилий не предпринимал, чтобы упрочить это своё положение.

И вот оно, это положение, сильно пошатнулось. Да полно – пошатнулось ли? Всё это выдумки, выдумки и не более того. Вот сейчас он ворвётся во дворец, вот сейчас предстанет перед нею, и она простит, и всё будет по-прежнему.

Чтобы не думать о худшем, он старался вспоминать о том лучшем, что было в его жизни…

Мчался, окунаясь от дорожного безделья в вспоминая о своём прошлом тридцативосьмилетний пока ещё, как ему казалось, всесильный Орлов и как тоже казалось ему, возлюбленный Государыней, почти что муж, даже, по мнению его, муж, если не по имени, то по существу.

Он вспоминал о своём отце, отставном генерал-майоре Григории Ивановиче Орлове, в семье которого появился на свет 17 октября 1734 года, вспоминал о том, как рос в тёплой, дружеской атмосфере вместе с четырьмя своими братьями, как под руководством отца проходил вместе с ними азы военного дела и военного искусства. Как закалял их отец, как заставлял приумножать физическую силу, на которую и без того не поскупилась сама Природа, сделавшая их здоровяками. Все братья отличались высоким ростом и богатырским телосложением.

Вспоминал, как в 1749 году поступил в Петербургский сухопутный шляхетный кадетский корпус, после которого в чине подпоручика был направлен в лейб-гвардии Семёновский полк.

А потом грянула Семилетняя война. И он отличился в первых же боях, приобрёл авторитет своей невероятной храбростью и дерзостью в схватках с врагом.

Вспомнилось ожесточённое сражение близ прусской деревушки Цорндорф. Битва с войском прусского короля Фридриха II шла с переменным успехом. Орлов уже в начале её получил ранение, но остался в строю, продолжал сражаться, когда ранили его во второй раз. Своим богатырским видом он внушал ужас противнику, а русские воины шли за ним в бой, презирая опасность.

Во время одной из схваток совсем рядом прогремел взрыв, Орлова засыпало землей, и товарищи уже мысленно простились с ним. Но он поднялся, несмотря на то, что был ранен уже в третий раз. Ему кричали, чтобы отползал в лазарет, что его прикроют. Но он и не думал выходить из боя, и снова увлёк своих солдат в контратаку.

В том сражении прусская армия потерпела поражение и бежала с поля боя. Орлову за подвиги его был пожалован чин капитана и дано ответственное и почётное поручение – доставить в Петербург взятого в плен адъютанта прусского короля графа фон Шверина.

Вот это поручение и перевернуло его судьбу. Весной 1759 года он привёз  фон Шверина в Петербург.

Императрица Елизавета Петровна не пожелала видеть пленника. А великий князь стелился перед ним как раб перед господином и даже добился того, чтобы разместили графа в одном из лучших столичных домов. Туда стал являться сначала с официальными, а затем и дружескими визитами.  

Великий князь Пётр Фёдорович неизменно брал с собой великую княгиню Екатериной Алексеевной. 

Так и произошло знакомство Григория Григорьевича с будущей Императрицей. Так незаметно, тайно от всех завязалась любовь, которая сильно отразилась на последующих событиях и, в конце концов, привела к свержению с престола Петра III.

Пришло время, когда Орлов купался в зените славы. Единственного чего не хватало, так это оформления законного супружества с Государыней. Он постоянно намекал на это, а то и просто требовал, чтобы Екатерина стала его женой. Она уклонялась. Уклонялась, как объясняла ему, потому, что не достаточно ещё укрепилась на троне, чтобы делать подобные шаги. Напоминала о постоянных заговорах, которые разоблачала и ликвидировала, кстати, опять же зачастую не без помощи авторитетных в гвардии братьев Орловых.

Да и высшие сановники протестовали против замужества Государыни. Граф Панин на заседании Государственного Совета прямо заявил:

       – Матушка, Государыня, мы все повинуемся повелению Императрицы, но кто же будет слушаться графиню Орлову?

