муж

 

  Есть у меня один товарищ. Работает в области технической журналистики . На хлеб насущный зарабатывает статьями по внедрению свободного ПО в народное хозяйство. Основная задача , его творчества , -  отказ от MS WINDOWS и постепенный переход на операционную систему Linux . 

 

    

  Утро… Всё то же лёгкое волнение. Нет. Не нетерпение. Состояние некоторой отрешённости испытывал он, когда собирался, когда садился в машину, прогревал двигатель.

       И по-прежнему, как в калейдоскопе картинки, картинки, картинки.

       Он приехал за полчаса до срока, нашёл место, где остановиться, чтобы был хороший обзор. Нет, он не ждал, затаив дыхание. Он просто ждал, думая о всякой всячине и даже не о той, кого ждал.

       Познакомились почти два месяца назад. Были только звонки… И вот первая встреча.

       «Узнаю ли?»

       Узнал. Приоткрыл дверь, чтобы она обратила внимание на машину. Обратила. Подошла, села. И вот они вдвоём. Путь недолог, движение не очень интенсивное. О чём-то говорили. И опять никакого волнения. Годы меняют отношение к таким встречам. Но как же давно не было ничего подобного?

       «Грех ли это? Но кто из нас без греха? Не выполнять же совет одного фарисея в «спецодежде», не кощунствовать же, прося Отца Небесного, чтобы лишил возможности, мягко говоря, увлекаться прекрасным полом. Целитель сказал, что если «жить без греха» в данном вопросе, можно влететь в такую историю, которая отразится на здоровье – простатит и прочие беды.

       Впрочем, хорошо уже то, что стали посещать такие мысли, что стал задумываться над сутью отношения к женщинам.

       А дорога коротка. И, увы, не зимняя сказка, а слякоть, грязь на этой дороге. Стеклоочистители не выключишь.

       И вот уже растворились ворота. И вот уже знакомая стоянка.

       – Пойдём, прогуляемся? – спросил уже в номере.

       – Я так устала. Можно немного подремать?

       Подремала, не раздеваясь, перед телевизором. Потом пошли в бар. Бутылка вина и прочее. Сидели долго. Разговаривали. И снова он не волновался, не замирал от ожидания того, что должно состояться.

       По пути в номер спросил:

       – Зайдём на дискотеку?

       Она отказалась. Она явно торопилась в номер.

       О брудершафте напомнила сама. Он открыл Шампанское, наполнил бокалы. Они встали, выпили, скрестив руки. Последовал долгий поцелуй, и он почувствовал дрожь во всём её теле. Смело коснулся пышной, полной груди, нашёл верхнюю её точку. Рука скользнула под кофточку, освободила то, что уже томилось от ожидания. Прильнул губами к груди. Протеста не было, лишь усилился трепет во всём теле. Он нашёл пуговку на юбке, рука скользнула в запретные края… Всё длилось менее минуту с того момента, как они выпили, и он шепнул:

       – Погасим свет?!

       Разделись, словно по неведомо кем данной команде, причём, почти наперегонки. Ещё через несколько мгновений он ощутил всё её упругое, достаточно ещё молодое тело. Оно притягивало, и он не противился притяжению, как не противилась и она. Но волнений по-прежнему не было. Они сплелись в страсти, именно в страсти, ибо это конечно была только страсть, лишённая того высокого чувства, которое мы зовём любовью. Лёгкий стон вырывался из её полураскрытого рта, когда он выпускал её губы из своих губ, и касался груди, которую уже оценил особо – она была красивой, полной и удивительно упругой.

       Не опишешь в двух словах, как поразило его её тело. Он не спешил, и в какой-то момент она спросила его:

       – Мне уже бежать мыться?

       Вопрос мог прозвучать несколько грубо, если бы его задала другая женщина и в другой ситуации.

      – Нет, – возразил он.

       Он не спешил, он весь утонул в ней, он наслаждался формами её тела, которого было не так чтоб много, но не мало – вымученных  диетой «шкилетов» он не любил. То, что её тело не представляло собою некоего подобия обтянутого кожей скелета, только усиливало ощущение полноты обладания женщиной, именно женщиной, а не заморышем.

       – Теперь беги, – шепнул он через некоторое время с той же прозрачной откровенностью, которая в данном случае не разрушала восторг, а была естественна, как естественно всё, что происходило между ними.

       Потом был короткий отдых. Она приняла душ, слегка поднялась на подушках, и он увидел близко перед собою и упругий животик и аккуратный пушок, и показавшийся удивительно изящным манящий разрез.

       И не сдержался…

       Он гладил её ноги, ровные и полные, её колени, целовал бёдра, он замирал, отстраняясь от неё и любуясь всем тем, что открывалось взору…

       Свет фонаря за окном освещал по касательной комнату, свет давал и не выключенный телевизор. А он любовался всем тем, что столь притягивало взор, и снова целовал то, что так хотелось целовать. И шептал:

       – Я хочу запомнить эту ночь всю, до мелочей.

