Тургенев

Когда мой отец, Николай Фёдорович Шахмагонов, работал над книгой "Любовные драмы Русских писателей", я помогала в подборе материалов и обратила внимание на некоторые интересные факты, которых он коснулся в очерках лишь вскользь.

А потому решила сделать несколько основанных на документах рассказов, новелл и просто зарисовок о фактах, малоизвестных, но касающихся известных писателей и поэтов - Тургенева, Льва Толстого, Александра Блока, Чехова, И начать с описания мужественного поступка Ивана Сергеевича Тургенева, который не побоялся заступиться за свою подругу детства - крепостную девушку.

Александра Шахмагонова

 

                                                                                           ***

 

       Юный Тургенев мчался домой на тройке по зимней заснеженной дороге. Каникулы! Они всегда радостны. Особенно, когда их проводишь в родных краях. А родными этими краями для Ивана Сергеевича Тургенева было Спасское-Лутовиново, впоследствии прославленное им в его замечательных произведениях.

       Но тогда оно ещё не было широко известно, но было очень дорого ему. Каждый поворот дороги, каждая рощица, каждый перелесок на пути был знаком. А впереди была радостная встреча с матерью, с дворовыми, на глазах которых он вырос. И особенно встреча с Лушенькой, милой девчушкой, хоть и крепостной, но разделявшей его детские забавы.

       Возница покрикивал на лошадей, и они летели по сияющему на солнце безбрежью, вздымая снежную пыль. Вот и усадьба, средь заснеженных деревьев, запорошённых клумб.

       Тургенев, не дожидаясь, когда лошади встанут окончательно, почти на ходу спрыгнул прямо в снег и пошёл по целине к парадному входу, из которого уже высыпали дворовые, полюбившие своего молодого барина с самых его детских лет. Контрастировал его добрый характер с суровым характером матери, жёсткой, волевой, своенравной помещицы Варвары Петровны Тургеневой

        Шумны приветствия, даже объятия со стороны некоторых дворовых сразу прекратились, едва из дверей показалась Варвара Петровна. Все почтительно расступились, отвешивая нижайшие поклоны и пятясь в разные стороны, освобождая ей дорогу к сыну.

         Мать, широко расставив руки, шагнула к нему, обняла его и тут же, отступив на полшага, спросила суровым голосом:

       – Почему ты не отвечал мне на письма?

       – Я вам писал мама, – слегка склонив голову, – ответил Иван Тургенев.

       – Негоже так с матерью поступать, – не слушая, а скорее не слыша ответа, продолжала Варвара Петровна. – Ну да ладно… Приехал и то слава Богу. И как снег на голову. Проходи в дом, как раз к обеду поспел.

        – Только в порядок себя приведу и… Я мигом.

        Он поднялся в свою комнату, быстро переоделся и, уже спускаясь по лестнице, подумал о том, что не так что-то, совсем не так было при встрече.

         «Почему не выбежала Лушенька? Где она?»

        Она ведь первой бросалась к нему на шею, конечно, если барыни не было рядом.

        «Ну да ладно, появится. Небось, мать работой загрузили. Могла и не услышать, что я подъехал».

       Стол был уже сервирован. Во главе его, как всегда, конечно, Варвара Петровна. По сторонам – те из домочадцев, что были в доме на правах гостей.

       Тургенев поклонился всем сразу и сел на своё место, по правую руку от матери.

       – Ну, подкрепимся, чем Бог послал, – сказала она.

      Прежде сотворили молитву, снова сели, загремели столовыми приборами.

      – Матушка, – вдруг нарушил молчание Тургенев. – Что-то я Лушеньки не заметил средь встречавших. Где она?

      – А-а-а! – с досадой протянула мать и даже вилку бросила в свою тарелку. – Потом, всё потом. Обедай, покуда…

      Тургенев насторожился, предчувствуя неладное. Но промолчал. Обедал молча, да и не особо разговорчивыми были домочадцы под суровыми взглядами Варвары Петровны.

      А Тургенев невольно вспоминал своё детство. Вспоминал Лушеньку, с которой носились они по просторам Лутовиновским, собирали букеты полевых цветов. Иногда сиживали в садовой беседке, вдыхая аромат жасмина. А Лушенька плела веночки из собранных в поле цветов. Иногда в той же самой беседке он учил ее грамоте, учил писать и читать. Ученицей она была примерной, внимательной, да и схватывала всё на ходу.

       После занятий пили чай с мёдом и вкусными пирожками, которые приносили им прямо с кухни, где только что достали из русской печки.

       Бывало и вечерами удавалось прогуляться по саду, и Тургенев рассказывал ей много интересного из прочитанных им книг.

        Какие чувства он испытывал к ней? Только ли как к подруге детства, как к той, что разделяла ещё безвинные его забавы? Как она относилась к нему?             

       Лёгкое, нечаянное прикосновение к ней вызывало трепет и биение сердца. А что ощущала она? Он этого не знал, но чувствовал расположение девочки, затем девушки к нему, искреннее расположение, наполненное трепетом.

        Между ними не произошло никаких объяснений. Они были ещё слишком юны для того. А когда подросли немного, встречи стали редкими, ведь детство у крепостных кончается слишком рано. Для того, чтобы просто перекинуться несколькими фразами, Лушеньке надо было отпроситься у невероятного количества стоявших над нею в дворовой иерархии людей.

        И всё же Иван Тургенев выкрадывал её для прогулки в саду, для чаепития в беседке – кто барину откажет?

        Мать смотрела на всё это сквозь пальцы. Нужно же сыну с кем-то общаться, да и, вероятно, планы какие-то уже гнездились к голове её о методах воспитания сына.

         И вот Лушенька исчезла.

         После обеда мать призвала Ивана к себе для разговора.

         – Так ты о Лушке спрашивал? Что й-то тебе надо? Интерес какой? – поинтересовалась она довольно грубовато, но тут жене дожидаясь ответа и сказала: – Нету её. У Медведихи она.

        – У кого? У этой зверюги? Мама, как вы могли? Чем вам мешала. Вы это из-за меня? Но я ничего…

       – Чего ещё? Ты то причём? Скажешь тоже. Обнаглела она, обнаглела дрянь. Бунтовала слуг.

       Тургенев пришёл в ужас. Он знал, что эта Медведиха очень злая и деспотичная барыня, что она бьёт нещадно своих крепостных, жестоко наказывает их за каждую малейшую провинность. Розги, кнут – излюбленные её орудия «воспитательной работы».

       – Ну, что молчишь? Что ещё? Продала я её, продала Медведихе.

      Мать Тургенева была крута, и она не гнушалась суровых наказаний, но Медведиха!..

      – Нет, нет, ничего больше, – поспешил сказать Тургенев.

      – Ну, тогда ступай, отдохни с дороги, – махнула мать рукой и протянула ей для поцелуя.

      Но Тургеневу было не до отдыха. Он отправился в людскую, чтобы расспросить, как это Лушенька бунтовала слуг?

      Боялись рассказывать, а всё ж поведали ему правду. Вовсе никого не бунтовала Лушенька, вовсе никого не подговаривала против барыни. Просто заступилась за старого конюха, которого Варвара Петровна повелела высечь на конюшне за то, что лошадь оборвала постромки. А ведь сам же во время заметил и поправил и ничего не произошло. О том Лушенька и сказала барыне открыто, в лицо. Та хотела и её высечь за одно, но потом заявила:

       – Не-ет, я те пожёстче наказание определю. Собирайся…

       И повезла рыдающую и молящую о пощаде Лушеньку к Медведихе, приговаривая:

      – Вот барыня то и научит тебя, как слуг бунтовать, вот, ужо, научит.

     Видно сечь подружку детских игра сына она сочла н целесообразным. С глаз долой – и всё тут. Авось забыл уж сынок, да и не вспомнит её. Но он вспомнил.

       Тургенев снова поднялся к матери.

       – Позвольте мама, ещё оторву вас от дел.

       – Ну, что там ещё? – недовольно спросила Варвара Петровна.

       – Просьба у меня к вам, мама. Выкупите Лушеньку, очень прошу вас. У меня столько с ней связано – это ж детство моё. И ничего не думайте. Просто память детства.

       – Что? Ты, сынок, совсем спятил – такое просить. Мне до того, что там у тебя с ней дела нет. Она бунтовщица…

      – Извините, мама, – Тургенев покорно поклонился и вышел.

      Он понял, что уговаривать мать бесполезно. Но доброе сердце Тургенева не могло смириться с такой вопиющей несправедливостью, с такой жестокостью…

      План созрел на ходу. Быть может, слишком дерзкий, поскольку всё на эмоциях, всё на желании добиться справедливости.

      Он решил выкрасть Лушу у Медведихи и спрятать в надёжном месте. Он продумал всё, кроме одного – прав то на Лушу у него никаких не было. Она ж была крепостной! Он даже не подумал о том, что её будут искать, что скрыться практически невозможно.

        На следующий день, объявив, что отправляется на охоту, Тургенев взял ружьё, заехал сначала в соседнюю деревеньку, заплатил одинокому крестьянину за что, что пробудет у него в доме несколько дней с дамой. Тот с радостью освободил хату и отправился куда-то к родным в гости. В истинные свои планы Тургенев его, конечно, не посвятил.

       Что ж, хата была более или менее, на околице деревни, да на отшибе. Можно проникнуть незаметно, да и отсидеться, пока всё утихнет.

       Приготовив место для укрытия, отправился к Медведихе. Когда приехал в деревню, где была усадьба жестокой барыни, уже стемнело. Пробрался во двор, притаился, наблюдая за происходящим и обдумывая план действий.

      И вдруг появилась Луша. Видно её послали в сарай за чем-то, что понадобилось в доме.

      – Лушенька! – позвал он.

      – Ой! – слегка вскрикнула девушка: – Иван Сергеич, неуж-то вы, дорой вы мой?!

       – Иди скорее ко мне, иди…

       Он обнял её, дрожавшую от волнения.

       – Каково тебе здесь, Лушенька?

       – Лихо, ой лихо., – сказала она, и слёзы брызнули из глаз.

       – Всё, всё, милая девочка. Муки твои кончились. Я за тобой. Едем, едем немедленно.

        – А мне надо взять…

        – Ничего не надо, ничего. В санях – тулуп, а вещи, бог с ними… Нельзя ни минуты терять.

        Замирая от страха и от счастья, Лушенька вслед за ним пробежала к тому месту, где была привязана лошадь, запряжённая в сани. Сани Тургенев попросил у крестьянина и тот впряг в них лошадь. Не везти же Луше верхом?!

       И вот они в крестьянской хате, одни, совсем одни. Радостные от первой победы, уверенные, что всё обойдётся.

       Оставим их одних, ведь никому неведомо, кроме них двоих, что было в крестьянской хате, у околице, от которой до заснеженного леса – рукой подать. Шумел лес, сбрасывал на ветру снежные хлопья с высоких сосен. А рядом, в домике, тишина. Даже огня не зажигали, чтобы до времени не выдать себя.

        Трудно передать, что творилось в имении Медведихи и в имении Тургеневых, когда стало ясно и Варваре Петровне, что сын неспроста исчез из дому, и Медведихи, что Луша не сквозь землю же провалилась по пути в сарай, до которого всего-то шагов пятьдесят, не более.

         Поначалу Варвара Петровна волновалась, не случилось ли что на охоте, хотела даже поиск организовать. Но тут примчались гонцы от Медведихи, решившей, что Луша сбежала назад, в Спасское-Лутовиново.

         Вот тут-то Варвара Петровна стала догадываться, что произошло. Но как попросить Медведиху подождать, не поднимать шум. Та бушевала. Нет в Спасском-Лутовинове, значит, сбежала куда-то далеко. Был отправлен гонец к приставу. Тот и пожаловал поутру на место происшествия.

       Долго ли коротко ли дознавался он, что же произошло, но ведь дознаться не так и сложно. Всегда кто-то что-то видит, всегда кто-то и что-то знает.

      Вычислили беглецов, вычислили и место, где могли укрыться они. Как? Это осталось неизвестным, да только уже во второй половине дня явился пристав к тому самому домику на околице деревни.

     Тургенев увидел его в окно и всё понял. Пристав, окружённый людьми Медведихи, приближался. Луша забилась за печку, сидела ни жива, ни мертва.

      – Всё, я пропала, всё, теперь забьёт меня Медведиха насмерть…

      Тургенев взял ружьё и решительно вышел на крыльцо.

      – А… вот и виновник, – провозгласил пристав. – Ну, барин, не чуди. Давай как беглянку, да поскорее, а сам убирайся восвояси. Матушка, Варвара Петровна тебе там гостинцы приготовила.

      – Стоять! – крикнул Тургенев. – Ещё шаг – и я стреляю!

      Он поднял ружьё и направил его в сторону пристава с компанией. Понятно, что, дворовые Медведихи сами бы и шагу шагнуть не посмели. Они оставались крепостными, и права спорить с барином, хоть и не своим, не имели.

        Но с властью не поспоришь, тем более, когда по существующим в ту пору законам, Тургенев был целиком не прав.

        И всё же пристав не решился отбирать Лушу. Примчалась мать, Варвара Петровна, подъехала и Медведиха. Варвара Петровна, понимая, что конфликт вышел за все возможные рамки, что, как шепнул ей пристав, сынок-то уже каторгу себе заработал, тут же уговорила Медведиху взять за Лушу и деньги, ею уплаченные, да ещё и неустойку крупную.

        Казалось, конфликт шёл к разрешению. Пристав уехал, да вот только на следующий день завели на Тургенева уголовное дело, по которому ему, как бунтарю, грозила многолетняя каторга.

      Тут уж мать и связи все свои подняла и денег уплатила немерено. Удалось оставить сына на свободе, да только дело-то так и не закрыли, положив его на всякий случай под сукно.

       Так и жил Иван Сергеевич под дамокловым мечом вплоть до отмены крепостного права. Когда сам по себе вопрос о побеге крепостной отпал.

       Ну а что же Луша? Её Варвара Петровна, как будто бы и не стала наказывать, да ведь и не была она повинна в своём побеге, ну или повинна не полностью.

      О дальнейших отношениях Тургенева и Лушеньки история умалчивает. Тут мы имеем дело со случаем, когда спасение делалось не ради себя, не ради каких-то целей. Иван Сергеевич спасал бедную девушку из жестокого рабства Медведихи, потому что иначе не могло поступить его доброе сердце настоящего Русского человека и великого Русского Писателя.

       Он преподал урок матери, и хотя мы не знаем, восприняла ли она такой урок милосердия, можно сказать с уверенностью, что иные уроки, даже не доходя до существа того, для кого делаются, полезны тем, кто их преподносит. Несомненно, для Тургенева тот урок не пропал даром, и возможно именно в тот день, когда стоял он с ружьём наперевес перед толпой возглавляемой приставом, произошло превращение скромного юноши в настоящего мужчину. Мы ещё поговорим о том, какую роль сыграл Иван Сергеевич Тургенев не только в литературе, но и в Государственной службе России, о которой и ныне ещё известно очень мало, потому что о людях, принадлежащих к таковым службам, в газетах не пишут.

В издательстве "Вече" вышли две новые книги Николая Шахмагонова "Любовные драмы Русских писателей" и "Любовные драмы Русских поэтов". Представляем читателям очерк из первой книги.

Существует мнение, будто для того, чтобы узнать, счастливую ли жизнь прожил писатель, нужно внимательно и вдумчиво прочитать его книги, особенно, касающиеся высочайшего на свете чувства – чувства любви. И особенно первой любви, наверное, каждым из нас вспоминаемой с особым трепетом. В отношении замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева можно с уверенностью сказать, что это действительно так.

             Первая любовь в повести и в жизни

Существует мнение, будто для того, чтобы узнать, счастливую ли жизнь прожил писатель, нужно внимательно и вдумчиво прочитать его книги, особенно, касающиеся высочайшего на свете чувства – чувства любви. И особенно первой любви, наверное, каждым из нас вспоминаемой с особым трепетом. В отношении замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева можно с уверенностью сказать, что это действительно так.

 

Вспомним его повесть «Первая любовь». С каким пронзительным откровением написана она! Как автор заставляет нас сопереживать своему герою! Безусловно, написать такое, не испытав самому, трудно.

