История

 

Князья и изгои. Часть 2

Вот это письмо. Я привожу его полный текст с некоторыми своими пояснениями, ибо рука не поднялась, что то сокращать и править в этом потрясающем документе

 

 

 Тебе бы следовало, брат, прежде всего прислать ко мне с такими словами. Когда убили дитя мое пред тобою, когда ты увидал кровь его и тело увянувшее, как цветок, только что распустившийся, как агнца заколенного, подумать бы тебе, стоя над ним: «увы, что я сделал! Для неправды света сего суетного взял грех на душу, отцу и матери причинил слезы! Сказать бы тебе было тогда по-давыдовски: аз знаю грех мой, предо мною есть выну! Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную да сноху прислать, потому что она ни в чем не виновата, ни в добре, ни в зле: обнял бы я ее и оплакал мужа ее и свадьбу их вместо песен брачных; не видал я их первой радости, ни венчанья, за грех мой; ради бога пусти ее ко мне скорее: пусть сидит у меня, как горлица, на сухом дереве жалуючись, а меня бог утешит.

Здесь речь Мономах ведёт о своем сыне Изяславе, убитом в войне с Олегом. Вроде бы упрекает в этом Олега мягко, но вот дальше мы увидим, что он простил за это Олега и даже возлагает вину за произошедшее именно на Изяслава, а не на Олега. Воистину надо обладать невероятной душевной силой, чтоб поступить так.

 

«Таким уж, видно, путем пошли дети отцов наших: суд ему от бога пришел. Если бы ты тогда сделал по своей воле, Муром взял бы, а Ростова не занимал и послал ко мне, то мы уладились бы; но рассуди сам: мне ли было первому к тебе посылать или тебе ко мне; а что ты говорил сыну моему: «Шли к отцу», так я десять раз посылал. Удивительно ли, что муж умер на рати, умирали так и прежде наши прадеды; не искать было ему чужого и меня в стыд и в печаль не вводить это научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель. Захочешь покаяться пред богом и со мною помириться, то напиши грамоту с правдою и пришли с нею посла или попа: так и волость возьмешь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем жить, чем прежде; я тебе ни враг, ни местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба; но не дай мне бог видеть крови и от твоей руки, и ни от которого брата по своему попущению; если я лгу, то бог меня ведает и крест честной.»

Но и это не всё. Разве возможно примирение без покаяния? Если искренне ищешь мира со своим врагом, то должен же ты осознать и свою вину перед ним. Если хочешь кого то простить – мыслимо ли это сделать, не попросив прощения самому? Ведь в любой ссоре и, тем паче, в любой войне, виноваты все стороны. Пусть и не одинакова вина – но она есть у каждой из сторон. И для мира надо отыскать свою вину. Хотя сделать это неимоверно сложно.

А найдя свою вину, надо покаяться перед врагом, что стократ сложнее. Но Мономах совершает этот подвиг. Подвиг покаяния перед смертельным врагом своим!

Он кается!

 Если тот мой грех, что ходил на тебя к Чернигову за дружбу твою с погаными, то каюсь. Теперь подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим, едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости: так рядись, если хочешь, а если хочешь их убить, они в твоей воле; а я не хочу лиха, добра хочу братьи и Русской земле. Что ты хочешь теперь взять насильем, то мы, смиловавшись, давали тебе и у Стародуба, отчину твою; бог свидетель, что мы рядились с братом твоим, да он не может рядиться без тебя; мы не сделали ничего дурного, но сказали ему: посылай к брату, пока не уладимся; если же кто из вас не хочет добра и мира христианам, то пусть душа его на том свете не увидит мира от бога. Я к тебе пишу не по нужде: нет мне никакой беды; пишу тебе для бога, потому что Мне своя душа дороже целого света».

 

Владимир Мономах совершил в своей жизни много воинских подвигов, что ставят его в один ряд с великими полководцами древности. О некоторых военных заслугах Мономаха мы уже рассказали, о некоторых поведаем в дальнейшем.

Но ни один из ратных подвигов Мономаха невозможно сравнить с духовным подвигом прощения им князя Олега и покаяния перед ним.

Легко разбить даже очень сильного врага. Такое делали многие. Но стократ труднее простить врага и самому просить у него прощения.

На такое способны единицы. Мономах был способен. И этим одержал самую главную победу в своей жизни – раз и навсегда примирил князя Олега с Русью.

Послание Мономаха достигло цели – сердца Олега. Пробило закаменевшую броню из ненависти и недоверия, что десятилетиями ковалась вокруг души этого князя-изгоя.

И на свет появился новый князь Олег. Не загнанный и свирепый волк в образе человека. А человек, которым Олег и был изначально. До того как обрушилась на него злоба и несправедливость князей-дядьёв.

Олег принял протянутую руку Мономаха. Принял его покаяние и сам покаялся. Принял его прощение и сам простил.

Больше никогда князь Олег не станет разжигать усобицы на Руси.

Такова сила милосердия! Двадцать лет без малого бился Олег за своё место на русской земле. Бил врагов и сам был ими бит неоднократно. Но никогда не смирялся перед силой оружия. Поднимался и вновь бросался в борьбу. Не признавал он себя побеждённым и не признал бы никогда, продолжай его враги применять к нему силу. Не встал бы он перед силой на колени. По его жизни, по его поступкам видно было – не такой он человек.

А вот  милосердием и прощением был побеждён.

Потому, что милосердие к врагу сильнее любого оружия. Потому, что милосердие выше справедливости.

Но как же трудно прибегнуть в борьбе с врагом к милосердию. Понять и поверить, что только одно оно всепобеждающе, а оружие, пусть и поднятое за правое дело, может принести лишь временную победу. Да ещё как она будет выглядеть то, победа эта. Ведь порой такие победы бывают, что посмотришь да скажешь – лучше бы и не было её победы этой, чем такая то.

И только милосердие побеждает окончательно, бескровно  и бесповоротно.

Но, как сказано, неимоверно трудно оно в применении. Наверно поэтому правители русские после Мономаха никогда им не пользовались. Не по силам оно было никому. Кроме, пожалуй, Бориса Ельцина, который первым после Мономаха, смог простить смертельных врагов своих, жаждущих убить его и убивших бы, пойди всё по ихнему.

А он их простил. И тем спас Россию и встал в нашей истории вровень с Владимиром Мономахом.

Впрочем, что то мы в своих размышлениях далековато ушли от 11 века. Пора вернуться. Ибо там, наконец, совершается давняя мечта Мономаха – съезд всех русских князей, для решения вопроса: как дальше жить.

Всем уже к тому времени ясно стало, что жить по старому, как отцы и деды жили, теперь невозможно.

Осенью 1097 года в городе Любече, что в Черниговском княжестве собрались все старшие князья Русской земли.

 

Тут был Великий князь всея Руси Святополк, был Владимир Мономах, Олег Святославич и брат его Давид.

Из далёкой Червонной Руси приехали ещё князья-изгои Давид Игоревич и братья Василько и Володарь Ростиславичи.

Давид, если вы забыли, правил во Владимире – Волынском, Василько в Теребовле, Володарь в Перемышле.

Никаких бурных споров на съезде не было. Всем было понятно, что надо систему наследия княжеских столов менять. И менять так, чтобы перестали появляться князья – изгои.

«Зачем губим Русскую землю, поднимая сами на себя вражду?» так говорили князья на Любечском съезде «А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут усобицы. Теперь же с этих пор станем жить в одно сердце и блюсти Русскую землю»

 

И решили князья так: «Отныне каждый пусть держит отчину свою»

Эта знаменитая формулировка Любечского съезда вошла во все учебники истории. Но, что она значила и как могла примирить князей между собой?

А вот, что. До этого времени, как мы уже писали, ни один князь не имел на Руси постоянного, своего наследственного владения. Считалось, что вся Русь в общем, совместном владении всех Рюриковичей.

Оттого и вертелась по земле Русской «княжеская карусель». Переезжали князья постоянно из города в город, из княжества в княжество.

А вертел её Великий князь всея Руси. По совету с братьями и дружиной, конечно, перемещал он князей по Руси. Того в Чернигов, а этого в Смоленск. Потом того из Смоленска в Ростов, а князя ростовского в Новгород.

Вот так и получалось у русских князей – вся Русь им принадлежит, а ни одного кусочка её по отдельности. лично у какого то князя и нету.

С одной стороны, вроде бы так то вот по справедливей, чем, у западных славян. Видели мы с вами как у поляков или у чехов один князь старается всё под себя подмять, а других братьев своих уничтожить.

А с другой стороны, напомним, что была у карусельки этой особенность. Называлась – лествичное право. Проще сказать, если отец твой умирает так и не посидев на Киевском престоле, то и ты и братья твои и все потомки раз и навсегда с княжьей карусели сходите. Нету вам больше место на русских княжеских столах. Разве, что Великий князь из милости даст чего нибудь. Но он вовсе не обязан это делать.

Этакая «русская рулетка» Вот так и появлялись князья – изгои.

Ну, а Олега, мы помним, просто без всякого основания изгоем сделали.

И был, конечно, в этом тоже смысл. Князей то от поколения к поколению больше и больше становится. А столов новых не особо прибавляется. Вот и содействовало «лествичное» право, так сказать «прореживанию» рядов среди тех кто имеет право княжить на Руси.

Ан система то эта и не сработала. Вернее, видели мы как она сработала. Князья – изгои всё плодились и терзали Русь. В сплошной крови вертелась карусель княжеская.

 

И вот наконец решили, что пора с обычаями отцов кончать, пока обычаи отцов, как это за ними часто водится, не поубивали детей и всю страну.

Решено было в Любече так. Великокняжеский стол занимают князья по прежнему «лествичному» праву.

А вот всю остальную Русь поделили на куски между потомками сыновей Ярослава Мудрого. И эти то вот куски и стали называться княжескими отчинами. Отчины эти решено было сделать наследственными и поэтому оттуда выходцев из того или иного княжеского рода уже не мог ни изгнать ни переместить ни Великий князь всея Руси, ни кто бы то ни было. У каждого там, на отчине своей, должно было найтись место. Чтоб никаких изгоев больше не появлялось.

Это, конечно, существенно ограничивало власть Великого князя и вообще центральную власть. Что то вроде федерализации возникло на Руси.

И это положило начало феодальной раздробленности на Русской земле. Но иначе было поступит тогда нельзя.

Как же поделили Русскую землю в Любече.

Святополку , ну кроме того, что он Великий князь, доставался Туров.

Мономаху - Переславль, Смоленск, Ростов.

Святославичам Олегу и Давиду – Чернигов, Муром, Рязань.

Ну, А Давид Игоревич да братья Ростиславичи Василько и Володарь остались при своих. Вся Червонная Русь как была в их власти так и осталась, но уже наследственной отчиной.

И ещё решили князья не применять больше военную силу друг против друга в случае какого нибудь спора. Не начинать больше усобиц.

И клялись в том. И крест целовали. И сказали:

«Если теперь кто-нибудь из нас поднимется на другого, то все мы встанем на зачинщика и крест честной будет на него же»

Увы, но слово своё князья не держали даже месяца. Очень скоро запятнана будет любечская клятва многой кровью.

Да и дальше княжеских усобиц будет много.

Но изгоев на Руси больше не будет!

Отныне, каждому русскому гарантировано было место на Русской земле.

Так было покончено с князьями – изгоями на Руси.

А были они специфически русским явлением. Вот не было ни во Франции, ни в Германии каких нибудь феодалов-изгоев. А на Руси были.

Давайте разберёмся, почему так.

Тут причина вся в том, что по разному правящие династии вставали во главе, допустим, Франции и Руси.

Вот внешне всё, вроде бы , одно и то же. И там и там пришли викинги и встали во главе. Ан это только внешне.

Францию викинги – норманны захватили силой. И землю и людей сразу поделили между собой. Там наследственные феоды сразу и образовались

А на Руси то не так дело было. У нас же не просто викинги пришли, а варяги. Сиречь-наёмные защитники.

Рюриковичи то не захватывали ничего на Руси, а были приглашены славянскими племенами на княжение. У славян как раз образовалась государственность (а не варяги её организовали) и эту свежую, крайне нестойкую государственность тут же стали раздирать конфликты между различными славянскими родами и племенами.

Вот и решено было, вполне логично, пригласить чужаков. У которых никаких родовых связей тут нету, а, следовательно, и никаких обязательств ни перед одним родом или племенем тоже нету.

Значит будут править и, главное, судить беспристрастно. Плюс к тому и воинов лучше чем викинги в то время – сто лет ищи, не сыщешь. Значит, если, что, смогут и оборонять землю. Не в последнюю очередь от других викингов, конечно.

Как говорится у Шварца: «Чтоб избавиться от чужого дракона надо завести своего» Вот и, чтоб избавиться от других викингов решили славяне завести своих викингов, только сортом «варяг»

Таким образом Рюриковичи получили право на власть над Русской землёй, но не получили в собственность ни клочка этой земли.

А, что значит право на власть? В первую очередь это право собирать с земли дань и вершить суд. Суд, в те времена, дело крайне доходное для князя.

Дело в том, что если мы откроем любой средневековый кодекс: хоть «Русскую правду» хоть «Саксонское зерцало» хоть «Каролину» то убедимся, что они чем то похожи на меню в ресторане или прайс-лист какой нибудь.

То есть за любое преступление там прописано наказание в виде штрафов на определённую сумму. Часто штрафов очень и очень немаленьких. Но ни тюрьмы, ни каторги, ни смертной казни там нет. Плати, ступай и больше не греши.

Причём зачастую эти штрафы шли не пострадавшему, а именно князю. Хотя били и грабили вроде не его.

А когда и пострадавшему, что то перепадало, то и в этом случае князю тоже платили. Порой – больше чем пострадавшему.

Ну и плюс к этому – судебные пошлины. Они и сейчас есть и тогда были. Тоже в княжью казну.

Так, что как видите, право суда давало немалый доход. Настолько это было выгодно судить, что даже награда такая существовала. Давал князь какому нибудь отличившемуся боярину или иному везунчику «несудимую грамоту»

Это означало, что отныне, в своих владениях этот боярин сам вершит суд. Направляя денежные потоки справедливости в свою казну.

Но за одним исключением. На Руси всегда оставалось в силе правило: «В мёртвом теле-княжий суд»

То есть за убийство судил именно князь. Так как штрафы за убийство были самые крупные.

Вот, что такое была власть для Рюриковичей: право собирать налоги и право суда. Ну и военная добыча тоже конечно им.

А вот земли нет. Именно поэтому и переезжали князья из княжество в княжество. У них же, что там ни клочка своего, что здесь. Равно как и у их дружины.

Ну разумеется очень быстро ситуация стала меняться. Различными путями Рюриковичи и дружина их отжимали у общин земли в собственность.

Но даже вот на Любечском съезде поделили они между собой не земли как недвижимость, а именно право власти над теми или иными землями. То есть право собирать там налоги, дани, пошлины и право вершить суд.

Вот оттого то, что право власти было у всех Рюриковичей, а наследственных кусков ни у кого и возникали князья-изгои.

И корни этого лежат именно в том, что князья русские появились у нас не как захватчики, а как приглашённые всей Землёй на определённую службу на определённых же условиях.

Отсюда, кстати, и очень разное отношение к самой власти у Рюриковичей и у их зарубежных коллег.

Если посмотрим  как относились к власти хоть в Западной Европе хоть в Византии то увидим, что власть там воспринималась как некий абсолютное право определённых лиц.

Даже до полного маразма доходили, говоря «Вся власть от Бога» На престол помазывали елеем – утверждая божий источник власти королей или базилевсов.

Последние вообще считались богоподобными. И иконы где Христос с лицом очередного базилевса, а Богородица с лицом базиллисы – самое обычное дело было.

А то и просто базилевса в центре иконы рисовали, а по краям, меленько так, Христа или апостолов.

( базилевс Василий Болгаробойца)

Правда всех в этом плане переплюнул один из Римских Пап. Григорий Второй кажется. Про него не икону но картину нарисовали. На картине этой Папа на троне, трон на носилках, а носилки несут Христос и все апостолы. Очень эта картина Папе нравилась и он её в Ватикане выставлять не стеснялся. А чего стесняться – всем же вокруг тоже нравилось.

Отсюда и подход к власти был как к абсолютному, богоданному Праву. Можно перечитать византийских или западных средневековых философов и законников: у всех речь идёт о том какие Права у власти и есть ли для них ограничения.

В Византии все сходились на том, что никаких ограничений нет и быть не может.

А уж тем паче не может быть никаких Обязанностей у власти перед подданными. Какие могут быть Обязанности у богоподобного базилевса перед простыми смертными? О чём вы? О таком даже думать грешно. То не базилевсу то Богу самому оскорбление и, что гораздно страшнее, оскорбление чувств верующих.

А какие обязанности могли быть у западного герцога или барона перед подданными? Он же потомок оккупантов, современным языком говоря. Какие обязанности у поработителя перед порабощёнными? Они и защищать то это быдло были не обязаны. Да они и сами грабили его зачастую. Только и исключительно Права могли быть у этих гордых потомков гордых викингов.

А вот на Руси наоборот. Рюриковичи такие же гордые потомки таких же гордых викингов как и какой нибудь граф де Бюсси, но у них помимо Прав ещё и Обязанностей перед Землёй целая куча.

Потому, что не Богом им власть вручена, а народ их призвал. Если Бога в сторону отвести (а он то уж точно ни к какой земной власти никакого отношения не имеет) то сказать можно точнее: не захватчиками пришли Рюрик с дружиною, а служащими, на определённую работу, на определённый пост и за определённое вознаграждение.

И понимание этого жило в Рюриковичах очень долго. В Поучениях Мономаха, в отличии от аналогичных западных или византийских трудов, нет ни слова о Правах власти. Зато очень много разделов посвящено Обязанностям власти.

То есть написано нечто для средневековья не слыханное и даже богохульственное – власть чего то там обязана подданным.

Оттого то, даже в средневековье, сильна была демократия на Руси. Князь он служит Земле. А не Земля князю. И он тут не от Бога, а от веча! И советоваться должен. С дружиной. С вятшей городской господой, и с вечем.

А иначе: «Ступай княже – путь тебе чист» Во времена Мономаха так было по всей Руси, а не только, как позднее, в Пскове и Новгороде.

Именно демократические, и даже либеральные традиции и есть исконно русские традиции.

Позже Рюриковичи всё больше и больше станут «забывать» о том, что у них помимо Прав есть ещё и Обязанности.

А потом придёт к нам с Византии яд «Третьего Рима». И на Руси тоже начнут считать, что власть от Бога. И русских царей будут считать богоподобными и относится к ним чуть ли ни как к живым богам.

 Впрыснется эта монархическая, сиречь, антирусская, отрава в жилы Руси.

Да так накрепко, что по сей день выблевать эту гадость не можем!

Всё ищет себе Россия царя-батюшку. То есть сапоги, чтоб вылизывать и задницу, чтоб целовать. И находит! И вылизывает! И целует!

Во как траванулись.

 

Ну да ладно. Это мы отвлеклись опять. Давайте ка подведём промежуточный итог нашего повествования.

Во второй половине 11 века для Руси наступил один из опаснейших периодов в истории. Страна встала на самый край пропасти в историческое небытиё, куда уже рухнули сотни государств и народов. Причём, порой сталкивались эти навсегда исчезнувшие государства с проблемами куда меньшими чем Русь в описываемое время.

Масштабы угрозы, нависшей над нашими предками, переоценить трудно.

Мы с вами видим, что страну поразил серьёзнейший внутренний кризис и , одновременно с ним, Русь подверглась внешнему нашествию небывалых досель масштабов.

Тяжёлые военные поражения в борьбе с половцами перемежевывались с ожесточёнными внутренними распрями.

И, как нарочно, чтоб гарантированно столкнуть Русь в пропасть небытия, «лествичный» порядок возводил на престол Великого князя личностей малопригодных для руководства страной в столь опасное время.

Как следствие правления Всеволода, а за ним, Святополка население страны, особенно Киевского княжества оказалось в тягчайшей долговой кабале.

Один безвольный, а другой алчный и абсолютно неразборчивый в средствах наживы Великие князья загнали народ в долги перед ростовщиками, тем самым, резко сократив количество свободных людей на Руси. А ведь свободные люди – основа войска. Холопу или загнанному долговыми  расписками на самую грань холопства, просто не за, что воевать. И даже напротив – крушение власти даёт им надежду скинуть с себя кабалу.

Даже каждого из этих факторов по отдельности было бы вполне достаточно, чтобы Русь исчезла, уйдя с одного края под Польшу и Чехию, а с другого края просто превратившись в выжженную половцами пустыню.

Все же, вместе взятые, эти кризисные факторы практически зачитывали Руси приговор.

Однако, на великое счастье и сам род Рюриковичей и народ русский в то время ещё были молоды, нравственно и физически крепки.

Недавно обретённая новая вера – христианство, ещё имела множество искренних поклонников в самых разных классах общества. А Православная церковь - структура общерусского масштаба, мыслящая не удельно, а общегосударственно помогала удерживать Русь в единстве, порой оставаясь последней скрепой.

 В итоге Русь сумела выдвинуть лидера масштабом стоящего вровень с самыми великими правителями не только русской, но и мировой истории

. Того, кто смог понять причину поразившего страну кризиса, правильно увидеть пути его преодоления и сумевшего, несмотря ни на, что провести страну этими путями.

Этого лидера звали Владимир Мономах.

 

Любечский съезд реформировал Русь. Но традиции отцов, вдоволь попив крови детей, не желали сразу умереть. Старое не может исчезнуть в один день. Давняя вражда не сможет погаснуть от крестоцелования. Для этого требуется долгая и тяжёлая душевная работа. Мы видели как непросто далась она даже Мономаху.

И, разумеется, остались такие которые с такой работой не справились, а, скорее всего, даже и не приступали к ней.

Как итог, сразу же после Любечского съезда на Руси вновь вспыхнула масштабная внутренняя война, в которой на сей раз, помимо половцев, поучаствовали и наши западные братские народы – поляки и венгры.

Но об этом в следующей части.

  Конец второй части

(продолжение следует)

Князья и изгои. Часть 2

Собственно говоря, на этот раз войну начал не Олег, а братья Мономашичи, сыновья Владимира Мономаха.

 

Вот как дело было.

Олег, как ему и было сказано Мономахом и Святополком, отправился в Смоленск.

Но жители Смоленска его не приняли. И плевать им было, что по этому поводу думает Великий князь всея Руси, пославший именно в Смоленск Олега. Не хотят смоляне этого князя и не примут его!

Ну, что ж , Смоленск Олега не принял. Тот в Муром. Ведь именно этот город был обещан ему.

А там уже сидит сын Мономаха молоденький Изяслав Владимирович!

Вообще то мы видели, как Мономах послал этого сына править Ростовом. И вот, пользуясь моментом, Изяслав охапил Муром, решив, очевидно, что тот является давним сакральным местом Ростовского княжества.

И плюньте мне в глаза если он решился на такое без какого нибудь, хоть даже и молчаливого, согласия и одобрения Мономаха.

 

Олег вызвал Изяслава на переговоры. Вот его подлинные слова, сказанные молодому, но уже наглому Мономашичу:

 

«Ступай в волость отца своего, в Ростов, а это волость моего отца. Хочу здесь сесть и урядиться с твоим отцом»

 

Изяслав категорически отказался вернуть награбленное. Как можно? Сакральное же место!

 

Я уверен, что ничего другого и не ждал Олег. Представляю, как горько усмехнулся этот матёрый, битый жизнью волчара в ответ на наглость молодого щенка.

Улыбку эту хищную не донесла летопись до нас, а вот слова сказанные Олегом донесла:

 

« Отец твой выгнал меня из отцовского Чернигова, а ты и здесь не хочешь дать мне моего же хлеба.»

 

Так то ли спросил, то ли констатировал Олег и , не дожидаясь ответа, уехал.

Он ушёл в Рязань, где жители с радостью приняли Олега князем. И начали в Рязань под знамёна Олега стягиваться полки из Черниговского княжества.

 

Знаете, вот знакомясь с историей князя-изгоя Олега Святославича – Гореславича, всё больше и больше убеждался я в такой мысли. Осуждающие Олега строки летописи, прозвище Гореславич – это мнение не всей Русской земли. Это доносятся до нас оценки и суждения Мономаха и Мономашичей да Руси правобережной.

 

А вот на левом берегу Днепра, в том же Черниговском княжестве, да и как мы увидим в дальнейшем и в других местах, у Олега всегда находилась народная поддержка. Очевидно там на Олега смотрели совсем иначе и видели в нём не разорителя и врага Руси, а совсем иного, более симпатичного русскому взгляду человека. И давайте ка мы этот взгляд на Олега тоже будем иметь в виду.

Неоднозначно, ох как всё неоднозначно в Истории.

История это не фэнтези, а сама жизнь. Поэтому глупо пытаться различить, где в Истории Добро и Зло, глупо искать там героев и злодеев. А надобно искать там ЛЮДЕЙ. Просто обычных людей, пусть и облечённых властью. И помнить, что в каждом человеке добра и зла намешано всегда примерно поровну.

 

Коротко говоря у Олега очень быстро собралось приличное войско. И брат Давид, которого мы уже видим на Черниговском столе, но не ведаем как и почему он там успел оказаться, тоже прислал помощь.

 

Олег выступает на Муром.

Если вы забыли, то непременно вспомните, что происходит это всё в то же самое время как на юге Руси Мономах и Святополк отчаянно бьются аж с двумя крупными половецкими ордами. Как мы видим, Мономашичам и Святославичам на это глубоко наплевать.

Даже мысли не мелькнуло ни у тех, ни у других, двинуться на помощь Южной Руси. Нет. Надо срочно убивать друг друга. Вот, что такое княжеская усобица!

 

Впрочем до убийств дело дошло только в сентябре. Именно к этому моменту войска Олега подошли к Мурому.

 

Надо сказать, что видя как на него движутся левобережные полки Южной Руси, Изяслав начал чего то сомневаться в том, что Муром такое уж сакральное место для Ростовского княжества. Может ну его?

Но старый отцовский боярин Ставр Гордятич успокоил князя. Дескать всё нормально будет. Сейчас мы этот вопрос порешаем. Чтоб успешно решалось к Мурому стягиваются суздальские, ростовские, белоозёрские полки. Вся Северная Русь, за исключением Новгорода вышла под Муром против левобережной Южной Руси.

 

Летописец на сей раз целиком на стороне Олега : «Изяслав надеялся на множество войска, а Олег надеялся на свою правду. Потому, что он был прав»

 

В конце сентября под стенами Мурома грянула одна из крупнейших за всю историю русских княжеских усобиц битва.

Летописец говорит: «Была сеча лютая», а так величаются только действительно крупные сражения.

В битве пал с мечом в руках, сражаясь, как и положено было русским князьям того времени, впереди своей дружины, юный Изяслав Владимирович.

А войско Северной Руси разбито южанами наголову. Часть его врассыпную бежит в леса, часть ищет спасение за стенами Мурома.

 

Но муромчане их надежды не оправдали. Муром город Черниговского княжества, а в этом княжестве любят Святославичей и не очень то жалуют Мономашичей.

Муром открывает ворота перед Олегом.

Князь вступает в город. Ростовцев, суздальцев и прочих северян, искавших спасения за городскими стенами он поковал в железа. Тех знатных муромцев, что передали город Мономашичам, Олег казнил. Тело павшего племянника он похоронил со всеми почестями в монастыре Святого Спаса.

А дальше Олег демонстрирует, уже в который раз, что полководец он действительно великий.

Он не задержался у Мурома ни дня лишнего. Он понимает, что Мономах и Святополк не потерпят всего произошедшего. Нельзя дать им время опомниться и собраться с силами.

И Олег молниеносен!

Один рывок и он уже под Суздалем. Город взят внезапно. Лихим налётом. Все «вятшие» горожане (то есть элита городская) издавна державшие сторону Мономаха, схвачены, закованы Олегом в железа и отосланы в Муром, а некоторые и вообще в Тмутаракань.

 

А Олег продолжает действовать стремительно. В Суздале он задержался только на три дня. Он просто обязан был дать эти три дня своим воинам на грабёж Суздаля.

Прекрасный русский Суздаль, жемчужина Севера Руси, разграблен и сожжён до тла.

 

Давайте сделаем тут паузу и скажем хоть пару слов о средневековых русских городах. Они были сплошь деревянными. И в 11 веке и позднее лишь некоторые церкви из камня.

Но как же они были прекрасны! Недаром летописец восклицает о Руси «…многими городами украшена ты…»

 

Украшена! Как камнями драгоценными.

У нас как то не могут или не хотят передать красоту русских деревянных городов. И в фильмах и на рисунках видим мы скопище потемневших деревянных срубов, скучных и бесцветных как нынешние деревянные дома. Лишь богатые княжеские и боярские терема так, чуть чуть украшены резьбой. Ну и на этом сером фоне ярким пятном выделяет нам художник белокаменную церковь.

Такой мы представляем себе деревянную Русь. А ведь это совсем не так!

 

Вот каким предстаёт перед нами древний русский город в немногочисленных дошедших с тех веков описаниях, да в археологических находках

Русские города утопали в зелени садов. А деревянные строения совсем не были серыми и скучными. Не примирилась бы душа русича, тянущаяся к красоте, с такой серостью.

Все строения были изукрашены деревянными узорами. Тонкими и красивыми как иней. Взглянешь и не поверишь, что вырезаны эти деревянные паутинки, эта нежная невесомая бахрома только одними топорами.

А сами брёвна строений раскрашены были яркими красками во все цвета мыслимые и немыслимые. Пусть, на более современный взгляд, и несколько безвкусно так пёстро раскрашивать, но зато ярко и весело смотрится.

 

И такую красу жечь! Дотла! И как рука то поднималась, да не у половцев, а у самих же русских?!

Поднималась! Ещё как поднималась! Вот, что такое княжеские усобицы!

 

Недаром Мономах, позднее напишет, что много видел он и много прочёл греческих и прочих хроник, но нигде не встречал, чтоб так люто, так яростно ненавидели друг друга, так жестоко боролись с друг другом в других землях владыки-соплеменники., как ненавидят и бьют друг друга русские князья. А ведь они не просто соплеменники, но ещё и сплошь близкие родственники.

 

Истинно так. Не знаем мы русские ни в чём середины. Всё у нас доверху и с перехлёстом. Если уж любовь да дружба, то всю кровь за близкого по капле отдать готовы, если уж ненависть русская то безграничная, тёмная, бурная, первобытная какая то.

 

Олег же, уничтожив Суздаль, стремительным рывком оказывается под Ростовом. Там уже наслышаны о судьбе несчастного Суздаля и отдаются на милость Олега без боя.

Олег милостив. «Вятших» в железа, остальным сажает своего наместника и идёт дальше. Город за городом Северной Руси покорно открывают ему ворота.

 

И трёх месяцев не прошло, а Олег стал повелителем всей Северной Руси , аж до самого Белозерска. Только Новгород неподвластен ему. Там правит старший сын Мономаха – Мстислав.

Будущий Великий князь всея Руси и единственный законный наследник английского престола, вошедший в нашу историю под вполне заслуженным именем Мстислав Великий.

 

Вот ему то и приносит гонец приказ от отца, от Владимира Мономаха.

Совершенно измотанный, осатаневший от этого треклятого, кровавого до невозможности 1096 года, который как тяжкий кошмарный сон всё никак не может кончится, Мономах пишет совсем ему несвойственные слова:

 

«Иди на Олега. Не давай ни пощады, ни спуску этому псу. Гони  его до издыхания, плени  и поставь на суд перед князьями»

 

Вместе с письмом гонец привёз Мстиславу боевой стяг Мономаха, как отцовское благословение идти на неприятеля.

 

Но как Мстиславу, воспитанному Мономахом, который и сам был настоящим христианином, в строгих христианских традициях, поднять руку на своего родного дядю?

Да не просто на дядю, а на крёстного отца своего, ибо Олег был крёстным Мстислава.

Мстислав не сразу смог решится на это. Он пишет крёстному письмо.

 

«Ступай из Суздаля в Муром. В чужих волостях не сиди, а я с дружиной пошлём к отцу моему и помирю тебя с ним.»

 

А дальше Мстислав пишет потрясающие строки:

 

«Хоть ты и брата моего убил, что же делать! В битвах и цари и бояре погибают»

 

Посмотрите, он прощает! Ради мира искреннее прощает убийство родного брата!

О, русское средневековье, где, в какие эпохи встретишь ещё и такие мерзости и такие высоты духа.

То есть мерзостей то встретишь больше чем достаточно и в последующие времена, а вот милосердия и любви христианской….

 

Но в тот раз не достучалось милосердие до сердца князя Олега. Слишком закостенело оно от бесчисленных несправедливостей и обид, что сыпались на голову Олега в жизни.

Он не захотел мириться. Зачем! Почти весь Север Руси под ним! Черниговское княжество держит родной брат Давид. Сейчас ли мириться?

 

Ну уж нет! Теперь его время! Он и Новгород захватит! Выживет мономашье отродье отовсюду, как выжили когда то его с братьями из Руси!

 

Решив так, Олег направляет передовой полк, под командованием младшего брата Ярослава в Новгородскую землю, а сам с основной силой, встал у Ростова.

 

Скрепя сердце, зимой 1097 года, Мстислав выступил на Олега. Но, одновременно, послал Мономаху письмо с просьбой помириться с Олегом.

Мстислав писал, что трудно и грешно ему поднимать руку на крёстного своего. Пусть наконец наступит мир на Руси. Пусть молодой Изяслав будет последней жертвой в этом кровавом безумии, охватившем Русь.

 

А, что же Мономах? Наверно очень сильно устал он. Не дошли до его души  слова сына. Не понял он его милосердия, которому сам же и учил с самого детства.

Перед глазами Мономаха всё ещё лежала страшная, сожженная до тла, заваленная трупами Южная Русь. Поход Олега Мономах расценил как удар в спину в тяжёлый час войны с половцами. И пока ещё не был в силах простить его.

 

И Мономах делает страшное. Он призывает против Олега, на помощь Мстиславу половцев!!!

Орду хана Кунуя. Который, только, что, в составе войска Боняка жёг Русь.

И теперь ему сам Мономах предлагает это повторить!

 

А Мстислав тем временем действует. Его сторожевой отряд, под командованием боярина Добрыни Рагуйловича разбивает у притока Волги реки Медведице у Кимвр сторожевой полк Олега.

Ярославу удаётся уцелеть. Он бежит к Олегу и сообщает, что Господин Великий Новгород выступил на него всей силой.

Олег задумался.

А, подумав, решил не принимать бой у Ростова. Здесь исконные земли Мономашичей. Здесь его ненавидят. Здесь могут и в спину ударить.

Он, пожёг Ростов и отступил к Суздалю.

Мстислав  движется за ним.

Разорив, на скорую руку, всё, что ещё уцелело в Суздале, Олег отступает к Мурому.

Теперь он на своих землях и чувствует твёрдую почву под ногами. Здесь он готов принять бой.

У Клязьмы, в Великий Пост, накануне Пасхи войска Мстислава и Олега встали друг напротив друга.

 

Что должен был чувствовать Мстислав при виде убийцы брата своего? Что должен был он чувствовать при виде разорителя своей Родины?

Чего он должен был желать, месяц за месяцем преследуя  войска Олега и видя развалины Ростова и Суздаля, уничтоженные воинами Олега?

Мести? Но ведь Мстислав христианин. Не по названию, а по сути христианин. Такие желать мести не могут. Месть – страшный грех для христианина.

Поэтому Мстислав желает только одного: мир немедленно и любой ценой!

 

И он снова шлёт к Олегу послание с просьбой о мире:

 

«Я младше тебя и готов слушаться во всём. Выпусти полон и пересылайся с отцом моим. А я буду просить у отца за тебя»

 

Но Олег не верит Мстиславу. Видевший от своих и чужих только зло и обман, сам привыкший всё решать силой, как мог он поверить в милосердие?

 

Он решает напасть на Мстислава и разбить его. А для этого прибегает к военной хитрости.

В ответном послании он пишет, что готов мириться и, что высылает к Мономаху послов для переговоров о мире.

 

Радости Мстислава нет границ! Всё случилось по Писанию. Он подставил правую щёку ударившему его по левой и этим победил!

 

Сейчас он убедится, что немного ошибся. Всё правильно, ударили по одной щеке- подставь другую, но в промежутке между подставлениями, иногда полезно в морду дать.

