военная медицина

«Если потеряю сознание, режьте»

(очередная глава книги Николая Шахмагонова "Золотой скальпель"

       Тот день Михаилу Филипповичу Гулякину запомнился на всю жизнь… 16 марта утром в медсанбат доставили сразу двенадцать раненых. И это в затишье на фронте…

       – Что случилось? – удивился он. – Откуда такое количество?

…

       Сначала, как и установлено, всех раненых осмотрели в приёмно-сортировочном взводе. Бригады работали чётко, сноровисто, быстро, но при этом очень внимательно.

       – Тех, что долго пролежали на нейтральной полосе, осмотрю сам, – заявил Гулякин.

      Он подошёл к столу. Санинструктор Мялковский прочитал в карточке передового района:

      – Гвардии рядовой Мишуков: «Сквозное пулевое ранение левого плеча с обширным повреждением мягких тканей и плечевой кости».

      Но Гулякин уже видел более страшные последствия ранения и вынужденной задержки в оказании помощи. Он обнаружил значительный отёк верхней половины плеча, крепитацию газа в мягких тканях. Кожа в этих местах имела бронзовый оттенок и как бы лоснилась.

      – Анаэробная инфекция на лицо, – тихо сказал он, отойдя от стола. – Нужно немедленно оперировать. Саша, – обратился к Воронцову, – займись остальными.

      Почувствовав, что с раненым что-то серьёзное, к Гулякину подошёл Константин Кусков. Присмотрелся, всё понял и спросил:

      – Миша, что ты решил, что будешь делать?

      Гулякин задумался, но заговорил уверенно:

      – Постараюсь вычленить левое плечо и произвести послабляющие надрезы в зоне отёка в лопаточной области.

      Кусков выслушал внимательно. Признался:

      – Я ещё не встречался с такими ранами. Но, в принципе, понял, что нужно делать, – и, внимательно посмотрел в глаза Гулякину, прибавил: – Миша, очень прошу, дай я попробую... Пора и мне приступать к сложным операциям.

       Гулякин нахмурился. Не понравилось вот это «попробую», но, с другой стороны, ведь для каждого хирурга настаёт час, когда пора делать шаг от уже освоенного к более сложному.

     Сказал, глядя вопросительно:

     – Что значит попробую?

     – Сделаю всё, что могу. Постараюсь… вот увидишь, справлюсь, – продолжал настаивать Кусов.

      Собственно, Гулякин понимал, что просьба вполне обоснована. «Похвальное желание, – думал он. – Надо учиться, надо. Ведь в любой момент может возникнуть ситуация, когда будут заняты все хирурги, а доставят раненого, для которого промедление смерти подобно… Но тот ли здесь случай? 

Можно ли ставить к операционному столу молодого хирурга, когда свободными остаются более опытные. С другой стороны, обстановка для учебы благоприятна – нет большого потока раненых».

      Действительно, раненых поступило всего двенадцать, причём, многим операции не потребовались, достаточно было сделать хорошую перевязку.

      Серьёзное, очень серьёзное решения надо было принять.

      «Конечно, надёжнее сделать всё самому, – продолжал рассуждать Гулякин, пока больного готовили к операции. – Надёжнее и спокойнее. Но ведь завтра, или через неделю, или через месяц Кусков может встретиться с такой же точно проблемой. Что тогда? И рядом не будет опытного хирурга. А сейчас я могу проследить, подсказать, словом, быть рядом, что уже хорошо».

      Он бросил взгляд на операционный стол. Маша Морозова заканчивала подготовку больного. Перевёл взгляд на Костю Кускова. Тот ждал с надеждой.

      – Ну что ж. Ты прав. Надо начинать. Но прежде расскажи мне методику и анатомию оперативного вмешательство. Всё по порядку.

      Лишь после того, как Костя уверенно всё изложил и ответил на несколько вопросов, сказал:

      – Можешь приступать!

      Маша тихо доложила:

      – Анестезирующий раствор ввела.

      – Спасибо, – сказал Гулякин. – Ну что же, Костя, с Богом.

       Кусков начал уверенно, чётко. Гулякин внимательно следил за каждым его действием, одобрительно кивая головой. Иногда подбадривал двумя-тремя словами. В работу не вмешивался, но был наготове. Всё шло по плану, казалось, ещё чуть-чуть, и Костю можно поздравить с успехом, но в самый напряжённый и ответственный момент, когда всё зависело от аккуратности и четкости движений, скальпель, неловко зажатый в руке, скользнул в сторону.