       Давайте обратим внимание на эти строки:

       «О, кроткие чувства, мягкие звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений любви, – где вы, где вы?»

       Кому посвящены эти строки из повести «Первая любовь»?

       Так и хочется воскликнуть вслед за Генрихом Гейне: «Где вы, сладкие томленья, робость юного осла!»

       Наверное, состояние, которое вызывает первая любовь, в чём-то общее для всех. Так кому же посвящены Тургеневым вышеприведённые строки?

       Не будем спешить с ответом. Пойдём дальше. Вот какие чувства переполняют героя повести после встречи с возлюбленной:

       «…Я присел на стул и долго сидел как очарованный. То, что я ощущал, было так ново и так сладко... Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблён, что вот она, вот эта любовь. Лицо Зинаиды тихо плыло передо мною во мраке – плыло и не проплывало; губы её всё так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно... как в то мгновение, когда я расстался с ней. Наконец я встал, на цыпочках подошёл к своей постели и осторожно, не раздеваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем я был переполнен...»

       Так кто же она?

       Первая любовь, которая и породила любовные лихорадки , озарила Ивана Тургенева в 14 лет. А влюблён он был в дочь графини Шаховской Екатерину, юную поэтессу. Имение Шаховских было рядом с Подмосковным имением Тургеневых. В то время Екатерине было 18 лет. В своей повести Тургенев несколько увеличил возраст героев, вероятно, потому что, по его мнению, читателям всё же трудно воспринимать всерьёз влюблённость четырнадцатилетнего отрока. А между тем, первая любовь Тургенева была на самом деле столь сильной, что возраст не имел серьёзного значения, во всяком случае, для него. Ну а что касается его возлюбленной, то уже в те юные годы Ивана Тургенева стало преследовать то, что называют несчастием в любви.

       Екатерина Шаховская давала ему надежду, возможно, играя с юным возлюбленным, а, быть может, преследуя какие-то свои цели. По отзывам современников, юная княгиня была необыкновенно красива, грациозна, игрива, вела себя бойко и шаловливо. Любила подшучивать над многочисленными поклонниками, которых, наверное, не принимала всерьёз, поскольку тот, кто нашёл путь к её сердцу, не мог присутствовать на весёлых вечеринках в доме Шаховских. Вот тут Тургенева и ожидало разочарование, такое разочарование, которое можно назвать ударом, если учесть, что влюблённым был четырнадцатилетний отрок…

       Детали отношений Тургенева и Екатерины Шаховской не известны во всех подробностях, но тут мы можем вполне допустить, что автор, показывая их в повести, не слишком далеко уходит от того, что было на само деле.

       Во всяком случае, отца своего героя он точно копирует со своего родного отца:

       «Отец обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы её поглощали. Мой отец, человек ещё молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась – но не в присутствии отца; она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно... Я не видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного».

       Или вот ещё:

       «Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших кудрях».

       А вот о взаимоотношениях с отцом:

       «Странное влияние имел на меня отец – и странные были наши отношения. Он почти не занимался моим воспитанием, но никогда не оскорблял меня; он уважал мою свободу – он даже был, если можно так выразиться, вежлив со мною... Только он не допускал меня до себя. Я любил его, я любовался им, он казался мне образцом мужчины – и, боже мой, как бы я страстно к нему привязался, если б я постоянно не чувствовал его отклоняющей руки! Зато, когда он хотел, но умел почти мгновенно, одним словом, одним движением возбудить во мне неограниченное доверие к себе. Душа моя раскрывалась – я болтал с ним, как с разумным другом, как с снисходительным наставником... Потом он так же внезапно покидал меня – и рука его опять отклоняла меня, ласково и мягко, но отклоняла».

       Некоторые детали делают повесть почти автобиографичной. Даже сюжетное построение, при котором рассказчик предпочитает не передавать историю своей первой любви в разговоре, а записать её и затем прочесть, наводит на те же мысли.

       А конкретные факты из биографии отца главного героя повести таковы:

      «Отец мой, прежде всего и больше всего хотел жить – и жил... Быть может, он предчувствовал, что ему не придётся долго пользоваться «штукой» жизни: он умер сорока двух лет».

       Известно, что отец Тургенева Сергей Николаевич родился 15 декабря 1793 года, а умер 30 октября 1834 года. Он умер на сорок первом году жизни и даже ходили слухи, что покончил с собой из-за разрыва с Екатериной Шаховской. Но и возлюбленная ненадолго пережила его. Она вышла замуж, родила сына и вскоре после родов скончалась.

       Любовные похождения Сергея Николаевича имели свои причины.

       Женился он на Варваре Петровне не испытывая любви – какая любовь по расчёту. Жена была старше на 6 лет, не отличалась красотой, и он ей нередко ей изменял. Был красив собой, но простоват, ума недалёкого, да и не мог похвастать высокой культурой, если применить к нему известное определение: культура мужчины определяется его отношением к женщине.

       И случилось так, что отец, которого Тургенев любил и уважал, нанёс ему душевную рану, и она вероятнее всего, в одночасье убила всякое уважение и показала всю низость доселе любимого человека. Это ярко и пронзительно описано в повести «Первая любовь» и, без всякого сомнения, написано можно сказать с натуры.

       Вот один из ключевых эпизодов:

       «На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном деревянного домика, спиной ко мне стоял мой отец; он опирался грудью на оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в тёмном платье и разговаривала с отцом; эта женщина была Зинаида.

       Я остолбенел. Этого я, признаюсь, никак не ожидал. Первым движением моим было убежать. «Отец оглянется, – подумал я, – и я пропал...» Но странное чувство, чувство сильнее любопытства, сильнее даже ревности, сильнее страха – остановило меня. Я стал глядеть, я силился прислушаться. Казалось, отец настаивал на чем-то. Зинаида не соглашалась. Я как теперь вижу её лицо – печальное, серьёзное, красивое и с непередаваемым отпечатком преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния – я другого слова подобрать не могу. Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только улыбалась – покорно и упрямо. По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю Зинаиду. Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда служило признаком нетерпения... Потом послышались слова: «Vous devez vous separer de cette...»[«Вы должны расстаться с этой» (фр )] Зинаида выпрямилась и протянула руку... Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, – и послышался резкий удар по этой обнажённой до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец. Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крылечка, ворвался в дом... Зинаида обернулась – и, протянув руки, закинув голову, тоже отошла от окна.

       С замиранием испуга, с каким-то ужасом недоумения на сердце бросился я назад и, пробежав переулок, чуть не упустив Электрика, вернулся на берег реки. Я не мог ничего сообразить. Я знал, что на моего холодного и сдержанного отца находили иногда порывы бешенства, и всё-таки я никак не мог понять, что я такое видел... Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда невозможно, что образ её, этот новый, внезапно представший передо мною образ, навсегда запечатлелся в моей памяти. Я глядел бессмысленно на реку и не замечал, что у меня слёзы лились. «Её бьют, – думал я, – бьют... бьют...»

 

       Этот эпизод Тургенев передал в повести в точности, поскольку в ней он рассказал о себе, о своём отце и о своей первой любви к юной княгине Шаховской, которая, скорее всего, добивалась того, чтобы её возлюбленный расстался с женой и женился на ней.

       «Я не зарыдал, не предался отчаянию; я не спрашивал себя, когда и как все это случилось – я даже не роптал на отца... То, что я узнал, было мне не под силу: это внезапное откровение раздавило меня... Всё было кончено. Все цветы мои были вырваны разом и лежали вокруг меня, разбросанные и истоптанные».

       Ну что ж, недаром в популярной в советское время песне поётся: «На то она и первая любовь, чтоб быть её не особенно удачной».

       И всё же, неудача неудаче рознь. Если бы та первая отроческая любовь не оставила душевных ран, вряд ли бы мы прочитали блистательно, с пронзительным откровением написанную Тургеневым повесть «Первая любовь».

       И она, эта неудача, неизгладимый след от которой остался именно потому, что причиной, как тогда наверняка казалось отроку Тургеневу, был его родной отец, не могла не наложить отпечаток на все дальнейшие увлечения, влюблённости, на те чувства любви, которые писатель испытывал ко многим женщинам. Быть может, именно в любви к юной княгине Шаховской, оборвавшейся для четырнадцатилетнего Тургенева столь трагично, нужно искать истоки тех драм на любовной ниве, которые ему довелось пережить в жизни. Ну а о том, что след остался неизгладимый, свидетельствует повесть «Первая любовь», в которой, как уже упоминалось, он с предельной точностью списал своих героев с их реальных прототипов и, дразня общественное мнение, открыто признавал, что это действительно так.

     

                          «Коснулась моих волос и сказала: «Пойдём!»

 

       Вернёмся к словам песни: «На то она и первая любовь, чтоб стала настоящею другая»… В другом варианте песни – «вторая»…

        Но во второй раз Тургенев даже не успел влюбиться…

        Через год (1834 г.) после трагического для него инцидента с Зинаидой Шаховской, Тургеневы переехали в своё имение Спасское-Лутовиново, находящееся в Мценском уезде Орловской губернии.

       Тургеневу исполнилось 15 лет. В Спасском развлечений было мало, но его и не слишком заботили развлечения. Игрушки его мало интересовали с детства. Любимым его занятием были прогулки по парку, по лесу, по берегу реки. Ему нравилось быть наедине с природой.

       Трагедия с Шаховской – да, именно трагедия для четырнадцатилетнего отрока – постепенно забывалась, зарастала рана. Мать же, видимо, узнавшая каким-то образом о том инциденте, решила, что сыну пора познакомиться с представительницами прекрасного пола поближе. Одним словом, по её мнению, ему пора было познать близость с женщиной.

       Варвара Петровна вызвала к себе миловидную крепостную, уже познавшую секреты отношений с сильным полом, и дала ей деликатное поручение – велела отправиться в парк, где прогуливался молодой барин, и соблазнить его…

       О том событии, для молодого Тургенева значительном, он через много лет рассказал французскому писателю Эдмону де Гонкуру.

       Анри Труайя в книге Иван Тургенев писал:

       «В 14 лет Иван был юношей высокого роста, немного сутулый, с тонкими чертами лица и задумчивыми серыми глазами. Тургеневы знали Жуковского, стихотворениями которого восхищалась вся Россия, и Загоскина, автора знаменитого исторического романа «Юрий Милославский». Оба писателя, которых Иван, вероятно, встретил в одном из дворянских салонов, сошли, казалось ему, с самого Олимпа. Чтобы быть в курсе русского литературного движения, он читал журналы «Телескоп» и «Московский телеграф». Однако к его художническим увлечениям уже присоединялись увлечения любовные. Нарождавшуюся чувственность пробуждала поэзия, природа, женщина.

       Он очень рано испытал физическое влечение. Это произошло в деревне на каникулах».

       Вот как рассказал об этом сам Тургенев французскому писателю Эдмону де Гонкуру:

       «Я был совсем юным и невинным и имел желания, которые имеют все в пятнадцать лет. У моей матери была красивая горничная. Это произошло в дождливый день – один из тех эротических дней, которые описал Доде. Начинало смеркаться. Я гулял по саду. Вдруг эта девушка подошла ко мне, коснулась моих волос и сказала: «Пойдём!» То, что последовало потом, – сенсация, подобная тем сенсациям, которые мы все испытываем. Но это лёгкое касание волос и это единственное слово я часто вспоминаю и бываю совершенно счастлив». (Гонкур. «Дневник», 27 января 1878 года.)

       А ведь крепостная просто выполнила требование барыни. Связь продолжалась ровно столько, сколько считала необходимым Варвара Петровна. Она не препятствовала ночным прогулкам сына на свидание в заброшенный избе, она просто делала вид, что ничего не замечает.

       Откуда же Тургенев узнал о столько необычно замысле матери? Вероятнее всего, о том рассказала ему крепостная, которая не могла не полюбить барина всею душою, хотя, наверняка и была несколько старше него. Тургенев нигде не упоминал о том, что думал он и как оценивал случившееся. Он тоже увлёкся. Да и как не увлечься женщиной, с которой испытал первую близость?! Но что это было за увлечение? Любовь или влюблённость? Ответ ясен. Мы не находим даже имени той крепостной ни в документах матери, ни, что ещё важнее, в творчестве писателя. Ведь свои переживания в четырнадцать лет он запечатлел в повести «Первая любовь». А что здесь? Быть может, он не увидел в предмете своего увлечения того важного, без чего не могут родиться стихи, рассказы, повести? Быть может, увлечение было не самой крепостной, а только лишь её телом. Ну и наслаждался он именно телом, но не общением со своей пассией. «Своими пассиями» Тургенев впоследствии звал тех барышень, которыми увлекался.

       А ведь это горе – горе, когда чистый, непорочный юноша проходит азы близости с развратной женщиной. Горе для юноши. Ну, что касается крепостной, вряд ли её можно отнести к разряду развратных. Тем не менее, она уже была искушена в том, чему должна была научить пятнадцатилетнего барина. Иначе бы Варвара Петровна не дала ей подобного поручения.

       Горе? С этим определением нельзя не согласиться. Тургенев выдержал два удара судьбы. Первый – неудача с Шаховской. Второй – хотя он и не казался ударом – близость по заказу, близость не по любви, а по воле матери, задумавшей таким образом преподать ему уроки интимных отношений с женщиной.

 

                                       «Жизнь пронизана женским началом…»

 

       Однажды, будучи в гостях у писателя Густава Флобера Тургенев вновь коснулся темы любви:

       «Вся моя жизнь пронизана женским началом. Ни книга, ни что-либо иное не может заменить мне женщину… Как это объяснить? Я полагаю, что только любовь вызывает такой расцвет всего существа, какого не может дать ничто другое. А вы как думаете? Послушайте-ка, в молодости у меня была любовница – мельничиха из окрестностей Санкт-Петербурга. Я встречался с ней, когда ездил на охоту. Она была прехорошенькая – блондинка с лучистыми глазами, какие встречаются у нас довольно часто. Она ничего не хотела от меня принимать. А однажды сказала: «Вы должны сделать мне подарок!» – «Чего ты хочешь?» – «Принесите мне мыло!» Я принёс ей мыло. Она взяла его и исчезла. Вернулась раскрасневшаяся и сказала, протягивая мне свои благоухающие руки: «Поцелуйте мои руки так, как вы целуете их дамам в петербургских гостиных!» Я бросился перед ней на колени… Нет мгновенья в моей жизни, которое могло бы сравниться с этим!» (Гонкур. «Дневник», 2 марта 1872 года.)

       Много лет спустя в повести «Первая любовь» Тургенев сделает вывод: «Размышляя впоследствии о характере моего отца, я пришёл к тому заключению, что ему было не до меня и не до семейной жизни; он любил другое и наслаждался этим другим вполне: «Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать – в этом вся штука жизни», – сказал он мне однажды».

       Может быть, причины всех неудач на личном фронте в том, что счастье не раз, казалось, становилось уже вполне возможным, но словно злой рок разрушал всё, что намечалось, что пробивалось робкими ростками.

      Ещё год назад – в год трагической любви к княгине Шаховской – Тургенев поступил на словесное отделение Московского университета. А в следующем, 1834 году он был переведён в Санкт-Петербургский университет на историко-филологический факультет. Это случилось после любовных утех в имении. Вероятно, мать решила, что сыну настала пора забыть ту, которая преподала ему первые уроки близости и к которой он привязался.

 

                           Дело о «буйстве помещика… Ивана Тургенева»

 

       В 1834 году произошло событие, которое едва не привело к серьёзным последствиям – Тургенев вполне мог угодить на каторгу.

       Всё случилось во время зимних студенческих каникул, когда Тургенев приехал в родное Спасское-Лутовиново.

       Он сразу заметил отсутствие крепостной девушки Луши, которая обычно встречала его одной из первых. Она была его сверстницей, они вместе росли, и неизвестно какие их связывали отношения. Об этом история умалчивает.

       Тургенев выяснил, что Луша пыталась заступиться за дворового слугу, которого Варвара Петровна собиралась жестоко наказать за какую-то незначительную провинность. Хозяйку Спасского-Лутовинова это взбесило, и она продала Лушу помещице, имение которой находилось по соседству. Помещица та была нрава ещё более жестокого, чем Варвара Петровна. Её даже прозвали Медведихой.