 

Решив, что уже мир, Мстислав распускает войска по соседним деревням, так как в кулаке среди весны держать рати накладно, да и для самих же опасно. Неровён час эпидемия от скученности и бескормицы вспыхнет.

А так, расселил их по местности. Уже легче.

 

Этого только и ждал Олег. Он то свои войска продолжал держать в боевой готовности. И, конечно, даже и не думал, посылать никакие посольства к Мономаху.

 

Как только Олег убедился, что противник рассеял свою армию, он немедленно выступил на Мстислава.

Тот, с малой дружиной, стоял на Клязьме. И как раз обедал, когда ему сообщили, что Олег движется на него всеми силами.

 

И вот тут Мстислав, наконец, показал на, что способен! Он доказал, что христианское милосердие и просьбы о мире не есть признак слабости, как многие думают. Наоборот, это признак силы! Вот эту силу Мстислав и проявил.

Он начинает умело маневрировать и , одновременно, очень быстро, всего за два дня снова стягивает всю свою армию в один кулак на реке Колакче. Он всё таки решил, немного подредактировать заповедь Христову. Сначала дать в морду, а потом уж подставить другую щёку.

 

Противники снова стоят друг против друга в боевых порядках.

 

Олег немного смущён. Он не ожидал увидеть в Мономашиче полководца талантом равного себе. Поэтому медлит с нападением. Четыре дня чего то ждёт.

И напрасно. В это время приходит к Мстиславу помощь от отца. Половецкая орда хана Кунуя.

Степняки – воины от рождения. Быстро и тайно ходить обучены лучше чем кто бы то ни было. Поэтому приход половецкой орды остался незамеченным Олегом.

А Мстислав, решив, что из половцев получится отличный Засадный полк, спрятал Кунуя с его конницей в лесу на фланге.

 

 

Наконец, на пятый день, Олег решает прекратить ожидание непонятно чего. Он начинает битву. На правом фланге, прям напротив полка Мстислава он встаёт сам, а на левом ставит брата Ярослава.

Войско Олега переходит реку и начинается рубка.

Мстислав с новгородским полком помаленьку одолевает Олега, оттесняет его за реку. А вот на другом фланге Ярослав теснит войско Мстислава.

В сражении наступает критический момент.

 И вот тут то, с душераздирающим  воплем и визгом в тыл Олегу бьёт степная конница хана Кунуя!

  Войска Олега обращаются в бегство.

Летопись говорит, что Мстислав дал хану Куную воинский стяг Мономаха, присланный отцом. И, дескать, увидев этот стяг, олеговцы решили, что пришёл сам Мономах. Испугались грозного князя и обратились в бегство.

Позволю себе предположить, что это просто красивая легенда. Одна из многих сложенных про различные войны.

Сами посудите, кто и какой там стяг мог бы разглядеть? Кто бы его вообще разглядывать стал? Там мясорубка сплошная идёт. Тут каждый смотрит, как бы ему башку ненароком не снесли, а не стяг.

А вот удар тебе в спину половецкой лавы – это да. Это почувствуешь и не глядя. И побежишь!

Вот и побежали.

Добежали до Мурома. Там Олег сажает Ярослава с повелением: держаться, что есть сил. А сам бежит дальше. В Рязань. Там он надеется собраться с силами, нанять половцев, подтянуть тмутараканцев и византийцев из Крыма (он же архонт византийский, вы не забыли?) и вновь атаковать.

 

Мстислав подходит к Мурому. Он добром договаривается с муромчанами и те выдают ему и Ярослава и тех пленных суздальцев и ростовцев из «вятших», что держал в муромских порубах Олег.

Мстислав идёт на Рязань. Олег ещё не успел собрать войско. Он не готов к бою. Поэтому опять бежит.

А Мстислав миром договаривается и с Рязанью. Рязанцы тоже возвращают ему всех схваченных в Северной Руси Олегом «вятших» людей.

Так, что же - победа? Да, победа! Полная и безоговорочная

Но разве этого желал Мстислав? Разве может христианин желать победы? Нет! Христианин может желать только мира, неважно победоносного или нет.

Вот Олег. Где то он бегает, но куда он уйдёт от половецкой конницы хана Кунуя? Олег почти беззащитен перед Мстиславом.

Что должен делать Мстислав с разорителем отчизны своей? Что он, как православный христианин должен делать с тем, кто жёг и грабил православные монастыри на черниговщине?

Если он христианин по названию – то, прикрывшись именем Божьим, покарать врага Отечества и Веры. И, в данном случае, это было бы справедливо! Безусловно, справедливо.

Ну, а если он и правда христианин, тогда как? Вот не по названию, а по сути христианин, что должен с таким врагом делать?

Сразу, немедленно и искреннее простить! И никак иначе!

И Мстислав вновь показывает, что в 11 веке на Руси христиане ещё были.

Он поверг врага и этого для Мономашича достаточно.

А мстить христианину запрещено. Разрешено только прощать.

И Мстислав вновь пишет уже поверженному и ждущему последнего смертельного удара Олегу.

 

«Никуда не бегай больше. Шли к братьям просить о мире. Я попрошу за тебя. Не лишат тебя русской земли»

 

И он правда посылает Мономаху новое письмо с просьбами о милосердии для князя Олега.

Мономах, к этому времени, уже и сам всё понял и уже простил, всей душой простил Олега.

 

Он пишет к Олегу письмо. И это письмо следовало бы церкви включить в Святое Писание ибо ни одно послание апостолов по отдельности ни всех их вместе взятые по христианской силе даже рядом невозможно поставить с письмом Владимира Мономаха.

Ибо те писали друзьям, а Мономах пишет кровному врагу своему и земли своей.

И начинает он письмо фразой потрясающей, фразой от которой мурашки по коже:

 

«Олег, брат мой»

 

Читая такое, понимаешь, что тогда Русь ещё была вполне христианской страной. Ибо страна должна считаться христианской не по количеству храмов (этого добра вообще не надо ибо строить храмы, а тем более, молиться в них прямо и однозначно запрещено Христом), а когда в ней есть правители способные сказать кровному врагу своему, а, в те времена, значит и врагу страны своей: «Брат мой», распахнуть объятия и покаяться перед врагом.

Именно это делает Владимир Мономах. Кается.

 

 

 

(Продолжение следует)

КНЯЗЬЯ И ИЗГОИ

Дерзость Олега требовала наказания. Но сразу у Мономаха и Святополка привести в чувство византийского архонта и его архонтесу «всей Росии» не вышло.

 

Из Дикого поля вынырнула ещё одна банда половцев и осадила город Юрьев. Причём на сей раз это были черноморские половцы хана Шарукана.

Обычно, как уже говорилось, эта орда не доставляла Руси особых хлопот, занимаясь набегами всё больше в южном направлении.

Половцы перешли реку Рось, подошли к Юрьеву и потребовали мира, то есть денег.

Юрьевцы дали. Половцы, получив дань, сначала отошли от города, а потом рывком снова кинулись на него. Решили, очевидно, внезапно захватить Юрьев. Не получилось – юрьевцы успели ворота закрыть.

Тогда половцы разбивают стан под городом, решив взять его измором.

Ну измором, не измором, а взять получилось. Юрьевцы решили не обороняться, а однажды ночью просто все тайно бежали из города и ушли в Киев.

Это и доказывает нам, что Шарукан послал в набег небольшой отряд. Если бы крупная орда подошла, то и осада города была бы плотной и вся округа половцами кишела бы. Мышь не проскочит.

Можно предположить, что Шарукан задействовал небольшие силы, чтоб если, что оправдаться в случае если Тугоркан и Боняк, вернувшись, начнут предъявлять претензии. Дескать, чего на нашу территорию залез, это наша корова и мы её доим.

 Шарукан мог бы оправдаться, что дескать это не его инициатива, а просто случайный набег какого то шального бэка.

Ну, как бы то ни было, а половцы, обнаружив наутро Юрьев пустым, ограбили его, сожгли дотла и ушли к себе домой. Подоспевшим Мономаху и Святополку бить было уже некого.

Юрьевцы отказались возвращаться на родные развалины, хоть и милые сердцу, но через чур близко расположенные к Дикому полю.

Святополк построил им город недалеко от Киева и назвал его Святополч. Заселились туда не только юрьевцы, но и многие жители других пограничных городов Киевского княжества, не желающие более испытывать долготерпение Господне житьём на границе с Диким полем.

Так помаленьку начинают пустеть благодатные южнорусские земли.

 

 

Однако этот набег, сам по себе ничем не примечательный, вызвал к жизни очень интересное явление. Русские решили собрать…вот даже не знаю как назвать это – то ли Земской Собор, то ли съезд всей земли.

Вообщем дело было так.

Последние события показали, что пока князья грызутся между собой, половцы, даже малыми шайками, будут ходить по Руси как у себя дома. А князья грызутся постоянно.

Наверняка Мономаху первому пришло в голову, что с этим пора кончать и кончать радикально. То есть и с княжьей грызнёй и с половцами.

Мономах и раньше всегда стремился дела внутрирусские решать переговорами и миром. И решал их так неоднократно. Так, что мы не ошибёмся, если и попытку собрать в 1095 году общерусский совет тоже припишем Мономаху.

Дело было задумано масштабов небывалых. В Киев съезжались не только князья, не только высший церковный клир, но и представители простого народа. Правда только горожане. Крестьян не приглашали.

Решить хотели на том Совете или Соборе, как хотите так и называйте, вопрос об устроении и умиротворении земли Русской и совместной борьбы с половцами.

И хоть традиции демократии были сильны в тогдашней Руси, однако общерусский совет был делом небывалым. Поэтому готовили его Мономах со Святополком долго. Почти год. И только к апрелю 1096 года начали собираться депутаты

Прибыло в Киев народу много. Даже из Галиции князь Давид Игоревич пожаловал. Вы его наверно подзабыли, а надо вспомнить. Он ещё сыграет свою чёрную роль в русской истории. Это тот самый князь-изгой, что когда то своим разбоем в низовьях Днепра вынудил отца Мономаха, Великого князя Всеволода дать ему удел в Галиции.

Так вот, даже он приехал, понимая важность момента.

Вообщем собралась земля. Все приехали. А Олега Черниговского нет.

Святополк с Мономахом шлют Олегу такую грамоту:

 

«Приезжай в Киев, урядимся о Русской земле пред епископами, игуменами, мужами отцов наших и людями городскими, чтоб после нам можно было сообща оборонять Русскую землю от поганых»

 

Наверно только презрительно хмыкнул Олег над этим посланием. И ответил так:

 

«Не пойду на суд к епископам, игуменам и смердам»

 

Тут надо понять, почему такой Совет собирал Мономах и почему так презрительно отнёсся к этому Олег.

 

Мономах со Святополком, прожив всю жизнь на Руси, действовали в соответствии с исконно русскими демократическими и даже либеральными традициями.

В те времена князь совсем не был самодержавным самодуром. Все свои мало-мальские важные решения он должен был согласовывать и с дружиной и с церковью и с вечем.

Иначе всё могло кончится, да и кончалось, для него очень плохо.

А вот Олега жизнь по другому воспитала. Изгнанный ещё в молодости с Руси, где он мог привыкнуть к демократии?

Наоборот, пожив в Византии, пропитался он традицией единовластия, самодержавия и идеей, ну, что ли, божественности власти.

Вот эти то чуждые Руси и даже антирусские идеи он и принёс с собой, когда вернулся на Родину.

И вот его приглашают решать дела на общий совет всей земли.

Ну и какая могла быть реакция на такое этого протосамодержца?

На княжий совет он бы ещё поехал как равный к равным, но, чтоб простонародье решало дела государственные да судило-рядило князей – этого Олег не понять ни принять не мог конечно.

 

Брезгливый отказ Олега взбесил русских.

 

«Ты нейдёшь с нами на поганых – пишут ему Мономах и Святополк – Нейдёшь к нам на совет, значит мыслишь на нас недоброе и поганым помогать хочешь. Пусть же Бог рассудит нас!»

 

Последняя фраза означала объявление войны.

 

В мае 1096 года объединённые русские дружины Мономаха, Святополка и Давида выступили на Чернигов.

Олег не стал оборонять город. Может сил на защиту длинных черниговских стен у него, после ухода половцев не было, то ли не очень доверял он черниговцам, а только ушёл он из Чернигова и заперся в небольшом, но сильно укреплённом, городке Стародубе.

 

То, что Олег без боя уступил Чернигов, нисколько русских князей не смягчило. Слишком длинный счёт накопился у них к Олегу. Особенно у Мономаха.

Поэтому решено было достать Олега и  из Стародуба.

3 мая русские дружины осадили Стародуб и пошли на приступ. Наверно хотели дело решить быстро. Да и соотношение сил к этому располагало.

А не тут то было!  Олег показал себя искусным полководцем, а его сборная, сбродная дружина – лихими рубаками.

Штурм был отбит. И второй отбит. И третий.

33 дня отбивался Олег от объединённых русских сил.

33 дня! А был ли среди них хоть один спокойный?

И хоть доподлинно нам неизвестно, но смело предположим, что не было таких дней. Потому, что времени у русских тоже не оставалось.

 

Дело в том, что в то лето Тугоркан и Боняк вернулись из византийского похода. Снова заполнилась Дикая степь бесчисленными ордами.

Они вернулись и узнали про Переславльскую резню.

И пришло время платить Русской земле за клятвопреступление Мономаха.

В степи убийства послов не прощали. Никогда. Никому. Дипломатической неприкосновенности Великая Степь долго и кроваво учила Европу и всё же выучила. Вошло это и в европейский обиход.

Вот летом 1096 года пришла пора Руси получить очередной урок.

Выйти он должен был очень наглядный, учитывая, что все русские дружины под Стародубом и Русь лежит неприкрытая.

Мономах и Святополк отлично понимали это. Они давно знали, что расплата будет, наверняка готовились к ней, но пришла беда как всегда не вовремя. Кто ж знал, что Стародуб таким крепким орешком окажется.

Что делать князьям? Бросить всё и спешить на защиту Руси? Но ведь столько сил уже потрачено на этот Стародуб. Столько крови пролито. Может немного ещё подождать? Может не сегодня, так завтра штурм удастся. Ведь должны же силы кончится у Олега.

И вот так день за днем.

Знаете же как это бывает. Ну ещё чуть-чуть. Ещё один напор и всё. Ну, ладно давай ещё один раз и уходим. Ну вот ещё разок завтра попробуем и всё

И так разок за разком – 33 дня.

 

 

 

А отряды хана Боняка быстрым налётом пожгли местность под Киевом, а заодно и спалили Берестов – давнюю загородную резиденцию русских Великих князей.

А донецкий хан Куря вышел к Переяславлю. Город не взял, но всю округу уничтожил.

А русские дружины всё бьются о стены Стародуба.

Вот, что такое княжьи усобицы! Вот как ненависть к своим глаза и разум затмить могут!

Землю без защиты князья бросили, лишь бы брата своего наказать.

 

А ведь те набеги, Боняка под Киев да Кури под Переславль это всего лишь навсего разведка боем была.

 

В то лето Тугоркан с Боняком решили навалиться на Русь всеми своими ордами.

 

 

Большая война грянула 30 мая 1096 года. Вся Донецкая орда, десятки тысяч всадников во главе с самим Тугорканом, вторглась на Русь и осадила Переславль.

 

Что делает Мономах, князь переславльский? Что делает Святополк, Великий князь Всея Руси?

 

Они продолжают штурмовать Стародуб!

И, наконец, 8 июня, на 34 день осады и непрерывных боёв Олег запросил мира.

Ничего хорошего он, разумеется, от братьев-князей не ждал. Ничего хорошего и не получил.

Чернигов у него отобрали. Сказали ехать жить к брату в Смоленск. Пообещали, что как нибудь потом, дадут в княжение Муром.

 

Так Олег опять стал изгоем. Но не смирился. Ох, не смирился! За обиды свои отомстить он страшно. Но это потом.

 

А пока, надо бы князьям спешить на выручку Переславлю.

Но они…не спешат. 8 июня освободились они от Стародуба, но только 19 июля увидели переславцы русские стяги.

 

Почему так долго? Ответа летопись не даёт. Можно только предположить, что после тридцатитрёхдневной битвы нужно было время, чтоб пополнить силы.

 

А Переславль держится! Хоть и нет там дружинников, но люд то в Переславле подбирался самый бедовый на Руси.

50 дней отбивались они от орд Тугоркана! Верили, что помощь придёт. И она пришла!

 

Мономах и Святополк тайно, правым берегом Днепра провели войска к Зарубинскому броду. Оттуда до Переславля уже рукой подать.

 

Ночь на 19 июля прятались русские дружины в приречных оврагах. А утром, под прикрытием густого тумана переправились через Днепр и вышли к речке Трубеж. В тыл к Донецкой орде.

 

Русские дружины атаковали с марша, даже не выстроившись в боевой порядок. Удар был абсолютно внезапным для Тугоркана. Половцы пытаются организовать сопротивление.

В этот момент ворота Переславля открываются и на врага обрушивается городовая рать.

Половцы зажаты в тиски! Тут уж не до мести за послов. Тут бы вырваться.

Сеча идёт отчаянная, злая. Нукеры Тугоркана, плотно обступив своего повелителя, прорубают ему путь. Но тщетно. Порублены нукеры. Убит Тугоркан.

А как пал стяг хана, половцы хлынули в бегство.

Русские преследуют их весь день. Рубят, топчут безжалостно. Гонят по Трубежу до Днепра. Потом по Днепру. Трубеж был так завален половецкими трупами, что вышел из берегов

 

Это даже не разгром, это полное уничтожение Донецкой орды. Всей!

Впервые с 1068 года, времени первого крупного нашествия половцев на Русь, русские одержали крупную победу!

Первую за 29 лет!

 

19 июля 1096 года – день битвы при Трубеже, воистину день русской воинской славы, почему то ныне забытой.

А напрасно. Ведь по значению эту битву можно смело ставить в один ряд с трёхдневной битвой у Золотых ворот Ярослава Мудрого с печенегами ( впрочем, увы, тоже массовым сознанием забытой) и Куликовской битвой.

Потому, что при Трубеже наши предки  не просто разбили врага, но одержали  стратегическую победу в войне с половцами.

 

 

Донецкая орда уже никогда не оправится от этого удара. Раз и навсегда прекратят донецкие половцы самостоятельные походы на Русь и будут ходить на неё только в составе русских войск в княжеских усобицах.

 

Итак, русские празднуют великую победу.

Святополк разыскал тело своего тестя Тугоркана и похоронил с почестями в городе Борисов.

 

Но война ещё идёт. 19 июля русские на левом берегу Днепра уничтожили Донецкую орду, а 20 июля на правом берегу вся Лукоморская орда Боняка подходит к Киеву.

 

Боняк подошёл к Киеву нежданным. Внезапно, быстрыми переходами его орда прошла от Лукоморья до стен Киева. Киевлян некому было предупредить. Киевлян некому было защитить. Ведь русские дружины на реке Трубеж. Они  рассеяны по левобережью Днепра в погоне за остатками Донецкой орды.

На своё счастье киевляне успевают в последний момент захлопнуть городские ворота перед половцами. Это их спасло. Боняк не стал, конечно, штурмовать Киев. И в осаду брать русскую столицу он не рискнул – знал, что русские дружины в любой момент могут с левого берега Днепра переправиться на правый и отрезать Лукоморскую орду от родных кочевий.

Поэтому Киев Боняк не тронул. Но ограбил и выжег окрестности со всей присущей половцам тщательностью.

Досталось и Киево-Печерскому монастырю. Знаменитый Нестор – летописец, монах этого монастыря и очевидец набега Боняка, оставил нам яркое описание того, что сотворилось в обители в горький день 20 июля 1096 года.

 

Монахи ещё спали, когда под стенами монастыря раздались боевые вопли половцев. Когда монахи выбежали из келий, то увидели, что половцы уже ворвались внутрь монастыря.

И завертелась в обители дикая, кровавая карусель! Кто то из монахов бежал задними дворами, через огороды. Кто то, схватив оружие, рубился с половцами. Некоторые забаррикадировались в своих кельях.

 

Половцы, порубив защитников во дворе, ринулись к кельям. Они высаживали двери, врывались внутрь и резали, отчаянно отбивавшихся монахов.

Часть печерской братии укрылась в церкви Богородицы.

Покончив с кельями, половцы окружили церковь, подожгли её ворота, а когда те прогорели, ворвались внутрь.

Там развернулась последняя часть трагедии монастыря. Половцы убивали монахов, обдирали золото и драгоценности с икон, хватали золотые и серебряные кресты, одежды, подсвечники, кадила и вообще всё, что можно унести.

Они раскрыли раку с мощами св. Феодосия и сам хан Боняк запрыгнул на тело святого, топтал его ногами и кричал:

« Ну, где ваш Бог?! Где он?! Пусть же он поможет и спасёт вас!»

 

Вообщем половцы вели себя в монастыре примерно так же, как через восемь с лишним веков будут вести себя в монастырях воинствующие безбожники в кожанках и с красными звёздами. Воистину причудливы петли богини Клио!

 

Одновременно с Печёрским монастырём половцы разгромили и сожгли Всеволожский монастырь. Ну и ещё десятка два монастырей помельче.

 

Кроме того были напрочь уничтожены все поселения под Киевом.

 

Мономах со Святополком получив весть о том, что Боняк лютует в Киевском княжестве, немедленно переправляются на правый берег и спешат на помощь.

Боняк не стал их ждать. Он уходит. Русские устремляются за ним, гоняться долго, упорно, но тщетно. Вот, что пишет про это сам Мономах:

 

«И гнались со Святополком за Боняком и не настигли его. И потом за Боняком гнались за Рось, и снова не настигли его»

 

 

А дальше, за Рось в Лукоморские степи Мономах и Святополк разумно идти не решились.

 

Вот так и закончилась русско-половецкая война 1096 года. Хоть и одержали в ней русские великую победу при Трубеже, но всё южнорусское правобережье под самый Киев было выжжено половцами. Как и три года назад.

 

Мономах и Святополк, глядя на разорённые земли, имели возможность ещё раз убедиться – со смутами и усобицами внутри Руси пора кончать. Иначе Русь исчезнет с лица земли и очень быстро.

Но разве могут закончится кровавые усобицы, пока ходят по Руси и вокруг неё князья-изгои?

Когда Мономах со Святополком вернулись в Киев, их ждала хоть и ожидаемая, но всё равно нежданная и горькая весть. Пока они воевали с половцами, пока обливалась кровью Русь Южная  - князь Олег, собрав войско, ударил на Северо-Восточную Русь

 

                                                                                             (Продолжение следует)

Князья и Изгои. Часть 2.

Вот так, летом 1094 года Владимир Мономах стал Переславским князем. Можно сказать, год у Мономаха не задался.

Посмотрите, ещё весной прошлого 1093 года он князь Черниговский и Смоленской, да ещё и фактический правитель Киевского княжества при отце. То есть, смело можно сказать, что правил Мономах тогда всей Русью. Сына своего старшего Мстислава посадил княжить в Новгороде.

Остался после всего этого Мономах только князем Черниговским. И вот изгнали его и из Чернигова. Досталось ему Переславское княжество, вечно разоряемое степными набегами.

И это ещё не всё. Ведь в результате того, что Олег вернулся на Русь и вырвал себе право на княжение, Мономах опустился на великокняжеской «лествице» на одну ступеньку вниз. Он то от младшего сына Ярослава Мудрого.

Пока не было Олега, Мономах мог сразу после Святополка стать Великим князем. А теперь как? Ведь Олег то от среднего Ярославича. Значит, выходит, ему княжить после Святополка. А потом уж и Мономаху. Если доживёт. А если нет?

Ведь Мономаху уже сорок один год. Пойди дождись когда там Святополк да Олег вымрут.

Да и Переславль такой город, что в здешних краях можно голову сложить в любой день. Дикое поле то вон оно, прям за околицей начинается

Так, что запросто может и не дожить Мономах то Киевского стола. Тогда все сыновья его –Мономашичи, навечно лишаются прав на престол и начнут стойно Олегу Гореславовичу шататься по миру, да наводить рать за ратью на Русскую землю.

Да остановится эта кровавая карусель на Руси когда нибудь иль нет?

Тут задумаешься. И Мономах, конечно, думает.

А тут ещё Давид Смоленский, видать воодушевлённый, что старший брат его на Русь вернулся, пошёл на Новгород, да и выгнал оттуда Мстислава сына Мономаха. Поехал тот княжить в Ростов.

Но, что то не заладилось у Давида с новгородцами. Прогнали они его и позвали Мстислава назад.

А на его место, в Ростов, чтоб ушлые Святославичи, пользуясь моментом, не отсакралили этот город, быстренько посадил Мономах своего сына Изяслава. Тот подросток был ещё совсем. Но в те времена люди взрослели рано.

А Мономах, тем временем, обустраиваться в Переславле.

Вообще известно три Переславля на Руси.

Переславль-Залесский – родовое гнездо Александра Невского.

Переславль – Рязанский, что построен был вместо старой Рязани, полностью уничтоженной туменами Батыя.

И вот Переславль – Южный. Или ещё называли его Переславль-Русский.

Сейчас он тоже существует. Находится в Украине и носит название Переславль-Хмельницкий. Дело в том, что знаменит этот город не тем, что там когда то сам Мономах княжил, а тем, что там состоялась Переславская Рада. Та самая на которой решено было, что Украина входит в состав России.

Он и сейчас, Переславль то этот, невеликий городок и тогда в 11 веке тоже размерами не поражал.

Построил его Владимир Святой, специально как форт-пост против Дикого Поля. Тут, сами понимаете, особенно не разбогатеешь.

Так, что жизнь там была трудная. Мономах в своих мемуарах жалуется, что впроголодь жили. Если уж княжеская семья впроголодь, тогда остальные как?

 

Но Мономах духом не падает. Укрепляет город. Набирает дружину. А, как весной 1095 года снег сошёл, начал строить себе Мономах, по примеру западных властителей, замок. Чтоб не в городе жить, а отдельно от управляемого населения. Замок не каменный правда, деревянный. А всё одно и расположен и спланирован он так был, что не подступишься.

И поставил Мономах замок свой на удивительно удачном месте. Прям на полпути между Киевом и Черниговом. Чтоб не только внешние границы Руси охранять, но и ситуацию внутри под контролем держать.

Но это весной. А зимой, в феврале случилась в Переславле такая история.

К городу подошли из степи два половецких хана Итларь и Китан. С ними отряды нукеров. Дружинников, если по русски сказать.

А остальную орду они оставили дальше в степи.

И потребовали они от Мономаха заключить с ними немедленно мир. Мы уже знаем, что на половецком языке это означало «дай денег тогда уйдём»

Ханы эти были так себе ханы. Из мелких. И орда их была невеликая. Но и Русь то после столь бурных последних лет тоже слаба была.

А Мономах как то ничего такого в ту зиму не ожидал.

Ну, во первых, на зиму половцы в Диком поле никогда не оставались, а откочёвывали к югу, на зимние пастбища.

Плюс в ту зиму их не то, что у Переславля,  их и на зимних причерноморских пастбищах то

быть никого не должно было.

Дело в том, что хан донецких половцев Тугоркан, сговорился с ханом лукоморских половцев, злобный Боняком и они двинули свои орды на Византию.

Так, что степь пустая была. И вот те на. Явились. Расставили вежи свои прям у города. Денег просят. Как быть?

Мономах долго вёл с половцами переговоры. Наконец сговорились так – Мономах пошлёт за деньгами в Киев, так как у самого него, в Переславле, требуемой суммы нет. И не было тут таких денег никогда.

А, чтоб, пока гонец туда-сюда ездить будет, все были спокойны и безопасны, решено было обменяться заложниками.

В стан к половцам Мономах отправил своего младшего сына Святослава, а в Переславль заложником зашёл сам хан Итларь с небольшим отрядом нукеров. Поселили Итларя в усадьбе воеводы Ратибора.

А гонец ускакал в Киев. За деньгами. Или за ратной помощью. Как получится.

Ответ от Великого князя ждать себя не заставил. Вместо денег или полков прислал Святополк Мономаху свой братский привет, сочувствие и пожелания дальнейших успехов.

Правда, в одном Святополк Мономаха уважил. Ответ этот привёз не рядовой гонец, а ближний святополков боярин по имени Слават.

Мономах поместил Славата на постой тоже к Ратибору и тяжко задумался.

А Слават не думал. Увидев в усадьбе Ратибора половцев киевлянин тут же поинтересовался: откуда, дескать, Ратибор, у тебя во дворе взялись басурманские морды и чего это они расселись тут как у себя дома?

Ратибор объяснил.

- А давай их убьём – тут же предложил простой, как и его князь, Слават.

Ратибор опешил. Потом объяснил, что нельзя так, князь де клятву давал, да и сын его заложником у половцев.

Славата это не смутило.

- Пойдём к князю – затормошил он Ратибора.

Пошли они к Мономаху и Слават изложил ему свой нехитрый план: вместо того, чтоб платить деньги, лучше взять всех и убить.

Мономах говорит: «Я ж крест целовал»

Слават ему: «Ну и, что тебе этот кусочек железа сделает?» (подлинный слова!!!)

Мономах, наверно, подумал: «А и вправду, что?»

Да и согласился.

Тут отвлечься нам надо и вот о чём сказать. Клятвопреступление Мономаха объясняет летописец тем, что дескать сам то князь не хотел, а бояре вот его подбили на дело нехорошее.

Это наверно первый раз когда появляется на свет эта гнусная, холопская формула: «Царь хороший – бояре плохие». Появилась да и зажила себе. Сдохнуть никак не может.

Позднее она постоянно будет встречаться. Да и пошто будет то?! По сей день встречается.

Так нам всё время и объясняют, дескать князь или царь или вождь и учитель народов или  президент не знали и вообще хорошее планировали, а вот «бояре» без их воли начудили чего то. Подставили великих вождей, мерзавцы этакие.

И так давно и так настойчиво сие вдалбливается, что  эту формулу, всё нехорошее, а то и мерзкое, а то и ужасное в нашей истории объясняющую: «Царь хороший – бояре плохие!» уже считают мнение русского народа.

А это ложь! Пословицу эту сложил не народ, а холуи, перепутавшие раз и навсегда Отечество с Его Превосходительством.

А народ то другую пословицу сложил: «По царю и бояре» И вот это правильно!

Так, что всё знали, всё ведали наши вожди верховные, от князей до президентов. Всё, что творилось, это по их воле и приказу происходило. И ответ перед историей и народом они должны держать, а не «бояре» их.

Строгий ответ, безжалостный!

 

 

Впрочем Мономаху ( вернёмся к нему) в данном случае отвечать особо не за, что.

Ну, нарушил крестное целование. Так, кто его не нарушал то? Да и половцы, откровенно говоря, не та публика, с которыми по благородному можно.

Так ведь и, что ещё делать то Мономаху оставалось, после того, как понял он, что помощи ему не будет? Вот, что?

Да то, что сделал, то и должен был делать!

А сделал он вот, что.

В ночь с субботы 23 февраля  на воскресенье 24 февраля за ворота Переславля тихонечко вышла мономахова дружина.

Сначала несколько дружинников, переодетые в половецкое, просочились в стан половцев и выкрали княжича Святослава.

А потом, как княжич был в безопасности, дружина окружила половецкий стан, обнажила мечи и…никто из половцев даже и вскрикнуть не успел. Лишь несколько самых везучих бежали.

В том числе и сын хана Итларя.

И знаете, куда они бежали? Где спасение половцы надеялись от русских обрести и обрели таки?

У русского же князя! У Олега Святославича - Гореславича Черниговского, старого своего друга.

Что не прибавило, разумеется, Олегу любви Мономаха.

Да и впрямь, тут задумаешься, а не с Черниговского княжества ли эти половцы под Переславль то пришли? Ходили вместе с Олегом Чернигов отбивать, да и «загостились» там.

Ну, иначе, откуда им, в самом то деле, среди зимы, так далеко от зимних кочевий взяться? И почему с другими «донецкими» на Византию не пошли?

Ладно. Вернёмся всё же в Переславль.

Наступает утро 24 февраля. Хан Итларь со своими нукерами не ведает, что ночью за стенами города произошло.

Просыпаются они, а хозяева гостеприимные им уже стол в большой, отдельно стоящей, избе накрыли. Пришёл дружинник по имени Бандюк и пригласил их позавтракать.

Половцы зашли. Но только сели за стол, как дверь за ними заперли, потолочные доски вдруг полетели вниз, вышибленные сильными ударами дружинных сапог, и с чердака потоком хлынули стрелы.

Быстро всё кончено было. Тут уж живым не один не ушёл. Самого Итларя прямо в сердце застрелил Ольбег Ратиборович, сын боярина Ратибора.

(миниатюра из летописи, посвящённая переяславской резне)

 

Вот такое сотворилось в Переславле в ту зиму.

Однако, что это значит? А значит это, что русские опять перебили послов. То есть, совершили преступление , по степным законам смываемое только кровью.

Половцы уже, летом позапрошлого 1093 года, показали, как это бывает.

Мономах, вполне резонно, решил на этот раз не ждать, а первыми ударить. Тем паче степь пустая и только невдалеке раскинула табор, пока ничего не знающая орда уже покойных Итларя и Китана.

Вот и решил Мономах, что свидетелей оставлять не стоит. Однако для самостоятельного похода в степь сил у него было недостаточно.

Да и , может быть, полезным счёл Мономах и других князей кровью замазать. Чтоб отвечать было веселее, когда остальные половцы из византийского похода вернуться.

Вообщем послал он гонца в Киев к Святополку с извещением о сложившейся ситуации и своих намерениях. И помощи попросил.

 

Святополк, отдадим ему должное, хорошо понял в страшное лето 1093 года, что такое убить степного посла и чем это кончается. Он сразу сообразил, что Мономах полностью прав и если уж начали убивать, то тут уж придётся убивать всех. Великий князь быстро поднял свою дружину и лично привел её к Мономаху.

 

Посовещавшись, они решили, что к этому делу надо привлечь и Олега Черниговского. Чтоб тоже в половецкой крови был измазан, на случай чего.

Послали гонцов к Олегу. Тот ответил: «Выступайте. Я догоню»

Мономах и Святополк двинулись в степь. А Олег не пошёл. С места не стронулся.

Он просто не поверил родственникам-князьям. Решил, что те хотят выманить его из Чернигова и убить.

А мог ли он подумать иначе? Мог ли иначе решить этот человек, всю жизнь проживший затравленным волком, среди сплошных измены и обмана?

Что он видел от русских князей, кроме коварства, подумайте сами? Вот давайте вспомним немного его жизнь.

Стоило умереть его отцу Святославу, спасителю Руси в страшный год первого половецкого нашествия, как тут же его дядья: Изяслав и Всеволод лишают Олега и его братьев не только прав на Великое княжение, но и вообще места на русской земле.

Просто так. Без всякого основания. Просто по праву сильного.

А потом ещё и пристраивают его в византийские застенки. Где он, по задумке его родного дяди Всеволода, и должен был сгнить. (по крайней мере так это должно было видеться Олегу)

Сильно это всё могло любовь и доверие к русским князьям у Олега вызвать, как вы думаете?

У вас бы вызвало?

Вообщем, наверняка, мнение его о русских князьях было самое плохое, а убийства послов в Переславле Олега в этом мнении только укрепили.

Он не пошёл в поход.

 

Впрочем, русские дружины справились и без черниговской рати. Внезапным ударом они обрушились на половецкие вежи, подавили беспорядочное, но отчаянное сопротивление.

И вырезали всех. От старых до малых. В плен, тот раз, никого не брали.

 

В дальнейшем, когда Мономах во главе объединённых русских ратей будет совершать свои знаменитые походы в степь и дойдёт аж до Азовского моря, вот это, тотальная резня половцев, станет его «фирменным» стилем.

И не надо тут осуждать русских. Иначе со Степью было нельзя. Ни половцы, ни другие кочевники, просто не могли жить без того, чтобы не совершать набеги на Русь.

Так, что Руси оставалось делать? Терпеть, что ли?

Нет уж. Выбор был только такой: или покорить и ассимилировать или всех под корень. Как тараканов.

На «покорить и ассимилировать» сил у Руси в те времена не было.

 

А та победа над половцами зимой 1095 года, пусть и не великая победа, была очень нужна и полезна Руси. В первую очередь тем, что заставила русских поверить в свои силы. Поверить в то, что половцев можно побеждать.

Ведь до этого, что не нашествие то половцы бьют русских наголову. Причём не по отдельности, а объединённые русские дружины бьют.