      У Гулякина сжалось сердце. Мгновение – и скальпель мог перерезать артерию. И тогда всё… Раненого не спасти… Но ещё раньше этого мгновения, действуя почти автоматически, Гулякин подставил руку, чтобы защитить артерию. Скальпель впился в палец, разрезав перчатку. Брызнула кровь. Кусков отпрянул от стола, замер в оцепенении. Было слышно, как глухо стукнулся об пол выпавший из его рук скальпель.

      Стало тихо, очень тихо, хотя и без того во время операции соблюдается тишина, нарушаемая лишь необходимыми командами. Даже бригады на соседних столах оторвались от работы, предчувствуя беду.

      Гулякин сорвал прорезанную перчатку, но проговорил, как можно спокойнее:

      – Раствор сулемы, спирт с йодом!

      Маша Морозова бросилась за медикаментами. Гулякин сам обработал рану. Маша помогла перевязать палец. Надев перчатку он, всё также сохраняя спокойствие, сказал:

      – Костя, к столу. Маша, работать!

      Но никто не шевельнулся в операционной. Каждый понимал, что произошло минуту назад, ведь оперировали по поводу анаэробной инфекции, и теперь только чудо могло спасти от заражения.

       – Продолжайте работу, – уже строже сказал Гулякин и повторил снова, поскольку Костя не двинулся с места: – Ординатор Кусов, к столу!

       Маша стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами. Но всё же справилась с собой и держала наготове инструменты.

       Костя взял из её рук скальпель, нетвёрдо шагнул к столу. От глаз Гулякина не ускользнуло, что руки у ординатора слегка дрожат.

       – Так не годится, – уже мягче сказал он. – Вот что, Костя, будешь мне ассистировать.

      Эту операцию Гулякин довёл до конца, и, отойдя от стола попросил на всякий случай ввести профилактическую дозу поливалентной противогангренозной сыворотки.

      – Не волнуйтесь, – успокаивал он товарищей. – Всё будет нормально. Все необходимые меры приняты.

      Хотя сам прекрасно понимал, что мер этих далеко недостаточно. Инфекция распространяется мгновенно…

      Он не ошибся. Уже через полтора часа появился первый признак того, что не всё прошло благополучно – в ране появилась острая боль. Мало того, он почувствовал, как неведомая сила распирает кисть. Кисть руки быстро отекала. Ему ли, хирургу, не знать, что происходит.

       – Надо бы тебе прилечь, Миша, – сказал Воронцов, осмотрев руку. – Всем раненым помощь оказана, так что можешь спокойно отдохнуть.

       – Да, да, конечно, прилягу, – согласился Гулякин.

       Тут же приготовили небольшую комнатку, что была рядом с малой операционной. Маша Морозова сходила за термометром. Села рядом с койкой.

       – На, померяй, – чуть слышно сказала она, и Гулякин почувствовал дрожь в голосе.

       Ответил бодро:

       – Ну вот, градусник… Ишь чего выдумали.

       Но всё-таки поставил его подмышку.

       Маша ждала, едва скрывая волнение. Наконец, забрала у Михаила градусник, не дав взглянуть самому и побледнела. Столбик термометре пересёк границу 38 градусов.

       – Тридцать восемь? – переспросил Гулякин, – Ну ничего, что так испугалась, бывает.

       «Спокойно, только спокойно, – говорил он себе. – Надо решить, какой метод лечения выбрать, чтобы спасти руку».

       Да, он понимал, что вопрос стоит остро и жёстко. С этой инфекцией не шутят.

       Полежал с минуту, закрыв глаза, потом очень спокойно, профессионально подбирая слова, попросил Машу:

       – Введи мне, пожалуйста, дополнительную лечебную дозу противогангренозной сыворотки…

       Каждое слово на месте, каждое имеет значение.

       Маша вскочила со стула, но Гулякин задержал её.

       – Подожди… Принеси ещё, пожалуйста, сульфидин…

       – Это поможет? – с надеждой спросила Маша.

       – Должно помочь… Да, ещё пусть принесут пузырь со льдом. Надо постоянно держать его на предплечье.