        Тургенев попросил вернуть Лушу в имение, но вызвал ещё больший гнев Варвары Петровны против неё. И тогда он решился на крайнее – выкрал девушку и спрятал её в одной из деревень.

       Медведихе не стоило большого труда узнать, куда делась её новая крепостная, и кто стоит за исчезновением. Она тут же написала жалобу в жандармское управления, причём, всё выставила так, будто бы «молодой барин и его девка бунтуют крестьян».

       Тут же прибыл капитан-исправник, взял понятых в деревне и явился к избе, где Тургенев прятал Лушу. Но не тут-то было. Тургенев не оставлял Лушу одну, и всё время после похищения находился рядом с ней. Жандарму он сказал, что девушку не отдаст. Жандарм разозлился и направился к крыльцу. Тогда Тургенев поднял ружьё и заявил, что если тот сделает ещё хотя бы один шаг, будет стрелять.

       Капитан-исправник отступил. Он вернулся в жандармское управление и, написал рапорт, на основании екоторого возбудили уголовное дело «О буйстве помещика Мценского уезда Ивана Тургенева».

       За такой проступок можно было легко угодить на каторгу. Тут уж Варвара Петровна не на шутку испугалась за сына. Но, даже подняв на ноги всех влиятельных друзей, она не смогла окончательно замять дело. Его просто положили под сукно, и последующие двадцать семь лет Тургенев ходил под дамокловым мечом. Дело закрыли только после указа об отмене крепостного права.

       И всё же Тургенев из этой схватки вышел победителем. Лушу Медведихе он так и не отдал. Ну а мать пошла навстречу, вернула деньги за Лушу, да ещё и неустойку заплатила.

       Удивительно, что Тургенев никак не отозвался и на это событие в своём творчестве, ведь практически все свои важные жизненные вехи отражал в романах и повестях. А здесь, можно сказать, настоящий джентльменский, даже более того, героический поступок – и тишина.

       Мы не знаем, какие отношения связывали его с Лушей. Но если учесть, что он не чурался крепостных, что первой его женщиной была крепостная, можно предположить, что и с Лушей его связывали узы, более тесные, нежели дружба. Да ведь он, выкрав девушку, остался с ней, пока их искали и затевали поимку беглянки.

       Есть какая-то тайна и в том, что дело, не доведённое до суда, не было закрыто целых двадцать семь лет. Ведь оно находилось, судя по всему, не в полицейском участке, а в жандармском управлении… А это серьёзно. Впрочем, мы попытаемся приоткрыть завесу тайны в последующих главах.

Тогда и постараемся отгадать, почему Тургенев никак не коснулся этой истории в творчестве и не сделал Лушу прототипом одной из героинь своих произведений.

 

                                     «Пожар на море»

 

       А между тем, он отправился в Санкт-Петербург, и любовные страсти юности остались в Москве и в далёком Спасском-Лутовинове.

       Это были годы первых публикаций, годы первых, пока ещё робких вторжений в мир литературы. А затем – продолжение учёбы за границей.

       В мае 1838 года Иван Тургенев отправился в Германию на пароходе «Николай I». Это своё путешествие он отразил в очерке «Пожар на море».

       Удивительные бывают встречи… На одном с Тургеневым пароходе направлялась к мужу с тремя малолетними дочками Элеонора Фёдоровна Тютчева, супруга нашего знаменитого поэта.

       И вот уже неподалёку от Любека в ночь на 19 мая на пароходе начался пожар. Команде не удалось справиться с огнём, возникла смертельная опасность для пассажиров, и капитан повёл корабль к берегу, где посадил на мель. Всё бы ничего, да берег оказался скалистым, и даже добравшись до него, рано было думать о спасении. Пароход сгорел полностью на глазах спасённых и спасшихся пассажиров. Пять человек погибли.

       Тургенев помогал спасать женщин. Он так описал случившееся:

       «В это время я приблизился к левому борту корабля и увидел нашу меньшую шлюпку, пляшущую на волнах, как игрушка; два находившиеся в ней матроса знаками приглашали пассажиров сделать рискованный прыжок в неё – но это было нелегко: «Николай I» был линейный корабль, и нужно было упасть очень ловко, чтобы не опрокинуть шлюпки. Наконец я решился: я начал с того, что стал на якорную цепь, которая была протянута снаружи вдоль корабля, и собирался уже сделать скачок, когда толстая, тяжелая и мягкая масса обрушилась на меня. Женщина уцепилась мне за шею и недвижно повисла на мне. Признаюсь, первым моим побуждением было насильно перебросить её руки через мою голову и таким образом отделаться от этой массы; к счастью, я не последовал этому побуждению. Толчок чуть не сбросил нас обоих в море, но, к счастью, тут же, перед моим носом, болтался, вися неизвестно откуда, конец веревки, за который я уцепился одною рукою, с озлоблением, ссаживая себе кожу до крови... потом, взглянув вниз, я увидел, что я и моя ноша находимся как раз над шлюпкою и... тогда с Богом! Я скользнул вниз... лодка затрещала во всех швах... «Ура!» – крикнули матросы. Я уложил свою ношу, находившуюся в обмороке, на дно лодки и тотчас обернулся лицом к кораблю, где увидел множество голов, особенно женских, лихорадочно теснившихся вдоль борта.

       «Прыгайте!» – крикнул я, протягивая руки. В эту минуту успех моей смелой попытки, уверенность, что я в безопасности от огня, придавали мне несказанную силу и отвагу, и я поймал единственных трёх женщин, решившихся прыгнуть в мою шлюпку, так же легко, как ловят яблоки во время сбора. Нужно заметить, что каждая из этих дам непременно резко вскрикивала в ту минуту, когда бросалась с корабля, и, очутившись внизу, падала в обморок. Один господин, вероятно, одуревший с перепугу, едва не убил одну из этих несчастных, бросив тяжелую шкатулку, которая разбилась, падая в нашу лодку, и оказалась довольно дорогим несессером. Не спрашивая себя, имею ли я право распоряжаться ею, я тотчас подарил её двум матросам, которые точно так же без всякого стеснения приняли подарок. Мы тотчас стали грести изо всех сил к берегу, сопровождаемые криками: «Возвращайтесь скорее! пришлите нам назад шлюпку!» Поэтому, когда оказалось не больше аршина глубины, пришлось вылезать. Мелкий, холодный дождик уже с час как моросил, не оказывая никакого влияния на пожар, но нас он промочил окончательно до костей».

       Элеоноре Тютчевой чудом удалось спасти детей и спастись самой. Фёдор Иванович Тютчев писал впоследствии: «Во время кораблекрушения Элеонора почти не пострадала физически. Но получила тяжёлое нервное потрясение…»

       И в эти трудные минуты рядом с супругой великого поэта оказался молодой Тургенев, литератор начинающий. Вот как он описал этот момент в очерке «Пожар на море»:

       «В числе дам, спасшихся от крушения, была одна г-жа Т..., очень хорошенькая и милая, но связанная своими четырьмя дочками и их нянюшками; поэтому она и оставалась покинутой на берегу, босая, с едва прикрытыми плечами. Я почёл нужным разыграть любезного кавалера, что стоило мне моего сюртука, который я до тех пор сохранил, галстука и даже сапог; кроме того, крестьянин с тележкой, запряжённой парой лошадей, за которым я сбегал на верх утесов и которого послал вперёд, не нашёл нужным дождаться меня и уехал в Любек со всеми моими спутницами, так что я остался один, полураздетый, промокший до костей, в виду моря, где наш пароход медленно догорал. Я именно говорю «догорал», потому что я никогда бы не поверил, что такая «махинища» может быть так скоро уничтожена. Это было теперь не более, как широкое пылающее пятно, недвижимое на море, изборождённое чёрными контурами труб и мачт и вокруг которого тяжёлым и равнодушным полётом сновали чайки, – потом большой сноп золы, испещрённый мелкими искрами и рассыпавшийся широкими кривыми линиями уже по менее беспокойным волнам. И только? подумал я: и вся наша жизнь разве только щепотка золы, которая разносится по ветру?»

       Так Тургенев вступил во взрослую жизнь…

       Прошли годы, и он написал о своей далёкой уже в ту пору юности:

       «За несколько недель молодости, самой глупой, изломанной, исковерканной, но молодости – отдал бы я не только мою репутацию, но славу действительного гения, если б я был им».

      Глупая, изломанная, исковерканная молодость… Она прошла, но оставила отпечаток на всю жизнь. Впрочем, взрослая жизнь не избавила от опеки матери. Мать постоянно наставляла его, да ещё как наставляла! Она откровенно радовалась, решив, что Иван стал любовником госпожи Тютчевой. Она писала сыну: «Я тебе советовала прочитать «Сорокалетнюю женщину». Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать её. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время».

       Что касается этого увлечения, то что-то тут не так – возможно, мать пользовалась ложными слухами, поскольку, если Тургеневу и приглянулась эта дама, то она, скорее всего, об этом и не подозревала. Да и жить ей оставалось совсем недолго. Она уже была больна. Наверное, мать не поняла, кем увлечён Иван Сергеевич, а увлечён он был дочерью Тютчева, вовсе не сорокалетней. Но было это несколько позднее.

 

                            «И ты срываешь стебель зыбкий…»

 

       Из заграницы Тургенев проехал прямо в Спасское-Лутовиново, к матери. Там-то он встретил белошвейку Авдотью Ермолаевну Иванову, мещанку, приехавшую из Москвы и устроившуюся на работу в имении по вольному найму. Она не была крепостной, а потому на неё не распространялась вся полнота власти суровой владетельницы имения. Тем не менее, Варвара Петровна, узнав о том, что сын тайно встречается с девушкой, которая, по её мнению, да и по существующим правилам, неровня ему, возмутилась до крайности и решила разорвать эту порочную связь дворянина с мещанкой.

       Что же это была за девушка? Вероятно, мы можем найти её образ в одном из произведений Тургенева. И это, скорее всего, роман «Дворянское гнездо». Отец Лаврецкого полюбил милую, скромную дворовую девушку. Как это случилось? Да очень просто. После столицы в деревенской глуши было особенно скучно. Вспомним роман:

       «Только с матерью своею он (Лаврецкий – Н.Ш.) и отводил душу и по целым часам сиживал в её низких покоях, слушая незатейливую болтовню доброй женщины и наедаясь вареньем. Случилось так, что в числе горничных Анны Павловны находилась одна очень хорошенькая девушка, с ясными, кроткими глазками и тонкими чертами лица, по имени Маланья, умница и скромница. Она с первого разу приглянулась Ивану Петровичу; и он полюбил её: он полюбил её робкую походку… тихий голосок, тихую улыбку; с каждым днём она ему казалась милей. И она привязалась к Ивану Петровичу всей силою души, как только русские девушки умеют привязаться – и отдалась ему. В помещичьем деревенском доме никакая тайна долго держаться не может: скоро все узнали о связи молодого барина…»

       Здесь, несомненно, Тургенев описывает свою любовь, которая, впрочем, натолкнулась на серьёзное сопротивление матери, действовавшей в сложившейся ситуации своенравно. Варвара Петровна повелела немедля изгнать белошвейку из Спасского.

       Авдотье Ивановной пришлось уехать в Москву. Она сняла комнатку на Пречистенке и продолжила работу на дому. Уехала же беременной и в апреле родила девочку. Дочку вскоре забрали в Спасское, а Авдотья Иванова была стараниями Варвары Петровны выдана замуж. Тургенев вплоть до смерти Авдотьи – она умерла в 1875 году – выплачивал ей пенсию. Очень похоже, что рассказывая о судьбе дворовой девушке, возлюбленной Ивана Петровича Лаврецкого, Тургенев как говорится «скалывал с себя», описывая своё увлечений белошвейкой. Он показал героиню романа «тихим и добрым существом, неведомо, зачем выхваченным из родной почвы и тотчас же брошенным, как вырванное деревцо, корнями на солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и никто не горевал о нём».

       Примерно в 1842-43 годах Тургенев снова коснулся образа Авдотьи Ивановой в стихотворении «Цветок»:

 

Тебе случалось – в роще тёмной,

В траве весенней, молодой

Найти цветок простой и скромный?

(Ты был один – в стране чужой.)

 

Он ждал тебя – в траве росистой

Он одиноко расцветал…

И для тебя свой запах чистый,

Свой первый запах сберегал.

 

И ты срываешь стебель зыбкий,

В петлицу бережной рукой

Вдеваешь с медленной улыбкой

Цветок, погубленный тобой.

 

И вот идёшь дорогой пыльной;

Кругом – всё поле сожжено,

Струится с неба жар обильный,

А твой цветок завял давно.

 

Он вырастал в тени спокойной,

Питался утренним дождём

И был заеден пылью знойной,

Спалён полуденным лучом.

 

Так что ж? Напрасно сожаленье!

Знать, он был создан для того,

Чтобы побыть одно мгновенье

В соседстве сердца твоего.

 

 

                              «Первая встреча – последняя встреча…»                           

 

       В 1943 году Тургенев написал удивительное стихотворение, впоследствии ставшее романсом, и доныне волнующим сердца. Романс печален, как печальны расставания с любовью. Вот только расставание с какой любовью или с каким страстным увлечением отражено в романсе? Биографы до сих пор спорят, кому посвящены удивительные, проникновенные строфы, то ли милой белошвейке, подарившей Тургеневу дочь, то ли другой его возлюбленной – сестре в будущем известного анархиста, фактически ставшего идеологом анархизма, Михаила Александровича Бакунина. Вспомним этот замечательный романс:

 

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые...

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.

 

Вспомнишь обильные, страстные речи,

Взгляды, так жадно и нежно ловимые,

Первая встреча, последняя встреча,

Тихого голоса звуки любимые.

 

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,

Многое вспомнишь родное, далекое,

Слушая говор колёс непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое.

 

       Итак, 1841 год. Тургенев вернулся из-за границы и сразу отправился в Спасское-Лутовиново. Летом его озарил роман с белошвейкой, жёстко прерванный матерью. Вот тогда, наверное, и вспомнил он о приглашении в Премухино, имение Бакуниных. Пригласил в гости Михаил Бакунин, с которым Тургенев сдружился во время заграничной своей учёбы. Но пригласил к братьям и сёстрам, поскольку сам оставался в это время за границей.

       Ещё из Берлин он писал домочадцам письма, в которых постоянно упоминал о своём новом друге Иване Тургеневе. Бакунин прямо говорил, что дружбу с Тургеневым считал «счастливым событием в своей жизни».

 

       Собираясь в Премухино, Тургенев просил Бакунина: «…Скажи им обо мне, как о человеке, который тебя любит; больше ничего».

       И вот когда весною 1841 года, закончив слушание намеченного цикла университетских лекций, Тургенев стал готовиться к отъезду в Россию, Бакунин написал своим братьям и сестрам, что друг его оставляет Берлин и скоро обязательно посетит Премухино. «Примите его, как друга и брата, потому что в продолжение всего этого времени он был для нас и тем и другим, я уверен, никогда не перестанет им быть. После вас, Бееровых и Станкевича он единственный человек, с которым я действительно сошёлся. Назвав его своим другом, я не употреблю всуе этого священного и так редко оправдываемого слова… Он делил с нами здесь и радость и горе… Он не может вам быть чужим человеком. Он вам много, много будет рассказывать о нас и хорошего, и дурного, и печального, и смешного. К тому же он мастер рассказывать – не так, как я, – и потому вам будет весело и тепло с ним. Я знаю, вы его полюбите».

       Тургенев из рассказов Бакунина ещё задолго до поездки знал, что у того шесть братьев и четыре сестры. С двумя младшими братьями Михаила – Алексеем и Александром – даже успел познакомиться в Москве.

       Они были восхищены Тургеневым и писали брату Михаилу: «Чудный, живой, одухотворяющий человек! Как он рассказывает! Будто сам вместе с ним всё видишь и переживаешь!..»

        И вот осенью 1841 года Иван Сергеевич отправился в Тверскую губернию, в Премухино.

       Он уже знал о том, что все четыре сестры его друга Михаила Бакунина –Варвара, Любовь, Александра, Татьяна – посещали в Москве философский кружок Станкевича.

