война и военная медицина

СТАЛИНГРАДЦЫ ИДУТ НА ЗАПАД!..

        38-й гвардейский медсанбат 37-й гвардейской стрелковой дивизии выполнил все задачи, поставленные командованием. Через руки хирургов медсанбата прошли бойцы и командиры героических соединений, защищавших Город Сталина, Город из стали!..

        Но закалённое в боях соединение боевые дороги уводили на Запад. И снова медиков ждали эшелоны, перестук колёс, за которыми затаились суровые испытания жестокой войны.

Опыт приходил в боях

 

 

      Командуя приёмно-сортировочным взводом, Михаил Гулякин очень часто приходил на помощь своим товарищам из операционно-перевязочного взвода, когда те, в буквальном смысле слова не могли отойти ни на минуту от своих столов. Размышляя над тем, как облегчить работу путём усовершенствования организации деятельности медсанбата, Гулякин кое-что придумал.

      Однажды он подошёл к ведущему хирургу и предложил:

      – А что если нам развернуть при приёмно-сортировочном взводе перевязочную на два стола?

      – Это ещё зачем? – не понял сразу Фатин.

      – Для оказания помощи легкораненым, – пояснил Гулякин. – Мы сразу разделим поток: тяжелораненых направим в операционную, а лёгких в свою палатку.

       – Где же возьмёте хирургов для работы в ней? – спросил Фатин.

       – А мы на что? В приёмно-сортировочном взводе достаточно хороших специалистов.

       – Времени-то хватит? – продолжал спрашивать Фатин. – Ведь перед вами тоже не простые задачи стоят.

       – Хватит, – уверенно заявил Гулякин. – Я уже всё взвесил и рассчитал. С людьми посоветовался.

       Фатин задумался, видимо, пытаясь прикинуть в уме, как будет происходить работа по новой схеме.

       – Да вы не волнуйтесь, – уверял Гулякин. – Всё получится.

       – Хорошо, я согласен – решил наконец Фатин. – Устанавливайте палатку. Доложу командиру батальона. Думаю, предложение действительно дельное и он утвердит его.

       В тот же день заработала новая перевязочная. Конечно, забот у командира приёмно-сортировочного взвода прибавилось, но вскоре было чему порадоваться – дело пошло на лад.

       Взвод Гулякина без ущерба для выполнения основных своих задач успевал обработать до 15% раненых, выделяя их из общего потока и направляя из перевязочной палатки сразу в госпитальный взвод, где они продолжали своё лечение.

       Правда, самого Гулякина, как наиболее способного хирурга, продолжали нередко задействовать в большой операционной. Она была развёрнута в огромной палатке, где всё поражало чистотой и порядком. Одновременно там работали две хирургические бригады, хоть и было установлено шесть столов. Продолжительность смены составляла восемь часов.

       Такой режим работы сложился постепенно. Сначала пытались оперировать одновременно сразу все хирурги взвода. Они стояли у столов с раннего утра до поздней ночи. Дело шло медленно, бригады долго простаивали, ожидая, когда на операционных столах будет произведена хирургическими сёстрами с помощью санитаров смена раненых и осуществлена их подготовка к операции.

      И тогда кто-то предложил организовать сменную работу. Каждая из двух оперирующих бригад обслуживала три стола. Когда бригада, закончив операцию на первом столе, переходила на второй, на третьем готовили раненого, а на первом заменяли уже прооперированного новым, поступившим из приёмно-сортировочного взвода.

      Большое внимание уделялось слаженности бригад. Каждый хирург старался работать с одной и той же операционной сестрой, которая привыкала к манере его деятельности и понимала все команды буквально с полуслова.

      Неизменным ассистентом Гулякина оставалась Маша Морозова, исключительно добросовестная, аккуратная, хорошо подготовленная операционная сестра.

     

      Незаметно промелькнули последние деньки ноября, прошли первые недели декабря. Всё это время Гулякин и его товарищи работали, как и прежде, не зная отдыха.

 

        И снова перестук колёс

 

      И вдруг в середине декабря поступило распоряжение прекратить приём раненых и начать свёртывание подразделений медсанбата. Предстояла подготовка к погрузке в эшелон.

       В оставшиеся до отъезда дни работала лишь небольшая операционная, устроенная в одном из домиков на хуторе Цыганская Заря близ штаба дивизии.

       31 декабря личный состав батальона подняли рано утром. Собрав командиров взводов, Крыжчковский объявил:

       – Погрузка в эшелон через четыре часа. Через час доложить о готовности к выдвижению на железнодорожную станцию.

       Грустной была та погрузка… Всего четыре с половиной месяца назад для соединения подавали несколько железнодорожных составов, теперь же 37-я гвардейская легко вместилась в один. Пожалуй, лишь медсанбат, да некоторые подразделения тыла остались более или менее полнокровными.

       Наконец, прозвучал сигнал к отправлению. Близ города состав тащился медленно – латанный-перелатанный железнодорожный путь не позволял набрать скорость. Но вот скрылись из глаз дымы пожарищ, глуше стали отголоски канонады, ровнее и чаще сделался перестук колёс.

       Потянулись за окном западно-казахстанские степи, необозримые и бесконечные, занесённые искрящимся в закатных лучах снежным покровом.

       Сначала эшелон шёл на юго-восток по левобережью Волги. Часто стоял на полустанках, пропуская в сторону Сталинграда железнодорожные составы с войсками и боевой техникой. Во время стоянок вагоны обступали казахи, предлагая различные продукты в обмен на чай, однако, медики ничего лишнего для обмена не имели. Да и не до того было. Все гадали, куда направят дивизию? Пока на этот вопрос ответить не мог никто. Не слишком разветвлённая железнодорожная сеть в том районе – от Сталинграда на восток путь один – через Капустин Яр и Нижний Баскунчак.

      Стемнело рано. Некоторое время эшелон шёл вперёд, рассекая мутную сумеречную пелену. Но вот выглянула луна, и налилась степь мертвенно-бледным светом.

      Кто-то начал читать Пушкина…

 

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Еду, еду в чистом поле;

Колокольчик дин-дин-дин...

Страшно, страшно поневоле

Средь неведомых равнин!

 

       Близилась полночь, но в вагоне никто не спал. Коптили самодельные светильники из снарядных гильз. Кто писал письма при их тусклом свете, кто читал.

      Командир батальона вместе с замполитом и начальником штаба батальона разбирали бумаги, о чём-то совещаясь вполголоса.

      И вдруг на очередном полустанке в вагон ворвались девушки. Сначала в дверном проёме появилась Трунёва, а вслед за ней Горюновы Аня и Таня, Маша Морозова, Лила Аносова – словом все боевые подруги, с которыми прошли Гулякин и его товарищи трудные дороги боёв в междуречье Дона и Волги, выдержали суровые испытания Сталинграда.

       Фельдшер Трунёва, как старшая среди девушек, заговорила первой:

       – Вы так всё на свете проспите… Новый год на носу, – и скомандовала: – А ну, девчата, накрывайте стол!

       Новый год… Второй раз выпало встречать его в суровую военную пору. Прежде это был радостный праздник, а теперь… Теперь это был праздник надежды. Каждый надеялся, что именно новый год принесёт полную победу над врагом. Так думали в минувшем году, когда шло контрнаступление под Москвой, так думали теперь, радуясь новой грандиозной победе под Сталинградом.

       Михаил Гулякин смотрел на девушек с тёплой грустью. Они-то ведь, наверное, впервые встречали этот праздник вдали от дома, вдали от родителей… Но не находил печали на их лицах, молодость брала своё…

       Бодро, весело отдавала распоряжения Трунёва, задорно отвечала ей Таня Горюнова, как всегда беззаботная и говорливая.

       Без четверти двенадцать собрались вокруг стола, примостившись, кто на сложенных поленьях, кто на чурбачках, а кто на ящиках с имуществом.

       Командир батальона, как бы провожая старый год, предложил помянуть товарищей, которых потеряли на берегах Дона и Волги. А когда минутная стрелка показала полночь, выпили за победу, за то, чтобы всем дойти до Берлина.

   

       Когда утром Гулякин выглянул в подслеповатое вагонное окошко, эшелон, оставив позади Нижний Баскунчак, уже мчался строго на север, и желтоватый, кажущийся металлическим диск солнца, словно охваченный широким морозным кругом, медленно карабкался на безоблачное небо.

      В печурке-времянке весело потрескивали дрова. В теплушке было не холодно, несмотря на сильный мороз, и товарищи мирно спали, словно добирая то, что не удалось доспать на берегу Волги.

      Комбат же, видимо, проснулся давно. Он сидел за столом и что-то писал. Гулякин, размявшись, и приведя себя в порядок, подошёл к нему. Спросил:

      – Куда же мы всё-таки путь держим?

       – В пункт новой дислокации, – улыбнувшись, отозвался Крыжчковский. – Кажется, объявили это… Вот получим пополнение, сколотим подразделения – и снова в бой.

       – Это понятно, – сказал Михаил. – Но где этот пункт? В городе или нет? Что, секрет большой?

       – Да ну, какой же теперь секрет? Скоро и так узнаем. Станция назначения – один из городов на Волге. А почему это тебя интересует, Миша?

       – Раз город, значит, в нём может находиться военный госпиталь. Хотелось бы поработать, чтоб навыки не терять…

       – Думаю, тебе это удастся. Пооперируешь…

       Он снова углубился в изучение документов, а Гулякин сел рядом, стараясь не мешать и думая о своём.

       Если бы во время учёбы в институте, да и на военном факультете, сказали, что Юрий Крыжчковский станет командиром батальона, Михаил бы не поверил – слишком мягок и деликатен Юра в отношениях с людьми. А вот ведь сумел избавиться на фронте от излишних скромности и застенчивости. В это Гулякин убедился за тот месяц, который его старый товарищ командовал батальоном.

       Не зря, значит, именно ему доверили командование. В батальоне было немало однокурсников Гулякина. С полкового медпункта был переведён Александр Воронцов. Его назначили ординатором операционно-перевязочного взвода.

       Гулякин знал, что до поступления в медицинский институт Воронцов мечтал стать архитектором. Что помешало исполнению мечты, неизвестно. Увлечение же своё живописью и графикой Саша не бросал, оставаясь в душе художником. Его картины, посвящённые учёбе будущих военных медиков, выставлялись на факультете.

       Александр был невысок ростом, несколько медлителен и неповоротлив, но во время боя, работая на полковом медицинском пункте, преображался. Побывав однажды в полку, где служил Саша, Гулякин не узнал его.

       – Ну что, неудавшийся архитектор, получается из тебя неплохой хирург, – сказал он тогда. – Пора переходить в медсанбат, в операционно-перевязочный взвод.

       Назначение состоялось в декабре. Воронцов сразу подошёл к Гулякину, попросил:

       – Миша, надеюсь на твою помощь. Ты ведь у нас уже настоящий ас в хирургии.

      – Ну это, положим, ты прибавил, – заметил Гулякин. – Мне ещё учиться и учиться, но помогать обещаю, тому, чему сам успел научиться.

      Пришли в медсанбат в ноябре-декабре и другие врачи. Назначили ординатором операционно-перевязочного взвода выпускника Семипалатинского медицинского института Константину Кускова. Прежде он тоже служил на полковом медицинском пункте и показал себя с самой хорошей стороны. Из другого полка перевели в батальон Володю Тарусинова, с которым Михаилу довелось служить ещё в воздушно-десантных войсках, где тот был младшим врачом бригады.

      

        А между тем, эшелон продолжал движение в северном направлении. Это теперь от Волгограда до Саратова можно добраться в считанные часы, а тогда железнодорожные составы тащились по нескольку суток, особенно те, которые направлялись в тыл. К фронту же эшелоны мчались значительно быстрее.

       Не желая терять времени, Юрий Крыжчковский организовал в пути совещание по обмену опытом. На подготовку дал сутки. Каждому командиру взвода предстояло отчитаться за свою работу на берегах Дона и Волги, поделиться положительными моментами, вскрыть и недостатки – ведь и на ошибках тоже могли поучиться те, кто влился в батальон в последние недели и не имел пока необходимого опыта по оказанию квалифицированной врачебной помощи.

      Об этом подведении итогов Михаил Филиппович Гулякин в мемуарах писал о том, как проходило совещание:

      «О многом мы успели поговорить. К примеру, Владимир Тарусинов поинтересовался у меня, почему в Сталинграде было значительно больше осложнений, связанных с анаэробной инфекцией, с шоком, чем на Дону.

      – В Донских степях случаев анаэробной инфекции вовсе не было, – ответил я, – да и шок встречался реже. – Пояснил, что всё дело в быстроте доставки раненых в медсанбат. На Дону мы всё отладили прекрасно, а в Сталинграде не удавалось это делать по независящим от нас причинам.

      Да, было что рассказать. Пришлось медсанбатовцам встретиться и с тяжёлым шоком, и с конечной стадией перитонита, и с газовой гангреной.

      В Сталинграде мы продолжали совершенствовать схему развертывания функциональных подразделений медсанбата, отлаживать все звенья. Именно там окончательно вошло в норму создание на базе приёмно-сортировочного взвода перевязочной на один-два стола, в которой оказывалась помощь легкораненым, и тем самым разгружалась большая операционная. До 15 процентов раненых мы обрабатывали таким образом, причём многие из них затем оставались на лечение в нашем госпитальном взводе. Команда выздоравливающих достигала иногда ста человек. Они охотно помогали по хозяйству, в уходе за ранеными, а главное, являлись хорошо подготовленным и обстрелянным резервом командира дивизии, ибо после выписки возвращались в свои части и подразделения.

      Убедились мы и в том, что вполне приемлем режим работы операционной, установленный ещё на Дону. Продолжительность смены достигала двенадцати часов, причём оперировали тоже две бригады. Увеличение числа бригад, как показала практика, успеха не приносило, а, напротив, замедляло оказание помощи раненым. Возникали неразбериха, скученность людей, что только мешало.

      В приёмно-сортировочном взводе и эвакуационном отделении имелось до двухсот – двухсот пятидесяти койко-мест. Мы убедились, что этого вполне достаточно даже во время боев по прорыву долговременной обороны противника. Но это при условии хорошей организации работы операционных, перевязочных и планомерной эвакуации раненых в полевые армейские госпитали».

 

      На совещании обсудили немало важных вопросов. Ведь все знали, что впереди доукомплектования, а затем – снова бои.

       Ранним морозным утром эшелон прибыл на вокзал города Балашова. Разгрузились быстро. Вперёд отправили автомобили и подводы с имуществом, затем построились и вышли на городскую улицу. Город спал. На улице – ни души.

      Застучал под ногами деревянный настил моста.

      – Идти не в ногу! – пронеслась команда.

      – Что за река? – спросил Воронцов.

      – Хопёр. Приток Дона.

      – Мрачновато здесь и скучно, – сказал Володя Тарусинов, вышагивая рядом с Михаилом.

      – Это так кажется, – возразил Гулякин. – Просто рано очень, до рассвета далеко. А вообще-то городок должен быть весёлым. Слышал я, что в старину сюда саратовские купцы приезжали жён выбирать. Славился Балашов красавицами.

      

       Приём пополнения начался в первые же дни после прибытия к месту дислокации. Забот медикам хватало, однако Гулякин не забывал о своей главной цели. Он побывал у ведущего хирурга эвакогоспиталя, и тот, расспросив прежде, где и кем доводилось служить молодому военврачу 3 ранга, а главное, какие операции выполнять, разрешил принять участие в работе госпиталя.

      Хирург был уже не молод, носил небольшую чеховскую бородку, очки в строгой оправе. Говорил грубовато, но глаза смотрели по-доброму, проницательно и участливо.

       – Это похвально, что стремитесь совершенствовать навыки, очень похвально, – выслушав рассказ Гулякина о работе в госпитале между высадками в тыл врага, а затем поинтересовался: – Как там на передовой, достаётся?

       – Ну мы, положим, не совсем на передовой, – заметил Гулякин.

       – Это как сказать, – покачал головой ведущий хирург госпиталя. – По сравнению с нами, пожалуй, самая передовая у вас. И под обстрелами бывали и под бомбёжками?

       – Случалось, – согласился Гулякин.

       – Вот и расскажите о том, как вам приходилось оказывать помощь раненым, о характере ранений и методах их лечений у вас, там, на переднем крае.

       – Кому рассказать?

       – Нашим сотрудникам. Постараюсь найти время для такой беседы. Она, поверьте, очень важна нам. Люди должны понимать, что как бы им тяжело здесь не было, вам ещё тяжелее. И вы справляетесь. Это даст прилив сил. Поможет найти новые резервы у себя. А что касается вашей работы, то мы только благодарны будем. Поверьте, хоть мы и в тылу, казалось, бы, по сравнению с вами, почти что в тепличных условиях, а нагрузка будь здоров. И у нас хирурги порою с ног падают от недосыпания.

       – Хорошо. Постараюсь подробно рассказать о нашей работе. Ну и с удовольствием включусь в вашу…, – сказал Гулякин.

       – Вы один попрактиковаться хотите? – спросил ведущий хирург.

       – Буду просить за наших молодых ординаторов. Ну а кому и что можно доверить, подскажу вашим хирургам.

      – Хорошо, очень хорошо, – кивнул ведущий хирург.

      Уже на следующий день Гулякин привёл с собой в госпиталь Кусова, Тарусинова и Воронцова. Их на первых порах поставили ассистентами к опытным госпитальным хирургам, а Гулякину сразу доверили самостоятельные операции, правда, поначалу не очень сложные. Скоро, заметив его способности и удивительную хватку, стали поручать серьёзные. Случалось, что и ему приходилось быть ассистентом, когда в госпитале проводились наиболее серьёзные хирургические операции. Особенно интересовали Гулякина полостные операции. Ранения были самые различные, а опыта в хирургическом их лечении хватало не всегда. Вот и взялся за учёбу самым серьёзным образом. Словом, время зря не терял.

      

       Время, отведённое на пополнение дивизии, на сколачивание подразделений и частей пролетело незаметно. В первых числах февраля пришло известие о полной победе наших войск под Сталинградом и ликвидации окружённой гитлеровской группировки.

       Это событие медики обсуждали живо и радовались тому, что и доля их труда была в этой победе.

      А вскоре после этого в дивизию приехал командующий 65-й армией генерал Павел Иванович Батов. В его подчинении дивизия уже находилась в междуречье Дона и Волги. Тогда Батов командовал 4-й танковой армией, впоследствии переименованной в теперешнюю 65-ю.

      Батов вручил дивизии гвардейское знамя, поскольку до сих пор ещё сохранялись боевые знамена воздушно-десантных частей и соединений. К боевому знамени, на котором начертано золотыми буквами 37-я гвардейская стрелковая дивизия, он прикрепил орден Боевого Красного Знамени, которым соединение было награждено за бои в Сталинграде.

      Дивизия стала теперь не только гвардейской, но и Краснознамённой.

      Время пребывания в тылу прошло для Михаила Гулякина и его товарищей не напрасно. Работа в госпитале помогла приобрести навыки в проведении более серьёзных операций, познакомиться с новыми методами хирургической работы. В эти дни Гулякин изучил много специальной литературы, ознакомился с важными документами, обобщающими опыт оказания квалифицированной медицинской помощи.

      День и час отправки на фронт был, разумеется, известен далеко не всем. Только 12 февраля вечером Михаил повидал старого сослуживца ещё по воздушно-десантным войскам, а теперь начальника штаба дивизии майора Ивана Кузьмича Брушко, поговорил с ним, вспомнил общих знакомых, а утром 13 февраля прозвучал сигнал тревоги.

        – Настал долгожданный день, – объявил на построении командир батальона. – Дивизия уходит на фронт.

       А через несколько часов эшелоны уже отошли от Балашовского железнодорожного вокзала. Путь их лежал на Борисоглебск, Грязи и далее на Ливны.

 

Снега России

 

       Запуржило, завьюжило в феврале сорок третьего. Взбили огромные снежные перины неугомонные февральские метели, насыпав сугробы чуть не в рост человека. Замело фронтовые дороги. Вязли в снегу грузовые автомобили, тягачи с артиллерийскими орудиями, трудно было пробиваться сквозь снежную целину даже танкам.

       Но и бездорожье не могло сдержать высокий боевой порыв советских воинов. Передовой полк 37-й гвардейской Краснознамённой стрелковой дивизии точно в указанный срок достиг города Ливны. Другой полк пробирался сквозь снежное безбрежье с неукротимой настойчивостью, третий ещё следовал по железной дороге.

      Дважды Герой Советского Союза генерал армии Павел Иванович Батов так вспоминал о тех днях в своих военных мемуарах «В походах и боях»:

      «…18 февраля 1943 года управление 65-й армии прибыло в Елец… На правом фланге должна была уплотнить боевые порядки первого эшелона знаменитая 37-я гвардейская Краснознаменная стрелковая дивизия. Это она в сентябре ушла с Дона и держала оборону в районе Тракторного завода в Сталинграде. Мы были счастливы получить такое закалённое соединение…»

       А части дивизии находились в пути. От передового полка не отставал и 38-й отдельный гвардейский медсанбат: раз впереди есть хотя бы одна часть, ей необходимо и медицинское обеспечение. Батальон шёл почти без остановок и отдыха. Автомашины и санные повозки ползли впереди, утопая в снегах. Личный состав двигался в пешем порядке.

       – Веселей, друзья, скоро привал, – подбадривал Гулякин своих товарищей.

       – Какой уж там привал в чистом поле?! – возражали из строя.

       – Вон уж окраина Ельца показалась, – заметил Гулякин. – Скоро немного отдохнём.

       Действительно, впереди на горизонте маячили какие-то строения. Но идти до них пришлось ещё долго, и Гулякин, чтобы как-то развлечь сослуживцев, стал рассказывать о городе, в котором им предстоял хоть и короткий, но всё же такой необходимый отдых.

       – Видите, как нас судьба с Тихим Доном связала, – говорил он. – То на его берегах воевали, то в Балашове, на Хопре – его притоке – формировались. Теперь вот реку Сосна пересечём.

       – Тоже приток Дона? – спросил Михаил Стесин.

       – Приток… Елец возник на берегу Сосны как укреплённый пункт Рязанского княжества для защиты от половцев. И Батый его разрушал, и Тимур захватывал, а жив город. Почти девять веков стоит.

       – Откуда тебе это известно? – заинтересовался Миша Стесин.

       – Дедушка рассказывал. Он хорошо эти места знал, ведь до моего родного края тут не так далеко, – пояснил Гулякин.

       На окраине Ельца, на тихой улочке стояли автомобили медсанбата и санные повозки. В походных кухнях готовился обед.

       Командир батальона собрал командиров взводов.

       – Много времени на обед дать не могу, – сказал он. – Нас торопят. Впереди идут бои… Прошу быстро пообедать, получить сухой паёк и приготовиться к маршу.

       В сухом пайке впервые выдали маленькие баночки американской консервированной колбасы.

       – Ну что, получил «второй фронт»? – с усмешкой спросил Гулякина Костя Бычков.

       – Как ты сказал? Почему «второй фронт»? – с удивлением рассматривая баночку, поинтересовался Гулякин.

       – Так фронтовики прозвали эти баночки, что шлют американцы взамен обещанного второго фронта, – пояснил Бычков.

       Константин упаковал сухой паёк в вещмешок, надел его за спину.

       С сожалением поглядев на рассевшихся на чём придётся ординаторов, санитаров, медсестёр, спросил у Гулякина:

       – Ну что, пора людей поднимать?

       – А ты что, снова в полной экипировке пойдёшь? – в свою очередь спросил Гулякин. – Я думал, что ты в прошлый раз просто не успел всё это на санную повозку сложить.

       – Нет, специально не складывал.

       – Но ведь тяжело…

       – Всем тяжело, а моим подчинённым – в особенности. Девчушки. Вот пусть смотрят на меня, и жаловаться, глядишь, неудобно станет. Я с грузом – они – налегке.

       – Личный пример? – улыбнулся Гулякин.

       – И личный пример, да и польза. Захочет кто перекусить, угощу в дороге. Всё ведь при мне. Сам знаешь, может статься не сразу свои обозы догоним. Что тогда делать?

       Командир госпитального взвода Константин Филимонович Бычков был молод, вынослив, немножечко упрям. Гулякину в этот момент почему-то вспомнился рассказ Бычкова о том, что с ним случилось в отрочестве. Он страшно любил охоту и однажды увязался с парнями из своего села на «тягу». Дичи было много, поднялась пальба, и вдруг что-то обожгло бедро. Костя упал, посмотрел на ногу – из бедра хлестала кровь.

       А к нему уже спешил бледный, как полотно, парень с ружьём, у которого ещё дымились стволы.

       – Костя, что с тобой? – в отчаянии спрашивал он.

       Бычков ощупал ногу и, морщась от боли, процедил сквозь зубы:

       – Да ничего страшного. Кажется, кость не задета. Помоги перевязать.

       Накладывать повязку научил его отец, фельдшер. Разорвали рубашку. Костя промыл рану и приложил к ней подорожник.

       – Ну как, больно? – виновато интересовался товарищ.

       – Ничего, потерплю. Главное, чтоб родители не заметили, а то сам представляешь, что будет.

       Товарищ ни о чём не просил, хотя понимал, что ему несдобровать, если кто-то узнает о случившемся. Костя успокоил его:

       – Я никому не скажу, только что б сами не заметили.

       Домой он вернулся поздно и сразу лёг спать. Утром потихоньку проверил рану. Она не воспалилась. Значит, дело пошло на поправку.

       Так ничего и не узнали родители, хотя отец был медиком, ну а мать – от матери вообще что-либо скрыть трудно.

       Таким вот был Константин Бычков. Конечно, госпитальный взвод – это не то что хирургический. Личному составу этого подразделения не приходилось до изнеможения простаивать у операционных столов. Однако их труд был едва ли легче. Ведь наряду с выздоравливающими ранеными, были и такие, которых помещали туда в безнадёжном состоянии с единственной целью – облегчить страдания.

       При этом взводе всегда была и команда выздоравливающих, которую капитан медицинской службы Бычков, имевший хозяйскую жилку, постоянно использовал на каких-то работах по улучшению расположения батальона, по заготовке топлива и тому подобных дел.

     Капитан медицинской службы. Да, вот так, почти незаметно произошли большие изменения в воинских званиях и в ношении военной формы одежды.

     10 января 1943 года, приказом НКО № 24 было объявлено о принятии Указа Президиума Верховного Совета СССР от 06.01.1943 года «О введении погон для личного состава Красной Армии». Причём, устанавливался короткий срок для исполнения приказа. Надеть погоны нужно было до 15 февраля 1943 года.

      А военным медикам, кроме того, был зачитан приказ Народного Комиссара Обороны СССР о введении персональный воинских званий военно-медицинскому и военно-ветеринарному составу Красной Армии № 10

      Вот этот приказ, датированный 8 января 1943 года, который был объявлен только в феврале:

      «Объявляю Постановление Государственного Комитета Обороны Союза ССР от 2 января 1943 г. № ГОКО-2685 «О введении персональных воинских званий военно-медицинскому и военно-ветеринарному составу Красной Армии» и Инструкцию по переаттестованию начальствующего состава медицинской и ветеринарной службы.

Заместитель Народного комиссара обороны

генерал-полковник интендантской службы А. ХРУЛЕВ»

 

     Объявили и Постановление Государственного Комитета Обороны № ГОКО-2685 «О введении персональных воинских званий военно-медицинскому и военно-ветеринарному составу Красной Армии».

1. Ввести с января 1943 года для среднего, старшего и высшего военно-медицинского и военно-ветеринарного состава Красной Армии воинские звания:

Для военно-медицинского состава

Младший лейтенант медицинской службы

Лейтенант медицинской службы

Старший лейтенант медицинской службы

Капитан медицинской службы

Майор медицинской службы

Подполковник медицинской службы

Полковник медицинской службы

Генерал-майор медицинской службы

Генерал-лейтенант медицинской службы

Генерал-полковник медицинской службы

 

Для военно-ветеринарного состава

Младший лейтенант ветеринарной службы

Лейтенант ветеринарной службы

Старший лейтенант ветеринарной службы

Капитан ветеринарной службы

Майор ветеринарной службы

Подполковник ветеринарной службы

Полковник ветеринарной службы

Генерал-майор ветеринарной службы

Генерал-лейтенант ветеринарной службы

Генерал-полковник ветеринарной службы

 

2. Вновь вводимые воинские звания присваивать:

а) лицам, окончившим высшие и средние военно-медицинские и военно-ветеринарные учебные заведения;

б) лицам, окончившим гражданские высшие и средние медицинские, ветеринарные и фармацевтические учебные заведения при выслуге шестимесячного срока в действующей армии и одного года в тылу.

3. Сроки выслуги в воинских званиях для военно-медицинского и военно-ветеринарного состава строевых частей и соединений до корпуса включительно действующей армии установить:

Младший лейтенант медицинской и ветеринарной службы – 1 год

Лейтенант медицинской и ветеринарной службы – 1 год

Старший лейтенант медицинской и ветеринарной служб – 1 год

Капитан медицинской и ветеринарной службы – 1 год

Майор медицинской и ветеринарной службы – 1 год 6 мес.

Подполковник медицинской и ветеринарной службы – 1 год 6 мес.

Полковник медицинской и ветеринарной службы – 2 года

      Для военно-медицинского и военно-ветеринарного состава санитарных и ветеринарных отделов армий, округов и фронтов, фронтовых и окружных санитарных и ветеринарных учреждений сроки выслуги установить в полтора раза больше.

      Присвоение первичного и очередного воинского звания производить в соответствии с занимаемой должностью и с учетом аттестации.

 

4. Присвоение воинских званий военно-медицинскому и военно-ветеринарному составу до старшего лейтенанта медицинской и ветеринарной службы включительно производить военным советам фронтов и округов.

Присвоение воинских званий капитана, майора, подполковника и полковника медицинской и ветеринарной службы производить приказами Народного комиссара обороны СССР.

5. Военным советам фронтов, округов и армий в двухмесячный срок переаттестовать весь военно-медицинский и военно-ветеринарный состав и присвоить новые воинские звания в соответствии с пунктами 1 – 4 настоящего Постановления.

6. Военным советам фронтов, округов и армий предоставить право в отдельных случаях, при наличии выдающихся успехов в работе или особых заслуг, присваивать внеочередные воинские звания до старшего лейтенанта медицинской и ветеринарной службы включительно и представлять на внеочередное присвоение воинских званий от капитана медицинской службы и ветеринарной службы и выше.

7. Заместителю Народного комиссара обороны Союза ССР т. Хрулеву в пятидневный срок издать инструкцию по переаттестованию медицинского и ветеринарного состава.

Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН»

 

      Поскольку звание военного врача 3 ранга приравнивалось к майорскому званию, Михаил Гулякин получил майорские погоны.

 

       …Улицы в Ельце были расчищены и хорошо накатаны. Но едва остались позади городские окраины, как снова пришлось окунуться в глубокие сугробы. Привалы приходилось делать в открытом поле, сидя в сугробах под пронизывающим ветром.

       Нелёгким оказался марш, но молодой и жизнерадостный коллектив медсанбата не унывал. С особой теплотой смотрел Михаил Гулякин на девушек. Аня Киселёва, Маша Морозова, Лила Аносова не только сами держались стойко, но и подбадривали подруг.

       Примерно на полпути от Ельца к Ливнам остановились на ночной отдых в селе Чернава, в котором чудом уцелело несколько изб.

       Всю ночь бушевала за окном вьюга, но в избах было тепло. Медсанбатовцы отогрелись, отдохнули. Утром очень не хотелось расставаться с гостеприимным кровом, но собрались быстро, и с рассветом колонна продолжила путь.

       По дорогам непрерывно шли автомобили с боеприпасами, танки, артиллерия. Приходилось уступать им путь, по пояс забираясь в сугробы на обочинах.