 Тут хочешь не хочешь, а опустятся руки. Поверишь в неодолимую силу половецкую.

Так, что очень нужную для Руси победу, одержал той зимой Мономах.

 

Ну, а как вернулись князья из похода, пришло время спрашивать с Олега Черниговского за обман.

Не распуская полков Мономах и Святополк отправили Олегу такую грамоту:

 

«Ты не шёл с нами на поганых, которые губят Русскую землю, а вот теперь у тебя сын Итларев, убей его либо отдай нам. Он враг Русской земле»

 

Олег отказался. Не просто отказался, а даже не счёл нужным написать ничего Мономаху и Святополку.

Презрительное молчание Черниговского князя было им ответом. И им и всей Руси.

 

                                                                   (Продолжение следует)

Князья и Изгои Часть 2

Август 1094 года

Снова, как и в прошлом году, окутана русская земля дымом пожарищ. Это огромная, разноплеменная, разноязыкая рать Олега, осадив Чернигов, выжигает окрестности. Особое внимание, в плане уничтожения под корень, Олег обратил на черниговские монастыри. Их спалили и разграбили все.

 

Может быть это связано с тем, что в черниговских монастырях давно и прочно настоятелями сидели ставленники Мономаха.

Ибо воевать тогда означало не биться на поле боя. Для этого было иное слово-«ратиться».

Воевать, прежде всего, означало – жечь и грабить земли противника. Убивать и пленять его мирное население.

Когда мы читаем, что « в лето такое то князь Имярек воевал такую то землю» мы не должны представлять себе лихие схватки богатырей облитых сверкающими доспехами. Потому, что, скорее всего, никаких таких схваток и не было.

А представлять мы должны полыхающие дома, обочины, заваленные разлагающимися трупами женщин, стариков, детей  порубленных славными богатырями в сверкающих доспехах. Порубленных просто так. Для потехи. Чтоб руку набить да силушку богатырскую потешить.

Мы должны  видеть мысленным взором вереницы измученных пленных, которых славные богатыри, облитые сверкающими доспехами, гонят на продажу, насилуя по дороге красивых пленниц и добивая уставших и не могущих продолжать путь.

Повторю – война это исключительно грабёж и уничтожение имущества да убийства и пленения мирного населения.

Например: по подсчётам историка Соловьёва с 1200 по 1400 год Русь воевала с внешним врагом и во внутренних усобицах около ста шестидесяти раз.

И только около пятидесяти раз в этих войнах происходили столкновение вооружённых сил между собой. Во всех остальных случаях, военные из враждующих сторон даже и не видели друг друга.

Ну, а грабежи и насилия, разумеется, происходили во всех случаях.

 

Интересный случай рассказывает тот же Соловьёв. Было это в 15 веке при царе Иване Третьем. Началась очередная русско-польская война. Как обычно, в таких случаях, кто на кого первый напал, не разберёшься. Да это и не важно.

Вообщем началась война и войска выступили на защиту своих Отечеств (грабёж и убийство мирных жителей ведь именно так принято называть)

И, совершенно неожиданно друг для друга, русская и польская рати вдруг встретились нос к носу у Смоленска. Выпал шанс отважным воинам защитить свои Отечества не на шутку.

И вот постояли рати друг против друга, постояли. И подумали, не сговариваясь, славные русские богатыри и благородные польские рыцари «а оно нам надо?»

У русских воинов на этот счёт уже давно поговорка была: «Дай Бог воевать, да не ратиться», у поляков наверняка была такая же – мы же народы то самые родственные.

И, на пятый день этого стоянии друг против друга, оба войска вдруг принимают влево, расходятся встречными курсами и, на виду друг у друга, идут «воевать, да не ратиться».

То есть русское войско идёт грабить земли соседа, а польское – идёт грабить русские земли.

Хороши, мать их за ногу, защитнички Отечества – не правда ли?.

 

Вот, что такое – война!

 Не подумайте, что в более поздние времена или, например, в других странах войны выглядели как то иначе. С чего бы им иначе то выглядеть.

Вот например: армия Жанны де Арк движется на Париж. По пути грабя и выжигая французскую землю. Ту самую, которую освобождают от англичан.

Когда Жанне сообщают, что местность, по которой прошла её армия, в результате превратилась из сытой и процветающей в голодную и выжженную, эта загадочная и великая девушка только пожимает плечами и говорит мудрые слова:

- Даже святая война это всего лишь война

 

Вдумайтесь в эту фразу! Сколько в ней глубины! Сколько смысла!

 Поняв её, вы сможете правильно понять и оценить любую войну в истории человечества. И, может быть, вас тоже начнёт подташнивать, когда войны романтизируют и героизируют.

Ну, а если Средние Века вам кажутся через чур далёкими и войны средневековые вы считаете через чур специфическими, то пожалуйте в Новое время.

Отечественная война 1812 года. Русская армия гонит Наполеона из России по пути самоснабжаясь. А как иначе? Война войну кормит.

Когда Кутузову докладывают, что как то уж очень сильно расшалилось православное воинство на православных же землях, мудрый старик в гневе швыряет доклад в огонь и кричит адъютанту:

- Я этого не позволяю, но и запрещать не буду! На то и война, сударь мой, на то и война!

 

То есть он сказал тоже самое, что и за четыреста лет до него Жанна де Арк.

 

А ведь и армия Жанны де Арк и русская армия ещё очень прилично себя вели по военным меркам. А, что когда ведут себя не прилично, а обычно?

 

 

Давайте-ка вернёмся опять в Черниговскую землю августа 1094 года и посмотрим на обычную войну, а не на Святую и не на Отечественную.

 С Олегом пришла половецкая орда. Как она себя ведёт, по вашему? А тмутараканская дружина? Она не пограбить пришла, что ли?

И Олегу надо же чем то с половцами рассчитываться. А мы уже писали выше – какие они половецкие гонорары.

Так, что, как видим монастыри, действительно имели первостепенное военное значение..

Тем более, что сам Чернигов, богатый стольный град Олег не планировал отдавать на разграбление. Ещё чего! Он же сюда пришёл править, а не грабить.

Грабёж облегчается тем, что нагрянул Олег на черниговскую землю внезапно. То есть знать то о его движении Мономах знал, да, видно, рассчитывал, что поведёт Олег свою рать обычной для набегов со степи дорогой – через Переяславль.

Но обычные то степные пути знал и Олег. А полководец он был первостатейный. Потому и не пошёл там, где его ждали. Выбрал себе иной путь, благо половцы степные дороги знают лучше чем Мономах, и нагрянул в Черниговскую землю в обход Переяславля.

Поэтому не успели в Черниговском княжестве спрятать добро и сами попрятаться. Так, что олеговским воинам раздолье – воюй, не хочу.

Тем паче дружина Мономаха вся заперта осадой в Чернигове. Да и мала она. Всего то сто человек.

Вот, что пишет летописец про то, что творил Олег в то лето на черниговской земле:

 

« Это уже в третий раз навёл он поганых на Русскую землю, прости Господи ему этот грех. Потому, что много христиан было погублено, а другие взяты в плен и расточены по разным землям»

 

Мда. «На то и война, сударь мой, на то и война»

 

С этого то времени и стали на Руси называть Олега Святославовича – Олег Гореславович.

Под таким именем он остался в памяти народной. Под таким именем упоминается и в «Слове о Полку Игореве».

 

Да откуда же он взялся то в тот год на Русской земле? Ведь мы с вами видели, как ещё в 1079 году упрятали его в византийскую тюрьму.

Неужто в тюрьмах Византии стены из бумаги? Неужто бежать оттуда было так легко?

Нет, друзья. Насчёт этого не волнуйтесь. Крепки стены в тюрьмах византийских и бежать оттуда невозможно.

А дело было так. В византийскую тюрьму русские родственнички пристроили Олега при Императоре Никифоре.

Как уже говорилось, был этот Император родом армянин. Женат он был на грузинке Марии Аланской, дочери грузинского царя Баграта Четвёртого.

То ли наскучил молодой грузинке старый армянин, то ли по каким то иным соображениям, но она вступила в заговор против мужа.

В итоге заговора на византийском престоле оказывается полководец Никифора – Алексей Комнин.

Правда с Никифором обошлись очень милостиво. Его не убили, не ослепили, не оскопили, а просто заточили в монастырь. Где он, кстати, с его же слов, прекрасно себя чувствовал.

 

Вот после восшествия на престол Алексея мы и встречаем князя Олега уже на свободе. Выпустил его новый Император. Чуть ниже мы осмелимся предположить – зачем выпустил.

Вообще про жизнь Олега после освобождения известно мало.

Вот он на свободе. Вот он почему то принимает участие в бунте пьяных русских наёмников. Что он среди них делал? Если учесть, что русскими в Византии называли скандинавов, точнее варягов, то можно предположить, что Олег, как Рюрикович, среди них занимал высокое положение.

За этот бунт его сослали на остров Родос. Но не волнуйтесь – это не суровое место. Совсем не Сибирь, мягко говоря.

Жил он там не очень плохо и в 1081 году женился на девушке из очень-очень знатной византийской семьи - Феофании Музалон.

Новобрачные получили от Императора славный свадебный подарок. Олег из русского князя стал «архонтом ( то есть наместником Императора) Матрахии, Зихии и всей Хазарии»

Зихия это Западный Кавказ, Матрахия – собственно Тмутаракань, а вот, что имел в виду византийский Император под Хазарией, честно говоря, не знаю. Никакой Хазарии к тому времени уже почти век как не было.

 

Но ведь Тмутаракань и Западный Кавказ это же русские земли в то время! Они входят в Тмутараканское княжество. И управляет сейчас этим княжеством наместник Великого князя всея Руси.

Чего это византийский Император русскими землями распоряжается? С какой стати своих наместников в земли князя Киевского назначает?

 

Объяснить это можно только так. Олег, вообще то имел права на Тмутараканское княжество. Более того, он даже правил там, когда был обманом схвачен и вывезен в Византию.

Скорее всего Олег проделал обычную для того времени штуку - подарил земли, право на власть в которых он имел,  сильному владыке с тем, чтобы получить назад эти же земли себе в вассальное держание и править ими под защитой сильной руки.

 

Потому, наверно, его в тюрьме и не уморили. Потому и быстро на свободу он вышел и жил на свободе припеваючи.

 

Вот так Крым ушёл из Руси в первый раз!

 

Так. Ладно. Почему византийский Император своих архонтов в русские Крым и Кавказ назначает, мы вроде разобрались. Потому, что эти земли уже официально не русскими стали.

 

Теперь давайте попробуем объяснить ещё один подарок новобрачным от щедрого Алексея Комнина.

Жену Олега, вот ту самую Феофанию Музалон Император пожаловал титулом… «архонтессы Росии» (именно так, с одной С писалось тогда название нашей страны).

 

А всей Русью то с чего Император распоряжается? Её то, кто и когда ему дарил?

Вот тут закрадывается такое подозрение. Ведь Олег то он не только права на Тмутараканский престол имел. Он же имел право и на престол Великого князя всея Руси.

Его лишили этого права князья-дяди, но ведь лишили незаконно.

Так может быть Олег за свободу и помощь  всю Русь Императору пообещал. Или вообще того…подарил как и Крым?.

 

Но как бы то ни было, а через два года после свадьбы архонт Олег и архонтеса Феофания вместе с сильной византийской армией высаживаются в Крыму и прогоняют оттуда наместника киевского князя.

Всё. Вот теперь Крым уже окончательно Руси не принадлежит.

Затем Олег, как мы уже говорили выше,  устраивает в Крыму хазарский, а заодно и еврейской погром.

Попросту говоря - режет всех, кто иудей.

Евреи, кто успел, бегут. Часть их оседает на Руси. И не где нибудь, а в княжеских дружинах.

Ключевский подмечает, что именно с этого времени среди русских дружинников, и без того крайне разноплемённых, увеличивается еврейский компонент.

Вот, например одного из дружинников Мономаха, особо отличившегося в 1094 году при защите Чернигова, звали Жидяра.

А в конце правления Мономаха среди его бояр мы встречаем человека с отчеством Жидович. То есть это, очевидно, это уже второе поколение крымских евреев на службе у русского князя. До боярства дослужился, знать лихой у Жидовича отец был.

Раз уж заговорили на эту тему, уместно будет рассказать о русском святом , епископе Новгородском Луке Жидяте. Предтечи всех ксенофобов российских.

Сейчас увидите, почему я так его назвал.

( считается, что это прижизненное изображение Жидяты. Который из них он, не знаю)

 

Появился на Руси Жидята при Ярославе Мудром. Вроде бы из Крыма. Где он был в плену то ли у караимов, то ли у крымских хазар. Там и стал иудеем. Отсюда и прозвище.

Из плена он бежал. Пришёл на Русь и здесь принял крещение.

То ли в плену ему тяжко пришлось, то ли по причине неофитства, но стал Лука Жидята ярым ненавистником всего нерусского и неславянского.

 То есть вот на дух ничего зарубежного не переваривал. Особенно он не переваривал всё греческое. Других иноземцев он тоже не любил, но греков не любил особенно.

Этому есть причина. Дело в том, что в начале 11 века священники русской церкви были в основном греками. И богослужение велось в основном не на русском, а на греческом языке. Разумеется такая ситуация не нравилась ни русскому клиру ни, особенно Ярославу Мудрому, который хотел священниками, а тем паче епископами и митрополитом, видеть только русских.

«Русскую партию» в церкви возглавлял епископ Илларион, автор знаменитого «Слова о законе и благодати». Вот под его то крылом и пристроился Лука Жидята.

А, пристроившись, обрушился на всё не русское со всей присущей ему страстью.

Прежде всего он объявил, что все святые и богослужебные книги надо переписать на русском языке, равно как и всё богослужение проводить только на русском.

Жидята вообще объявил русский и болгарский языки святыми, а все остальные языки погаными.

Мотивировал он это крайне просто. Кто придумал кириллицу? Христианские святые Кирилл и Мефодий. Следовательно, и языки написанные кириллицей – языки святые.

А кто придумал греческий и латинский? Неведомо. Но точно не святые и , даже, не христиане. А придумали их язычники. Сиречь-поганые. Значит и сами эти языки и алфавит греческий и латинский суть погань.

Разумеется в секрете это своё открытие Жидята не держал, а проповедовал его где только можно. Чем жутко раздражал тогдашнего митрополита Всея Руси грека Феопемта.

Дело в том, что позиция Жидяты была вообще то ересью, так как противоречила христианскому догмату «Троязычия», сторонником которого был русский митрополит.

Догмат этот гласил, что существуют только три святых языка: еврейский, греческий и латинский. Вот только написанные на этих языках священные и богослужебные книги считались истинными, и только три этих языка разрешалось употреблять в богослужении.

Это при том, что в самом Константинополе славянские языки были, как французский язык в России 19 века.

То есть вся элита на славянских языках разговаривала. Эти три «святых» языка они сами то еле знали, если вообще знали.

 Но догмат Троязычия тронуть боялись

Кирилл и Мефодий, в своё время, рискуя жизнью, этот догмат сильно пошатнули ( Кирилла за это отравили), но он всё ещё существовал к 11 веку.

Лука Жидята пошёл гораздо дальше Кирилла и Мефодия. Те хотели всего лишь славянские языки вровень с тремя «святыми» поставить.

Жидята, как видим, вообще только за теми языками, что пишутся на кириллице святость признавал.

А остальные, в том числе и три признанных церковью святыми, языки он прямо и открыто объявлял погаными.

За это он мог тоже поплатиться не слабо. Но при явной поддержке Иллариона и тайной Ярослава Мудрого тронуть Жидяту никто ни смел.

А конфликт нарастал.

В Киеве был возведён Софийский Собор. Как начали его внутреннее оформление, пришёл в собор Жидята с инспекцией. Нет ли, дескать, тут какой погани не русской.

И обнаружил, что надписи на стенах делаются не на русском, а на греческом языке!

Жидяту чуть инфаркт на месте не хватил! Он обрушился с проклятьями на мастеров-иконописцев. Но те, будучи греками, святого языка не понимали, а Жидята поганить рот греческим не желал. Увидев, что его устная проповедь не доходит, он приступил к физической.

Вообщем возник скандал, шум и всякая неподобь.

Ярослав Мудрый решил услать Жидяту из Киева. От греха подальше. Сказано-сделано. Лука Жидята становится епископом Новгородским. Пост высочайший!

Вот там то он развернулся на полную мощь и русифицировал всё до чего дотянулся. И сам переводами занимался и целую школу переводчиков создал.

 

Вернёмся всё же в Тмутаракань.

 

 Олег, решив еврейский вопрос в Крыму и пополнив тем самым русские дружины неплохим личным составом, спокойно правит в Тмутаракани, то есть, извините, уже в Зихии и Матрахии.

Но и отказываться от отцовского наследства на Руси он не собирается. Он же знает – право на Черниговский, а, затем и на Киевский стол за ним.

Но он теперь стал старше. Стал мудрее. А, значит, стал осторожней. Он ждёт. На этот раз поход не должен закончится провалом, как два предыдущих.

Поэтому он терпелив. И вот его десятилетнее ожидание оправдывается! После разгрома на Стугне Русь слаба как никогда.

Теперь самое время – решает Олег и собирает полки.

 

Вот так он и оказался под черниговскими стенами. Правда, ворота перед ним закрыты. А стены Чернигова высоки.

Для начала там ров метров двадцать глубиной. На рву вал. Тоже метров двадцать. А на валу стены.

Русские деревянные стены это добыча не такая лёгкая, как может показаться с первого взгляда. Русские мастера делали их мало чем уступающими западным каменным замкам по крепости.

Вот, что такое русская деревянная стена. Это сруб из неохватных брёвен. Как правило, дубовых. Внутри сруб засыпан камнями и землёй. Снаружи обмазан глиной от огня.

На вершине сруба, под защитой специальных щитов «заборол» оборудованы места для защитников. Сверху они прикрыты крышами крытыми свинцом.

В стенах – башни. В башнях бойницы густо натыканы. На разной высоте. Это, чтобы бить сбоку по тем осаждающим, что прорвутся к стене и начнут лестницы штурмовые приставлять.

Вот им то в бок и хлынут потоком стрелы из башен. И масло кипящее сверху. И смола расплавленная оттуда же.

Подступись!

В Чернигове таких стен аж две. Прорвался ты через одну, а впереди вторая. Ещё выше. Ещё страшней.

По штурмуй!

 

Но архонт Зихии, Матрахии и Хазарии на сей раз уверен в успехи. Ведь на этих несокрушимых стенах всего сотня защитников

И он командует – штурм!

Дальше случилось то, о чём бы неплохо в школьных учебниках писать и фильмы снимать.

Всего навсего сто русских дружинников восемь дней подряд отражают приступ за приступом многотысячной рати!

 

Осаждающие, ошарашенные таким отпором и отчаявшиеся взять город простым штурмом, мастерят две огромные башни и подкатывают их к стенам.

Поджечь башни, тогда сильное пламя охватит и стены. И путь в город открыт.

Но русские устраивают вылазку. И, уже не за стенами, а чистом поле отбрасывают противника и ломают эти бащни.

Восемь дней! Сотня против нескольких тысяч! 

И эти тысячи половцев, византийцев, тмутараканцев так и не смогли одолеть русскую сотню!

 

Русские ушли сами. Мономах, очевидно, получил известие, что помощи ему не будет ни откуда. Да и не было в тот год у Руси сил на помощь. Он решает, как написал потом «хватит литься крови христианской».

 

Мономах добровольно уступает Чернигов Олегу и уходит княжить в Переславль.

 

Его дружина с развёрнутыми стягами выходит из черниговских ворот.

Вокруг море врагов, русская сотня среди них как песчинка. Кажется, сейчас хлынет это море со всех сторон и похоронит песчинку после краткой. Ведь поле же вокруг. И стены больше не помогают дружинникам Мономаха. Вот же. Бей! Атакуй!

Ан нет.  Враги, как вспоминал Мономах : «…облизывались как волки…» но напасть не решились. Видать сильно им досталось за эти восемь дней и больше биться с дружиной Мономаха, даже в чистом поле, желающих не было.

 

Что ж. Получилось так, что вроде теперь все князья на своих, по праву принадлежащих местах.

Святополк Изяславич, как сын старшего брата Ярославича в Киеве, Олег Святославич – сын среднего брата, вырвал, выгрыз себе Чернигов, стол второй по значимости. А сын младшего Ярославича – Владимир Мономах на младшем столе, в приграничном Переславле.

 

Так, что - всё про справедливости у нас получилось ведь? По древнему лествичному праву? Ну теперь то наконец мир?

Нет.

Древнее умирало и не могло уцелеть, каким бы справедливым оно не казалось.

Мономах, и никто иной, был самым сильным и самым популярным на Руси князем. И занять младшее место на княжей лествице он не смог бы, даже если и хотел.

А он может быть и хотел смириться, ведь князь этот не любил усобиц, охотно мирился сам и мирил других.

Не силой, но договором и мудрым словом предпочитал он с молодых лет решать княжьи споры.

Так, что может и были у него мысли оставить всё так как получилось. Но, что значат людские желание перед объективным движением истории?

Земля не принимала старый порядок. Земля не хотела больше усобиц, вот уже второе поколение порождаемых князьями-изгоями. Земля одного только Мономаха хотела видеть во главе своей.

Ни Святополка, грабящего монастыри да закабаляющего киевлян ссудными процентами, ни Олега разоряющего её кровавыми нашествиями и раздаривающего русские княжества Византии.

Только Мономаха! Чтобы там не говорило по этому поводу «лествичное» право.

А значит – снова быть войне!

 

                                                                             (Продолжение следует)

Я православный, христианин. Но ... плохой христианин. Не знаю наизусть ни одной молитвы. Много раз пробовал читать Библию и не смог найти в себе сил , чтобы это делать регулярно.

Хлопоты и заботы повседневной жизни отнимают слишком много времени . Но все же , один раз в месяц , я бросаю все дела и еду в Святой Город. Считаю большим везением , что мне как израильтянину , это не составляет особого труда.

За день побывать удается только в нескольких местах . Они стали для меня любимыми и туда неудержимо рвется моя душа.

 

В этот раз , я решил сделать для нашего сайта несколько фотографий . Качество снимков , оставляет желать лучшего . Но это эксклюзив .

 

Монастырь Марии Магдалины

Вид на Гефсиманский сад

 

Вход в Монастырь Марии Магдалины

Лестница к Храму Марии Магдалины

Вход в нижнюю часть Храма

Храм Марии Магдалины

В этом храме покоятся мощи святых новомучениц Российских -преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Феодоровны и инокини Варвары.

Фотографировать в Храме запрещено . Но игуменья , с которой мы очень давние знакомые , все же разрешила мне сделать один снимок от входа. Это конечно очень слабый снимок , но общую картину увидеть можно.

Общий вид от входа в Храм Марии Магдалины

С балкона Храма , который находится на небольшой возвышенности , хорошо просматривается другая святыня , которая напоминает о том что Иерусалим город трех  религий . Хоть и не наша она , а все равно красиво. 

Мечеть аль-Акса

Напротив выхода из монастыря Святой Марии находится Церковь Успения Пресвятой Богородицы . В этот раз мне туда попасть не удалось , служитель ушел на обед. Поэтому воспользуюсь старыми снимками.

Скульптура над входом в Церьковь

Вход в Церковь Успения Пресвятой Богородицы

Ну и , совсем неудачная фотография внутреннего интерьера Церкви.

Внутренний интерьер Церкви Успения Пресвятой Богородицы

 

После посещения монастыря Марии Магдалины и Церкви Успения Пресвятой Богородицы , я перебираюсь поближе к Старому городу . Я не зря написал Старый с большой буквы . Именно через него ведет дорога к главной Святыне Мира - Храму Гроба Господня. 

Вход в Старый город

 

Дорога к Храму через Старый город

Дорога эта по сути, базар . Интересно , что этот рынок переставляет собой образец в плане "поторговаться" . Например я, остановился около красивейшего кортика ручной работы. Лезвие его было покрыто великолепнейшими гравировками . Трудно представить себе , сколько времени потратил мастер , чтобы выдать в свет такое произведение искусства !  Продавец увидел , что этот предмет меня заинтересовал  и тут же назвал цену - 250 шекелей . Я на чистом иврите , ему пояснил , что мне этот предмет не нужен и в хозяйстве вряд ли пригодится. Он тут же скинул цену до 150 (-100 ! !) , однако я был тверд . Тогда он достал пакет, завернул кортик и сказал .. 50 !! это последняя цена  ! Кортик я все равно не купил . Ну не люблю я холодное оружие .

Думаю что описание этого небольшого торга , будет полезно туристам , которые попадут в старую часть Иерусалима . Никогда не соглашайтесь на первую цену !

Вход в Храм Гроба Господня

Это место обладает потрясающей энергетикой. Трудно сказать почему - но тут люди обычно переживают неслабый выброс адреналина .

На входе в Храм находится Камень Помазания

Камень Помазания (вид сверху)

Снимать внутри Храмов , - тяжеловато. Дело в том , что полумрак заставляет фотоаппаратуру , включать функцию авто корректировки , что придает снимкам неприятный желтоватый оттенок.

Поэтому еще несколько снимков без комментариев.

 

 

В Храме я провожу несколько часов. Есть там место где почему-то проходит совсем немного людей. Я сажусь на каменную скамейку, закрываю глаза и поражаюсь как быстро приходят в порядок мои мысли , как покидают меня пустые тревоги и ненужные желания.

Выход из старого города

Повторюсь еще раз. Все фотографии любительские . Качество несомненно невысокое. Но это от всей души.. Буду рад , если эта небольшая статья , окажется для кого-то интересной и полезной.

Путь Наполеона от Немана до Малоярославца

Часть III. Момент истины

«Огонь под полой недалеко унесёшь», - гласит в пословице народная мудрость. Не смогли скрыть своё истинное нутро и воины Великой армии, включая самого Наполеона.

До оккупации Москвы они могли ещё бормотать что-то о континентальной блокаде, о злой необходимости изъятия у населения продовольствия, фуража и лошадей из-за невозможности быстрой и полномасштабной доставки для армии этих продуктов с европейских баз. Но после Бородинской битвы истинное «я» европейского человека выперло наружу, оформилось в действия и круто изменило весь ход военных действий.

Проиллюстрируем данное положение, продолжив логическую цепочку (ход исторического времени), начатую заметками «Освободительная миссия?» и « Великий маршбросок».

Предыдущую Картину мы закончили описанием не имеющей аналога в истории человечества тысячевёрстной гонки двух огромных армий. Эта гонка имела, во-первых, начало (своё прошлое), во-вторых, продолжительное, а потому относительно прогнозируемое течение (саму погоню как таковую) и, в-третьих, окончание этой гонки - Бородинскую битву и мгновенный переход системы в новое состояние.

Всё вместе и есть ход исторического времени.

Попутно здесь возникает вопрос: «А к какому времени мы привыкли? Как же хронология событий?».

Нет, хронология - тоже время, но другое время. Действительно, одновременно происходят миллиарды и миллиарды событий. Есть события «дёрганные», не фиксируемые взглядом. Есть «тягучие», похожие на вечность, на застывшие горы.

Среди всех этих событий людьми выбрано явное: круговорот светил. Именно с этим ориентиром мы всё сравниваем.

Это событие названо календарным временем. Ход этого времени хорошо совпадает с тактами жизненных циклов человека. Выбрана и единица измерения - секунда.

Такое время очень нравится учёным, инженерам. Им удобно пользоваться, создавать научные теории, механизмы. Это постоянный поток длительности.

Но такой поток - не лучший способ осознания исторических процессов. Нет слов, хронология важна, очень заманчиво располагать имена императоров на этой масштабной линейке, но эта линейка не может дать ответы на все вопросы. Как говорится в точных науках, данное условие необходимо, но недостаточно.

Если поместить события 1812 года на шкале восходов и заходов Солнца, то эти отметки никак не совпадут с отметками 1941 или 2015 годов. Ну, а если воспользоваться историческим временем? Тогда аналогии просто вопиют, но об этом чуть позже.

Итак, для любителей хронологии скажем, что столкновение двух армий произошло 26 августа (7 сентября) 1812 года на Бородинском поле. И дата и место во многом случайны, не случаен (обязателен) лишь факт столкновения.

После столкновения русская армия, потеряв половину своих сил, но в полном порядке и с верой в победу переместилась на 80 км в Тарутино, где остановилась приводить себя в порядок и наращивать свою боевую мощь. Поражения русских, как и победы французов не было. Победители и побеждённые не могут вести себя так, как повели себя после битвы обе армии.

Из воспоминаний Коленкура: «Назавтра [после битвы] днём можно было обнаружить уже только казаков и притом лишь в двух лье от поля битвы. Неприятель унёс подавляющее большинство своих раненых, и нам достались только те пленные, о которых я уже говорил, 12 орудий редута, взятого моим несчастным братом, и три или четыре других, взятых при первых атаках… Русские отступали по-прежнему в таком же порядке, забирая своих раненых и не оставляя ни гвоздя за собой… Наполеон был теперь уверен, что это кровопролитное сражение [Бородинская битва] не будет иметь других результатов, кроме того, что даст ему ещё некоторую территорию. Ему улыбалась, однако, перспектива вступления в Москву, но этот успех не завершал ничего, если оставалась непоколебимой русская армия».

Большую часть лета, напрягая все свои жилы, Великая армия гналась за русскими войсками. Догнав, получила под Бородино сильный ушиб головного мозга. Удар оказался смертельным, но по инерции армия докатилась до Москвы и там испустила свой боевой дух.

Так лопнула у Великой армии первая и самая главная силовая пружина войны – боевой дух войска. Без этой пружины оказалась ослабленной и вторая пружина – манёвренность войск и способность их к быстрым передвижениям. Нет настроя – нет дисциплины. Конница лезет поперёк артиллерии, пехота ходит туда-сюда, в общем, пробки, а не отлаженный поток войсковых колонн. После Бородино французская армия больше не совершила ни одного нормального манёвра.

Вообще же Наполеон зря считал своим успехом занятие Москвы. Другое дело (и дело именно в менталитете европейца), что Наполеон и не мог не занять Москву. Великая армия рвалась богатеть за счёт русских, и её нельзя было останавливать ни в Витебске, ни в Смоленске – только в богатом городе, где только и могла найти счастье вороватая душа фашиствующего европейского мужчины.

Много лет спустя, другой захватчик – Гитлер – поступил коварнее: он обещал солдатам землю и рабов, и боевой дух гитлеровской армии держался дольше простого захвата отдельных городов.

Отметим ещё и такой интересный факт: сразу же после Бородинской битвы французы из-за нокдауна на некоторое время как бы потеряли зрение и около 3х недель даже не знали о местоположении русских(!)

Таким образом, в Москве цели Наполеона и солдат его армии разошлись. Наполеону нужна была победа и слава, солдаты же уже всего достигли. Богатый город был в их власти, вокруг лежали бескрайние поля, где каждый из них мог найти себе лишь смерть. Зачем умирать в сражении, когда самое главное – вывести награбленное к себе домой.

Мало этого! Русские участники событий, воины русской армии, удивлялись, что среди моря европейских трупов, оставшихся перегнивать в наших лесах и полях, осталось много женщин и были даже дети. Я думаю, что солдаты Великой армии Наполеона так были уверены в победе, что вызывали из Европы свои семьи, которые с тыловыми обозами беспрерывно подтягивались вплоть до Смоленска, а порой и дальше к Москве.

Солдаты захватчика вообще не хотели двигаться, а причину этого в очень мягких, оправдательных тонах озвучил Коленкур: «… [Авангард разведки] мало продвигался за день, что было по вкусу нашим войскам, так как они с неохотой покидали московские погреба и те удовольствия, которыми, как они знали, пользовались воинские части, оставшиеся в Москве, и в которых они ещё продолжали принимать участие благодаря близости города и тому, что пока ещё легко было посылать туда каждый день за припасами». Кое-где у Коленкура прорываются более точные описания: «Если бы неприятель [Кутузов] действовал смело, то это повлекло бы за собой неисчислимые последствия, так как он захватил бы нас врасплох среди беспорядка, вызванного грабежами и спокойной уверенностью в том, что русская армия – согласно донесениям короля [маршала Мюрата] – непрерывно отступает».

По материалам 1812 года создаётся впечатление, что Кутузов хорошо знал грабительскую основу менталитета европейских народов и с учётом этого очень грамотно выстроил свою стратегию. Выслушав пререкания генералов на совете в Филях, он закончил совещание словами: «Считаю своей первой обязанностью сберечь армию, сблизиться с подкреплениями и самим уступлением Москвы приготовить неприятелю неизбежную гибель. Приказываю отступать».

Вообще, с прочтением каждого нового документа у меня росло понимание неординарности личности Михаила Илларионовича Кутузова. Он был очень умён, причём его ум - ум стратега. В стратегическом видении ситуации он превосходил всех царей и полководцев, включая Бонапарта Наполеона. Тактическая организация проведённых им битв такого впечатления не оставляла, но Кутузов отдавал себе отчёт в этой слабости и старался свести количество сражений к минимуму.

Вторая отличительная особенность личности Кутузова – его смелость, и даже выше смелости. Дело в том, что тысячи людей могут храбро сражаться и умереть в бою, то есть быть смелыми, но лишь единицы могут возражать начальству. Кутузов же был не только отчаянно храбр в бою, но и по делу возражал царю, и не только ему. В интересах дела он часто шёл и против общественного мнения. Здесь я говорю даже не об оставлении Москвы. Известны и другие случай.

Так, Александр I в рескрипте от 1 сентября приказывал Кутузову упразднить несколько дивизий, за счёт которых укомплектовать оставшиеся части. Это распоряжение вело к ликвидации многих давно сложившихся полков, имевших свою славную историю. Кутузов решительно воспротивился этому повелению и, идя на прямой конфликт с царём, проводил свою линию.

Интуитивно дойдя до этих выводов о характере Кутузова (после прочтения множества воспоминаний), я удивился себе: «А что, сразу ты это понять не мог? Кутузов был ближайшим сподвижником Суворова, а Александр Васильевич других людей рядом с собой не терпел».

Лишь потом я понял, что составить себе правильное мнение сложно, когда масса «неподкупных писателей», хотя бы тот же Никонов, льют тонны грязи на русских деятелей, в том числе и на Кутузова. Используется как прямая ложь, так и доносы, в которых, к сожалению, участвовали и хорошо зарекомендовавшие себя командиры, например, Беннигсен и Барклай-де-Толли, после того как Кутузов объединил две русские армии, отстранив таким образом последнего от командования.

Участвовал в очернительстве и Растопчин. Имея что-то общее с Хлестаковым, Растопчин ввёл Кутузова в заблуждение и тот больше не желал видеть болтуна. Отлучённый от штаб-квартиры армии, Растопчин издалека писал фантастические доносы типа того, что Кутузов ничего не делает, а только пьёт, ест и спит.
Пишут ещё, что Кутузов - хитрейший царедворец. Почему бы нет: где ум, там уж всяко может быть и хитрость. Но если дело касалось фундаментальных положений, то Кутузов был уже далеко не царедворец, а насмерть (как и Суворов) стоял на своём.

Вообще же «устами младенца глаголет истина». Не младенец, но один из родственников Кутузова по-простецки передал свой диалог с готовившимся выехать к армии полководцем: «Неужели, дядюшка, вы надеетесь разбить Наполеона»? Кутузов, подумавши, ответил: «Разбить? Нет… А обмануть надеюсь…».

Итак, полтора месяца солдаты, офицеры, генералы Великой армии и сам Наполеон грабили Москву, а Наполеон так и не смог навести порядок (или не очень-то и хотел?). Барон Дедем де Гельдер вспоминал об этом времени: «Трудно себе представить чисто азиатскую роскошь, коей следы мы видели в Москве. Запасы, хранившиеся во дворцах и частных домах, превзошли наши ожидания. Если бы в городе был порядок, то армии хватило бы продовольствия на три месяца; но дисциплины более не существовало. Провиантские чиновники думали только о себе. <…> Наполеон уехал из Москвы, лелея в душе надежду, что он ещё вернется туда; эту призрачную надежду питали многие французы, которые зарывали награбленные ими вещи в землю, полагая, что вернувшись возьмут всё с собою».

Из Москвы вышло примерно стотысячное французское войско. И здесь практически все исследователи сходятся во мнении, что Великая армия, за исключением гвардии и Пятого польского корпуса князя И. Понятовского, не горела желанием сражаться. Это явно выражалось в упадке дисциплины. Не был выполнен приказ Наполеона сжечь все повозки с награбленным добром, а командиры в конце концов закрыли на это нарушение приказа глаза, тем более что и сам Наполеон вывозил немало сокровищ из Москвы.