Григорий Григорьевич тогда ещё не понял, что в этом вопросе, несмотря на антагонизм отношений, мнение Императрицы совпадало с мнением Панина.

Но Орлов вскоре оставил эту свою затею, уверившись в том, что и без супружества он супруг, пусть не по имени, так по существу, а уверившись, стал терять чувство понимания реальности. Он был моложе Екатерины на пять лет. А известна истина – мужчин чаще всего тянет к более молодым особам прекрасного пола. Ну и Орлов не был исключением. Он добился в жизни всего, чего только можно было добиться. Он был всесилен, хотя и не стремился участвовать в государственных делах. Ему было достаточно и одного только сознания этой своей силы.

Но он уже решил, что всесилен и в отношении Государыни, что она без него – никто, что она без него – шагу сделать не может. А она делала, она делала шаг за шагом. Ей было, порою, трудно, очень трудно, она искала в нём опоры, но не находила, и потому продолжала поиск уже за пределами этак вот наскоро слепленной и не узаконенной своей семьи с Орловым.

А он стал поглядывать на других женщин, даже влачиться за молодыми и привлекательными придворными дамами, что, конечно, не оставалось незамеченным.

Дальше, больше. Однажды, во время загородной поездки Императрица застала его, уединившегося с юной красавицей, но скандала не было – всё обошлось спокойно, даже без упрёков.

Вот, когда он должен был насторожиться, вот когда должен был серьёзно задуматься над тем, почему же так легко сошло ему всё это с рук? Ведь он не мог не убедиться за минувшие годы в том, что Императрица, всегда неукоснительно соблюдая верность своему избраннику, строго требует такого же отношения к себе. А тут ни сцен ревности, ни наказания соперницы. Императрица подошла к той, которую только что обнимал Григорий Григорьевич, и, положив руку на плечо, успокоила её:

       – Не надо смущаться. Я уверена в вашей порядочности и уважении ко мне. Не бойтесь, что доставите мне огорчение. Наоборот. Это я вам обязана за ваше поведение.

Обязана за поведение? Не в этих ли словах разгадка? Как он не заметил, что с какого-то момента его внимание к другим дамам перестало раздражать Екатерину, а, напротив, она словно собирала факты. Но для чего? Для наказания фаворита? Нет, она не наказывала и не собиралась наказывать его. Эти факты нужны были ей и только ей одной, её душе, её сердцу. Они нужны были для оправдания решения, которое она все никак не могла принять. Недаром в своей «Чистосердечной исповеди», адресованной Потёмкину, она сказала об Орлове, что «сей бы века остался, если б сам не скучал». То есть, если бы ему не наскучили хоть и не узаконенные, но семейные отношения с женщиной, которая старше него на пять лет, хоть она и не простая женщина, хоть она и Императрица. Наскучила семейная жизнь, и захотелось чего-то нового, особенного, необычного.

Впрочем, скорее всего, не только Орлов заскучал, но и Государыне порядком надоел такой возлюбленный, который постоянно поглядывал по сторонам. И она перестала реагировать на эти поглядывания.

Сохранились донесения иностранных дипломатов об Орлове такого характера:

        «…У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев Государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются её покровительством.

Сенатор Муравьёв, заставший с ним свою жену, чуть было не произвел скандала, требуя развода; но Царица умиротворила его».

Много не понял раньше, да не понимал и теперь, мчащийся в столицу ещё несколько недель назад всесильный временщик, а теперь почти что рядовой сановник, не возлюбленный Государыни, а её подданный.

Он всё ещё верил в успех своей гонки в Петербург. Верил даже тогда, когда на одной из станций его встретил царский фельдъегерь и передал пакет от брата Ивана Григорьевича, в котором было его письмо и личное послание Императрицы. Императрица предписывала «избрать для временного пребывания ваш замок Гатчину», поскольку в тех областях, по которым проезжал Орлов был карантин по поводу чумы.

