...ОБ АВТОБИОГРАФИЯХ В РОМАНАХ...

Что ж, Николай Федорович

Я рад, что Вы не обиделись на наше внимание к Вашему произведению, а точнее – к предоставленным Вами фрагментам из него

Ан то, как некоторые наши коллеги отреагировали на нашу со Зверобоем критику, вынуждает меня, если позволите – продолжить поднятую Тему Творчества отдельной моей Картиной

 

Я предварил ее иной картиной

Картиной Сезана

Я думаю, ниже – Вы поймете почему

То, чьи отрывки здесь приведу я – и есть в моем понимании творчество писателя в автобиографическом стиле

Я привожу это не от того, что автор находит любовные утешения в объятиях собственной жены

Не поймите меня прямолинейно

Я привожу это от того, что автор озабочен ровно тем же, что и Вы

Правда написал он свой Праздник, который всегда с тобой, ровно на полвека раньше

Но и не в этом Суть

Суть в атмосфере, что изложена автором

Суть в том, что в приведенных отрывках его романа – нет ни тени самомнения или бахвальства

А есть сомнение, грусть и красота жизни

Даже вкус жизни - передан

Ровно, как у Сезана

И хотя тут нет картошечки с огурчиками, ан я уверен

Судя по тому, у каких писателей учился автор – он и картошечку с огурчиками передал бы блестяще

Даже в купе поезда

Даже в СВ вагоне…

И даже с домашним самогончиком  в прикупе

 

Абы все в этом убедились – начнем

 

______________________________

 

…Наконец рассказ был закончен, и я почувствовал, что очень устал.

Я перечитал последний абзац и поднял голову, ища глазами девушку, но она уже ушла. «Надеюсь, она ушла с хорошим человеком», — подумал я.

И все же мне стало грустно. Я закрыл блокнот с рассказом, положил его во внутренний карман и попросил официанта принести дюжину portugaises[3] и полграфина сухого белого вина.

Закончив рассказ, я всегда чувствовал себя опустошенным, мне бывало грустно и радостно, как после близости с женщиной, и я был уверен, что рассказ получился очень хороший, но насколько хороший-это я мог узнать, только перечитав его на следующий день.

Я ел устрицы, сильно отдававшие морем, холодное белое вино смывало легкий металлический привкус, и тогда оставался только вкус моря и ощущение сочной массы во рту; и глотал холодный сок из каждой раковины, запивая его терпким вином, и у меня исчезло это ощущение опустошенности, и я почувствовал себя счастливым и начал строить планы.

Теперь, когда наступили дожди, мы можем на время уехать из Парижа туда, где не дождь, а снег падает сквозь сосны и устилает дорогу и склоны гор, где он будет поскрипывать под ногами, когда мы будем возвращаться вечером домой. У подножия Лез-Авана есть шале, где прекрасно кормят, где мы будем вдвоем и с нами будут книги, а по ночам нам будет тепло вдвоем в постели, и в открытые окна будут сиять звезды.

Вот куда мы поедем. Если взять билеты третьего класса, это будет недорого…

 

…Когда мы вернулись в Париж, стояли ясные, холодные чудесные дни. Город приготовился к зиме. На дровяном и угольном складе напротив нашего дома продавали отличные дрова, и во многих хороших кафе на террасах стояли жаровни, у которых можно было погреться. В нашей квартире было тепло и уютно. Мы клали на пылающие поленья boulets-яйцевидные брикеты спрессованной угольной пыли, на улицах было по-зимнему светло. Привычными стали голые деревья на фоне неба и прогулки при резком свежем ветре по омытым дождем дорожкам Люксембургского сада.

Деревья без листьев стояли как изваяния, а зимние ветры рябили воду в прудах, и брызги фонтанов вспыхивали на солнце. С тех пор как мы походили по горам, нас уже не пугали никакие расстояния.