       Знал он и о несчастливой судьбе сестёр.

       Старшая сестра, Любовь Александровна, полюбила писателя и публициста Николая Владимировича Станкевича. Они и познакомились на занятиях кружка. Однажды, Михаил Бакунин пригласил Николая Станкевича погостить в имении Бакуниных Премухино. Там знакомство Любы и Николая переросло в любовь. И он даже сделал предложение… Однако, вскоре ему пришлось ехать в Москву. Правда, и после отъезда отношения не только не прекратились, но развивались с помощью нежных и ласковых, искренних писем. Но чем ближе был день свадьба, тем прохладнее становилось отношение жениха к невесте. В конце концов, он понял, что любовь ушла, и женитьба не принесёт счастья ни ему, ни его невесте.

       Люба была достаточно проницательна, чтобы не понять всего трагизма ситуации. Станкевич же молчал, полагая, что стоит объявить о разрыве, каак это убьёт девушку, чрезвычайно мечтательную, эмоциональную.

       Трудно сказать, как бы он вышел из этого положения, но тут подкралась серьёзная болезнь, и врачи стали настаивать на его лечении за границей.

       Он решился выполнить их требования, но вначале поехал не за границу, а на Кавказ, на воды, так и не решившись на объяснения с невестой. Даже не простился с нею. Понимал, что при прощании вынужден будет сказать всю правду о своих угасших чувствах. Целебные воды Кавказа не принесли облегчения. Оставались надежды на заграницу.

       В 1837 г. он вынужден был отправиться на лечение в Карловы Вары. А в это время в Берлинском университете учились Грановский и Неверов.

       Что тут поделать? Станкевич не выдержал и отправился к ним. Решил вернуться к студенческой жизни, поселился у своей сестры и организовал философский кружок, в котором вскоре появились Иван Тургенев и Михаил Бакунин.

        Но прогрессировавшая болезнь заставила отправиться в Италию уже для более серьёзного лечения.

        Взятый за горло жестокой болезнью, он продолжал надеялся, что Любовь Александровна простит его именно по причине болезни, что она ещё некоторое время будет в плену иллюзий по поводу их отношений. Но любящее сердце молодой женщины нельзя обмануть. Люба видела перемену в их отношениях и сделала верные хоть и печальные для себя выводы.

       Разлука безо всяких надежд на встречу, во всяком случае, на встречу радостную, сразила её. А тут прибавилась неопределённость положения – ещё недавно она была невестой, но кем же стала теперь, после отъезда без прощания? Она умерла в августе 1838 года от чахотки.

       Смерть некогда любимой женщины отразилась и на Николае Станкевиче.

       Он написал:

       «В ней я потерял не ту, которую любил, но которой жизнь, может быть, сделал бы безотрадной. Судьба кончила всё, как обыкновенно кончает: она разложила вину. Её память освещает душу мою, которую сушила неестественность положения».

       Он часто повторял, что разлюбил Любовь, которая осталась для него вечным духовным идеалом.

       Вскоре чахотка сразила и его. Судьбе было угодно распорядиться так, что умирал он на руках у Варвары Александровны, сестры его позабытой любви. Она нашла его в Италии за месяц до смерти.

       Нелёгкой была судьба Варвары Александровны. Она вышла замуж за тверского помещика Дьякова, но вскоре поняла, что не любит его и даже обществом его тяготится. Взяв трёхлетнего сына Александра, она уехала за границу и уже там узнала, что Николай Станкевич в Италии. Они встретились. Это была особенная встреча. Тогда, внутренне свободные – он от романа с её сестрой, она – от необходимости быть с мужем, поняли, что давно уже любят друг друга. Но и тут не суждено было насладиться счастьем любви. Николай Станкевич угасал на глазах и в один из дней заснул, измученный болезнью, у неё на руках. Во сне перестало биться сердце.

 

       Обо всём этом Тургенев знал, отправляясь в гости к Бакуниным.

       Усадьба их располагалась на живописном берегу реки Осуга в селе Премухино Кувшиновского уезда Тверской губернии (ныне Прямухино Кувшиновского района Тверской области). В первой половине девятнадцатого века там нередко гостили известные литераторы, деятели культуры. Приезжали в гости Виссарион Белинский, Тимофей Грановский, а позднее Лев Толстой (1881) и Максим Горький (1897). Горький даже поселился неподалеку, в Кувшиново.

       Возможно, «Жизнь Клима Самгина» написана под влиянием впечатлений от этих мест.

       Ну а жизнь Бакуниных в усадьбе отразил не раз приезжавший в имение Том Стоппард в пьесе «Берег утопии». Имение славилось большим живописным парком, который спускался от главного входа в господский дом к берегу Осуги.

       В 1830-1840-х годах семья Бакуниных играла значительную роль в развитии русской общественной мысли и литературы тех времен, благодаря своей связи с кружком Станкевича. В 1836 году Михаил Бакунин построил в Прямухино Троицкую церковь, которая сохранилась до наших дней.

       Но имение привлекало не только своим живописным расположением, но и, конечно же, своими обитателями.

       И вот Тургенев прибыл в эти чудные края. Стоял октябрь 1841 года. Среди сестёр Михаила, вышедших встречать Ивана Сергеевича, была и младшая из них Татьяна Александровна Бакунина. Тургенев не мог не обратить на неё внимания сразу, с первого взгляда. Что это было за создание?! Белинский, приезжавший в Премухино несколько раньше, написал:

       «Что за чудное, прекрасное создание Татьяна Александровна! Эти глаза, тёмно-голубые и глубокие как море; этот взгляд внезапный, молниеносный, долгий как вечность, по выражению Гоголя; это лицо кроткое, на котором ещё как будто не изгладились следы жарких молений к небу – нет, обо всём этом не должно говорить, не должно сметь говорить».

       Такой и увидел её Тургенев, который, однако, не сразу поддался своим чувствам. И были на то причины. Татьяне Александровне шёл двадцать седьмой год. Тургеневу исполнилось двадцать три. С ней было интересно, поскольку образование получила она прекрасное, много читала, великолепно музицировала, говорила не нескольких языках. Разбиралась в искусстве, любила поэзию.

       Сближение с Тургеневым произошло именно на почве философии. Причём, инициатором этого сближения была сама Татьяна. Да это и понятно. Когда девушке идёт двадцать седьмой год, неизбежно возникает тоска по уходящей молодости. И всё более призрачными становятся мечты о сказочном принце, который всё никак не является пред её очами.

       И вот он появился! И его имя Иван Тургенев. О нём писал Михаил, им восхищались младшие братья Александр и Алексей.

       Татьяну не могли не охватить волнения и смутные предчувствия чего-то необыкновенного, значительного, что могло произойти в её жизни и судьбе.

С Тургеневым и время летело незаметно. Они обсуждали философские книги, совершали прогулки по прекрасному парку, спускаясь к берегу реки. Любовались живописными пейзажами и говорили, говорили, говорили…

       Тургенев ещё ничего не подозревал, а Татьяна уже начинала думать, что всё не случайно, что, наконец, в жизни её появился избранник… Всё восхищало в нём: и манера говорить и страстность в оценке людей, событий, книг. К тому же Тургенев был красив.

       «Он был очень красив», – написал о нём князь Пётр Алексеевич Кропоткин.

        Кстати, именно Кропоткин оставил великолепный словесный портрет писателя:

       «Внешность Тургенева хорошо известна. Он был очень красив: высокого роста, крепко сложенный, с мягкими седыми кудрями. Глаза его светились умом и не лишены были юмористического огонька, а манеры отличались той простотой и отсутствием аффектации, которые свойственны лучшим русским писателям. Голова его сразу говорила об очень большом развитии умственных способностей…»

       Не случайно Ивану Сергеевичу симпатизировали многие женщины, не случайно ему удавалось заводить романы довольно легко.

       Роман с Татьяной Бакуниной нашёл своё отражение в рассказе «Андрей Колосов» и целом ряде стихотворений.

       Вот одно из них, посвящённое именно Татьяне Бакуниной:

 

Осенний вечер… Небо ясно,

А роща вся обнажена –

Ищу глазами я напрасно:

Нигде забытого листа

Нет – по песку аллей широких

Все улеглись – и тихо спят,

Как в сердце грустном дней далёких

Безмолвно спит печальный ряд.

1842

                                         

       Сначала возникла дружба. И Тургенев, и Татьяна увлекались в то время немецкой идеалистической философией. Их сблизила не только философия, скорее наоборот – философия одновременно и сближала и отталкивала. Были на то причины. Их сблизили стихи. И хотя Тургенев прогостил в Премухине всего шесть дней, он успел за это время пройти сердечный путь от дружбы, до симпатии, от симпатии до влюблённости, в которой, впрочем, признался себе не сразу, а может быть и от влюблённости до любви. Те немногие дни, все напролёт, они проводили вместе. Более всего Татьяна Бакунина любила, когда Тургенев читал ей стихи, причём читал он не только и не столько свои. Он читал стихи и поэмы Пушкина, Лермонтова, Кольцова.

       Впоследствии Татьяна Бакунина вспоминала, как однажды Тургенев сказал ей:

       – Поэзия – язык богов. Но не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья, на это небо – отовсюду веет красотой и жизнью; а где красота и жизнь, там и поэзия.

       Поначалу Тургенев, который был всё-таки моложе на три года, воспринимал Татьяну, как старшую сестру. И часто  сестрой и называл. Это совсем не нравилось Татьяне, поскольку увлечение юным писателем росло день ото дня. Но однажды Иван Сергеевич назвал Татьяну своей Музой. Это вдохновило её, заставило поверить в то, что и он увлечён ею, что вот-вот последует объяснение в любви. Но Тургенев ещё и сам не понимал, каково его истинное отношение в молодой и очень привлекательной женщине.

       Настала пора отъезда. Иван Сергеевич с грустью покидал Премухино, где даже за столько короткий срок всё стало для него родным и близким.

       Встретившись в Москве с братом Татьяны Алексеем, он попросил написать в Премухино, что навсегда останутся в его памяти дни, проведённые там, что он всех любит бесконечно.

       А потом вдруг решил написать Татьяне сам. Письмо завершалось несколько загадочно…

       «Я знаю, что вы не любите, когда вам говорят о вашем здоровье. Я хотел бы сказать одно. Вам должно бы знать, что ваша жизнь может приобрести и для других высокое и святое предназначение – да и кто знает, не случилось ли это уже?»

       Что означают эти фразы? Уж не то ли, что вовсе не платоническим был Премухинский роман? Высокое и святое предназначение? Политика? Философия? А может быть материнство?

       А в следующем письме уже высказал желание встретиться, но тут же и огорчил Татьяну тем, что не с нею одной он мечтает о встрече:

      «Приезжайте в Москву, милые, милые мои сёстры! Прошу помнить обо мне, и знайте (как Пушкин сказал), что

 

Ваша тихая пустыня,

Последний, грустный звук речей,

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей».

 

       Татьяна была влюблена, а потому часто выдавала желаемое за действительное. Она стремилась не замечать обращение к сёстрам, старалась обратить всё на себя. Она не знала, как вести себя, она торопила события, не в силах сдерживать чувства и решилась на объяснение:

      «…расскажите, кому хотите, – писала она, – что я люблю Вас, что я унизилась до того, что сама принесла к ногам Вашим мою непрошеную, мою ненужную любовь. И пусть забросают меня каменьями…»

       Тургенев не ожидал такого поворота и написал:

       «Я никогда ни одной женщины не любил более Вас, хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью».

       Вскоре и сама Татьяна осознала, что Тургенев не любил её и «всё это было не более, как фантазия разгорячённого воображения».

       И, тем не менее, Премухинский роман оставил заметный след в творчестве писателя.

 

                «Не быть нам никогда с тобой, о друг мой милый»

                                

       Через три года после памятной поездки у Тургенева родился замысел рассказа «Переписка». Он начал работу над ним, но что что-то мешало, не давало развернуться, окунуться во всю глубину происшедшего.

       Так и не получился рассказ с первого захода. Он отложил его и вернулся к работе над ним лишь спустя десять лет, причём снова, как и в повети «Первая любовь» не скрывал, кто является прототипами произведения, а в тексте использовал письма Татьяны Бакуниной к нему и свои письма к ней.

        Марья Александровна в рассказе, несомненно, Татьяна Александровна. Тургенев прячет авторство – он ведёт рассказ от «я», но о переписке повествует герой рассказа.

       «Я бы мог вам рассказать кое-что о Марье Александровне, любезный читатель, но вы её узнаете сами из её писем».

       Явный намёк на узнаваемость Татьяны Александровны… Далее как бы представление читателю героя…

       «…Он находился тогда в Петербурге, внезапно уехал за границу, занемог и в Дрездене умер. Я решился напечатать его переписку с Марьей Александровной...»

       Вот строки из писем, использованных в рассказе:

       От Алексея Петровича к Марье Александровне:

       «…я не стану предлагать вам мою дружбу и т. д.; я вообще чуждаюсь торжественных речей и «задушевных» излияний. Начав писать это письмо, я просто следовал какому-то мгновенному влечению; если во мне таится другое чувство, пусть оно и останется пока под спудом….»

       А вот следующее письмо из рассказа:

       «…В молодости меня занимало одно: моё милое я; я принимал своё добродушное самолюбие за стыдливость; я чуждался общества – и вот теперь я сам себе надоел страшно. Куда деться? Я никого не люблю; все мои сближения с другими людьми как-то натянуты и ложны; да и воспоминаний у меня нет, потому что во всей моей прошедшей жизни я ничего не нахожу, кроме собственной моей особы. Спасите меня; вам я не клялся восторженно в любви: вас я не оглушал потоком болтливых речей; я довольно холодно прошёл мимо вас, и оттого именно решаюсь теперь прибегнуть к вам. (Я и прежде об этом подумывал, да вы тогда не были свободны...) Среди всех моих самодельных ощущений, радостей и страданий, единственно истинным чувством было то небольшое, но невольное влечение к вам, которое завяло тогда, как одинокий колос среди негодных трав... Дайте мне хоть раз посмотреть в лицо другое, в другую душу – моё собственное лицо мне опротивело; я похож на человека, который был бы осужден весь свой век жить в комнате с зеркальными стенами... Я не требую от вас никаких признаний – о, Боже, нет! Подарите меня безмолвным участием сестры или хоть простым любопытством читателя – я вас займу, право займу».

    

       Вспомним стихотворение в прозе «Как хороши, как свежи были розы» и ещё одно… «В дороге», ибо между ними много сходства. И это сходство далеко не случайно. В этом позднем своём произведении Тургенев мысленно возвращается в юность и вспоминает «весёлый шум семейной деревенской жизни», увлечение юной красавицей.

       Во второй строфе стихотворения «В дороге» появляется противоречие – даётся конкретное сопоставление пережитого прошлого и новых умонастроений поэта. В кругу, который он оставил, много и увлечённого говорили («Вспомнишь обильные страстные речи…»), но сам автор рассказывает об этом предельно лаконично. Его память удержала не столько содержание разговоров, сколько взгляды, мимолётные впечатления и переживания кризисных моментов отношений («первые встречи, последние встречи»).

       Письма Татьяны Бакуниной к Тургеневу носили отпечаток господствующего тогда стиля «романтических излияний» вошедших в ту пору в моду. Молодежь конца 1830 – начала 1840-х годов заразилась идеализмом, которому и был свойственен многословный, преувеличенно-эмоциональный стиль изложения. Тургенев не принимал такое повествование, не подражал ему в своих письмах и первых художественных произведениях. Это самое неприятие в значительной степени повлияло на его личную, тургеневскую манеру выражения мысли, на изображение чувств героев произведений. Он придерживался более лаконичного письма. Быть может, именно переписка с Татьяной Бакуниной сыграла роль в выработке стиля повествования и помогла быстро избавиться от романтизма, столь популярного в то время.

       К примеру, в очерке «Татьяна Борисовна и её племянник» он даже издевался над непомерно возвышенными оборотами речи восторженной девицы и, повествуя о романе её со студентом, показал как своими «экстатическими, эффектированными» речами и письмами Татьяна Борисовна буквально «довела… юношу до мрачного состояния».