Не случайно Императрица отправила Григория Орлова в Гатчину. Ведь и сама Гатчина и дворец возводимый теперь в ней, были её подарком Григорию Григорьевичу, как считают биографы, за дворцовый переворот 28 июня 1762 года, в результате которого она вступила на Российский Престол.

Собственно, покупала она в 1765 году не дворец, а небольшую Гатчинскую мызу, которая была в собственности князя Бориса Александровича Куракина.

Мыза… Что это – населённый пункт, хутор? Это наименование употреблялось XVII-XVIII веках в Санкт-Петербургской губернии по большей в той местности, что располагалась на бывшей территории Ингерманландии.

Мызами именовались отдельно стоящие помещичьи усадьбы с сельскохозяйственными постройками при них. Когда-то они являлись субъектами административно-территориального деления Ингерманландии.

К примеру, Царское Село в прошлом тоже именовалось мызой Саарской. Оттого и можно довольно часто встретить в старых письмах, воспоминаниях название Сарской Село. Уже с одним «а», уже ближе к Царскому…

Территория Гатчинской мызы позволяла возвести дворец, строительство которого и началось 30 мая 1766 года.

Итальянец Антонио Ринальди, ставший придворным архитектором, сделал проект, в результате исполнения которого получилось строение, напоминающее средневековый замок, причём довольного вида, вполне соответствующего настроению хозяина, которому предстояло отправиться туда уже не по собственной воле, а по повелению Императрицы.

Чтобы Григорий Григорьевич осознал всю серьёзность её требования, Екатерина пересылала своё послание через Ивана Григорьевича. Именно Ивана все лихие и дерзкие братья Орловы слушались как старшего, а после ухода в мир иной их родителя, почитали почти как отца. Иван советовал неукоснительно исполнить просьбу Государыни. Он-то уж точно знал, что отставка Григория окончательна и бесповоротна.

В письме говорилось о том, что желательно, чтобы Орлов в столице не появлялся в течение года. Императрица также извещала, что назначает ему ежегодное жалование в 150 тысяч рублей, а кроме того жалует значительные средства на строительство дома и обустройство домашнего хозяйства, дарует 10 тысяч крепостных, серебряные сервизы и мебель. Ему было разрешено пользоваться императорскими каретам, а слугам его – носить ливрею императорского дома.

Она писала также:

        «Я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана, и качества те, коими вы украшены и поелику Отечеству полезны быть могут».

 

Что же произошло? Когда же Императрица переменила своё отношение к Григорию Григорьевичу?

Быть может самой первой и наиболее весомой причиной, было известие об увлечении Григория Орлова своей кузиной Екатериной Зиновьевой? Ведь познакомился Григорий Орлов с юной Катенькой в 1771 году, когда ей было всего 13 лет. Но уже тогда она поражала своей красотой, впоследствии воспетой Гавриилом Романовичем Державиным.

 

Как ангел красоты, являемый с небес,

Приятностьми она и разумом блистала,

 

Помогли и придворные сплетники, которые и Императрицу в своё время не щадили, выдумывая всяческие небылицы, ну и про Григория Орлова сочинили, будто он в пьяном виде «тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою Екатерину Николаевну Зиновьеву, иссильничал…». Эта сплетня впоследствии попала в знаменитое сочинение князя Михаила Щербатова «О повреждении нравов в России».

Но так ли это было, да и вообще, могло ли такое быть? Ведь, во-первых, сиротой Екатерина Зиновьева осталась в пятнадцать лет, а когда ей было тринадцать, встречи Григория Орлова с нею происходили при родителях, причём, родители не принимали всерьёз увлечения их племянника Григория своей дочерью. Родство-то очень близкое! И разница в возрасте велика – 24 года. Конечно, в ту пору такая разница не казалась столь большой, бывало, что родители дочерей замуж и более старшим по возрасту, но не в столь же юном возрасте. Да и главная причина была всё же в очень и очень близком родстве.