Получается, что те из французов, кто зарыл награбленное в землю, ошибались. Ошибался и Дедем де Гельдер, думая за императора. Наполеон многое уже стал понимать и не думал возвращаться в Москву, но приказал взрывать Кремль, монастыри и особо значимые здания. Приказал взорвать просто так, походя, безо всякой необходимости.

Это очень важный момент. Никакое образование, наигранное благородство не смогли перебить закладываемую с самого детства в душу каждого европейца мелочную чванливость (то есть тщеславие, пустую горделивость). Это основа менталитета европейца, на этой основе легко вырастает фашизм и жестокость к «низшим» народам.

Я даже не берусь себе представить, какая бы вонь до сих пор шла из Европы, если бы кто-то из русских царей или военачальников приказал взорвать Лувр, собор Парижской Богоматери или ещё что-нибудь. Уже не говорю о более поздних временах, когда адекватной нашей реакцией было бы устройство рукотворного моря вместо Берлина (Гитлером было задумано затопить Москву).

И здесь начинаются странности (вернее продолжаются) в изложении событий многими нашими публицистами и историками ( про иностранных я не говорю – что с них взять).

Эти товарищи упорно обезьянничают, подражая иностранным коллегам и продолжают называть сражения под Бородино и Малоярославцем «поражениями Русской армии». Про Бородино я уже писал и даже цитировал слова Наполеона, сказанные им графу Коленкуру после Бородинской битвы. Может, хотя бы это услышат наши мартышки, если своего ума не хватает.

А что же Малоярославец?

Вместе с награбленным добром армия Наполеона желала идти домой и пограбить по дороге ещё не тронутые русские области. Для этого надо было занять Калугу, но до неё лежал Малоярославец, к которому наперегонки с разных сторон стремились обе армии. При этом русской армии сам Малоярославец был не нужен, стратегическая цель была иной – перекрытие дороги на Калугу.

Похоже, что сражение под Малоярославцем Кутузов считал более важным, чем Бородино. Вот что вспоминает об этом Михайловский-Данилевский, находившейся рядом с Кутузовым: «Он был под неприятельскими ядрами, вокруг него свистели даже пули. Тщетно упрашивали его удалиться из-под выстрелов. Он не внимал просьбам окружавших его, желая удостовериться собственными глазами в намерении Наполеона, ибо дело шлo об обороте всего похода, а потому ни в одном из сражений Отечественной войны князь Кутузов не оставался так долго под выстрелами неприятельскими, как в Малоярославце. <…> И хотя армии ещё стояли друг против друга, Кутузов уже был уверен в победе, так как главная его цель — сосредоточить всю армию на путях отхода наполеоновской армии— была выполнена. В конечном итоге борьба шла именно за пути к Калуге».

Почему же, отдав Малоярославец, Кутузов посчитал это победой и не дал свежие войска своим генералам, горевшим желанием отбить город?

Да потому, что, атакуя заваленные трупами улицы и встречая огонь из каждого здания, русские войска в придачу ещё и нападали бы на французов. Французы же вели, во-первых, оборонительный бой, что легче и, во-вторых, защищали бы награбленные обозы, что могло умножить их силы.

Отступив же от Малоярославца и расположив армию на выгодных позициях, Кутузов вынуждал атаковать французов, причём после значительного перехода. А оно французским солдатам надо? Уставать, тащиться неизвестно куда и сколько, да ещё встрять во второе Бородино, имея богатства и не имея моральных сил?

С утра Наполеон ещё надеялся на атаку Кутузова и, не получив её, сразу всё понял и побежал. Это было натуральное бегство до самого Смоленска с потерей половины армии. В Смоленск из 100 тысяч солдат, вышедших из Москвы, пришло лишь 50 тысяч.

Никаких морозов ещё не было! Как вообще у товарищей поворачивается язык говорить здесь о победе Наполеона?

Под Малоярославцем армия Наполеона была наголову разгромлена!

А вот позже и русский Дедушка Мороз нанёс Наполеону заключительный удар.

Только на Березине Наполеон вспомнил, что он гений и проявил себя, спасая себя, генералитет и боеспособную гвардию, а это как-никак целых 1,5% от всей вошедшей в Россию и погибшей там Великой армии.

Потом Бонапарт очень гордился этим своим манёвром и говорил, что вывел из России большую часть боеспособных французов. Мол, погибли всякие там поляки, немцы, испанцы, голландцы и прочие. Надо понимать данные слова Наполеона, что эти нации, конечно, выше русских, но тоже людишки так себе(?) Чем не фашизм?

Естественно, при таком менталитете европейцев последовал и 1941 год.

Национальный состав военнопленных в СССР в период с 1941 года и по 1945 год, составлял: немцев – 2 389 560 чел., японцев – 639 635, венгров – 513 767, румын – 187 370, австрийцев – 156 682, чехов и словаков – 129 977, поляков – 60 260, итальянцев – 48 957, французов – 23 136, голландцев – 14 729, финнов – 2 377, бельгийцев – 2 010, люксембуржцев – 1 652, датчан – 457, испанцев – 452, норвежцев – 101, шведов – 72. На конец Второй Мировой войны в русском плену (исключая немцев) побывало до полутора миллионов европейцев.

Не воевали против нас только сербы и греки.

К началу войны против СССР на немцев работали 250 миллионов европейцев. Работали десятки заводов, в том числе принадлежащих американскому капиталу и обеспечивались его же сырьём. Население России к тому времени не превышало 190 миллионов человек.

Похожесть на 1812 год невероятная. Похожи и этапы подготовки (историческое время). Это и разговоры в прессе о богатствах России. И рассказы о русских, как о примитивных, агрессивных варварах. Если прямо и не говорится, что русские недостойны своих богатств (прямо говорить нельзя, капитализм всё-таки, а там право собственности священно), то как бы само собой связь между богатствами и незаконностью владения после всех этих публикаций напрашивается.

Далее, всё повторяется по лекалам Наполеона: в целях внезапности нападения вся подготовка к вторжению французской армии проходила на значительном удалении от русской границы (300—400 километров). Под всякого рода предлогами (борьба с английской контрабандой на побережье Балтийского моря, сохранение внутреннего порядка в оккупированных Наполеоном странах пр.) войска выдвигались к западным границам России. Распространяются слухи о скором вторжении русских армий в пределы Европы.

Легко просматриваются аналогии с нашим временем, с 2000-тысячными годами.

В самом начале написания этих заметок я хотел провести что-то типа аллегории, мол, оправа европейского менталитета трухлявая, а внутри такие-то и такие достоинства. При таком алгоритме получался какой-то логический разрыв, и сейчас я думаю, что есть медаль, и у неё есть две стороны. Чванство, мелочность и жадность – это, конечно, труха. Но из этого удобрения вырастают и другие качества. Жадность даёт упорство – многие века европейцы гнут свою линию, даже потеснили нас. Мелочность предполагает качественное выполнение своей работы – по крайней мере, датчики давления они в ракеты ставят правильно. Чванство, пожалуй, питает национальную гордыню безо всяких попыток её критического осмысления.

Ну а мы? Тоже не всё ладно.

Вот некоторые примеры. Австрийцы, будучи союзниками России, обманули Суворова. Да так обманули, что тот едва спасся, Суворов всё-таки. Каков наш ответ? Ответ в следующем эпизоде: «После завершения Швейцарского похода Павел I решил отчеканить специальную медаль, на которой он хотел отразить и «вклад» австрийцев (которые лишь мешали общему делу). Суворов, к которому император обратился с просьбой предложить варианты текста надписи на медали, дал такой совет: сделать медаль одинаковой и для русских, и для австрийцев, но при этом на «русской» версии выбить «С нами Бог», а на «австрийской» — «Бог с вами»».

После войны 1812 года Царь Александр I чем-то очень напоминал своего потомка Горбачёва: ездил по «европам», забыв, что они только что пытались сравнять русских с землёй, и напрашивался на комплименты - так дитя старается понравиться взрослым дядям.

Это ещё бы полбеды, но вот что вспоминает Николай Муравьёв: «В 1816 году, проезжая через город Старую Руссу, я познакомился с городничим Толстым, которому принадлежала мыза Татарки. Он уверял меня, что в 1813 году некому было засевать Бородинское поле, что ни одно зерно не было брошено в землю, но что земля, столь удобренная кровью и животным гниением, дала без всякой работы отличный урожай хлеба. Никакой памятник не сооружён в честь храбрых русских, погибших в сем сражении за отечество. Окрестные селения в нищете и живут мирскими подаяниями, тогда как государь выдал 2 000 000 русских денег в Нидерландах жителям Ватерлоо, потерпевшим от сражения, бывшего на том месте в 1815 году!».

Изменился ли наш характер сейчас? Если не изменился, то такими приёмами мы никогда не завоюем уважение европейских народов и они всегда будут считать нас холопами.

Теперь о пленных.

Русские крестьяне не брали пленных, а казнили их, часто мучительно. Французы с сопротивляющимся ограблению народом тоже не церемонились.

Казаки почти не брали пленных, часто отрабатывали на них боевые приёмы. Но казаки – это иррегулярные войска.

Регулярная русская армия к пленным относилась гуманно, а иногда даже слишком (как к своим солдатам). Французы толпами пытались сдаваться армии, но не всегда это получалось. Уж слишком много их было.
Последний ветеран Великой армии, Николя Савэн, умер в Саратове в 1894 году на 126 году своей жизни.

Французская регулярная армия за компанию 1812 года взяла очень мало русских пленных. Отношение к ним было нормальное, но только до отступления Великой армии. Как только из европейцев выползла их истинная натура, дела русских пленных стали плохи. Врач баварской кавалерии Генрих Росс пишет в своих мемуарах: ««Баденским гренадёрам был отдан строгий приказ немедленно убивать всякого пленника, если он утомится и не в состоянии будет идти дальше. Говорили, что Наполеон сам отдал этот приказ; офицеры его штаба голосовали частью за, частью против».

Вспоминает адъютант Бонопарта Филипп-Поль де Сегюр: «Императорская колонна приближалась к Гжатску; она была изумлена, встретив на своём пути только что убитых русских. Замечательно то, что у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова, и что окровавленный мозг был разбрызган тут же. Было известно, что перед нами шло две тысячи русских пленных и что их сопровождали испанцы, португальцы и поляки. <…> Наполеон хранил мрачное молчание; но на следующий день убийства прекратились. Ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду…».

Надо бы было не только каяться за Катынь, но и к польской стороне предъявить свой счёт за военные преступления.

На главной площади города Гжатска (ныне город Гагарин) открыт и освящён знак в память двух тысяч русских пленных, невинно убиенных в октябре 1812 года армией Наполеона. На памятнике две надписи: «Памяти 2000 русских пленных, убиенных Наполеоновской армией в октябре 1812 года в районе Гжатска». И на обратной стороне цитата французского генерала Армана де Коленкура: «Что за жестокость… Это и есть та цивилизация, которую мы внесли в Россию?». Именно так французский генерал прокомментировал те события, которые происходили на его глазах.

Ну и напоследок воспоминания о совместном ночлеге с наполеоновскими солдатами участника войны 1812 года Фёдора Глинки: «Перед светом страшный вой и стоны разбудили меня. <…> [француз] жаловался, что он весь хладеет, мерзнет; что уже не чувствует ни рук, ни ног! И вдруг среди стона, вздохов, визга и скрежета зубов раздавался ужасный хохот… Какой-нибудь безумный, воображая, что он выздоровел, смеялся, сзывая товарищей: бить русских!
Когда рассвело, мы нашли несколько умерших над нами и под нами и решились лучше быть на стуже в шалаше. Между сими злополучными жертвами честолюбия случился один заслуженный французский капитан, кавалер Почетного легиона. Он лежал без ноги под лавкой. Невозможно описать, как благодарил он за то, что ему перевязали рану и дали несколько ложек супу. Генерал Милорадович, не могший равнодушно видеть сиих беспримерных страдальцев, велел все, что можно было, сделать в их пользу.
В Красном оправили дом для лазарета; все полковые лекари явились их перевязывать; больных обделили последними сухарями и водкою, а те, которые были поздоровее, выпросили себе несколько лошадей и тотчас их съели!
Кстати, не надобно ль в вашу губернию учителей?
Намедни один француз, у которого на коленях лежало конское мясо, взламывая череп недавно убитого своего товарища, говорил мне: «Возьми меня: я могу быть полезен России – могу воспитывать детей!»
Кто знает, может быть, эти выморозки пооправятся, и наши расхватают их по рукам – в учители, не дав им даже и очеловечиться…».

Часть I Освободительная миссия? http://diletant.org/content/truhlyavaya-oprava-evropejskoj-mentalnosti

Часть II Великий маршбросок http://diletant.org/content/truhlyavaya-oprava-evropejskoj-mentalnosti-c...

Исторический рассказ

     Знойным июльским днём 1710 года лёгкой донской казачьей станицы атаман Мокей Осипович Иловайский, осадив возле дома разгорячённого коня, передал жене поводья и подозвал к себе сына.

Иван, осмотрев пистолеты, стал просить:

        – Батька, пошли дудаков постреляем. Обещал же.

      Мокей Осипович улыбнулся жене, которая уже успела поставить в конюшню вороного коня, дать ему овса, воды и теперь стояла рядом, глядя снизу вверх на высокого статного мужа.

      – Сходил бы уж, – робко попросила она. – Ведь так ждёт…

      – Схожу, обязательно схожу, только вот умоюсь, да передохну…

      Он снял фуражку, пригладил чёрные волосы и прошёл к умывальнику. Жена принесла кувшин с водой. Но не успел он освежиться, как далеко, на юго-западе, вдруг возник и стал подниматься к небу столб дыма.

      Из хаты выбежал сын и тоже замер, держа в одной руке ружьё, а в другой один из пистолетов, привезённых отцом.

       – Тревога!? – спросил, глядя на отца.

       – Да, прорыв банды, – ответил Мокей Осипович.

      – Значит, опять дудаков не постреляем.

      Мокей Осипович взглянул на сына и вдруг твёрдо сказал:

      – Седлай своего Донца. Будет тебе охота. Пора двуногих дудаков стрелять.

      – Боже, да куда ж ты его?! – всплеснула руками жена: – Малец ведь совсем.

      – Какой уж там малец? – спокойно возразил отец. – Стреляет не хуже меня, да и шашкой владеет неплохо. Пора к делу приобщаться.

       Он дождался, пока сын соберётся в дорогу и первым поехал со двора. На станичной улице перешли на рысь. Скакали к площади – месту сбора казаков. Там уже строились поднятые тревожным сигналом станичники.

      – Становись на левый фланг, – сказал Иловайский сыну, а сам, остановившись перед строем, поднялся в стременах и громовым голосом крикнул: – Казаки! Опять горсти к нам незваные пожаловали. Проучим их. Выступаем на линии. За мной, аллюром марш-марш!

      Строй колыхнулся и быстро вытянулся в походную колонну. Иван огляделся. В отряде оказалось немало ребят, близких ему по возрасту. Удивительно в том ничего не было. Рано в ту пору заканчивалось детство казацких ребятишек. Сызмальства их приучали к седлу, к строю, тренировали в рубке саблей, в стрельбе из ружей и пистолетов. Одним словом, готовили к боевой деятельности. Деятельность же так заключалась в охране границ России – южных её рубежей.

       Уже в пути встретился связной сторожевого поста, который сообщил, где, когда и в каком количестве прорвались бандиты через пограничную линию.

       Иловайский, остановив отряд, внимательно выслушал казака, задумался, принимая решения. Он не ведал, какие планы были у банды, прорвавшейся грабить казацкие станицы, но знал твёрдо: за ней неотступно следуют казаки, наблюдая за каждым движением. Они в нужный момент наведут на след. И всё же было необходимо определить направление хотя бы примерно. Иловайский хорошо знал местность, нередко приходилось ему встепать здесь в смертельные схватки с врагом.

      В те годы через границу прорывались и ногайцы и крымские татары, и турки, и другие южные соседи. Ходили они за добычей, за пленными, которых потом продавали в рабство.

      Способы борьбы с этими бандитами применялись различные – если удавалось, их останавливали на пограничной линии, если не удавалось, преследовали и уничтожали уже на своей территории. Иногда удавалось перехватить, когда грабители уже возвращались к себе с добычей.

      Вот и теперь Иловайскому предстояло, оценив обстановку, выбрать наиболее целесообразный способ действий.

       Иловайский решил не гнаться за бандой. Путь её примерно вырисовывался, поскольку его обозначали столбы дыма от костров. Так издревле действовали на Руси сторожи, так указывали они ещё путь ордынских полчищ, изгоном ходивших на Русь.

       На этот раз пускаться в погоню было нецелесообразно – результативнее было перехватить бандитов на их возвратном пути.

      Атаман повёл свой отряд степью, держа направление на солнце. Сначала скакали открыто, степью, затем спустились в неглубокую балку – не хотелось до времени обнаруживать отряд. Нужно было заставить бандитов подумать, что на сей раз их прорыв получился удачным, и никто не встретит их в степи.

       Конечно, дымы, поднимавшиеся позади, справа и слева от маршрута движения банды, свидетельствовали о том, что она обнаружена. Но обнаружить мало – нужно ещё догнать, а ногайские кони выносливы и быстроходны.

      По балке отряд скакал недолго. Иловайский скомандовал:

      – Сто-ой! Спешиться!

      Разрешил отдохнуть, не рассёдлывая коней. Сам же выехал на ближайший холмик и долго обозревал окрестности. Затем подозвал молодого, жилистого казака. Приказал ему:

      – Возьми с собой двух крепких ребят и скачи вон к той рощице. Она на возвышенности – далеко оттуда видно. Как подойдут бандиты. Дашь сигнал.

      Казак обернулся, чтобы назвать тех, кто пойдёт с ним, но Иловайский прибавил:

      – Сына моего возьми, пусть привыкает к разведке. Его и пошлёшь сообщить о приближении бандитов – пулей прилетит.

      Когда разведчики были готовы, Иловайский предупредил их об осторожности, напомнил, что ногайцы отличные наездники и следопыты, а потому нельзя забывать о самой тщательной маскировке. Не исключено, что, возвращаясь с награбленным, они пошлют вперёд разведку.

      – Считайте, что враг не глупее вас, – сказал он. – Врага нужно перехитрить. Ну, с Богом!

       Он подался вперёд, словно хотел по привычке потрепать сына по вихрастой голове, но подавил это желание и лишь махнул ему, а когда тот поскакал вслед за товарищами, молча перекрестил его.

      С возвышенности открывалась бескрайняя степь. Иван Иловайский с жадным любопытством всматривался вдаль, где, судя по рассказам, пролегала Кавказская пограничная линия. Ему ещё не довелось побывать на ней, но слышал о службе на границе многое. Знал, что прикрывает границы России целая система укреплений, и туда поочерёдно уходят на дежурство станичники. Впрочем, и в перерывы между дежурствами жизнь казаков неспокойна. Вот как нынче. Отец только вернулся с дежурства со своим станичниками, а уже снова в дело… Порой, случается, что ни отдохнуть, ни на охоту или рыбалку сходить. О сорвавшейся охоте Иван не жалел – счастлив был, что попал на важное, боевое дело. Теперь ведь, если покажется себя хорошо, отец всегда будет брать его с собой. С пяти лет он учился стрелять из лука и пистолета, владеть саблей. Старательно выполнял все упражнения, которые показывал ему отец. Потом стал учиться стрелять из ружья и тоже делал успехи. Отец похваливал, приговаривая, мол, добрый казак будет.

      …Ждали долго, и Иван стал уже волноваться, а не оказались ли они в стороне от  того пути, по которому станут возвращаться грабители. Но беспокойство было напрасным – не одна станица Иловайского вышла в степь. Широко раскинули свои сети казачьи отряды, перекрыв все, наиболее вероятные направления движения врага.

      Над степью появился лёгкий дымок. Это удивило Ивана: уж не пожар ли? Присмотрелся. Дымок стелился по земле и медленно приближался. На вершине дымового клина всё отчётливее различалась чёрная точка.

      «Всадник!» – понял он и сообщил об увиденном старшему. Тот определил:

      – Точно. Скачет кто-то!

      Подождали ещё немного. Вскоре в том же направлении стало ползти большее по размеру пыльное облако. Пыль демаскировала бандитов, а в том, что это были они, уже никто не сомневался. То там, то здесь стали подниматься в небо сигнальные дымы. Казачья разведка делала своё дело.

      – Пора! – сказал старший Ивану. – Скачи к атаману, доложи ему, что приближаются поганые. С дороги свернули, – приглядевшись, определил он. – Так  что балку минуют. Надо перехватить их у большого кургана.

       Пришпорив своего проворного донца, Иван вихрем помчался к балке. Отцу доложил по всей форме, вытянувшись в стременах.

      – Добро! – кивнул Иловайский и, подав команду, первым поскакал по дну балки.

      Он сразу определил маршрут, по которому можно было выйти наперерез неприятелю, оставаясь долгое время незамеченными. Балка, загибаясь, выводила почти к самому кургану, о котором упомянул разведчик, пославший с донесением Ивана.

       Когда прибыли на место, ещё оставалось время приготовиться к бою. Склоны балки поросли кустарником. Укрывшись в нём, можно было наблюдать за степью.

      Ногайцы скакали прямиком к границе – оставалось им версты три, не более. Иловайский знал это, и потому хотел покончить с врагом одним ударом, чтобы не пришлось никого преследовать. Неровен час из-за пограничного рубежа подойдёт к бандитам подкрепление, тогда худо придётся.

      Быстро поставил задачи, указал, кому укрыться так, чтобы встретить банду ружейным огнём с фронта, кому изготовиться для лихой кавалерийской атаки во фланг.

       Ногайцы скакали кучей. Повозки с добычей в центре строя, а вокруг – всадники. Скоро уже стали слышны стук копыт и вопли женщин, плач детей. Иван поёжился, представив себе, что в эти минуты ощущают пленники – а ведь среди них и его сверстники, мальчишки, девчонки. Что их будет ждать, если не отбить, не спасти?!

      Перехватив поудобнее саблю, уже вынутую из ножен, отец покосился на него и тихо сказал:

      – Пистолеты приготовь… Не отставай и вперёд не вылезай. Будь внимателен.

      Знал, что ещё рановато сыну сражаться в сабельном бою, а потому незаметно для него попросил опытного казака быть поближе, чтобы дать первые уроки настоящего боя. Пусть, мол, пока привыкнет к свисту пуль, да и сам постреляет.

      Ногайцы обнаружили засаду слишком поздно. Прогремело несколько залпов, заржали лошади, заметались всадники под казачьими пулями. Иван целился тщательно, стараясь точно посылать каждую полю. Первый выстрел – промах, второй – промах… Дома он стрелял лучше… Заставил себя успокоиться, нашёл цель – ногайца с перекинутым через седло мешком. Выстрелил. Тот, выронив из рук саблю, рухнул на землю, а конь поскакал прочь.

      И тут с фланга налетел Иловайский с отрядом отчаянных рубак. Стрельбу пришлось прекратить, чтобы своих не задеть. Иван наблюдал, как отец с ходу срубил одного, проткнул саблей другого и застрели третьего бандита. Рубился он точно, ловко, словно и витала смерть вокруг, а шло обычное учение.

      Через несколько минут с бандой было покончено. Казаки окружили повозки, стали отвязывать пленников. Были в повозках в основном молодые женщины, девушки, да подростки. Многие плакали от счастья. У подростков сжимались кулаки. Им было ужасно стыдно, что попали в плен, и что среди освободителей есть и их сверстники. Иловайский заметил это и сказал одному мальчугану:

      – Будет ещё время отомстить неверным, будет. Главное, что плена избежал…

      Одна из женщин рассказала, как налетели ногайцы на станицу. Случилось это среди бела дня. Словно знал враг, что казаки находятся на пограничной линии и в станице лишь старики, женщины и дети. Бандиты пожгли хаты, набрали добычи, захватили тех, кто не успел спрятаться, а многих просто порубили и постреляли.

      Красивая, стройная казачка подошла к атаману, поклонилась ему и сказала:

      – Второй раз вы нас спасаете, Мокей Осипович. Спасибо вам.

      – Э-э, да что там, – проговорил один из казаков. – Разве ж сочтёшь, сколько наш атаман народу спас?! Недаром сам Царь Московский наградил его за службу пограничную.

       Иван хорошо помнил, как приехал в станицу знатный вельможа, как вручил отцу Царскую грамоту, золотую саблю и золотой ковш с Царским гербом и надписью: «Лёгкой станицы атаману и казаку Мокею Осиповичу Иловайскому за службу и храбрость».

      По-разному в ту пору складывались у казаков отношения с Московским Царём, который ещё не успел окончательно подчинить себе Войско Донское, но Мокей Осипович учил сына, что севернее их родного края, где рассыпались по степи вдоль Дона и его притоков казачьи станицы, лежит могучая Держава. Она, как бы мать всем казакам – многие ведь вышли из разных её губерний, переселившись на Дон.

      Как-то сказал он, глядя на свои награды:

      – Даны они мне за службу Государству Российскому.

      Много у тому времени было побед на счету атамана Иловайского. И вот ещё одна – особенная, ведь в ней впервые участвовал его сын. А для отца нет выше счастья и больше радости, когда сын идёт одной с ним дорогой, в одном строю, делает одно с ним важное, священное дело.

        Правда, к радости атамана примешивалась грусть. Знал он, сколько тяжелейших испытаний, сколько нелёгких и опасных походов придётся выдержать сыну, прежде чем придёт мир на Донскую землю, уже и так обильно политую кровь… Да, его жизни не хватит, чтобы дождаться того времени. А хватит ли жизни сына?

 

«Пограничник Забайкалья» 5 марта 1988 года.      

                         И ВЗОР ИХ ГИБЕЛЬЮ ГОРЕЛ…

                        Рассказ о славной Донской династии.

 

      Медленно возвращалось сознание к станичному атаману Ивану Мокеевичу Иловайскому… Сначала ему казалось, будто его убаюкивают в люльке, но уж больно неудобна та люлька – что-то твёрдое давило грудь. Потом вдруг от резкого толчка пронзила сильная боль. И тогда он окончательно пришёл в себя. Увидел, что лежит на повозке вместе с другими ранеными казаками, и везут их куда-то по степной дороге. Приподнялся, повернул голову – рядом с повозкой ехал ногаец. Он что-то сказал по-своему и взмахнул плёткой.

      «Плен!» – эта мысль пронзила сильнее, чем недавняя резкая боль от толчка повозки. Тут же вспомнилось всё, что произошло перед тем, как он потерял сознание…

      В то утро его станица вышла на свой участок Кавказской пограничной линии. Выставив посты, Иван Мокеевич Иловайский возвращался в караульную, когда в степи, на чужой стороне, показались скачущие к границе всадники.

      Иловайский остановился, присмотрелся – это были ногайцы. В последние дни они несколько раз пытались прорваться через пограничную линию, причём действовали то ранним утром, то поздно вечером, а то и ночью. Все их попытки пресекали казачьи станицы. И вот, видно, решили попытаться совершить прорыв днём, когда бдительность стражей пограничных рубежей усыплена, да и сами они, как правило, отдыхают после нелёгкой ночной службы.

      – Запали сигнальную! – приказал Иловайский одному из казаков, сопровождавших его, а с остальными бросился к укреплениям. Там они спешились, изготовились к бою.

      С Иловайским было пять человек – небольшой разъезд, который, проводив его до караульной, должен был продолжать несение службы патрулированием между секретами.

        На этом участке укрепления пограничной линии представляли собой двухсаженный вал, перед которым проходил неглубокий ров. Кое-где, на наиболее вероятных направлениях движения нарушителей, устраивались люнеты, но ближайшего было далеко. Да и чем мог помочь тот люнет, если враг решил совершить прорыв по голой степи, вне дорог, как раз в промежутке между люнетами.

        Иловайский прикинул соотношение сил. В банде было человек тридцать – сорок. Силы были слишком неравными, а что делать? Пропустить банду ногайцев? Даже если удастся потом перехватить её на обратном пути, она успеет наделать бед: сжечь станицу, перебить невинных людей. Враг всегда узнавал, из какой станицы уходят на пограничную линию казаки. Туда и направлял бандитов для грабежей и бесчинств. Значит, пользовался сведениями лазутчиков, значит, всё-таки что-то несовершенно в организации охраны границ.

      Так думал Иловайский, глядя на приближающуюся банду. Казакам же своим он сказал:

      – Задержим врага до подхода наших. Нельзя пропускать. Могут станицу нашу спалить.

       Казаки быстро заняли позиции для стрельбы вдоль вала, изготовились к бою. Один из них, молодой, весёлый парнишка отозвался:

      – Если и на другую станицу нападут, тоже плохо – позади нас всё своё, родное. Будем защищать!

      – Верно говоришь, Петро! – одобрил Иловайский. – Мы за всех в ответе. Граница!

        Была у атамана надежда на то, что встретив врага внезапным огнём в упор из-за укрытия, он заставит его отойти и отказаться от коварных замыслов. Прорыв через границу, если он не остался незамеченным, уже обречён на провал.

      Иловайский приготовил оружие и снова поглядел на чужую сторону. Банда шла прямо на них.

      – Мы за всё в ответе! – тихо повторил он, глядя фигурки врага, быстро растущие в размерах.

       Да, он отвечал за всё – так же, как в своё время его отец, его дед прадед. Они ведь тоже несли службу на этом участке Кавказской пограничной линии. И несли её честно – о том свидетельствовали многочисленные награды, полученные в разные годы. А если ты стоишь на рубеже, на котором стояли твой прадед, дед и отец, – этот рубеж для тебя свят вдвое, втрое, вдесятеро… Так считал Иван Иловайский, а потому не было для него вопроса, принимать или не принимать неравный бой.

      – Приготовиться! – подал он команду своим казакам.

      Первый залп нужно было произвести в тот момент, когда каждая пуля найдёт цель, то есть на дальности наиболее результативного огня. Это позволит ошеломить внезапностью и нанести урон. И до того, как враг замедлит бешенную скачку и приготовится для ответного удара, нужно произвести ещё один прицельный залп. Быть может, даже удастся успеть выстрелить в третий раз, когда враг будет спешиваться. Ну а потом начнётся перестрелка.

        Враг шёл без разведки, рассчитывая на внезапность и на то, что защитники границы не успеют принять ответные меры.

       Иловайский обернулся. Станичник уже запалил фитиль и стоял возле вышки, ожидая сигналы. Запали вышку раньше времени, насторожишь ногайцев. Он подал знак и тут скомандовал:

      – Огонь!

      Резкий, раскатистый треск первого залпа прокатился по степи. Попадали с коней сражённые бандиты, заржали кони, поскакали в разных направлениях, волоча по земле убитых, ноги которых запутались в стременах.

      – Заряжай! – крикнул Иловайский и снова скомандовал: – Залпом, пли!

      Пули и на этот раз достигли своих целей. С десяток ногайцев вышли из строя.

      Второй залп отрезвил многих. Послышалась команда, и бандиты повернули лошадей, чтобы умчаться в степь. Глядя на удаляющих всадников, Иловайский облегчённо вздохнул – натиск отражён. Была надежда, что враг не отважится на второй набег, ведь уже пылает сигнальная вышка, а значит, подкрепления скоро подойдут. Да и банда поредела.

      Но он ошибся. Ногайцы выехали на высокий холм вдали от пограничной линии и остановились там. Видимо, осматривались, определяя, далеко ли подкрепления, вызванные по сигналу. Иловайский тоже огляделся. Тревожило то, что врагу удалось удачно выбрать участок – далеко от него была караульная.

      И вдруг банда снова во весь опор поскакала к границе, только уже не к тому месте, где была встречена казаками Иловайского, а наискось, несколько западнее. Иловайский понял, что бандиты хотят опередить его небольшой отряд. Скомандовал:

      – По коням! – и первый прыгнул в седло.

      Скакал, время от времени приподнимаясь в стременах и следя за противником. Внезапно, что-то заставило его обернуться и посмотреть на холм. Он опешил. Из-за холма вылетел на бешеном скаку ещё один крупный отряд ногайцев и взял направление восточнее. В отряде было около полусотни всадников.

      – Стой! – скомандовал Иловайский.

      Казаки остановили коней и удивлённо уставились на атамана. Он без лишних слов указал на то, что увидел на холме. Ни  у кого из казаков не заметил на лицах и тени растерянности. Надо было принимать решение, и он принял его. Большую банду уже не остановить, и потому следует заняться малой, уже потрёпанной.

      – Петро, быстро назад, затаись и иди по следу…

      Ещё двум казакам велел пулей лететь в ближайшие станицы, в том числе и свою. Предупредить, чтоб прятались все, кто может. С оставшимися казаками снова поскакал вперёд, чтобы преградить путь хотя бы одной банде ногайцев, не дать ей преодолеть линию и соединиться с основными силами.

      Иного решения в данной обстановке он не видел. Да и было ли оно – иное решение?

      Отправил с заданиями молодых ребят, не нюхавших пороху. Оставил с собой видавших виды казаков, которым приходилось бывать в лихих переделках, испытать на себе и сабельный удар врага, и вражью пулю, да и самим удалось порубать и пострелять врагов.

       Банду перехватить успели. Снова произвели залп, когда враг ещё не успел сдержать коней. Успели выстрелить и по второму разу, пока всадники на полном скаку приближались ко рву. Все пули точно пошли в цель – ещё восьмерых бандитов лишился враг. Остальные спешились и попрыгали в ров. Сколько их было? Иловайский так и не успел точно сосчитать. Но не должно было оставаться более полутора десятков.

      Вал разделял ногайцев и казаков. И те и другие затаились, не торопясь показываться над гребнем – можно и пулю поймать. Но Иловайский понимал: если ногайцы выберутся на ров все сразу, худо будет. Он скомандовал:

      – Зарядить пистолеты!

      – Заряжены, – услышал в ответ.

      – Все вместе за мной! Делаем по два выстрела и назад, за вал!

      Вскочил первым, осмотрелся. Ногайцы карабкались вверх по откосу. Выстрели в одного, затем в другого. Услышал выстрелы товарищей. Один ногаец успел вскинуть ружьё и ответить. Казак, стоявший рядом с Иловайским, охнул, упал и скатился в ров.

      Остальные успели укрыться. Теперь казаков оставалось трое, вместе с Иловайским. Трое против дюжины врагов. Считать сколько ногайцев точно, снова было некогда. И так ясно – после короткой вылазки на гребень вала враг лишился, по крайней мере, четырёх или шести бандитов.

      Зарядили пистолеты, приготовились…

      Ногайцы показались над валом сразу в нескольких местах. И снова казаки сделали залп, затем второй. Иловайский видел, как шестеро бандитов ткнулись в землю, и наконец, смог сосчитать, сколько же их осталось теперь против него и двух его казаков. Осталось шесть человек.

      – По два на брата! – крикнул он. – Да это же пустяки!

      И первым бросился на врага, обнажив шашку.

      Мало кто мог в те годы противостоять казакам не только в лихой кавалерийской руке, но и в пешем бою их клинки были гибельными для врага. А тут ещё враг был подавлен потерями. Его уверенность в успехе оказалась надломленной.

      Победа… Но едва лишь успел подумать Иловайский об этом, как тут же услышал нарастающий гул копыт. Обернулся. Большая банда рысью шла прямо на них. Видимо, преодолев пограничную линию, бандиты не стали сразу удаляться от неё, а решили соединиться с отрядом, посланным отвлечь казаков.

      Расстояние быстро сокращалось.

      Иловайский вскочил на коня – его примеру последовали товарищи.

      – Живыми не дадимся! – крикнул он. – Смерть за отечество почётна, плен – позор!

      Трое против пяти полусотни. Это был один миг… И всё кончено… И темнота… Теперь, лёжа на телеге, он пытался вспомнить, что же произошло? Одного, кажется, всё срубил сразу, двух застрелил, а потом – потом навалились на него со всех сторон. Они дико кричали по-своему, видимо было приказано взять его живым. Сразить-то было несложно – один выстрел в упор – и всё. Рубился отчаянно, видел как ногайцы сбили с коней его товарищей, а потом вдруг удар, и круги перед глазами, и темнота.

      Теперь, лёжа в повозке, думал: «Плен – позор… Вот позор этот и достался…»

      Приподнявшись на локтях, кто лежит рядом. Это был юный казак Петро.