       Ливны… Для Михаила Гулякина они были не просто небольшим районным городком Орловской области. От Ливен до его родного Акинтьева рукой подать. Дед рассказывал, как он ездил на ярмарки в Новосиль и Ливны. Этот город, также, как и Елец, возник в древности и был разрушен во время иноплеменного нашествия. Снова затем возродился в ХVIвеке, как крепость для защиты от крымских татар.

      

       В Ливнах задержались ненадолго. Там уже ждали автомобили и санные повозки хозяйственного взвода.

       День Красной Армии отметили скромно. Командир батальона выступил перед личным составом, поздравил и сообщил о том, что утром предстоит выход на передовую. Ну, то есть в район развёртывания медсанбата.

       На западе изредка гремела канонада. Там шли бои, в которые уже вступили передовые части дивизии. Надо было спешить с развёртыванием.

       – Далее следуем на машинах, – сообщил Крыжчковский.

       Как не крепились девушки, стремясь показать, что могут выдержать всё, их сообщение комбата особенно обрадовало. Порадовался и Гулякин, ведь он понимал, что силы его подчинённых на исходе.

      Вечером внезапно вызвал комбат.

      – У командира дивизии приступ аппендицита. Направляем его в госпиталь – сказал Крыжчковский и пояснил: – Он перенёс приступ на ногах и теперь развился аппендикулярный инфильтрат.

      – Кто будет сопровождать? – задал вопрос Гулякин, понимая, что вызов к комбату не случаен.

      – Затем и вызвал, Миша. Хочу направить в качестве лечащего врача Фатина. А потому обязанности ведущего хирурга медсанбата временно возлагаю на тебя.

      – Надо, значит, надо, – кивнул Гулякин. – В каком направлении выступаем, известно?

      – Сначала на Золотухино. Там пересекаем московско-курскую железнодорожную магистраль и следуем по маршруту Фатеж – Дмитриев-Льговский – Михайловка… Вот, смотри карту. Маршрут нанесён. Ты должен его знать.

       – Места мне знакомы, – с улыбкой сказал Гулякин. – Многое здесь исхожено. Так что не заблужусь.

       В тот же вечер Гулякин принял дела у Фатина, а с рассветом батальон продолжил путь к фронту.

       Колонна сразу попала в непрерывный поток автомашин и пробиралась вперёд с небольшой скоростью. Глядя в окошко санитарного автомобиля, Гулякин думал о том, что собралась, наконец, в недрах России могучая сила, и не сдержать врагу неудержимого натиска советских войск.

        По дороге непрерывным потоком шла техника. А по обочине, прямо по целине, как недавно и врачи, медсёстры и санитары медсанбата, двигались стрелковые подразделения. Бойцы тащили санки с пулемётами и лёгкими миномётами.

       Пурга утихла, к полудню небо полностью очистилось от туч, и заискрился, засверкал в солнечных лучах снег.

      – Денёк сегодня, как по заказу! – сказал Гулякин водителю Фёдору Боровицкому.

      – Ой, не хорошо это, – отозвался он. – Вчера хоть фриц не летал, а сегодня, неровен час, бомбить начнёт. Местность открытая, дороги забиты. Не сманеврируешь. Да и скоростёнка мала.

      И, действительно, впереди заухали взрывы бомб, застучали зенитные пулемёты.

       Гулякин, приоткрыв дверь, высунулся из машины, с тревогой поглядывая на небо.

       – Далеко это, – заметил водитель.

       – Вижу, что далеко. Но как же быстро притупляется чувство опасности. Вот уж и забыли мы, как бомбили нас на Дону, как налетали фашисты в Сталинграде.

       – Как такое забыть? – не согласился Боровицкий. – Сколько нашего брата полегло.

       – Что верно, то верно. Но я не о том, – задумчиво проговорил Гулякин. – Всего около двух месяцев в тылу пробыли, а отвыкли и от бомбёжек, и от артобстрелов.

        Впереди, на обочине, показались какие-то искорёженные предметы.

        – А вот и следы налёта, – кивнул на них Боровицкий. – Эх как пушку покорёжило.

       Гулякин снова приоткрыл дверь, спросил у пехотинцев, пробиравшихся по обочине:

       – Не знаете, раненые были?

       Но на этот вопрос никто не мог ответить. Очевидно, подразделение, попавшее под удар вражеских бомбардировщиков, уже ушло далеко вперёд. Раненые же, если они и были, наверняка отправлены в ближайшее медицинское подразделение.

       Гитлеровские самолёты появлялись ещё несколько раз, и сразу же начинали стрелять счетверённые зенитно-пулемётные установки, мешая бомбить прицельно и не давая снижаться. На перехват вражеским бомбардировщикам всё чаще вылетали краснозвёздные истребители.

     

       После Ливен пейзаж стал постепенно меняться. Вот уже замелькали перелески, потянулись рощицы, замаячили на горизонте небольшие леса. Михаилу Гулякину были дороги эти края, воспетые Иваном Сергеевичем Тургеневым. Глядя вдаль, он думал о родном Акинтьеве, о матери, о братьях, о сестре.

       Стемнело. Колонна шла медленно, двигатели автомобилей гудели монотонно. Тянуло в дрёму. И вдруг впереди, в свете фар, чем-то очень знакомая фигура. Гулякин встрепенулся: «Неужели Александр? Но может ли это быть?!»

       По обочине двигалась колонна миномётного подразделения. Командир, остановившись спиной к дороге, отдавал какие-то распоряжения. Видимо, поторапливал своих бойцов.

       «Он или не он?»

       Всё было столь внезапно, что Михаил растерялся и не догадался попросить водителя чуточку притормозить. Останавливаться было нельзя.

       Он выглянул их кабины, даже ногу поставил на подножку, чтобы удобнее смотреть назад. Но что разглядишь в сумерках, да в снежной круговерти.

       – Знакомого что ль увидели, доктор? – спросил водитель. – Может, остановиться?

       – Нельзя, пробку создадим, – возразил Михаил. – Да и обознался я, скорее всего, – прибавил он, захлопнув дверь и поудобнее устраиваясь на сиденье.

      И тут же подумал: «А ведь мог быть Александр, вполне мог. Он писал, что окончил артиллерийское училище и командует миномётным подразделением».

      Вслух же проговорил:

      – Показалось, что брата увидел, Сашку. Теперь он у нас самый младший. Был Анатолий, да погиб ещё в сорок первом. Теперь все мужчины в нашей семье на фронте. И отец, и старший брат Алексей. Ну вот и Сашка стал миномётчиком.

      – Э-эх, доктор, надо было остановиться, очень надо. Как знать, может, это и он. На фронте всяко случается, и встречи такие нередки. Тесен мир…

       – Ну да что теперь говорить?! Жаль, – вздохнул Гклякин. – Сашку я давно не видел. После окончания военфака отпустили домой на двое суток. Повидал родителей, Толика и сестру Аню. А Саша тогда уже в училище собирался. Всё говорил, что мечтает на фронте встретиться.

 

Не раненые к хирургам, а хирурги к раненым…

Золотой скальпель

 

 

       На станцию Золотухино прибыли уже после полуночи. К машине подбежал знакомый Гулякину офицер штаба дивизии.

       – Здравствуй, Миша, с прибытием, – крикнул он, прыгнув на подножку видавшего виды автомобиля. – Двигай во-он к тому строению.

       – Что это за дворец?

       – Пакгауз. Тыловики в нём вчера останавливались. Привели его в порядок, подтопили.

       – А девушек куда поселим? – спросил Гулякин. – Их бы в дом какой устроить.

       – Дома все заняты.

       – Ну, хорошо, показывай свой пакгауз. Делать нечего. Как-нибудь устроимся.

       Помещение действительно оказалось тёплым. В печных времянках потрескивали дрова. Жестяные трубы были просунуты в крошечные окошки под самой крышей.

       Командир батальона приказал размещаться на ночлег и подошёл к Гулякину.

       – А нам с тобой, Миша, в штаб надо идти. Дивизионный врач вызвал. Наверное, задачу поставит.

       Не хотелось покидать тёплое помещение, но что делать?! Ждали дела. Штаб дивизии разместился в здании школы.

       Военврач 2 ранга И.М. Ситкин встретил приветливо.

       – Как добрались, товарищи? – спросил он, пожимая руки и приглашая садиться. – Сейчас горячего чаю организуем. Хорошо с дороги согреться.

       – Батальон прибыл в полном составе, – доложил Крыжчковский. – Потерь и отставших нет. Только Фатин откомандирован в госпиталь с командиром дивизии. За ведущего хирурга – Гулякин.

        – Очень хорошо. Теперь о предстоящем деле. Вы уже знаете, что дивизия вступила в бой. Я приказал эвакуировать раненых в населённые пункты вот на этом маршруте. Смотрите карту…

       Крыжчковский с сомнением покачал головой, проговорил, как бы размышляя:

       – Пробьёмся ли к ним сквозь заносы? Дальше-то, как я слышал, дорог вообще нет. Снежное безбрежье.

       Ситник помолчал немного, внимательно глядя на карту и что-то оценивая, потом спросил:

       – А что вы можете предложить? Оставить раненых без медицинской помощи?

       – Надо подумать, – сказал комбат и, повернувшись Гулякину, спросил: – что посоветуешь, Миша?

       Гулякин ещё раз посмотрел на карту, покачал головой, но сказал уверенно:

       – Ничего, в десанте, в тылу врага и посложнее случалось. И дорог не было, а вот противник кругом. Ну а тут? Что если выдвинуть передовой отряд медсанбата? Опыт у нас уже есть!

       Сотник встал из-за стола, шагнул к Михаилу, взял его за плечи:

       – Спасибо! Дельное решение. Вот вы и возглавьте передовой отряд. Раненые ждут.

       – А с транспортом как? На автомобилях мы далеко не уедем. Застрянем на первом же километре.

       – Попрошу у командира дивизии. Может, есть что-то в резерве что-то более проходимое.

       Гулякин и Крыжчковский вернулись в медсанбат. Сразу приступили к формированию передового отряда.   

       Вот так. Позади тяжёлый марш. Тут хоть немного передохнуть бы, но… Впереди раненые, они размещены в избах, в тепле, но с минимальной помощью, которую способны оказать санитары и санинструкторы. А ведь для иных каждая минута дорога. Уйдёт эта минута, и уже не вернуть в строй бойца или командира, да что там в строй, жизнь не сохранить.

       Утром к пакгаузу примчались две санные повозки – самый надёжный транспорт в снежную зиму, когда дорог в прифронтовой полосе раз два и обчёлся.

       Повозки выделили по распоряжению временно исполняющего обязанности командира дивизии Ивана Кузьмича Брушко.

       – Маловато, – посетовал Гулякин: – Ну да что делать? Хотя бы имущество погрузим. Самим всего, что нужно для работы, пожалуй, не нести.

       – Теперь всем лошадки нужны, – сказал комбат. – И боеприпасы они подвозят, и продовольствие… Так что и на том спасибо. Грузите имущество и отправляйтесь.

       Брать решили только самое необходимое. Но сани и при этом были загружены до отказа.

       И вдруг к Гулякину подошёл старик. Остановился, опираясь на суковатую палку и сказал:

       – Можно вас на минутку, товарищ командир? – попросил он.

       – Конечно.

       – Тут недалече лошадкой, а то и двумя разжиться можно, да и повозкой исправной. Староста драпанул, а имущество своё бросил, не успел с собой забрать.

       – Где это? – оживившись, спросил Гулякин.

       – А идёмте, я покажу.

       Гулякин направил со стариком Александра Воронцова и Ивана Голубцова. Они, действительно, скоро привели под уздцы двух лошадей, одна из которых была в упряжке, а вторая с уздечкой. Запряжена одна из лошадей была в добротные санки. Видимо, на них раскатывал староста.

      Воронцов сказал с сожалением:

      – Жаль, что санки только одни.

      Гулякин усмехнулся. Ему, уроженцу села, сразу было видно, что вторая упряжка и не нужна вовсе. Одна лошадка ещё могла послужить, а вот другая – едва ли. Старик, который помог найти лошадей, сказал, что, видно, немцы хороших лошадей у старосты забрали, ну а ему оставили одну ещё более или менее сносную, а вторую – еле живую.

      Михаил Филиппович Гулякин так рассказал об этом нелёгком марше:

      «Первые сутки такого марша выдержали стойко, тем более что у многих еще оставались сухари, сахар. Когда стемнело, решили остановиться на привал возле сожжённой деревни. Отдых, конечно, нужен был всем, но сделали его исключительно ради лошадей – люди рвались вперёд, зная, что ждут раненые. А лошади настолько выбились из сил, что понукать их было совершенно бесполезно.

     На пепелище расположились и некоторые тыловые подразделения. Бойцы, используя оставшиеся русские печи, кипятили воду, варили, кто что мог.

Александр Воронцов раздобыл буханку хлеба, выпеченного полевой пекарней. Она уже замерзла, и мы с трудом распилили её сначала на две части, бóльшую отдали девушкам, а потом уж остатки поделили между собой. Получилось нечто вроде ужина. Естественно, покормили и лошадей из своего скудного запаса сена.

      Отдохнув и кое-как подкрепившись, снова двинулись в путь. Надо было найти населенный пункт, где полки концентрировали раненых. Впереди, в полосе дивизии, уже двое суток шли бои».

 

       Дорога действительно оказалась совсем непроходимой. Приходилось подталкивать перегруженные санные повозки, помогая с трудом справлявшимся с грузом лошадям. В поле санный след был едва заметен. Гулякин нет-нет да раскрывал свою рабочую карту, чтобы сверить маршрут. Ориентировался по небольшим рощица и лесочкам, по балкам и лощинам. Лишь часа через два пути показался небольшой хуторок.

       – Наконец-то, – сказал Воронцов. – Пора передохнуть.

       Но отдохнуть не удалось. Все дома на хуторе оказались забиты ранеными.

       Гулякина встретил фельдшер. Доложил, что на хуторе сосредоточено около шестидесяти раненых.

       – Где удобнее развернуть операционную? – спросил Михаил.

       – Вон в той хате, – показал фельдшер. – Там, в горнице, мы уже оборудовали перевязочную.

       – Хорошо, – кивнул Гулякин и обратился к Воронцову. – Саша, займись операционной.

      Затем вместе с фельдшером обошёл все помещения, где находились раненые. Он подбадривал бойцов и командиров, приговаривая:

       – Ну вот и всё – заканчиваются ваши мучения. Сейчас вами займутся хирурги медсанбата. А потом эвакуируем в госпиталь.

       Незамедлительно приступили к сортировке раненых. Прежде всего надо было выявить тех, которые нуждались в немедленной хирургической помощи. И вот уже в оборудованную Воронцовым операционную, доставили первых из тех, кто нуждался в немедленной помощи.

       – Как будем работать, командир? – спросил Воронцов.

       – Двумя бригадами, – решил Гулякин. – Каждая бригада на двух столах. Бери помощников, Саша, и приступай.

       Лишних команд и распоряжений не требовалось, каждый твёрдо знал свои обязанности, а бригады сложились ещё во время жестоких и напряжённых боёв под Сталинградом, когда раненых было необычайно много, когда только сколоченный коллектив мог справиться с запредельной нагрузкой и на хирургов, и на медсестёр, и на всех, кто обслуживал работу хирургических бригад, доставляя раненых в операционную палатку и своевременно заменяя уже прооперированных на новых, которым операция предстояла.

       Маша Морозова, как всегда, заняла своё место у операционного стола в бригаде Гулякина. Аня Киселёва стала готовить к операции первого раненого бойца.

      – Пулевое ранение бедра, – доложил фельдшер Василий Мялковский. – Помощь оказана на полковом медицинском пункте.

      Гулякин осмотрел рану, ещё раз тщательно обработал её и велел накладывать повязку. Сам перешёл ко второму столу. Там оказался тяжелораненый. С ним пришлось поработать дольше, однако, благодаря первой помощи, оказанной на поле боя, причём оказанной по всем правилам, время не было упущено, и операция прошла успешно.

      Два часа пролетели незаметно, однако, усталость сказывалась. Решили сделать короткую передышку. Воронцов подошёл к Гулякину и высказал некоторые наблюдения:

      – Гляжу, в основном пулевые ранения. Осколочных мало, да и то в основном от мин и ручных гранат. Странно…

      – Нет ничего странного. На этом участке фронта у фашистов нет крупных артиллерийских систем, – пояснил Гулякин. – Не успели подтянуть. Оборону заняли недавно.

       Издалека доносилась перестрелка. Изредка гремели взрывы, но явно это рвались гранаты и мины некрупного калибра.

       – Слышишь, миномёты работают, – определил Гулякин. – Интересно, где сейчас идёт бой? Нам это важно знать. Дивизионный врач Сотник приказал развернуть медсанбат в деревне Клещели.

       Он подошёл к пожилому бойцу с перевязанной рукой и спросил:

       – Далеко отсюда вас ранило?

       – Да уж за Клещелями, – ответил тот. – На подступах к селу Бычки.

       – Взяли село?

       – Не знаю. Бой только начинался, – с сомнением сказал раненый, но, подумав, с уверенностью прибавил: – Должны взять.

       – Спасибо, – кивнул Гулякин и позвал Мялковского.

       Мялковский подбежал и остановился, вопросительно глядя на Гулякина:

       – Слушаю, командир.

       – Василий, займись эвакуацией послеоперационных раненых в Золотухино. Там, – он взглянул на часы, – уже должен развернуться полевой подвижный госпиталь.

       Сказал и подумал: «На чём эвакуировать? На трёх санных повозках? Их, конечно, недостаточно».

       Мялковский словно прочёл немой вопрос, застывший в глазах хирурга. Сообщил:

       – Из полков прибыли подводы. Позаботились командиры о своих раненых.

      – Что за подводы?

      – Для эвакуации раненых в тыл, – пояснил фельдшер.

      – Вот и хорошо, – успокоился Гулякин и вернулся к столу, где ждала новая напряжённая и кропотливая работа.

 

      Бригады завершили оказание помощи всем раненым, которые были на хуторе, уже далеко за полночь.

      – Всем отдыхать, – распорядился Гулякин. – С рассветом выступаем в Клещели.

 

       Хутор почти опустел. Лишь нескольких уже прооперированных бойцов не успели отправить в Золотухтино. За ними вот-вот тоже должны были подойти подводы.

       Имущество передового отряда погрузили загодя, чтобы утром не терять времени.

       – Да, в обороне, пожалуй, полегче, – сказал Воронцов, не спеша, укладываясь спать.

       – Работать в обороне, может, и легче, но в наступлении жить веселее, – парировал Гулякин.

       Отдых… Хирургу отдых необходим. Гулякин едва прилёг, как сразу заснул, а проснулся, когда разрисованным морозным узором стеклом было темно. Взглянул на часы, и стал собираться. Скоро зашевелился и Саша Воронцов.

       – Что, уже пора? – спросил он.

       – Да, буди ребят. А девушки пусть ещё немного поспят, пока мы поесть приготовим.

       Подогрели чай, разбудили девушек, и все вместе расправились с сухим пайком. Ещё не рассеялись предрассветные сумерки, как двинулись в путь.

       – А что, и вправду наступать веселее, – заметил Воронцов, указывая на опрокинутый вражеский автомобиль и искорёженную пушку возле него. – А там, гляди, танк… Завяз, ну и, видно, фашисты бросили его.

       Сыпавший всю ночь снег скрыл следы недавних боёв. Напоминала о них лишь искорёженная вражеская техника.

       До Клящелей оказалось недалеко, и уже в первой половине дня передовой отряд медсанбата достиг деревни.

       Возле чудом уцелевшего здания школы Гулякин заметил несколько подвод и велел править туда. Возница хлопнул кнутом и прикрикнул на лошадь. Навстречу выбежал фельдшер полкового медпункта, который только накануне передавал раненых на хуторе.

      – Вы уже здесь? Быстро! – заговорил он. – Как там мои подопечные?

      – Всем оказана помощь. Большинство уже, наверное, в госпитале.

      – А мы вам уже помещение для работы подготовили. В школе места достаточно. Принимайте, а я дальше – в полк.

      Раненых в здании школы оказалось немного. Основная их часть, как сообщил фельдшер, сосредоточена в Бычках, что в нескольких километрах западнее.

 

       И в Клещелях долго не задерживались. Оказав помощь раненым и организовав эвакуацию, отправились в Бычки. Вскоре туда прибыли и основные подразделения медсанбата. И здесь тоже использовали для развёртывания здание сельской школы. Работу наладили оперативно. Однако, заметили, что раненых не так много, как ожидалось. В чём дело? Командир батальона связался с полковым медпунктом и установил, что не всем известно новое место расположения медсанбата. Раненых продолжали направлять в Клещели.

       – Ну там же никого нет! – услышав это пояснение, воскликнул Гулякин. – что же делать?

       – Придётся тебе, Миша, снова в путь дорогу собираться, только теперь не на запад, а на восток, – решил комбат.

       – В Клещели?

       – Да, возьми с собой Костю Кускова, медсестёр, санитаров и вперёд. А точнее – назад.

       Гулякин промолчал.

       – Понимаю, о чём ты сейчас подумал. Не отдыхали твои подчинённые, – сказал Крыжчковский и, вздохнув, прибавил: – А что делать? Кто там раненых встретит? Кто помощь окажет?

       – Мы готовы! – твёрдо заявил Гулякин и повторил свою излюбленную фразу: – Отдохнём после победы.

       Опять зимняя дорога, опять с детства знакомый Михаилу санный след выбегал из-под полозьев.

        И снова с ходу приступили к работе. Уже к середине следующего дня закончились медикаменты. Раненых оказалось больше чем ожидали. Не рассчитали.

      – Что будем делать? – спросил Костя Бычков. – Надо кого-то посылать в Бычки.

      – Это долго. Много времени потеряем, – возразил Гулякин. – Да и в медсанбате сейчас запасы на исходе. А снабжение не налажено. Попробуем обойтись сами.

      – Но как?

      – Обратимся к местным жителям.

       Сельчане сразу откликнулись на просьбу. Они готовили и стерилизовали перевязочный материал, а взамен дезинфицирующих средств предложили использовать самогон. Его принесла пожилая женщина. Смущаясь, она поставила перед Гулякиным объёмистую бутыль и пояснила:

      – Сама готовила. Посмотрите, горит как чистый спирт.

      И снова хирурги приступили к обработке раненых, а ухаживать за прооперированными вызвались женщины села.

      Разумеется, далеко не всё необходимое для лечения раненых можно было найти у сельчан.

      Михаил Филиппович вспоминал:

      «Иммобилизацию огнестрельных переломов конечностей проводить было совсем нечем. Выход нашли: использовали шины транспортной иммобилизации, внешнефиксирующие приспособления, применяли крахмал, но всё это было эффективно лишь на короткое время. К сожалению, ближайшие районные центры, в больницах которых мог оказаться гипс, находились ещё в руках противника. Поэтому не нашей виной, а, скорее, бедой было то, что лечение раненых, прежде всего с переломами костей, не достигало нужного результата. Не всегда мы могли в столь трудной обстановке добиться анатомически правильного сопоставления и срастания костных отломков, а потому не удавалось избежать определённых осложнений».

      На войне, как на войне… Даже при самой хорошей организации дела, даже при самых талантливых руководителях военно-медицинской службы, нельзя было добиться идеальных условий для лечения раненых. Ну как можно прыгнуть выше головы, как можно пробить дороги в огромных сугробах снега, когда части и соединения стремительно наступают. Не останавливать же преследование отходящего противника ради того, чтобы сначала расчистить дороги. Нет… вперёд, только вперёд. Каждый новый день войны приносил новые жертвы. И потому Верховный Главнокомандующий требовал гнать врага с русской земли днём и ночь, гнать, не давая ему передышки. Быстро продвижение вперёд где-то усложняло работу тыловых подразделений и, конечно, что особенно печально, военных медиков. Но оно давало огромную общую пользу – война близилась к полному и окончательному перелому, а значит – к победе.

 

      Почти четверо суток проработал в Клещелях отряд, возглавляемый Гулякиным. Эвакуировав всех, кому оказана помощь, в госпиталь, возвратились в Бычки. Гулякин доложил о выполнении задачи.

      Комбат подошёл к нему, обнял за плечи, поблагодарил и спросил:

      – Нелегко было?

      – Вам здесь досталось, – вместо ответа сказал Гулякин. – Гляжу, все хирурги за работой.

      – Да, приток большой. Скопилось около четырёхсот человек. Снова к нам раненые не только из нашей дивизии поступают. Есть и кавалеристы, и танкисты. Тарусинов и Воронцов уже около суток у операционных столов.

      Комбат замолчал, но Гулякин всё понял без слов. Отдых, который был так нужен его подчинённым, снова откладывался.

      – Немедленно включаю своих ребят в работу, – сказал он. – Вот только дам чуточку обогреться, да покормить попрошу.

      – Это сейчас организуем, – обрадовался такому решению комбат.

      Своих подчинённых Гулякин нашёл в ординаторской. Девушки дремали, сидя за школьными партами. Костя Кусков что-то писал в блокноте.

      – Ну, что? – спросил он. – Наверное, надо будить девчат, да за работу? Вижу, что не до отдыха здесь. Разрешил немного подремать.

       – Сейчас принесут поесть, тогда и разбудим, – сказал Гулякин. – А пока я дам команду санитарам готовить нам операционные столы.

       Покормили хорошо, видно, комбат приказал подготовить для изголодавшихся в Клящелях более плотный ужин.

       От Сергея Неутолимова Гулякин уже знал, что медсанбат испытывает трудности не только в медикаментах, но и в продовольствии.

       – Всё никак снабжения не наладится, – пояснил Сергей. – Железнодорожная ветка от Дерюгина до Дмитриева-Льговского восстанавливает усиленными темпами, но не так это легко. Правда снабженцы кое-какой выход нашли – пускают по путям автомобили со снятыми шинами. Но это далеко не поезд.

       – А из местных ресурсов? – поинтересовался Гулякин.

       – Край здесь, конечно, не из бедных – чернозёмные области, – сказал Сергей. – Да ты и сам знаешь, что богатый был край. Но ведь саранча фашистская налетела, что не сожрала, так испортила и разрушила. Одно слово – Европа!!! – он только рукой махнул и прибавил: – Конечно, есть кое-что у сельчан – молоко, где коровы уцелели, картофель, хлеб. Для раненых ничего не жалеют, да ведь и самим как-то кормиться надо.

       После ужина приступили к работе. Ранения по-прежнему преобладали пулевые. Но где-то после полуночи на операционный стол положили молодого танкиста. Он был без сознания. Гулякин посмотрел карточку передового района. Повреждения оказались очень сложными и опасными. Внимательно исследовав рану, прикинул мысленно, что можно сделать. Подошёл Костя Кусков. Он только что завершил очередную операцию. Спросил:

       – Что там?

       Гулякин молча показал карточку передового района. Затем, отвёл Кускова в сторону и добавил несколько слов по латыни:

       Костя тихо сказал:

       – Не в каждой клинике и не каждый хирург взялся бы до войны за такую операцию.

       И вдруг танкист приоткрыл воспалённые глаза, посмотрел на Гулякина и прошептал:

       – Доктор, дорогой, делай, что хочешь, вытерплю… Постарайся, доктор, может, выкарабкаюсь, живучий я, – и добавил совсем чуть слышно: – Никак нельзя умирать, никак. Бить надо гадов. Я должен за свой экипаж отомстить, должен, – и он потерял сознание.

      – Маша, работать, – решительно произнёс Гулякин ставшую уже привычной фразу, в которой соединялось всё, что необходимо немедленно делать операционной сестре.

      Эта фраза была сигналом и для всех тех, кто обеспечивал операцию.

      Операционная сестра Маша Морозова обработала раневую поверхность спиртовым раствором йода, не дожидаясь команды, тут же подала скальпель и зажим.

      Гулякин приступил к работе, которую ему ещё делать не доводилось. Теоретически он знал, как и что делать, помнил порядок действий хирургов, которым приходилось ассистировать в госпиталях. Но в эти сложные часы посоветоваться было не с кем. Сам, сам, и только сам. Он собрал в кулак всю свою волю, он сосредоточил на острие скальпеля всю свою решимость спасти раненого.

       В операционной стояла тишина. Лишь иногда чётки и ясные команды хирурга нарушали её. Несколько раз к столу, стараясь неслышно ступать, подходили Кусков, Воронцов и другие ординаторы, чтобы понаблюдать за столь ответственной работой своего товарища. Прошёл час, другой, третий…

      Гулякин извлёк уже три осколка, зашил повреждённые ткани, но конца операции по-прежнему не было видно. С той минуты, как он решился на эту сложную, почти безнадёжную операцию, колебаний и сомнений в успехе у него не было, а ведь в первую минуту, когда прочитал, что написано в карточке передового района, а затем осмотрел раны, подумал, что танкист уже не жилец на белом свете. Теперь же он не мог, не имел права думать так, иначе к чему всё это, что он делал сейчас, напрягая все силы, используя все знания и опыт.

     Наконец, он извлёк последний кусочек металла, промыл рану, положил лекарственный препарат и стал накладывать швы. От операционного стола отошёл шатаясь. Присел на заботливо поставленный стул. Товарищи окружили его, с восхищением обсуждая свершившееся. Что говорили, он не слушал, да и не слышал. Сам же произнёс лишь одну фразу:

      – Будет жить!

 

Нежданные гостинцы

 

      Несколько суток хирурги медсанбата провели у операционных столов почти без отдыха, но постепенно Гулякину удалось наладить нормальный ритм работы по сменам. К тому же части дивизии, выполнив поставленные задачи, закрепились на выгодных рубежах и перешли к обороне.

      Война ведь, даже в своей победоносной фазе, не сплошное наступление. Проводятся наступательные операции, освобождаются города и другие населённые пункты. Войска выполняют поставленные задачи, выходят на заранее намеченные рубежи и закрепляются на них, чтобы пополнить части и соединения личным составом, боеприпасами и всем необходимым для продолжения боевых действий.

        На очередной политинформации капитан Неутолимов сказал, что наступление приостановлено из-за бездорожья. Принято решение наладить снабжение, оборудовать пути для подвоза всего необходимого и для эвакуации раненых. Предупредил и о том, что ещё некоторое время сохранятся сложности с питанием.

       – Да что там! – раздались возгласы: – Мы-то выдержим, а вот как быть с ранеными?

      

       На следующий день, уже под вечер, в медсанбат принесли водителя с обмороженными ногами. Его подобрали в километре от села, где застрял его автомобиль.

       Сразу оказали помощь. К счастью, серьёзной опасности не было.

       – У меня же машина… Её нельзя бросать. В ней продовольствие, – постоянно твердил водитель.

       – Не беспокойтесь, – убеждали его, – Сейчас нужно думать о вашем здоровье…

      Командир батальона приказал вытащить застрявшую автомашину, доставить её в расположение медсанбата и взять под охрану.

      У водителя спросил:

      – Что у вас за груз?

      – Я же говорил, продукты! Печенье, сахар, масло. Это для танкистов. Я их танковой бригады.

      – Где сейчас ваша бригада?

      – Не знаю. Мне указали место расположения. Я приехал, а танки уже ушли. Никто не мог объяснить, куда. Вот и стал искать. Расспрашивал регулировщиков, но и они ничего не знали.

       Командир батальона велел осмотреть груз. Ему доложили, что в кузове автомобиля около двухсот килограммов печенья и по сто килограммов масла и сахара.

        – Эх, нашим бы раненым всё это! – воскликнул Неутолимов.

        – У танкистов тоже, наверное, есть раненые, – возразил комбат. – Одним словом, что там говорить – продукты не бесхозные, и прикасаться к ним мы не имеем права.

        – Но ведь доставить их по назначению невозможно, – не сдавался Неутолимов. – Неизвестно, где теперь танковая бригада. Может быть, вообще на другой фронт перебросили. Где их будет искать водитель, когда поправится?

        – Действительно, – поддержал Гулякин, слышавший разговор. – Сейчас мы перешли к обороне. Бригаду действительно могли перебросить, где она нужнее.