       – Пора спать, – томно отвечала она.    

       – Нет. Едва заснёшь, и сразу будет утро. Я хочу, чтобы ночь тянулась как можно дольше.

       – Я уже не могу. Я уже без сил, – говорила она.

       Он чувствовал, что она даже не может объяснить своего состояния. А он снова и снова любовался ею и тем аккуратным и привлекательным, что скрывалось под мягким пушком.

       Он же был потрясён. И мелькнуло… Вот о чём или о ком слова песни, до сих пор казавшейся нелепой: «ты затмила всех».

       Впрочем, действительно у него не было ночей, подобных этой. Их не было уже, по крайней мере, лет пять или даже больше. И всё прошло как-то просто, ладно, гладко. И наступило утро, и они ходили завтракать и о чём-то говорили, совершенно незначащем.

       А потом она всё же рассказала кое-что о себе: муж погиб в автомобильной катастрофе одиннадцать лет назад… Сама растила детей. Они погодки. О себе не думала.

       Заключила серьёзно:

       – Священник сказал, что замуж нельзя – муж ждёт там. И я не могла переступить этот рубеж. До сего дня не могла. А мама сказала, что вдовий век долог.

       – Неужели ни разу и ни с кем?

       – А ты этого не почувствовал? – спросила он, пристально посмотрев ему в глаза.

       И тут он вспомнил её отказ от дискотеки, вспомнил, как спешила в номер, как сама напомнила про брудершафт – наиболее лёгкий повод к началу того, что она ждала, видно, с более сильным нетерпением, чем он. Ждала и чувствовала, что он почему-то медлит, видимо, несколько смущаясь.

       – Я постараюсь скрасить твой вдовий век! – молвил он вместо ответа на её вопрос.

       Трудно сказать, насколько верил в сказанное. Упоминание о том, что говорил ей священник, озадачило. Озадачило уже только одним: кому вред оттого, что произошло? Никому. А как без этого жить? Невозможно.

       Он довёз её до дома. Прощаясь, спросил, когда удастся увидеться вновь.

       – Звони, – ответила она неопределённо.

       Он поехал медленно – внимание было рассеяно. Он думал о происшедшем и не знал, как поступить дальше.

      «Да, это не любовь, это даже не влюблённость. Но тогда что же? Ведь было очень хорошо. Быть может, так хорошо было оттого, что всё спокойно, с добрым настроем… Быть может, оттого, что её молодое, пышущее здоровьем и пронзительной женской силой тело истосковалось по мужским ласкам?! – подумал он и даже улыбнулся, когда мелькнула мысль: – Ещё не известно, кто на кого набросился… Она набросилась на меня с жадностью, как изголодавшаяся тигрица».

       Он стал вспоминать всё то, что произошло минувшей ночью, и почувствовал бурное волнение во всём своём существе. А ведь казалось, что он вчера отдал все силы. Но стоило представить её всю под пробивающимся сквозь занавески светом фонарей, как он словно бы ощущал то же, что было под этим светом, и всё существо взывало к повторению случившегося.

       Она объяснила, что часто вырываться из дома не может, что дети требуют постоянного внимания, хотя уже и подросли, а родители, которые живут с ней, уже старенькие. И всё же она не отказывалась от новых встреч.

       И вскоре он наметил очередную поездку, теперь уже в один из подмосковных санаториев. Тоже на сутки – на более длительный срок она не могла вырваться из дома. Ждал с нетерпением, ждал в предвкушении новых удовольствий. Именно удовольствий от прикосновения ко всем её прелестям, удовольствий от её страстного и неутолённого желания, которое она не скрывала, и которое не могло не быть ему приятным.

       Но за три дня до поездки заболел её сынишка. Причём, не просто заболел – температура была высокой.

       – Да, да, конечно перенесём поездку – сказал он. – Конечно, нельзя уезжать…

       Когда сынишка выздоровел, они снова договорились о встрече. И снова неприятность. Теперь заболела дочь. И тоже болезнь проходила при нехарактерно высокой температуре.

       Ну что ж, дети болеют часто. Он терпеливо ждал. И вот, лишь полтора месяца спустя показался свет в конце тоннеля. Он договорился о номере, он ждал, уже в весьма подогретом ожиданиями состоянии.

       Встречу назначили на субботу, но накануне, в пятницу, машина сбила её отца, который попал в реанимацию…

      Вот когда вспомнились слова священника.

        Он не стал резко обрывать знакомства. Он довольно долго ещё звонил ей, и они даже планировали встречи, правда уже не конкретно, а так, в общих чертах: «надо бы» или «может, в следующем месяце», или «когда дети сдадут экзамены».