       Таким образом, Тургенев выбросил из своего творчества неуместные по его мнению обороты болезненного романтизма. Это мы видим уже в стихотворении «В дороге». В нём особенно ярко проявились особенности творческого сознания писателя. В русской поэзии особенно популярным был «образ дороги». Достаточно вспомнить Пушкина, Лермонтова… Правда у Пушкина образ дороги, порою, ассоциировался с «бессодержательностью подобной поэзии». В «Евгении Онегине» есть такие строки:

 

…Зато зимы порой холодной

Езда приятна и легка.

Как стих без мысли в песне модной,

Дорога зимняя гладка…

 

       «Премухинский» роман вылился в новый творческий порыв. Сколько стихотворений посвящено Татьяне Бакуниной! Это и «В ночь летнюю, когда, тревожной грусти полный...»…

 

В ночь летнюю, когда, тревожной грусти полный,

От милого лица волос густые волны

      Заботливой рукой

Я отводил – и ты, мой друг, с улыбкой томной

К окошку прислонясь, глядела в сад огромный,

      И тёмный и немой...

 

В окно раскрытое спокойными струями

Вливался свежий мрак и замирал над нами,

      И песни соловья

Гремели жалобно в тени густой, душистой,

И ветер лепетал над речкой серебристой...

      Покоились поля.

 

Ночному холоду предав и грудь и руки,

Ты долго слушала рыдающие звуки –

      И ты сказала мне,

К таинственным звездам поднявши взор унылый:

«Не быть нам никогда с тобой, о друг мой милый,

      Блаженными вполне!»

 

Я отвечать хотел, но, странно замирая,

Погасла речь моя... томительно-немая

      Настала тишина...

В больших твоих глазах слеза затрепетала

А голову твою печально лобызала

      Холодная луна.

Ноябрь 1843

 

       Премухинский цикл это и «Когда с тобой расстался я...» и «Долгие, белые тучи плывут...», и «Дай мне руку – и пойдём мы в поле...»

 

Когда с тобой расстался я –

      Я не хочу таить,

Что я тогда любил тебя,

      Как только мог любить…

 

А вот «Долгие, белые тучи плывут...»…

 

Долгие, белые тучи плывут

      Низко над тёмной землею...

Холодно... лошади дружно бегут,

      Еду я поздней порою...

 

Еду – не знаю, куда и зачем.

      После подумать успею.

Еду, расставшись со всеми – совсем,

      Со всем, что любить я умею.

 

Молча сидит и не правит ямщик...

      Голову грустно повесил.

Думать я начал – и сердцем поник,

      Так же, как он, я невесел.

 

               «Дай мне руку – и пойдём мы в поле…»

 

       Чем дальше уносило время от той прекрасной поездки, тем острее чувствовалась грусть по минувшему. Тургенев писал всё новые и новые стихи. Это были страницы его романа с Татьяной Бакуниной. Страницы – в поэзии, наверное, более яркие, чем в жизни.

       Каждое стихотворение, как песня. Каждое – поэтический шедевр.

 

Дай мне руку, и пойдём мы в поле,

Друг души задумчивой моей…

Наша жизнь сегодня в нашей воле,

Дорожишь ты жизнию своей?

 

Если нет, мы этот день погубим,

Этот день мы вычеркнем шутя.

Всё, о чём томились мы, что любим, –

Позабудем до другого дня…

 

Пусть над жизнью пёстрой и тревожной

Этот день, не возвращаясь вновь,

Пролетит, как над толпой безбожной

Детская, смиренная любовь…

 

Светлый пар клубится над рекою,

И заря торжественно зажглась.

Ах, сойтись бы я хотел с тобою,

Как сошлись с тобой мы в первый раз.

 

«Но к чему, не снова ли былое

Повторят?» – мне отвечаешь ты.

Позабудь всё тяжкое, всё злое,

Позабудь, что расставались мы.

 

Верь: смущён и тронут я глубоко,

И к тебе стремится вся душа

Жадно так, как никогда потока

В озеро не просится волна…

 

Посмотри… как небо дивно блещет,

Наглядись, а там кругом взгляни.

Ничего напрасно не трепещет,

Благодать покоя и любви…

 

Я в себе присутствие святыни

Признаю, хоть недостоин ей.

Нет стыда, ни страха, ни гордыни.

Даже грусти нет в душе моей…

 

О, пойдём, и будем ли безмолвны,

Говорить ли станем мы с тобой,

Зашумят ли страсти, словно волны,

Иль уснут, как тучи под луной, –

 

Знаю я, великие мгновенья,

Вечные с тобой мы проживём.

Этот день, быть может, – день спасенья.

Может быть, друг друга мы поймём.

 

Весна 1842

 

       Так что же это было? Простое увлечение? Мимолётная влюблённость? А, может, всё-таки любовь?

 

       Под впечатлениями романа с Татьяной Бакуниной написаны повести «Андрей Колосов» в 1844 году, «Переписка» в 1854 году и сатирический рассказ «Татьяна Борисовна и её племянник» в 1848 году.

       Все эти произведения явились как бы отражением юношеских увлечений Тургенева, его первой влюблённости, а может и любви, хотя биографы склонны считать, что была у писателя лишь одна настоящая всепобеждающая любовь – любовь к Полине Виардо. Но так ли это?

 

                                «Кто сказал, что некрасива?»

 

       Осенью 1843 года Тургенева захватило новое чувство, едва ли не самое сильное в его жизни. 1 ноября 1843 года он был представлен Полине Виардо, которую незадолго до того увидел на сцене, в опере.

       Имя Полина Виардо было широко известно. Причём в России оно известно до сих пор и известно не просто так – имя певицы связано с Иваном Сергеевичем Тургеневым.

       Полина Виардо приехала на гастроли в России в 1843 году, когда ей было всего 22 года, но в этом возрасте она уже покорила Европу настолько, что известный французский композитор, дирижёр, музыкальный писатель того времени Гектор Берлиоз назвал «одной из величайших артисток прошлой и современной истории музыки».

       Она буквально взрывала театральные залы Европы необыкновенной манерой исполнения. Певица – в жизни, по отзывам современников, некрасивая – на сцене словно перерождалась. А некрасива она была настолько, что Генрих Гейне сравнил её внешность «с экзотическим и чудовищным пейзажем, некой стихией, самой Природой».

       И, несмотря на это её обожала публика.

       Полина Виардо вдохновила Жорж Санд на создание образа героини её знаменитого романа «Консуэлло». А была она роста невысокого, сутулилась, буквально отталкивали выпуклые крупные глаза, делавшие черты лица почти мужскими. Поистине «экзотический и чудовищный пейзаж». Когда выходила на сцену, все поражались некрасивостью, но едва начинала петь, зрители приходили в восторг. Современник Виардо французский композитор, органист, дирижёр, музыкальный критик и писатель Шарль-Камиль Сен-Санс отмечал, что «...её голос, не бархатистый и не кристально-чистый, но скорее горький, как померанец, был создан для трагедий, элегических поэм, ораторий».

       Так кто же она, женщина, покорившая Тургенева?

       Полина Виардо родилась в 1821 году. Её крестной матерью стала княгиня Прасковья Андреевна Голицына, которая и дала ей имя Полина. Это событие связало будущую певицу с Россией почти с рождения, хотя кто тогда мог предположить, что ей выпадет судьба стать вдохновительницей великого русского писателя, по мнению современников «одного из самых неистовых певцов высокого чувства Любви!»

       Отцом Полины Виардо был известный во Франции тенор Парижского итальянского театра Мануэль Гарсиа. Имя его, как певца, гремело на всех европейских сценах, но кроме того был ещё и композитором. Песни его были особенно популярны на родине, в Испании. Мать Полины, Хоакина Сичес, имела неотразимую внешность. Её называли украшением Мадридского драматического театра…

       Полина была второй дочерью Мануэля и Хоакины. Она наблюдала, как родители пытались привить любовь к музыке своей старшей дочери – старшей сестре Полины – однако им практически не удавалось сделать этого.    

       Полину же рояль притягивал как магнит. Когда началось обучение, она дни напролёт проводила за клавишами. Сначала отец сам занимался с ней, но затем, когда увидел замечательные успехи пригласил в учителя знаменитого Ференца Листа.

       Сен-Санс писал о Листе: «Когда время сотрёт лучезарный след самого великого из всех когда-либо существовавших пианистов, оно запишет в свой золотой фонд имя освободителя оркестровой музыки».

       Полине легко давались не только уроки музыки, но и изучение языков. Она хорошо говорила по-испански, по-итальянски, по-французски и по-английски…

       Уже в шестнадцать лет в 1837 году она начала выступать в гостиных и салонах, а вскоре стала принимать участие в концертах. Успехи на сцене привели к тому, что она отправилась в Германию в своё первое концертное турне. Затем её встретил Париж. Там старший брат Родригес Гарсиа, Мануэль Патрисио преподавал пение в Парижской консерватории. В последствии, (1848 – 1895 годах) он стал профессором Королевской академии музыки в Лондоне.

       Кстати, именно в Лондоне состоялся дебют Полина Виардо, как оперной певицы. Она исполняла партию Дездемоны в «Отелло».

       В театре присутствовал директор Итальянской оперы в Париже Людовик Виардо. Восхищённый её голосом, он пригласил певицу в парижский театр. В Париже Полина увлеклась французским поэтом Альфредом де Мюссе. Тогда он уже получил известность не только как поэт, но и как драматург и прозаик. Был хорош собою, молод, и девятнадцатилетняя певица готова была отдать ему руку и сердце.

       И тут ей сделал предложение Людовик Виардо.

       Певица оказалась перед выбором. И тогда на помощь пришла знаменитая Жорж Санд, считавшая Альфреда де Мюссе весьма ветреным и непригодным для семейной жизни человеком. Она сумела убедить юную певицу дать согласие серьёзному и уравновешенному Людовику Виардо, которого все звали в своём кругу Луи Виардо, хотя он и был много старше. Правда, сама Жорж Санд называла его «печальным, как ночной колпак», но всё же считала, что даже неплохо, что он является в некотором отношении антиподом страстной и энергичной Полины.

 

       Иван Сергеевич Тургенев, в ту пору совсем ещё молодой литератор, увидел Полину Виардо на сцене, когда она исполняла в опере «Севильский цирюльник» партию Розины.

       Позднее он вспоминал о том впечатлении:

       «Не успела ещё Виардо-Гарсиа кончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разлилась такая буря, какой я не видывал и не слыхивал. Я не мог дать себе отчёта, где я? Что со мной делается? Помню только, что и сам я, и всё кругом меня кричало, хлопало, стучало ногами и стульями, неистовствовало. Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватившая всех снизу доверху, неудержимая потребность высказаться как можно горячее и энергичнее».

       А ведь ещё несколько минут назад впечатление было совершенно иным.       

       Едва Полина Виардо появилась на сцене, по залу пролетел шумок, ему вторили ложи… «Некрасива! Как некрасива!»

       Тургенев тоже подумал: «В самом деле, некрасива!»

       Но вот Полина Виардо запела… И тут же вся преобразилась, засверкали волшебным светом глаза. В зал полились непревзойдённые звуки. И Тургенев подумал: «Кто сказал некрасива? Какая нелепость? Да ни одной черты нельзя изменить в этом прекрасном лице!»

       Так двадцатипятилетний         и пока ещё почти неизвестный публике писатель Иван Тургенев впервые увидел любовь, которая, как считается до сих пор, стала любовью всей его жизни. Увидел и был совершенно сражён и очарован певицей.

       Что же случилось? В чём причина столь быстрого и столь сильного увлечения. Конечно же, в необыкновенном таланте актрисы, в её страстности, непосредственности, в её искренности на сцене. Она вживалась в свои роли, она горела и едва ни сгорала в них. Оперный певец Рубини, современник Полины Виардо не раз говорил ей после окончания спектаклей: «Не играй так страстно: умрёшь на сцене!»

       Иван Тургенев сделал всё, чтобы быть представленным певице. Ему удалось познакомиться на охоте с мужем Полины – директором Итальянского театра в Париже, известным критиком и искусствоведом – Луи Виардо. 1 ноября 1843 года Иван Сергеевич был представлен и самой Полине.

       У певицы в то время было множество поклонников. Тургенев же ещё не был известен, а потому, казалось, совершенно не имел шансов. Его представили, как русского помещика, даже вовсе не писателя – о том ни слова. Сообщили лишь, что он автор нескольких посредственных стихотворений. Вполне естественно, певица поначалу и не обратила на него особого внимания. Однако, настойчивость Тургенева растопила сердце, и певица попросила своего обожателя помочь ей в изучении русского языка, без хорошего знания которого сложно петь романсы. Русские романсы ей нравились всё больше, по мере того как она прикасалась к этому бездонному кладезю.

       Между тем, окружающим было видно, что Тургенев увлечён сильно и страстно.

 

                            Любовь или тайная война?

 

       Варвара Петровна Тургенева совсем не разделяла увлечения сына и пыталась помешать развитию каких-либо отношений, хотя даже она не могла не отметить таланта певицы. Однажды заявила: «Хорошо поёт эта цыганка». Виардо была испанкой.

       Остаётся загадкой, каким образом смог Тургенев против воли матери уехать после окончания гастролей вместе с Виардо и её мужем в Европу. Ведь такая поездка требовала средств, а он ещё не был известен ни в России, ни, тем более в Европе, ещё не выходили его книги, ещё не было никакого дохода.

       Муж Полины Виардо был старше неё на 21 год. И при всём при этом он, судя по отзывам современников, совершенно спокойно взирал на то, как ухаживал Тургенев за его женой, даже не противился тому, что Тургенев часто останавливался в его имении.

       Почему же? Ничего не замечал? Или, как считают некоторые биографы, просто «полагался на её благоразумие».

       Давайте подумаем, каким образом Тургеневу удалось отправиться в заграничное путешествие, если мать, Варвара Петровна, была категорически против этой поездки и не дала на неё денег. Или, может быть, супруг возлюбленной Иваном Сергеевичем Полины Виардо взял его за границу за своё счёт? Нет, напротив, в одном из очерков о Тургеневе проскользнула мысль, что муж певицы не препятствовал отношением Полины с Тургеневым, поскольку эти отношения сулили материальные выгоды. Какие же? Каким образом он мог получить что-то за приглашение Тургенева сопровождать молодую жену?

       Здесь кроется какая-то тайна. Увлечённые чтением романов Тургенева, занятые изучением его биографии, составленной так, что писатель показан целомудренным аскетом, мы не замечали многих нестыковок. И вот в 1999 году появились мемуары Юрия Дроздова «Записки начальника нелегальной разведки».

       Обратимся к предисловию, сделанному автором. Она называется: «Между большими войнами ведётся война тайная».

       И вот тут мы находим удивительный факт:

       «В нашей истории всегда существовало деление на две части: военную разведку и разведку князя, императора, канцлера, как это было в елизаветинские и екатерининские времена. К концу XIX века во всех генерал-губернаторствах существовали тайные отделения, в которых сидели офицеры второго отдела управления генерального штаба и которые занимались разведкой, в том числе нелегальной.

       Среди наших тогдашних разведчиков, в первую очередь разведчиков-нелегалов, было очень много выдающихся людей, большая часть которых известна нам как писатели, исследователи и путешественники. Тут можно вспомнить Пржевальского, Ивана Сергеевича Тургенева: Если взять период Отечественной войны 1812 года, то это – Александр Фигнер, а если уйти еще дальше в историю, можно вспомнить монаха Иакинфа Бичурина, известного своими исследованиями по Китаю».

       Сведения о том, что Иван Сергеевич Тургенев был резидентом разведки Генерального Штаба Русской Армии в Европе, просачивались давно. Это уже совсем не тайна. О том, что Тургенев был резидентом, писал Юрия Яковлев, автор нашумевшей книги «ЦРУ против СССР», об этом проговаривался в бытность свою Председателем КГБ, Андропов.