        – Да что там рассуждать! – заявил Неутолимов. – Надо официально оприходовать продукты. Представьте, какая прибавка к питанию раненых.

        И всё-таки комбат медлил. Беспокоило его то обстоятельство, что продукты где-то ждут. Они тоже ведь кому-то нужны.

        Тогда Сергей Неутолимов решил:

        – Я свяжусь с начальником политотдела дивизии. Доложу ему об автомобиле и попрошу ходатайствовать перед командиром дивизии о том, чтобы разрешили использовать продукты.

       Через некоторое время пришёл ответ. Подполковник Брушко разрешил использовать продукты, а машину оставить в медсанбате. Водитель же пролежал в госпитальном взводе несколько недель. Когда настало время выписываться, он пришёл к замполиту и попросил оставить его в батальоне.

       И снова Неутолимов вышел с ходатайством. Разрешение было получено, и водитель провоевал вместе со своими целителями до конца войны.

      Продукты же очень пригодились. Благодаря им удалось несколько улучшить питание раненых. Каждый день им стали выдавать дополнительно к пайку по кусочку сахара, по 10 граммов масла и печенье.

      А вскоре наладилось снабжение, и медсанбат стал своевременно получать все необходимые продукты.

      Части дивизии закрепились на рубеже Кубань – Неварь – Черновка и вели бои местного значения, улучшая своё положение, создавая условия для грядущих наступательных действий. 

Стрельба в госпитальном взводе

(Документальная повесть "Золотой скальпель")

 

    

      – Ну, Миша, скоро конец твоим мытарствам, – сказал как-то утром солнечного мартовского дня комбат Крыжчковский. – Генерал Жолудев выздоровел и завтра возвращается в дивизию. А с ним, разумеется и наш ведущий хирург Фатин.

       Гулякин действительно устал от организационной работы. Как ни тяжело было у операционного стола, там он оживал, там чувствовал, что приносит пользу, что делает конкретное дело. Что же касается различных организационных вопросов, которые свалились на него вместе с временным исполнением обязанностей ведущего хирурга, он хоть и решал их добросовестно, старательно, но делал это без видимого удовольствия. Большую часть времени и все свои силы он отдавал лечебной работе.

       Фатин возвратился в медсанбат, когда у хирургов работы было немного. Гулякин сдал ему дела, рассказал о наиболее важных событиях, которые произошли в последнее время, справился о здоровье командира дивизии.

       – Всё в порядке. Здоров генерал, – заверил Фатин. – На днях будет объезжать полки. Может, и к нам заглянет. Надо быть готовыми. А у нас, гляжу, дорожки не расчищены, кругом сугробы. Не видно, что воинское подразделение. Надо бы, пока время есть, заняться наведением самого элементарного порядка.

        Гулякин молча выслушал это замечание. Нет, он не был против порядка, однако, считал, что основное внимание в период затишья следует уделять совершенствования навыков работы хирургических бригад.

       Фатин совершенно серьёзно стремился осуществить эти свои задумки, но ничего не получилось. Едва спало напряжение на передовой, появились простудные заболевания, о которых в дни жарких боёв и думать забыли. В течение марта ежедневно в медсанбат поступало по нескольку десятков больных. Терапевты с ног сбились, пришлось и хирургам прийти к ним на помощь.

       Госпитальный взвод оказался полон. Он размещался в большом селе Дерюгине, где сохранилось здание сельской больницы. Неподалёку от села находился сахарный завод. Под стационар оборудовали уцелевшие помещения заводоуправления, так как в больнице мест не хватало.

       Перед командиром медсанбата встал вопрос, где взять силы для ухода за больными. Оголять операционно-перевязочный взвод он не считал возможным. Сегодня затишье, а завтра?

       Решил посоветоваться с командирами подразделений. Собрал совещание. Рассказал о возникших проблемах. Спросил:

      – Кто может, не ослабляя боеготовности своего взвода, выделить людей для ухода за ранеными?

      Посыпались предложения. И вдруг слово попросил Гулякин.

      – Я хочу поделиться некоторым опытом, – начал он. – В Клещелях мы попали в затруднительное положение. Сил в отряде, как знаете, было немного, медикаменты кончились быстро, возникли перебои и в питании.

      Он помолчал, дождался, когда прекратятся возникшие споры и стихнет лёгкий шумок.

      – И как же вышли из положения? – спросил Крыжчковский, который всё это, конечно, знал, но теперь хотел, чтобы Гулякин поделился опытом с товарищами.

       – Обратились к местному населению, – пояснил Гулякин. – Женщины ухаживали за ранеными, даже кормили их. Думаю, и в Дерюгине можно найти хороших помощниц. Они ведь последнее отдадут для своих защитников, а тем более для раненых.

       – Вот, Миша, и помоги командиру госпитального взвода организовать работу, – сказал Крыжчковский.     

       – Да что ж я сам что ли не справлюсь, – возразил Бычков. – Зачем Михаила от операций отрывать? Поговорю с народом.

       И всё-таки Гулякин съездил в Дерюгино. Госпитальный взвод разместили на некотором отдалении от основных подразделений медсанбата умышленно. Старались лечить простудных больных, среди которых встречались и инфекционные, подальше от раненых. Прошёл по деревне, поговорил с женщинами. Сразу откликнулась молодежь. Девушки пришли в госпитальный взвод ухаживать за ранеными и больными. Помогали стирать бельё, дезинфицировать обмундирование в русских печах.

       Возвратившись в батальон, Гулякин узнал, что простудился и заболел Фатин. Но этого мало. Комбат сообщил, что в дивизию прибыл начальник санитарного управления фронта генерал-лейтенант медицинской службы Арсений Яковлевич Барабанов.

       – Придётся тебе, Миша, представлять хирургическую службу, – сказал командир батальона.

       – А по какому поводу он инспектирует? – задал вопрос Гулякин. – Что-то случилось?

       – Думаю, его обеспокоило число больных. Наверное, займётся нашими терапевтами, посетит госпитальный взвод, – высказал предположение Крыжчковский. – Но надо и хирургами быть готовыми к проверке.

       – Где он сейчас-то?

       – В полках…

       Генерал приехал уже в тот же день под вечер. Обошёл медсанбат, был неразговорчив, хотя от Гулякина не укрылось, что осматривает он всё очень внимательно, даже придирчиво.

      В ординаторской операционно-перевязочного взвода задержался чуть дольше. Поинтересовался характером ранений в минувшие месяцы, попросил рассказать о методах обработки ран.

      Гулякин отвечал подробно, полно, но Барабанов, казалось, слушает не очень внимательно. Перебив на полуслове, он вдруг раздражённо спросил:   

      – Где же, наконец, дивизионный врач?

      Гулякин замолчал. Ответил Крыжчковский:

      – Вчера он выехал в полки для проверки работы полковых медицинских пунктов.

      – Нет его там.., – отрезал генерал и добавил резко: – Нет, и, думаю, не было.

      – Тогда разрешите направить посыльного к нему домой? – спросил комбат: – Он здесь неподалёку остановился.

      – Разрешите, я схожу, – вызвался Гулякин, которому неприятно было присутствовать при этом разговоре на высоких тонах, да тем более, когда речь шла о его начальнике.

      – Идите, – кивнул Барабанов.

      Кунцевич, недавно назначенный дивизионным врачом вместо Ситкина, жил действительно неподалёку. Гулякин постучал в дверь хаты. Но стук выглянула хозяйка.

      – Постоялец дома? – спросил Михаил.

      – Недавно возвернулся, – ответила пожилая женщина с добрым лицом, иссечённым морщинами.

      – Что делает?

      – Спит…

      Гулякин вошёл в комнату, окликнул Кунцевича. Тот не отзывался. Больших трудов стоило его растолкать.

      – Вставайте, генерал Барабанов вас требует, – повторял Михаил до тех пор, пока смысл его слов не дошёл до дивизионного врача.

      – Что? Кто ждёт?! – воскликнул Кунцевич и тут же вскочил, как ошпаренный.

      Быстро одевшись, он бегом помчался в медсанбат. Гулякин едва поспевал за ним.

      Войдя в ординаторскую, Кунцевич доложил:

      – Товарищ генерал-лейтенант медицинской службы…

      Барабанов оборвал:

      – Я объездил сегодня все медицинские подразделения, вплоть до батальонных медицинских пунктов, – резко заговорил он. – Много беспорядков… Расслабились, затишье… А если завтра грянут серьёзные боевые дела?

      – Всё у нас в порядке, всё готово, – попытался возражать генералу Кунцевич.

      – Вы слушайте, – снова оборвал его генерал. – В вашем соединении очень большой процент простудных заболеваний. А это вы чем сможете объяснить?

      – Товарищ генерал-лейтенант, – дрожащим голосом начал Кунцевич, – я до войны был старшим преподавателем кафедры биохимии Военно-медицинской академии… У меня нет опыта работы во фронтовых условиях.

      – Это я знаю. Кстати, я, как вам известно, возглавлял кафедру санитарной тактики Куйбышевской военно-медицинской академии. Но на отсутствие опыта не ссылаюсь. Опыт надо приобретать, так как его приобретают ваши подчинённые в батальоне, где мне, кстати, порядок понравился… А что касается вас, то, учитывая ваше заявление, непременно поставлю вопрос об отстранении вас от должности и возвращении на преподавательскую работу. Но пока решение это будет оформлено соответствующим образом, требую навести порядок в соединении. Если нужна помощь, обращайтесь… У меня всё.

      – Товарищ генерал-лейтенант, ужин готов, – доложил Крыжчковский – Останьтесь у нас поужинать. Дорога-то дальняя.

      – Спасибо, мне некогда, – отрубил Барабанов и, попрощавшись со всеми присутствующими в ординаторской за руку, вышел.

       А уже через минуту его «виллис» рванулся с места и помчался по улице села.

       В ординаторской повисла напряжённая тишина. Наконец, Кунцевич, справившись с собой сказал, обращаясь к Крыжчковскому:

       – Составьте список всего, что необходимо батальону. Немедленно затребуем, – и прибавил: – Нужно покончить с простудными заболеваниями. В этом генерал, безусловно, прав.

      – Заявку на всё, что нам необходимо, мы давно подали, – доложил командир батальона. – Правда, что-то ответа нет.

      – Значит, продублируйте, – резко, с раздражением, бросил Кунцевич и, махнув рукой, торопливо вышел из ординаторской.

       Но дублировать заявку не пришлось. Через несколько дней в медсанбат доставили необходимые медикаменты.

       Долго ещё пришлось бороться с наплывом больных. Однажды Гулякину сказали, что в госпитальном взводе находится на излечении его сослуживец по воздушно-десантной бригаде Борис Губчевский.

       «Надо навестить», – решил он.

       В тот день работы у хирургов не оказалось, и он отправился в Делягино.

       В деревне было тихо, лишь откуда-то издалека, с передовой, доносились раскаты взрывов, да изредка долетали отзвуки ружейно-пулемётной перестрелки. На фронте уже несколько дней было без перемен. Раненые поступали редко, и, конечно, каждое такое поступление становилось событием для медсанбата.

      Гулякин знал, что накануне доставили тяжелораненого офицера. Он попал под разрыв шального снаряда. Вели иногда гитлеровцы вот этакий беспокоящий огонь.

       В приёмно-сортировочном взводе офицера осмотрели и, установив, что хирургическое вмешательство бессмысленно, направили в госпитальный взвод.

       Раненый неоперабелен… К сожалению, нередко приходилось делать подобные выводы. И всякий раз поднимался в душе молодого хирурга протест против этого категорического определения.

       «А может быть, всё-таки можно что-то сделать? – думал он. – Может, надо попробовать?!»

       Увы, иногда медицина оказывалась бессильной.

       Вот и сейчас он вспомнил офицера. Решил: «Зайду, ещё раз взгляну на него. Как знать, а вдруг есть шанс спасти?!»

       Раненый лежал в помещении заводоуправления. Глядя на маячившее впереди небольшое двухэтажное здание, Гулякин перебирал в памяти все более или менее похожие случаи.

       «Ранение в живот с повреждением жизненно-важных органов… Раненый без сознания, в бреду… Организм ослаблен… Может не выдержать сложной и длительной операции…»

      Накануне Гулякин осмотрел его и согласился с мнением хирурга сортировочной бригады. Офицера поместили в небольшую, уютную комнату с двумя другими ранеными офицерского звания, тоже находившимися в тяжёлом состоянии.

       Думали, что часы его сочтены, но утром доложили, что офицер жив, хотя по-прежнему в бреду и в сознание не приходит.

       До здания заводоуправления оставалось метров пятьдесят, когда оттуда послышались выстрелы и, звякнув, вылетели оконные стёкла на первом этаже.

       Гулякин рванулся вперёд, взбежал на крылечко, толкнул дверь и оказался в небольшом коридорчике, который был полон людьми. Все, кто мог держаться на ногах, выскочили из своих палат и теперь толпились у входа в одну из комнат на первом этаже.

       – Что случилось, товарищи? – с тревогой спросил Гулякин, пытаясь протиснуться по коридору. – Кто разрешил вставать с коек? Немедленно всем по своим койкам.

     Заглянул в палату и увидел лежащую на полу Таню Горюнову.

     – Что с тобой, Танечка?

     Девушка при открыла глаза, приподнялась и спросила:

     – Я жива?

     – Конечно… Но что случилось?

     – Он стрелял в меня, – сказала Таня, указывая на офицера, которого уже уложили в койку.

      – Кто стрелял?

       Подошёл Губчевский, отряхивая свой больничный халат.

       – Так кто мне объяснит, что случилось? – снова задал вопрос Гулякин, стараясь разобраться в происшествии.

       Оказалось, что офицер неожиданно в бреду стал подавать какие-то команды, кричал, звал в атаку на врага, а потом выхватил из-под полушки пистолет, моментально зарядил его и стал стрелять, полагая, что вокруг гитлеровцы. К счастью, в таком состоянии он не мог прицелиться. Первой появилась Таня Горюнова. Офицер услышал шум, повернулся и выстрелил в неё. Таня упала.

       Прибежал Борис Губчевский, который находился в другой палате. Он ещё сам не оправился от ранения, был слаб, но, не задумываясь, кинулся на офицера и выбил у него из руки пистолет.

       Выслушав рассказ о случившемся, Гулякин спросил:

       – Откуда у раненого пистолет? Есть же приказ забирать у раненых всё оружие. Да ведь и не было при нём пистолета, когда мы его осматривали в приёмно-перевязочном взводе.

        Все молчали.

        Гулякин подошёл к койке, приподнял подушку и увидел командирскую сумку с какими-то бумагами. Из неё торчала кобура. Уже потом стало известно, что кто-то из подчинённых этого офицера принёс ему в палату личные вещи, а в сумку вложил пистолет в разобранном виде. Собрать же его, даже в бреду, оказалось для тяжелораненого делом простым – все движения отработаны до автоматизма.

       После этой стрессовой вспышки состояние офицера резко ухудшилось. Об операции уже не могло быть и речи.

       На следующий день Крыжчковский собрал офицеров медсанбата, чтобы ещё раз напомнить о том, что необходимо неукоснительно выполнять правила обращения с оружием.

       – Вы знаете, в каком состоянии находятся некоторые наши пациенты? – говорил он. – Разве можно разрешать им держать при себе оружие? И, пожалуйста, следите за тем, что приносят посетители. Все посещения под строгим контролем должны быть. Только по счастливой случайности всё обошлось без жертв. А ведь мы могли потерять нашу медсестру Аню Горюнову, в которую стрелял раненый

Сталинградский медсанбат

Главы из книги "Золотой скальпель"

 

       Однажды ночью, выйдя из палатки после операции подышать свежим воздухом, Гулякин поразился, увидев вдали, на юго-востоке, багровое зарево в полнеба.

       Подошёл военврач Саша Воронцов, тихо сказал:

       – Сталинград горит. Нефть, наверно. Далеко забрался фашист. Долго гнать придётся его, ох долго… ну да ничего, прогоним.

       – Да, в городе сейчас тяжело, очень тяжело, – кивнув на зарево, сказал Гулякин. – Жестокие бои в городе. Как там медсанбаты работают? Разве что сразу раненых за Волгу эвакуируют?

       Подошли Фатин и Кириченко, включились в разговор.

       – Наша дивизия хоть и не в самом Сталинграде, но тоже, можно сказать, за город сражается, – заметил комбат Кириченко. – И мы, медики, свой вклад вносим. Вон сколько бойцов в строй вернули. А за одного битого, как говорят, двух небитых дают. Вот так-то! Сами знаете, как нужны на передовой опытные, обстрелянные воины. Дивизия для того и ведёт мобильную оборону и покоя врагу не даёт, чтобы ни одного солдата фашисты не могли отсюда в Сталинград перебросить.

       – Кстати, вы читали обращение ветеранов обороны Царицына тысяча девятьсот восемнадцатого – девятнадцатого годов? – спросил Фатин, протягивая газету.

       – Я с утра не отходил от операционного стола, – ответил Гулякин, с интересом рассматривая газету, которую взял из рук Фатина.

      – И я скальпель из рук не выпускал, – добавил военврач Воронцов. – А что за обращение?

      – Призывают ветераны так сражаться за Сталинград, как они за Царицын дрались. Чтоб слава о защитниках волжской твердыни в веках жила!

       – Нас это тоже касается, – сказал Кириченко, – Тебе, Миша, с завтрашнего дня предстоит поработать в сто девятом гвардейском стрелковом полку. Нужно помочь организовать работу полкового медицинского пункта. Народ там молодой, опыта маловато.

       – Намечается что-то серьёзное?

       – Очень может быть. Узнаешь об этом на совещании в штабе полка. Завтра в восемнадцать ноль-ноль нужно быть там

       Штаб полка размещался в хуторе Колоцком, в просторном блиндаже.

        Пожалуй, со времени переформирования бригады не видел Михаил многих своих товарищей, да и командование полка – тоже. В блиндаже собрались комбаты, комиссары, командиры приданных и поддерживающих подразделений. Большинство из них – старые знакомые Гулякина, бывшие десантники.

       Михаил обнялся с командиром роты Иваном Семёновым, с которым совершал рейд в тылу врага по зимним лесам Подмосковья, крепко пожал руку комсоргу Хасину, поздоровался с другими товарищами.

      Вошли командир полка Омельченко, комиссар полка Звягин и начальник штаба Малков.

       Омельченко начал совещание. Изложил общую обстановку под Сталинградом и непосредственно в полосе обороны дивизии.

       – В Сталинграде сейчас тяжело, – говорил он. – Враг занял Рынок, вышел к Орловке, его части ведут уличные бои в центре города. Южнее они прорвались к Купоросному. Для наращивания силы удара Паулюс получает всё новые и новые подкрепления. Но нужно помнить, что и у врага есть предел резервам. Имеются данные, что гитлеровское командование предполагает снять часть сил с флангов ударной группировки, в том числе и с нашего направления. Этого допустить нельзя.

      Начальник штаба Малков развернул карту. В сторону участков, занятых врагом, уходили красные стрелы.

       – Значит, будем наступать, – сказал Семёнов сидевшему рядом с ним Гулякину.

       – По приказу командующего армией, – как бы подтвердил Омельченко, – наша тридцать седьмая гвардейская стрелковая дивизия и соседнее соединение переходят в наступление с задачей выбить гитлеровцев с высот за Доном и овладеть плацдармом….

       Омельченко указал рубеж и перешёл к постановке боевых задач стрелковым батальонам и приданным подразделениям.

       «Нелегко будет наладить эвакуацию раненых, – думал Гулякин, слушая боевую задачу, – Река – серьёзное для этого препятствием».

      Он стал изучать карту, размышляя над задачей, которая встанет перед полковым медицинским пунктом.

       «Необходимо усилить ПМП. Это прежде всего. Приёмные пункты раненых следует развернуть у самого берега. Вот здесь…», – он отметил на карте небольшую балку.

       После совещания Михаила обступили бывшие сослуживцы.

       – Раз медицина с нами – полный порядок, – шутили они. – Мишу прислали, потому что он всегда выручит. По частям соберёт и склеит так, что завтра снова в бой… 

       – Насчёт этого не сомневайтесь, – смеялся Гулякин. – Насморк вылечить на фронте трудно, а остальное – пустяки. Можем и голову новую пришить. На всех друзей в запасе держу.

       Времени на подготовку к выполнению боевой задачи было в обрез, и вскоре блиндаж опустел.

       Гулякин зашёл на полковой медицинский пункт к Тарусинову, договорился о взаимодействии, обещал прислать в помощь ординатора операционного взвода врача Голованя.

       – Ну, мне пора, – попрощался он с начальником медпункта. – Работы ещё непочатый край.

      За ночь развернули отделение медпункта ближе к Дону. А в шесть утра все услышали грохот канонады. Над головой с характерным свистом пролетели реактивные снаряды «катюш». Позиции противника заволокло дымом и пылью.

       Подразделения полка, переправившиеся во время артподготовки на небольшой плацдарм, удерживаемый ротой Орехова, поднялись в атаку, и бой стал удаляться в глубину обороны противника.

      Вскоре на передовой пункт, усиленный врачами медсанбата, стали поступать раненые. Гулякин и Головань быстро оказывали им неотложную помощь, сортировали их и эвакуировали в медсанбат.

       На второй день боя доставили заместителя командира полка В.П. Курсаева. Он был ранен осколком мины. Прямо в палатке сделали операцию.

       Курсаев попросил Гулякина подойти к нему, поинтересовался, можно ли остаться для лечения в дивизии.

       – Никак нельзя, – покачал головой Гулякин. – Никак. Ранение серьёзное. Если хотите вернуться в строй, нужно пройти стационарное лечение именно в госпитале. Так что эвакуация в ваших же интересах.

       – Жаль, очень жаль расставаться со своими бойцами и командирами. Ну да что ж, раз медицина требует, – попытался он улыбнуться, – Остаётся только повиноваться…

       Между тем, полк наступал, его подразделения уверенно продвигались на запад и вскоре перехватили важную дорогу, идущую от Задоно-Авиловского на Хлебный.

       Враг пытался остановить наступление контратаками, но безуспешно. Дивизия захватила высоты и выполнила поставленную перед ней боевую задачу, не позволив противнику снять с этого участка фронта ни одного подразделения.

       Все полки дивизии действовали столь же успешно, как и 109-й гвардейский. Были освобождены хутор Хлебный, многие другие населённые пункты.

       – Кто сейчас вместо Жихарева батальоном командует? – спросил Гулякин у одного из раненых.

       – Иван Андреевич Гриппас, – уважительно проговорил боец. – Командир полка приказал ему ни клочка отбитой у врага земли не отдавать. Да он и не отдаст. Мне бы скорей туда, к ребятам, а, доктор? Скоро подживёт моря рана, будь она не ладна?

       – Скоро.

       – А в госпиталь меня отправлять не будете? Мне бы в дивизии остаться, чтоб вернуться в свой батальон.

       – В медсанбате подлечим, – успокоил Гулякин, привыкший уже к таким просьбам.

       – Вот это хорошо! – искренне обрадовался боец. – А то ведь из госпиталя в свою дивизию вряд ли попадёшь.

       До конца боёв врачи медсанбата находились на полковом медицинском пункте, а затем вернулись в хутор Алаев. Особых изменений они там не нашли, новых следов от бомбёжек не было. Все последние дни, пока дивизия наступала, авиация противника была занята на переднем крае.

        «Неужели сентябрь на исходе? – подумал Гулякин, читая свежий номер газеты. – Как быстро пролетели первые недели на фронте».

        И тут вспомнил, что всего лишь год назад был в Москве, в институте. А вот о том. Что год быстро пролетел, он сказать не мог. Сколько событий, сколько испытаний пришлось вынести.

         В своих военных мемуарах «Будет жить» Михаил Филиппович Гулякин отметил:

         «В конце сентября на нашем участке фронта наступило относительное затишье. Уменьшилось и число раненых. Тут-то и развернулись наши девушки. Они организовали художественную самодеятельность. Прекрасно пела Алла Вишневская. Раненые очень любили её слушать. Алла специально подбирала репертуар, старалась подбодрить бойцов, напомнить им о доме, о счастливой предвоенной поре, утвердить веру в будущее, в неизбежную победу над врагом.

Выступали и другие девушки. Приезжал к нам и дивизионный клуб во главе с гвардии капитаном Николаем Ляшко, неутомимым организатором, отдававшим всего себя любимому делу.

     Активизировалась вся общественно-политическая жизнь медсанбата. Прошли очередные партийное и комсомольское собрания. Вступили в комсомол Маша Морозова, Аня Горюнова и другие девушки. Я в эти дни связал свою жизнь с партией коммунистов...

      Не забывали мы, конечно, и о повышении своего профессионального уровня. А.Ф. Фатин организовал занятия по различным вопросам. В частности, в один из дней он показал организацию работы донорского пункта в полевых условиях и взял у нескольких врачей и медсестер кровь для раненых.

      В одном из номеров центральная газета «Медицинский работник» (ныне «Медицинская газета») рассказала о действиях нашего батальона на «зелёном пятачке». Это ободрило всех медсанбатовцев, что было очень кстати перед новыми трудными испытаниями».

 

       В конце сентября 37-я гвардейская стрелковая дивизия получила приказ передать полосу обороны другому соединению и вывести свои части и подразделения на левый берег Дона.

       Кириченко была поставлена задача быстро эвакуировать из медсанбата всех раненых и свернуть его. В частях и подразделениях зачитали приказ командующего 4-й танковой армией генерал-майора Крюченкина, в котором подводился итог боевых действий дивизии.

       В приказе говорилось, что за время пребывания в составе армии гвардейская дивизия выполнила ряд ответственных и сложных боевых задач. Она прочно закрепилась на плацдарме, геройски отражала попытки противника форсировать Дон в полосе своей обороны, блестяще действовала в дерзких десантах на правом береге, умело удерживая левый.

       Военный совет армии объявил личному составу соединения благодарность.

       А на следующий день стало известно, что 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию срочно перебрасывают в Сталинград.

 

   В составе легендарной 62-й генерала Чуйкова

 

      Дивизии предстоял марш к новому месту дислокации, да, собственно, не дислокации, конечно. Предстояло с ходу, после длительного перехода, занять полосы оборону уже в составе 62-й армии. Да, именно в легендарной в будущем армии, легендарного командарма Василия Ивановича Чуйкова. Впрочем, в ту пору он был обычным генералом, каких много на Сталинградском фронте. Обычным, в том смысле, что ничем особо не отличался от тех, кто командовал соединениями в разгорающейся битве, в грядущем названной великой Сталинградской битвой. Но именно там он показал удивительную стойкость, беззаветное мужество и волю к победе. Именно там он начал восхождение к высшим воинским званиям и высшим наградам страны, именно там он вошёл в историю как легендарный командарм легендарной 62-й армии, преобразованной за Сталинград в 8-й гвардейскую, закончившую свой фронтовой путь в поверженном Берлины у стен захваченной ею рейхсканцелярии.

       Не случайно именно 37-я гвардейская стрелковая дивизия срочно перебрасывалась в Сталинград, в город, в котором во многом решалась судьба России, именно России, а не Советского Союза, не СССР. То есть решалась судьба не советского строя, а судьба того огромного пространства – шестой части света, наименованного в ту пору СССР, но являющегося Россией, если точно, Российской Империей, правопреемником которой стал Советский Союз, судьба русского мира, включившего в себя и объединившего в себе бессчётное количество национальностей, множество народов и народностей. Именно Российская Империя, а затем Советский Союз сплотили эти такие разные по сути, но единые в своём стремлении к победе народы и народности.

       Под Сталинградом решалась судьба всех народов и народностей, спасаемых и спасённых Россией на протяжении многих столетий, народов и народностей, которым она открыла путь к существованию, а Советский Союз направил к светлой жизни.

      

       В те горячие дни Гулякин и его товарищи вряд ли доподлинно знали, какие беды таит захват гитлеровцами Сталинграда, вряд ли им были известны обещания, данные Гитлеру Японией и Турцией вступить в войну на его стороне в случае падения Сталинграда. Но была поставлена задача, и её надо было выполнять, потому что воины Красной Армии свято верили руководству страны, верили, что необходимо любой ценой отстоять Сталинград, а потому не был спущен сверху, а родился именно в рядах Сталинградцев девиз: «За Волгой для нас земли нет!»

        Но ведь и Гитлер, и его генералы осознавали великое значение этого города, носившего имя Сталина – вождя, сумевшего уберечь страну от революционного беспредела, спасти от превращения в запал для взрыва мировой революции, сплотить её и в кратчайшие сроки подготовить к схватке с жесточайшим противником – авангардом самых омерзительных, самых коварных, жестоких и бесчеловечных сил Запада. Собственно, Запад весь омерзителен – это он доказал многовековой историей. Но то, что он затеял, воспитав и вооружив гитлеровцев, вышло за всякие нормы человеческой морали.

      И вот в Сталинграде сошлись для решающей схватки две силы – сила света, добра, справедливости, которую олицетворяла Россия, которую олицетворял восток – восходящий ток – и сила зла, которую олицетворял запад (с ударением на втором слоге). За – пад… Падаль, падающая в бездну и старающаяся утянуть за собой всё, что противостоит ей, этой чёрной силе.

 

       З7-й гвардейской стрелковой дивизии, которая и представляла собой, как и другие соединения, силу света, добра, справедливости, была поставлена задача переправиться через Волгу в сорока километрах севернее Сталинграда, в районе села Дубовки, а затем выдвинуться к хутору Цыганская Заря, что в нескольких километрах восточнее Сталинграда. Разумеется, хутор называли, как один из ориентиров. Хутор и дивизия понятия не совместимые. Хутор и взвод или пусть даже рота – это ещё куда ни шло. А взводов в дивизии по самым элементарным подсчётам около ста. Если считать не только стрелковые, но и взводы разведки, артиллерийские, миномётные и так далее. Одних стрелковых более восьмидесяти.

       Пока личный состав готовился к маршу, командир медсанбата Кириченко собрал командиров подразделение на короткое совещание. Долго и попусту комбат говорить не любил. Просто в данный момент необходимо было подвести итоги работы. Как знать, может на новом месте и минуты не будет для такого разговора. Дивизия вероятнее всего сразу вступит в бой. Медсанбат же немедленно приступит к работе. А поговорить прежде всего об опыте, приобретённом в ходе полуторамесячных действий в междуречье Дона и Волги необходимо. Ведь именно здесь медсанбат получил первые навыки в оказании квалифицированной медицинской помощи.

       – Товарищи, – начал он своим негромким проникновенным голосом, – мы славно потрудились на придонских рубежах. Но теперь, чувствуется, нас ждут испытания, гораздо более серьёзные. Это – мягко говоря. В Сталинграде развёртываются события грандиозные. Враг рвётся к Волге. Его части прорвались в центр города, овладели посёлками Баррикады и Красный Октябрь, наступают на Тракторный завод. Наше командование понимает, что главная цель врага – расчленить части и соединения шестьдесят второй армии и разгромив их по частям, сбросить в реку. Мы идём на помощь защитникам пылающего, но по-прежнему неприступного города. Мы многому научились в первых боях уже в пехоте. Мы работали в тесном взаимодействии с полковыми медицинскими пунктами. Там оказывалась первая врачебная помощь, проводилась иммобилизация при огнестрельных переломах конечностей и обширных повреждениях мягких тканей, выполнялись другие мероприятия. Хорошая обработка раненых перед поступлением в медсанбат, разумеется, имела для нас огромное значение. И это будет особенно важно в Сталинграде, где эвакуация осложнена, и каждая сделанная нами операция, каждая наложенная повязка нуждается ещё в большем качестве.

      После Кириченко выступил И.И. Ахлобыстин. Он похвалил военных медиков, отметил:

      – Важную роль сыграло то, что медицинские службы полков были укомплектованы грамотными кадрами: врачами, военфельдшерами, прошедшими закалку в воздушно-десантных бригадах, имевшими опыт обеспечения боевых действий в крайне сложных условиях. То же самое можно сказать и о медсанбате, где собраны в основном кадровые военные врачи и фельдшеры. На них кроме выполнения непосредственных обязанностей лежит задача помочь побыстрее освоиться и по-настоящему вступить в строй призванным из запаса товарищам.