       Но, увы… К вечеру отёк распространился и стал подбираться к верхней трети предплечья. Боль становилась невыносимой. Гулякин лежал, стиснув зубы и стараясь не подавать виду.

      – Маша, термометр, – теперь уже попросил сам.

      Температуру надо было контролировать обязательно.

      Маша брала градусник уже с особой тревогой – и так уже было видно, что температура поднялась ещё. Действительно. На градуснике было значительно выше тридцати девяти.

       Ординаторы Кусков, Быков и Воронцов, сменяя друг друга постоянно находились у койки своего товарища. Маша оставалась возле Михаила бессменно. Она ни за что не хотела идти отдохнуть.

      А температура поднималась, Гулякина бросило в жар, перед глазами поплыли красные круги.

      «Неужели всё? – думал он, правда, без всякой паники – взвешенно и спокойно: – Надо решаться, надо решаться, а то будет поздно».

      Ампутация! Сколько раз это страшное слово повергало в ужас раненых, поступавших в медсанбат со страшной инфекцией или с такими ранами, которые не давали возможности сохранить конечность. Он помнил, как реагировали и бойцы, и командиры, помнил лётчика, который умолял спасти ноги и ноги ему спасли. Но неужели ему, тому, кто спас стольких людей от этого страшного для них действа, не удастся избежать ампутации? Лётчик не мог остаться без ног, потому что он бы тогда остался без неба. А хирург! Для хирурга руки – это всё. Вспоминались слова знакомого врача – «у Миши руки хирурга».

      Он прогнал от себя все эти мысли. Он должен был решить важное… Паника не для мужчин! Если да, если… Нужно жить, нужно найти себя в жизни. Сейчас не время размышлять, что будет, не время заранее горевать о профессии, хотя она и стала делом всей его жизни.

       И он принял решение. Попросил подойти поближе Быкова, Кускова и Воронцова. Сказал твёрдо:

      – Кажется, всё! Сами знаете, что может быть дальше... Я вполне могу с минуты на минуту потерять сознание... Так вот слушайте… Если отёк перейдёт на плечо, немедленно проводите ампутацию на границе здоровых тканей.

      Костя Кусков переспросил в отчаянии:

      – Как? Это же, это же… Может, ещё что-то попробуем.

      Гулякин покачал головой, но ничего не сказал. Молчали и хирурги. Они-что прекрасно знали, что их товарищ прав.

      Заплакала Маша Морозова.

      Надежду вселил спокойный и уверенный голос Быкова:

      – Я попробую разрез кожи с фасциотомией. Разреши, товарищ хирург?

      Гулякин попытался улыбнуться, но сказал серьёзно:

       – Думаю, что рано. В мягких тканях предплечья газа пока не ощущается. Подождём ещё немного. Травмы с размозжением мягких тканей у меня не было... Так что спешить не будем. Я предупредил вас на крайний случай. Постараемся купировать инфекцию. Подождём, подождём ещё немного.

       Ждать… Каково ждать друзьям, глядя на то, как решается судьба их товарища, ждать, не имея никакой возможности изменить ход событий. От глаз Гулякина не укрылись растерянность, даже смятение на лицах ребят. Особенно переживал Кусков, который считал себя едва ли не преступником.

      – Ведь он же из-за меня, всё из-за меня, – повторял он полголоса. – И зачем я попросил дать мне сделать эту операцию?

      Услышав его возгласы, Гулякин строго сказал:

      – Перестань, Костя, перестань. Ты работал правильно. И просьба твоя похвальна… Просто роковая случайность…

      – Хороша случайность, – тяжело вздохнув, отозвался Костя Кусков. – Зачем я просил, зачем…

       – А вот это зря, – возразил Гулякин. – Надо уметь всё, хирург должен уметь всё.

       Прибежал командир медсанбата Юрий Крыжчковский. Он только что вернулся из штаба дивизии, и его сразили докладом о случившемся.

       Справившись о самочувствии, набросился на ординаторов.

       – Ну что вы здесь столпились. Дайте Мише отдохнуть. Если надо, Маша сразу позовёт вас.

       Все покинули комнату. Михаил прикрыл глаза. Сквозь дрёму он слышал, как всхлипывала Маша. Тихо сказал ей:

       – Не мешай спать. А то попрошу, чтобы прислали дежурить кого-нибудь другого.