Косвенно сплетню опровергают сохранившиеся письма Катеньки Зиновьевой, в которых она говорит о своих чувствах к Григорию Орлову. К насильникам таких чувств девушки, подвергшиеся насилию, не питают. Напротив, они испытывают к ним отвращение…

Вот строки из письма Катеньки Зиновьевой к брату Василию:

«Я его люблю более, нежели когда-нибудь его любила, и, по милости Всемогущего, я очень счастлива… Для нас обоих недостает только вас. Вы, пожалуй, скажете, что я глубоко заблуждаюсь и подумаете, что я его не люблю. Я неизменчиваго характера, но обо всем судят по себе; почему он и думает, что я его более не люблю…»

Это написано в 1777 году, когда Катеньке было девятнадцать, но слова: «нежели когда-нибудь его любила…» говорят о её давней и постоянной любви, возможно пришедшей к ней с самых первых встреч с Григорием Орловым.

А вот небольшая записочка самого Григория Григорьевича, адресованная её родным, а своим двоюродным братьям:

«Государи мои А. и В. Николаевичи! Благодарствую за ласку вашу ко мне и за любовь, которую вы к сестре вашей являете, вам благодарен и, найдя случай все cиe сказать, скажу, что я всегда остаюсь ваш покорный слуга. Ваш Г. Орлов.

Далее приписка замой Екатерины Николаевны:

       Дорогие братья, душеньки мои, как пред вами виновата! Умоляю, простите меня! Тысячу раз благодарю тебя, мой дорогой Вася… все твои письма я получила, мой милый, и благодарю тебя за память. Я вполне чувствую, мои дорогие, всю меру вашего ко мне горячего участия… Мы, слава Богу, в наилучших отношениях с моим дорогим князем. Ради Бога приезжайте, мои дорогие друзья, к Святой; умоляю тебя об этом, мой милый Вася. Ты это можешь сделать и привези Александра; постарайся так устроить свои дела, чтобы к Святой быть здесь; не откажи мне в этом и привези также свою жену».

Но это письма более позднего времени. А пока Орлов осмысливал то, что внезапно свалилось на него вместе с письмом, полученным от брата Алексея в Фокшанах, а теперь от брата Ивана и от Императрицы – в дороге, на небольшой станции, в доме станционного смотрителя.

Много высказано в литературе различных версий, порой, диаметрально противоположных по поводу отставки Орлова. Лучше всего придерживаться того, что писала сама Государыня.

Вспомним, что сказано ею в «Чистосердечной исповеди». Своему избраннику, своему будущему супругу Екатерина Алексеевна прямо заявила об Орлове:

       «Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (отчаяния – Н.Ф.) выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слёзы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года».

Так что же всё-таки произошло? В «Чистосердечной исповеди Императрица не пояснила этого, лишь сделав намёк…

А не тот ли этот конфликт, описание которого приводится в некоторых книгах, причём со ссылкой на «анонимного биографа»?

«Когда Её величество Зиновьеву, бывшую при дворе фрейлиной, за её непозволительное и обнаруженное с графом (Орловым Г.Г. – Н.Ш.) обращение при отъезде двора в Сарское Село с собою взять не позволила, то граф был сим до крайности огорчён и весьма в том досадовал. Так, что однажды при восставшей с Императрицею распре отважился он выговорить в жару непростительно грубые слова, когда она настояла, чтобы Зиновьева с нею не ехала: „Чорт тебя бери совсем“».

Тут и Царское (Сарское) Село фигурирует и косвенное указание на то, что Орлов де, сам уже «скучал» при Государыне. То есть, по-видимому, поглядывал на других женщин. Это и привело, как писала Императрица, к тому, что она позволила себе «сделать из дешперации выбор кое-какой». То есть, приблизить Васильчикова.

      Но кто же такая Зиновьева и почему вдруг Григорий Орлов так обиделся на то, что её не взяли в Царское Село?

 

Продолжение следует.