      – Как же это всё? – спросил у него тихо.

      Петро прошептал:

      – Как они, значит, вал перелезли, подрывать его стали, чтоб лошадей провести. Потом по коням, хотели уже скакать, да тут наши показались. Вот они и бросились туда, где вы бой вели.

      – А ты что ж?

      – Не успел спрятаться. Не думал, что они в мою сторону поскачут. Попытался уйти, да коня подстрелили. Отбивался…

      Он замолчал.

      – Значит, банда не прошла, – радостно сказал Иловайский.

      – Не прошла. Вас взяли и назад.. Когда вас в повозку бросили, думал всё… А потом гляжу – шевелитесь.

       – А товарищи наши?

       Петро промолчал, опустил голову.

       – Смерть за Родину почётна, – тихо проговорил Иловайский. – А вот плен…

       – Мы убежим, обязательно убежим, – горячо прошептал Петро. 

       Иловайский не ответил ему и прикрыл глаза.

       Он пытался понять, для чего Ногайцам понадобилось брать его в плен? Логичнее убить на месте, ведь он сорвал набег. И откуда им стало известно, что он – атаман? Форма у него как у рядового казака. «Значит, многое, очень многое известно врагу о том, что делается у нас. Знают ногайцы, как служба организована. А нам о них ничего неведомо. Мы почти всегда оказываемся застигнутыми врасплох».

       Несколько раз он ловил на себе гневные, полные ненависти взгляды скакавших рядом с повозкой ногайцев. И неудивительно – ногайцы вместо богатой добычи везли двух раненых казаков, везли своих раненых, да груду тел своих убитых.

       Понимал Иловайский, какие муки и унижения, какие издевательства ожидают его в стане врага. Но когда прибыли на место, удивился. Никто его пальцем не трогал, а напротив, даже подлечили раны. Говорили, что его желает видеть хан. Готовили к этой встрече. И она состоялась, едва он набрал сил. И тогда понял всё: хан предложил ему сотрудничество…

     Иловайский с гневом отверг предложение. Его увели, заперли в погреб и не кормили несколько дней. Он сидел в сырости, в холоде и думал о том, что получив горький урок, набравшись опыта, может теперь многие сделать для совершенствования охраны границы. Решил попытаться выведать у ногайцев, откуда им столь много известно о казачьей страже, о системе охраны на Кавказской пограничной линии и даже о станичных атаманах.

      Пока его лечили и готовили к встрече с ханом, наблюдал, как готовятся к набегам на его Родину банды, как возвращаются они, довольные, с награбленным добром, с пленными, которых тут же направляют для продажи в рабство или оставляют для рабского труда при себе. Частенько, правда, возвращались бандиты озлобленными, приносили раненых и убитых. Иловайский радовался – значит, набег не удался, значит, перехватила бандитов казачья стража.

        Его ещё раз попытались уговорить содействовать бандам в их набегах, но он снова отказался даже обсуждать подобные темы. Его снова подержали в погребе, затем стали привлекать на работы – рубить лес, заготавливать дрова, пасти скот. Постепенно он стал кое-что понимать на чужом языке.

      Об одном не забывал, как узнать, кто же помогает ногайцам совершать набеги? Он уже кое о чём догадывался, но хотел выведать наверняка, чтобы вернувшись, определить методы борьбы. Ну а в том, что вернётся к своим, не сомневался. Чтобы усыпить бдительность врага, поинтересовался, как его собираются использовать, если согласится сотрудничать.

       Объяснили: возвратят на Родину и, когда нужно, он будет открывать границу в указанных местах.

      Наглость ошеломила. Однако, и виду не подал. Спросил:

      – И много у вас таких помощников?

      – Мало, очень мало, – ответил разговорившийся с ним приближённый хана. – Глупцы ваши, не понимают, как можно разбогатеть. Мы щедро будем награждать…

      – И всё же есть?

      – Мало, – сокрушённо повторил ногаец. – Потому много будем тебе платить, очень много!

      – А сейчас как узнаёте, где и когда напасть можно?

      Ногаец посмотрел подозрительно, но улыбнулся хитровато, мол, чего скрывать, чего теперь бояться, ведь пленному домой не вернуться, если сотрудничать не согласится. Так что либо служить будет, либо рабом останется, а то и вовсе жизни лишится.

      И пояснил, что они направляют лазутчиков, которые тайно подбираются к станицам, разведывают, из какой станицы и в какое время уходят казаки на Кавказскую пограничную линию. Ну и совершают набег именно на это станицу, ведь там остаются в основном женщины да дети. Есть у них и шпионы из числа пленных, которые ходят по земле донской, выспрашивают у болтливых нужные данные. Ещё что-то хотел рассказать, да почему-то раздумал. Резко заключил:  

      – Твоя думай, думай… Потом говори…

      – Моя подумает, – уклончиво ответил Иловайский. – Рискованно это и заметив, что ногаец не понял, пояснил: – А коли казаки прознают?

      Тот замотал головой, а потом подкинул мешочек с золотыми манетами, прищёлкнул языком и сказал:

      – Платить много будем!

      – Подумаю, – сказал Иловайский.

      Он уже давно размышлял, а не согласиться ли с предложением хана с одной лишь целью – вырваться из плена, а, вернувшись домой, рассчитаться с первой же бандой, которую навести на засаду. Однако, понимал, что легко от ногайцев не отделаться. Если и отпустят, придумают, как связать по рукам и ногам. Нет, даже с такой благой целью, как возвращение на Родину, даже мнимо, он не мог пойти га предательство, не мог, пусть в виде обмана, произнести те слова, которые хотели услышать от него враги.

      «Побег! Только побег!» – твёрдо решил он.

      Держали его в горном селении. Убежать трудно. Как сориентироваться на чужой земле в незнакомой местности? Но однажды ему повезло – послали работать в долину. Оттуда он и убежал. Долго шёл на север, шёл в основном ночами, а днём скрывался в кустарнике, которым густо поросли склоны гор.

      Стояла осень, и в пути кормился кореньями, шиповником, кизилом. Иногда встречал удивительные горячие источники – вода била из них ключом и была странного вкуса – в одних солёная, в других очень приятная, в третьих – вонючая.

       Горные селения обходил стороной, не ленясь отмахать лишние пять-десять километров.

      Остались позади скалистые хребты. Перед ним теперь лежала более или менее открытая местность. Вдалеке виднелись горы, они уже располагались далеко друг от друга.

      Сколько прошёл, сам не знал – может пятьдесят, может шестьдесят вёрст, когда увидел впереди большие горы – одну пятиглавую, скалистую, а западнее, другую, всю в зелени, которая издали казалась бархатной. Остановился в мелколесье, любуясь открывшимся видом. И не заметил, как перед ним выросли несколько всадников. Бежать было поздно. Стоял на месте, ожидая, что будет.

      Всадники окружили его, один из них что-то спросил по-своему. Ох как пожалел Иловайский, что не изучил местный язык! Хотя в горах жило много народностей. Разве все языки выучишь?

      Попытался ответить, пользуясь известными ему словами, но тем и выдал себя. Его схватили. Сопротивляться было бесполезно.

      Так окончилась первая попытка побега. Унижения, мытарства плена укрепили желание бежать любой ценой. Через несколько месяцев Иловайский повторил попытку. На этот раз исчезновение обнаружили значительно быстрее, а потому настигли его ещё в горах. Били, долго держали в подвале, затем строго-настрого предупредили: следующий побег – смерть.

      Угроза смерти не останавливала Иловайского, но он почти уверовал в бесплодности попыток. Радовался уже тому, что не отправили на продажу в рабство. Оставили на прежнем месте. Зачем? Он не знал. На работу водили под конвоем. Постепенно стал свыкаться со своим положением. О побеге мечтал, но как о чём-то несбыточном.

       Так прошло семь лет. Однажды, когда его вели с работы в горный посёлок, он увидел пленных – женщин и детей. Их только что пригнали с границы и делили между собой. Плач, причитания, душераздирающие вопли матерей, у которых отбирали детей, вывели его из душевного равновесия.

      «Когда же это кончится? Неужели веками суждено терпеть горе моему народу? – думал он. – А как там мои? Что с ними? Может тоже проданы в рабство?»

      Долго в ту ночь не мог заснуть, а когда забылся тяжёлым, беспокойным сном, сквозь кошмары сновидений пришло к нему ясное видение – будто идёт он по родному краю вместе с женой и сыновьями. И все счастливые, радостные. Вдруг налетел смерч, всё исчезло, и долго слышал он голос жены: «Мы ждём тебя! Беги, ждём!..»

       Утром встал с тяжёлой головой. Весь день проработал в лесу, заготавливал дрова, с одной мыслью: «Побег или смерть, побег или смерть!»

        Много воды утекло после неудачных его попыток вырваться из плена. Все эти годы он вёл себя тихо, к нему привыкли и, видимо решили, что он окончательно смирился со своим положением. Вот и теперь охранники ногайцы ослабили бдительность. Работал он у костра, возле которого сидели два жилистых, худощавых охранника. Вооружены они были ружьями, да ещё за поясом у каждого по два пистолета. Любили оружие, не расставались с ним.

        Иловайский раз прошёл совсем близко, легко играя топором, второй – конвоиры не обратили на него внимания. И тогда, проходя мимо в третий раз, он внезапно прыгнул к костру… Двух точных ударов было достаточно, чтобы один, даже не охнув, а другой успев слегка вскрикнуть, пали замертво.

      На крик прибежали ещё двое. Иловайский сразил их выстрелами из пистолетов, отобранных у сражённых им бандитов. Не утратил навык в стрельбе, полученный на границе. Теперь путей к отступлению не было. Нападения на конвой ему уже не простили бы.

     Побежал в лес, не разбирая дороги и держа направление на север. Скоро услышал шум погони. Обычно конвоировали пленных на работы человек десять ногайцев. Сколько могли пуститься за ним вдогонку, если четверо уже были мертвы? Не более трёх-четырёх. Он нашёл удобное место, затаился. В руках – два заряжённых ружья и два пистолета. Четырёх он мог сразить, если не промахнётся.

      На этот раз ему везло. Преследователи пошли другой дорогой. В укрытии он просидел до поздней ночи. А потом, поразмыслив, остался там ещё на сутки. И правильно сделал. Слышал звуки погони или даже облавы, но значительно севернее того места, где укрылся. Очевидно, ногайцы рассчитали, на какое расстояние он мог удалиться за прошедшее время.

        Наконец, он решил покинуть укрытие, но не пошёл сразу на север, где могли быть засады. Некоторое время он продвигался на юг, затем – на запад. И только после этого повернул на север. Он понимал, что ищут его скорее всего севернее того места, где он совершил нападение на конвой. Наверняка, устроят засады, предупредят жителей аулов.

    Шёл долго. Ружья были тяжёлыми, и одно он в конце концов бросил в горную речку, дабы случайно не нашли в лесу.

      Днём продирался сквозь заросли кустарников и мелколесья. Если впереди была открытая местность, пересекал её ночью, заранее наметив место следующей остановки. За время пути совсем исхудал – остались кожа да кости. Питаться приходилось дарами природы.

      Наконец, понял, что никто его не преследовал. Ногайцы прекратили поиск или вели его в другом районе. Однажды на горной дороге услышал шум. Подобрался ближе, выглянул и увидел обоз с награбленным. Защемило сердце, руки сами сжали ружьё. Но что он мог сделать, чем помочь? Один против большой банды?.. Нет, после того, что он выведал в стане врага, он должен был попасть к своим, рассказать о повадках ногайцев, о том, как они находят самое удобное время и наиболее удобные направления для нападений.

      Провожая взглядом колонну, он думал: «Ещё будет немало схваток, в которых поквитаюсь с бандитами… Что не успею сам, сделают сыновья…»

       Сбылись надежды Ивана Иловайского. Сын, Алексей Иванович Иловайский, внёс немалую лепту в разгром грабительских банд, постоянно беспокоивших Дон своими набегами. Он вместе с легендарным Суворовым совершил Закубанский поход, участвовал в борьбе за присоединение Крыма. И тогда пришла, наконец, тишина на Тихий Дон. Но много ещё было дел у казачества на театрах военных действий и на других границах Российского государства.

Вот мы и возвращаемся с вами из нашего долгого заморского гостевания на Русь. Покинули мы её в трагический для наших предков 1093 год. Год лютый. Год разгрома и почти полного уничтожения объединённых русских дружин на реке Стугне в страшной сече с половцами и полного разорения южных земель Руси.

Но не кончаются этим наши беды в конце 11 века, а только начинаются

Ибо время это было для Руси переломное. Время, когда ломался старый государственный порядок , порядок княжеского наследия, плодивший изгоев и зарождался порядок новый.

А времена такие, переломные, всегда кровавые. Всегда, для страны, опасные. Ибо старое не хочет отступать, а новому отступать некуда. И если старое одолеет – страна погибнет.

А как же быть людям, живущим в такие времена? Отступиться от старого? От дедов – прадедов пришедшего?

Но оно привычно и понятно! Но оно овеяно вековыми традициями! Но на нём сияет отблеск славы предков!

А новое лезет наглое, кровавое, хищное. Воняет трупным запахом и дымом спалённых городов.

Как же распознать, что именно в нём жизнь, а вот в том старом, благочестивом и традиционном – смерть?

И если не распознают, если силы старого, традиционного одолевают новое – то гибнет страна.

А если новое одолеет – то страна изменяется и становится сильнее. И новое становится уже привычным, а потом и благородным, традиционным, овеянным славой предков.

 Трупную вонь от этой славы покрывают фимиамом и ароматом кадил.

Разорённые города и сёла, заваленные трупами поля и овраги,  дороги, размокшие от грязи, кала,  и человеческих кишок  вбитых в них копытами коней, по самое брюхо забрызганных человеческой кровью, вереницы несчастных пленников бредущих по этим дорогам в рабство назовут ратной доблестью и славой

А правителей, упившихся кровью, погрязших в жестокостях, изменах, братоубийствах нарекут святыми, поставят им памятники и будут от века в век гордиться ими, рассказывая об их мудростях и доблестях.

Так было всегда в истории человечества, так есть и сейчас.

Сказано, что человек рождается между мочой и калом. Но не только человек, но и народ, но и нация, но и страна, но и религия тоже рождаются перемазанные в моче, кале и крови.

По другому не бывает. По другому и не будет.

И приступая к продолжению рассказа о русской истории не будем высокомерно и ханжески осуждать за это предков, но и не станет же их приукрашивать.

Поставим себе святой заповедью: своё гавно не пахнет, но гавном всё равно остаётся и конфетку из него делать не надо.

То есть попробуем придерживаться того метода описания истории, за который во времена познесталинского маразма , сопровождающегося припадочным патриотизмом, лишали научных званий, не давали печататься, выгоняли с работы и, порой, сажали. Метод этот называется «объективизм». Суть его я вкратце выше описал.

Давайте же приступим.

А мостиком, по которому переберёмся мы из - за моря в нашу Русь и, одновременно, эпиграфом к грядущему повествованию пусть будут вот такие слова смоленского епископа тех времён:

встали и языки друг на друга:, фряги, ляхи, немцы, литва. Но что мне говорить прочих языках неверных и некрещеных? Мы сами, называемые христиане, правоверные и православные, ведем между собою брани и рати. Случается так: встает правоверный князь на правоверного князя, на брата своего родного или на дядю и от вражды, непокорения и гнева доходит дело до кровопролития. Воины, с обеих сторон православные христиане, ратуют каждый по своем князе, волею и неволею; в схватке секутся без милости: поднимает руку христианин на христианина, кует копье брат на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет ближний ближнего, , сулицею прободает сродник сродника, племенник своего племенника низлагает и  правоверный единоверного рассекает, юноша седин старческих не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит».

 

 

И вот мы снова с вами на Руси. Снова в 1093 году и этот проклятый год всё никак не заканчивается.

 

На разорённую Русь надвигается голод. Ведь посевы вытоптаны и сожжены, а люди порублены или уведены в половецкий плен.

Кому собирать урожай? Кому отстраивать сгоревшие города и сёла? Кому вставать под ратные знамёна княжеских дружин?

У Мономаха, сидящего в Чернигове, там на Стугне погибли или пленены все бояре!

У Великого князя Святополка, зализывающего раны в Киеве, ситуация ещё хуже. Там ведь не только дружина, но и киевская городовая рать пала под половецкими саблями.

Весь остаток года князья занимаются выкупом пленных. Казны не жалеют. Люди Руси нужны. Очень нужны.

Тут надо сказать следующее, принято горевать над судьбой тьмочисленных русичей, угнанных степняками в полон. И это правильно, и это верно, ибо судьба у них была тяжкая.

Но жалея их, не будем забывать, что большинство их вскоре возвращалось обратно на Родину, выкупленные назад князьями, а позднее и царями русскими.

Это конечно те, кто не умер по дороге в плен, и на кого хватило времени и денег на выкуп.

Да, полон Русь всегда выкупала. Позднее был даже введён особый налог для этих целей – «ордынская деньга»

К своим вернувшимся пленным тогда, в отличии от более поздних времён, на Руси относились с заботой и вниманием. Им давали ссуды на обустройство и подьём, освобождали на какое то времени от податей. Раб или холоп, побывавший в степном плену, получал свободу. Порой случалось так, что за «полонное терпение» даже боярством жаловали.

Конечно, кроме милосердия и желания помочь своим, попавшим в беду, двигало русскими князьями, при выкупе пленных и экономическая нужда.

В аграрном обществе главная ценность-земля. Но ей ноль цена, если она не населена крестьянами.

Как же тут пленных не выкупать?

А для степняков это из- века в век был своего рода бизнес. Набежали на Русь, угнали полон – сидим ждём выкупа.

Поймём и их. Выше мы уже говорили, что степняки иначе жить просто не могут. Так, что ж им – не жить, что ли?

(Впрочем, в дальнейшем мы с вами увидим, что Владимир Мономах придерживался именно такой точки зрения)

Итак, Русь пытается придти в себя. А вот Великий князь Святополк, похоже, нет.

В том проклятом году, который, ну ни как не мог, конечно, закончится без каких нибудь приключений учудил он такую чуду.

 

Кроме нехватки рабочих рук и значительных потерь посевов, угрозу голода усугубляло обрушение южной торговли.

Не шли купцы в тот год с юга в Русь. Ни с Руси на Юг.

А вся соль на Руси – привозная. Причём именно с Юга её и привозили. Вот и не стало соли на Руси. А соль тогда – единственный консервант. Ни о каких запасах на зиму без соли и помыслить нельзя было.

А в Киево-печерской Лавре в тот момент, откуда то скопились запасы соли, просто неимоверные. То ли монахи их раньше купили, предвидя беду, то ли очень долго копили.

И монахи Киево-Печёрского монастыря почему то решили вместо того, чтобы продать её по стократно выросшей цене , взять да и раздать соль киевлянам за так. Совсем за бесплатно.

Видимо страдания народа в тот год были много страшней, чем нам донесли сквозь века летописи.

Вот и тронули они монашеские души.

А душу Великого князя Всея Руси– нет.

Святополк Изяславич прознал про монастырскую соль и страшно воодушевился.

Помните, как он однажды уже пытался разграбить этот монастырь? Сокровища он там всё искал?

« В этот год, соль, чем не сокровище?» очевидно, решает он и…врывается с дружиной в монастырь.

Грабит его и вывозит всю соль подчистую из закромов монастыря в закрома Родины.

В процессе конфискации церковной собственности дружинники князя убивают нескольких монахов, наиболее активно сопротивлявшихся столь прогрессивному явлению как секуляризация.

А настоятеля Киево-Печерской Лавры, Святополк, как и в прошлый раз, кидает в поруб, чтоб сей мракобес не стоял на пути прогресса.

Нет, вы не подумайте плохого, всю соль, Великий князь, сам жрать не стал конечно. Он позаботился о народе. Стал её продавать. По сложившимся тогда рыночным ценам

( прикиньте их размер сами, а то у меня фантазии не хватает)

А если у кого денег нет ( а их после такого бурного года ни у кого нет), им как быть? Таких князюшка в беде тоже не бросил. Соль давали в долг! Под несколько сотен процентов годовых.

Однако Святополк хорошо помнил, как в прошлый раз Мономах заступился за монастырь. Опасаясь грозного и популярного на Руси черниговского князя, Святополк решил его задобрить. А, заодно, и замазать.

И вот в один прекрасный день в Чернигов прибывает из Киева огромный обоз с солью. Подарок от Великого князя Владимиру Мономаху!

Владимир Мономах, у которого вся голова изболелась от мыслей, где добыть соль, сначала не поверил своим глазам, увидев ряды телег с солёным золотом.

А потом не поверил своим ушам, когда узнал, где и, главное, как Святополк раскопал на Руси соляные копи.

Придя в себя от известия о том как Великий князь Всея Руси штурмует и грабит старейший монастырь Всея Руси, Мономах впал в страшный гнев.

Он пишет Святополку гневное письмо требуя немедленно выпустить настоятеля монастыря, заплатить виру за убитых монахов и вернуть монастырю соли.

А, что же Мономах решил с той солью, что прислал ему в дар Святополк?

ПРИНЯЛ эту соль Мономах. Куда ж ему деваться то было? Голодом, что ли землю выморить?

А Святополку только этого и надо было. Настоятеля он выпустил, виру за убитых заплатил и ещё кой чего прибавил за погром и бесчестие. А вот соль, не вернул. Понял, что Мономаху, за это спросить с него теперь совесть не позволит.

Святополк же хорошо знал, что она была у Мономаха. Совесть то. И, видимо, сильно удивлялся, как это Мономах позволяет себе иметь такую роскошь.

 

В следующем 1094 году видели на Руси очень странное небесное явление. Вот как описывает его летопись:

 

Того же месяца 10 числа солнце при своем восхождении было на три угла, как коврига, , потом сделалось мало, как звезда, и погибло; 14 числа солнце опять начало погибать и три дня являлось в виде месяца; того же 14 числа, как солнце стояло месяцем, по обе его стороны явились столпы красные, зеленые, синие, и сошел огонь с небеси, как облако большое, над ручьем Лыбедью; всем людям показалось, что уже пришел последний час, начали целоваться друг с другом, прощаться, горько плакали, но страшный огонь прошел через весь город без вреда, пал в Днепр и тут погиб.

 

Вот, что это такое было? По описанию очень похоже на солнечное затмение. Но какое же это затмение?

Пусть 10 числа Луна закрыла Солнце. А, что 14 числа Луна вернулась назад, опять закрыла солнце и три  дня стояла на месте, что ли?

Про разноцветные огненные столпы я даже и предполагать не берусь, что это такое.

Но это было! И было не к добру. И это «недобро» себя ждать не заставило.

 

Владимир Мономах получает страшное известие. Из Степи на Русь идёт огромное войско.

Это Олег Святославич, князь – изгой, с кем простились мы в византийской тюрьме, возвращается на Русь.

Он пришёл в третий раз. Он пришёл за СВОИМ. Но пришёл за Черниговом, где его отец княжил четверть века.

С ним тмутараканская дружина, византийский полк и вся орда донецких половцев Тугоркана.

В Чернигове с Мономахом всего сто дружинников.

Я не знаю, почему дальнейшее не вошло в школьные учебники, почему про это ещё не снят фильм!

 Но, вы не поверите, сто русских дружинников во главе с Мономахом восемь дней будут отбивать атаки многотысячного войска!

Но об этом в следующий раз.

 

                                                                     (продолжение следует)

Опережая вопли тверк - патриотов о неудачном пуске зенитной ракеты в Севастополе в день ВМФ

Я хоть и служил в Сухопутных войсках, но День Военного Флота отмечаю, пусть и не с таким размахом как День Ракетных Войск и Артиллерии 19 ноября.

Отец у меня был капитан I ранга, а сам я детство провёл на военно - морской базе в Заполярье. 

Сегодняшний день был омрачён не удачным пуском ракеты по время парада в Севастополе, что вызвало неописуемую радость свидомитых дурачков на остатках бывшей Украины и откровенных предателей и врагов народа у нас в России.

Я имею в виду либерастов.

 Думаю к этому вою нелюдей скоро присоединятся  тверк - патриоты

http://diletant.org/content/tverk-patriotizm-ego-raznovidnosti ( это так сейчас называют тех, кто всегда и во всём видит...  у нас в России полная жопа!...других критериев у них к происходящим событиям нет ).

 

Что можно сказать ?

Печально.

Бывает.

Что произошло ?

Ну комиссия разберётся и даст выводы, но на первый взгляд не сработал второй ускоритель. На ракетах этого типа стоит два ускорителя, а только потом включается маршевый двигатель.

Первый сработал, ракета вышла, а вот второй не сработал - мощности не хватило и потому ракета такие кульбиты  выделывала.

Ракеты древние и...внимание! оборудование ( именно то, которое не сработало) изготовлялось на...Украине.

Так что повод порадоваться у свидомитых идиотов конечно есть, но сомнительный. Их продукция.

Кстати, можно полюбоваться как сами свидомиты запускают ракеты.

 

 

Теперь вот о чём.

Наши так называемые граждане больные на всю голову либерастией головного мозга радостно завопили...только в этой стране может произойти такое!

А вот и нет.

Ровно то же происходит во всех флотах мира и даже...о ужос ! у их хозяев  - у американцев.

Вот полюбуйтесь.

18 июля 2015 года во время практических стрельб у Атлантического побережья США (побережья Вирджинии) на американском эскадренном миноносце DDG 68 The Sullivans (типа Arleigh Burke серии Flight I, в строю с 1997 года) произошел взрыв зенитной управляемой ракеты Raytheon Standard SM-2MR Block IIIA.

После выхода из вертикальной пусковой установки Mk 41 двигатель ракеты взорвался, когда ракета была на высоте нескольких метров. ЗУР была оснащена инертной практической боевой частью.

Эсминец The Sullivans получил  повреждения от обломков ракеты.

 

 

Но вот об этом ни одно либеральное издание не сообщит, а то хозяин заокеанский заругает и очередной гранток не даст.

 НАПОЛЕОН ПОТИРАЕТ РУКИ

– Ну что, Бертье, у Русских нет более ни Румянцева, ни Потёмкина, ни Суворова, – заговорил Наполеон, когда распоряжения были уже отправлены маршалам, и они с начальником штаба остались вдвоём.

  – Потому и не простит, что не Кутузов, а он сам виноват в поражении союзников. Помните, ваше величество, что мы ещё накануне определили: если Русские покинут Праценские высоты, они потерпят поражение? Так вот, Кутузов до последней возможности не покидал их, пока Император Александр не настоял. Ведь он буквально прогнал оттуда Кутузова с войсками. Кстати, в той войне отличился Багратион. Русские зовут его генералом по образу и подобию Суворова.
      – Багратион молод, Каменский стар. А больше у них и нет никого. Самое время покончить с Русской армией. Так как мы уже покончили с Прусской при Йене и Ауерштадте в октябре минувшего года.
      – С Россией шутки плохи. Пока ещё никому не удалось её победить, – не сдавался Бертье.      
      – Будем решать задачи последовательно. Пока у нас есть возможность уничтожить Русскую армию – полностью, заметьте, уничтожить. В это время года, вдали от России, в разорённом войной, чужом для Русских районе уцелеть, кому бы то ни было будет трудно. Повторяю, теперь у них нет Суворова, и проводить аналогии с Альпийским походом неуместно.
      – И всё же мне более импонировали ваши добрые отношения с Императором Павлом, нежели враждебные с Александром, – сказал Бертье.

      – Александр, увы, не Павел, – вздохнув, проговорил Наполеон. – Павел был Русским Царем, Павел готов был положить живот за Россию. Александр – слуга Англии. Заключить мир с ним невозможно. Разве что наступим ему на глотку. Он трус. Мне доложили, что в день Аустерлица он позорно бежал с поля боя и его нашли рыдающим в кустах, в изорванном мундире.
       Бертье промолчал. Справедливости ради, он мог бы напомнить Наполеону, как тот бросил его, Бертье, вместе с армией в Африке и ещё более позорно бежал во Францию. Но субординация не допускала намёков в адрес императора, да и сам ведь Бертье защищал тогда Наполеона, попросту выгораживая его и спасая от неминуемого и сурового суда.
      – Александр непредсказуем, недаром о нём говорят, что фальшив как пена морская, – продолжил Наполеон. – Павел же был истинный Государь. Если с ним война, то – война, если мир, то уж действительно мир.
      – Что нам делить с Россией, ваше величество? – спросил Бертье, в вопрос свой вкладывая вполне предсказуемый ответ.
      – По большому счёту, нечего, – согласился Наполеон. – Потому-то мы без особого труда и достигли с Императором Павлом согласия по многим вопросам. Павел был истым монархистом, точнее, как там у Русских…
     – Самодержцем…
     – Вот-вот, – кивнул Наполеон. – Хотя по мне, что в лоб, что по лбу, – заметил он.
      – Далеко не одно и тоже, – попытался возразить Бертье.
      – Не о том сейчас речь, – перебил его император. – Мне доложили об одном весьма загадочном письме Павла к Суворову, направленном в начале тысяча восьмисотого года. Император требовал немедленного возвращения армии в Россию и намекал на то, что ему остаётся ожидать каких-то перемен во Франции, которые скажутся на внешней политике России* 
– Не трудно догадаться, какие перемены имел в виду Император Павел, – заметил Бертье.
 – О них он более чем прозрачно высказался в беседе с датским посланником. Тот направил донесение своему двору, которое предоставила мне наша разведка. Помнится, посланник сообщал, что Император Павел меняет своё отношение к Франции, в которой водворяется король. Он ошибся лишь в одном. Я стал императором, – уточнил Наполеон.**
– Ну а продажные союзники Русскому Царю, в груди которого билось   честное сердце, порядком надоели, – сделал заключение Бертье.
– Да и немало было у Императора и других причин для того, чтобы сетовать на союзников, причём далеко не в последнюю очередь на Англию, – заметил Наполеон. – А это было мне очень на руку. В случае правильных дипломатических шагов, я мог приобрести в союзники по борьбе с Англией могущественную в ту пору Россию.
Бертье помнил, сколь сложная обстановка складывалась на рубеже веков. Франции нужен был надёжный союзник, причем не только надёжный, но и могучий. Таким союзником могла быть только Россия. И вдруг Россия из противника стала превращаться в такого вот именно союзника. В своё время захват французами острова Мальты и удаление оттуда Мальтийского ордена явились одной из причин военного столкновения с Францией. Но вот английский флот освободил Мальту. И что же? Вместо того чтобы вернуть остров Мальтийскому ордену, нашедшему приют в России, англичане оставили его за собой. Они опасались Русского влияния, опасались Православного приорства ордена, делая ставку на создание католического приорства, враждебного России.
Получив известие об отказе Англии возвратить остров Мальтийскому ордену, Павел Первый наложил эмбарго на английские суда и товары во всех российских портах. 23 октября 1800 года соответствующая декларация за подписью Фёдора Васильевича Ростопчина была направлена во все порты. Это было на руку Франции. А тут ещё стало известно, якобы, Государь Император Павел Первый повелел Ф.В. Ростопчину "изложить мысли о политическом состоянии Европы". И в основу этой записки легли мысли именно о тесном союзе с Францией, и о разделе Турции. Вскоре в Париж поступили уже конкретные предложения по сотрудничеству. Наполеон увидел в этих предложениях весьма рациональные зёрна, увидел, что союз с Россией даёт вернейший способ к уничтожению Великобритании и утверждению завоеваний Франции. Но и уступить нужно был во многом. К России должны были отойти Романия, Булгария и Молдавия, а впоследствии, возможно, даже и Греция.
Тем временем, Наполеон совершил новый переворот внутри страны и нанёс Австрии, лишившейся помощи России, сокрушительное поражение. Зная о том, что Император Павел порвал со своими союзниками, Наполеон сделал первым шаг к сближению с Россией. Нельзя сказать, чтобы Франция  питала к России нежные чувства, и уж тем более нельзя заподозрить в них самого Наполеона, которого ныне недаром зовут «французским Гитлером», а Лувр именуют музеем беспредельного грабежа. Но на том историческом этапе Наполеон прекрасно понимал, что в схватке между Англией и Францией одержит верх та страна, с которой будет Россия. И Наполеон поспешил устранить противоречия, которые привели к войне. Прежде всего, он объявил об освобождении всех русских военнопленных без всякого размена. Мало того, пленным было возвращено оружие и пошито обмундирование за счёт Франции. Эти пленные были из корпуса Римского-Корсакого, разгромленного в Швейцарии ещё до прибытия туда Суворова.
Узнав об освобождении пленных, Государь Император Павел направил в Париж своего личного представителя и одновременно выдворил из России Людовика XVIII вместе со всей свитой эмигрантов. Их жалеть было нечего. Французский двор постоянно вредил России, подстрекая Османскую империю к войнам 1768–1774 годов, 1787–1791 годов и разжигая пугачёвский бунт, дабы остановить стремительное продвижение Русских войск за Дунай. Кстати и Очаков, и особенно Измаил были укреплены по последнему слову фортификационного искусства именно французскими инженерами, направляемыми двором Людовиков. Но теперь речь шла об установлении мира и спокойствия в Европе. Государь писал Наполеону:
 "Я не говорю и не хочу спорить ни о правах человека, ни об основных началах, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить мiру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается".
Вскоре представитель Императора Павла Первого встретился с Наполеоном, уже ставшим первым консулом Франции. Наполеон сразу заговорил о своём желании заключить прочный мир с Россией, объясняя это тем, что географическое положение обоих государств создаёт условие для того, чтобы жить в мире и согласии. Так от союза с первым министром Англии Вильямом Питом Император Павел Первый перешёл к союзу с первым консулом Франции Наполеоном, которого назвал монархом "если не по имени, то по существу".
Наполеон потирал руки. Над Англией стали сгущаться тучи. 12 января 1801 года по приказу Императора Павла донской казачий корпус был направлен в Индию. Этот приказ часто выставляется как свидетельство «ненормальности» Русского Государя. Посмотрим, что же было на самом деле? Попробуем понять, почему Павел Первый, направляя казаков в Индию, становится ненормальным, а Наполеон, направляя туда же корпус своих войск, демонстрирует свою гениальность.
 Историки умалчивают о том, что в Индию должен был идти корпус французских войск во главе с Наполеоном, и что казачий корпус должен был присоединиться к французским войсками, чтобы совместно с ними очистить Индостан от колонизаторов англичан. Французский корпус выступал с берегов Рейна к устью Дуная. Далее он должен был по Чёрному и Азовскому морям добраться до Таганрога и войти в устье Дона. Затем предполагалось подняться по Дону до переволоки и, перебравшись на Волгу, спуститься по ней в Каспийское море. Соединение казачьего корпуса с французскими войсками намечалось в Астрабаде.
Были даже заготовлены специальные воззвания к мусульманскому населению стран, по территориям которых предстояло следовать маршем соединённым силам. Там говорилось:
«Армии двух могущественных стран  мира должны пройти через ваши земли. Единственная цель этой экспедиции – изгнать англичан из Индостана… Два правительства решились соединить свои силы, чтобы освободить индусов от тиранического и варварского ига англичан».
Наполеон писал Павлу Первому:
«Я желаю видеть скорый и неизменный союз двух могущественных армий в мире… ибо, когда Англия и все другие страны убедятся, что как воля, так и руки наших двух великих наций стремятся к достижению одной цели, оружие выпадет у них из рук, и современное поколение будет благословлять Ваше Императорское Величество, как избавителя от ужасов войны и раздоров партий».
2 января 1801 года Павел Первый отвечал Наполеону:
«Несомненно, что две великие страны, вошедшие в соглашение между собой, повлияют на остальную Европу самым положительным образом, и я готов это исполнить».
     Оценив силы, которые привели его к власти, и поняв, что он может стать послушной игрушкой в руках тех сил, Наполеон, жаждавший власти диктатора, поспешил вырваться из под власти тех, кто способствовал его восшествию на престол. Но для того, чтобы упрочить власть, необходим был союз с могучей монархией. Такой монархией была Самодержавная Россия. Только в союзе с Русским Самодержцем Наполеон мог надеяться сохранить свою власть во Франции и в Западной Европе, а союз этот мог строиться лишь на чем–то положительном. Положительными же были и объединение славянских народов, против которого Наполеон не мог возражать, и освобождение индусов от варварского бесчеловечного ига англичан.  
        И тогда свершилось коварное убийство Императора Павла Первого, узнав о котором, Наполеон искренне переживал и с досадою повторял, что убийцы, промахнувшись по нему в Париже, попали в него в Петербурге – так оценивал он гибель своего союзника.
 