       Всхлипывания тут же стихли.    

       Впрочем, спать мешали не всхлипывания. Сильная боль не только не проходила, но становилась всё острее и нестерпимее. Да и товарищи не давали покоя. Дверь в малую операционной поминутно открывалась, и кто-нибудь заглядывал в комнату, чтобы спросить о самочувствии Гулякина. Комбат снова вмешался. После его нагоняя никто уже не решался заходить в комнату, но придумали новый способ – делали знаки Маше, чтобы она подошла и сказала, как самочувствие.

      Весь медсанбат переполошился. Несколько раз приходили замполит Сергей Неутолимов и начальник штаба Константин Котов.

      Заснуть было невозможно. Боль рвала на части, а одновременно с ней сверлили мысли: «Ну как же так? Как же так?! Ведь лишь недавно почувствовал, что становлюсь хирургом и – на тебе... Какой же хирург без руки! Без руки, пусть даже левой, операции не сделать даже самой простейшей».

     Мучительной оказалась первая ночь. Жар не спадал, боли не утихали. «Надо заснуть», – убеждал себя Гулякин. Но сон не шёл. 

     Снова вспомнил лётчика, которому удалось спасти ноги. Ведь спасли же, спасли – и он летает…

     Под утро забылся тревожным сном. Проснулся с градусником подмышкой и сразу увидел Машу Морозову, которая так ни разу и не отошла от его койки за всю ночь. Глаза были воспалены от бессонницы и слёз.

      Взяла градусник, и радость озарила её лицо.

      – Миша, температура падает. Уже тридцать восемь. А ночью за сорок поднималась…

     – Ну я же говорил, что всё будет в порядке, – с улыбкой сказал Михаил.

     Узнав об улучшении состояния, прибежали Кусков и Быков. Долго рассматривали руку. Наконец, Костя Кусков сказал:

     – Инфекция дальше не распространяется. На плечо не перекинулась.

     – Снимите повязку с Кисти, – попросил Гулякин. – Хочу посмотреть на рану.

     Края раневой поверхности по-прежнему были отёчными, но изменений не обнаружилось. Возобновилось кровотечение, но нормальное, без патологии.

     – Ну что, ребята, – повеселевшим голосом заключил Гулякин: – Тактику лечения мы избрали верную…

     – Значит, дело идёт на лад!? – воскликнула Маша Морозова

     – Поправляется твой Михаил, поправляется! – сказал Быков. – Но нужен уход. Нужен покой… Опасность ещё не миновала. А то ему только волю дай, он сегодня же к операционному столу встанет.

     Принесли завтрак, но Быков, заметив, что Гулякин поморщился – аппетита не было – предложил:

      – Давайте лучше введём глюкозу и физиологический раствор.

       Гулякин согласился.

       Пошли вторые сутки борьбы с жестокой анаэробной инфекцией. Утром наметилось улучшение состояния, однако к вечеру снова поднялась температура, усилились боли.

       Гулякин держался мужественно, казался внешне спокойным, но внутренне остро переживал случившееся. Оставались опасения, что всё-таки не избежать ампутации.

      «Не хандрить! – приказывал он себе. – Вот и ребята считают, что дело пошло на поправку».

       Но разве себя обманешь? Пожалуй, врачу болеть тяжелее всех, ведь врач всё видит и всё понимает. Свой недуг, ход своей болезни ему определить гораздо легче – все симптомы налицо.

      Кто в медсанбате мог лучше Гулякина успокоить и настроить раненого, кто мог лучше подготовить его к операции? Пытался он успокоить и настроить себя, шутил с товарищами, подбадривал их.

      Ночью у его постели снова дежурила Маша Морозова и снова потихоньку всхлипывала, глядя на Михаила.

      Утром температура снова уменьшилась, а к вечеру на коже предплечья стали появляться морщинки. Жар спал. Гулякин уже мог сидеть на койке, но руку пришлось перевязать косынкой.

      Повеселели и товарищи, особенно Костя Кусков, который все эти дни не находил себе места. Выздоровление шло медленно, но опасность миновала, и Гулякин всё чаще выходил подышать свежим воздухом. Он радовался весеннему солнцу, уже тёплому и ласковому.

      Но лишь к концу марта он снова мог занять своё место у операционного стола.