      Вспоминая это выступление, Гулякин поделился и своими мыслями о том, что пришлось испытать в первые месяцы боёв в междуречье Дона и Волги:

      «Слушал я начальника санитарной службы дивизии и невольно вспоминал, как трудно было ввести в строй вот эти самые кадры из запаса, – писал он. – Первое же развертывание батальона показало, что они многого не умели. Не могли даже показать санитарам, как поставить и оборудовать палатку под приёмно-сортировочное или операционно-перевязочное отделение, не имели навыков в работе с ранеными. Да и немудрено: достаточно было взглянуть на их личные дела и узнать гражданские специальности, чтобы понять, как сложно было этим людям освоиться во фронтовой обстановке. К нам ведь прислали и гинекологов, и педиатров, и поликлинических хирургов.

Если разобраться, так и у нас, бывших десантников, опыт был невелик – года не прошло, как мы начали службу в войсках. Но в боевой обстановке люди закаляются быстро, и по фронтовым меркам год – срок немалый. Потому и смотрели на нас как на бывалых, умудрённых жизненным и боевым опытом людей, требовали, чтобы мы оказывали помощь врачам, кое-кто из которых был значительно старше и по возрасту, и по стажу работы в медицине. Нужно отдать должное товарищам, прибывшим к нам на пополнение из гражданских лечебных учреждений. Они настойчиво обогащали свой профессиональный опыт и сравнительно быстро вошли в строй. Были, конечно, на первых порах ошибки в расстановке сил при больших потоках раненых. Так, сначала мы действовали в одну смену, не отходя от операционных столов до полного изнеможения. Собирали в кулак всю силу воли, выносливость, старались, чтобы усталость не мешала качеству работы. Но, как показала практика, темп нашего труда не повышался, а, напротив, снижался. В подразделениях медсанбата возникали встречные потоки раненых, что нарушало ритм. Потребовалось уже на ходу перестраиваться. В период напряженных боев приходилось обрабатывать до шестисот раненых в сутки. В конце концов мы организовали разделение раненых на два потока. Выделение потока легкораненых для оказания им хирургической помощи в отдельной перевязочной, как правило, силами приемно-сортировочного взвода положительно сказывалось на качестве работы всего подразделения, позволяло хирургам в большой операционной тщательнее осуществлять сложные оперативные вмешательства».

 

     Ну что ж, опыт приобретён, хоть и самый первый опыт. Конечно, основные направления работы медсанбата прописаны в руководящих документах, но по-настоящему они прошли проверку в деле именно в ходе этой большой и кровопролитной войны. И все изменения, все совершенствования вписывались кровью.

 

      И вот построение. Последние распоряжения перед маршем.

      Дивизия выступила в пешем порядке. Медсанбат, в штате которого были автомашины, должен был обеспечивать форсированный марш, собирать больных, оказывать им помощь, словом, содействовать быстрому и скорому движению вперёд. Ну а по прибытии на место немедленно развернуться и приготовиться к приёму раненых.

     Было уже известно, что 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию решено поставить за правым флангом дивизии Гуртьева, чтобы хоть как-то эшелонировать оборону в направлении вероятного удара гитлеровских войск.

     Половину пути части дивизии преодолели пешком, а затем их стали подвозить на автомашинах полка резерва главного командования, чтобы в ночь на 4 октября переправить на правый берег Волги.    

 

        Сразу после совещания Кириченко сообщил Гулякину, что тот поступает в распоряжение начальника штаба дивизии гвардии майора Ивана Кузьмича Брушко, поскольку включён в группу обеспечения переправы.

        Брушко сказал:

        – Выезжаем на берег Волги, в район села Дубовки.

        Был вечер 30 сентября. Осень – в разгаре. Золотилась листва деревьев. Но не до красот было. Впереди бои.

       – Нам нужно всё продумать и просчитать, организовать быструю и чёткую переправу, – сказал Брушко, когда прибыли на место. Подход передовых частей ожидается в первой половине дня 1 октября.

Брушко занялся организацией комендантской службы, составлением графика переправы, по его распоряжению были установлены указатели для обозначения движения частей и подразделений.

     Под руководством Гулякина санитары поставили палатку, в которой при необходимости могла быть оказана медицинская помощь.

     С высокого волжского берега была хорошо видна переправа, с большими прямоугольниками паромов, до отказа наполненными личным составом и автотранспортом. Напрягая все силы тащили их катера. Гулякин огляделся. Были заметны стволы зенитных орудий, направленные в небо. Переправа была хорошо прикрыта. К вечеру похолодало. От реки сырость. А Гулякин даже шинель не взял. Днём-то было тепло.

       Утром ещё раз всё проверил, подготовил санитаров. К полудню показались первые машины с личным составом. В час дня подошла колонна медсанбата. Медсёстрам разрешили освежиться речной водой после долгой и пыльной дороги.

      Медсанбат переправили точно по графику, и колонна двинулась в район Цыганской Зари. Погода стояла сухая – ни дождичка. Огромные клубы пыли поднимались, демаскируя колонну. Да и водителям было трудновато – дороги изрыты воронками.

      «Неровен час налетят, а укрыться негде», – с беспокойством думал Гулякин, периодически поглядывая на небо, хотя, конечно, были назначены наблюдатели, зорко следившие за воздушной обстановкой.

       К счастью, обошлось без налётов вражеской авиации.

       Гулякин внимательно следил за дорогой, пытаясь представить, каков он сейчас – Сталинград.

       Дорога пошла на подъём, громче зарычали моторы машин. Ещё немного, ещё – и вот уже вершина холма, на который взбиралась колонна.

       Сталинград открылся внезапно. Открылся и поразил…

       Яркие языки пламени, мириады искр, клубы дыма от горящих нефтехранилищ поднимались в небо. Слышалась непрерывная стрельба, гулко ухали разрывы авиабомб и артиллеристских снарядов.

       Спустивший с холма по тряской, неровной дороге, изрытой и обезображенной множеством глубоких и мелких воронок, до половины заполненных дождевой водой, машины передового отряда медсанбата вслед за колоннами стрелковых подразделений первого эшелона проехали вдоль берега Волги ещё несколько километров и наконец, когда уже совсем стемнело, остановились у кромки воды.

      На левом берегу не видно было ни огонька, зато правый был освещён пожарами, их отблески плясали на воде, делая её зловеще кровавой.

       Место паромной переправы можно было определить по шуму моторов катеров, буксировавших паромы, по приглушённым голосам командиров, по топоту солдатских сапог, но все эти звуки, хорошо слышные вблизи, тонули в грохоте разрывов, треске ружейно-пулемётной стрельбы, которые доносились с противоположного берега. Там уже много недель ни днём, ни ночью не прекращались бои.

       Выгрузив передовые части дивизии, автомобильные подразделения ушли назад, за остальными. Началась переправа. Передовой отряд медсанбата расположился близ пристани в небольшом овражке, ожидая своей очереди.

       Основные силы медсанбата ещё находились в пути.

       Когда они прибудут на берег и развернутся в указанном Кириченко районе, приёмно-сортировочный взвод и отделение операционно-перевязочного взвода уже начнут оказывать помощь раненым на Зайцевском острове.

 

     – Медсанбат развернётся близ переправы, – сообщил подчинённым военврач 2 ранга Кириченко. – Таким образом будет ускорена эвакуация раненых. Передовой отряд приказано выслать на остров Зайцевский. Там развернётся приёмно-сортировочный взвод с отделением операционно-перевязочного взвода.

       И уже привычно начальником передового отряда Кириченко назначил Гулкина. Но тут вмешался ведущий хирург Фатин.

       – Это хорошо, что у Михаила отличные командирские навыки, – сказал он. – Мне рассказывали, что его даже хотели в штабисты перевести. Но нынче он мне нужен в большой операционной. Думаю, что раненые будут поступать из города очень сложные. А хирургов с таким опытом и такими способностями, как у Гулякина, у нас раз два и обчёлся.

      Комбат согласился. Возглавить передовой отряд он приказал военврачу 3 ранга И.Ф. Ежкову.

      В книге «Будет жить!» Михаил Филиппович Гулякин так рассказал об этом серьёзном и ответственном деле, выпавшем его сослуживцам:

      «В задачу отряда входило оказание помощи раненым, которых эвакуировали из города в дневное время, а также тем командирам и бойцам, которые обеспечивали переправы и находились под постоянным огнем противника. Отряд выехал на остров, но условия для работы там были крайне неблагоприятными. В светлое время суток немцы почти непрерывно бомбили его расположение, переправы, передвигающиеся войска, и вода в Волге буквально кипела от разрывов. Оказывать помощь раненым в таких условиях не представлялось возможным. Значительно надежнее было сразу отправлять их в тыл, нежели держать на острове под интенсивным огнем врага. Отряд пробыл на острове чуть более двух суток, а затем получил распоряжение вернуться в расположение батальона».

       Уже по возвращении передового отряда стало известно, что довелось пережить врачам, медсёстрам и санитарам.

       Военврач 3 ранга Ежков определил место, где должен расположиться передовой отряд медсанбата, показал его своим подчинённым: сюда им придётся сопровождать раненых.

       Совсем низко прошли к противоположному берегу какие-то самолёты, к ним потянулись огненные трассы зенитных пулемётов.

       Комендант переправы пояснил, что это ночные бомбардировщики По-2 и тут же указал:

       – Готовьтесь к переправе. Сейчас будет ваша очередь.

       Подошёл паром, с него стали сгружать носилки с ранеными, их принимали неизвестные Гулякину санитары. Он поинтересовался:

        – Откуда вы? Из какой части?

        – Из медсанбата, – ответил пожилой санитар, но свой полк и свою дивизию так и не назвал.

        – Здесь очень много медицинских подразделений, – пояснил Ежкову комендант. – Раненые часто не в свои медсанбаты попадают. Времени разбираться нет – надо помощь оказывать. Ну, грузите свой взвод. И удачи… маскируйтесь на острове получше. Его и бомбят, и обстреливают из орудий. Несладко там.

       – Спасибо, учту, – кивнул Ежков.

       Паром медленно отвалил от причала. Катер напрягся, выбросив буруны волн из-под кормы. Мотор загудел громче, почти надрывно, и берег стал медленно удаляться, а вскоре и вовсе скрылся в кромешной тьме.

       Неожиданно в небе повисли осветительные ракеты, и тут же вражеская артиллерия открыла огонь. Снаряды падали в воду, поднимая огромные фонтаны.

       Но с нашего берега тоже ударили орудия. Позиции вражеской батареи были хорошо пристреляны, и вскоре она замолчала.

       – Днём эти гады совсем не дают переправляться, – пояснил паромщик, погрозив кулаком в темноту, – да вишь и ночью пытаются мешать. Не выйдет.

       – Днём паром совсем не действует? – поинтересовался Ежков.

       – Даже по лодке батареей бьют, не то что по катеру или парому. – пояснил паромщик. – Совсем обнаглели фашисты. Катера с ранеными пытаются топить. Видят красный крест и лупят. Хуже зверей лютых.

       «Значит, днём проводить эвакуацию нельзя, – отметил про себя Ежков. – А ведь для многих раненых каждая минута дорога. Плохо дело…»

       Едва паром причалил, началась разгрузка. Руководить ею начальник передового отряда поручил Красникову. Сам же пошёл искать место для развёртывания. Распорядился:

       – Палатки поставить в кустарнике и тщательно замаскировать, – распорядился он, уходя. – Приступить к оборудованию перевязочной и операционной… Сортировать раненых будем прямо здесь, около штурмового мостика.

      Остров Зайцевский располагался недалеко от правого берега Волги. Штурмовой мостик соединял его со Сталинградом, а паромная переправа – с восточным берегом. Днём переправляться, как и предупредили, нельзя было ни в одну, ни в другую сторону.

      Сразу вырисовывался план работы. Ночью и утром – приём и сортировка раненых, оказание им неотложной помощи. Днём – самые необходимые операции и подготовка раненых к эвакуации в медсанбат на левый берег.

       Ещё не успели завершить оборудование операционной и перевязочной, ещё только подготовили к установке палатки приёмно-сортировочного взвода, когда стали поступать раненые. Это были бойцы и командиры не только 37-й гвардейской стрелковой дивизии, но и других частей и соединений.

       – Плащ-палатки уложить на землю, выровнять, поверх них постелить простыни, – распорядился Ежков, увидев в этом решении единственный выход из создавшегося положения. – К работе приступаем немедленно. Санитарам продолжить оборудование перевязочных и операционных в указанных мною местах.

       Всё предельно ясно.

       Работать пришлось, стоя на коленях. Это очень утомляло, но делать было нечего – раненые всё прибывали и прибывали.

       Наконец, санитары установили большие палатки. Но едва перешли в них, наблюдатель подал команду: «Воздух». Как только рассвело, как вражеские стервятники повисли над рекой.

       Поскольку операции ещё не начались, Ежков приказал всем укрыться в щелях. Уже выработалось правило – если идёт операция, если на столе тяжёлый раненый, никаких укрытий. Операцию продолжать. Ну а если операций нет, то уходить в укрытия всем.

       Земля качнулась под ногами. Первый взрыв, второй. Свежевырытые и ещё не укреплённые щели частично засыпало землёй. Но когда опасность миновала, точнее, отодвинулась до следующего налёта, и Ежков с подчинёнными выбрались из укрытий, глазам предстала печальная картина. Только что установленные палатки разметало взрывами.

       – Проверьте есть ли жертвы среди раненых, – приказал Ежков одному из санитаров.

       Сам же проверил весь медперсонал. К счастью, при первом вражеском налёте жертв не было. Часть раненых затемно, последним паромом, успели отправить в медсанбат на левый берег Волги, остальных ещё не успели перенести в палатки.

       Да, на войне, как на войне… Военные медики привыкали к тому, что война идёт не с людьми, а с жалкими их подобиями. Мы привыкли говорить – немец – отличный солдат. Военные медики убедились – особенно отличный и храбрый, если бомбит и расстреливает медсанбаты и санитарные поезда, если вдруг захватывает войсковые медицинские подразделения. Вот тогда истинные арийцы аж захлёбываются от радостного азарта – уж чего только не придумывают в своих изуверских измывательствах над ранеными и над медиками.

       Много раз в этом убеждались военные медики. Но это их не останавливало от выполнения своих священных обязанностей.

       Может показаться людям непросвещённым, что в боевой обстановке быстрые, смелые, важные решения принимали только командиры стрелковых, танковых, артиллерийских и других боевых подразделений. Нет и нет… Недаром одним из предметов в Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, на военно-медицинский факультетах медицинских вузов была тактика. Причём, изучалась не только тактика медицинских подразделений, но и общая тактика. Военный медик должен был знать общую тактику в объёме того подразделения или той части, медицинскую службу которой возглавляет.

       Решения же приходилось военным медикам принимать от самых простых, хотя и очень быстрых, до самых сложных. После бомбёжки Ежкову пришлось принимать важное решение. Как оказывать помощь в таких невероятных условиях? На условия скидок нет. Какие могут быть скидки, если в руках военных медиков жизни десятков, даже сотен раненых?

       «Нужно рассредоточить по острову подразделения передового отряда медсанбата, а всех раненых укрыть в щелях, откуда для оказания помощи брать поочерёдно», – понял Ежков и тут же отдал необходимые распоряжения, которые оказались более чем своевременными, поскольку налёты продолжались весь день.

       Было понятно, что гитлеровское командование посылало своих воздушных бандитов практически на смерть, ну а эти вот самые убийцы, гордо именовавшие себя ассами люфтваффе, к моменту Сталинградской битвы растеряли не только спесь, но и дерзость, которая была присуща им в начале войны. Ну и приказы выполняли так. Нужно отбомбиться – искали тыловые подразделения, особенно любили полковые медицинские пункты, медсанбаты или прифронтовые госпитали. Конечно, медучреждения прикрывались средствами противовоздушной обороны, но всё же меньше опасности, чем бомбить боевые подразделения, где можно нарваться и на заградительный огонь из стрелкового оружия.

       Словом, уж кому-кому, а военным медикам Великой Отечественной хорошо известна была вся подноготная так называемых арийцев.

       Вот и на Зайцевском острове оказание помощи раненых приходилось осуществлять под непрерывными бомбовыми ударами, которые наносили европейцы по хорошо различимым красным крестам. Что ж, таковы хвалёные веками европейские ценности.

       Ночью от поступавших раненых стало известно о гибели многих отважных десантников, храбро сражавшихся под Москвой. В первые же часы действий в Сталинграде дивизия понесла такие потери, которых не знала ни во время рейдов по тылам врага, ни за время боёв в междуречье Дона и Волги.

       А ведь многие раненые, которых вполне можно спасти, умирали оттого, что им невозможно было оказать срочную квалифицированную медицинскую помощь в разрушенном пылающем городе, а переправить не только в медсанбат, но и в его передовой отряд на Зайцевский остров не позволяла авиация врага. Приходилось ждать тёмного времени суток, а это ожидание далеко не все раненые могли выдержать.

       Иногда боец или командир, получивший ранение ещё утром, вынужден было до самого вечера находиться в своём окопе или на огневой позиции, в подвале дома, откуда голову высунуть было нельзя. Ночью раненого вывозили в полковой медицинский пункт, где оказывали первую врачебную помощь. Затем по штурмовому мостику переносили в передовой отряд медсанбата, и только после этого он попадал на левый берег Волги в медсанбат, причём опять же приходилось ждать, когда возможна переправа.

       С первым ночным паромом на остров прибыл Кириченко. Он осмотрел расположение отряда, поинтересовался обстановкой, выслушал доклад о потерях при бомбёжках и от артиллерийского огня противника.

       Поразмыслив над увиденным, он сказал Ежкову:

       – Буду докладывать командиру дивизии о необходимости передислоцировать передовой отряд на левый берег в расположение медсанбата. Такое распыление сил не оправдывает себя – эвакуация раненых только затягивается.

       И точно. Вскоре поступил приказ перебраться на левый берег.

       Когда стемнело, подошёл первый паром. Сначала на него погрузили раненых, доставленных на остров на исходе минувшей ночи и потому до сих пор не эвакуированных на восточный берег. Затем перенесли на паром тюки с медицинским имуществом.

       Уже началась посадка медперсонала, когда подбежали санитары и старший доложил Ежкову:

       – Товарищ военврач третьего ранга, мы с медпункта полка Омельченко. Раненых принесли. Что с ними делать?

       – Тяжёлые есть? – спросил военврач. 

       – Один. Остальным помощь оказана. До медсанбата дотянут.

       Сортировку раненых провели ещё на пароме. Сразу определили, кого нести в медсанбат, а кого эвакуировать в госпиталь. Машины уже ждали на берегу.

       Когда раненых доставили в медсанбат, Гулякина позвали осмотреть самого из них тяжёлого. У раненого было бескровное, обезображенное гримасой лицо. Он чуть слышно стонал.

       – В живот? – спросил Гулякин.

       – Да, несколько осколочных ранений…

       – Нужна операция. Срочная.

      Медсанбат был расположен довольно удачно – в оврагах, чуть выше переправы, в лесу, близ хутора «Цыганская Заря». Хорошо замаскировали расположение. Причём, не стали привлекать стервятников красными крестами… Попросили проверить маскировку, для чего специально пустили опытных воздушных разведчиков. Они сообщили, что с воздуха медсанбат вообще не видно.

      Это было очень важно. Из Сталинграда поступали раненые, для помощи которым нужны были и время, и тишина, относительная, конечно, и спокойная, размеренная работа хирурга. Вот и с доставленным с Зайцевского острова раненым Гуляукину пришлось работать очень долго. А когда он, наконец, вышел из большой операционной, оборудованной в палатке, Михаил Стесин спросил:

        – Ну что там?

       Гулякин устало улыбнулся:

      – Будет жить!

 

      Впереди были долгие и суровые испытания Сталинградской битвы. К этому времени работа медсанбата была отлажена в совершенстве, хотя, как известно, предела совершенствования нет.

      В своих военных мемуарах Михаил Филиппович Гулякин в общих чертах рассказал о том, как работал 38-й гвардейский медико-санитарный батальон 37-й гвардейской стрелковой дивизии. Конечно, основа основ – тактика действий медицинских подразделений, но уже на первых порах в эту тактику вносились поправки, поскольку любая теория нуждается в проверке и закреплении.

      Итак, слово Михаилу Филипповичу:

      «Четко обозначились три основные рабочие группы медсанбата. Приёмно-сортировочный взвод обеспечивал приём и сортировку раненых для всех подразделений. Здесь действовали две бригады во главе с хирургами. В каждую входили две хирургические медицинские сестры. Приём, сортировка и направление раненых в другие подразделения проводились одним из врачей взвода, фельдшером, санинструктором и санитаром. Тогда же бригады взвода начали оказывать хирургическую помощь легкораненым, и поток последних с той поры и до конца войны был отделён от тяжелораненых.

       Операционно-перевязочный взвод развертывал большую операционную на пять-шесть столов и отдельно – операционную на один стол, а также противошоковую палатку. В большой операционной работали две хирургические бригады, тоже из одного хирурга и двух хирургических сестёр в каждой. Кроме того, одна сестра готовила переносные операционно-инструментальные столики для каждой бригады.

      В этой палатке проводилась хирургическая обработка тяжелораненых, преимущественно носилочных, с огнестрельными ранениями костей, обширными ранениями мягких тканей и с проникающими ранениями грудной клетки.

      Одна из медсестёр бригады, как правило, занималась подготовкой раненых к хирургической обработке, а после её завершения накладывала повязки и проводила транспортную иммобилизацию. В случае необходимости она же с помощью маски осуществляла эфирный или хлорэтиловый наркоз. Вторая медсестра непосредственно ассистировала в операции.

       При хорошей слаженности и организованности эти две бригады могли за смену, которая продолжалась восемь – десять часов, квалифицированно прооперировать от восьмидесяти до ста человек со средними и тяжёлыми ранениями. Нам это удавалось, но такая работа требовала всесторонней подготовки не только хирургов, но и медицинских сестёр, сноровки санитаров-носильщиков. Константин Кусков и Владимир Тарусинов, например, справлялись с нагрузкой успешно. Им эффективно помогали наши лучшие медсёстры Аня Киселёва, Маша Морозова и Алла Вишневская. Однако кое-кому подобный темп работы был не под силу.

      Большое значение имело быстрое и правильное оформление медицинских документов – карточек передового района. Это хорошо делала Лида Аносова. Она, жительница подмосковного дачного поселка Малаховка, после окончания десятилетки, ещё не достигнув совершеннолетия, тайно от матери уехала с нашей дивизией на фронт, в большую излучину Дона. Сначала была связисткой, а потом её перевели в медсанбат. Мы в шутку называли её «автоматом». Лида могла одновременно выслушивать диагноз и характер оказания помощи ох двух врачей сразу и успевала всё это записать в документ, причём без малейших ошибок. В последующем она приобрела квалификацию медицинской сестры.

     В малую операционную, которая всегда развертывалась в двух палатках, образуя и предоперационную, направляли раненых с проникающими ранениями в живот и комбинированными брюшно-грудными ранениями. Обычно таких пациентов было до десяти – двенадцати за сутки. Оперировал их ведущий хирург медсанбата А.Ф. Фатин. Он, в прошлом ассистент клиники общей хирургии 1-го Московского медицинского института, был, конечно, значительно опытнее нас.

      На первых порах к операциям при проникающих ранениях живота Фатин подключал меня редко, считая, что успешно работаю и в большой операционной, где помогаю разгружать поток раненых. В помощники он приглашал кого-нибудь из ординаторов операционного взвода. Потом постепенно стал обучать меня более сложным хирургическим вмешательствам. Но об этом позже...

      Госпитальный взвод – третье большое подразделение медсанбата – решал не менее трудоёмкие задачи. Он обеспечивал лечение прооперированных тяжелораненых и нетранспортабельных. На плечах его личного состава вместе с персоналом эвакоотделения лежали питание и эвакуация в армейские госпитали сотен наших пациентов. Возглавлял взвод гвардии военврач 3 ранга Константин Филимонович Быков. Он вырос в медицинской семье. Отец его работал фельдшером сельской участковой амбулатории, где оказывалась помощь при любом заболевании, ибо до больницы было далеко, а на принятие решений оставались иногда считанные минуты. Константин с большой любовью относился к своей профессии, которой он решил посвятить себя с самых ранних лет».

       И все эти формы работы предстояло вновь проверить в сложнейшей обстановке, в ходе битвы, масштабов которой ещё не знала история.

Сталинградский медсанбат

 

      Итак, с 3 октября 1942 года 37-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора В. Г. Жолудева продолжила свой фронтовой путь в составе 62-й армии. Дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков, в ту пору командовавший армией в звании генерал-лейтенанта, в своих военных мемуарах «Сражение века» отметил, что в ночь на 4 октября было решено «переправить дивизию Жолудева и поставить её за правым флангом дивизии Гуртьева – на оборону Тракторного завода».

      Удалось переправить за ночь лишь стрелковые полки. Для противотанковой артиллерии просто не хватило средств переправы. Не успел переправиться и штаб дивизии, а потому задачи полкам ставил лично командарм. Несмотря на все трудности, сложнейшая задача по переправе была выполнена. В.И. Чуйков отметил:

      «Заняв рубеж, полки 37-й дивизии с утра 5-го сразу же вступили в бой с пехотой и танками противника, прорвавшимися через боевые порядки дивизий Гуртьева и Ермолкина. С утра 6 октября немцы продолжали развивать наступление, направляя главный удар от поселка Баррикады на посёлок Тракторного завода. Они, похоже, не ожидали появления 37-й гвардейской дивизии генерала Жолудева на пути их главного удара. Завязались жесточайшие бои».

      И далее легендарный командарм дал высочайшую оценку гвардейцам:

      «Не могу не сказать несколько слов о прибывших гвардейцах 37-й дивизии генерала В. Г. Жолудева. Это действительно гвардия. Люди все молодые, рослые, здоровые, многие из них были одеты в форму десантников, с кинжалами и финками на поясах. Дрались они геройски. При ударе штыком перебрасывали гитлеровцев через себя, как мешки с соломой. Штурмовали группами. Ворвавшись в дома и подвалы, они пускали в ход кинжалы и финки. Отступления не знали, в окружении дрались до последних сил и умирали с песней и возгласами: «За Родину!», «Не уйдём и не сдадимся!» Только за один день было зарегистрировано семьсот самолёто-вылетов противника на боевые порядки дивизии. Все же фашистам не удалось продвинуться вперед ни на шаг. А 109-й гвардейский полк этой дивизии продвинулся несколько вперед и занял рубеж обороны от кладбища через Базовую улицу по оврагу до Типографской улицы. Дивизию поддерживали 499-й истребительно-противотанковый, 11-й пушечный артиллерийские полки и дивизион 85-го гвардейского гаубичного полка».

      Для медсанбата, как и для всей дивизии, начались суровые испытания в огне Сталинграда. Поскольку дивизия вошла в состав армии, следовательно, и медсанбат стал подчиняться её Военно-медицинской службе, возглавлял которую начальник санитарного отдела военврач 1 ранга Михаил Прокопьевич Бойко, по отзыву Василия Ивановичу Чуйкова, среднего роста, подвижный, волевой человек, готовый, если сложится критическая обстановка, в любую минуту пойти в контратаку с гранатой и автоматом. Именно высокая распорядительность и умение предугадать обстановку, спасли многих и многих раненых в ноябре и декабре, когда на Сталинград обрушились холода. Ещё в сентябре, когда было тепло и не думалось о морозах, Бойко убедил командующего построить, несмотря на постоянную нехватку людей, утеплённые блиндажи и убежища для медицинских пунктов. Чуйков отдал приказ командирам соединений и частей. Медсанбаты в самые трудные дни обороны размещались на восточном берегу Волги, но полковые и батальонные медицинские пункты были непосредственно в боевых порядках. Ну а линия фронта в Сталинграде, как известно, практически не изменялась. Бывало, конечно, что противнику удавалось вклиниться в оборону, но блиндажи, которые были построены ближе к берегу или вырыты в самой береговой круче, сохранились.

       38-й гвардейский медсанбат прибыл в Сталинград, когда холода уже были не за горами, и Гулякин сразу отметил, что, хотя раненым, порой, приходилось дожидаться переправы целый день, поскольку Волга простреливалась врагом, прибывали они всё-таки всё таки из тепла. Ну а тяжёлое ранение и холод – это путь к гибели. Уж что-что, а в этом молодой военврач убедился сполна во время рейдов по тылам врага под Москвой и на Волховском фронте.

      В начале октября ещё не было холодов, ещё не шла по реке шуга, а потому даже при той сложности, которая с первых дней ощущалась в доставке раненых, трудно было представить, какие невероятно тяжелые условия ждут впереди.

      Конечно, и в ночное время переправа была далеко не безопасно, но всё же не только бронекатера и небольшие речные судёнышки, но даже и лодки соединяли берега, доставляя на правый продовольствие и боеприпасы, на ла левый – раненых.

      На причале раненых перекладывали на повозки и автомобили, чтобы доставить в тщательно замаскированный медсанбат. Днём все передвижения вблизи расположения строго ограничивались.

      Ну а напряжённая работа началась буквально с первых часов развёртывания.

      После доставки раненых с Зайцевского острова, личный состав приёмно-сортировочного взвода сразу приступил к работе. Для отдыха не было времени.

       Михаил Филиппович Гулякин в книге «Будет жить!» вспоминал:    

       «Начиная с 3-го и особенно с 4 октября поток раненых резко увеличился, и о тех пор он редко был меньше двухсот человек в сутки. Чаще же число наших пациентов приближалось к трёмстам, а в период боев с 10 по 15 октября и в начале ноября доходило до четырёхсот и более человек».

       А 7 октября противник начал новое наступление, причём, один из основных его ударов пришёлся на 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

      Василий Иванович Чуйков вспоминал: «В тот день мы не видели солнца. Оно поднималось в зенит бурым пятном и изредка выглядывало в просветы дымовых туч. Под прикрытием ураганного огня три пехотных и две танковых дивизии на фронте около шести километров штурмовали наши боевые порядки. Главный удар наносился по 112-й, 95-й, 308-й стрелковым и 37-й гвардейской дивизиям. Все наши дивизии были сильно ослаблены от понесенных потерь в предыдущих боях, особенно 112-я и 95-я дивизии. Превосходство противника в людях было пятикратным, в танках – двенадцатикратным, его авиация безраздельно господствовала на этом участке».

      С момента переформирования корпуса в 37-ю гвардейскую стрелковую дивизию, не знали недавние десантники такого натиска многократно превосходящего противника.

       Командарм отметил в мемуарах:

       «В 10 часов 109-й полк 37-й гвардейской дивизии был смят танками и пехотой противника. Бойцы этого полка, засевшие в подвалах и в комнатах зданий, дрались в окружении. Против них противник применял огнеметы. Нашим бойцам приходилось отстреливаться, переходить в рукопашную схватку и одновременно тушить пожары».

 

     Всё это – суровая правда войны. Наступающий всегда создаёт значительное превосходство. Он не может не создавать его. Лишь русские и советские полководцы, русские и советские войска умели бить врага не числом, а уменьем и даже проводить наступательные операции, уступая врагу числом войск. 

     О том, что происходило в полосе обороны дивизии, врачи медсанбата узнавали от раненых. Весь день были в неведении, прислушиваясь к грохоту боя, ведь эвакуация раненых возможна только ночью.

     Построенные ещё в сентябре по приказу командующего армией тёплые блиндажи очень пригодились уже в октябре. Ночи становились день ото дня холоднее. Из холода да в холод совсем не здорово. Ведь переправа бывала долгой. А тут всё же из тепла, которое ещё какое-то время поддерживала раненого.