В тот зимний вечер 1807 года Наполеону было о чём вспомнить, было о чём задуматься. Он снова вступал в вооружённую борьбу с Россией. Он помнил войну в Италии и Швейцарии, знал, что Суворов стремился к тому, чтобы скрестить шпаги именно с ним, Наполеоном, превращённым средствами пропаганды в непобедимого полководца. Но как бы император ни ёрничал на публике, кого бы из себя он ни строил, где-то в глубине души не мог не понимать, что подлинно непобедимым полководцем являлся не он, а
именно Суворов, а потому панически боялся встречи с ним и постарался её избежать.
В 1805 году у Русских уже не было Суворова, но военная кампания не складывалась слишком удачно. Кутузов и Багратион, как блистательные ученики великого Русского полководца, доставляли немало хлопот. Но тогда Багратион, хоть и был частным начальником, действовал по приказам Кутузова, а приказы Кутузова резко отличались от жалких и безпомощных бредней Беннгисена. Теперь было проще – Багратион был связан по рукам и ногам беннигсеновскими нелепами.
– Что ж, генерал по образу Суворова, посмотрим, каким ты будешь у меня в плену! – сказал Наполеон, имея в виду Багратиона. – Как полагаете, Бертье, депеши уже у маршалов?
– Едва ли… Пурга. Но, надеюсь, что скоро курьеры достигнут корпусов.
– Быстрее, быстрее, – проговорил Наполеон. – Не терпится мне насладиться новой победой. Полагаю, теперь уж споров не будет, ибо армия Русских перестанет существовать. Надо объявить войскам перед боем, что эта победа откроет путь на Кёнигсберг, а там есть чем поживиться. У пруссаков то один корпус генерала Лестока остался. Если же под Йеной и Ауерштедтом мы их побили, то корпус один вообще не помеха.
-*-
 * В начале 1800 года Павел Первый писал Александру Васильевичу Суворову в Швейцарию: "Обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо все виды венские те же, а во Франции перемена, которой оборота терпеливо и, не изнуряя себя, мне ожидать".
** Датский посланник своему двору докладывал о беседе с Императором Павлом Первым:
«Государь сказал, что политика его остаётся неизменною и связана со справедливостью, где Его Величество полагает видеть справедливость; долгое время он был того мнения, что она находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем странам; теперь же во Франции в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дела».
 

--
Николай Шахмагонов

Под Могилёвом, несколькими верстами южнее которого находилась Салтановка, французское командование решило полностью уничтожить 2-ю Западную армию генерала Багратиона, спешившую на соединение с 1-й Западной армией генерала Барклая-де-Толли.

       Во французских штабах многие были уверены, что поражение «генерала по образу и подобию Суворова» подорвёт боевой дух русских.

       До сей поры Багратион не знал поражений.

       Путь к Смоленску, в районе которого было намечено соединение русских армий, лежал через Могилёв. Там предстояло переправиться через Днепр по городскому мосту.

       Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье приказал  маршалу Даву совершить марш к Могилёву, скрытно занять позиции и, до времени ничем себя не обнаруживать. Даву предстояло дождаться подхода Багратиона на такое расстояние, которое не позволит уклониться от сражения. Местность на подступах к городу была болотистой, изрезанной оврагами и ручьями. Попробуй, соверши перестроения в ходе марша…

       2-я Западная армия, изнурённая длительными переходами с постоянными арьергардными боями, обременённая обозами с ранеными, не могла, по расчётам Бертье достичь Могилёва раньше, чем туда прибудет Даву, и тем более оказать должного сопротивления в случае внезапного удара по ней.

       Прибыв в Могилёв, маршал Даву лично обозрел окрестности, провёл рекогносцировку и выбрал весьма удачные позиции, на которых и решил встретить 2-ю Западную армию князя Багратиона, чтобы сначала измотать её и обескровить огнём с места, а затем нанести сильный контрудар с целью полного уничтожения.

       Южнее Могилёва, в районе небольшой деревушки Салтановки, местность оказалась более чем благоприятной для обороны. Даже неширокий и мелководный ручей представлял собой серьёзную преграду из-за топких берегов. По северному его берегу и заняли оборону французские войска.

       Даву приказал оставить лишь несколько мостиков через ручей и плотину для проведения контрудара. Остальные переправы французы по его приказу уничтожили.

       Главное внимание маршал уделил маскировке. Чтобы ввести в заблуждение Багратиона, в Могилёв были направлены лишь мелкие отряды лёгкой кавалерии. Корпус самого Даву и подчинённый ему корпус Понятовского расположились в лесах. Все приготовления французам удалось завершить заблаговременно. Осталось лишь дождаться того момента, когда Багратион подойдёт настолько близко, что уже не сумеет совершить манёвр и уклониться от боя…

       2-я западная армия двигалась от Несвижа на Бобруйск. Багратион не подозревал о ловушке. Солдаты устали от непрерывных стычек с врагом, от марша под палящим солнцем, да ещё по разбитым пыльным дорогам.

      В Бобруйске Багратион дал войскам отдых. По его расчётам, армия оторвалась от неприятеля и должна была достичь Могилёва раньше, чем французы.

       В авангард был назначен 7-й пехотный корпус генерала Николая Николаевича Раевского.

       Казаки Платова почти непрерывно вели разведку. И вот, когда армия уже встала на отдых в Бобруйске, они сообщили, что в Могилёве обнаружены отряды лёгкой кавалерии противника.

       Лёгкая кавалерия?! Ну что ж… Это могло быть разведкой. Даже для авангарда маловато таких групп… Не сразу Багратион понял, что лёгкая кавалерия прикрывала подходы к главным силам французам.

       Получив доклад Раевского, Багратион, тем не менее, был обеспокоен. Он понимал, что вслед за лёгкой кавалерией могут подойти и главные силы. Нужно было спешить. Сократить отдых и срочно идти к Могилёву, чтобы успеть переправиться на противоположный берег Днепра. В те дни он, сторонник самых решительных и дерзких наступательных действий, отчётливо понимал, что перейти к ним можно, лишь соединившись с 1-й Западной армией, а потому торопил свои войска, насколько это было возможно.

       Николай Николаевич Раевский, получив распоряжение ускорить движение к Могилёву, выехал в голову колонны своего корпуса, поднялся на небольшую возвышенность, с которой хорошо просматривалась дорога, запруженная войсками. Рядом с генералом были два его сына – шестнадцатилетний Александр и одиннадцатилетний Николай. Оба в армейской форме, при шпагах и эполетах, в одинаковых мундирах и киверах.

       Раевский специально встал на виду у войск – пусть смотрят солдаты, пусть знают, что дети генерала переносят все трудности походно-полевой жизни почти наравне со всеми. Генералы русской армии, такие как Багратион, Раевский, Милорадович, Дохтуров и многие другие, прошедшие школу великого Суворова, в походах вели скромную, простую жизнь, часто питаясь из солдатского котла и не допуская роскошеств. Сызмальства приучались к тому и сыновья Раевского.

       – Папенька, да где же, наконец, французы? – то и дело спрашивал младший, Николенька.

        Ему, в его возрасте, все казалось захватывающим, важным, волнующим. Он время от времени выхватывал шпагу, рассекал ею воздух и слушая завораживающий свист.

       Шестнадцатилетний Александр держался увереннее, солиднее. Ему не пристало волноваться, поскольку эта кампания была для него уже не первой. Два года назад он побывал с отцом на Дунае, участвовал в сражении при Силистрии. Тогда отец, на глазах сына проявил мужество, умело командуя частями под огнём врага, и был награждён шпагой с надписью «За храбрость». Это ли не пример для сына?! Да и вся жизнь Николая Николаевича могла служить образцом для подражания. Не случайно взял он на войну сыновей – сам начинал ратный путь ещё отроком, «вступив на боевое поприще» на пятнадцатом году жизни.

       Родился Николай Николаевич Раевский в Петербурге в сентябре 1771 года, а уже в 1789 году принял участие в боевых действиях под Бендерами на театре русско-турецкой войны (1787 – 1791 гг.).

       На всю жизнь он запомнил завет своего выдающегося родственника генерал-фельдмаршала Светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического. Тот однажды сказал своему внучатому племяннику:

       «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врождённую смелость частым обхождением с неприятелем».

       Испытать себя довелось под Бендерами. Восемнадцатилетний Раевский служил в казачьих частях. Он не раз отличился и показал свои незаурядные способности в командовании подразделениями. Заметив это, двоюродный дед Г.А. Потёмкин поручил ему 1 сентября 1790 года в командование атаманский казачий полк, который в то время именовался полком булавы великого гетмана. Тогда же Раевский был произведён в подполковники…

       В 1792 году Раевский сражался под началом Суворова в Польше. За отличие в боевых делах был награждён орденами Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 4-ё степени. Затем участвовал в Персидском походе. Отличился при штурме Дербента. Там он командовал Нижегородским драгунским полком, снискавшим славу лучшего в кавказской армии.

       Уже в чине генерал-майора он участвовал в кампаниях 1805, 1806 и 1807 годов, действуя в авангарде, которым предводительствовал князь Багратион. И вот, в 1812 году он был снова в войсках князя.

       Соединения 7-го пехотного корпуса отходили с боями в глубь России, оставляя врагу русские селения, города, родные просторы. Солдаты рвались в бой, рвался в бой и сам Раевский, но пока обстановка требовала иного – требовала быстрого соединения с армией Барклая-де-Толли.

       Раевский не подозревал, какая ловушка ждёт и его корпус, и всю армию в Могилёве. Он намеревался с ходу ворваться в город и, рассеяв лёгкие отряды французской кавалерии, обеспечить переправу на левый берег Днепра главных сил армии.

       Бертье же в это время обдумывал, какие ещё силы сможет быстро  нацелить на Могилёв. Он убедился, что двойного численного перевеса над русскими для достижения успеха, даже частного, мало. По его распоряжению к Могилеву были направлены корпуса Понятовского и Латур-Мобура.

       А Матвей Иванович Платов, между тем, продолжал вести непрерывную разведку. И вот очередная группа вернулся с новыми тревожными данными. Оценив эти данные, Платов поспешил к Багратиону. Он сообщил, что его казаки установили сосредоточение в лесах, в окрестностях Могилёва значительных сил французов. Взятые пленные дали ценные сведения – два корпуса общей численностью свыше 80 тысяч человек ждут подхода русской армии.

       Багратион выслушал доклад, порывисто придвинул к себе карту. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы оценить, в каком положении оказалась его армия. После того, как он распорядился ускорить движение на Могилёв, войска сделали суточный переход. До противника оставалось несколько десятков вёрст. Теперь уже невозможно было совершить манёвр и обойти Могилёв. Поздно. Обнаружив манёвр, французы успеют выйти наперерез или нанести удар во фланг. Да сама по себе возможность для маневра ограничена – кругом болота.

       Он понял, что Даву очень удачно выбрал место для ловушки… Понял и то, что Даву уже наверняка считает: русская армия идёт к нему в капкан, а потому спокойно ждёт, чтобы сначала нанести артиллерийский удар, а затем и контратаковать всеми силами русские соединения, находящиеся на марше и не имеющие возможности занять даже мало-мальски выгодные рубежи для обороны.

       Ни разу за долгие годы своего боевого поприща Багратион не допустил и малейшей растерянности, не было случая, когда он мог признать безвыходной самую, на первый взгляд, безвыходную обстановку. Достаточно вспомнить, из каких переделок он выходил победителем в минувшие кампании, сколько раз спасал армию от неминуемой беды и в 1805 году под Шенграбеном, и в 1807 году под Янковом. А ещё раньше, во время Итальянского и Швейцарского походов, сам великий Суворов поручал князю сложнейшие и ответственные боевые задания.

       Но всё то, что случилось теперь, не могло идти в сравнение с прежним положением дел. Там армии действовали на чужой территории, там могли понести урон войска. Здесь же на карту ставилась судьба России. Уничтожения французами одной русской армии могло поставить в смертельную опасность и другую армию – 1-ю Западную армию Барклая-де-Толли.

       Багратион всё это прекрасно понимал. А потому, стараясь сохранять выдержку и спокойствие, напряжённо искал наиболее верное решение. Он обдумал и отбросил несколько вариантов. Оставался один – переправить армию через Днепр южнее Могилёва, в районе Нового Быхова. Но… было ясно, что противник не позволит сделать этого. Не позволит, если раскроет замысел. Значит, надо сделать так, чтобы не раскрыл. В ходе кампании 1805 года Кутузов однажды применил приём, не новый в истории военного искусства, но приём, на который русские полководцы и военачальник шли лишь в самых крайних случаях. Кутузов поручил Багратиону отвлечь основные силы французов и остановить их под Шенграбеном. Это могло дать возможность Кутузову вывести из-под удара армию. Кутузов понимал, что посылает князя на верную смерть, но ничего иного в той обстановке сделать было невозможно. Багратион успешно выполнил приказ и, мало того, сохранил свои войска, хотя потери в них, безусловно, были.

       Теперь нужно было послать на не менее ответственное задание такого генерала, который способен отвлечь внимание французов своими дерзкими и решительными действиями и заставить поверить, что 2-я Западная армия не отказывается от переправы через Днепр в Могилёве.

       В голове походного порядка армии был корпус Николая Николаевича Раевского. Перегруппировок не потребовалось. Раевский был именно таким генералом, которому можно было поставить столь опасную, ответственную и спасительную для главных сил армии задачу.

       Чтобы перехитрить Даву и спасти армию, предстояло пожертвовать корпусом Раевского. И Багратион выехал к Николаю Николаевичу, чтобы лично поставить задачу, разъяснить всю важность и ответственность, что предстояло корпусу.

       «Эх, если б самому! Как под Шенграбеном!» – подумал в эту минуту Багратион.

       Но теперь самому нельзя. На плечах Багратиона армия, а на плечах армии – Россия. Стало быть, Россия на его плечах.

       – Едем к Раевскому! – сказал Багратион адъютанту.

       Николай Николаевич находился в голове колонны корпуса. Он доложил, что передовые части приближаются к Могилёву, что разведка действует впереди и уже сообщает о незначительных силах французов в Могилёве.

       – Увы! – возразил Багратион. – Перед нами корпуса Даву, усиленный корпусом Жерома. На подходе к Могилёву корпус Понятовского. Сейчас перед нами восемьдесят тысяч, но группировка скоро будет усилена.

       Раевский выслушал молча и посмотрел на князя, ожидая приказа, смысл которого он, будучи талантливым генералом, уже начинал представлять себе.

       – Перехитрил нас Даву, перехитрил… Ну да ничего – хоть и поздновато, но мы разгадали его замысел. Слушайте боевой приказ!

       Багратион ещё раз обрисовал обстановку, сообщил сведения о противнике:

       – Бертье рассчитывает, что мы вынуждены будем вступить в сражение и надеется, что Даву, используя своё численное превосходство, уничтожит армию. Он пока считает, что его планы нам неведомы. Что ж, надо убедить, что это действительно так и воспользоваться этим… Уклониться от сражения невозможно. Но и вступать в сражение бессмысленно. Необходимо атаковать Даву так, чтобы он поверил, будто мы не меняем направления отхода и собираемся переправлять армию через Днепр именно в Могилёве. Вам предстоит атаковать Даву и вести с ним неравный бой, чтобы дать возможность навести переправы в районе Южного Быхова и срасти армию.

       – Я выполню свой долг, – твёрдо сказал Раевский.

       Николай Николаевич быстро уяснил задачу. Предстояло приблизиться к противнику на максимально короткое расстояние, ничем не выдавая свои намерения атаковать, но уже в движении указать цели артиллерии, рубежи перехода в атаку и задачи дивизиям, бригадам, полкам. В атаку предстояло вложить все силы, всю дерзость, чтобы заставить французов поверить: атакует не корпус, наносит удар вся армия Багратиона.

       В истинное положение дел посвятили не всех командиров – личный состав должен знать, что предстоит овладеть Могилевом, поскольку через Могилёв пролегает путь на соединение с Первой Западной армией.

       Багратион не обещал ни помощи, ни подкреплений. Не тот случай. Весь смысл состоял именно в том, чтобы, действуя малыми силами, убедить противника: наступает вся армия. Багратион обещал только одно – сообщить, когда армия завершит переправу и на противоположном берегу окажутся лазареты, переполненные ранеными. Лишь тогда можно выйти из боя, оторваться от противника и тоже переправиться через Днепр по наведённым мостам у Нового Быхова. После переправы мосты за собою сжечь.

       Корпус Раевского встал на ночлег к непосредственной близости от французов. Тоже уловка. У Багратиона появилось дополнительное время для движения к Новому Быхову, для строительства мостов и для начала переправы.

       Казаки обеспечивали скрытность манёвра. Французы не должны были узнать, что основные силы армии идут к Новому Быхову.

       Раевский начал подготовку корпуса к атаке неприятельских позиций. После некоторых раздумий, он решил посвятить в истинное положение дел лишь генералов и некоторых штаб-офицеров. Что же касается основной массы войск, то… пусть думают, что удар наносится с самыми решительными целями, что от успеха их действий зависит судьба армии – впрочем, это ведь так и было…

       Немедля приступил к изучению местности, организовал тщательную разведку. День уже клонился к вечеру. Начинать атаку поздно, да и нецелесообразно. Важно выиграть время. Французы ожидают удара всей армии, готовятся к нему. Но сами до этого удара ничего предпринимать не будут. И хорошо. Любое промедление играет на руку Багратиону.

       Утром же надо атаковать, пока французы не поняли, что перед ними не вся армия, а лишь один её корпус.

       Раевский выбрал главное направление действий – на Салтановку.

       Ночь ушла на подготовку к атаке. Батареи и конно-артиллерийские роты заняли огневые позиции.

       Обходя части и соединения корпуса, Раевский разговаривал с солдатами и офицерами, подбадривал их. А сам ждал сообщений о том, что происходит у Нового Быхова – построены ли мосты, начата ли переправа. Багратион обещал сообщить тотчас, как только армия завершит переправу. Лишь тогда корпус можно вывести из боя. Но переправа армии – дело нешуточное.

       Впрочем, легко сказать – вывести корпус из боя. Предстояло ещё оторваться от противника, превосходящего численно в два десятка раз.

       Раевский знал, что в минувшие кампании Багратион сам не единожды оказывался в подобных ситуациях и с честью выходил из них. Взять хотя бы Итальянский и Швейцарский походы, или Шенграбен в 1805 году, да и в период отступления от Янкова к Прейсиш-Эйлау в 1807 году тоже приходилось сдерживать превосходящего противника.       

       Размышляя о боевой задаче, поставленной его корпусу, Раевский понял, какое ему доверие оказал Багратион. Прекрасно зная, сколько сложно и опасно действовать в подобных ситуациях, он выбрал именно его, Раевского, а значит, верил и надеялся, что не подведёт.

       Многие в русском лагере спали. Не спал Раевский, обходя дивизии. О чём думал он, отец, взявший в нелёгкое и рискованное дело сыновей? Быть может, рассчитывал, что их присутствие поднимет боевой дух его солдат? Если сыновья рядом с генералом, значит, не так уж плохи дела, значит, можно надеяться на успех. Так, по расчётам Николая Николаевича, могли посчитать солдаты корпуса. Но ведь он-то знал правду. Так о чём же думал, оставляя при себе сыновей? Прежде всего, об Отечестве, о том, что над Россией нависла страшная опасность, что пришёл враг, который несёт рабство всему народу, а значит, и его детям. Выход мог быть один: победить или погибнуть всем вместе…

       Слишком много для армии, а значит и для России, армией спасаемой, зависело сейчас от успеха действий 7-го пехотного корпуса.

       Русские пушки заговорили на рассвете. Через некоторое время им ответила французская артиллерия. Началась огневая дуэль, в которой у французов было преимущество в численности орудий, а у русских в дальнобойности, меткости и скорострельности. К тому же русские артиллеристы действовали с мужеством и хладнокровием.

       И вот вперёд пошла пехота, дружно пошла, пробираясь через топи и болота, преодолевая заросли кустарника и другие преграды. Натиск был столь сильным, что на отдельных участках французы дрогнули и стали откатываться назад. Их укрепления в центре боевого порядка оказались в руках русских.

       Всё это, однако, не огорчило, а скорее обрадовало маршала Даву. Успех русских, который он считал временным, свидетельствовал о силе удара, а значит и числе войск, участвовавших в нём. Это давало надежду на то, что Багратион ввязался-таки в генеральное сражение, которого до сих пор успешно избегал.

       Даву с удовлетворением подумал о том, что предположения оказались верными – русским необходим Могилёв, а точнее мост через Днепр, который был в Могилёве, поскольку других мостов поблизости нет. Значит, им придётся прорываться через город к мосту. Теперь оставалось убедиться, что в сражение ввязалась вся 2-я Западная армия, измотать её в оборонительном бою и уничтожить мощными контратаками.

       Маршал предвкушал победу. Его даже нисколько не потревожил очередной доклад, из которого явствовало, что какая-то русская дивизия, обойдя фланг, ворвалась на позиции корпуса и полностью истребила несколько французских пехотных батальонов. Поступали донесения и о дерзких атаках русской кавалерии и о действиях казаков.

       – Багратион напрягает последние силы, – сказал маршал Даву, обращаясь к своей свите. – Ещё немного и мы нанесём контрудар. Ещё немного.., – повторил он. – Пусть русские израсходуют все резервы и окончательно завязнут в этом деле, которое станет для них последним.

       Однако Даву всё же отдал приказ ввести в бой несколько свежих частей, чтобы отбить укрепления, захваченные русскими.

       В центре позиций французские батальона вышли к плотине в районе Салтановки, однако, перейти по ней не смогли из-за меткого огня русской артиллерии. Стороны приняли положение, в котором находились на рассвете перед началом боевых действий.

       Между тем, Раевскому докладывали, что переправа у Нового Быхова проходит успешно, но большая часть армии пока ещё находится на правом, западном берегу Днепра. Значит, надо было продолжать атаки. Но как? Где взять силы? Назревал тот критический момент, когда заминка в наступательных действиях дала понять неприятелю, что атакующие выдохлись и пора нанести контрудар, ведь лучшее время для контрудара именно тогда, когда наступающие уже не в состоянии  атаковать, но ещё не успели перейти к обороне.

       Прикинув всё это, Раевский понял, что сейчас главная задача – убедить Даву в том, что русские не выдохлись, а пауза взята для перегруппировки перед новым натиском. Необходимо было любой ценой оттянуть возможный контрудар французов – контрудар, который мог стать смертельным и для корпуса, многократно числено уступающего врагу и для большей части армии, занимавшейся переправой и неготовой в таком положении вступить в бой.

       Понял Раевский и то, что всё решиться должно в центре боевого порядка, в районе плотины, где французом удалось восстановить положение и отбросить на исходные позиции части корпуса.

       У Раевского остался последний резерв – Смоленский пехотный полк. Его-то он и направил к плотине, приказав вложить всю силу в удар по врагу и непременно опрокинуть его.

       Смоленцы, построившись в боевой порядок, двинулись в атаку. Всё усугублялось тем, что действовать приходилось на узком фронте. Это давало обильную пищу французской артиллерии. Правда, узкий фронт действий ослаблял численный перевес врага. А это уже давало надежды на успех атаки, поскольку атаковать превосходящего численно противника весьма и весьма сложно.

       Трепетали на ветру знамёна, солдаты шли молча, словно даже мысленно набирая силу для удара.

       Заговорила французская артиллерия, засвистела картечь, вырывая из рядов Смоленцев все новые и новые жертвы.

       А впереди было узкое место – плотина, насквозь простреливаемая картечью. Батальон, наступавший на этом направлении, сомкнул ряды. Сразу увеличилось число жертв. Огонь вражеских батарей был губителен. На глазах у солдат вышли из строя многие офицеры, упал, уронив знамя, прапорщик. Батальон дрогнул. Атака могла вот-вот захлебнуться.

       Раевский понял, что ещё минуты – и Смоленцы попятятся. А уж тогда Даву наверняка бросит в контратаку на этом направлении все имеющиеся силы. И эта контратака может стать началом контрудара двух полнокровных вражеских корпусов, примерно в два десятка раз превосходящих численно потрёпанный в боях 7-й пехотный корпус.

       Всё решали мгновения. Но что мог сделать Раевский, у которого уже не оставалось резервов? Чем он мог пожертвовать во имя России, которой был беспредельно предан?

       Он всегда готов был жертвовать собой, но в эти мгновения такой жертвы было мало.

       – Резервов больше нет, – сказал офицер квартирмейстерской службы.

       Раевский и сам знал об этом. Он посмотрел на офицера и вдруг решительно сказал:

       – Неправда! Есть резерв! Мой последний резерв! – и, обращаясь к сыновьям, воскликнул – Вперёд, дети мои, настал и ваш час послужить Отечеству.

       Он поспешил вместе с сыновьями к дрогнувшим Смоленцам, встал во весь рост перед батальоном, остановленным огнём французской артиллерии, взмахнул обнажённой шпагой, и крикнул:

       – За мной, ребята! Я и дети мои укажем вам путь…         

       Александр подбежал к убитому знаменосцу, взял из холодеющих рук знамя батальона и высоко поднял его, чтобы видели все Смоленцы.

       Послышался звонкий голос Николеньки:

       – Саша, дай мне нести знамя!

       – Я сам умею умирать! – ответил Александр.

       Всё это произошло на глазах солдат Смоленского пехотного полка. Раевский решительно пошёл к плотине. За ним поспешили его сыновья. И колонны Смоленцев взорвались громогласным, восторженным «ура».

       Солдаты бросились вперёд, торопясь обогнать генерала с его сыновьями, спеша ступить на плотину. Они стремительным броском достигли вражеских позиций и опрокинули французов, которые в панике бежали до самой Салтановки.

       Когда маршалу Даву доложили об успехе русских в центре боевых порядков, он поразился и воскликнул:

       – Откуда у Багратиона столько сил? Мне же говорили, что он уступает числом войск более чем вдвое. Значит, разведка ошиблась? Контрудар проводить рано, подождём до завтра.

       И приказал перейти к обороне на всех пунктах, а русских постараться выбить из Салтановки. Он счёл, что Багратион пока ещё не израсходовал все резервы.

       Не знал французский маршал, что дело решили не резервы, дело решило мужество русских солдат, воодушевлённых необыкновенным подвигом своего любимого командира. Не знал он, что солдаты наши в себе те тайные силы, которые издревле живут в каждом русском и пробуждаются в трудный для Отечества час. И тогда русские готовы бить противника, превосходящего числом. Числом, но не мужеством и не стойкостью, ибо вряд ли можно найти агрессоров и завоевателей, которые могли бы превосходить мужественный и стойкий народ в храбрости и готовности к самопожертвованию во имя Отечества.

       Недаром в первый приказ по Русской армии, отданный после вторжения Наполеона, Государственный секретарь Алексей Семёнович Шишков вписал такие пламенные строки:

       «Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам о их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая, победная кровь славян!..»

       Эта кровь текла в жилах генерала Николая Николаевича Раевского и его сыновей Александра и Николая, эта кровь текла в жилах генералов, офицеров и солдат его корпуса, и они сокрушили врага и одержали победу.

       Бой корпуса продолжался до позднего вечера. Маршал Даву так и не решился нанести в тот день контрудар и отложил его до утра.

        Несколько позднее, вспоминая тот бой, Николай Николаевич Раевский писал сестре своей жены Е.А. Константиновой:

        «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой, Александр, выказал себя молодцом, а Николай даже во время сильного огня шутил. Этому пуля порвала брюки; оба они повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную».

       Когда сгустились сумерки, Раевскому вручили пакет с приказом Багратиона вывести корпус из боя и, совершив марш к Новому Быхову, переправить его на восточный берег Днепра. Ночь помогла уйти незаметно от французов.

       Уже на восточном берегу, отправляясь на доклад к командующему армией, Раевский спросил у младшего сына:

       – Скажи мне, Николенька, страшно ли тебе было в бою?

       – Нисколечко, – ответил тот твёрдо.

       – Неужели? – удивился Раевский.

       – Конечно! – подтвердил сын. – Ведь я был рядом с тобой, – и, подумав, прибавил: – На нас ведь смотрел весь полк!

       – На нас смотрел весь корпус, – многозначительно поправил Александр. – И весь корпус пошел за нами в атаку.

       – На вас смотрела вся Россия! – сказал незаметно подошедший к ни м князь Багратион и поочередно обнял каждого.

 

 

       …3 августа 1812 года над русским городом Смоленском нависла смертельная опасность. В результате наступательных действий армии Багратиона и Барклая-де-Толли удалились от города по расходящимся направлениям, и Наполеон, воспользовавшись этим, решил ворваться в город.

       Ближе всех к Смоленску оказался в то время 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Николая Николаевича Раевского. Раевский быстро вернулся в предместья и стал готовиться к переправе на левую сторону Днепра, чтобы преградить путь французам. И тут к нему подъехал Беннигсен, состоявший в то время советником при штабе Барклая-де-Толли.

       Обрисовав обстановку в самых мрачных красках, Беннигсен стал убеждать Раевского воздержаться от решительных действий, не брать на противоположный берег артиллерии, чтобы не потерять её, да и не спешить с переправой войск.

      Барон уверял, что Раевский идёт на верную гибель, что ему не устоять против натиска французов и город защищать совершенно бессмысленно.

       Николай Николаевич Раевский писал впоследствии:

       «Сей совет несообразен был с тогдашним моим действительно безнадёжным положением. Надобно было воспользоваться всеми средствами, находившимися в моей власти, и я слишком чувствовал, что дело идёт не о сохранении нескольких орудий, но о спасении главных сил России, а может быть, и самой России. Я вполне чувствовал, что долг мой – скорее погибнуть со всем моим отрядом, нежели позволить неприятелю отрезать армии наши от всяких сообщений с Москвой».

       Николай Николаевич Раевский не послушал совета Беннигсена. Он поступил так, как велела ему совесть, как велел долг перед Отечеством. Он остановил врага и удерживал Смоленск до подхода к нему главных сил.

       А что было бы, если бы Беннигсен не советовал, а имел право приказать? На этот вопрос ответил сам Наполеон. Находясь в ссылке на острове св. Елены и размышляя над событиями той войны, он писал о Смоленской эпопее:

       «Пятнадцатитысячному русскому отряду, случайно находившемуся в Смоленске, выпала честь защищать этот город в продолжении суток, что дало Барклаю-де-Толли время прибыть на следующий день. Если бы французская армия успела врасплох овладеть Смоленском, то она переправилась бы там через Днепр и атаковала бы в тыл Русскую Армию, в то время разделённую и шедшую в беспорядке. Сего решительного удара совершить не удалось…»

       Не дал его совершить генерал Раевский, о котором Багратион сказал тогда:

       «Я обязан многим генералу Раевскому. Он, командуя корпусом, дрался храбро».

       А Денис Давыдов, в то время командовавший эскадроном Ахтырского гусарского полка, выразился более определённо:

       «…Гибель Раевского причинила бы взятие Смоленска и немедленно после сего истребление наших армий, – и добавил далее, что без этого великого дня не могло быть «ни Бородинского сражения, ни Тарутинской позиции, ни спасения России».

       Всё это отчётливо понимал Николай Николаевич Раевский и потому шёл навстречу численно превосходящему врагу, чтобы отстоять город, спасти армию и спасти Россию. И потому о Николае Николаевиче Раевском говорили, что он был в Смоленске щит – в Париже меч России.

       Наполеон же заметил, что этот генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы.

--
Николай Шахмагонов

Великая Княгиня Екатерина Алексеевна.

 

Николай Шахмагонов.

Екатерина Великая в любви.

Документально-историческое повествование

 Под таинственным светом кометы

 

Пуржила и вьюжила русская зима, взбивали огромные снежные перины неугомонные метели, очаровывало снежное безбрежье, таинственно мерцающее в лунном свете и сверкающее в свете солнечном. Дороги, порой, едва угадывались под снежными покровами. Без провожатых не найдёшь, куда ехать – заплутаешь в бесконечных просторах. Не доводилось прежде юной прусской принцессе Софии видеть столь необозримые, стремящееся к бесконечности, бескрайние просторы. Могла ли она представить себе в те минуты, что пройдут годы, и вся эта невообразимая красота русских полей, торжественность дубрав, рощ и лесов, одетых в белоснежное убранство непорочной чистоты, будет в её державной власти. Вряд ли могла предположить, что она, во время частых своих путешествий, будет проноситься в карете, поставленной на лыжи, по Российским просторам, жмурясь от слепящего снега днём и восхищаясь яркими факелами костров, освещающими царский путь ночью.

Резвые кони мчали прусскую принцессу в тревожную, но желанную неизвестность. Ей не было жаль прошлого – её влекло будущее, пусть туманное, но полное надежд. Ночами, когда вдруг стихали метели и умолкали вьюги, в безоблачном небе сверкала яркими мириадами звёзд огромная комета, одновременно и тревожная и завораживающая своею неземной, недоступной красотой и пугающей таинственностью. Она притягивала, она звала к раздумьям над странными поворотами судьбы, и принцесса София видела в ней какой-то высший знак, словно бы предназначенный именно ей Самим Богом. А где-то вдалеке, в глубине России, столь же заворожено глядел на комету двухлетний мальчуган, которому в будущем было суждено прославить мчавшуюся зимними дорогами принцессу в знаменитой оде «Фелица». И губы малыша, сидевшего на руках у няни, шептали первое в жизни осознанное им слово «Бог». Имя этого мальчугана – Гавриил Державин. Под таинственным знаком кометы въехала в Россию прусская принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, чтобы в крещении Православном получить имя Екатерины Алексеевны и стать супругой наследника Российского престола.

Годы спустя она отметила в своих «Записках»: «В Курляндии я увидела страшную комету, появившуюся в 1744 году; я никогда не видела такой огромной – можно было сказать, что она была очень близка к земле». И, может быть, эта комета утвердила её в том, что суждено ей высокое предназначение. Недаром же её тянуло в Россию, недаром она сделала всё возможное, чтобы убедить своих родителей в необходимости принять предложение Императрицы Елизаветы Петровны и мчаться, мчаться, сквозь заметённые метелями русские просторы в эту загадочную, быть может, даже отчасти пугающую, но такую желанную страну. Впрочем, того, что было у неё позади, прусской принцессе не было жалко. Она спокойно оставила небольшой заштатный прусский городишка, чтобы окунуться в необозримые русские просторы и в пучину столь ещё, по мнению родителей, изменчивую и непостоянную русскую действительность. Что оставила она в Пруссии? Почему не жалела о том, что оставила? О младенчестве и отрочестве будущей Российской Государыни известно не так уж много. Причина ясна: кто мог предугадать столь великое её будущее?

Известный биограф Императрицы А.Г. Брикнер указывал в монографии: «Императрица Екатерина в позднейшее время охотно вспоминала и в шутливом тоне говорила о той сравнительно скромной обстановке, при которой она, бывшая принцесса Ангальт-Цербстская Софья Фредерика Августа, родилась (21 апреля ст.ст., или 2 мая н.ст., 1729 года) и выросла в Штеттине, как дочь губернатора этого города, принца Христиана Августа и принцессы Иоаганны Елизаветы, происходившей из Голштинского дома и бывшей, таким образом, в довольно близком родстве с Великим Князем Петром Фёдоровичем». В 1776 году, касаясь, к слову, своего детства, Императрица Екатерина Вторая писала барону Гримму, собиравшемуся посетить Штеттин: «Я родилась в доме Грейфенгейма, в Мариинском приходе.., жила и воспитывалась в угловой части замка и занимала наверху три комнаты со сводами, возле церкви, что в углу. Колокольня была возле моей спальни. Там учила меня мамзель Кардель и делал мне испытания г. Вагнер. Через весь этот флигель по два или три раза в день я ходила, подпрыгивая, к матушке, жившей на другом конце…». А далее в шутку прибавила: «…может быть, Вы полагаете, что местность, что-нибудь значит и имеет влияние на произведение сносных императриц».