        И вот прямое заявление ветерана разведки. Можно ли ему верить? Судите сами. Вот официальные данные, помещённые в книге:

       «За 35 лет службы в нелегальной разведке Юрий Иванович Дроздов прошёл путь от оперативного уполномоченного до начальника управления "С" Первого главного управления КГБ. Ему довелось участвовать во многих секретных операциях. Имеет правительственные награды СССР, ГДР, Польши, Кубы, Афганистана. Юрий Дроздов присутствовал в качестве «родственника» знаменитого полковника Рудольфа Абеля при его обмене на американского летчика Пауэрса, был резидентом в Китае и США, руководил операцией по взятию дворца Амина в Кабуле. Он имел непосредственное отношение к созданию, подготовке и использованию секретного подразделения советской разведки «Вымпел».

       Каким образом Тургенев стал разведчиком? Прямых свидетельств об этом по понятным причинам нет. Тогда подобные факты держались в секрете. К примеру, о созданной Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли перед Отечественной войной  Особенной канцелярии – первого официального разведывательного органа в России – известно до крайности мало. А тут речь о резиденте… Любая утечка может привести к гибели разведчика в чужой стране.

       Как тут не вспомнить мужественное заступничество Тургенева за крепостную матери, проданную жестокой соседке помещице. Ведь тогда Тургенев едва избежал суда, который, несомненно, приговорил бы его к каторге. И снисхождений бы не было – он ведь ещё не стал известным всей России писателем. Суда не было, но Тургенев находился в течении двадцати семи лет под следствием… Может быть, именно тогда ему предложили нелегальную работу за рубежом? Вот и ответ на вопрос, на какие деньги выехал он за границу вместе с семьёй Виардо? Вот и объяснение, почему мужу Полины было выгодно с материальной точки зрения приютить писателя. Насколько была посвящена в эту операцию семья Виардо, сказать трудно. Возможно, глава семьи просто клюнул на «богатого» помещика – о том, что у Тургенева не было денег своих, он мог и не знать.

       По поводу того, что Тургенев влюбился без памяти, можно сказать, с первого взгляда, русская писательница Авдотья Панаева его современница писала:

       «Такого влюблённого, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всех оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о чём другом не говорил, как о Виардо, с которой он познакомился».

        И снова вопрос, почему «громогласно всюду и всех оповещал о своей любви» именно к Полине Виардо? О других увлечениях он громогласно никого не оповещал. Да, о них можно было прочитать в произведениях, но рассказывал он о них редко и далеко не всем.

 

                       «Позвольте мне упасть к Вашим ногам?»

 

       Создают мнение о большой любви Тургенева к Полине Виардо его необыкновенные письма:

      «Вторник, 1 (13) ноября 1850. С.-Петербург.

      …Дал бы Бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня, и чтобы через семь лет наша дружба оставалась прежней.

       Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с Вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; Ваша квартира была на самом углу, – помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам... Мне приятно ощущать в себе после семи лет всё то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвящённое Вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск Вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, – то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово... Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк... а теперь позвольте мне упасть к Вашим ногам».

       Вот так – один взгляд и почти сорок лет страстной, неподражаемой, всепобеждающей любви. Любви, споры о который не смолкают почти два столетия. Любви почти постоянной, которую не смогли победить даже случавшиеся время от времени увлечения Тургенева и даже попытки построиться семейную жизнь. Они наталкивались на его чувства к Полине Виардо и не могли победить их, а не имея возможности победить, погибали.

       Письма же свидетельствуют и о неизменности писателя. Они говорят сами за себя:

       Вторник, 1 ноября 1850. Письмо из Санкт-Петербурга. После знакомства прошло ровно семь лет, но Тургеневу всё памятно, всё дорого:

       «...Дал бы Бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня, и чтобы и через семь лет наша дружба оставалась прежней...»

       Это письмо уже приведено выше. А уже 7 ноября 1850 написано следующее:

       «Дорогая моя, хорошая m-me Виардо, theuerste, lieb-ste, beste Frau, как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!»

       И снова письма, письма, письма:

       «Уверяю Вас, что чувства, которые я к Вам испытываю, нечто совершенно небывалое, нечто такое, чего мир не знал, что никогда не существовало и что вовеки не повторится!»

       Или:

        «О мой горячо любимый друг, я постоянно, день и ночь, думаю о Вас, и с такой бесконечной любовью! Каждый раз, когда Вы обо мне думаете, Вы спокойно можете сказать: «Мой образ стоит теперь перед его глазами, и он поклоняется мне». Это буквально так».

        Мы не можем сомневаться в искренности этих писем, точнее, у нас нет права на сомнения. Но ведь известно, что в то время письма нередко вскрывались соответствующими службами. Особенно письма из России в Европу. Может и не все, но вскрывались. Могли прочитываться кем-то и письма Тургенева… А он вёл себя как горячо влюблённый и в письмах и в жизни. Лишь в 1845 году вернулся в Россию, но уже в январе 1847 года снова помчался за границу, едва узнав, что у Виардо начинаются гастроли в Берлине. Затем он сопровождал её во время гастролей в Лондоне и Париже.

       Сохранились некоторые его письма того периода:

       «Ах, мои чувства к вам слишком велики и могучи. Я не могу жить вдали от вас, – я должен чувствовать вашу близость, наслаждаться ею, – день, когда мне не светили ваши глаза, – день потерянный».

       А вот другое письмо:

       «Здравствуй, моя любимая, самая лучшая, самая дорогая моя женщина... Родной мой ангел... Единственная и самая любимая...»

       Письма весьма откровенны. Отчего же так спокойно реагировал на них супруг Полины Виардо? Н могла же она скрыть эту страстную переписку. Во всяком случае, всегда тайная переписка может стать явной. А писем было слишком много…

       Были, конечно, и просто о творчестве:

       «Господи! Как я был счастлив, когда читал Вам отрывки из своего романа (Тургенев читал своей возлюбленной роман «Дым») Я буду теперь много писать, исключительно для того, чтобы доставить себе это счастие. Впечатление, производимое на Вас моим чтением, находило в моей душе стократный отклик, подобный горному эху, и это была не исключительно авторская радость».

        Кстати, относительно того, что Тургенев сделал её первой читательницей, слушательницей и ценительницей своих произведений,           

        Об этом Полина Виардо писала так:

       «Ни одна строка Тургенева не попадала в печать прежде, чем он не познакомил меня с нею. Вы, русские, не знаете, насколько вы обязаны мне, что Тургенев продолжает писать и работать».

       Ну а на пересуды об их отношениях она ответила очень твёрдо и вразумительно:

       «Сорок лет прожила я с избранником моего сердца, вредя разве что себе, но никому другому. Какое право имеют клеймить нас? Чувства и действия наши были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы. А положение наше было признано законным всеми, кто нас любил».

        Ну а теперь вспомним крылатую фразу: «Тот, кто счастлив в любви, становится семьянином, кто несчастлив – писателем или философом».

       Так счастлив или несчастлив в любви был Иван Сергеевич Тургенев?

С творчеством Тургенева мы знакомимся ещё на школьной скамье. Но при изучении творчества писателя в школе внимание учеников на том, откуда взяты те или иные коллизии, не заостряется. Особенно это касается книг о любви. Произведения в этих случаях редко сопоставляются с этапами биографии писателя. В программе определено, что надо изучать и как изучать – в советское время необходимо было выискивать те или иные эпизоды или сцены, которые можно использовать для бичевания порядков дореволюционной России.

       А между тем, зачастую, писатели вовсе не ставали перед собой задачи бичевать государственное устройство. В своих произведениях они показывали героев эпохи…

       Вспомним Лермонтовского «Героя нашего времени». Писатель, как иногда говорят, инженер человеческих душ. Вот и исследовали наши классики именно души человеческие. Ну а эпоха, эпоха служила только фоном, на котором высвечивались те или иные исследования.

       Тургенев почти непрерывно сопровождал певицу во время её многочисленных гастролей. В Россию приезжал не часто, но во время этих приездов успевал завести новые романы.

       И это несмотря на большую любовь к Полине Виардо!?

       Всех увлечений, которые пережил Тургенев, видимо, не счесть, поскольку далеко не каждый из них становился основой для очередного романа или повести. Были, конечно, и такие, что вдохновляли на целую плеяду стихотворений, ну и конечно, на роман, повесть или рассказ, а то и на все произведения, вместе взятые.

       Недаром Иван Сергеевич писал:

       «Всякий раз, когда я задумывал написать новую вещь, меня трясла лихорадка любви».

       Уже стало традицией говорить о сорокалетней неиссякаемой любви к Полине Виардо. Но тогда почему же за эти сорок лет Тургенев не только завёл немало романов, но и неоднократно делал серьёзные попытки построить семью?

       Так в 1854 году Иван Сергеевич стал серьёзно подумывать о женитьбе на Ольге, дочери одного из своих кузенов. Тургеневу было 36 лет, девушке – 18. Разница, конечно, немалая, но в то время в России такое не было исключением. Мужчины вообще женились в основном не в ранней молодости, а в районе тридцати лет. Иногда и позднее. Так что ничего удивительного не было в том, что Тургенев воспылал нежными чувствами к юной Ольге и даже готов был сделать предложение. И девушка отвечала на его чувства чувствами, ещё более сильными и, несомненно, значительно более искренними.

       Но почему же он снова не решился на женитьбу? Биографы полагают, что тому виною любовь к Полине Виардо, что Тургенев был не в состоянии поставить любую другую, даже очень привлекательную женщину между собою и возлюбленной певицей.

       И всё-таки кажется странным, что он, выбирая между бесперспективным обожанием Полины Виардо и чувствами к другой женщине, отвечающей на его чувства, вновь и вновь возвращался в плен своего безответного обожания.

       И с чувствами к Ольге было также скоро покончено, и они так же скоро, как и прежние чувства, «были сданы в архив».

       И вот тут возникает мысль – а имел ли право Тургенев на любовь к кому либо, кроме Полины Виардо? Ведь он не принадлежал себе, он был резидентом Русской разведки. Ну а публике давалось объяснение, которое её устраивало и которое скрывало правду о деятельности Тургенева.

 

                  «Тургенев скверно поступает с Машенькой…»

 

       У любимой сестры Льва Николаевича Толстого, Марии Николаевны, ставшей прототипом Любочки в его повести «Детство. Отрочество. Юность», личная жизнь не сложилось. Она была вынуждена взять детей и уйти навсегда от мужа, жизнь с которым оказалась невыносимой.

       Лев Толстой искренне переживал за неё. Она была действительно очень и очень дорогим для него человеком. Свои письма к ней он начинал самыми ласковыми словами:

        «Милый, милый, тысячу раз дорогой друг мой Машенька... Не стану извиняться, что не скоро написал тебе, уж это сколько раз было и всё-таки не мешает нам любить друг друга и быть уверенным в этом…»

       Но она была ещё очень молодой женщиной. Ей хотелось любви, она мечтала о счастье.

       Тургенев периодически приезжал в Россию и живо интересовался литературными новостями и книжными новинками. И вот в 1854 году он прочитал в журнале «Современник» повесть Толстого «Детство. Отрочество. Юность», которая привела его в восторг. Зная, что неподалёку от Спасского-Лутовинова живут сестра Льва Толстого с мужем, он решил обязательно познакомиться с ними.

       Тургенев нанёс визит. Вскоре семья Толстых тоже посетила его, и постепенно завязалась дружба.

       Мария Николаевна сразу тронула сердце Тургенева. Иван Сергеевич признался в своём письме к издателю «Современника» Некрасову: «Сестра автора «Отрочества» премилая женщина, умна, добра и очень привлекательна… Она мне очень нравится. Мила, проста – глаз бы не отвел. На старости лет... я едва не влюбился. Жаль, что отсюда до них около 25 верст...»

       Друзьям говорил о ней: «Если взглянешь на неё хоть раз, теряешь рассудок и падаешь на землю, как скошенный стебель».

       Да и Мария Николаевна, лишённая в семье любви, постепенно увлеклась Иваном Сергеевичем. Она говорила о Тургеневе: «Он удивительно интересен своим живым умом и поразительным художественным вкусом. Такие люди редки».

       Брат Николай Николаевич был встревожен увлечением Марии. Он писал Льву Николаевичу: «Маша очарована Тургеневым. Она не знает света и вполне может ошибиться».

       Между тем, любящие сердца забились в унисон, хотя их обладателя тщательно скрывали свои чувства, причём скрывали их не только от посторонних, но и друг от друга. Но однажды Тургенев не выдержал… Это случилось, когда он читал вслух «Евгения Онегина».

       Как-то так вышло, что он, почти не владея собой, взял её руку и поцеловал. Мария Николаевна испуганно отдёрнула её и проговорила:

       – Прошу более этого не делать.

       Эта сцену Тургенев оживил в своём «Фаусте». Вот она:

       «Я знаю, как опасна какая бы то ни было связь между мужчиной и молодой женщиной, как незаметно одно чувство сменяется другим. Я бы сумел оторваться, если б я не сознавал, что мы оба совершенно покойны. Правда, однажды между нами произошло что-то странное. Не знаю, как и вследствие чего – помнится, мы читали "Онегина" – я у ней поцеловал руку. Она слегка отодвинулась, устремила на меня взгляд (я, кроме её, ни у кого не видал такого взгляда: в нём и задумчивость, и внимание, и какая-то строгость)... вдруг покраснела, встала и ушла. В тот день мне уж не удалось быть с ней наедине. Она избегала меня и битых четыре часа играла с мужем, няней и гувернанткой в свои козыря! На другое утро она предложила мне идти в сад. Мы прошли его весь до самого озера. Она вдруг, не оборачиваясь ко мне, тихо прошептала: «Пожалуйста, вперёд не делайте этого!» – и тотчас начала мне что-то рассказывать... Я был очень пристыжен».

       Повесть «Фауст» написана Тургеневым за несколько дней на одном вздохе. Прототипом главной героини Верочки Ельцовой стала Мария Николаевна. Во многих произведениях Тургенева заметна одна закономерность. Он даёт героиням имя, отличное от прототипов, но отчество неизменно оставляет прежнее. Вот мы видим: Мария Николаевна – Вера Николаевна в «Фаусте», Татьяна Александровна – Мария Александровна в «Переписке»…

       В «Фаусте» писатель даёт портрет Верочки Ельцовой, списанный с Марии Николаевны:

       «Когда она вышла мне навстречу, я чуть не ахнул: семнадцатилетняя девочка, да и полно! Только глаза не как у девочки; впрочем, у ней и в молодости глаза были не детские, слишком светлы. Но то же спокойствие, та же ясность, голос тот же, ни одной морщинки на лбу, точно она все эти годы пролежала где-нибудь в снегу. А ей теперь двадцать восемь лет, и трое детей у ней было...»

       И возраст соответствует, и детей у Марии Николаевны было трое, как и у Верочки Ельцовой.

       А вот уже оценка Тургенева:

      «Вера Николаевна не походила на обыкновенных русских барышень: на ней лежал какой-то особый отпечаток».

       Ну и ещё одна подробность – Верочка, как и Мария Николаевн не любила стихов.

       И именно Тургенев привил эту любовь Марии Николаевне, во всяком случае, к «Фаусту» Гёте, а его герой то же самое сделал с Верочкой Ельцовой.

       Тургенев пережил почти юношескую влюблённость. Это видно из его писем. Боткину он признался: «Прощаясь со мною, она подала мне руку с таким внутренним болезненным движением, словно птичка, которая ищет где-нибудь укрыться от застигнувшей её бури. У меня готовы были навернуться слёзы на глаза... Всё в ней проникнуто благородством и искренностью сердца».

       В 1855 году Тургенев познакомился с братом своей возлюбленной, Львом Николаевичем Толстым, причём Толстой сообщил сестре об этом и добавил, что «полюбил его (Тургенева – авт.) ещё и за то, что он тебя так любит и ценит».

       Может показаться странным, но любовь Тургенева разгоралась, пока Мария Николаевна была недоступна для него – пока была замужем. И вдруг, пришло сообщение, что она ушла от мужа и переехала к брату Сергею Николаевичу в Пирогово – там было его имени, в котором ей принадлежала часть, именуемая Малым Пироговым.

       Совсем ещё молодая женщина – а было ей в ту пору двадцать семь лет –смело оставила мужа, хотя было у неё трое детей.

       Тургенев поспешил послать ей уверения в своих чувствах, правда, говорил он дружбе, а не о любви:

       «Вы недаром полагаетесь на мою дружбу: действительно – я останусь Вашим другом, пока буду жив...»