После трудных подъемов в горах мне доставляло удовольствие ходить по крутым улицам и взбираться на верхний этаж гостиницы, где я снимал номер, чтобы там работать, — откуда видны были крыши и трубы домов на склоне холма. Тяга в камине была хорошей, и в теплой комнате было приятно работать. Я приносил с собой апельсины и жареные каштаны в бумажных пакетах и, когда был голоден, ел жареные каштаны и апельсины, маленькие, как мандарины, а кожуру бросал в огонь и туда же сплевывал зернышки. Прогулки, холод и работа всегда возбуждали у меня аппетит. В номере у меня хранилась бутылка кирша, которую мы привезли с гор, и, когда я кончал рассказ или дневную работу, я выпивал рюмку кирша.

Кончив работу, я убирал блокнот или бумагу в стол, а оставшиеся апельсины клал в карман. Если их оставить в комнате на ночь, они замерзнут. Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты хорошо поработал. Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда останавливал работу, уже зная, что должно произойти дальше. Это давало мне разгон на завтра.

Но иногда, принимаясь за новый рассказ и никак не находя начала, я садился перед камином, выжимал сок из кожуры мелких апельсинов прямо в огонь и смотрел на голубые вспышки пламени. Или стоял у окна, глядел на крыши Парижа и думал: «Не волнуйся. Ты писал прежде, напишешь и теперь. Тебе надо написать только одну настоящую фразу. Самую настоящую, какую ты знаешь».

И в конце концов я писал настоящую фразу, а за ней уже шло все остальное. Тогда это было легко, потому что всегда из виденного, слышанного, пережитого всплывала одна настоящая фраза. Если же я старался писать изысканно и витиевато, как некоторые авторы, то убеждался, что могу безболезненно вычеркнуть все эти украшения, выбросить их и начать повествование с настоящей, простой фразы, которую я уже написал…

 

____________________________

 

И Вы думаете автор остановился на этом своем открытии – писать настоящую простую фразу…

Щассс…

Он продолжил поиск истоков своего творчества

И что же он нашел?

А нашел он то, что было им уже видено у любимых  художников

 

Продолжу…

 

 

…Если я возвращался, кончив работу, не поздно, то старался выйти какой-нибудь улочкой к Люксембургскому саду и, пройдя через сад, заходил в Люксембургский музей, где тогда находились великолепные картины импрессионистов, большинство которых теперь находится в Лувре и в «Зале для игры в мяч».

Я ходил туда почти каждый день из-за Сезанна и чтобы посмотреть полотна Мане и Моне, а также других импрессионистов, с которыми впервые познакомятся в Институте искусств в Чикаго.

Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень многому, но не мог бы внятно объяснить, чему именно. Кроме того, это тайна. …

 

 

______________________________

 

 

И даже осознание тайны – не остановило автора этих строк

Так как то, что я Вам привожу – есть тоже автобиографический роман…, то мне самому стало интересно, а к каким источникам припадал сам автор, если уж само творчество для него оставалось тайной

 

И вот его признание:

 

…И все-таки Сильвия была мила, обаятельна и приветлива, а за ее спиной поднимались к потолку и тянулись в соседнюю комнату, выходившую окнами во двор, бесчисленные книжные полки со всем богатством ее библиотеки. Я начал с Тургенева и взял два тома «Записок охотника» и, если не ошибаюсь, один из ранних романов Д. Г. Лоуренса «Сыновья и любовники», но Сильвия предложила мне взять еще несколько книг. Я выбрал «Войну и мир» в переводе Констанс Гарнетт и Достоевского «Игрок» и другие рассказы…

 

 

То есть тот писатель, который стремится в своем творчестве начать с простой и настоящей фразы – начинал отчего-то с русских писателей

Тургенев, Толстой и Достоевский – явно перевесили  для него самого Лоуренса со всеми  его любовниками

Ну во всяком случае – числомЪ…, уж точно

 

Нет ???