      Приёмно-сортировочный и операционно-перевязочный взводы медсанбата весь день, если и имели какую-то нагрузку, то минимальную. Бойцы и командиры получали ранения и на восточном берегу. Но это случалось не так часто. Нередко раненые с правого берега ухитрялись переправляться самостоятельно на попутных лодчонках. Гитлеровские бомбардировщики варварски атаковывали гружённые ранеными судёнышки, особенно если видели на них красный крест. Ну и топили многие из них.

      Когда темнело, начинала работать переправа, и нагрузка в медсанбате быстро нарастала. Пик её наступал обычно после полуночи.

       Гулякин, несмотря на то, что был командиром приёмно-сортировочного взвода, нередко, оставив за себя Михаила Стесина, работал в большой операционной палатке.

       Самых сложных тяжелораненых оперировал Фатин, меньших по сложности – другие ординаторы, ну и, зачастую, Гулякин. Хотя ведь как угадаешь? Только Фатин приступал к операции, а тут привозили раненого с ещё более тяжёлыми повреждениями, нежели у того, что уже был на операционном столе у ведущего хирурга. Приходилось браться за дело Гулякину. Вот когда благотворно сказывалась его работа в госпитале близ аэродрома Хвойная.

      Гулякин отметил в своих воспоминаниях, что часть пациентов, особенно с проникающими ранениями в живот и грудь, с повреждением костей и суставов, поступала в медсанбат в состоянии тяжёлого шока. Для них вынужденная задержка с доставкой в медсанбат порой влияла на исход лечения: раненные в живот оказывались в конечной стадии перитонита без определяемого кровяного давления и пульса. Предпринимаемые в таких случаях противошоковые меры часто оказывались неэффективными. Подобное встречалось чаще всего среди раненых жителей города, которых тоже доставляли к нам в медсанбат. В те дни все советские люди, находившиеся в Сталинграде, были его активными защитниками, и наш долг был оказывать помощь каждому, кто поступал оттуда».

 

       Врачи, фельдшеры медсёстры и санитары медсанбата валились с ног, а приток раненых продолжал увеличиваться.

       – Как там в городе? – спрашивал Гулякин у раненых.

       – Дерёмся. Выстоим! Отвечали просто, без лишних слов.

       Почти все, у кого ранения были не слишком серьёзные, просились побыстрее в часть, хотя там с каждым днём становилось всё тяжелее.

       Всё чаще на стол к Гулякину попадали знакомые командиры. Однажды принесли тяжелораненого капитана. Михаил узнал его сразу – гвардии капитан Бондаренко, разведчик.

       В прошлом он занимал тыловую должность, но рвался в бой и бомбил командование рапортами. Однажды, оказавшись на передовой, Бондаренко заменил раненого в бою командира и действовал грамотно, дерзко, смело. Это не осталось незамеченным. Вскоре его перевели в разведку, и он не раз ходил в тыл врага, добывал важные разведданные, приводил «языков».

       В одном из опаснейших поисков получил тяжёлое ранение. Капитан был без сознания. Требовалась срочная операция.

       Гулякин уже хотел взяться за неё, но тут доложили, что один из хирургов только что освободился, а в этом случае раненого полагалось отправить в операционную.

       Командир приёмно-сортировочного взвода мог подменять хирургов в экстренных случаях, когда все заняты операциями, а поступает раненый, нуждающийся в оказании немедленной хирургической помощи. Ну а если такой срочности нет, нужно руководить сортировкой раненых. Участок работы тоже наиважнейший.

       Принесли очередного раненого. Поймав вопросительный взгляд Маши Морозовой, которая держала шприц с обезболивающим раствором, Гулякин кивнул:

       – Сделай укол и – в отделение нетранспортабельных. 

       – Неужели спасти нельзя? – спросила Маша Морозова, когда раненого унесли.

      – Нет такой возможности. Хирургическое вмешательство только ускорит гибель. Мы можем лишь облегчить страдания и создать покой.

        К сожалению, таких раненых было немало. Тяжело сознавать бессилие, но что же делать, если нет никакого выхода. Гулякин, также как его товарищи, брался за операцию, если хоть чуть-чуть верил в благополучный исход.

       Однажды в приёмно-сортировочный взвод принесли комиссара первого батальона 109-го гвардейского стрелкового полка Николая Кравцова. Только-только обработали раны, как санитары доставили комиссара второго батальона гвардии политрука Шумина. Сообщили, что и комиссар третьего батальона Волостнов тоже ранен, да ещё и контужен, но пока остался на полковом медицинском пункте.

       – Все комиссары из строя вышли? Как же там наш полк? – спросил Гулякин.

       Шумин приоткрыл глаза и ответил убеждённо:

       – Наши места заняли другие коммунисты. Политработа будет вестись. В этом не сомневаюсь.

       Как бы там «демоняки» (по аналогии, если демократы прозвали коммунистов «коммуняками», то сами-то, кто – ясно, что «ДЕМОНяки») – не порочили членом партии, которая в ту пору носила название ВКП(б), на такие подвиги, на которые были способны комиссары, просто члены партии, комсомольцы, либералы и демократы никогда не были способны. Разве что выть на разрытых могилах, взывая к офицерам: «что ж, вы братцы, наделали, не смогли уберечь их». Ну, и, как водится, призывать к покаянию за преступления, совершённые бандой ельциноидов. Офицеры смогли бы всё, если бы любая победа во временя торжества ельциноидов, не сводилась на нет предательством «демоняк» с самым главным организатором кровавых конфликтов во главе.

       Рядовые члены партии и комсомольцы и в Сталинграде, и на других фронтах, всегда были впереди и, не задумываясь, отдавали свои жизни в боях, если того требовала обстановка.

       Шумин и Кравцов и в медсанбате остались настоящими комиссарами. Едва пошли на поправку, стали собирать вокруг себя раненых бойцов, рассказывать им о подвигах однополчан. Заходили послушать их страстные беседы и медсанбатовцы.

        – Медработники наши тоже настоящие герои, – рассказывал Шумин. – Санинструктор полка Владимир Клюев, к примеру, вынес из боя под огнём врага более тридцати раненых с оружием, а ведь каждый раз сам был на волоске от гибели.

        В ноябре в медсанбат привезли гвардии лейтенанта Чумакова, который, будучи дважды ранен, не покинул поля боя, продолжал командовать подразделением и лично уничтожил более двух десятков гитлеровцев. Чуть ли не силой гвардии лейтенанта удалось отправить в медпункт, откуда его эвакуировали в медсанбат. Он продолжал рваться назад, к товарищам, но ранение оказалось слишком тяжёлым – предстояла сложная операция.

       Читали раненым боевые листки, которые в те суровые дни готовил распространял политотдел 62-й армии.

       Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков привёл в своей книге такие вот памятные документы войны:

       «В моих руках несколько пожелтевших от времени боевых листков, которые распространялись на передовой линии.

       Вот один из них.

       «Сегодня героически сражались:

Козлов Андрей Ефимович – пулемётчик, член ВЛКСМ. За время Отечественной войны тов. Козлов истребил 50 гитлеровцев, не считая фашистов, истреблённых его пулемётным расчётом. Только с 7 октября 1942 года тов. Козлов уничтожил 17 фашистов. Пулемётный расчёт Козлова – лучший в батальоне. Тов. Козлов участник боев за Ленинград, за Харьков. Дважды ранен. Имеет два знака отличия. Равняйтесь по Козлову!»

         А вот другая листовка.

«Подбили и сожгли 7 немецких танков!

Красноармейцы Яков Щербина и Иван Никитин, будучи раненными, не ушли с поля боя. Верные сыны Родины сражались до тех пор, пока не была отбита последняя атака врага. За каких-нибудь полчаса отважные бронебойщики подбили 7 танков врага».

     В те дни части и соединения армии облетело известие о подвиге шестнадцатилетнего паренька, всеми правда и неправдами оказавшегося на фронте.

       Василий Иванович Чуйков так рассказал об этом подвиге в своей книге «Сражение века»:

      «В батарее лейтенанта Очкина, на которого возлагалась задача – оборонять площадь имени Дзержинского и быть готовым к борьбе в любых условиях, то есть в окружении, – были три противотанковых орудия и девять противотанковых ружей. В одном орудийном расчёте, что стоял на южной окраине площади, был юный друг лейтенанта – подносчик снарядов шестнадцатилетний Ваня Фёдоров, курносый, подвижный и, – как рассказывает Алексей Очкин, – драчливый юнец. Он познакомился с ним по пути на фронт, на станции Поворино. Лейтенант заметил отдыхающего на буфере «зайца», подошёл к нему, попытался стащить, а тот, обороняясь, двинул его ботинком в лоб.

       – Что ты пристал? Хочу на фронт…

       Вскоре они нашли общий язык. И теперь здесь, на площади Дзержинского, когда после очередной бомбежки и неравной борьбы с танками в расчетах осталось по два-три человека, Ваня Федоров стал наводчиком орудия. Наступил критический момент. Танки немцев ворвались на площадь. Вслед за ними к орудию Вани ринулись автоматчики. Алексей Очкин кинулся выручать друга, но его остановил замполит дивизиона Борис Филимонов:

      – Танки справа… Убит наводчик, Ваню уже не спасёшь.

      Они считали, что при атаке немецких автоматчиков Ваня погиб. Но мальчик каким-то чудом уцелел. Из ровика, выкопанного возле орудия, он отогнал автоматчиков гранатами. Но танки так не отгонишь.

      – Плетью повисла правая рука мальчика, – рассказал очевидец подвига Борис Филимонов. – Осколком снаряда оторвало кисть другой. А к орудию ползли еще два танка. И тогда из ровика поднялся окровавленный мальчик. Руки перебиты, но есть зубы. В них противотанковая граната. Он упал под гусеницы. Раздался взрыв…

      Ване Федорову было шестнадцать. Всего один день носил он на груди комсомольский билет. Какое же было сердце у этого юного сына земли русской?!»

      В медсанбате Гулякин и его товарищи ежедневно встречались с подлинными героями.

      В один из дней уже за полночь Гулякину доложили, что в медсанбат доставили лётчика, который был сбит ещё утром. Успел прыгнуть с парашютом, но ветром его отнесло на нейтральную полосу. Невелика в Сталинграде была эта полоса. Иногда доходило до того, что ещё чуть-чуть и можно будет добросить гранату. Вот и лётчик оказался в глубокой воронке, до которой всего ничего, но все попытки добраться до него, оканчивались потерями в медперсонале младшего звена. Санитары добраться не могли.

       Увы, нередко случалось, что раненые целый день проводили вот так, в виду наших позиций, но вне досягаемости даже самых отважных санитаров. Враг словно специально выцеливал красноармейцев с сумками через плечо, наслаждаясь возможностью помешать исцелению раненых.

      Все видели, как отважно сражался в небе этот лётчик, как поджога два вражеских бомбардировщика, но, оставшись без ведомого, который был сбит, сам сделался добычей врага. Окликали в минуты, скорее даже не в минуты, а в мгновения затишья. И он отвечал, что держится, что жив.

      И вот едва стемнело вынесли его на полковой медицинский пункт. Обе ноги были перебиты. Что могли сделать? По всем правилам наложили повязки, но необходима была срочная операция.

      И снова ожидание – сначала возобновления переправы, затем самой переправы. От переправы уже недолгие путь до медсанбата и, наконец, то подразделение, в котором оказывалась квалифицированная врачебная помощь.

      Как и полагалось, доставили раненого в приёмно-сортировочный взвод, и Гулякин сразу определил – газовая гангрена голени. Причём – обеих ног. Доложил ведущему хирургу медсанбата Фатину. Тот собрал консилиум. Когда речь заходила об ампутации, решение принималось только после консилиума.

       – Что будем делать, товарищи? – спросил ведущий хирург.

       Многие высказались за ампутацию, опасаясь за жизнь лётчика.

       И тут медсестра позвала к лётчику – консилиум то, естественно, проводился не в палатке.

       Фатин и Гулякин подошли к столу, на котором всё ещё находился лётчик, совсем молоденький лейтенант, видно, недавний выпускник лётного училища, но уже отважный воздушный боец.

       Лётчик посмотрел на хирургов и попросил, проникновенно, настойчиво, как-то очень действенно:

       – Прошу вас, спасите ноги... Делайте, что хотите, всё вытерплю, всё, без ног не жизнь для меня… Да и долги надо фашистским стервятникам отдать…

      Фатин ещё раз осмотрел ноги.

      – Миша, как твоё мнение? – обратился он к Гулякину.

      Тот задумался. Он понимал, что значит для лётчика остаться без ног. Но тут ведь речь шла не только о ногах – речь шла о жизни человека. Что-то прикинув, сказал:

      – Если позволите, попробую что-нибудь сделать.

      – Что конкретно? – пытливо глядя на Гулякина, спросил Фатин.

      – Думаю необходимо провести расширенную хирургическую обработку раны с удалением всех мёртвых тканей.

       – Мы доктору поможем, Афанасий Фёдорович, – глядя на Фатина, заговорили медсёстры. – Ночами будем дежурить, выходим!

       – Ну, что же, – сказал Фатин, – готовьте операцию. Миша, о больном докладывайте мне ежедневно. – Да, вот ещё какие советы. Не забудьте изолировать область выше раны. Внимательно следите за состоянием тканей.

       Вспоминая о том случае, Гулякин писал в мемуарах:

       «Объём хирургического вмешательства и при заболевании, и при ранении решается, как правило, хирургом. В случае сомнений хирург, безусловно, может привлечь на помощь своих коллег. Операция обычно производится с согласия пациента. На фронте же практически во всех случаях само ранение являлось поводом к хирургическому вмешательству и отказа у раненых возникать не могло. Порой операции на грудной и брюшной полостях оказывались сложнейшими и очень опасными, и всё же не так тяжело они воспринимались. Или, скажем, компенсаторные возможности восстановления функций частично или полностью удалённого парного внутреннего органа пострадавшего таковы, что человек зачастую не страдал от этого. А вот хирургические вмешательства, чреватые ампутацией конечностей, пугали поголовно всех. И это естественно, ведь они вели к инвалидности. Поэтому потеря ноги или руки всегда становилась трагедией для человека. И многие наотрез отказывались от таких операций. Мы обязаны были убедить раненого, внушить ему, что только ампутация может спасти от смерти, но для того чтобы убеждать, обязаны были твердо уверовать сами, что ничего другого сделать уже нельзя. Иногда на убеждение раненого уходило столько драгоценного времени, что делать операцию было уже поздно...»

      Не теряя времени, Гулякин подошёл к операционному столу, распорядился:

       – Наркоз!

       Дождавшись, когда больной уснёт, сделал широкие лампасные разрезы, прошёл ножом до костей обеих ног через все мышечные слои, удалил мёртвые ткани.

       – Маша, марлевые тампоны…

       Сестра уже держала их наготове.

       – Смажь мазью Вишневского, да погуще. Так… Теперь заведём их в рану и уложим ноги в комбинированные шины Крамера. Петя, подготовь переливание крови, введи сыворотку и сердечные препараты.

       Операция проходила точно по избранному Гулякиным плану. Он действовал решительно, с уже приобретёнными навыками.

      – Ну, вот, – сказал, наконец, – Кажется, всё получилось… Теперь у постели раненого должен быть постоянный пост.

      – Разрешите, я заступлю? – попросила Аня Горюнова.

      – Хорошо, – кивнул Гулякин.

      Пришёл Фатин, поинтересовался результатом операции, состоянием раненого, сделал несколько практических советов по дальнейшему лечению.

      В частности, дал важный практический совет:

      – Положите выше места, где забинтована нога, простую шёлковую нить. Если она «утонет» через некоторое время – значит нужно снова делать разрезы, если останется на месте – всё в порядке. Дело пошло на поправку.

      Лётчика положили в послеоперационную палатку. Гулякин занялся неотложными делами, однако уже через некоторое время прибежала Аня Горюнова. Попросила осмотреть раненого.

       Гулякин лишь только взгляд бросил и тут же приказал:

       – Быстро на стол…

       Снова позвали Фатина, снова решали, как быть дальше.

       – Разрешите попробовать ещё раз? – спросил Гулякин. – Думаю, ампутацию и через сутки не поздно сделать. А всё-таки есть, мне кажется, шанс спасти ноги.

      После второй операции гангрена отступила. У койки лейтенанта медсёстры дежурили круглосуточно, причём использовали для этого время, положенное им на отдых. Борьба за жизнь и здоровье совсем ещё молодого человека была выиграна.

       Вскоре лейтенанта направили для дальнейшего лечения в госпиталь, а уже оттуда он вернулся в свою часть и сразу прислал в медсанбат тёплое письмо, в котором благодарил за всё, что для него сделали и хирург, и его помощницы.

      

       Жестокие бои под Сталинградом не прекращались ни на минуту. В те дни на каждого хирурга приходилось до ста раненых в сутки. В один из таких дней Гулякин не отходил от операционного стола более двадцати часов.

       Оказание неотложной помощи, перевязка, осмотр, операция, участие в сортировке раненых, снова серьёзная и длительная операция – всё это чередовалось по нескольку раз.

       К исходу дня он уже едва держался на ногах. Только сложных операций сделал более полутора десятков. Одна из них оказалась неудачной. Собственно, и брался за неё хирург почти без надежды на успех. У раненого были повреждены крупные магистральные сосуды. Никак не удавалось остановить кровотечение. В чём же дело? Оказалось, что глубоко в ране сидел крупный осколок снаряда. Остановить кровотечение, не извлекая осколка, было невозможно. Гулякин склонился над раненым, осторожно зацепил осколок, но тут брызнул фонтан крови, и через несколько секунд остановилось сердце…

       Гулякин вышел из палатки глубоко опечаленный. Смерть раненого или больного во время операции для врача всегда трагична. Михаил вспоминал, строго оценивая, каждый этап операции, но нигде не находил ошибки. Неужели заведомо шёл на безнадёжное дело?

       От тягостных мыслей отвлекла медсестра Зина Шлягина.

       – Товарищ военврач, ещё одного принесли. Тяжёлый… Все хирурги заняты.

       – Готовьте операцию. Иду!

       В тот день, а точнее в те сутки, Гулякин сделал двадцать восемь операций. Возможно, он простоял бы у стола и больше, но вошёл Фатин. Посмотрел на Гулякина, покачал головой и приказал:

       – Немедленно отдыхать. Усталость – плохой союзник хирурга!

       На этот раз удалось более или менее отдохнуть. Днём раненые почти не поступали.

       Разбудили Гулякина, когда уже стемнело. Открыв глаза, Михаил увидел Кириченко и Фатина. Оба были чем-то встревожены.

       – Что случилось? – спросил Гулякин, торопливо приводя себя в порядок.

       – Во время бомбёжки на командном пункте дивизии засыпало генерала Жолудева, – сообщил Кириченко. – Пойдёте на правый берег: возможно потребуется хирургическая помощь. Генерала сейчас откапывают. К счастью, он жив. Если сочтёте необходимым, лично доставите его в медсанбат.

        Гулякин, взяв с собой всё необходимое, поспешил к переправе.

        Остановился у причала, глядя как причаливает паром. Затем с него сгрузили раненых. Санитар, невидимый в темноте, полушёпотом считал носилки. Скоро он сбился и, чертыхаясь, проворчал:

       – С того берега. Полнёхонький прибыл. А туда кто переправляется?

       Действительно, кроме Гулякина, на паром сели несколько бойцов во главе с молодым лейтенантом.

       Спустя час паром подошёл к Зайцевскому острову. Оттуда Гулякин перебрался на правый берег по штурмовому мостику.

       Штаб дивизии отыскал быстро.

       В штабе дивизии Гулякин встретил военврача 3 ранга Сашу Воронцова, с которым вместе учился в мединституте. Относительно состояния генерала он сразу успокоил:

       – Всё обошлось. Есть несколько ушибов со ссадинами и кровоизлияниями, но безопасны. Я их обработал. Правда, генерал немножко контужен, но держится бодро. Сейчас пьёт чай в блиндаже начальника штаба и в тыл не собирается.

       – Всё же схожу, доложу о прибытии – решил Гулякин. – Ты-то сам как?

       – Недавно в окружение угодил прямо с ранеными, которых готовил к отправке в медсанбат.

       – Как это случилось? – спросил Гулякин.

       – Мы вместе с фельдшером Змиевским подготовили к эвакуации раненых, но началась атака, и фашисты захватили дом, в подвале которого мы находились. Отбивались от врага все, кто мог держать оружие в руках. А ночью вышли к своим. Не в полном составе, к сожалению. Две группы нарвались на врага и погибли, – вздохнул он. – Ну ты иди к генералу… Он к нам, военным медикам, всегда внимателен.

      Генерал Жолудев действительно встретил очень приветливо.

      – А-а-а, медицина! Ну что вы все так всполошились? Ну засыпало малость. С кем не бывает.

      Он встал, сделал несколько шагов навстречу Гулякину, крепко пожал, словно демонстрируя своё вполне нормальное состояние здоровья.

       – Расскажи-ка мне лучше, чем моей персоной заниматься, как вы там справляетесь. Раненых-то, увы, много вам направляем.

       – Конечно, хотелось бы, чтоб поменьше направляли – с улыбкой сказал Гулякин. – Но ничего, справляемся.

       – Нам бы тоже хотелось, что б потери были меньше, – вздохнул генерал, – но обстановка очень сложная. Как сам видишь, штаб – под берегом, в двухстах – четырёхстах метрах уже фашисты. Но ничего. Перемололи мы их, крепко перемололи. Выдыхаются, чувствуется, что выдыхаются. Не тот, не тот уже фашист. Сбили спесь.

       Он расспросил о нуждах медсанбата, прибавив при этом, что, конечно, как ему докладывают, делается всё для своевременного обеспечения военных медиков.

       – Вы ребята – надежда каждого бойца, каждого командира, надежда всех, идущих в бой. Они ведь прекрасно знают, как сложно доставлять раненых на левый берег, знают, что, порой, такие задержки в доставке дорого стоят, но верят, что вы там чудеса творите. Верят, помни это, Михаил и сослуживцам своим скажи, чтобы знали и помнили. Ну а теперь, тебе, доктор пора в обратный путь. Пока темно, легче переправиться. К чему зря рисковать? А за заботу спасибо!

      Этот случай нашёл отражение в книге «Сражение века». Василий Иванович Чуйков вспоминал:

     В 12 часов 30 минут командный пункт 37-й гвардейской дивизии бомбят пикирующие бомбардировщики. Командир дивизии генерал Жолудев завален в блиндаже, связи с ним нет. Управление частями 37-й гвардейской дивизии штаб армии берёт на себя. Линии связи и радиостанции перегружены. В 13 часов 10 минут в блиндаж Жолудева «дали воздух» (просунули металлическую трубу), продолжая откапывать генерала и его штаб. В 15 часов на командный пункт армии пришёл сам Жолудев. Он был мокрый и в пыли и доложил: «Товарищи Военный совет! 37-я гвардейская дивизия сражается и не отступит».

     Доложил и тут же спустился на земляную ступеньку, закрыл лицо руками».

     Побывав в настоящем аду на правом берегу, Гулякин направился к переправе. На левом берегу ждали раненые. Много раненых. Грохот в городе не умолкал даже с наступлением тишины. Было отчётливо слышно, как где-то совсем неподалёку стучал пулемёт.

     «Короткими бьёт, с перерывами. Видимо, прицельно, – подумал Гулякин. – Надо же, штаб дивизии почти на передовой!»

      На берегу догнал Саша Воронцов, сказал:

      – Как не попрощаться! Нынче каждый день может стать последним.

      – Зачем ты так…

      – Нет-нет, я оптимист. Да и устали уже здесь думать о гибели. Давным-давно узнали. Каждый думает лишь о том, как выполнить свою работу, большую или маленькую… Сам знаешь, когда в руках жизнь раненого, о чём ещё можно думать. Ну, счастливо. И нашим всем привет…

      Переправлялся Гулякин вместе с теми ранеными, которых Саша Воронцов вывел из окружения. Их сразу же перенесли на машины медсанбата, а там после доклада Кириченко о поездке он занялся ими уже в приёмно-сортировочном взводе.

      Подошёл Фатин, и попросил подробнее рассказать о самочувствии генерала.

      – Саша Воронцов доложил мне, что всё необходимое сделано. Словом, генерал даже осмотреть его не дал, – сообщил Гулякин. – Ходит по штабу весёлый, демонстрирует хорошее самочувствие и заявляет, что фашисты выдыхаются… Так что остался в строю.

      Период с 14 по 18 октября 1942 года Василий Иванович Чуйков назвал самыми трудными днями. Враг ещё обладал огромной боевой мощью и колоссальным превосходством и на земле, и в воздухе. Нужно непременно уточнить – превосходством численным. Ибо духовное и нравственное превосходство было на стороне защитников Сталинграда.

      Нелегко было и потом. Но именно в период с 14 по 18 октября была огромная опасность прорыва гитлеровцев к Волге, и эта опасность была устранена благодаря мужеству и стойкости воинов 37-й гвардейской стрелковой дивизии и других соединений.

      К примеру, 15 октября дивизия потеряла до 75 процентов личного состава стрелковых подразделений и частей, действовавших непосредственно на переднем крае. Лишь 18 октября натиск врага немного ослаб. Но к этому времени после отражения гитлеровского натиска по существу оставался боеспособным лишь один стрелковый полк. За пять дней боёв враг сумел продвинуться лишь на некоторых направлениях от 50 до 100 метров. Конечно, в Сталинграде имел значение каждый метр, однако, учитывая, что гитлеровское командование рассчитывало выйти к Волге, наступающие части и соединения на некоторых направлениях не смогли преодолеть ни на шаг, успех, конечно, был за обороняющимися.

 

       В конце октября – начале ноября, когда бои достигли наивысшего напряжения, к трудностям оказания помощи раненым добавился ещё и холод. А ведь по-прежнему те, кто получали ранение в течение дня, вынуждены были ждать квалифицированной медицинской помощи до наступления темноты.

       А печальные вести о гибели боевых товарищей поступать не переставали.

Один из раненых сообщил Гулякину печальную весть. Смертью героя пал на поле боя бывший командир парашютно-десантной роты Иван Семенов. Гулякин вспомнил смелый рейд по тылам врага в Подмосковье, вспомнил, как бойцы звали своего отважного командира «наш Чапаев».

       На фронте Гулякин встретил своего товарища по школе Александра Козлова, который стал гвардии политруком.

       Пришлось оперировать Сашу.

       Козлов, едва наметилось улучшение состояния, стал проситься в строй. Каждый день приставал:

       – Когда ты меня отпустишь, Миша? Не могу здесь лежать, когда там каждый человек на счету. Сам знаешь, какие события назревают, а я здесь прохлаждаюсь.

       – Ишь ты, – улыбнулся Гулякин. – Сначала уговорил не отправлять в госпиталь, а теперь и в медсанбате лежать не хочешь. Нет уж, изволь долечиться.

       – Сколько ещё лежать?

       – Ну хотя бы недельку.

       – Да ты что… Не отпустишь – убегу.

       И убежал. А через несколько дней пришло известие о геройской гибели политрука Александра Козлова.

       Торопился, очень торопился к важным событиям… Но что же это за события, о которых говорил политрук.

       Однажды Гулякину поручили съездить по делам в один из прифронтовых госпиталей. Едва отъехал от берега, поразился тому, что увидел. Все населённые пункты были забиты войсками, танками, артиллерией, другой боевой техникой. Эта силища, хорошо замаскированная, тщательно скрываемая от врага, не могла оставаться тайной для своих. Копились, явно копились ударные соединения для решительного наступления. Было ясно, что не за горами перелом в Сталинградской битве.

       Вот такова логика войны – на передовой бьются насмерть части и соединения, изрядно потрёпанные, давно уже численно уступающие врагу, держатся из последних сил, а в тылу стоят полнокровные воинские формирования. И нельзя их тронуть раньше назначенного часа. В том то и секрет успеха – измотать врага, обескровить его наступающие части и соединения и ударить наверняка, так что б порвать в клочья…

 

       В Сталинграде по-прежнему был настоящий ад. Казалось бы, человек, вырвавшийся из этого ада по причине ранения, заслужил хотя бы небольшой отдых, но не было такого раненого, из тех, что поступали в 38-й гвардейский медсанбат, которые бы не рвались назад, в огонь, к своим товарищам, чтобы стоять на смерть без особых надежд на то, что удастся остаться живыми. Но все твердо знали, те, кто останутся в строю – выстоят и не пустят фашистов к Волге.

       В один из тех огненных дней в медсанбат доставили начальника штаба 109-го гвардейского стрелкового полка гвардии капитана Ивана Малькова, с которым Гулякин был знаком ещё по службе в воздушно-десантных войсках. Вместе воевали под Москвой.

      Как обычно капитан попал на стол приёмно-сортировочного взвода. Гулякин подошёл к столу. Мальков узнал его и проговорил, стараясь скрыть боль:

      – Ну, Миша, если ты возьмёшься за меня, значит, скоро вернусь в строй. Верно?

      – Сейчас посмотрим, – ответил Гулякин, приветливо кивнув Малькову, но воздерживаясь от преждевременных заключений.

      – И побыстрей, Миша, прошу тебя, побыстрее. Мне надо назад…  в штабе то, почитай, никого…

      Из карточки передового района явствовало, что после ранения Мальков более суток ещё находился в штабе, причём не просто находился, а прогоняя от себя медиков, выполнял обязанности начальника штаба. Даже когда его всё же отправили в медпункт полка, вызывал туда командиров штаба и отдавал указания. Об этом рассказал фельдшер полкового медпункта, доставивший Малькова в медсанбат.

      Бывали всякие ранения, бывали очень сложные, но такие, с которыми всё-таки можно было бороться. Но бывали и такие, что даже и говорить не о чем. Каждое слово диагноза – окончательные приговор.

      Так было и здесь. Гулякин обнаружил конечную стадию перитонита. Ранение в живот – столько времени без оказания квалифицированной медицинской помощи. Даже не дни – часы жизни раненого были сочтены.

       А Мальков, видимо, совершенно не понимая, что с ним, как заведённый требовал:

        – Миша, помоги мне поскорее вернуться в строй... Ведь там мои ребята, как же они без меня?..

       Что мог сделать Гулякин? Он стоял и вспоминал, как однажды на Волховском фронте начальник штаба 1-й воздушно-десантной бригады стал просить командира бригады Омельченко забрать его, хирурга, на штабную работу. Просто на учениях Гулякин блестяще оформил рабочую карту командира, ну и начальник штаба решил, что он вполне подходит для штабной работы. Омельченко разъяснил начальнику штаба, сколько тяжело подготовить хирурга. И вот на ту самую должность и прибыл через некоторое время старший лейтенант Иван Мальков. Он был роста небольшого, блондин, добрый и жизнерадостный. Сразу вошёл в дружный коллектив десантников. И вот уже стал начальником штаба гвардейского полка, отличился в боях в междуречье Дона и Волги, в Сталинграде…

      – Ну что, Миша, будешь оперировать?

      Что было сказать? Гулякин совершенно спокойно, положив руку на плечо Малькова, пояснил:

      – Понаблюдаем, пока показаний к операции нет. Поправим повязку. Завтра решим.

      – А в полк, когда я могу вернуться в полк?

      У Гулякина защипало глаза. Кто-то из девушек поспешно покинул палатку – такое выдержать было трудно.

      – Как только будет возможно. А пока в госпитальный взвод. Сейчас сделаем укольчики необходимые… Завтра, завтра решим…

      Он знал, что завтра уже осложнение тяжёлой раны само решит всё и за самого раненого, и за медиков.

      Вскоре Мальков потерял сознание и тихо ушёл из жизни, до самого последнего мгновения надеясь, что вернётся в строй бить фашистов.

 

       Конечно, наиболее потрёпанные соединения заменяли свежими постоянно. В первой половине ноября поступил приказ и 37-й гвардейской стрелковой дивизии сдать свою полосу обороны 45-й стрелковой, полностью укомплектованной и готовой стоять насмерть.