В другом письме она продолжила шутку: «Вы увидите, что со временем станут ездить в Штеттин на ловлю принцесс, и в этом городе появятся караваны посланников, которые будут там собираться, как за Шпицбергеном китоловы». Этими шутками Екатерина хотела, очевидно, подчеркнуть совершенную необычайность превращения принцессы из обедневшего рода сначала в Великую Княгиню, а затем и в Императрицу России. Но в словах её ощущается гордость за то, что она сумела сделать в России, чувствуется уверенность в том, что не слишком преувеличивали на новой её родине те, кто предлагал её дать высокое имя Матери Отечества. Но что же послужило причиной столь неожиданного вызова в Россию незнатной прусской принцессы? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо хотя бы в общих чертах познакомиться с тем, что происходило в ту эпоху в самой России. Династическая линия Романовых с конца XVII века и вплоть до восшествия на престол Екатерины Великой была весьма слабой и непрочной. Старший сын Петра I, царевич Алексей Петрович, был, как известно, умерщвлён. Сын Петра I от Марты Самуиловны Скавронской (будущей Екатерины I) умер в младенчестве.

Сын казнённого царевича Алексея Петровича, ставший в юные лета Императором Петром II, умер, а по некоторым данным, был отравлен. Детей у него не было по младости лет. Даже женить юного Императора не успели. Род Романовых по мужской линии пресёкся, и в 1730 году Верховный тайный совет остановил свой выбор на Анне Иоанновне, дочери Иоанна, старшего брата Петра, выданной ещё в 1710 году за герцога Курляндского и вскоре овдовевшей. Анна Иоанновна правила с 1730 по 1740 год, и это царствование оставило по себе тяжёлые воспоминания. После её смерти оседлавшие Россию во времена «бироновщины» иноземцы возвели на престол младенца Иоанна Антоновича при регентстве его матери, Анны Леопольдовны, которая была дочерью герцога Мекленбург-Шверинского и племянницы Петра I Екатерины Иоанновны.

Всё это было сделано в обход законных прав дочери Петра Первого Елизаветы Петровны. Наконец, русской гвардии надоела вся эта дворцовая кутерьма иноземцев, и 25 ноября 1741 года, разогнав неметчину, гвардейцы возвели на престол Елизавету Петровну. Императрица Елизавета Петровна, насмотревшаяся на возню вокруг престола малодостойной уважения своры алчных претендентов, стала искать возможность укрепить династическую линию. Но, увы, ей удалось найти лишь сына гольштейн-готторпского герцога Карла Фридриха и Анны Петровны, дочери Петра I от Марты Самуиловны Скавронской, который был наречён сложным для понимания в России именем Карл Пётр Ульрих. С одной стороны, он был внуком Петра I, а один внук – Император Пётр II – уже правил в России с 1727 по 1730 год. Почему же не стать Императором второму внуку? Но, с другой стороны, претендент на престол, выбранный Елизаветой Петровной, её саму привёл в шок… Тем не менее, дело сделано, и отступать было некуда.

Императрица стала спешно искать невесту для наследника. Она решила все надежды возложить на то чадо, которое родится от брака дурно воспитанного и малообразованного Великого Князя с достойной супругой, если удастся подыскать таковую. Есть что-то мистически загадочное в том, что выбор пал именно на Екатерину Алексеевну, которая до Православного Крещения звалась: Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербстская. Посудите сами: предлагались невесты гораздо более именитые. А.Г. Брикнер в «Истории Екатерины Второй» рассказал: «Уже в 1743 году в Петербурге был возбуждён и решён вопрос о женитьбе наследника престола. Ещё до этого, а именно в конце 1742 года, английский посланник сделал предложение о браке Петра с одной из дочерей английского короля; рассказывают, что портрет этой принцессы чрезвычайно понравился Петру.

С другой стороны, зашла речь об одной французской принцессе, однако, Императрица Елизавета не желала этого брака. Из записок Фридриха II видно, что Императрица Елизавета, при выборе невесты для своего племянника, «всё более склонялась на сторону принцессы Ульрики, сестры прусского короля». Зато выбор Бестужева пал на Саксонскую принцессу Марианну, дочь польского короля Августа III, ибо этот брак вполне соответствовал политической системе канцлера, союзу между Россией, Австрией и Саксонией, для сдерживания Франции и Пруссии». Как видим, рассматривались четыре претендентки, к одной из которых благоволила Императрица Елизавета Петровна, к другой сам Великий Князь Пётр Фёдорович, а к третьей, уже по политическим мотивам, канцлер Бестужев.

Но вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего, Императрица Елизавета Петровна, никого не известив, завела переговоры о браке наследника с принцессой Софьей Фредерикой Августой Ангальт-Цербстской, родители которой были крайне бедны, а сама невеста к тому же ещё, приходилась жениху троюродной сестрой. Впрочем, полезнее ли были бы для России все вышепоименованные невесты, если учесть каков сам жених по умственному складу и характеру? Могла ли Россия стать для них столь же желанной Родиной, как для Екатерины, если они у себя дома купались в роскоши, а для принцессы Ангальт-Цербстской на её родине перспектив по существу не было? Одной из причин выбора явилось то, что принцесса Софья, став Великой Княгиней, не смогла бы опираться на силу придворных партий, которые неминуемо сгруппировались бы при любой из перечисленных выше претенденток. Такая опора могла серьёзно осложнить передачу прав на престолонаследие тому, кто появится на свет после бракосочетания Великого Князя. Многие историки пытались понять, почему выбор пал именно на Софию Фредерику Августу? А.Г. Брикнер предлагал такое объяснение: «С давних пор между русским двором и родственниками невесты Великого Князя Петра Фёдоровича существовали довольно близкие сношения.

Брат княжны Иоганны Елизаветы (матери будущей Императрицы Екатерины II), епископ Любский Карл, при Екатерине I был в России в качестве жениха Елизаветы Петровны. Он вскоре умер, но Елизавета Петровна не переставала питать некоторую привязанность к его родственникам. Ещё до мысли о браке Петра с принцессой Ангальт-Цербстской, они находились в переписке с её матерью…». Так или иначе, но решение было принято, и Елизавета Петровна тайно призвала в Петербург Иоганну Елизавету с дочерью. Причины приглашения, да и само по себе приглашение держались в тайне. Письмо из России. О том, с чего всё начиналось для неё самой, Императрица Екатерина Вторая подробно поведала в своих «Записках…»: «1 января 1744 года мы были за столом, когда принесли отцу большой пакет писем; разорвав первый конверт, он передал матери несколько писем, ей адресованных. Я была рядом с ней и узнала руку обер-гофмаршала Голштинского герцога, тогда уже русского Великого Князя.

Это был шведский дворянин по имени Брюмер. Мать писала ему иногда с 1739 года, и он ей отвечал. Мать распечатала письмо, и я увидела его слова: «…с принцессой, Вашей старшей дочерью». Я это запомнила, отгадала остальное и, оказалось, отгадала верно. От имени Императрицы Елизаветы он приглашал мать приехать в Россию под предлогом изъявления благодарности Её Величеству за все милости, которые она расточала семье матери». Когда родители уединились в кабинете, как поняла она, для совещания по поводу загадочного письма, София-Фредерика почувствовала необыкновенное волнение. Она ждала решения, понимая, что речь в письмо о ней, о её судьбе. И решение вскоре было вынесено: мать «отклонила отца от мысли о поездке в Россию». И вот тут будущая Императрица Екатерина проявила удивительную, даже весьма дерзкую инициативу: «Я сама заставила их обоих на это решиться, – вспоминала она в «Записках…», – Вот как. Три дня спустя я вошла утром в комнату матери и сказала ей, что письмо, которое она получила на Новый год, волновало всех в доме… Она хотела узнать, что я о нём знала; я ей сказала, что это было приглашение от Русской Императрицы приехать в Россию, и что именно я должна участвовать в этом. Она захотела узнать, откуда я это знала; я ей сказала: «через гаданье»…

Она засмеялась и сказала: «ну, так если вы, сударыня, такая учёная, вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц». Я ей ответила, что постараюсь; после обеда я снесла ей записку, на которой написала следующие слова (гадалки, популярной в то время в Штеттине – Н.Ш.): «Предвещаю, что Пётр будет твоим супругом» Мать прочла и казалась несколько удивлённой. Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня. Она мне сказала, что придётся также многим рисковать в виду малой устойчивости в делах этой страны; я ей отвечала, что Бог позаботиться об их устойчивости, если есть Его воля на то, чтоб это было; что я чувствовала в себе достаточно мужества, чтобы подвергнуться этой опасности, и что сердце моё мне говорило, что всё пойдёт хорошо…». Затем предстояло ещё убедить отца, с чем Софья Фредерика Августа вполне справилась, пояснив, что по приезде в Петербург они с матерью увидят, надо ли возвращаться назад. Отец дал письменное наставление в нравственности и велел хранить в тайне предстоящую поездку. Детские годы на родине отложили определённый отпечаток на характер будущей Императрицы.

В.В. Каллаш в статье «Императрица Екатерина II. Опыт характеристики», опубликованной в книге «Три века», которая была издана к 300-летию Дома Романовых, сделал такой вывод: «Богатые природные силы, высокие требования, пошлая, монотонная, бедная обстановка – вот условия, среди которых слагался характер Екатерины в её юности. Сознание недюжинных сил, постоянные унижения, противоречия между думами и действительностью заставляют рваться из этой тягостной атмосферы, отдаляют от родных, воспитывают самостоятельность характера, находчивость, наблюдательность, усиливают самолюбие и тщеславие; упругость некоторых из этих черт развивается пропорционально давлению среды». Но что же ожидало в России? Принцесса не могла не думать о том на протяжении всей долгой дороги, но всего того, что предстояло ей испытать, конечно, предположить не могла. «Русская корона больше… нравилась, нежели особа» Петра». Петербург встретил прусскую принцессу оглушающим пушечным салютом. Праздничное великолепие города поразило её. Можно себе представить, сколько было самых ярких впечатлений от Зимнего Дворца, восторгов от величественного вида Петропавловской крепости, гармонирующего с Невой, скрытой белоснежным убранством.

Но это только начало – предстоял ещё путь в Москву, где находился двор, и где ждали её Императрица и Великий Князь. И этот путь поразил не меньше. И ныне ещё, в век торжества сокрушителей природы, Валдай живёт, борется с жестокосердием двуногих врагов лесов, озёр полей и всего в них живого, а тогда он сверкал своею нетронутою красотой в необыкновенном торжественном величии. Вышний Волочок, старинная Тверь, Клин представали пред глазами будущей Державной Повелительницы. А впереди была златоглавая Москва. Её золотистые сорок сороков окончательно сразили своим певучим серебряным звоном. И вот первая встреча с Елизаветой Петровной. Императрица слыла едва ли не первой русской красавицей своего времени. В «Записках Екатерины это подтверждено в полной мере: «Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приёмную Императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть её в первый раз и не поразиться её красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на Императрице в тот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Её платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у неё было чёрное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а причёска из своих волос со множеством брильянтов…».

В то время самыми влиятельными сановниками при Елизавете Петровне были граф Алексей Григорьевич Разумовский (1709 – 1771) и его младший брат Кирилл Григорьевич Разумовский (1728 – 1803). Алексей Разумовский пользовался особенным расположением Елизаветы Петровны. Существует даже предание, что они венчались 13 июля 1748 года (по другим данным – в 1750 году). Елизавета Петровна была человеком верующим. Именно вера Православная помогала ей пережить все муки, унижения и издевательства Императрицы Анны в страшный для России век «бироновщины». Противозаконно отодвинутая от наследования престола, Елизавета Петровна видела в жизни немного добрых минут. Жених, предназначенный ей, умер, и предание о её сближении с Алексеем Разумовским не лишено оснований. Любившая хоровое пение Елизавета взяла к себе из придворной капеллы привезённого с черниговщины в Петербург молодого малороссийского казака Алексея Разума, красавца, имевшего замечательный голос. Вскоре он стал камердинером, а затем и вершителем судеб людских при малом дворе. Сразу после переворота 25 ноября 1741 года Алексей Разумовский стал поручиком лейб-кампании с чином генерал-поручика и действительным камергером, а в день коронации Елизаветы Петровны получил Орден Святого Андрея Первозванного, чин обер-егермейстера и богатые имения. В 1756 году Императрица произвела его в генерал-фельдмаршальский чин.

Все эти факты не могут не наводить на мысли об особой роли Алексея Разумовского в судьбе России. Императрица Елизавета Петровна по обстоятельствам государственного свойства не могла стать официальной супругой Алексея Разумовского. Да и нужды в том для продолжения уже существующих отношений в общем-то не было. При любом повороте дела Разумовский не мог стать отцом наследника престола, а к власти, по своему характеру, не стремился. Нужда была иная. Православная Императрица понимала, что отношения её греховны и, вполне возможно, стремилась узаконить их перед Богом, тем более, что неизмеримо важнее это сделать именно перед Богом, а не перед людьми. Верующим ведомо, что в 1-м послании Коринфянам есть такие строки: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться как я; Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Елизавета Петровна была нелицемерно верующей, и потому нет ничего невероятного в преданиях о её духовном браке. К примеру, Е.Анисимов в книге «Россия в середине XVIII века» тоже указывает на то, что «Алексея Григорьевича Разумовского традиционно принято считать тайным мужем Императрицы, обвенчанным с нею в подмосковном селе Перово в 1742 году».

Эта дата даже более достоверна, ведь Елизавета Петровна вступила на престол в 1741 году, и не было резона ждать до 1748 года. В 1747 году секретарь саксонского посольства Пецольд докладывал: «Все уже давно предполагали, а я теперь знаю достоверно, что Императрица несколько лет назад вступила в брак с обер-егермейстером». Интересные мысли о политике Императрицы Елизаветы Петровны высказал автор книги «Рождение новой России» В.В. Мавродин: «Вступление на престол Елизаветы, умело ускользнувшей в период подготовки дворцового переворота от пут французской и шведской дипломатии, и первые шаги обескуражили иностранных дипломатов!» «Трудно решить, какую из иностранных наций она предпочитает прочим, – писал о Елизавете Петровне Лафермлер. – По-видимому, она исключительно, почти до фанатизма любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение». Не из колыбели ли Елизаветинской государственности выросли воззрения на Русский народ у Екатерины Алексеевны? Известны слова Екатерины Великой: «Русский народ есть особенный народ в целом свете: он отличается догадкою, умом, силою… Бог дал Русским особое свойство». А.Г. Брикнер отметил: «Первое впечатление, произведённое принцессою Иоганною Елизаветою и её дочерью на Императрицу (Елизавету Петровну – Н.Ш.), было чрезвычайно благоприятно.

Однако, в то же время, они видели себя окружёнными придворными интригами. Для приверженцев проекта саксонской женитьбы приезд Ангальт-Цербстских принцесс был громовым ударом. Они не хотели отказаться от своих намерений. Саксонский резидент продолжал хлопотать об этом деле, обещая Курляндию, как приданое невесты Марианны». Историк Сергей Михайлович Соловьёв указал, что Бестужев был приведён в ярость приездом принцессы Ангальт-Цербстской и заявил: «Посмотрим, могут ли такие брачные союзы заключаться без совета с нами, большими господами этого государства». С первых дней пребывания при дворе принцессе Софии приходилось вести себя более чем осмотрительно, тем более, она не могла не заметить, что жениху своему не очень пришлась по душе.

Впрочем, это не слишком её огорчало, ибо Великий Князь также не тронул её сердца. Она и прежде знала, что её жених не блещет достоинствами. В своих «Записках…» она сообщила, что увидела его впервые ещё в 1739 году, в Эйтине, когда он был одиннадцатилетним ребёнком, и наслушалась весьма нелицеприятных отзывов: «Тут я услыхала, как собравшиеся родственники толковали между собою, что молодой герцог наклонен к пьянству, что его приближённые не дают ему напиваться за столом, что он упрям и вспыльчив, не любит своих приближённых и особливо Брюмера, что, впрочем, он довольно живого нрава, но сложения слабого и болезненного. Действительно, цвет лица его был бледен; он казался тощ и нежного темперамента. Он ещё не вышел из детского возраста, но придворные хотели, чтобы он держал себя как совершеннолетний. Это тяготило его, заставляя быть в постоянном принуждении. Натянутость и неискренность перешли от внешних приёмов обращения и в самый характер». Встреча с будущим женихом Великим Князем Петром Фёдоровичем, как видим, не произвела на Софию Фредерику Августа такого впечатления, как встреча с Императрицей Елизаветой Петровной. В своих «Записках…» она отметила: «Не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился; я умела только повиноваться. Дело матери было выдать меня замуж. Но, по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа».

Да, мысли о Российской короне занимали её с того самого момента, как узнала о письме-приглашении, причём были столь настойчивы, словно подсказывал их кто-то Высший и Всемогущий. Эти мысли отодвигали на второй план все неудобства и неурядицы, которые стояли на пути к столь казалось бы призрачной цели. И не пугало даже то, что Великий Князь вовсе не был её интересен. Она вспоминала о тех своих впечатлениях: «Ему было тогда шестнадцать лет; он был довольно красив до оспы, но очень мал и совсем ребёнок; он говорил со мною об игрушках и солдатах, которыми был занят с утра до вечера. Я слушала его из вежливости и в угоду ему; я часто зевала, не отдавая себе в этом отчёта, но я не покидала его, и он тоже думал, что надо говорить со мною; так как он говорил только о том, что любит, то он очень забавлялся, говоря со мною подолгу». Мы привыкли рассуждать о Великом Князе Петре Фёдоровиче, пользуясь оценками современников, наблюдавших его в России – но в Россию явилось то (как в известном каламбуре) «что выросло, то выросло». Во всяком случае, о том, как проходило детство этого человека, обычно не упоминается.

Тем интереснее сообщение, сделанное одним из авторов книги «Три века», изданной к 300-летию Дома Романовых: «Пётр III был от природы слабым, хилым, невзрачным на вид ребёнком, который постоянно болел и выйдя уже из детского возраста. Дурное воспитание, легкомысленно и бестолково ведённое его голштинскими наставниками Брокдорфом и Брюммером, не только не исправило недостатков физической организации принца, но ещё более их усилило. Ребёнок часто должен был дожидаться кушанья до двух часов пополудни и с голоду охотно ел сухой хлеб, а когда приезжал Брюммер и получал от учителей дурные отзывы о принце, то начинал грозить ему строгими наказаниями после обеда, отчего ребёнок сидел за столом ни жив, ни мёртв, и после обеда подвергался головной боли и рвоте желчью.

Даже в хорошую летнюю погоду принца почти не выпускали на свежий воздух… Принца часто наказывали, причём в числе наказаний были такие, как стояние голыми коленями на горохе, привязывание к столу, к печи, сечение розгами и хлыстом». Словом, над ним, по сути, просто-напросто издевались, как над сиротой, ибо матери он лишился ещё в младенчестве, а отца в весьма малом возрасте. Известно, что жестокость воспитателей никогда не приводит к благим результатом, переламывает характер воспитуемого, зачастую образуя в нём ещё большее жестокосердие. Казалось бы, переезд в Россию мог стать спасением для четырнадцатилетнего отрока. Но никому и в голову не пришло поменять воспитателей, поскольку садисты, приставленные к Карлу-Петру-Ульриху, вполне естественно, на людях свою жестокость не демонстрировали. Да и вопросы воспитания при Дворе Елизаветы Петровны не стояли выше тех, что испытал уже на себе высокородный отрок. «И здесь нисколько не заботились о физическом развитии наследника престола, заставляя его подолгу и чуть не до изнурения проделывать всевозможные балетные па». В результате за три года пребывания в России Пётр перенёс три тяжёлых болезни. И снова никто не подумал о физической закалке. Жизнь текла по-прежнему.

Симпатий ни у кого наследник престола не вызывал. Да, впрочем, и был он далеко не симпатичен. Французский поэт, писатель и историк, член Французской академии Клод Карломан Рюльер оставил его словесный портрет: «Его наружность, от природы смешная, сделалась таковою ещё более в искажённом прусском наряде; штиблеты стягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен, и принуждён был садиться и ходить с вытянутыми ногами. Большая, необыкновенной фигуры шляпа прикрывала малое и злобное, но довольно живое лицо, которое он безобразил беспрестанным кривлянием для своего удовольствия». И вот прибывшая в Россию принцесса София должна была стать супругой этакого чучела. Рюльер, кстати более расположенный к Великому Князю, нежели к принцессе, тем не менее, оставил портрет её, представляющий явную противоположность вышеописанному портрету: «Приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд, – всё возвещало в ней великий характер. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок.

Волосы каштанового цвета отличной красоты, чёрные брови и таковые же прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляла отличительную черту её физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз не что иное, как действие особенного желания нравиться…». «О свадьбе слышала с отвращением…» Между тем началась подготовка к свадьбе. Столь радостное, казалось бы, событие, было омрачено взаимным равнодушием между женихом и невестой. Об истинном отношении Екатерины к Петру Фёдоровичу говорят такие строчки: «Я с отвращением слышала, как упоминали этот день (свадьбы – ред.), и мне не доставляли удовольствия, говоря о нём. Великий Князь иногда заходил ко мне вечером в мои покои, но у него не было никакой охоты приходить туда: он предпочитал играть в куклы у себя; между тем, ему уже исполнилось тогда 17 лет, мне было 16; он на год и три месяца старше меня».

Свадьба была назначена на 21 августа 1745 года. Образцами для торжеств, как писал биограф, служили подобные церемониалы при бракосочетании французского дофина в Версале и сына короля Августа III в Дрездене. Императрица Елизавета Петровна, будучи нелицемерно набожной, пожелала, чтобы жених и невеста подготовились к этому обряду по православному, то есть по всем правилам выдержали Успенский пост. 15 августа она вместе с ними отправилась причаститься в церковь Казанской Божьей Матери, а затем, спустя несколько дней, водила их, причём пешком, в Александро-Невскую лавру. «Чем больше приближался день моей свадьбы, тем я становилась печальнее и очень часто я, бывало, плакала, сама не зная, почему, – признавалась Екатерина. – Я скрывала, однако, насколько могла, эти слёзы, но мои женщины, которыми я всегда была окружена, не могли не заметить этого, и старались меня рассеять».

Накануне свадьбы двор переехал из Летнего в Зимний дворец. «Вечером, – вспоминала Екатерина, – мать пришла ко мне и имела со мною очень длинный и дружеский разговор: она мне много проповедовала о моих будущих обязанностях; мы немного поплакали и расстались очень нежно». Ранним утром 21 августа Петербург был разбужен пушечной пальбой. Торжества начались. Сама Императрица Елизавета Петровна приняла деятельное участие в приготовлениях Великой Княгини. Уже в 8 часов утра она пригласила Екатерину в свои покои, где дворцовые дамы стали её причесывать. «Императрица пришла надеть мне на голову великокняжескую корону и потом она велела мне самой надеть столько драгоценностей из её и моих, сколько хочу, – читаем мы в Записках. – …платье было из серебристого глазета, расшитого серебром по всем швам, и страшной тяжести». Примерно в три часа дня Императрица усадила в свою карету Великого Князя Петра Фёдоровича и Великую Княгиню Екатерину Алексеевну и повезла их «торжественным шествием» в церковь Казанской Божьей Матери.

Там и состоялся обряд венчания, который провёл епископ Новгородский. У врачей, очевидно, уже в ту пору появились сомнения относительно способностей Великого Князя сделать то, что от него требовалось в первую очередь – то есть дать потомство. Елизавета Петровна с каждым годом, да что там годом, с каждым месяцем, а может быть, и днём убеждалась в неспособности Петра Фёдоровича занять престол русских царей, когда придёт время. И вот бракосочетание состоялось. Торжества продолжались десять дней и превзошли своим великолепием те, которыми гордились в Версале и Дрездене. Двор Императрицы Елизаветы и без того поражал иностранцев своим богатством, своим гостеприимством, необыкновенными празднествами. А во время торжеств окончательно сразил всех.

В день свадьбы во дворце дали торжественный бал, который, правда, продолжался всего около часа, и на котором танцевали только полонезы. Что же было потом? Конечно, первая ночь после свадьбы – таинство, которое принадлежит новобрачной паре. Быть может, так оно и было бы, и мы не прочли бы в «Записках Императрицы Екатерины II» того, что можем прочесть, не прочли, если бы всё случилось не так, как у юной Великой Княгини и Великого Князя. В «Записках…» Императрица не скрывала ряда своих последующих связей и увлечений, но лишнего не допускала ни в единой строчке. Здесь же, говоря о первой ночи, которую принято именовать брачной, весьма и весьма откровенна: «Императрица повела нас с Великим Князем в наши покои; дамы меня раздели и уложили между девятью и десятью часами. Я просила принцессу Гессенскую побыть со мной ещё немного, но она не могла согласиться. Все удалились, и я осталась одна больше двух часов, не зная, что мне следовало делать: нужно ли встать? Или следовало оставаться в постели? Я ничего на этот счёт не знала…». Вот на этой строчке хотелось бы задержать внимание читателей. Многие авторы пытались убедить нас, что принцесса София приехала в Россию чуть ли уже не прошедшей огни, воды и медные трубы.

Иные даже заявляли, что рвалась она сюда, поскольку «очень любила гусар». Оставим на совести пасквилянтов их заявления. Но вот что вспоминала Императрица о том, каковы её представления об отношениях мужчины и женщины были до свадьбы: «К Петрову дню весь двор вернулся из Петергофа в город. Помню, накануне этого праздника мне вздумалось уложить всех своих дам и также горничных в своей спальне. Для этого я велела постлать на полу свою постель и постели всей компании, и вот таким образом мы провели ночь; но прежде, чем нам заснуть, поднялся в нашей компании великий спор о разнице обоих полов. Думаю, большинство из нас было в величайшем неведении; что меня касается, то могу поклясться, что хотя мне уже исполнилось 16 лет, но я совершенно не знала, в чём состояла эта разница; я сделала больше того, я обещала моим женщинам спросить об этом на следующий день у матери; мне не перечили и все заснули. На следующий день я, действительно, задала матери несколько вопросов, и она меня выбранила». Полагаю, что сомневаться в искренности написанного, оснований нет. Ведь в тех главах «Записок», где речь идёт об отношениях с Сергеем Салтыковым, Станиславом Понятовским, с Григорием Орловым, Императрица достаточно откровенна. Вот и в описании того, что с нею произошло после свадьбы она, судя по тону повествования, ничего не скрывает: «Наконец, Крузе, моя новая камер-фрау, вошла и сказала мне очень весело, что Великий Князь ждёт своего ужина, который скоро подадут. Его Императорское Высочество, хорошо поужинав, пришёл спать, и когда он лёг, он завёл со мной разговор о том, какое удовольствие испытал бы один из его камердинеров, если бы увидал нас вдвоём в постели; после этого он заснул и проспал очень спокойно до следующего дня... Крузе захотела на следующий день расспросить новобрачных, но её надежды оказались тщетными; и в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейшего изменения». Девять лет без изменений!

Эту фразу Екатерина Алексеевна повторила затем, уже в 1774 году, в письме, адресованном Григорию Александровичу Потёмкину. А если точнее – именно с такой фразы и начато письмо, названное «Чистосердечной исповедью». Но всё это было через много лет. Пока же необходимо заметить, что именно в те праздничные для всех, кроме Екатерины, дни, она окончательно убедилась в том, что в личной жизни ей счастья ожидать не приходится. Какими бы сложными ни были её отношения с матерью, но мать была и оставалась для неё самым близким и дорогим человеком, и предстоящий отъезд ещё более усугублял положение. «Со свадьбы моё самое большое удовольствие было быть с нею (с матерью – ред.), – признавалась Екатерина. – Я старательно искала случаев к этому, тем более, что мой домашний уголок далеко не был приятен. У Великого Князя всё были какие-то ребячества; он вечно играл в военные действия, окружённый прислугой и любя только её. В «Чистосердечной исповеди», адресованной Потёмкину в 1774 году, есть такая строчка: «…есть ли б я смолоду получила мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась». А ведь такие мысли родились у Екатерины не сразу, не вдруг – они выстраданы нелёгкой её жизнью в первые годы после замужества. Казалось бы, что ещё надо – достаток, положение, колоссальные перспективы… Но, недаром говорят, что «богатые тоже плачут». Люди великие считают богатством не то, что считают таковым князи из грязи. Екатерина не случайно увлекалась философией – именно в философии она находила мудрые мысли, созвучные со своими душевными чаяниями. Ещё в первые дни пребывании в России произошёл такой любопытный случай…

В Петербург приехал граф Гюлленборг, который ещё прежде, во время одной из встреч в Гамбурге, поговорив с юной принцессой, посоветовал её матери Иоганне Елизавете побольше заниматься с дочерью, у которой уже проявился философский склад ума. И предрёк принцессе большое будущее. И вот во время встречи в Петербурге, он поинтересовался, как обстоят дела с занятиями философией «при том вихре» событий, в котором она пребывает, и как она оценивает сама себя. Екатерина стала рассказывать о своих делах и занятиях, и, видимо, в чём-то показалась графу самонадеянной, потому что он с тёплой улыбкой сказал: – Пятнадцатилетний философ не может ещё себя знать! А потом, подумав, предупредил, что в своём положении она окружена множеством подводных камней, о которые легко можно разбиться, если не закалить душу. А для закалки её надо питать самым лучшим чтением. Граф рекомендовал «Жизнь знаменитых мужей» Плутарха, «Письма к Луцилию» и «О счастливой жизни» Луция Аннея Сенеки, «Жизнь Цицерона» и «Причины величия и упадка Римской республики» Монтескье и другие труды.

«Я тотчас же послала за этими книгами, – писала впоследствии Екатерина Великая, – которые с трудом тогда нашли в Петербурге». Графу же обещала набросать свой портрет, дабы он мог видеть, знает ли она себя. «Действительно, я изложила в письме свой портрет, который озаглавила: «Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет», и отдала ему. Много лет спустя, а именно, в 1758 году, я снова нашла это сочинение и была удивлена глубиной знания самой себя…» Быть может, именно тот разговор подтолкнул её к чтению книг по философии, к попытке осознать своё место в бурном и неустойчивом мире. Много созвучного своим мыслям она нашла у Сенеки, который в своё время писал: «Достичь счастливой жизни трудно, ибо, чем быстрее старается человек до неё добраться, тем дальше от неё оказывается, если сбился с пути; ведь чем скорее бежишь в противоположную сторону, тем дальше будешь от цели. Итак, прежде всего, следует выяснить, что представляет собой предмет наших стремлений; затем поискать кратчайший путь к нему, и уже по дороге, если она окажется верной и прямой, прикинуть, сколько нам нужно проходить в день и какое примерно расстояние отделяет нас от цели, которую сама природа сделала для нас столь желанной».

Вот одна из дорог, указанная философом: «Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания его крепости, и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целебным. Держите тело в строгости, чтобы оно не переставало повиноваться душе: пусть пища лишь утоляет голод, питьё – жажду, путь одежда защищает тело от холода, а жилище – от всего ему грозящего. А возведено ли жилище из дёрна или из пёстрого заморского камня, разницы нет: знайте, под соломенной кровлей человеку не хуже, чем под золотой. Презирайте всё, что ненужный труд создаёт ради украшения или напоказ. Помните, что ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души всё меньше неё». Да, если бы Екатерине смолоду достался муж, достойный любви, в личной жизни всё могло бы сложиться иначе.

В своих «Записках» она размышляла об этом: «Я очень бы любила своего супруга, если бы только он захотел или мог быть любезным; но у меня явилась жестокая для него мысль в самые первые дни моего замужества. Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах или почти что так, и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, чтобы поднять шум из-за этого, следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, насчёт нежностей к этому господину; думайте о самой себе, сударыня. Этот первый отпечаток, оттиснутый на сердце из воска, остался у меня, и эта мысль никогда не выходила из головы; но я остерегалась проронить слово о твёрдом решении, в котором я пребывала – никогда не любить безгранично того, кто не отплатит мне полной взаимностью. Но по закалу, какой имело моё сердце, оно принадлежало бы всецело и без оговорки мужу, который любил бы только меня, и с которым я не опасалась бы обид, каким подвергалась с данным супругом. Я всегда смотрела на ревность, сомнение и недоверие и на всё, что из них следует, как на величайшее несчастье, и была всегда убеждена, что от мужа зависит быть любимым своей женой, если у последней доброе сердце и мягкий нрав. Услужливость и хорошее общение мужа покорят её сердце».

А ведь такой человек уже жил на земле… Близкий по духу и сердцу, но в то время ещё очень и очень далекий и вовсе её неизвестный. Да к тому же совсем ещё ребёнок. Как не обратить внимания на схожесть сокровенных мыслей юной Великой Княгини и первых осознанных высказываний отрока Григория Потёмкина, которые он оставил на полях книг своей родительской библиотеки. Известный мемуарист ХIX века Сергей Николаевич Глинка, побывавший в селе Чижово Смоленской губернии, его время ещё сохранившемся, нашёл в одной из книг подчёркнутые рукою Григория Потёмкина слова: «Изобилие денег не то, что благоразумие души: деньги истрачиваются». И Григорий начертал возле этих строк: «И это сущая правда, и я целую эти золотые слова!». Но до встречи Екатерины и Потемкина было ещё очень и очень далеко.

 (Глава первая - в разделе "История. Военный роман"). 

 

       Москва жила своей жизнью, но жизнью уже совершенно иной, незнакомой полковнику Урусова, покинувшему столицу два десятка лет назад. Ещё утром сын сказал:

       – Предложил бы отвезти тебя в управление кадров – ради такого случая мог бы и отпроситься с работы, да, к сожалению бессмысленно это. Москва теперь совсем иная. Пробки, пробки. Кругом пробки. Так что на метро раза в два три быстрее. К примеру, кто из Подмосковья на работу в столицу приезжают, оставляют машины на ближайшей к окружной дороге станции метро и далее – голубым экспрессом до места работы.

       Давненько Олег Николаевич Урусов не был в метро. Да, собственно, в метро-то как раз не столь уж всё и изменилось. Разве что рекламу всюду понатыкали к месту и не к месту. Меньше стало читающей публики, да и у тех, кто что-то читал в дороге, литература была несколько иного характера.

      Урусов с интересом поглядывал на пассажиров. Он ехал не в часы пик. Накануне, когда позвонил в управление, ему назначили на 11.00. На более раннее время кадровики встречи назначают редко. С утра обычно совещания, инструктажи и прочие внутренние мероприятия.

        Из метро вышел на станции Парк Культуры. Здесь уж изменений нельзя было не заметить. Конечно, Москва уже во второй половине восьмидесятых начинала приобретать несколько иной облик, но всё происходило не столь стремительно и резко. Да и вначале девяностых она всё ещё выглядела почти по-прежнему.

       Теперь же Москва поразила. Улицы стали темнее что ли, мрачнее… Переходя Комсомольский проспект у храма, Урусов понял, в чём дело. Прежде машин было меньше, да и были они более весёлых тонов. Красные, жёлтые, зелёные, синие «Волги», «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы» заполняли улицы. Конечно, иномарок в Москве было уже тогда предостаточно, но теперь, казалось, машин отечественного производства и вовсе не было.

       Он долго ждал на тротуаре у перехода, когда загорится зелёный свет, а мимо проползали тяжёлые, угловатые, в основном чёрные мерседесы, БМВ, лексусы, тойоты и прочая, и прочая… Прошёл по набережной, с которой открывался вид на Центральный парк культуры. У знаменитого здания, в котором располагался главкомат Сухопутных войск в прежние времена выстраивались сплошь одни Волги, да изредка Чайки. Теперь все проулки и переулки были тоже заняты иномарками.

       Впрочем, что удивляться? Ведь и на Дальнем Востоке отечественных машин осталось теперь немного, быть может, в процентном отношении даже меньше, чем в Центральной России. Оно и понятно – Япония рядом.

       Здесь же это удивило скорее потому, что уезжал он из Москвы, когда ещё всё было иначе.

      Он приехал раньше времени и потому с удовольствием постоял несколько минут у скульптурной группы, изображающей яркий и памятный каждому военному эпизод из сразу полюбившегося фильма «Офицеры».

      Навечно застыли перед зданием Главного штаба Сухопутрных войск скульптуры главных героев фильма. Внук генерала Трофимова суворовец Ванечка Трофимов и настоящая офицерская жена с цветами в руках. Причём цветы в её руках живые.

      «Да, видно, многие из нас-офицеров хотели бы, чтобы рядом была вот такая, настоящая вторая половинка», – подумал Урусов.

      Он пожалел, что не знал об этой скульптуре, а то бы непременно тоже купил цветы.

      Мелькнула мысль о той, что с тревогой провожала его в эту поездку. Впрочем, только мелькнула. Сейчас он был сосредоточен на главном.

       Урусов выстоял небольшую очередь к окошечку в бюро пропусков, протянул удостоверение личности офицера и назвал управление. Через минуту ему протянули пропуск. Прошёл к указанному подъезду, поднялся на нужный этаж и оказался в длинном коридоре со множеством массивных дверей.