       Видимо этими словами о дружбе он несколько озадачил Марию Николаевну, которая полагала, что он питает к ней гораздо более сильные чувства. Написал Тургенев и Льву Николаевичу Толстому: «Скажите ей, что я часто думаю о ней и что, если бы желания могли осуществляться, она была бы совершенно счастлива».

       Но снова позвала заграница, что, конечно же, огорчило Марию Николаевну, ведь всем было известно о непонятной, странной, почти виртуально, но всё-таки любви к Полине Виардо.

       Даже Толстой в 1858 году записал в своём дневнике: «Машеньку известие об отсутствии Тургенева ударило. Вот те и штучки».

       А Тургенев уже всё для себя решил – снова он не отважился на то, чтоб сделать предложение, и на вопрос Анненкова о развитии отношений с сестрой Льва Толстого, ответил с известной долей цинизма, мол, Мария Николаевна ещё не знает: «дела с ней покончены и сданы в архив».

       В следующий свой приезд в России Тургенев побывал в Пирогове, повидал и Марию Николаевну и её братьев. Он подробно описал этот визит Полине Виардо: «Я провёл три очень приятных дня у своих друзей: двух братьев и сестры, прекрасной и очень несчастной женщины. Она вынуждена была разойтись со своим мужем, своего рода деревенским Генрихом 8-м, преотвратительным».

       Лев Николаевич Толстой дал этому поступку в своём дневнике такую резкую оценку: «Тургенев скверно поступает с Машенькой. Дрянь».

       Иван Сергеевич просто разлюбил Марию Николаевну, о чём признался в письме к Боткину: «Я видел в Ясной Поляне графиню Толстую; очень она переменилась на мои глаза – да сверх того мне нечего ей сказать».

       Произошёл разрыв и со Львом Толстым. Иногда называют иные причины – мол, однажды Тургенев читал Льву Николаевичу свою повесть, а тот заснул, или, они поссорились из-за различного подхода к воспитанию детей, когда речь зашла о воспитании во Франции дочери Тургенева. Возможно, и был какой-то повод, но причина кроется в том, что, на взгляд Толстого, Тургенев очень нехорошо поступил в его любимой сестрой, вселив надежду на любовь, на будущее, но затем всё резко разорвав.

       Считается, что Тургенев в «Фаусте» в какой-то степени предсказал судьбу Марии Николаевны через судьбу своей героини Веры Николаевны.

       Мы не знаем, каким было последнее свидание Тургенева с Марией Николаевной. Но в «Фаусте» говорится об обещании встречи – встречи, которая не состоялась:

       «– Завтра, завтра вечером, – проговорила она, – не сегодня, прошу вас... уезжайте сегодня... завтра вечером приходите к калитке сада, возле озера. Я там буду, я приду... я клянусь тебе, что приду, – прибавила она с увлечением, и глаза её блеснули, – кто бы ни останавливал меня, клянусь! Я всё скажу тебе, только пусти меня сегодня».

       Она переходит на «ты», она обещает встречу и какую встречу! Можно только догадываться.

       Тургеневский герой, от имени которого ведётся повествование, проводит страшную для него ночь, он вспоминает, вспоминает всё, что связывало его с Верой Ельцовой, вспоминает её слова, её откровения:

       «Вспоминал я также слова Ельцовой, переданные мне Верой. Она ей сказала однажды: «Ты как лёд: пока не растаешь, крепка, как камень, а растаешь, и следа от тебя не останется».

       И вот развязка… Строки из письма:

       «Я не могу продолжать так, как начал, любезный друг: это стоит мне слишком больших усилий и слишком растравляет мои раны. Болезнь, говоря словами доктора, определилась, и Вера умерла от этой болезни. Она двух недель не прожила после рокового дня нашего мгновенного свидания. Я её видел ещё раз перед её кончиной. У меня нет воспоминания более жестокого. Я уже знал от доктора, что надежды нет. Поздно вечером, когда уже все улеглись в доме, я подкрался к дверям её спальни и заглянул в неё. Вера лежала на постели с закрытыми глазами, худая, маленькая, с лихорадочным румянцем на щеках. Как окаменелый, смотрел я на неё. Вдруг она раскрыла глаза, устремила их на меня, вгляделась и, протянув исхудалую руку».

       «Фауст» написан в период горячей влюблённости, но почему же такой конец? Словно какой-то рок лежал на всех попытках Тургенева встретить настоящую любовь и устроить свою судьбу. Он говорил о любви к Марии Николаевне, восхищался ею, но уже были написаны роковые строки повести. И ведь свершилось… Нет, Мария Николаевна не умерла, но ушла из мирской жизни.

       Вспоминала ли она Тургенева? Да, конечно же, вспоминала его и свою любовь к нему. И спустя годы пришла к выводу:

       «Если бы он не был в жизни однолюбом и так горячо не любил Полину Виардо, мы могли бы быть счастливы с ним, и я не была бы монахиней, но мы расстались с ним по воле Бога...»

       Обрести счастья в любви Марии Николаевне так и не довелось. Потрясённая ничем не оправданным разрывом с Тургеневым, она уехала за границу, где завела роман со шведским подданным Виктором де Кленом». От него родила дочь, о чём сообщила братьям. С трепетом ждала писем, особенно от любимого брата Льва Николаевича. И получила ответ:

       «Ты говоришь, пусть братья тебя судят, как хотят. Кроме любви, кроме жалости, нет и ничего не будет, к тебе в моём сердце. Упрекнуть тебя не поднимется рука ни у одного честного человека. Теперь что делать? Первое – выйти за него замуж, второе – ребёнка ни в коем случае не брать себе, а отдать мне. Третье – важнее всего – скрыть от детей и от света».

       Но и здесь встретились непреодолимые препятствия. Родственники виконта помешали браку, хотя дочь взяли на воспитание. Её ожидало одиночество, особенно после смерти сына. И она решила удалиться из мирской жизни. В Оптиной пустыни встретилась со старцем Амвросием и в 1891 году отправилась в Шамординский монастырь, который находился неподалёку от пустыни. Она ушла в мир иной весной 1912 года.

 

                                    «Что это? Слёзы… или кровь?».

      

       Тургенев писал в одном из своих писем: «В человеческой жизни есть мгновенья перелома, мгновенья, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое; горе тому, кто не умеет их чувствовать, – и либо упорно придерживается мёртвого прошедшего, либо до времени хочет вызывать к жизни то, что ещё не созрело».

       И вот, когда ему было в районе шестидесяти лет, он снова испытал всепобеждающее чувство любви…

       А.Ф. Кони отметил, что Тургенев «находился во власти чувства, не похожего на одностороннее восхищение, за которое платят одним дружеским расположением, – чувства, гораздо более сильного и острого».

       И далее:

       «Таковы были его отношения к баронессе Ю. П. Вревской, в 1874-1877 годах, начавшиеся дружбой и признанием с его стороны, что ближайшее знакомство с нею оставило глубокий след в его душе и дало ему почувствовать, что в его жизни стало одним существом больше, к которому он искренно привязался. Но вскоре это «несколько странное, но хорошее чувство» переходит у него в «дружескую любовь», а в последнюю настойчиво вторгается страсть, так что ему становится жутко при мысли о возможности быть прижатым любимым другом к сердцу не по-братски...

       Говорят, что в жизни мужчин вот этакие смены, о которых писал Тургенев, происходят каждые 29 лет…

       «Баронесса Юлия Петровна Вревская (урожденная Варпаховская, 1841 –

1878) семнадцатилетней девушкой вышла замуж за генерала И. А. Вревского, вскоре убитого на Кавказе.

       Тургенев был знаком с этой женщиной с 1873 г. и переписывался с ней вплоть до её смерти. Вревская приезжала к нему в имение Спасское-Лутовиново и гостила там пять дней. В день её отъезда Тургенев написал: «...в моей жизни с нынешнего дня одним существом больше, к которому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбами которого я всегда буду интересоваться».

       Когда начала русско-турецкая война 1877-1878 гг., Ю. П. Вревская добровольно отправилась сестрой милосердия в действующую армию. Но сначала она приехала в Яссы, где с июня 1877 г. дислоцировался только что сформированный отряд Свято-Троицкой общины во главе с весьма пожилой настоятельницей Е.А. Кублицкой. В отряде было около двадцати человек – врачи, медицинские сёстры. Баронесса Вревская определилась медсестрой в этот отряд.

       Узнав об отъезде Вревской в действующую армию, Тургенев написал:   

       «Моё самое искреннее сочувствие будет сопровождать Вас в Вашем тяжёлом странствовании. Желаю от всей души, чтобы взятый Вами на себя подвиг не оказался непосильным...»

       Но, увы – Ю.П. Вревская заразилась пятнистым тифом и умерла

  24 января 1878 г. в госпитале, находившемся в городе Бялы (Болгария). Её смерть глубоко потрясла И. С. Тургенева. В письме к другу он писал:

       «Она получила тот мученический венец, к которому стремилась её душа, жадная жертвы... Это было прекрасное, неописанно доброе существо... Её жизнь – одна из самых печальных, какие я знаю».

       Именно в память о ней в сентябре того же года Тургенев создал одно из лучших своих стихотворений в прозе.

       «На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращённого в походный военный гошпиталь, в разорённой болгарской деревушке – с лишком две недели умирала она от тифа.

       Она была в беспамятстве – и ни один врач даже не взглянул на неё; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока ещё могла держаться на ногах, поочерёдно поднимались с своих заражённых логовищ, чтобы поднести к её запёкшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка.

       Она была молода, красива; высший свет её знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились…два-три человека тайно и глубоко любили её. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слёз.

       Нежное кроткое сердце…и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи…она не ведала другого счастия…не ведала – и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась – и вся, пылая огнём неугасимой веры, отдалась на служение ближним.

       Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом её тайнике, никто не знал никогда – а теперь, конечно, не узнает.

       Да и к чему? Жертва принесена…дело сделано.

       Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже её трупу – хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.

      Пусть же не оскорбится её милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на её могилу!

      Сентябрь 1878 года».

      Здесь нужно добавить кое-что о тех каплях воды, которые солдаты подносили к запекшимся губам Вревской. Эту воду, как оказывается, они покупали у спасаемых от османской смерти болгар, причём, покупали не за малые деньги…

       Стихотворениями в прозе «Деревня», «Дрозд II», «Памяти Ю.П. Вревской» Тургенев откликнулся на события русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов, войны очень необычной, которую впоследствии назвали «военной прогулкой». Ведь направляя своего брата в Дунайскую армию главнокомандующим, Александр Второй определил главную цель – Константинополь! Но заговор западных стран, во главе с Англией, помешал осуществить вековое стремление о водружении Православного Креста на Святой Софии. Сколько людей загублено – и всё напрасно. Вот и звучат проникающие глубоко в душу строки стихотворения в прозе «Деревня»:

       «О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!

       И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?».

       Какой глубокий смысл! Это уже, безусловно, прозаические начала в стихотворениях в прозе, но начала, усиленные поэтическим духом произведения. На таком удивительном контрасте Тургенев показывает мир деревни, далёкий от войн, сражений и походов, смысл которых очень мало понятен простым деревенским жителям. Им понятны лишь войны в защиту своего Отечества. Вспоминается стихотворение «Как хороши, как свежи были розы», с их пронзительным ощущением беззащитности «перед лицом Неведомого, перед бесконечностью неба».

    

       Необыкновенно сильно звучат строки стихотворения в прозе «Дрозд II»:

       «Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны..

       Тысячи моих братий, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братий, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми вождями.

       Они гибнут без ропота; их губят без раскаяния; они о себе не жалеют; не жалеют о них и те неумелые вожди.

       Ни правых тут нет, ни виноватых: молотилка треплет снопы колосьев, пустых ли, с зёрнами ли – покажет время».

       Время показало… А Тургенев гениально предвидел и написал: «Горячие, тяжёлые капли пробираются, скользят по моим щекам… скользят мне на губы… Что это? Слёзы… или кровь?».

       И апофеозом войны звучит стихотворение в прозе «Памяти Ю.П. Вревской». Да – это проза, тяжелая, всесокрушающая высоким стилем проза, в котором звучат душераздирающие поэтические нотки. Поэзия тоже бывает тяжёлой и сильной. Вот как, например, «Вставай страна огромная!».

      

        Христианским милосердиям и несовершенствам общественных отношений посвящено стихотворение в прозе «Мне жаль…».

       «Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц… всего живущего», – писал Тургенев и за перечислением всех, кого жаль, в которое входит весь свет, он говорит, что завидует камням. Почему? Должно быть потому, что камни не могут чувствовать.

       В этих произведения проявляются в большей степени прозаические начала, даже, можно сказать, философские. Собственно, в стихотворениях в прозе очень сильны философские начала. Порою, эти маленькие произведения являются как бы подведением итогов жизни и разговором писателя с самим собою: «Когда меня не будет» – обращение к любимой;  «Песочные часы» – размышления над скоротечностью жизни; «Я встал ночью» – смирение с неизбежностью ухода в мир иной; «Когда я один» – размышление над своим вторым «я», над чем-то тем неведомым, что ждёт впереди.

 

                     «Песнь торжествующей любви»

                      

       В своём очерке «Савина и Тургенев» Анатолий Фёдорович Кони рассказал:

       «17 января 1879 г. на сцене Александрийского театра, в бенефис Марии Гавриловны Савиной, была поставлена комедия Тургенева «Месяц в деревне», написанная им в 1850 году. Простая, по-видимому, история, представленная в ней, полна психологического интереса. Обыденная и весьма не редкая тема развита автором с тончайшей наблюдательностью над глубокими переживаниями женской души.

       В сцене борьбы долга с чувством, – прочно сложившегося уклада жизни с нежданно-негаданно налетевшею страстью, – тяжёлого решения с внезапной нерешительностью, – чувства долголетней дружбы с безотчётным и безоглядным стремлением к разрыву с недавним прошлым – Тургенев показал себя великим мастером…Душевные переживания хозяйки дома – Натальи Петровны, – влюбившейся в течение месяца в молодого студента, учителя её сына, и теряющей, – под влиянием бросившегося ей в голову вина страсти, не испытанной дотоле, – не только самообладание, но даже и жалость к юной и бедной сироте – Верочке – создали, в глазах Тургенева, ей первенствующее место среди сценических исполнительниц его труда.

       Личность Верочки, которая под влиянием постепенно, подобно цветку, распустившейся в сердце её любви к милому, жизнерадостному студенту – Беляеву – в течение месяца из ребёнка обращается в душевно взрослую женщину, вдруг понявшую лукавство и хитросплетения своей неожиданной соперницы, – оставлена была Тургеневым, при мысли о её сценическом воплощении, на втором плане. Но Савина, талант которой к концу семидесятых годов уже успел вполне расправить свои широкие крылья, глубоко вдумалась в произведение Тургенева и нашла, что роль Верочки не только равносильна роли Натальи Петровны, но, пожалуй, и превосходит её по задаче, даваемой артисту-художнику. Чувство Верочки к Беляеву выше и чище вспышки страсти у Натальи Петровны, – и когда автор, оканчивая комедию и избегая избитого морализирования, показывает замужнюю женщину остановившеюся, не по своей воле, на краю обрыва, а душевно возмужавшую девушку уносящею своё опустошенное сердце в болотную тину «брачного сопряжения», – все симпатии и зрителя, и воплотителя её образа на сцене – на стороне Верочки. Поэтому Савина и взяла роль Верочки. Узнав об этом, Тургенев был удивлён и спросил артистку: «Что же там играть?» А затем, когда впервые увидел на сцене, что создала из этого, лишь намеченного, образа Савина, он воскликнул, пристально вглядываясь в лицо артистки в её театральной уборной: «Верочка... Неужели эту Верочку я написал?!.. Я даже не обращал на неё внимания, когда писал... Всё дело в Наталье Петровне...» И он сразу признал большой талант в артистке, умевшей разработать и углубить этот образ, перенеся центр тяжести пьесы с томимой однообразием и эпикурейской безмятежностью зрелой женщины на почти ещё девочку, в белом передничке, с заплетённой косой и большим бумажным змеем в руках….»

      Тургенев был поражён успехом пьесы. С актрисой Савиной довелось встретиться снова на литературном вечере в пользу Литературного фонда диалог графа Любина и Дарьи Ивановны Ступендьевой из его комедии «Провинциалка».