       Нелёгкое это дело – выход из боя и отход. Прикрывал смену частей сводный отряд, основу которого составил 118-й гвардейский стрелковый полкгвардии полковника Н.Е. Колобовникова, который находился на стыке с полками 138-й стрелковой дивизии Людникова. Полк обеспечил выход из боя частей и подразделений дивизии. Но обстановка сложилась так, что сам он остался в Сталинграде и оборонял свой участок вплоть до начала контрнаступления. Лишь тогда он был выведен на переформирования в составе семи человек! Причём, в числе этих семи человек был и сам командир полка, тяжело раненый в последнем перед выходом бою.

       А случилось всё так.

       Полк принял на себя главный удар врага. Фашисты рвались к посёлку Баррикады, а в распоряжении лишь стрелковый батальона Толина. Затем подошла сводная рота с пополнением.

       Каждый гвардеец дрался за пятерых, но обстановка всё усложнялась. Командир полка сжёг документы, карты, всех штабистов поставил в строй стрелковых подразделений, а вместе с ними и сам занял место на оборонительной позиции.

       Атаки гитлеровцев следовали одна за другой. Во время девятой или десятой был убит командир батальона Толин. Враг обошёл подразделения полка, взял их в кольцо, но и оказавшись в окружении гвардейцы сражались с прежним упорством.

       Лишь ночью в расположение дивизии Людникова пробились семь раненых бойцов этого полка. Они вынесли из боя и командира полка гвардии полковника Колобовникова.

       Прорваться к своим было нелегко, но не менее сложным оказалось эвакуировать командира полка на левый берег в медсанбат.

       По реке шла ледовая шуга. На простой лодке перебраться было уже невозможно. С трудом пробились к переправе, где стоял бронекатер. Осторожно внесли на борт гвардии полковника Колобовникова, который тут же приказал взять и остальных раненых. Перегруженный катер отошёл от причала и благополучно добрался до левого берега.

       В приёмно-сортировочный взвод медсанбата Колобовников попал под утро. Гулякин осмотрел его, приказал сделать переливание крови и вызвал ведущего хирурга Фатина.

       Тот провёл осмотр и принял решение:

       – Готовьте операцию. Колобовниковым займусь сам.

       Операция прошла успешно, но долго ещё жизнь отважного командира полка оставалась в опасности.

        Ну а когда можно было эвакуировать в госпиталь, гвардии полковник Колобовников попросил генерала Жолудева посодействовать направлению его в госпиталь воздушно-десантных войск. Жолудев разгадал нехитрую хитрость командира полка. Ну что ж, он и сам мечтал вернуться в ВДВ. Да только нужно было воевать там, где сегодня важнее. Колобовникову такую возможность мог дать госпиталь. Как потом Гулякину стало известно, после окончательного излечения Колобовников вновь стал десантником.

 

        Но всё это было уже позже. А пока Сталинградские дни и ночи каждый день давали сотни раненых и, к сожалению, много безвозвратных потерь.

        Погиб комиссар 118-го гвардейского стрелкового полка Михаил Шитов, давний товарищ Михаила. До войны Шитов возглавлял областную комсомольскую организацию.

        Периодически раненые приносили и радостные вести – слали приветы своему десантному доктору сражавшиеся в самом пекле комбат Иван Гриппас и гвардии старший политрук Николай Коробочкин.

        О тех днях Михаил Филиппович вспоминал:

        «Суровые испытания в огне Сталинграда ещё больше сплотили коллектив медсанбата, побудили работать четче. Более грамотно стало проводиться послеоперационное лечение раненых. В совершенстве отработали мы способы переливания крови, приемы введения противошоковых и других физиологических растворов. Без малейших задержек эвакуировали раненых в госпитали. Оставалось только удивляться, откуда берутся силы у наших хирургов, фельдшеров, медицинских сестёр и санитаров, которые нередко не отдыхали сутками.

      С наступлением холодов прибавилось дел у санитаров. Так, противошоковую палатку отапливал у нас пожилой боец Кузнецов – из донских казаков. Трудился он день и ночь, а когда удавалось поспать, укладывался прямо возле печки, подкладывая под голову полено. Просыпался тотчас, если раздавался стон раненого или пора было подбрасывать в печку дрова. Так же самоотверженно работал и его товарищ Кашаф Миникаев. Он как-то особенно осторожно, даже нежно, снимал раненых с носилок и укладывал на операционный стол, умел аккуратно раздевать их, не причиняя боли».

 

       На протяжении 116 дней и ночей, до самого вывода дивизии из Сталинграда 38-й отдельный гвардейский медико-санитарный батальон работал с огромной, превышающей все нормативы нагрузкой. Было подсчитано, что через руки врачей медсанбата прошло свыше пяти тысяч раненых бойцов и командиров. Большинство из них вернулись в строй.

       Утро и день 19 ноября 1942 года прошли как обычно. Чувствовалось, что враг выдыхается. Его таки почти прекратились. Всё реже над Волгой показывались и самолёты гитлеровцев. А если и появлялись, то немедленно им навстречу поднимались краснозвёздные «яки» и «миги».

       20 ноября 1942 года личный состав дивизии подняли на рассвете. Объявили построение, первое построение всего соединения за многие месяцы боёв.

      Перед строем – генерал-майор Жолудев, командиры штаба.

      – Товарищи! – начал генерал приподнятым, торжественно-радостным голосом: – Митинг, посвящённый началу контрнаступления наших войск, объявляю открытым… Слово предоставляю товарищу Щербине.

       Щербина зачитал приказ Военного совета Сталинградского фронта, в котором говорилось о том, что настал час грозной и справедливой расплаты над немецко-фашистскими оккупантами. Враг понёс огромные потери, бойцы и командиры Сталинградского фронта показали образцы доблести, мужества, геройства.

       Едва закончилось чтение приказа, грянуло дружное «ура».

      Затем генерал сообщил, что 19 декабря 1942 года после мощной артиллерийской подготовки советские войска перешли в решительное контрнаступление с целью окружения вражеской группировки в районе Сталинграда.

 

       С митинга расходились в приподнятом настроении. По дороге в расположение медсанбата шутили, смеялись. Казалось, все трудности позади, ведь свершилось, наконец, то, о чём мечтали на протяжении долгих и необычайно тяжёлых дней боёв в Сталинграде.

       – Ну, Миша, – воскликнул Стесин, – кажется, работа наша на берегах Волги подходит к концу. Теперь вперёд, на запад.

       – С кем наступать-то? Видел, что от дивизии осталось? – возразил Гулякин. – Пополнить сначала надо полки, да подготовить к боям.

       – Значит, отправят на пополнение личным составом?

       Но он ошибся.

       Снова объявили построение. Удивительно. То ни одного за долгие месяцы, а тут прямо одно за другим. На этот раз медсанбат приказал построить военврач 1 ранга И.И. Ахлобыстин. Пожалуй, с момента формирования не собирали личный состав медсанбата, вот так, в едином строю.

       – Дорогие друзья, – начал он, выслушав рапорт Кириченко. – Позвольте поблагодарить вас за самоотверженный труд. Вы честно выполнили свой долг здесь, у стен Сталинграда. Однако, учитывая удобное расположение медсанбата на путях эвакуации раненых, санитарный отдел шестьдесят второй армии принял решение подключить вас к оказанию помощи раненых других соединений.

      Ахлобыстин внимательно оглядел строй. Никто из медиков не проронил ни слова.

      – Понимаю, – продолжил он. – Вам было трудно, очень трудно. Сколько выпало на долю каждого из вас бессонных ночей! Этого не счесть! Но вы закалились, приобрели опыт. Кто лучше вас справится с поставленной задачей!? Батальон останется на прежнем месте и будет работать до особых распоряжений.

       Грохот боя за Волгой не умолкал, и Ахлобыстину приходилось говорить громко, почти кричать. Казалось, голос от этого звучал взволнованно, почти нервозно. Но причина, как выяснилось, была в другом… Дивизионный врач сделал несколько шагов к строю и сказал уже тише:

       – Прощаюсь с вами, – и, поймав на себе удивлённо-вопросительные взгляды, пояснил: – Я получил назначение на должность начальника медицинской службы воздушно-десантного корпуса. Срочно убываю в Москву…

      Затем он представил своего преемника военврача 2 ранга И.М. Ситника, обошёл замерший строй, каждому крепко пожимая руку, и как бы в заключении сказал:

      – Теперь все вопросы к новому начальству… 

     В последний раз оглядев строй, круто повернулся и торопливо зашагал по дороге в сторону штаба дивизии.

      Новый дивизионный врач проводил взглядом Ахлобыстина и заговорил с личным составом, как бы продолжая уже начатую бывшим начальником беседу.

       – Так уж получилось, товарищи. Что сегодня предстоит узнать и о других изменениях в командном составе медсанбата. На должность командира батальона назначен военврач второго ранга Юрий Крыжчковский, а его заместителем по политической части – капитан Сергей Неутолимов. Штаб медсанбата возглавит гвардии старший военфельдшер Константин Кротов. Ну а теперь за дело. Ближе познакомимся в ходе работы.

      Новый командир медсанбата был не только сокурсником Гулякина по мединституту, но и его хорошим товарищем. Крыжчковский всегда собран, выдержан, но в то же время скромен, даже иногда застенчив. Впрочем, застенчивость на командных должностях проходит быстро.

      Сергей Неутолимов был чуть постарше Гулякина и многих врачей медсанбата, которые в основном являлись сверстниками. Он успел приобрести солидный боевой опыт в боях под Спас-Деменском и Ельней. Он – кадровый командир – совершенно не имел никакого отношения к медицине, что поначалу немного настораживало. Но это не помешало быстро войти в строй и понять специфику работы медицинского подразделения.

 

        Построения и совещания в те дни сыпались как из рога изобилия. Накал боёв в Сталинграде несколько снизился, да и потоки раненых перенаправлялись на 38-й гвардейский медсанбат постепенно. Потому и удалось дважды построить весь личный состав. В разгар приёма раненых, проведения операций – это совершенно невозможно. Как невозможно и совещания проводить.

      А тут в первый же день новый комбат собрал командиров подразделений.

      – Ну что же, нам с вами, несмотря на вывод дивизии на отдых и доукомплектование, подводить итоги работы под Сталинградом ещё рано. Соединения нашей шестьдесят второй армии по-прежнему ведут тяжёлые бои в городе. И всё-таки, несмотря на это, у меня к вам просьба. В оставшиеся дни необходимо обобщить опыт, приобретённый в минувших боях. Скоро ведь и нам предстоит доукомплектование, в батальон придёт пополнение. Надо сделать так, чтобы наши методы работы стали достоянием тех, кто ещё не нюхал пороху, кто не имеет опыта в деле оказания помощи раненым во фронтовых условиях.

       Слушая Крыжчковского, Гулякин вспомнил бои в междуречье Дона и Волги, трудные недели октября и ноября здесь, в Сталинграде. И подумал с гордостью за своё подразделение, за своих товарищей, за себя, что не случайно санитарный отдел 62-й армии принял решение временно оставить медсанбат на прежнем месте, приказав продолжить работу, поскольку работа эта организована на высочайшем уровне.

       «Ну что ж, – подумал Гулякин. – Теперь мы медсанбат не только 37-й гвардейской. Мы – Сталинградский медсанбат…»

       Решение командования было понятно. За время боёв удалось выработать наиболее рациональные методы оказания помощи раненым, усовершенствовать организацию деятельности всех отделений.

 

Трагедия под Харьковом. Парашютов не брать.

Золотой скальпель.

Глава двенадцатая.

.1-й воздушно-десантный корпус проводил интенсивную подготовку к боям, и никто не знал, что уже ставшее родным наименование соединения доживает свои последние дни. Ничто не предвещало перемен. Занятия организовывались с учётом полученного при выбросках в тыл в врага под Москвой и Тихвином. Прошли учения, которые как бы завершали подготовку к новому десантированию в тыл врага.

      Михаил Филиппович Гулякин в своих мемуарах «Будет жить!» вспоминал:

      «Учения мы посчитали последней проверкой перед выполнением новой ответственной задачи. Теперь уж сомнений не оставалось: следующая тревога станет не учебной, а боевой. И она прозвучала 29 июля 1942 года, на рассвете. Батальон подготовился к маршу. Он выстроился на дороге в походной колонне, когда поступила неожиданная команда:

      – Парашютов не брать!

     Такое распоряжение мы получили впервые. Чем оно было вызвано – никто не знал.

      – В чём дело? — спрашивал я у Жихарева и Коробочкина, но и они ничего пояснить не могли.

     Лишь при следовании к железнодорожной станции нам сообщили, что приказано прибыть в район расположения штаба корпуса, который по-прежнему находился в Люберцах. Видимо, обстановка изменилась и нам предстояло действовать уже не в полосе 2-й ударной армии Волховского фронта, а где-то в другом месте».

    

       Эшелоны стремительно понеслись в южном направлении. Мелькали знакомые города, станции, населённые пункты. Вот и Московская окружная железная дорога. Ещё немного и Люберцы…

       «Куда же теперь? – думал Гулякин. – Странно, что никто из командиров ничего не знает».

       Он подсел к комиссару Николаю Ивановичу Коробочкину. Поинтересовался, что он думает обо всём этом.

       – Трудно сказать, – неопределённо ответил комиссар.

       – Может, всё-таки под Мценск, как и планировалось? – с надеждой спросил Гулякин.

       – Может быть, всё может быть, – проговорил комиссар и прибавил, то ли спрашивая, то ли утверждая: – О родных краях думаешь, Миша? Хоть глазком взглянуть?

       – Думаю Николай Иванович, ещё как думаю, особенно после того, как погиб мой младший братишка. Да и ещё мысли – может учтут опыт минувших боёв и выбросят корпус в полном составе, а не по частям? Вот тогда дадим фрицам…

       – Возможно, всё возможно. На юге-то обстановка накалилась. – Коробочкин так ничего и не сказал определённого, да и вообще отвечал без энтузиазма.

       То, что произошло под Харьковом, особенно не обсуждалось, но ведь не думать то о том не могли. Шила в мешке не утаишь, и хоть не было точной информации, просачивались сведения о крупной неудаче и её виновниках. Правду же Гулякину удалось узнать много позже, уже после войны. Суровую правду. Она была открыта лишь в лихие 90-е. К примеру Фёдор Маренков в своей книге, названной: «Государь и погань. Непроизнесённая речь адвоката в защиту И.В. Сталина». (Москва. Палея, 1995 год. Стр. 118). Писал:

       «На обвинение И.В. Сталина в трагедии наших войск под Харьковом следует остановиться подробнее:

       В своих мемуарах Хрущёв признаёт:

       1. В конце 1941 года – начале 1942 года они с Тимошенко разработали и предложили Ставке Верховного Главнокомандования провести наступательные операции в районе Барвенкова по окружению Харькова. Никто им этого плана не навязывал и не приказывал против их воли.

       2. Для проведения операции в распоряжении Тимошенко и Хрущёва находились: 6-я армия, 57-я армия, две танковые бригады, две противотанковые бригады, три кавалерийских корпуса. Войск у них было 500 тысяч…

       3. Тимошенко и Хрущёв, прорвав на узкой полосе фронт противника, ввели 500 тысяч войск, не позаботившись о расширении участка прорыва и закреплении. Этим дали возможность немцам закрыть введённые войска в котле.

       4. Тимошенко и Хрущёв не заботились о технике, не обеспечили горючим и боеприпасами, т.е. сами обезоружили свою армию.

       По существу, это был преднамеренный ввод огромной группировки войск в кольцо врага, для сдачи врагу без боя.

       Что это было именно так, свидетельствует сам Хрущёв в своих мемуарах: «Всё было кончено. Городнянский, командующий 6-й армией, не вышел, весь штаб погиб. Командующий 57-й армией Подлас – погиб. Штаб тоже погиб. Погибло много генералов и полковников, командиров и красноармейцев. Вышли очень немногие, потому что расстояние между краями в этой дуге было небольшим. Окружённые войска были на большой глубине впереди. Технику они не могли использовать, не было горючего, не было боеприпасов, а пешком идти – велико расстояние. Я летел в Москву. Мы потеряли много тысяч войск, много тысяч. И мы эту операцию закончили катастрофой. Инициатива наступления была наша с Тимошенко.

       Я… ехал, летел и шёл к Сталину, как говорится, отдаваясь на волю судьбы, что будет – не знаю! Когда поздоровались, Сталин мне говорит:

       – Немцы объявили, что они столько-то тысяч наших солдат взяли в плен. Врут?

       Я говорю:

       – Нет, товарищ Сталин, не врут. Эта цифра, если она объявлена немцами, довольно точна. У нас примерно такое количество войск там было. Даже чуть больше».

       И.В. Сталин чувствовал измену Тимошенко и Хрущёва, о чём свидетельствует сам Хрущёв:

      «За обедом он (Сталин) завёл разговор довольно монотонным и спокойным тоном. Смотрит на меня и говорит:

       – Вот, в Первую мировую войну, когда наша армия попала в окружение в Восточной Пруссии, командующий войсками генерал, кажется, Мясников, Царём был отдан под суд. Его судили и повесили.

       Сталин дальше свои мысли не развивал. Но и этого для меня было достаточно».

       Из всего того, что признаёт Хрущёв, даже не будучи военным, любой здравомыслящий человек не может отрицать измену Родине командующего фронтом Тимошенко и члена военного совета – Хрущёва.

       Объяснения Хрущёва, что в трагедии виноват И.В. Сталин, лживы и преступны.

       Если Хрущёв и Тимошенко боялись Сталина, и поэтому сдали Гитлеру 500 тысяч войск с техникой и вооружением, имея возможность их вывести из окружения, то как же они не боялись Сталина, сдав без боя 500 тысяч войск Гитлеру, бежать к И.В. Сталину, грубо говоря, даже без штанов?

       О том, что Тимошенко и Хрущёв изменили Родине, свидетельствует сам Хрущёв.

       Были преданы: командующий 6-й армией генерал Городнянский, командующий 57-й армией генерал Подлас, командующий конной группой и его сын покончили жизнь самоубийством. 

      Возвращаясь к обвинению, не могу не признать И.В. Сталина виновным в том, в чём обвинил его Хрущёв. В том, что, разгадав измену, пошёл на поводу и Молотова и не расстрелял Хрущёва и Тимошенко.

       За это он ответит сам лично перед погибшими».

       Здесь нужно ещё добавить, что, по словам Героя Советского Союза, известного писателя Владимира Васильевича Карпова, «На участке прорыва сосредоточили 22 дивизии, 2860 орудий и 5600 танков. Кроме того, в прорыв должны были вводить два танковых корпуса, три кавалерийские дивизии и мотострелковую бригаду. Да ещё в резерве у командующего фронтом оставались две стрелковые дивизии, один кавкорпус и три отдельных танковых батальона. Кроме того, соседний Южный фронт выделял на усиление три стрелковые дивизии, пять танковых бригад, четырнадцать артиллерийских полков РГК и 233 самолёта».

 

       Вот такой подробный анализ проводится в указанной выше книге.

       Хрущёв и Тимошенко не могли не знать, что противник уже сосредоточил у основания будущего прорыва мощную группировку сил и средств для проведения операции под кодовым названием «Фридерикус I». Эта группировка подрезала под корень Барвенковский выступ. Разыгралась небывалая после июня – июля сорок первого года трагедия. В той был виновен изменник Павлов, в этой – Тимошенко и Хрущёв. Кстати, именно Хрущёв реабилитировал после смерти Сталина изменника Павлова.

       После всего этого становится вполне понятно, почему немцы ждали нашего удара и ответили на него контрударами ещё более мощными.

       Они обошли нашу группировку с двух сторон, и мы под Харьковом оказались в котле до 60 километров.

      

      Историк С. Мельгунов писал в своё время: «Несколько искусственная и вызывающая поза какой-то моральной непогрешимости, которую склонны без большой надобности занимать самооправдывающиеся мемуаристы» вытекает из того, что «каждый из современников видит то, что он хочет», а потому «самооправдывающиеся мемуаристы становятся в благородную позу и обличают других».

 

       Всего этого Михаил Филиппович Гулякин в ту пору не знал, да и не мог знать, как не могли знать не только его товарищи, но и командиры высокого ранга. Но сказать об этом необходимо, поскольку иначе трудно понять, почему после блистательной победы под Москвой, победы, одержанной не числом, а уменьем, пришлось срочно собирать по сусекам силы, чтобы заткнуть образовавшуюся брешь на юге, грозящую большими неприятностями. Известно, что ошибки, просчёты, ну и, конечно, предательства командования выправляют не какие-то сверхъестественные силы, а те бойцы и командиры, на плечи которых ложится основная тяжесть бед, обрушившихся на из головы по причинам вышеперечисленным.

        Вот и воинам-десантникам 1-го воздушно-десантного корпуса в ту пору было не до рассуждений. Враг ворвался в открытую брешь в нашей обороне, рванулся к Волге, к Сталинграду. Нужно было его остановить.

      Трагедия под Харьковом повлияла на судьбу Гулякина и его товарищей, на судьбу всего корпуса…

 

Рождение 37-й гвардейской

 

      Стремительное движение эшелонов к Москве продолжалось. Десантники всё ещё не знали, что их ждёт впереди.

      И вот первая остановка. За вагонными окнами – станция Нахабино. Это уже ближайшее Подмосковье. На станции уже находились несколько железнодорожных составов.

      На перроне ждали заместитель командира корпуса подполковник Гончаров и командир бригады подполковник Омельченко.

      Омельченко приказал Жихареву:

      – Личный состав покормить в столовой стационарного питательного пункта и помыть в санпропускнике. В вашем распоряжении четыре часа. Затем эшелоны проследуют на станцию Люберцы, где находится штаб корпуса. В Люберцах корпус получит необходимые вооружение боевую и другую технику для переформирования в гвардейскую стрелковую дивизию.

      Командиры, слышавшие приказ, переглянулись.

      У каждого вероятно возник вопрос: «Почему в стрелковую? А как же предстоящий десант, к которому столько готовились?»

      Кто-то спросил у Гончарова, будут ли переодевать в другую форму: не хотелось расставаться с лётными фуражками и знаками различия десантников.

      Заместитель командира корпуса ответил:

       – Пока всё останется как есть, – и прибавил, посмотрев на часы: – Не теряйте времени. Его у вас не так много.

      Подразделения организованно направились в столовую. Поражала чёткая организация, слаженность. Надо же, эшелоны ещё находились в пути, а в Нахабино всё уже было приготовлено для встречи десантников. Причём, там лишь промежуточный пункт. Видно, в Люберцах невозможно было покормить и помыть большое количество людей. Поэтому всё делалось на маршруте движения.

      Столовая и душевая в Нахабино оборудованы в паровозном депо. Удивительно. Поражали такие чистота и порядок, что с трудом верилось в недавнее предназначение этих строений. Ведь здесь находились закопчённые труженики железных дорог – паровозы.

      Михаил Филипповича вспоминал в мемуарах:

      «В тот день, когда мы прибыли в Нахабино, как узнал я позднее, немецко-фашистское командование повернуло с кавказского направления на сталинградское 4-ю танковую армию. Её передовые части уже 2 августа вышли к Котельниковскому, создав угрозу прорыва к Сталинграду с юго-запада.

      В Нахабино нас встретили представители штаба 1-го воздушно-десантного корпуса. Они сообщили, что приказом Верховного Главнокомандующего на базе нашего корпуса формируется 37-я гвардейская стрелковая дивизия. Ей предстоит вместе с другими вновь созданными соединениями отправиться в район большой излучины Дона».

       И снова, теперь уже недолгий путь в Люберцы, выгрузка и построение на лётном поле аэродрома неподалёку от станции.

       – Сейчас прибудет генерал, – сообщил Жихарев. – Тогда всё и узнаем в подробностях.

        Машину увидели издали. Она остановилась на краю поля, и из неё вышел генерал Жолудев.

       – Смирно! Равнение на середину, – скомандовал Омельченко и пошёл навстречу генералу.

       Генерал Жолудев поздоровался и, не теряя ни минуты, обратился к десантникам:

       – Товарищи! На южном крыле фронта резко изменилась обстановка. Враг рвётся к Волге, к Сталинграду. Приказом Верховного Главнокомандования наш первый воздушно-десантный корпус преобразован в тридцать седьмую гвардейскую стрелковую дивизию.

       Генерал сделал паузу, чтобы дать осмыслить сказанное, и завершил с подъёмом:

       – Поздравляю вас, товарищи с присвоением гвардейского наименования соединению, и нашим гвардейским званием. Теперь мы – гвардейцы.

       Троекратное «ура» взлетело над полем. А генерал продолжил своё краткое выступление:

       – Да, товарищи! Отныне мы все – гвардейцы. Это высокое доверие Родины мы обязаны оправдать в боях. Враг не должен продвинуться ни на пядь там, где встанем на его пути мы – гвардейцы тридцать седьмой гвардейской стрелковой дивизии.

        Переформирование корпуса в дивизию предстояло завершить в семь дней…

      Гулякин с восхищением смотрел на генерала, на орден Красного Знамени, знак мастера парашютного спорта и яркий, красно-золотистый гвардейский знак на генеральском кителе. Обратил внимание и на золотую планку за ранение. Уже в первые дни войны Жолудев геройски проявил себя в боях с врагом. Орден Красного Знамени ему вручил Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин.

      Вспомнилась первая встреча с генералом. Он посетил батальон в ноябре 1941 года, поинтересовался, как питаются бойцы, где размещены, подсказал как улучшить быт.

      Биографию генерала в соединении знали все. Ещё в 1921 году Виктор Жолудев, рабочий лесосплава, ушёл из города Углича на командные курсы Красной Армии. Службе отдавался всей душой, и она вознаградила его. В двадцать два года Жолудев командовал ротой, в двадцать пять – батальоном, в тридцать три – полком, а в начале войны получил дивизию. Спустя полгода был выдвинут на должность командира корпуса.

       И вот теперь он, отважный десантник, стал командиром гвардейского соединения.

       – Товарищи командиры, до погрузки в эшелоны и отправки на фронт остались считанные дни, – говорил Жолудев. – Враг не ждёт! И в пехоте вы должны действовать так же энергично, как в десанте.

       Сразу после построения военврач 2 ранга Константин Игнатьевич Кириченко собрал медицинских работников по указанию военврача 1 ранга Ивана Ивановича Ахлобыстина. Тот объявил, что назначен врачом дивизии, а командиром медико-санитарного батальона будет Кириченко.

       – К формированию тридцать восьмого отдельного гвардейского медсанбата приступить немедленно! – распорядился он.

       Вскоре Кириченко зачитал приказ о назначении должностных лиц батальона. Гулякин получил в своё подчинение приёмно-сортировочный взвод.

       Сразу вспомнилось тактическое учение, состоявшееся в учебном лагере 21 июня 1941 года. Думал ли он тогда, что спустя год примет приёмно-сортировочный взвод гвардейского медсанбата…

       Врач дивизии собрал совещание, на котором объявил Гулякину:

       – Ведущего хирурга медсанбата пока нет. Его обязанности придётся исполнять вам, товарищ Гулякин. На днях прибудут медицинские сёстры. Вместе с товарищем Кириченко примите их и распределите по подразделениям. Небось, уж забыли о женщинах!? – улыбнулся он. – Теперь они будут постоянно рядом с вами. По возможности окружите их заботой. А пока вот вам наряды на получение медицинского имущества. Адрес центрального медицинского склада указан, транспорт выделен. Палатки и другое санитарное имущество будете грузить в седьмой эшелон. В нём и будет следовать медсанбат.

      Имущество получили без задержки. Склады работали чётко, организованно. Недолго пришлось ждать и прибытия медперсонала. Через три дня в батальон приехали медицинские сёстры – двадцать восемь молодых москвичек, только что окончивших курсы. Лишь у пятерых был опыт практической работы. Три девушки имели воинские звания военных фельдшеров. Их назначили на должности старших медсестёр подразделений.

       В книге «Будет жить» Михаил Филиппович Гулякин подробно рассказал о том, как происходило переформирование, особенно медслужбы:

        «2 августа на построении объявили приказ о присвоении наименований частям новой, 37-й гвардейской стрелковой дивизии. В своём выступлении генерал Жолудев сказал, что формирование на базе нашего соединения гвардейского является показателем высокого доверия командования. Это доверие предстоит оправдать в боях своим мужеством и стойкостью. Командир сообщил также, что на южном крыле фронта сложилась тяжелая обстановка и нам придётся встретиться с многократно превосходящими силами врага. Задача – остановить захватчиков, измотать и обескровить их ударные группировки и создать условия для полного разгрома.

       Наша 1-я воздушно-десантная бригада была преобразована в 109-й гвардейский стрелковый полк. Всё командование, кроме парашютно-десантной службы, личный состав которой направили на формирование других частей ВДВ, осталось прежним. На подготовку к боевым действиям нам выделялось семь суток. За это время надо было получить артиллерийскую и автомобильную технику, гужевой транспорт – одним словом, всё, что не имели до сих пор в своём штатном расписании части воздушно-десантного корпуса.

       Санитарная служба 37-й гвардейской стрелковой дивизии была укомплектована врачами и фельдшерами воздушно-десантных бригад. Возглавил её военврач 1 ранга И.И. Ахлобыстин, старшими врачами полков были назначены военврачи 2 ранга М.А. Кунцевич, Ю.К. Крыжчковский и И.М. Сытник. Командиром 38-го отдельного гвардейского медико-санитарного батальона стал военврач 2 ранга К. И. Кириченко.

       С волнением ждал я, когда назовут мою фамилию. Ведь, понятно, не безразлично было, какие обязанности придётся выполнять. Наконец услышал, что назначен командиром приёмно-сортировочного взвода медсанбата. Мои товарищи К.Ф. Быков и И.А. Голубцов тоже возглавили подразделения медсанбата: Костя Быков – госпитальный взвод, а Ваня Голубцов – санитарный. На должность же командира основного подразделения – операционно-перевязочного взвода прислали мобилизованного из запаса опытного хирурга военврача 2 ранга А.Ф. Фатина. У каждого из нас в воинском звании прибавилось гордое слово «гвардии».

       Для укомплектования медсанбата средним медперсоналом Московский горздравотдел направил к нам 28 медицинских сестёр. В числе их лишь пять были старше двадцати лет и имели небольшой практический опыт работы, остальные только-только закончили курсы. Это необычное пополнение поручили принимать мне. Необычное, потому что в штатах наших воздушно-десантных подразделений и частей женщин не было, а здесь сразу двадцать восемь молодых красивых девушек.

       Просмотрел у них документы. У троих в предписаниях было сказано, что они направляются на должности старших медицинских сестёр и имеют воинское звание военфельдшера. Одну из них я сразу назначил старшей в группе. Показал ей столовую, предложил отвести девушек на обед, а потом уж заняться делами: получить военную форму одежды, переодеться и прибыть в медсанбат.

     До чего же забавно выглядели девушки, когда они облачились в непривычное одеяние. Форма сидела на них неуклюже из-за несоответствия размеров. Они с каким-то откровенным детским любопытством рассматривали друг друга. Я подошёл, познакомился с Машей Морозовой, родными сёстрами Аней и Таней Горюновыми, Аллой и Лелей Вишневскими, Аней Киселевой и остальными. В подразделениях их встретили тепло, старались всячески подбодрить, понимая, что трудно вот так сразу оторваться от дома, от родителей и окунуться в незнакомую атмосферу суровых армейских будней.

В последующие дни я занимался получением всего необходимого оснащения. Радовало, что, несмотря на трудное время, на дефицит имущества и медикаментов, склады работали четко, слаженно и нас снабдили по штатным нормам. Точно в указанный срок мы завершили формирование и укомплектование медсанбата. Началась погрузка в эшелоны. Тут нам пришлось встретиться с непредвиденными трудностями. В медсанбат поступили полудикие монгольские лошади – немало теперь было их у нас по штату. Так вот с ними и довелось повозиться – никак не хотели они идти в вагоны. Санитарам приходилось затаскивать их туда чуть ли не на руках.