       Они ни разу не говорили о странной цепи случайностей, не говорили о последовавших одна за другой болезнях сына и дочери, и в довершении – о несчастье с отцом, которого хоть и выписали, но не смогли вернуть к прежнему его состоянию.

       Ждал, что она обратит внимание его внимание на эту цепь не случайных случайностей, но она даже намёком не упоминала о них, хотя, конечно, не могла не думать.

       И всё же, почему так устроен мир? За что ей такие испытания серьёзные – ведь растить детей одной – дело нелёгкое. Работать приходилось, не жалея себя. Но и этого мало. Она была живой, здоровой женщиной – женщиной, лишённой тех качеств, которые доставляют столько приятного при общении с нею.

       Неужели ей так и придётся коротать долгий вдовий век? Неужели не имеет права на мужскую ласку, на то необыкновенное, порой волшебное, что даёт соединение мужчины и женщины, пусть даже и не полюбивших ещё друг друга, но, безусловно, испытывающих взаимные симпатии? Никто не может предугадать, каким будет итог подобных взаимоотношений.

       Он не знал ответов на эти вопросы, потому что по-прежнему исходил из того, что их личные отношения, если они не приносят никому вреда, но приносят радость вступающим в них людям, вовсе не могут быть порицаемы.

       Он никак не мог принять душой то, что всё, что было у него с нею – грех. Слышал об этом много раз, слышал и от священнослужителей и просто от верующих своих знакомых. Слышал, но не принимал. Уж больно виртуальным был этот грех в его представлении.

       Он часто думал о ней. Ему говорили, что женщина после рождения второго ребёнка с особой силой испытывает тягу к тем самым, именуемым грешными, отношениям с мужчиной. И вот она осталась одна именно после второго ребёнка. Но за что же ей такое наказание? Ведь с темпераментом у неё, что понял он даже за столь короткую встречу, всё нормально, даже более чем нормально.

       Порою задумывался не только о ней – задумывался о многих, очень многих женщинах, которые оказывались в аналогичных положениях. Ведь сколько их, лишившихся мужей и коротавших свой вдовий век? Каково им? Да и вообще женщин значительно больше, нежели мужчин. И уходят мужчины раньше, а порой, по известным обстоятельствам, в раннем возрасте, особенно теперь в период разнузданной демократии – источника войн и конфликтов.

       «Нет, нельзя, не моги!» Так говорят священнослужители. Почему? Кому же вред? Кому? Да, конечно: если жена изменяет мужу, вред мужу. Если муж изменяет жене, вред жене. Правда, относительный, скорее, виртуальный вред. Да и, как говорится, «ноне мало кто не изменяет». И всегда ведь можно определить причину, почему эту случается.

       А если организм требует, если желание невыносимо, если оно пожирает огнём? Он снова и снова вспоминал ту встречу, которая, чем дальше уходила во времени, тем больше высвечивала моментов, оставшихся в памяти, но неоценённых сразу. Он вспоминал её поведение «до того», вспоминал некоторую нервозность, когда они только вошли в номер, а он посчитал неприличным сразу начать то, ради чего, собственно, они и приехали. Она отказалась идти гулять. Нехотя согласилась на буфет, и во время разговора в голосе появлялись какие-то нервозные нотки, словно электрический разряд нет-нет да пронзал всё её тело. Вспомнил, как отказалась от дискотеки… Да, она торопилась… Можно бороться с собой в обычной обстановке, но когда ясно, для чего приехали, и что ждёт впереди, вероятно, бороться уже невозможно. Оттого, вероятно, менее чем через минуту после того, как он открыл шампанское, они уже соединились в жарких объятиях, и объятия эти были с её стороны пронзительно-пламенными.

       И какой же успокоенной, удовлетворённой и даже посвежевшей она была наутро!

       Так какой же вред они принесли людям, стране, миру? Какой, наконец, вред принесли Вселенной? И, уже с осторожностью, подумал: в чём провинились перед Богом?

       Да, во всём этом была какая-то тайна, которую он не мог разгадать. Он чувствовал, что священники намеренно или по незнанию скрывают что-то такое, что должно прояснить самое простое: для чего Бог создал человека именно таким, каким создал? Для чего Бог создал то волшебное великолепие, которое принято называть прекрасным полом? Если мужчина и женщина созданы лишь для продолжения рода, то к чему красота? Ведь связь для этих целей может иметь место два, три, реже четыре, ещё реже пять, шесть и более раз. А остальное блуд? Остальное похоть?

       И он нашёл ответ… Да, он был не во всём прав и далеко не во всём безгрешен. Но он и не был грешен настолько, насколько пытались его убедить в том многие сторонники аскетического образа жизни человека.