      А.Ф. Кони отметил:

      «Кто видел Савину в «Провинциалке» – не мог не поразиться её интонациями, игрою её лица, то томным, то торжествующим блеском её глаз именно в разговоре с графом, – тот может себе представить Тургенева при виде такого исполнения. Недаром Достоевский сказал ей в этот вечер: «У вас каждое слово отточено, как из слоновой кости…

       С этого времени начинается ближайшее личное знакомство Тургенева с Савиной. Она, очевидно, произвела на него сильное впечатление, не только как изящная в своей отзывчивости женщина, но и как чуткая артистка, знающая цену и свойства своего дарования и умеющая его применять со всей его силой к горячо ею любимому искусству. Письма к ней и свидания с нею потянулись длинной чередой. Первые очень скоро вышли из рамок условной вежливости, приняли задушевный тон и вскоре стали отражать в себе нарастающую привязанность Тургенева, которую с полным основанием можно назвать любовью. В глазах его Савина, вероятно, имела не меньше блестящих достоинств, чем Виардо. И она возбуждала восторг публики, и ей иногда хотелось сказать во вдохновенные минуты ее творчества: «Стой! Какою я теперь вижу, останься навсегда такою в моей памяти...» – и с нею можно было делиться своими мечтами и планами, замыслами и откровенным мнением о своих современниках. Но она была, сверх того, своя, родная, русская, которой, конечно, были более понятны и близки чувства и мысли Тургенева по отношению к России, к её народу и его языку. И, наконец, – чего уже не было там, – она блистала и очаровывала своей молодостью. Во время первых представлений «Месяца в деревне» ей было всего 25 лет, а знакомство с нею Тургенева совпало с тем временем в его жизни, когда… он, приезжая на родину, повсюду был встречаем выражениями общей восторженной любви. Это его молодило, вливало в него новую бодрость. Отложивший вскоре после «Призраков» и «Довольно» перо с непоколебимым решением никогда больше не брать его в руки, он почувствовал, что литературная жилка в нём вновь зашевелилась, и спрашивал себя: «Неужели из старого, засохшего дерева пойдут новые листья и даже ветки?...»

      Иван Сергеевич писал о новом своём состоянии:

      «На моё старое сердце недавно со всех сторон нахлынули молодые женские души – и под их ласкающим прикосновением зарделось оно уже давно поблекшими красками, следами бывалого огня».

       А какие были письма к Савиной:

       «Милая Мария Гавриловна! Вот уже третий день, как стоит погода божественная, я с утра до вечера гуляю по парку или сижу на террасе, стараюсь думать о различных предметах – и вдруг замечаю, что мои губы шепчут: «Какую ночь мы бы провели... А что было бы потом? А Господь ведает!»... И мне глубоко жаль, что эта прелестная ночь так и потеряна навсегда... Жаль для меня – и осмелюсь прибавить – и для Вас, потому что уверен, что и Вы бы не забыли того счастья, которое дали бы мне».

       При знакомстве с Савиной история в какой-то мере повторилась. Вспомним, как Тургенев, увидев на сцене Полину Виардо, влюбился в неё без памяти с первого взгляда.

       Он не мог забыть того момента, когда после спектакля зашёл в гримёрную к Савиной, чтобы выразить своё восхищение, а она в восторге и благодарности обвила его шею руками и поцеловала в щеку.

       До нас не дошли все подробности взаимоотношений писателя и актрисы. Но известно, что когда Савина в 1880 году сообщила, что собирается на гастроли в Одессу, Тургенев забросал её письмами, в которых звучала просьба навестить его в Спаском-Лутовинове, ведь это было по пути. Он писал:

       «О Вас я думаю часто, чаще, чем бы следовало. Вы глубоко вошли в мою душу... Я люблю Вас...»

       Савина отвечала, что заехать не может. И тогда влюблённый     Тургенев стал просить её выбрать поезд, проходящий через Мценск, с таким расчётом, сев в него на станции, проехать хотя бы небольшую часть пути. Тургенев говорил о своей любви, но Савина не могла ответить тем же – в её сердце, в её душе было глубокое уважение к писателю, но не более того, о чём мечтал он.

       Они расстались на одной из станций. Тургенев вернулся в Спасское-Лутовиново, началась переписка, которая продолжалась несколько лет.

 

       И всё-таки Мария Савина побывала у него в гостях летом 1881 года. Что за отношения были между ними в эти дни, сказать трудно. Когда Тургенев и Савина были в гостях у Полонских, актриса вновь не сдержала своих чувств, как когда-то в гримёрной. Она буквально кинулась к Тургеневу, в необыкновенным порыве и никого не стесняясь, поцеловала.

       А.Ф. Кони рассказал в очерке:

       «Пребывание Савиной в Спасском, одновременно с семейством поэта Полонского, было праздником для Тургенева, да и для всех. Читая своим гостям, ещё в рукописи, «Песнь торжествующей любви», совершая с ними прогулку в лес, чтобы слушать «ночные голоса», он изучил ближе, в повседневном общении, свою гостью, в честь которой комната, ею занимаемая, была названа «Савинской».

       В ту пору чтения вслух вообще были принятый в дворянских усадьбах, ну а чтения писателями и поэтами своих произведениях составляли особый колорит. Представьте себе веранду, стол с самоваром, лёгкий шум парка, пение птиц. Представьте слушателей, расположившихся вокруг стола или в креслах качалках. И того, кто приковывает к себе всё внимание, чтением произведения. И звучит спокойный, негромки голос и растекаются по веранде строки произведения, которого ещё никто не видел, никто не читал, произведения, о котором ещё никто не знает – никто, кроме вот этих избранных счастливчиков – его близких друзей.

       Иван Сергеевич умел читать превосходно, мастерски, удивительно красиво… Так он читал и «Песнь торжествующей любви». Не родилось ли название, благодаря сердечной вспышки, подаренной ему знакомством с несравненной Савиной?

       А слушатели внимательны, задумчивы… А история загадочна и удивительна…

       «Около половины XVI столетия проживало в Ферраре (она процветала тогда под скипетром своих великолепных герцогов, покровителей искусств и поэзии) – проживало два молодых человека, по имени: Фабий и Муций. Ровесники годами, близкие родственники, они почти никогда не разлучались; сердечная дружба связала их с раннего детства... одинаковость судьбы скрепила эту связь. Оба принадлежали к старинным фамилиям; оба были богаты, независимы и бессемейны; вкусы, наклонности были схожие у обоих. Муций занимался музыкой, Фабий – живописью. Вся Феррара гордилась ими, как лучшим украшением двора, общества и города. Наружностью они, однако, не походили друг на друга, хотя оба отличались стройной юношеской красотою: Фабий был выше ростом, бел лицом и волосом рус -- а глаза имел голубые; Муций, напротив, имел лицо смуглое, волосы черные, и в темно-карих его глазах не было того веселого блеска, на губах той приветливой улыбки, как у Фабия; его густые брови надвигались на узкие веки -- тогда как золотистые брови Фабия уходили тонкими полукругами на чистый и ровный лоб. Муций и в разговоре был менее жив; со всем тем оба друга одинаково нравились дамам – ибо недаром были образцами рыцарской угодливости и щедрости.

         В одно и то же время с ними проживала в Ферраре девица по имени Валерия. Ее считали одной из первых красавиц города, хотя видеть ее можно было очень редко, так как она вела жизнь уединённую и выходила из дому только в церковь – да в большие праздники на гулянье. Она жила с своей матерью, благородной, но небогатой вдовою, у которой не было других детей. Всякому, кому только ни встречалась Валерия, – она внушала чувство невольного удивления и столь же невольного, нежного уважения: так скромна была ее осанка, так мало, казалось, сознавала она сама всю силу своих прелестей. Иные, правда, находили ее несколько бледной; взгляд ее глаз, почти всегда опущенных, выражал некоторую застенчивость и даже боязливость; её губы улыбались редко – и то слегка: голос её едва ли кто слышал. Но ходила молва, что он был у неё прекрасен и что, запершись у себя в комнате, ранним утром, когда все в городе еще дремало, она любила напевать старинные песни, под звуки лютни, на которой сама играла. Несмотря на бледность лица, Валерия цвела здоровьем; и даже старые люди, глядя на нее, не могли не подумать: «О, как счастлив будет тот юноша, для кого распустится, наконец, этот ещё свернутый в лепестках своих, ещё нетронутый и девственный цветок!»

 

      Может быть, это память о тех далёких цветках юности воскресает в словах Тургеневских, а может, «Песнь…» навеяна именно прекрасной Савиной, которая сейчас рядом и ради которой сердце писателя поэт эту прекрасную песнь торжествующей в душе его любви?

 

       …Савина уехала из Спасского 18 июля 1881 г.

        Тургенев писал ей вслед:

        «Я ещё короче узнал Вас в эти дни со всеми Вашими хорошими и слабыми сторонами – и именно потому ещё крепче привязался; Вы имеете во мне друга, которому можете довериться… Вы очень привлекательны и очень умны, что не всегда совпадает»

        Но вместо ответа, которого ждал с нетерпением, 10 августа получил письмо из Перми, от 29 июля, в котором Савина писала так, что он понял – она выходит замуж за Всеволожского.

       Он нашёл в себе силы ответить:

       «Поглядел бы я на Вас в ту минуту, когда провозглашали многолетие невесте! Во-первых, Ваше лицо всегда приятно видеть, а во-вторых, оно должно было быть особенно интересным – именно тогда. Когда мы увидимся (если увидимся), Вы мне всё это расскажете с той тонкой и художественной правдивостью, которая Вам свойственна – и с той милой доверчивостью, которую я заслуживаю – не как учитель (с маленьким или с большим У), а как лучший Ваш друг».

       А через несколько дней послал следующее письмо:

       «Что касается до меня, то я хоть телесно ещё в Спасском, но мысленно уже там – и чувствую уже французскую шкурку, нарастающую под отстающей русской».

       Однако, бракосочетание затягивалось. Узнав об этом, Тургенев стал звать Савину за границу, предлагал поехать в Италию, в Венецию…

       В письмах он не скрывал своих чувств:

       «Милая Мария Гавриловна, я Вас очень люблю – гораздо больше, чем следовало бы, но я в этом не виноват».

        Эта любовь озарила последние годы жизни писателя. Он надеялся, хотя надеяться было не на что. Почему Савина не хотела связать с ним свою судьбу? Быть может и её и многих других возлюбленных писателя пугала тень Полины Виардо, нависающая над ним и теми, с кем он пытался связать свою судьбу? А может помехой в их отношения стала любовь к другому человеку?

       Савина была необыкновенной женщина. А.Ф. Кони, тайно влюблённый в неё и долго не признававшийся в этом даже самым близким людям, писал:

       «Савина не есть только имя личное; это имя собирательное, представляющее собой соединение лучших традиций, приёмов и преданий с талантом и умом. Вы сами по себе школа. И должны как солдат стоять на бреши, пробитой в искусстве нелепыми представителями театральной дирекции».

     

       Последняя встреча Тургенева и Савиной произошла в Париже, когда актриса приехала туда лечиться. Тургенев обращался к лучшим докторам, добился того, что её принял знаменитый в то время невропатолог Жан Шарко, а когда она отправилась лечиться во Флоренцию, не смог сопровождать в этой поездке. Он сам был тяжело болен, и дни его сочтены.

       Он встретил свой смертный час в доме Полины Виардо. Последними словами были:

       «Ближе, ближе ко мне, и пусть я всех вас чувствую около себя… Настала минута прощаться… Простите!..»

 

       Но что же Савинова? Она сохранила в своём сердце какие-то совершенно особенные чувства. Была ли это любовь? Она вполне могла осознать то, что любила Тургенева, когда потеряла его навсегда.

       В 1908 году в Санкт-Петербурге в одном из залов Академии Наук был открыт небольшой музей Тургенева.

       Одной из первых посетительниц музея стала Мария Савинова. Она принесла букет роз и долго ходила по залу, внимательно осматривая экспонаты. И думала, думала о чём-то своём личном. Она пришла и на другой день, она приходила снова и снова, когда было на то время. Она словно навёрстывала упущенные встречи с дорогим её сердцу человеком…   

       А.Ф. Кони писал:

       «Прошло четверть века. В большой зале Академии Наук создалась трудами любящих светлое прошлое нашей словесности Тургеневская выставка. На ней было собрано всё, касающееся жизни, творчества и личных отношений незабвенного для современников писателя, – всё, что только можно было собрать, начиная с листка записной книжечки его матери о рождении 28 октября 1818 г., в 12 часов дня, сына Ивана, 12-ти вершков ростом, и кончая знаменитым диваном «самосоном», из Спасского, и охотничьим ружьём...

        Перед большим и лучшим портретом Тургенева постоянно обновлялся роскошный букет свежих роз, как символ неувядающих воспоминаний. Эти розы привозила ежедневно Мария Гавриловна Савина...»

      Современники отмечали, что Савинову нельзя было назвать красавицей, но необыкновенный талант делал её невероятно привлекательной. Один из театральных критиков тех лет писал:

       «У Савиновой был далеко не безупречной красоты голос. Лицо Савиновой далеко не было лицом красавицы. Но между голосом, между манерой говорить, лицом, жестами была какая-то совсем особая безупречная гармония».

       Вспомним слова о том, что неудачи в любви делают человека писателем и философом. Любовные драмы Тургенева, видимо, не случайны. Болезненные воспоминания оставила его первая любовь, когда он узнал, что его возлюбленная является любовницей его отца. А что могла дать связь с крепостной, на которую подтолкнула мать, столь неординарным способом решившая заняться воспитанием сына.

        Известно, что юноша, испытавший первые радости в любви с развратной или, по крайней мере, видавшей виды женщины, получает глубокую травму на всю жизнь. Быть может, крепостная, выполнившая поручение своей барыни и соблазнившая Тургенева и не была развратной, но она, несомненно, прошла уже какие-то азы интимных отношений, иначе бы не посылали ее к Тургеневу в роли воспитательницы. И вот это первое знакомство с женщиной, знакомство без любви, знакомство чисто механическое тоже не могло не отложить отпечатка на судьбу Тургенева, на его грядущие любовные увлечения, превращавшиеся в драмы.

       Счастлив ли он был в своих любовных увлечениях? Доподлинно известно это было только ему самому. Он мог говорить, что счастлив в своей безответной любви к Полине Виардо, но мы не знаем, так ли это. В любом случае, его неудачи в любви подарили нам великолепную прозу и поэзию в прозе поистине величайшего русского писателя.

       Тургеневым говорил: «…В том и состоит особенно преимущество великих поэтических произведений, которым гений их творцов вдохнул неумирающую жизнь, что воззрения на них, как и на жизнь вообще, могут быть бесконечно разнообразны, даже противоречащи – и в то же время одинаково справедливы».

       Французские писатели братья Эдмон де Гонкур и Жюль де Гонкур, современники Тургенева, лично звавшие его, посвятили в своём «Дневнике» немало страниц Ивану Сергеевичу:

       «Он говорит, что когда ему грустно, когда у него дурное настроение, двадцать стихов Пушкина спасают его от меланхолии, вливают в него бодрость, будоражат. Они приводят его в состояние восхищённого умиления, которого не может у него вызывать никакое великое и благородное деяние. Только литература способна порождать такое просветление духа…».

 

       Из своей сложной судьбы Тургенев вынес твёрдое понимание того главного, что должно быть в жизни каждого человека:

       «Нет счастья вне семьи и вне родины, каждый сиди на своём гнезде и пускай корни в родную землю. Что лепиться к краюшку чужого гнезда?»

       Он так и не создал семьи. И действительно лепился к краюшку чужого гнезда. Но он глубоко пустил корни в родную русскую землю. Об этом говорят его произведения и поэтические и прозаические, это выражено в его ярких словах, посвящённых родному русскому языку:

         «Берегите чистоту Русского языка как святыню. Никогда не употребляйте иностранных слов. Русский язык так богат и гибок, что нам нечего брать у тех, кто беднее нас».

       Ну и, конечно, нельзя не привести знаменитое Тургеневское стихотворение в прозе, которое так и названо: «Русский язык»:

       «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»