Часть имущества нам выдали и в пути, на промежуточных станциях. Получить-то всё получили, а вот на боевое сколачивание медсанбата времени не осталось. Наверстывали уже в дороге. Занятия организовали прямо в вагонах. Разъясняли фельдшерам, медицинским сестрам, санинструкторам и санитарам предназначение медико-санитарного батальона. Ведь это не батальонный медицинский пункт, где оказывается фельдшерская помощь, и не полковой, цель которого – первая врачебная помощь. Задачи медсанбата более объемны: лечение раненых, сортировка и эвакуация их – одним словом, квалифицированная врачебная помощь».

 

       Особенно запомнилась Гулякину первая встреча с девушками. Она произошла в одном из помещений штаба дивизии.

       Не без робости заглянул он в комнату. Спросил:

       – Кто здесь старший?

       – Я, военфельдшер Трунёва.

       – Пойдёмте, покажу вам столовую, где вы поставлены на довольствие, – сказал Гулякин, спеша покинуть комнату, где чувствовал себя неловко под взглядами двадцати восьми пар глаз.

       По дороге пояснил Трунёвой:

       – После обеда распределю всех по подразделениям, согласно приказу. Так что из столовой прошу прибыть прямо в медсанбат…

       В медсанбате всех построили в две шеренги. Девушки робели, но чувствовалось, что рвутся начать свою службу – когда спросили, что их интересует, забросали вопросами.

       Днём позже прибыл ведущий хирург медсанбата военврач 2 ранга Афанасий Фёдорович Фатин. Он был вдвое старше своих коллег, опытен – много лет работал в хирургической клинике медицинского института.

       Когда Гулякин доложил о врачебно-сестринском составе батальона, Фатин с тревогой спросил:

       – С кем же мы будем работать?

       – С молодежью, а, значит, с энергией, – недолго думая, ответил Гулякин. – Ваш опыт будет для нас залогом успеха. Будем у вас учиться.

       – Ну что ж, помогайте и вы мне, – сказал Фатин. – Вижу, вы немало уже сделали для организации работы медсанбата.

       Прибежал посыльный, сообщил, что Кириченко собирает на совещание командиров подразделений медсанбата.

       Он сделал важные объявления:

       – На сколачивание батальона времени у нас не было, товарищи, а может статься, сразу по прибытии к месту назначения, дивизия вступит в бой. Выход один – заниматься с подчинёнными в пути. Нужно научить каждого чётко выполнять свои обязанности.

       – Когда же учить? Остановки-то, наверное, недолгими будут? – спросил один из врачей.

       – Занятия организовать в вагонах, – отрезал Кириченко. – Прежде всего разъяснить каждому медработнику, для чего предназначен наш батальон. Наша задача – лечение раненых, сортировка и эвакуация. Медсанбат предназначен для оказания квалифицированной медицинской помощи.

       Гулякин всё это знал ещё с институтской скамьи, понимал и ответственность, которая легла на него, как на командира приёмно-сортировочного взвода. Уже не на учении, по карточкам, приколотым к обмундированию, а на основании осмотра и постановки диагноза нужно определять, что делать с раненым: оперировать на месте или эвакуировать. Ошибка может стоить жизни раненому бойцу или командиру.

       Занятия с личным составом начались по подразделениям. Организовал их в своём взводе и Гулякин.

       Вместе с фельдшерами и санитарами, уже испытанными в боях под Москвой, в его подчинении теперь были и молоденькие девушки. Для них всё ново, необычно, непонятно. Нелегко перестроиться на выполнение совершенно иных задач и тем, кто привык действовать в тылу врага, под постоянным огнём. Нужно уяснить, что же такое квалифицированная медицинская помощь в медсанбате и чем она отличается от первой помощи.

       С рассказа обо всём этом и начал Гулякин своё первое занятие.

       Поезд мчался без остановок, оставляя позади залитые августовским солнцем поля. С каждым километром всё реже попадались леса, всё чаще открывались глазу бескрайние степи.

       В глубоком тылу приметы войны можно было обнаружить только на крупных станциях, где было много военных, где на запасных путях стояли эшелоны с боевой техникой.

       Небольшие деревушки, мимо которых, стуча колёсами, проносились эшелоны, жили, казалось, мирной и спокойной жизнью. Разве что людей поубавилось, да на полях мелькали в основном женские косынки и редко, очень редко виднелись мужские кепки.

       А в вагонах шли занятия.

       – Назовите виды медицинской помощи, – обращался Гулякин к своим подчинённым.

       И слышался ответ:

       – Первая медицинская, доврачебная, первая врачебная, квалифицированная медицинская…

       Хорошо отвечали не только воины-медики, побывавшие в боях, но и вновь прибывшие медицинские сёстры. Теорию все знали твёрдо.

       – Термин «квалифицированная медицинская помощь», – рассказывал Гулякин, – получила конкретное содержание в связи с принятием в нашей армии системы этапного лечения. При этом основой лечебно-эвакуационного обеспечения боевых действий войск становится эвакуация по назначению наставлением по санитарной эвакуации, принятом в двадцать девятом году, оказание квалифицированной медицинской помощи возлагалось на существовавшие в то время дивизионные госпитали. В Уставе военно-санитарной службы, вступившем в силу в тридцать третьем году, определялось, что оказание этой помощи возлагается на дивизионные пункты медпомощи и дивизионные госпитали, а уже в Наставлении по санитарной службе сорок первого года центром оказания квалифицированной помощи определён медико-санитарный батальон.

       Сделав краткий экскурс в историю, Гулякин стал рассказывать о видах хирургической и терапевтической помощи. Без твёрдого знания всех этих вопросов невозможно успешно проводить сортировку раненых.

      В мемуарах Гулякин вспоминал:

      «Эшелоны мчались к фронту, а вести с юга становились всё тревожнее. Танковые и моторизованные соединения гитлеровцев рвались к большой излучине Дона, чтобы с ходу захватить переправы. Задача дивизии состояла в том, чтобы опередить врага, успеть занять оборону и сделать её прочной…

Ближе к Сталинграду движение несколько замедлилось, часто стали попадаться разрушенные участки полотна, развалины станций. Я понял, что мы оказались в зоне активных действий вражеской авиации».

       Чем ближе к фронту, тем более напряжённо велись занятия. Комбат Кириченко требовал, чтобы тренировки были в обучении главным, ведь было совершенно ясно, что через несколько дней батальон приступит к практическим действиям.

        Главное внимание уделялось выработке у личного состава твёрдых навыков оказания помощи раненым. Гулякин учил своих подчинённых не только ставить диагноз, но и быстро, ловко подавать во время операции хирургические инструменты, перевязочный материал, накладывать шины, готовить аппаратуру для переливания крови и введения других лекарственных препаратов, давать наркоз, ставить банки – словом, выполнять всё, что понадобится на фронте.

       Молодой врач понимал, что приёмно-сортировочному взводу придётся включаться в самую разнообразную работу по оказанию помощи раненым. Не будут же подчинённые Гулякина во главе с ним сидеть сложа руки, когда прекратиться приём раненых и сортировать будет некого. Сортировочные бригады немедленно перейдут в перевязочные и операционные, а, следовательно, каждый фельдшер, каждый санитар, каждая медсестра, а тем более врач, должны уметь работать в любом подразделении медсанбата, начиная от приёмно-сортировочного и кончая эвакуационным.

       Эшелоны мчались на юго-восток, твёрдо выдерживая установленный график. Вести с фронта с каждым днём становились тревожнее. Задача дивизии состояла в том, чтобы успеть выйти к выступу излучины Дона раньше противника и занять прочную оборону и остановить врага.

 

       До Саратова двигались по западному берегу Волги, но далее, через Петров Вал, проехать было уже нельзя. Враг перерезал железнодорожную магистраль. Пришлось переправляться на восточный берег, а ведь дорога была каждая минута.

       Но вот ещё несколько десятков километров в южном направлении, и в ночь на 14 августа дивизия возвратилась на западный берег Волги. Здесь скорость движения резко снизилась. Всё чаще попадались разбитые участки пути. В следующую ночь небо озарилось сполохами пожаров и артиллерийских разрывов.

       В пять часов утра первые эшелоны дивизии начали разгрузку на участке железной дороги Котлубань – Иловля.

В междуречье Волги и Дона

     

       Эшелон, в котором следовал медсанбат, остановился на разъезде Тишкино. На путях стояли искорёженные вагоны; на месте стационарных построек остались лишь груды кирпича и щебня.

       – Да, видно, жарко здесь было, – сказал Гулякин, оглядевшись. – Нужно торопиться, а то и нам достанется…

       Разгрузкой медико-санитарного батальона руководил командир батальона Кириченко. Он поторапливал подчинённых, с тревогой поглядывая на небо. Увидев Гулякина, подозвал к себе и поставил задачу.

     – Вот что, Михаил, – сказал он, впервые назвав его по имени, – Обстановка такова… Мы ещё долго здесь прокопаемся, а полки дивизии вот-вот вступят в бой. Кто займётся ранеными?

     – Надо спешить? Но как? – спросил Гулякин, оглядев разъезд. Разгрузка только началась.

     – Нужно срочно сформировать передовой отряд медсанбата. Помни, наша дивизия в состав четвёртой танковой армии, которая уже давно в боях. Так что и у нас передышки не будет. Наверняка, уже есть раненые.

     Гулякин попросил уточнить:

     – Передовой отряд? В каком составе? Какие задачи?

     – Костяк отряда твой взвод. Кроме того, возьмёшь две хирургические бригады из операционно-перевязочного.

     Кириченко достал из командирской сумки карту, развернул её прямо на капоте автомобиля и указал Гулякину:

      – Вот смотри… Здесь задонские высоты... На рубеже высот занимают оборону полки дивизии. Ты срочно выдвинешься на правый берег Дона, западнее хутора Хлебного, развёртываешь передовой отряд и приступаешь к приёму раненых. Определишь объём хирургической помощи на месте. Переправляй раненых на остров в излучине Дона. На нём развертывается дивизионный обменный пункт, к которому и будет подходить по мосту с левого берега транспорт для эвакуации раненых.

     В годы войны на стыке дивизионных и полковых звеньев подвоза имущества, снаряжения и боеприпасов создавались дивизионные обменные пункты, через которые и передавались грузы в полки, там же был организован и приём легкораненых, которых направляли в вышестоящие медицинские учреждения.

     Кириченко обещал уточнить задачи после того, как прояснится обстановка. Он снова поглядел на небо и распорядился:

       – Собирай отряд, грузи всё необходимое и выезжай, как можно быстрее. Неровен час, налетят.

       Четыре машины, выделенные передовому отряду, были нагружены быстро. Никого особенно поторапливать не приходилось. Понимали необходимость спешить – ведь впереди уже вступили в бой части дивизии. Ну и обстановка не терпела проволочек. Кому ж охота испытать на себе, что такое воздушный налёт.

       В машинах разместили личный состав приёмно-сортировочного взвода. Взяли и несколько человек из операционно-перевязочного взвода.

       – Пора выезжать! – сказал Гулякин. – Доложу комбату.

       И тут разнеслось по всей станции: «Воздух, воздух!»

       – Уезжайте, быстро уезжайте! – издали крикнул Кириченко, поняв, что Гулякин спешит к нему с докладом.

      – По машинам! – скомандовал Гулякин. – Заводи!

      И, убедившись, что посадка закончена, сел в головную машину рядом с водителем. Колонна рванулась с места и вскоре скрылась в клубах пыли. Лето выдалось знойным – пыль на дорогах, зачастую, заменяла дымовую завесу. Но одновременно и демаскировала передвигающиеся колонны. Лётчикам с высоты хорошо было видно передвижение войск.

       Гулякин с тревогой думал о том, что теперь происходило на станции разгрузки. Оттуда доносился грохот взрывов. А ведь там ещё была основная часть батальона.

       Но и впереди скоро всё загрохотало. Ещё не было видно моста через Дон, но там, впереди, где он находился, стучали зенитные пулемёты, гремели залпы орудий. Там шёл бой с вражескими бомбардировщиками. Неожиданно один «Юнкерс», оставляя за собой шлейф дыма, пошёл, снижаясь, в сторону от переправы. Прогремел взрыв, и стервятник закончил свой путь на чужой для него земле.

       – Увеличить скорость! – приказал Гулякин водителю.

       Но колонна и так шла на пределе возможностей машин.

       А грохот на разъезде всё не умолкал, отзываясь в сердце острой болью. Страшно было представить себе, что сейчас происходило там. Несмотря на скорость и тряску на ухабах, Гулякин приоткрыл дверь и посмотрел назад.

       Небо над разъездом было покрыто шапками от разрывов зенитных снарядов. За одним из вражеских самолетов тянулся дымный шлейф, но остальные всё ещё продолжали заходы, хотя уже и не снижаясь.

       – Давай-ка еще прибавь, – сказал водителю, захлопнув дверцу. – Как бы они на обратном пути не устроили охоту за нами.

        – Жму на всю катушку, – отозвался шофер. – Больше не может старушка...

       Колонна на большой скорости подошла к переправе. Здесь налёт был отбит. Мост уцелел. Комендант пропускал на запад в первую очередь. Грузовики прогрохотали по деревянным настилам пролётов моста. Гулякин вглядывался в величаво несущий свои воды Дон. Несмотря на происходящее вокруг, он оставался торжественно тихим, разве что тишина эта была обманчива, поскольку налёты врага следовали за налётами.

       Где-то впереди уже вступили в бой с врагом воины дивизии – вчерашние десантники, а ныне – гвардейцы.

       Едва мост остался позади, Гулякин вновь велел увеличить скорость, пояснив:

       – Место расположения батальона указано полковым медпунктам. Так что туда уже могут доставить раненых. А мы ещё в дороге…

       – Да могли бы и не говорить, доктор, – отозвался водитель – и так уж стараюсь…

       Миновав станицу Трёхостровскую, колонна прошла по западному берегу ещё километров двенадцать и достигла неглубокой балки, той самой, которую определил Кириченко для развёртывания медсанбата.

       Гряда высот, хорошо различимая во время движения по левому берегу, исчезла из глаз при переправе, и снова показалась во всей своей красе. Там всё было в думу, поминутно вырастали шапки разрывов, доносились гулкие взрывы.

       А по обочине дороги к переправе шли небольшими группами бойцы в мокрых от пота гимнастёрках. Шли организованно. Каждую группу вёл командир.

       – Тормозни ка на минутку, – велел водителю Гулякин и, встав на подножку, попросил подойти старшего лейтенанта, небритого, в пропылённом, порванном во многих местах обмундировании и спросил у него:

       – Что случилось? Почему идёте в тыл?

       – С передовой. Десантники нас сменили. Досталось тут...

       Гулякин решил всё же разобраться в обстановке, уточнить, не изменилась ли она за то время, пока добирался до правого берега. Мимо проходил во главе небольшой колонны майор с артиллерийскими петлицами. Спросил у него:

       – Товарищ майор, немцы далеко?

       Майор остановился, посмотрел на совсем ещё юного военврача 3 ранга. В званиях то они были равны… Перевёл взгляд на машины, в кузовах которых вместе с имуществом сидели медицинские сёстры.

       – Куда же вы с девчатами-то? Кто же это вас направил? – и он указал рукой в южном направлении.

       – Что там? – спросил Гулякин.

       – Танки! Вон прут в обход…

       Только теперь Гулякин, приглядевшись, увидел сквозь завесу пыли султаны разрывов вокруг вражеских танков. Там шёл бой. Жестокий бой. Танков было много. Попытался сосчитать, но сбился. Мысль лихорадочно работала: «Надо выполнять боевую задачу! Надо выполнять приказ! А если враг обойдёт, отрежет от Дона? Какой подарок сделаю этим нелюдям. Девчонки, такие девчонки!!! Что с ними будет?»

       О себе он не думал. Он думал о выполнении задачи и о медсёстрах, которые сидели в машинах, полностью доверяясь ему, своему командиру. Да, война устраивала и такие испытания. Врач, хирург, которого учили спасать людей на операционном столе, в эти минуты должен был принимать решение почти что такое, которое принимают командиры боевых подразделений.

       Танки скрывала пыль, к тому же за ними тянулся дым от горевшей позади этих лютых чудовищ станицы. Там они уже сделали своё бесчеловечное дело.

      – Я веду передовой отряд медсанбата в указанный район. Нужно развернуться и приступить к приёму раненых.

      – Ну, смотрите. Командованию виднее. Только не нравится мне эта танковая армада. Ну а раненых хватает, – тихо заметил майор и, обращаясь к старшему лейтенанту, прибавил: – Нам пора на сборный пункт. Строй своих бойцов...

       «Что делать? Повернуть назад? На каком основании? На том основании, что видел бой. Да, танки атакуют. Артиллерия ведёт по ним огонь. Бой. В бою раненые. А мы, значит, подальше отойдём?»

       Гулякин решительно захлопнул дверь и приказал водителю:

       – Вперёд!

       До балки, в которой было приказано развернуть передовой отряд медсанбата, добрались быстро и без приключений. Гулякин ступил на землю и скомандовал:

       – К машинам!

       Ординаторы помогли девушкам спешиться, поддержали тех, кто не решился просто спрыгнуть на землю. Балка огласилась визгом и смехом. Никто не чувствовал опасности, которая постепенно нависала над ними. Гулякин же прогнал сомнения. Надо было работать. Ведь если каждый на войне будет решать вопросы по собственному разумению, что получится?     

      Балка давала очень слабые возможности для маскировки. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала степь. Естественно, вражеские стервятники сразу будут обращать внимание вот на такие естественные укрытия.

      «Да, это не Калининская область, где в лесу можно спрятать весь медсанбат, – подумал он и пошёл вдоль балки, внимательно осматривая её и размышляя, как получше замаскировать приёмно-сортировочный взвод. Вспомнились предвоенные споры: нужно ли маскировать медицинские учреждения? Теперь эти рассуждения каждому показались бы наивными, теперь никто не сомневался, что фашистов не только не остановят красные кресты и другие опознавательные знаки, а напротив будут действовать как красные тряпки».

      – Наломать веток и сверху прикрыть ими все палатки, – распоряжался Гулякин. – Машины замаскировать в кустарнике.

      Работа закипела. Гулякин раскрыл карту, пытаясь определить наиболее вероятные пути эвакуации раненых. Вдали, значительно южнее места, передовой отряд медсанбата переправился через Дон, грохотала канонада. Но впереди, куда ушли полки первого эшелона дивизии, пока было тихо.

       Ещё на разъезде, ставя боевую задачу, Кириченко особо предупредил, что оборонительный рубеж будет проходить по скатам господствующих высот на удалении примерно двадцать – двадцать восемь километров от реки. Медсанбат решено развернуть именно в этой балке, поскольку здесь сходились пути, удобные для эвакуации раненых из всех частей дивизии.

       Развёртывание приёмно-сортировочного взвода, перевязочной и операционной было завершено, а основные силы батальона всё не появлялись.

       «Уж не разбомбили ли их на разъезде, – с беспокойством думал Гулякин. – Да ведь и не только на разъезде, но и в дороге можно попасть под бомбы. И над переправой вражеские бомбардировщики висят…»

       Связаться с Кириченко было невозможно. Пришлось терпеливо ждать. Мимо проходили к линии фронта части и подразделения дивизии.

       Под вечер на хуторе Зимовейском, а потом и значительно левее разгорелся жаркий бой. Звуки стрельбы становились всё слышнее – значит, приближались.

       – Товарищ военврач третьего ранга, – подбежал с докладом назначенный Гулякиным наблюдатель, – наши отходят к переправе через Дон. Соседи. Видимо?

       Гулякин, понимая, что больше ждать нельзя ни минуты, тут же распорядился:

       – Водителей и медсестёр, выделенных для сопровождения раненых, ко мне. Наши соседи ведут бой. У них наверняка есть раненые. Давайте-ка за ними. Тем более из частей нашей дивизии раненые пока почему-то не поступают.

       Информация о том, где расположился передовой отряд медсанбата, была своевременно доведена до полковых медицинских пунктов, однако раненых все еще не было.

      Бой с танками на юге, за которым наблюдал Гулякин во время разговора с майором, как будто бы стих. Значит, атаки отбиты…

      «Вот так… А я ещё размышлял, правильно ли поступаю, не обращая внимание на такую опасность».

      И всё же где-то южнее бои продолжались. Из балки определить где, было невозможно. Под вечер стало ясно, что сосед с юга всё же отходит.

      Снова появились мысли о том, что медсанбат могут попросту отрезать и захватить в плен.

      – Продолжайте работу, – распорядился Гулякин. – Я разведаю, что к чему.

     Далеко ездить не понадобилось. По дорогам, а где и просто по степи спешили к Дону автомобили, повозки, ускоренным шагом шли подразделения.

     «Отходят и оголяют нам фланг – с досадой подумал Гулякин и тут же с гордостью: – А наши стоят. В полосе обороны нашей дивизии всё спокойно. Гвардейцев врагу так просто не сломить».

     Вернувшись, Гулякин приказал оставить в рабочем состоянии перевязочную, а приёмно-сортировочный взвод свернуть и всё имущество погрузить на машины. Понимал, что произошла какая-то неурядица. И вот-вот поступит – не может не поступить команда о смене места расположения. Не случайно же не поступают раненые, хотя в полки сообщено, где находится передовой отряд. Раненые же в отряде были лишь те, которых подобрали на марше. Многие из них не хотели обращаться за помощью, убеждая, что получен приказ на отход и ехать в западном направлении опасно.

      Сразу же по прибытии в этот пункт, Гулякин направил автомобили на полковые медицинские пункты. Их тоже долго не было. И вдруг вернулись сразу все, да с большим количеством раненых. Гулякин быстро организовал осмотр и перевязку. Едва закончили, показался вездеход. Из него выскочил заместитель командира дивизии подполковник Гончаров.

      – Что вы здесь делаете? – прокричал он сквозь грохот, заполнявший всё окрест.

      – По приказу командира батальона развернул приёмно-сортировочный взвод и передовой отряд медсанбата, – доложил Гулякин. – Основные силы медсанбата следуют за нами в этот район.

      – Да никуда они не следуют. Всё изменилось. Медсанбат развёрнут на острове в излучине Дона. Немедленно свёртывайте всё тут и отправляйтесь в излучину. Дайте карту…

      Стоявшая неподалёку молоденькая медсестра с тревогой спросила:

      – Фашисты прорвались?

      Гончаров оторвался от карты, на которой показывал Гулякину маршрут движения и точку, куда надо прибыть, посмотрел на медсестру и уже спокойнее сказал:

      – Никуда они не прорвались. Просто потеснили потрёпанную стрелковую дивизию, которую мы должны были сменить. В связи с этим полностью выйти на рубеж господствующих высот наша дивизия не успела. Передовым подразделениям приказано задержать врага, пока основные силы подготовятся к обороне. Так что здесь, где вы находитесь, скоро, очень скоро будут бои. А мы встанем твёрдо на новом рубеже, который нам указан.

      – Скажите, – попросил Гулякин. – А наш батальон при налёте во время разгрузки не пострадал?

      – Нет, к счастью обошлось почти без потерь, хотя налёт был сильный. Всё в батальоне в порядке. А вы поторапливайтесь. Скоро здесь будет бой.

      Подполковник захлопнул дверцу, и машина исчезла в клубах пыли.

      «Предчувствие не подвело, – подумал Гулякин. – Гончаров явно не всё сказал, чтобы не пугать девчонок. Возможно здесь, в этой балке, скоро будут не мои, скоро здесь будут немцы».

      Он понял это по встревоженному виду заместителя командира дивизии, по удивлению, которое выразилось на лице, когда он увидел медиков в этой балке.

      Передовой отряд медсанбата свернули быстро. Переправы достигли без происшествий, но мост был повреждён, а паром не работал.

       Гулякин нашёл коменданта паромной переправы и, сообщив кто он и откуда, попросил:

       – Товарищ капитан, медсанбат тридцать седьмой гвардейской стрелковой дивизии находится в излучение Дона, на острове. Нам необходимо срочно туда. Наверное, уже раненых много. Прикажите перевести. Всего то у нас четыре машины…

       – Не могу перевести. Приказано ждать на этом берегу высокое начальство. Езжайте в другое место.

       – Да где же найти переправу?

       – Не мешайте. Кажется, едут.

       Вскоре появились два «виллиса».

       Из первого вышел генерал. Капитан подбежал к ним и доложил о готовности парома к переправе.

       «Вот и высокое начальство», – понял Гулякин.

       Генерал и его спутник в реглане ступили на паром. Следом туда въехали «виллисы».

       Гулякин стоял неподалёку и слышал, как капитан задал вопрос:

       – Разрешите переправлять?

       – А кого ждут санитарные машины? – спросил генерал, кивнув на колонну, возглавляемую Гулякиным.

       – Не знаю, – пожал плечами капитан. – Я им говорил, чтобы искали другое место. Пока вас не перевезу, переправлять никого не буду.

      – Что за вздор?! Немедленно грузите на паром санитарные машины. Места всем хватит, – приказал генерал.

 

       Остров, на котором располагался батальон, имел километра четыре с половиной в длину, полтора в ширину, и тянулся вдоль излучины Дона. Отряд, возглавляемый Гулякиным, добрался туда далеко за полночь.

       – А я уж беспокоился, не случилось ли что?! – сказал Кириченко, выслушав доклад о прибытии, и обо всех приключениях на правом берегу Дона. – Хотел посылать за вами машину на поиски, да подполковник Гончаров обещал, что сам вас найдёт. Как раз в полки направлялся. До прибытия генерала Жолудева, он обязанности командира дивизии исполняет.

       – Да, подполковник Гончаров нас и нашёл, да сюда направил, – подтвердил Гулякин и спросил: – Какие будут указания?

       – Развёртывайте приёмно-сортировочный взвод. Думаю, что к утру начнут поступать раненые. Пока тихо…

 

Операции под бомбами

 

       На рассвете привезли первых раненых. Пока их было немного: стычки с противником минувшим днём носили частный характер, а ночью и вовсе прекратились. Передовые подразделения дивизии остановили, а кое-где и отбросили гитлеровцев. Пока в боевое соприкосновение вступили в основном походные охранения. Происходили в основном встречные бои, и десантники с яростью опрокидывали врага, правда преследовать команды не было. Ведь за походными охранениями и авангардами врага шли главные силы, значительно превосходящие численно наши подразделения и части.

       Было ясно, что гитлеровцы ожидали прибытие главных сил, чтобы продолжить атаки.

       Всем раненым, которых доставили в медсанбат в то утро, уже была оказана не только первая помощь на поле боя, но и первая врачебная на полковых медицинских пунктах. Лишь одно пришлось сразу направить в операционную.

       – Это Григорий Осипов, – сказал санинструктор, который привёз раненого в медсанбат. – Его сам комиссар до машины провожал, обещал к награде представить.

       – За что? – поинтересовался военфельдшер, помогавший Гулякину сортировать раненых.

       – Отход своих товарищей с позиций боевого охранения прикрывал. Пулемётчик. Много фашистов покосил, страсть как много. Сначала его в правую руку ранило, так он пулемёт к левому плечу приложил и продолжал вести огонь. Ещё несколько раз зацепило, а он продолжал стрелять, пока сознание не потерял.

       – Кто ему помощь оказывал? – спросил Гулякин.

       – Товарищи. Наложили повязки, а потом вытащили с поля боя на плащ-палатке.

       – Много крови потерял. Необходимо сделать переливание, – распорядился Гулякин.

       – Я записал в сортировочной карточке, – доложил Гулякину военврач 3 ранга Михаил Стесин.

       – Запомните его фамилию, – сказал Гулякин, устало снимая перчатки. – Первый раненый, которому оказана помощь в нашем медсанбате. Первый! Сколько их ещё будет?!

      Когда приток раненых прекратился, Гулякин собрал своих подчинённых возле палатки приёмно-сортировочного взвода.

      «Вот они все, усталые, намученные переездом, развертыванием на правом берегу, свёртыванием, новым переездом и работой у сортировочных столов… Такие разные по характеру и такие сплочённые в деле, – думал он. – Миша Стесин – добрый, отзывчивый парень. Он не жалеет себя, не жалеет сил, если нужно что-то сделать для раненого. Его можно разбудить ночью, и он, не колеблясь станет к операционному столу, несмотря на то, что не отдохнул после напряжённого дня. Вот Петя Красников. Этот не раз показал себя в период действий в тылу врага. Волевой, бесстрашный парень. Знает своё дело, работается с ним легко, если он ассистирует во время операции».

       Михаил посмотрел на девушек, по сути принявших боевое крещение. Строгая красавица Аня Горюнова, старшая медсестра, и улыбчивая, голубоглазая Таня Горюнова, её родная сестрёнка, которая может заплакать, жалея раненого, а уже через минуту, смеясь, рассказывать какую-то историю из далёкого, мирного прошлого. Маша Морозова…

       Думая об этой девушке, Михаил чувствовал, что невольно краснеет, выдавая свою волнение…

        «Устали, ох как устали, – пожалел он своих подчинённых, – а ведь завтра им всем снова чуть свет за работу, если ещё и ночью раненых не привезут».

       Но подвести итоги было необходимо.

       – Коротко поговорим о том, как прошёл день, – сказал Гулякин. – Начнём с тебя, Миша, – повернулся он к Стесину.

       – Своей бригадой я сегодня доволен, – заявил тот. – Вот только Ане небольшое замечание. Нужно лучше врачу помогать, активнее. Нужно действовать быстро и сноровисто. Это важно, ведь дальше раненых будет, увы, побольше, чем сегодня.

        – Да, товарищи, – кивнул Гулякин. – Михаил прав. Нагрузка будет с каждым днём увеличиваться. И тем более уж не до слёз. А ты, Таня, расплакалась, когда нужно было действовать быстро. Ведь от нашей сноровки, от нашей точной работы жизнь раненого зависит.

        – Жалко стало парнишку, – сказала Аня. – Такой молодой, а может остаться без руки.

        – Афанасий Фёдорович Фатин, ведущий хирург нашего медсанбата сделает всё, чтобы спасти руку. Но речь сейчас не об этом. Запомните, девушки, раненым не слёзы нужны, а помощь, быстрая и надёжная квалифицированная медицинская помощь. Высококвалифицированная! Слёзы не спасут, а только настроение раненому испортят. Руки ваши должны спасать, а вы сами излучать уверенность, что всё хорошо окончится. Лучше улыбнитесь, хоть и через силу, но подбодрите раненого.

       Гулякин помолчал, дал время осознать сказанное и закончил уже требовательно:

       – А сейчас приказываю всем отдыхать. Завтра нам предстоит очень трудный день.

       С рассветом по всей полосе обороны дивизии загрохотало. Стало ясно, что начались атаки врага.

       С острова в излучине были видны кружащиеся стаи стервятников. Несколько «юнкерсов» и «мессершмидтов» пролетели над медсанбатом. Вздрогнула от разрывов авиабомб земля. Но с берега тут же ударили зенитные орудия и пулемёты. Самолёты больше не показывались. Видимо, сочли, что на острове не столь важный объект, чтобы рисковать, атакуя его. Их целью были позиции полков дивизии и переправы.

   

       Как следует отдохнуть подчинённым Михаила Гулякина не удалось: рано утром стали подвозить раненых. Их быстро сортировали, направляли, кого в перевязочную, кого в операционную, кого в эвакуационное отделение.

       Уже были заняты все врачи в операционной, когда на стол в приёмно-сортировочном взводе положили молоденького артиллериста. Глаза закрыты, впалые щёки, бескровные губы.

       – В операционную, – коротки приказал Гулякин.

       – Там нет свободных хирургов, – доложил санитар.

       – Готовьте операцию, – решил Гулякин. – Быстро сердечные и морфий. К ногам грелки.

       Красников бросился выполнять распоряжение, сёстры Горюновы начали осторожно раздевать бойца.

       «Проникающее ранение в живот, большая потеря крови, – определил Гулякин. – Проверю-ка ещё пульс… Пульс падает».

       – Подготовьте переливание крови, – отдал новое распоряжение.

       – Какая группа? – спросил Красников.

       – Определять некогда. Посмотрите, есть ли у вас первая? – приказал Гулякин.

       Аня Горюнова проверила запасы концентрированной крови, нашла нужную банку. Быстро приготовила всё необходимое для переливания. Дело пошло.

       Красников подошёл к столу. Гулякин вопросительно посмотрел на него.

      – Пульс улучшается. Дыхание стало ровнее, – сообщил Красников, держа раненого за руку.

       – Ассистенты, к столу, – распорядился Гулякин. – Маша, скальпель!.. Так, теперь кохер… Хорошо, быстро пеан…

       Медсестра Маша Морозова старалась угадывать, что понадобится хирургу и уже до команды держать в руках инструмент, чтобы моментально подать его.

       – Следите за пульсом. Посмотрите зрачки, – это распоряжение относилось уже к Пете Красникову, но тот и без напоминаний чётко выполнял всё необходимое.

       – Ревизуем кишечник! Вот оно – раневое отверстие, вот ещё одно, ещё… Да здесь словно решето, – пояснял Гулякин свои действия, продолжая работать и одновременно учить подчинённых понимать его действия. – Маша, физиологический раствор… Сейчас мы всё это обработаем.

       Движения хирурга точны и аккуратны. Помогли занятия в госпитале под Москвой, в дни перерыва между боями. Учёба у опытных хирургов ох как пригодилась теперь.

       И вот, наконец…

       – Маша, зашиваем. Кетгут мне. Иглодержатель. Салфетки…

       Маша подала кетгут – саморассасывающийся хирургический шовный материал, затем протянула салфетки.

       Ещё немного, и Гулякин устало проговорил:

       – Ну вот, кажется, всё. Будет жить!

       Сколько раз ему приходилось повторять эту фразу, и на фронте, и в мирные дни!

       Он неспеша отошёл от стола, снял перчатки, сменил халат на чистый. Он был доволен. Удалось сделать всё, что необходимо и заключить уже с уверенностью: боец будет жить.

       – Товарищ военврач третьего ранга, – доложил санитар. – Здесь ещё один тяжёлый…

       Снова короткий осмотр и снова команда:

       – Готовьте операцию.

       И вдруг рёв пикирующих бомбардировщиков, свист падающих авиабомб. Гулякина бросило в сторону, треснули мачты палатки, посыпалась земля.

       Выбравшись из-под обломков, Гулякин поспешил к послеоперационному отделению, но на его месте была воронка.

       Подбежал Миша Стесин.

       – Наши все целы! – сказал он. – Только палатку сорвало. Сейчас восстановим, – и осёкся, взглянув на воронку.

       – Здесь и артиллерист, которого я только что оперировал, – тихо сказал Гулякин. – Совсем мальчишка… Э-эх…

       Он тут же взял себя в руки и спросил:

       – Подготовили тяжелораненого?

       Но никто не ответил. Гулякин и сам увидел: там, где стояли носилки, тоже зияла воронка.

       Подошли очередные машины, работа продолжилась.

       Невдалеке стучали зенитки; шипя, врезались в воду осколки. Иногда бомбы падали совсем близко, но теперь на это никто не обращал внимания. На операционных столах менялись пациенты с самыми различными повреждениями. У некоторых к ранениям, полученным в бою, добавлялись вторичные – после атак «мессершмиттов», охотившихся за санитарными машинами, как за наиболее безопасными целями.

       Что поделаешь? На русскую землю пришла «просвещённая Европа», давно уже имевшая своими ценностями варварство, бессовестность и бесчеловечность.

      Первые трое суток словно слились в один бесконечный трудовой день без отдыха. Да собственно отдыха была ждать неоткуда. Обстановка осложнялась с каждым часом.

     Стойко держалась 37-я гвардейская стрелковая дивизия, но кое-где на флангах противник потеснил соседей. Его танковые и моторизованные части вышли на оперативный простор и, несмотря на огромные потери, стали продвигаться к Сталинграду.

      К исходу третьего дня остров подвергся артиллерийскому обстрелу. Разведали-таки европейские «сверхчеловеки», что там находится медсанбат. Земля заходила ходуном. Снаряды рвались возле палаток, свистели осколки.

      – Раненых в укрытие, – приказал Кириченко. – Ускорить эвакуацию в госпитали.

       И ещё одно распоряжение, непременное для прифронтовых медицинских подразделений и учреждений:

       – Дежурным бригадам оставаться на местах. Продолжать работу!

       Никто из медиков и не собирался уходить в укрытия, ведь приток раненых не прекращался и во время бомбёжек, и во время артобстрелов. Ведь практически всем, кого привозили, требовалась немедленная помощь.

       Огромные двухмачтовые палатки медсанбата местами превращались в решето. На операционные столы всё чаще попадали и медики.

       – Помощь оказывать только остронуждающимся, – распорядился Кириченко, зайдя в палатку приёмно-сортировочного взвода. – Всех, кто подлежит транспортировки, немедленно отправлять в госпитали.

       – Но ведь и остронуждающихся много, очень много – сказал Гулякин.

       – Вижу, но пока нет указания на перемещение медсанбата, хотя, конечно, здесь работать больше уже нельзя.

       Кириченко ещё раз осмотрел столы с ранеными и медленно пошёл к штабу медсанбата.

       Гулякина пригласили к очередному раненому. На сортировочном столе лежал пожилой боец. Повязка намокла. Видимо, хоть и остановили кровотечение в полковом медпункте, но при транспортировке оно возобновилось.

      – Все хирурги заняты, – сказал Красников.

      – Буду оперировать сам.

      Гулякин склонился над раненым, с помощью Маши Морозовой снял повязку. Кровь била пульсирующим фонтаном.

      – Неужели подвздошные сосуды? – проговорил Гулякин и повернулся к Маше: – Быстро пеан… Петя, срочно переливание крови. Давай первую группу.

     Осмотрев банки, Красников растерянно сообщил:

     – Первой нет. Будем определять группу?

     – У меня первая, – подошёл один из санитаров. – Возьмите мою кровь.

     – Переливайте, – кивнул Гулякин.

     И в этот момент снова начался артобстрел. Европеизированные нелюди били по медсанбату, по раненым с изуверской жестокостью.

     Несмотря на грохот взрывов, работа не прекращалась.

     Дрожала под ногами земля. Взрыв, ещё один, снова нарастающий вой снаряда, от которого озноб по коже. И страшный удар. Разрыв где-то совсем рядом. Палатка накренилась. Маша Морозова рванулась к столу и склонилась над раненым, прикрывая собой обнажённое операционное поле от летящих сверху комьев земли.

      Спокойный голос Гулякина вывел всех из оцепенения:

      – Санитары, поправить палатку. Маша, работать. 

      Переливание крови помогло: исчезла мертвенная бледность лица, появился пульс, который практически уже не прощупывался. Но жизнь раненого всё ещё была в опасности: кровотечение в сложной анатомической зоне продолжалось.

       Хотелось позвать Фатина, посоветоваться с ним, однако Гулякин знал, что у того сложная операция и на столе не менее сложный раненый. Значит, нужно рассчитывать только на собственные силы.

       – Маша, зажим! Салфетку… Вот он, осколок. Сейчас, сейчас мы его извлечём…

      Перчатки и халат хирурга давно уже в крови. Но работа продолжается. Наконец, кровотечение начинает уменьшаться.

      Гулякин отдаёт распоряжение:

      – Самый тонкий шёлк… Иглодержатель!

      Операция продолжается уже более часа.

 

      Когда Гулякин вышел из палатки, его поразила необычная тишина. Стемнело. Обстрел прекратился. Весь район расположения медсанбата оказался изрытым воронками. На месте некоторых палаток – глубокие ямы.

      «Значит есть жертвы», – с тревогой подумал Гулякин.

      Подошёл к одной из воронок. Здесь было эвакуационное отделение. «Неужели?»

      Сзади подошёл санитар. Тихо сказал:

      – Успели всех перенести в укрытие. Не волнуйтесь, товарищ военврач третьего ранга. Все живы.

      Однако в других подразделения медсанбата были потери и среди раненых, и среди личного состава.

       Санитар, словно спохватившись, спросил:

       – Вам передали, что командир медсанбата всех командиров подразделений собирает на совещание?

       – Нет. Я был на операции. Где собирает?

       – В штабе.

       – Спасибо. Иду.

       Кириченко был немногословен:

       – Спасибо за самоотверженный труд, спасибо, товарищи, за мужество. Наша работа не прекращалась даже во время обстрелов и бомбёжек. Теперь о ближайших задачах. Раненых отправляем в госпитали. Медсанбат немедленно передислоцируется в хутор Алаев. Это в четырёх-пяти километрах отсюда. Располагаться будем на северо-восточной окраине хутора. Там уцелело несколько хат. Вокруг хат – сады. Там и поставим палатки.

      

      В военных мемуарах «Будет жить!» Михаил Филиппович Гулякин так описал этот момент:

      «С приближением к нам боевых действий расположение медсанбата становилось всё более уязвимым. Ведь теперь не только к нам на остров нелегко было доставить раненых, но и дальше эвакуировать их оказалось очень сложно. К тому же мы находились под постоянным минометным, а иногда и пулемётным огнём противника, несли неоправданные потери. Оценив все это, командование приняло решение о переброске медсанбата на левый берег Дона, в хутор северо-восточнее станции Иловля.

       Немедленно приступили к подготовке к этому новому нелегкому переезду. Пришлось свертывать палаточный городок спешно, под усиливающимся огнём врага.

       Особенно досталось командиру госпитального взвода гвардии военврачу 3 ранга К. Ф. Быкову, на плечи которого легла эвакуация раненых, находившихся на лечении в медсанбате. Только благодаря его распорядительности удалось затем провести эвакуацию быстро и почти без потерь. Костя Быков договорился с регулировщиками, и те направляли в обусловленное место порожние автомобили, следовавшие с передовой в тыл, за боеприпасами. На них он эвакуировал не только раненых, но и часть госпитального имущества. Своего транспорта нам не хватало. Это было известно командованию дивизии, и незадолго до того, как мы прибыли на фронт, состоялся приказ, в котором было изложено требование использовать порожние рейсы для эвакуации в тыл раненых.

      К вечеру перестрелка на острове прекратилась. Раненые, поступившие к нам, рассказали, что враг сброшен в воду. С наступлением темноты мы начали эвакуацию в новый район расположения медсанбата. Большая операционная продолжала работать до последней возможности. Оставались долгое время на местах часть приемно-сортировочного взвода и эвакуационное отделение. Они снялись лишь тогда, когда поступило сообщение о том, что медсанбат начал прием раненых в новом районе.

      И вот мы погрузили на автомобили раненых, которым оказывали помощь в последние часы пребывания на острове».

 

     Ночью, когда на переднем крае всё затихло до утра, колонна автомашин и повозок с ранеными и имуществом двинулась к новому месту расположения. В степи темным-темно. Светом пользовались осторожно и войска, и местные жители: слишком далеко он виден на этой бескрайней равнине.

     Комбат, уже садясь в кабину одного из санитарных автомобилей, попросил Гулякина подойти. Распорядился:

     – Миша, назначаю тебя старшим… Собери всех, кто остался, проверь, ну и за нами в пешем порядке.

     Тот ответил:

     – Есть! – и приказал строиться на дороге.    

 

Медсанбат во фруктовом саду

 

       Любопытно было посмотреть на небольшую, нестройную колонну медсанбата. Конечно, девушки тоже способны показать класс в строевой подготовке. Ныне, когда места трусливых косил от службы, незаконно ощущающих себя мужчинами лишь 23 февраля, когда их поздравляют с днём настоящих мужчин, всё чаще занимают отважные девчата, вся страна любуются парадным шагом девчушек из Пансиона воспитанниц Министерства Обороны РФ и девушек-слушателей военных академий. Но во время войны было не до строевой. Поэтому, конечно, колонна была весьма забавной с точки зрения мирных лет, но она была по-военному суровой и строгой. Если и для ординаторов, имевших воинские звания, уже год спустя получившие наименования офицерских, длительный марш был не так уж и лёгком, что говорить о хрупких девушек, вчерашних школьницах, которых ещё недавно холили и лелеяли родители в семьях?! И вот они стали в строй защитником Отечества, встали в строй наравне с мужчинами. А мужчины, что были рядом с ними, были немногим старше их по летам. Тоже ведь в основном вчерашние, пусть и не школьники, но студенты или слушатели.

      И командиру их, Михаилу Гулякину, лишь совсем недавно, 22 июля 1942 года исполнилось 24 года. Впрочем, война принуждала взрослеть быстро, и никто не делал скидки на возраст – ни командиры и начальники, ни сами юные командиры подразделений. Да что там подразделений?! Вспоминаются кадры из кинофильма «Горячий снег». Командующий армией генерал Бессонов спрашивает у молодого командира дивизии, рвущегося в бой, готового отправиться в полк, оказавшийся в трудном положении, сколько ему лет. И услышав, что двадцать восемь, отвечает: «Хочу, чтобы вам было двадцать девять!»

       Двадцать восемь и командир дивизии! И это не домысел автора книги, Юрия Бондарева, прошедшего горнила войны. Так было сплошь да рядом в военные годы.

       Когда я в пору своей офицерской молодости, в двадцать два года получил назначение на должность командира отдельной роты, необычной роты, в которой было 238 человек по штату, казалось, куда как здорово! Но если задуматься, ведь в годы войны в таком возрасте, бывало, и полками командовали! И мера ответственности несоизмерима. Ну а что касается медиков, то у них слишком долгий срок учёбы, а потому Гулякин, всего лишь год назад окончивший военно-медицинский факультет, просто не мог быть моложе тех лет, в которые вступил в войну.

       Ну а девчонкам медсёстрам и вовсе было по восемнадцать, а кое-кто из них прибавил себе годик-другой, чтобы оказаться на фронте.

       И вот эта юная колонна ускоренным шагом, почти на пределе своих возможностей совершала нелёгкий марш по выжженным солнцем степям Придонья.

       Вот и мост, ведущий на левый, восточный берег Дона. Колонна автомашин медсанбата, да и повозки, следующие за ней, уже давно переправились и даже клубы пыли, поднятые ими на противоположном берегу, почти рассеялись.

      Гулякин подошёл к коменданту переправы, спросил, успешно ли прошла колонна медсанбата.

      – Да успешно, успешно… В рубашке родились. Только переправились – налёт. Мост повреждён. Так что переправа закрыта…

       – Мы не можем ждать! – твёрдо сказал Гулякин. – В колонне имущество. А личный состав здесь. Имущество и медикаменты без хирургов и медсестёр, как вы понимаете, бесполезны.

       – Да я понимаю, всё понимаю, – махнул рукой майор с воспалёнными от бессонницы глазами и рукой на перевязи. – Что с вами делать? Давайте, только осторожно. В настиле проломы. Можно и ноги поломать, да и в воду свалиться.

       – Благодарю вас, – сказал Гулякин, приложив руку к головному убору, а потом протянув её майору.

       Пожать пришлось левую руку. Правая так и висела на широкой косынке.

       – Что с рукой? – спросил Гулякин.

       – Да перелом… швырнуло взрывной волной.

       – Надо в медсанбат…

       – Успею… Я и так уж здесь за своих подчинённых работаю. Двоих убило. А меня и заменить некем.…

       Переправились с осторожностью, но довольно быстро. Когда поднялись на береговую кручу, Гулякин огляделся. Кругом непроглядная темень южной ночи. В степи ни огонька. Маскировка. Полевую дорогу различить было невозможно. Разве что она ощущалась, поскольку была разбита в пыль, которая как мелкий песок затрудняла движение.

       Идти можно было только по обочине, постоянно проверяя, не удалились ли от дороги. Ну что ж, ночь трудна для ориентирования, а день опасен вражескими налётами. В голой степи негде укрыться. И защиты никакой. Даже пулемёта нет, чтобы хоть очередь дать по самолётам, снижающимся до бреющего. Это фашисты любили, когда видели, что нет никакой опасности.

      Внезапно впереди землю озарила вспышка и раздался взрыв. Через некоторое время чуть подальше другой.

      – Что это взрывается? – наивно спросила одна из девушек.

      – За день немцы пристрелялись, ну и теперь ведут методичный огонь, рассчитывая, что снаряды достигнут цели. Так что опасность существует.

      Он построил колонну, которая рассыпалась во время перехода по мосту. Проверил наличие людей. В группе вместе с Гулякиным было четыре врача, двенадцать медсестёр и десять санитаров. Все оказались на месте.

      Впереди время от времени гремели взрывы.

      – Ну, прямо дорогу обозначают, – сказал кто-то из санитаров.

      – В том-то и дело, – сказал Гулякин. – По дороге идти опасно. Да и вдоль дороги не пойти. Можно попасть под шальной снаряд. Остаётся напрямик по степи, хотя так можно заблудиться. Что будем делать?

      Вопрос напрасный. Кто и что может предложить? Гулякин это понимал, но всё же спросил. Интересно было услышать мнение людей.

      – Командуй, Миша, – сказал Михаил Стесин. – Ты наш командир, к тому же ориентируешься лучше любого из нас. И по компасу ходить умеешь.

      О том, что ещё во время службы в ВДВ некоторые командиры хотели переаттестовать Гулякина в штабисты, многим было известно. 

      – Не надо по дороге, – прибавил Михаил Стесин. – С нами ведь девчата. Да и петляет дорога.

      Гулякин обошёл строй, тихо сказал:

      – Прошу держаться строем, не отставать. В степи легко заблудиться. Ну а ночью в степи и волков можно встретить… Так что будьте внимательнее. – и прибавил уже веселее: – Ну что ж, за мной!

       Пошли по компасу. Гулякин периодически светил фонариком на карту, сверял движение по компасу. Взрывы гремели по-прежнему, но уже в стороне. Они тоже были своеобразным ориентиром. Фашисты не лупили в белый свет как в копеечку. Всё-таки, насколько это было возможно ночью, стремились бить по дороге.

       Гулякин шёл впереди, регулируя темп движения. Спешка спешкой, но надо было понимать, что девчата непривычны к таким переходам. По сути это был первый их прифронтовой марш. А ведь позади напряжённый день по оказанию помощи раненым. Это же постоянно на ногах у операционных и перевязочных столов.

      Периодически делали остановки. Гулякин проверял, не отстал ли кто. Спрашивал:

      – Ну как, есть ещё силы? Потерпите. Скоро придём.

      – А мы и не жалуемся! – отвечали девчата.

      Особенно задорно говорила Аня Горюнова:

      – Не волнуйтесь, командир. Дойдём. Мы же фронтовые медсёстры.

      Гулякин хотел обещать отдых по прибытии, но воздержался. Какой там отдых, если в медсанбат поступят раненые.

      Постоянно сверяя маршрут по карте и компасу, он всё же волновался. Мог себе представить, что будет, если выведут группу не туда, куда нужно. Потом ищи медсанбат… Да и неловко как-то. Но десантная подготовка и умение чтения карты не подвели. Как бы не было темно вокруг, а всё же впереди обозначились силуэты хат, утопающих в садах.

      И вдруг окрик:

      – Стой! Кто идёт?

      Гулякин узнал голос бойца из подразделения обеспечения медсанбата.

      – Это я, военврач Гулякин. Узнаёшь по голосу?

      – Так точно. Только, товарищ военврач третьего ранга, подойдите ко мне один.

     «Ишь ты, знает устав, – подумал Гулякин. – Конечно, в настоящем карауле нужно вызвать начальника караула или разводящего. Но, наверное, караула-то и нет полноценного. Просто выставлены посты. А одного подозвать правильно. Ещё на караульной подготовке объясняли, что ведь и начальника караула и разводящего могут вести под пистолетом».

      В мирное время всё это казалось игрой, но теперь… Не исключено, что в степи может работать вражеская разведка.

     Ну а что касается прибытия колонный медсанбата, то, часовой, конечно был извещён.

     Гулякин подошёл и спросил, как найти командира медсанбата.

     Часовой ответить не успел. Кириченко сам вынырнул из темноты и сказал:

     – Мы уж вас заждались. Долго блудили?

     – Вышли точно!

     – Ну молодцы. Ну а теперь за работу. Перевязочную развернёте в этом доме. Для приёма раненых поставите две палатки под вишнями. И побыстрее. На полковые медпункты уже поступают раненые. Скоро их начнут доставлять к нам.

       Приёмно-сортировочному взводу досталась простая деревенская хата с потолком и стенами, засиженными мухами. Хозяев не было, видимо, ушли на восток.

       Гулякин осмотрелся и отдал распоряжение:

       – Потолок и стены завесить простынями. Полы хорошенько вымыть. Установить столы. Сортировать будем на улице и в палатках. Оперировать – здесь. Подготовить светомаскировку на окна.

       Дал указания и включился в работу наравне со всеми: разгружал машины, приводил в порядок перевязочную, стараясь добиться стерильности. Сам того не замечая, всё время оказывался возле Маши Морозовой. С ней старался работать. Помогал вешать на стены простыни, устанавливать столы для сортировки раненых и операций.

       Разговор никак не получался. Перебрасывались лишь краткими, ничего не значащими фразами, да краснели, если встречались взглядами.

       Но вот за окном, скрипнув тормозами, остановилась первая машина. Она прибыла с медпункта одного из полков. На улице было ещё темно, и сортировку раненых начали в доме. Сортировочную бригаду Гулякин приказал возглавить военврачу 3 ранга Михаилу Стесину. Ну а сам отправился на основную площадку медицинской роты, чтобы посмотреть, готовы ли операционные и перевязочные в соседних домах, узнать, где размещено эвакуационное отделение.

      Работать пришлось всю ночь. К утру личный состав бригад совершенно обессилил.

      «Нужно разбиться на смены, – понял Гулякин. – Усталость может сказаться на качестве и эффективности оказания помощи раненым».

       Он отправил Михаила Стесина и его помощников спать, но уже скоро их пришлось поднять, поскольку приток раненых с рассветом значительно увеличился.

       Снова сутки слились в один нескончаемый, изнурительный день у операционного стола. Всё реже удавалось занимался сортировкой: не было перерывов между операциями.

       В своих военных мемуарах «Будет жить!» Михаил Филиппович Гулякин вспоминал о том, как приходил первый и очень важный опыт, как внедрялись первые новшества, помогавшие обеспечить более качественную квалифицированную медицинскую помощь. Он писал:

      «Заботясь о совершенствовании помощи раненым, а главное, об ускорении их обработки, разумеется без ущерба для здоровья наших пациентов, мы применили и некоторое, если можно так выразиться, новаторство. Я предложил во время сортировки сразу отделять поток легкораненых и направлять их в отдельную операционную палатку, где действовали хирургические бригады приёмно-сортировочного взвода. Это сразу сократило срок пребывания большого количества раненых на этапе. В то же время удалось сконцентрировать наиболее опытных хирургов для оказания помощи тяжелораненым и повысить качество всей работы.

       Подобного опыта соседние войсковые медицинские учреждения пока не имели, и уже в первых числах сентября командиры медсанбатов и ведущие хирурги из других дивизий приезжали к нам, чтобы перенять его. Встречая их, начальник санитарной службы дивизии И.И. Ахлобыстин рассказывал о положительных результатах, которых позволил добиться наш метод, а потом поручал мне:

       – Миша, покажи, на что способны гвардейцы-десантники...

       Опыт коллектива нашего 38-го отдельного гвардейского медсанбата был одобрен руководством санитарного управления фронта, и вскоре многие соединения внедрили его у себя. А мы старались и дальше совершенствовать систему собственной работы, повышать качество хирургической помощи раненым. Даже в самом начале своей фронтовой деятельности мы не отступали от принципов, выработанных такими замечательными хирургами, как Н.Н. Бурденко, П.А. Куприянов, М.Н. Ахутин и другие».

 

      А между тем, накал работы не ослабевал.

      Однажды, только-только прооперировав очередного раненого, Гулякин вышел на улицу подышать свежим воздухов и увидел у крыльца носилки.

      – Жихарев, Степан! – воскликнул он, узнав старого сослуживца, бывшего комбата-десантника. – Ты какими судьбами? Ранен?

      – Да вот, как видишь, Миша, зацепило. В бедро, – пояснил тот, кривясь от боли. – У тебя то как? Тоже, небось, достаётся? Гляжу, очередь на операцию выстроилась. Хотел уж по старой памяти без очереди прорваться, да всё, гляжу, тяжёлые идут, – попытался пошутить Степан.

       Гулякин посмотрел на рану, прикинул, что там скрыто повязкой и решительно сказал:

       – Давай-ка на стол. Посмотрим, что там у тебя. Я как раз только что всех тяжёлых отправил.

       Жихарева внесли в хату, раздели, сняли повязку. У него оказалось обширное ранение мягких тканей бедра.

       Операцию делали под местным наркозом.

       – Что с ногой, Миша? – спросил Жихарев.

       – Кость цела. Это уже хорошо. Потерпи, Степан, потерпи, сейчас обработаю рану.

       – Значит, нога будет цела, а то меня на полковом медпункте напугали. Сказали, что, если будет осложнение, могу лишиться ноги.

       – Верно сказали. Ранение опасное. Если бы вовремя за операцию не взялись, могла бы гангрена начаться. Но теперь, думаю, всё обойдётся. Правда поваляться тебе придётся.

      – Куда меня, в госпиталь?

      – Да.

      – А, может, у себя оставите? Здесь подлечусь?

      – Нет. Только в госпиталь. Там быстрее поправишься. Да и у нас, как видишь, пока кочевой образ жизни. Стационар рано открывать.

      После операции Жихарева положили на носилки и отправили в эвакуационное отделение. Перед отправкой в госпиталь, Гулякин ещё раз повидался с ним.

       – Расскажи. Как там наши воюют? – попросил Михаил. – Оторвался я от нашего десантного батальона. Редко кого удаётся повидать. Да и свидания обычно не очень весёлые. Ранеными бывшие сослуживцы ко мне поступают, да не всегда с лёгкими ранениями.

       – Хорошо дерутся наши ребята. Молодцы. Фашистам так и не удалось сбросить нас с правого берега Дона. Крепко держались за плацдарм. Пригодится он, когда в наступление пойдём. Но обстановка очень тяжёлая. Потеснили нас на левом фланге. Кое-где гитлеровские автоматчики даже на остров просочились. Но ничего, выбьем оттуда.

       Гулякину понравилось, что Жихарев говорил о грядущем наступлении с уверенностью, что несмотря на серьёзное ранение, бодр, как и прежде, когда ходили они с боями по тылам врага. В медсанбате уже знали, что враг уже стоял под Сталинградом, а на некоторых направлениях ворвался в город, что на улицах кое-где уже идут ожесточённые бои. Превосходство и в авиации, и в танках, и в живой силе было у врага ещё очень и очень солидное.

       Правда в полосе 37-й гвардейской стрелковой дивизии врагу не удалось продвинуться ни на шаг. Были сорваны все попытки форсировать Дон. Гвардейцам, оборонявшимися на фланге великой битвы, не довелось испытать всей тяжести отхода под давлением численно превосходящего противника. Дивизия активно оборонялась. Предпринимались контратаки там, где врагу удалось выйти к реке, и вылазки в тыл противника с плацдарма, захваченного 109-м гвардейским стрелковым полком, в который была переформирована 1-я воздушно-десантная бригада.

       Нелёгкое было время, но раненые бойцы, поступавшие в медсанбат, рассказывали о том, как бьют фашистов их товарищи, обычно умалчивая о своих личных подвигах.

       Однажды во время операции Гулякин услышал гул вражеских самолётов и с горечью подумал: «Сейчас начнётся». На операционном столе был тяжелораненый, прерывать операцию было нельзя.

       – Продолжаем работать, – тихо сказал Гулякин, прочтя немой вопрос в глазах подчинённых.

       Никто не дрогнул, не попросился в укрытие. Все были спокойны. А ведь большинство помощников – девушки.

       Неподалёку прогремело несколько взрывов. И вдруг с улицы неожиданно и так нелепо в этой обстановке донеслись крики «ура». Это кричали раненые, носилки с которыми стояли в вишнёвом садике возле дома.

       – Что там, посмотрите, пожалуйста, – попросил Гулякин, бросив взгляд на Аню Горюнову.

       Сам отойти от стола не мог ни на минуту.

       Девушка выглянула в окно и радостно сообщила:

       – Наши! Наши истребители бьют гадов! Два фашиста уже горят. Вот и ещё один «юнкерс» задымил. Остальные удирают.

       «Наконец-то враг стал получать достойный отпор», – радостно подумал Гулякин.

      Прежде редко можно было видеть в небе наши самолёты. Мало, очень мало их было. Но вот всё начало меняться. Стали наши лётчики бить врага.

      После окончания операции вся бригада вышла на улицу. Раненые возбуждённо, перебивая друг друга, рассказывали со всеми подробностями о том, как наши истребители сломали строй фашистских бомбардировщиков и, сбив три «юнкерса», остальные обратили в бегство.

      – Может, бомбить перестанут? – робко, но с надеждой спросила у Гулякина Аня Горюнова.

      – Для этих зверей медсанбат – лакомая цель. Не боевое подразделение. С таким же удовольствием они гоняются за санитарными поездами. Нет, бомбить не перестанут, если наши не заставят их перестать. Вот посбивают ещё с десяток, может и отвадят.

       И действительно, налёты продолжались. Частенько приходилось оказывать помощь раненым по аккомпанемент разрывов. Во время одной из операций бомба упала возле самого дома. Операция была несложной, уже завершалась, но Гулякину работу пришлось прервать. Поручив завершить операцию Стесину, он взялся на тяжелораненого, ожидавшего своей очереди и получившего вторичное ранение от взрыва бомбы.

       Взрывом вышибло рану, кое-где оторвались от стен и потолка простыни, оголились грязные стены.

       – Все живы? – первым делом спросил Гулякин.

       – Меня слегка зацепило, – сказал санитар. 

       – Петя, осмотри и перевяжи, – распорядился Гулякин. – Таня, поправь простыни. Маша, работать!

       И без перерыва началась новая операция.

       После операции все вышли на улицу и увидели большую воронку рядом с палисадником. Собственно, палисадника уже не было. Кустарник, деревья, цветы, вырвало из земли. Колья и штакетник валялись по сторонам. Чуть дальше лежала опрокинутая вверх колёсами санитарная машина. Возле неё стоял водитель и растерянно перебирал в руках какие-то запчасти.

       – Что делают гады, товарищ военврач? – сказал он, увидев Гулякина. – Ведь на крыше был красный крест. А если б в машине были раненые.

       Гулякин покачал головой и пожал плечами. Что тут можно было сказать. Звери они и есть звери. Да собственно иных просвещённых европейцев и зверьём называть неправильно. За что же так зверей-то обижать? Вон французы в двенадцатом году с наслаждением сожгли заживо 15 тысяч раненых русских солдат и офицеров, которых вынуждены были оставить наши войска, отходя через Москву, поскольку транспортировка в силу состояния этих раненых, привела бы к их гибели.

       Поведение европейцев никогда не соответствовало нормам человеческой морали. Ну а гитлеровцы превзошли своей жестокостью всех изуверов.

       Подошёл Кириченко. Спросил:

       – У вас все целы?

       – Ранен санитар, – доложил Гулякин. – отправили его к Быкову в лазарет. Один тяжелораненый получил вторичное ранение. К счастью, удалось его спасти.

       Кириченко обошёл вокруг машины.

       – Да, пожалуй, ремонту она не подлежит.

       – Что ж мне теперь без машины-то делать, товарищ военврач второго ранга? – уныло проговорил шофёр.

       – Машину дадут. А пока будете подменять товарищей. Сутками за рулём, с ног валятся. А ведь людей возят.

       – Да, отдохнуть некогда, – махнул рукой водитель. – Осмотрю ещё машину, может хоть что-то на запчасти сгодится.