       Отыскав дверь с указанным на пропуске номером, постучал и, не дожидаясь ответа, открыл её с вопросом:

       – Разрешите?

       – Да, да. Проходите. – сказал молодой полковник, поднимаясь из-за стола. – Вы?..

       – Полковник Урусов, – упредил он вопрос, представившись.

       – Да, да… Я так и понял. Узнал вас, узнал. Проходите, садитесь. – И когда Урусов прошёл в кабинет и остановился у указанного ему кресла, прибавил: – А вы меня узнаёте? Немудрено. Я тогда в дивизии командиром взвода был. Год служил под вашим, так сказать, командованием.

       – Немудрено, – усмехнулся Урусов. – Ещё Константин Симонов писал, что полковник – это такое звание, получив которое, офицер ждёт, когда его догонят лейтенанты. Да, может, я вас и вспомнил бы, если бы увидел в лейтенантской форме, но теперь… Годы и звания меняют людей, во всяком случае, их внешность меняют сильно. Наверное, и вы бы меня не узнали, если бы не пригласили в этот кабинет, а встретили бы где-то в иной      обстановке, не служебной, как говорится.

       – А вот вы мало изменились, – возразил полковник.

        Урусов усмехнулся:

       – Законсервировался в Забайкалье.

       – Я не преставился, – сказал полковник, переходя к делу. – Володин

Сергей Александрович.

       Урусов кивнул и приготовился слушать.

       – Вы, конечно, удивлены внезапным приглашением в управление кадров? Ну и, наверное, тем, что не сообщили вам о причине этого приглашения.

       – Да, признаться, удивлён. В штабе округа никто ничего не мог объяснить. Такие вызовы были характерны в канун войны...

       – В данном случае речь не о войне и даже не о горячих точках. Но задача очень важная. Сами знаете, какой смерч пронёсся над нашей армии в минувшие годы, знаете, сколько порушено, уничтожено, испорчено. Не будем об этом. Говорено, переговорено уже. Речь идёт о восстановлении разрушенного. В частности, о восстановлении дивизий.

       – Знаю. Но не пойму…

       – Подождите, пожалуйста, не спешите… Вы хотели спросить, причём здесь вы? Наверное, подумали и о том, что возраст у вас уже почти что предельный? В запас, пора. Подумали?

       – Подумал, – согласился Урусов.

       – Да, это так. Мало, очень мало осталось в армии офицеров вашей закалки. Кого изгнали, кто по возрасту ушёл. Вы на высокие должности вышли в трудах, делом доказывая свои способности. Не случись всех тех событие начала девяностых, наверное, в середине девяностых дивизией бы точно командовали. Так я говорю?

       – Как знать? Но вполне возможно.

       – То есть, можно сказать, что вы уже почти полтора десятка лет назад были готовым комдивом! Догадываетесь, к чему клоню. Принято решение предложить вам должность заместителя командира дивизии, которая будет развёрнута в ближайшее время из бригады, то есть, по сути, восстановлена. Спросите, почему вы? Да потому что на минувших учениях бригада, которой вы командуете, одна из немногих получила высокую оценку. И это ваша заслуга, ибо вы, несмотря на все превратности судьбы, служили по-настоящему. Но вот настало новое время, поистине время возрождения нашей армии. А кто будет возрождать? Кто знает, как и что было, кто помнит это? Кто вообще представляет собой, что значит, скажем, полковые учения с боевой стрельбой? А вы всё это прошли ещё в советское время, когда были заместителем командира полка. И вам всегда везло. С командирами везло. Как учения или проверки какие, они исчезали.

       Полковник Володин усмехнулся, но потом вдруг посерьёзнел и сказал:

       – Кстати, один из таких вот ваших командиров и предложил вашу кандидатуру. Командир бригады, который немного побыл у вас и дальше пошёл. Но вас запомнил.

       Урусов понял о ком речь и понял также, что полковнику, видимо, некорректно называть имя генерала, который шёл наверх быстро, потому что вели его на этот самый верх очень продуманно.

       Володин, видимо, оценил такт, оценил, что Урусов не стал уточнять имя того своего бывшего командира, и закончил вопросом:

       – Словом, предложение ясно?

       – Ясно и понятно!

       – Вам нужно время подумать?

       – Когда вступать в должность? – спросил Урусов.

       – Иного ответа я и не ожидал. Ну а теперь. Теперь для вас небольшой сюрприз. Ну, то, что вы не запомнили командира взвода, то есть меня, это не удивительно. А вот комбата вы, наверняка, вспомните. Собственно он, ваш комбат, и приглашал на беседу, да его самого внезапно вызвали к высокому начальству. Вот и поручил мне вас встретить. А сейчас, наверное, он уже на месте. Нынче надолго от дел не отрывают. Если вызывают, то по конкретным вопросам, не терпящим отлагательств.

       Полковник потянулся к телефонному аппарату, набрал номер, спросил:

       – Генерал вернулся? Вернулся… Доложите обо мне.

      Он продолжал разговаривать с Урусовым, прикрыв рукой микрофон телефонной трубки. Наконец, услышал, что сказали на другом конце провода и ответил:

       – Мы идём.

       Они прошли по коридору, полковник открыл дверь в приёмную и пропустил вперёд Урусова. Дежурный офицер встал из-за стола и, указывая на дверь, сказал:

       – Генерал ждёт вас.

       Кабинет был просторным, несколько вытянутым вдоль окон. Из-за массивного стола вышел моложавый генерал-лейтенант и сделал несколько шагов навстречу.

       – Рад, рад видеть своего командира и учителя. Рад, очень рад, дорогой Олег Николаевич.

       Он взял правую руку Урусова двумя своими руками и крепко сжал ими.

       – Алёша, Алексей....

      Урусов сделал паузу, пытаясь вспомнить отчество, но генерал перебил:

      – Для вас всегда Алёша, всегда, – повторил он и предложил сесть в кресло, перед столом.

       Сам опустился напротив. Полковник продолжал стоять. Генерал сказал ему:

       – Спасибо, что встретили моего командира, спасибо, что проводили ко мне. Если вопросов нет, свободны.

       – Вопросов нет. На наше предложение получил ответ: когда принимать должность. Так что разрешите идти…

      – Да, да, конечно.

      Когда полковник вышел, генерал повернулся к Урусову и сказал:

       – Ну вот, наконец-то появилась возможность найти и для вас настоящее дело. Я как-то потерял вас из виду, а тут после учений читал материалы разбора и глазам своим не поверил. Впрочем, я, наверное, не совсем правильно выразился. Назначение, которое вам предлагаем, Олег Николаевич, возможно, важнее для нас, чем для вас. Надо возвращать в армию старые, добрые традиции, а на кого в этом деле опираться, как не на таких, как вы?!

       – Эх, Алёша, Алёша...

       Урусов хотел что-то сказать, но несколько смутился и попросил:

       – Всё же как-то неловко вот этак, на «ты», да и без отчества. Мы ж люди военные. В домашней обстановке ещё куда ни шло, а на службе.

       – Я не возражаю. В строю, на смотре строевом или там на совещании, при подчинённых, конечно. Ну а сейчас то что? Мы одни. Ну а отчество напомню: Михайлович. Вы, Олег Николаевич, расскажите мне лучше, как жили эти годы. Помню, досталось вам.

       – Что рассказывать Алёша? О чём? Много я думал над тем, что тогда произошло, в девяносто третьем. Ой, много! С одной стороны, мы ведь присягали не просто Отечеству, а Социалистическому Отечеству и долг наш был: отстаивать это своё Социалистическое Отечество, не жалея крови и самой жизни. Но вот вопрос? С кем бы нам пришлось схлестнуться в боях? Да ведь с такими же, как мы. Хитро всё провернули враги России – не своими руками жар загребали. Ну, успел бы я вас повести на защиту Совета Народных депутатов. И схватились бы мы насмерть с таманцами или кантемировцами. А ведь всё за нас уже было давно решено. Мы ведь не понимали тогда, что спектакль разыгрывается – для всего мира спектакль. Чем Хасбулатов с Руцким были лучше Ельцина? Одного поля ягоды. Так что меня своевременно остановили, да к тому же и от расправы спасли.

       – Одного поля ягоды?

       – Конечно. Кстати, лет десять назад об этом проговорилась Наина Ельцина в телевизионном интервью. Ненароком проговорилась. Рассказывала, каким уж хорошим, ну прямо пушистым, был её муженёк. И привела пример. Через несколько лет после событий, в которых пролили столько крови, Хасбулатов позвонил Ельцину и попросил поставить его на учёт в поликлинику при администрации президента. И Ельцин дал добро на особые льготы самому своему, так называемому врагу, и его семье. Меня как током ударило. Ну а в те дни, когда события происходили, в суворовское училище, где учился мой сын, приехал мой однокашник по МосВОКУ военный писатель. У него тоже там сын учился. Ребята его обступили, как мне потом рассказали, ну и вопрос один. За кого быть – за Ельцина или за Хасбулатова с Руцким. Телепередачи тогда впечатляли!

       – И что же он им ответил?

       – За физику и математику!

       – То есть? – не понял генерал.

       – Очень просто. То есть ни за кого. И пояснил. Вот, мол, сейчас постреляют, народу побьют, потом даже на время кого-то посадят для виду. Но вскоре выпустят и притеснять не будут. Мой сын потом удивлялся, как это писатель смог всё предвидеть, что вскоре произошло. А что удивляться? Это ведь не февральская революция и не октябрьский переворот – это была революция пальцем деланная, для проформы, поскольку мощь социализма уже была сокрушена, руководители социалистического государства либо куплены, либо сами Западу продались, а потому некому было отстаивать советскую власть.

       – Да. Впрочем, всё это дела давно минувших дней. А перед нами теперь задачи стоят важнейшие! Только армия стала крылья расправлять при Сергее Борисовиче Иванове. Расправлять крылья после долгих лет травли. И вдруг свалилось нам на голову этакое чудовище! Н-да. Сколько теперь усилий потребуется! А где кадры взять, поруганные, изгнанные, униженные. Да ведь и подготовка уже два десятилетия совсем не так проводилась, что прежде. Вот и скребём по сусекам!

       – И меня, стало быть, наскребли, – усмехнулся Урусов.

       – Таких, как вы остались единицы. Ещё немного, и вы бы, наверное, в запас ушли, ну а из запаса возвращаться не каждый захочет – слишком много мороки ради нескольких лет службы. Знаете, идёт служба и идёт, как по расписанию. Человек втянулся, привык. Кажется, что и нет уж иной жизни. А тут вдруг всё иначе. Месяц не в счёт – в отпуске месяц, а то и полтора. Не успевает человек привыкнуть. Возвращается и быстро втягивается в службу. А если полгода? А если год или два? Захочется ли возвращаться? Только зажил в круг семьи, тем более теперь и пенсии приличные. И снова в поле, снова в казармы, на полигоны, снова практически без выходных, снова любимый личный состав… Может, кто-то и вернётся, но эти кто-то буквально единицы. Да и смогут ли после такого перерыва работать в полную силу?

       – Не знаю. Не думал об этом.

       – Наверное, потому, что и жизни другой не видели?

       – Пожалуй.

       – Так что проблему я обрисовал. Ну а теперь о деле. Решено предложить вам должность заместителя командира гвардейской мотострелковой дивизии Западного военного округа.

       Генерал назвал номер дивизии и место дислокации.

       – Дивизия прославленная. Кстати, гвардия, поруганная Сердюковым, как вы знаете, восстанавливается.

       – В каком состоянии дивизия сейчас?

       – К счастью, хоть и подготовили к продаже и полигоны, и стрельбища, и военные городки, продать их не успели. Казармы уцелели. Так что сейчас их ремонтируют, и уже поступает личный состав, уже направляется новая боевая техника. Вам необходимо как можно быстрее рассчитаться с делами на прежнем месте службы, и прибыть в дивизию, чтобы возглавить развёртывание и боевое сколачивание частей и подразделений. Да, командиром, увы, назначить не удалось. Мало должностей таких теперь. Ну, да не будем обсуждать, что как да почему.

       – Задача ясна. Готов приступить к выполнению, – сказал Урусов, давая понять, что эти обсуждения ему не нужны

       – Ну что же, Олег Николаевич, не смею задерживать. Рад был встрече. Можно бы, конечно, вас и не приглашать сюда, а всё оговорить по телефону, но мне показалось, что это будет не совсем правильно. Учёл, что вы комдивом должны были стать ещё в девяностые. А вот и теперь только замом предлагаем. Считаю, что вы всё правильно поймёте. Ну а вызов… Считайте, что не отказал себе в удовольствии повидать вас и лично сделать это вот предложение.

       – Большое спасибо, Алексей Михайлович. Спасибо, Алёша, – сказал Урусов, с чувством пожимая руку, своему бывшему подчинённому, а теперь прямому начальнику высокого ранга.

       Генерал проводил до комнаты дежурного по управлению, сам отметил пропуск. Распрощались они у лифта. Урусов пообещал позвонить, как только приедет в Москву после сдачи дел и должности у себя в Восточном военном округе. Предстояли ещё какие-то встречи, беседы с руководством, а потом, потом в штаб Западного военного округа, который расположен в Санкт-Петербурге. Ну и там тоже всякие беседы, представления перед тем, как получить предписание в дивизию.

       Непривычно было то, что нет более Московского военного округа, но что же делать – ко многому пришлось привыкать после крушения Советской Империи. Но, наверное, к гораздо большему приходилось привыкать старшим поколениям, после крушения Империи Российской.

       В Москве было полуденное время, когда машин поменьше и пробок не так много. Конечно, они возникают и среди дня то здесь, то там по совершенно неведомым причинам. Одно дело, если дорожно-транспортное происшествие – тогда вполне понятно, но порой заторы образуются ни с того ни сего. Собственно, Урусов всего этого ещё не знал – он покидал центральную часть России, когда пробки, конечно, уже случались, но ещё не слишком сильно мучили москвичей и многочисленных гостей столицы.

         Он дошёл знакомым маршрутом до метро Парк Культуры и решил проехать в центр, побывать на Красной Площади, столько дорогой и памятной ему военными парадами, в которых участвовал он сначала суворовцем Калининского СВУ, затем Курсантом Московского высшего общевойскового командного училища и, наконец, слушателем Военной академии имени Фрунзе.

        Вспомнилось, как переживал он, когда парады были прекращены вовсе, затем, когда удалили из парадного расчета его родное Калининское, позже ставшее Тверским суворовское военное училище, а затем и совсем убрали суворовцев и нахимовцев. Теперь узнал с радостью, что суворовцы и нахимовцы возвращены на парад.

       Вышел на Манежную площадь. Это была уже не площадь, а что-то непонятное. Фонтаны, конечно, украсили её. Но вот на месте ли многочисленные дорогущие торгашеские лавочки? Такое впечатление, что страна помешалась на торговле. И удивительно то, что, сколько бы ни строили всё новых и новых торговых точек, они каким-то образом не оставались без покупателей. Это было загадкой.

       Урусов прошёл на Красную площадь тем путём, которым когда-то выходили туда перед парадом батальоны Московского ВОКУ. Постоял перед Покровским Собором и памятником Минину и Пожарскому. Вернулся на Манежную площадь, чтобы прогуляться по Тверской, когда-то носившей имя Горького. Кругом рекламы, рекламы, рекламы. Толпы людей на тротуарах, припаркованные машины, забитые потоками машин улицы. Гулять по Москве расхотелось, да и некогда было особенно прохлаждаться. Надо было брать билет и вылетать назад, сдавать бригаду.

       С билетами тоже теперь были проблемы. Службу Военных сообщений и комендатуры вокзалов вместе с воинскими кассами великий деятель мебельной торговли разогнал. Билет взять удалось, благодаря тому, что время не отпускное.

        Вылететь решил на следующий день утром. Вечер провести у сына. Когда вылетал в Москву, планировал позвонить многим друзьям и знакомым, но теперь не очень хотелось делать это – удручало то, что увидел вокруг. Решил позвонить только одному своему однокашнику – Булатову, тому самому Булатову, который совершенно точно спрогнозировал исход октябрьских событий девяносто третьего года и то, что будет с его участниками, а точнее с руководителями проигравшей стороны.

       Урусов порылся в старой записной книжке, которую специально взял с собой. Сколько за это время книжек таких истрепалось! Эта осталась потому, что после переезда в дальний край нужда в ней надолго отпала. Нашёл номер телефона, подумал:

       «Интересно, поменялся или нет? И что теперь набирать вначале: «495» или «499»?

       Начал наугад. В трубке послышались гудки. Наконец ответил мужской голос. Сколько лет прошло, а он сразу узнал его:

       – Булат? Ты? Привет, привет. Узнаёшь?

       Андрея Булатова звали между собой Булатом.       

       На другом конце провода некоторое замешательство.

       – Неужели? Поверить не могу? Олег? Ты? Олег Урусов? – на всякий случай уточнил он.

       – Узнал, узнал, дружище.

       – Ты откуда звонишь? Ты в Москве? – спросил Булатов.

       – Да, представь, нежданно-негаданно оказался в столице. Вызвали по поводу нового назначения.

       – Да что ты говоришь? Неужели ещё служишь? Ну, молодец, ну молодчина. А я вот уже в запасе.

       – И давно?

       – Да уж давненько. Но ты то как? Надолго?

       – Завтра улетаю сдавать дела, – ответил Урусов.

       – Ну, так, может, сегодня ко мне заглянешь? Сколько не виделись! – предложил Булатов.

       – Не будем торопить события. Скоро приеду уже надолго, теперь уж, вероятно, до увольнения в запас.

       – В Москве служить будешь?

       – Не совсем. Но не так далеко. Слышал, наверное, что дивизии восстанавливают? Вот по этому поводу и вызывали. Придётся потрудиться, – сказал Урусов и назвал город.

       – Да что ты говоришь?! Вот здорово! На ловца и зверь бежит! Я задумал роман как раз на эту тему. Так что сразу приеду к тебе, чтобы весь процесс, так сказать, увидеть своими глазами. Ну а пока, может, всё же повидаемся?

       – Я у сына остановился. Сколько не виделись!? С внуками только вчера познакомился. Привык я там, вдалеке, а вот теперь приехал и такое впечатление, что в ссылке был.

       – Сын твой, кажется, по твоей линии пошёл, – сказал Булатов.

       – В училище нашем служит. Я младшего имею в виду. К нему сейчас еду, – поспешно сказал, перебивая приятеля, Урусов, поскольку ему не хотелось касаться старшего сына, да и не только его, но и жены.

       Тем не менее, Булатов, не знавший всех тонкостей семейных перипетий Урусова, спросил:

       – Как супруга? Поклон ей.

       – Да, да, спасибо, передам, – с той же поспешностью ответил Урусов и попытался перевести разговор на самого Булатова: – Ты о себе расскажи. Где сейчас трудишься?

       – Где тружусь? А где я могу трудиться? Там, где есть стол – верстак писательский. То в Москве, то на даче. Чаще, конечно, да даче, поскольку там лучше работается. Конечно, труд писательский ныне иной, нежели при советах.

       – Это почему же? Мне казалось, что уж писателям то жаловаться нечего – ни тебе цензуры, ни идеологических заморочек, – сказал с удивлением Урусов.

       Булатов усмехнулся:

       – Это всё, конечно, так, но тиражи-то, тиражи мизерные, а отсюда и гонорары смешные. Да и темы у меня неугодные демократам. Впрочем, верю, что ещё придёт время. Есть что тебе рассказать. Жаль, что не сможешь заехать, очень жаль. То, что сейчас пишу, и тебя касается, ну то есть не касается впрямую, но будет интересно. Я подружился с одним человеком, интереснейшим человеком. Кстати, наш выпускник, кремлёвец. Он командовал соединением, танки которого привлекались к событиям октября девяносто третьего.

       – Вот как? Действительно интересно.

      – Но не по телефону, не по телефону. Так, может, заедешь?

       Урусов некоторое время колебался, но всё же отказался:

       – Мне сейчас не до того. Так сегодня озадачили… Я ведь уже в запас собирался, а тут… Нужно, чтобы всё как-то улеглось в голове. Извини. Тоже рад был бы повидаться, поговорить, вспомнить… Но… Нет-нет. Завтра снова в полёт, а перелёт, как понимаешь, долгий. Ну и там всё надо завершить как можно быстрее.

       – Ну что ж, ещё раз привет внукам, детям, супруге…

       – Да, да. Взаимно… Ну что, Булат. До встречи…

       Урусов, не спеша, направился к метро, подумал:

       «Н-да… Вот так: привет супруге. А где она теперь, супруга, что делает, с кем она?»

       Он вспомнил, как она восприняла известие о его переводе в дальние дали. Возмущалась, упрекала в том, что не подумал о семье, о детях, когда вылезал со своими патриотическими амбициями. Она не сразу увидела простого решения вопроса, она поначалу полагала, что должна ехать в ним, а ехать не хотелось. Только лишь сравнительно недавно в Москве обосновались. А тут… Вечером всё дошло до точки кипения. И тогда он сказал:

       – Ты можешь не ехать. Я поеду один!

       Она опешила сначала, хотела возразить, но вдруг осознала и оценила всю выгоду для себя его заявления. Правда, сначала всё попыталась обыграть гладко:

       – Да, да, ты прав. Наверное, это целесообразно. Нельзя детей срывать с учёбы.

       Но потом начала понимать, что решение ведь кардинальное. Нет особых надежд на то, что ему удастся возвратиться из дальнего-далека, поскольку вряд ли скоро забудется то, что он пытался совершить в октябрьские дни девяносто третьего.

       И настал момент, когда ей предстояло принять это кардинальное решение: если она останется, то останется навсегда, поскольку он уж точно уедет, если и не навсегда, то очень надолго, быть может, даже до самого увольнения в запас. И она решила остаться, тем самым поставив крест на их отношениях, на их семье.

       Они не оформляли развода. Для него в том не было нужды, ну а для неё тоже пока такой необходимости не возникло.

       «Что же теперь? – снова подумал он. – Спросить у сына? Нет, не буду. Что есть, то есть. Да и не воротишь».

       Сын в письмах, затем в посланиях по электронной почте избегал известий о матери, понимая, что отцу это лишние уколы.

        Но что же теперь? Теперь предстояло как-то разрубать гордиев узел, ведь если все эти годы пользовался служебными квартирами, то теперь нужно было получать свою. Если и не сразу, то, по крайней мере, через несколько лет, когда всё же придёт время уволиться в запас. А для этого надо было освободиться от той, которую он получил на семью в период службы в столице.

       Впрочем, об этом думать не хотелось. Сейчас все мысли были о том, что ожидало в дивизии, точнее в будущей дивизии, поскольку, как он понял, её ещё, по сути, и не было.

       Он спустился в метро и отправился к сыну на улицу Головачёва.

       Сын отпросился пораньше – шутка ли, отец приехал, которого не видел много лет, да не просто отец, а выпускник училища.

       Встретил накрытым уже столом.

       – Ну что, отец? Рассказывай!

       – Предложили должность заместителя командира дивизии! – и Урусов вкратце изложил суть разговора.

       – Ну и ты?

       – Я не привык раздумывать. Раз надо, значит, надо! Завтра вылетаю к себе. Сдам дела, ну и вперёд, с песней.

       – Замечательно, просто замечательно! – воскликнул сын. – Значит, ещё повоюем! Послужим ещё!

       – Да, похоже, отдыхать рано!

       Лишь вечером, уже собираясь ложиться спать, Урусов подумал о том, что на месте, теперь уже скоро прежнем месте службы, ждёт его не одна лишь привычно решаемая задача сдачи дел. Он подумал о той женщине, которая уже не один год скрашивала его одиночество, и которая с особой тревогой – словно что-то предвидела заранее – провожала его в эту поездку.

       Они никак не оформляли своих отношений, поскольку препятствием являлось то, что в Москве у него осталась супруга, продолжавшая если и не быть, то, по крайней мере, супругой числиться.

      Как это всё получилось? Первые годы службы на Дальнем Востоке Урусов не заводил серьёзных отношений. Он бы, хоть и не являлся аскетом, и вообще бы их не заводил, если бы знал, что жена всё же соберётся к нему. Но он понял, что этого не случится, а раз так, чего ж держаться, на что надеяться. К тому же то, что мужчина не может быть без женщины, не просто аксиома, это непреложный факт. Воздержание от близости с женщиной никогда и никому не шло на пользу. Хотя, конечно, такие вот связи и считаются греховными. Но что же делать, если зачастую случается, что человек не по своей воле не может обрести вторую половину.

        Урусов оказался в весьма сложном положении. Должность у него была достаточно высокой. Он – на виду. В советское время быстренько бы вычислили партийно-политические органы и в покое бы не оставили. Но после их ликвидации за «этим делом» следить уже было некому, да и перестали обращать на всё это внимание.

        Впрочем, он был осторожен в связях и скрывал их тщательно. Так продолжалось долго. Приходили в его жизнь и уходили из неё женщины тихо и незаметно. Но однажды случилось – увлёкся, да и влечение оказалось взаимным, быть может, даже с её стороны более сильным, быть может, даже с её стороны это было не увлечение, не влюблённость, а настоящая любовь.

        Урусов продолжал попытки скрыть это от окружающих, но вскоре понял бесполезность затеи, да и прошли годы, и всем стало ясно, что у него за семья, и никто уже не осуждал его. Он даже как-то подумал, что в такой ситуации и политорганы вряд ли бы смогли его серьёзно осудить... Последующие главы - на авторской странице сайта проза. ру, где уже выставлены третья, четвёртая и пятая главы. Роман является продолжение серии произведений автора о суворовцах, курсантах, о службе молодых офицеров. Там же можно найти и первые тридцать глав книги "Суворовский алый погон" и первый 26 глав книги "Слово о кремлёвцах". Просто на данном сайте такие объёмы разместить сложно.

        Читатели встретятся с героями "Возрождения гвардии" в те временя, когда они только начинали свой армейский путь.

       

      

        (Продолжение следует)

Николай Шахмагонов

 

ВОЗРОЖДЕНИЕ ГВАРДИИ

Роман

«Хочешь мира – готовься к войне».

Корнелий Непот (94-24 гг. до н. э.):

Глава первая

 Пока собирался, пока получал предписание, думал о том, зачем же это понадобился, да ещё столь срочно? В штабе округа никто ничего сказать по этому поводу не мог.

       Причины же для тревоги были, поскольку отправили его в своё время из гарнизона, что близ Москвы, в дальнюю даль, в незаменяемый, как тогда называли, район не просто так. Те, кто спешно удалял его из столицы суровой осенью девяносто третьего, тем самым по существу спасали его от вполне вероятной расправы победившей клики ельциноидов.

       «Неужели это связано с теми давними событиями?» – мелькнула мысль, хотя Урусов тут же и прогнал её, поскольку прошло слишком много времени.

       Впрочем, знал он и о том, что многие участники событий октября 1993 года до сих пор связаны обязательствами хранить правду о них, полную правду.

         Собственно, его правда была опасна теперь, скорее всего, лично ему и никому другому. Это он в начале октября, когда чаша весов замерла на нулевой отметке, готовая склониться в одну из сторон, когда уже были подняты части и соединения для разгрома тех, кто забаррикадировался в здании на набережной, по обезьяньи наименованном «белым домом», он, оставаясь за командира полка, находившегося в отпуске, поднял полк по боевой тревоге.

       Он решил вести его в столицу на помощь народным депутатам, взывавшим о поддержке.

       Батальоны и другие подразделения едва успели выйти в район сбора, когда примчался из отпуска командир полка и, отменив решение Урусова, вернул их в казармы.

       Казалось бы, инцидент исчерпан, но ведь шила в мешке не утаишь. Командир полка понимал, что о подъёме по тревоге будет доложено. Дивизию, в состав которой входил полк, не трогали, поскольку было достаточно соединений и частей, которые дислоцировались гораздо ближе к столице.

        Урусов же вывел полки в район сбора. Для чего? Собственно, он и не скрывал этого.

       Объяснения с командиром полка, а затем с командиром дивизии были краткими. Генерал говорил на повышенных тонах:

       – Ты с ума сошёл! Провокаторы только и ждут, чтобы мы вцепились друг в друга. Ты решил противодействовать войскам, которые уже вошли в Москву? Ты хотел, чтобы наши солдаты убивали солдат другой дивизии, а солдаты той дивизии убивали наших солдат?

       – Я считал долгом выполнить свою клятву, которая, как помните, называется Военной присягой! – и Урусов прочитал, выделяя слова «советский», «советскому»: – «Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины Союза Советских Социалистических республик и как воин Вооружённых Сил я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинство и честью», не щадя своей крови и самой жизни… Если же я нарушу эту торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа».

       – Я отлично помню эти слова, – со вздохом резюмировал комдив. – Об этой клятве нужно было вспоминать в августе девяносто первого. А теперь у нас нет Советского правительства. Но у нас есть люди, мальчишки в серых шинелях, которые призваны защищать Россию. Нам их доверили их родители. А мы этих мальчишек в мясорубку против таких же как они?!

        Урусов понимал, что командир дивизии прав, но прав, как тогда ему казалось, лишь отчасти. Ведь если считать преступным выступление народных депутатов против «законно избранного» П-резидента, то преступен и роспуск П-резидентом законно избранного Совета народных депутатов. Так что же получалось? Поскольку защита Совета Народных Депутатов может вызвать кровопролитие, надо отдать победу тёмным силами зла, безусловно, управляемым Западом.

       Командиру дивизии было не до того, чтобы вдаваться в долгие размышления. Он принял решение, возможно, единственное верное в тот момент:

        – Немедленно в отпуск!

        – Но я же его отгулял…

        – Пишите рапорт по семейным обстоятельствам на десять суток и… потом в госпиталь. За десять суток решите, в какой и по какому поводу. И что б ноги в дивизии не было. Попробую всё как-то уладить.

        И когда Урусов уже встал, чтобы выйти из кабинета, прибавил более мягким тоном:

        – Думаю, что целесообразно вас где-то спрятать.

        – Спрятать? – удивился Урусов. – Как это?

        – Отправить подальше от Москвы. В другой округ.

        – Ну что ж, если надо, значит поеду.

        С этой новостью Урусов пришёл домой. С мыслями о будущем переводе он провёл десять суток в отпуске и несколько недель в госпитале. Что происходило в дивизии, он так и не узнал, потому что предписание комдив прислал ему домой с офицером штаба. Там указывалось, что он направляется в распоряжение командующего Забайкальским военным округом.

       Так окончилась его служба близ столицы. Собственно, довелось ему послужить и в самой Москве, в мотострелковой бригаде, которая дислоцировалась в город. Он успел получить квартиру, а потом был переведён с повышением в не очень отдалённый гарнизон.

       Жена, правда, ехать туда отказалась, а потому он жил в офицерском общежитии, хотя был заместителем командира полка.

       Ну а уж в Забайкалье ехать жене он даже не предлагал. Отчасти, он понимал её – помотались они по гарнизонам, а когда оказались, наконец, в столице, он сам и лишил семью возможности жить там.

       Урусов не считал себя виноватым. Осталась с тех пор уверенность, что обязан был принять хотя бы какие-то меры для защиты справедливости, во всяком случае, там, где полагал справедливость. Однако, жена сразу заявила, что он должен был подумать о семье, прежде чем принимать рискованные решения, которые могли всем дорого стоить.

       Старший сын встал на сторону матери. Он готовился к поступлению в МГИМО, и ему совсем не хотелось уезжать в глушь. Правда младший заявил твёрдо, что поедет с отцом. Урусов напомнил ему – не за горами поступление в суворовское военное училище, о котором тот мечтал с ранних лет. Сын заявил, что будет поступать в Уссурийское. Из Москвы ведь кажется, что от Читы до Уссурийска рукой подать. Впрочем, совсем не обязательно Урусов мог оказаться в Чите – военный округ велик.

       Едва уговорил сына поступать в Калининское СВУ, как и решено было прежде.

       И вот теперь младший сын служил в Московском высшем общевойсковом командном училище, которое и окончил в своё время, а старший… Старший где-то работал по линии МИДа, причём не очень успешно. В своих неудачах он считал повинным отца.

       Выйдя в зал аэропорта Домодедово, Урусов достал мобильный телефон и задумался. Кому звонить? Старшему сыну? Нет, ему звонить не хотелось. У того уж давно семья. Правда, живут они вместе с матерью в той квартире, которую Урусов безоговорочно оставил им, покидая столицу. Младшему? Младший сын получил квартиру близ училища на улице Головачёва.

       «А может отправиться в гостиницу? В ту, что не успели загнать смердяковцы?»

        Бывшего министра обороны он иначе, как смердяковым не называл.

       Позвонил младшему сыну. Давненько не видел его. Сын первое время частенько приезжал на каникулы к нему в Забайкалье, но времена менялись, менялись возможности, и вскоре не по карману стали такие поездки.

       Сын ответил радостно. Забросал вопросами: где он и откуда звонит? А узнав, что из аэропорта, пожурил, что не дал телеграмму, чтобы встретил. Посоветовал ехать на аэроэкспрессе до Павелецкой, а затем уже до ближайшей к училищу станции на метро. Там и обещал ждать у входа.

       Урусов посмотрел на часы. В Министерство обороны он в любом случае не успевал. Сказал сыну:

        – Встречай! Еду к тебе…

        Двадцать лет… Без малого двадцать лет не был он в Москве. В Забайкалье его назначили на равную должность – заместителя командира полка. Он понял, что на должности этой ему сидеть не пересидеть. И не ошибся. О продвижении нужно было забыть. Что ж, он знал подобные примеры.

       Сидел спокойно. Как всегда старательно делал своё дело. Сколько лет прошло! И вдруг, в тот период, когда Министром обороны был Сергей Борисович Иванов, сделали-таки Урусова командиром полка. Отлегло от души – забыто всё…

       Слышал, что уже собирались писать представление на повышение, в штаб округа на генеральскую должность, но вдруг новый министр ворвался в жизнь армии с новыми бесчеловечными драконовскими методами. С ненавистью к генералам и офицерам. А ещё через некоторое время дивизии стали переформировывать в бригады. Кого-то из комдивов выдвигали, да выдвигать было некуда, поскольку в вышестоящих штабах шли сокращения, да и мало того, округа укрупняли… Где должностей взять? Пошли повальные увольнения в запас.

        Неожиданно Урусова назначили заместителем командиром бригады.

        Командующий армией даже на беседу по этому поводу приглашал. Поговорили по душам, хорошо поговорили. И объяснил командующий, что командира бригады прислали из Москвы. Молодого, неопытного. Попросил наладить дело в бригаде. Каждое переформирование отражается на дисциплине и боевой готовности. А тут ведь опыт-то какой!

        Стал налаживать дело, сделал бригаду игрушкой… А тут вдруг внезапные учения, а командир бригады – в госпиталь. Заранее. Словно знал. Мало ли что.

        Но на учениях бригада проявила себя превосходно. Похвалили на разборе, в пример поставили, а вскоре московский залётный командир ушёл на повышение, и Урусов на полном основании  занял его место.

       И вдруг этот внезапный вызов.

       «Нет, на то, что дела давно минувших лет вспомнили, совсем не похоже. Но тогда что же? Или где-то что-то на границах назревает?»

       Так размышлял Урусов, сидя в вагоне аэроэкспресса, мчавшегося к Павелецкому вокзалу.

       «Но тогда почему же ни в первую, ни во вторую чеченские кампании не трогали? Ведь за плечами опыт Афганистана?! Видно, слишком свежо было в памяти тогда происшедшее в октябре девяносто третьего. А теперь? Теперь уже, небось, и не осталось во властных структурах тех, кто хотел бы свести счёты….»

       Сын встретил у метро. Урусов издалека увидел его стройного, подтянутого, в ладно сидевшей на нём форме с погонами подполковника.

       – Ну, почти догнал отца! – воскликнул Урусов, обнимая сына. – Молодец, что не стесняешься в военной форме ходить! Молодец!

      – Не то, что не стесняюсь. Люблю форму! Я ж как и ты, суворовец и кремлёвец!

       – Рад, рад за тебя, товарищ подполковник! Скоро отца обгонишь!

       – Ну, теперь с этим сложно. Сократили многие должностные категории, очень многие. Догнать бы и то хорошо!

       – Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом! Хотя, конечно, мои мечты мечтами и остались… Ну, вези, вези меня в родные пенаты. Училище то покажешь? Страсть как соскучился.

       Сын нахмурился:

       – Знаешь, пока и показывать нечего. Всё в запустении. Да, да, всё в запустении. В этом году выпускаем чуть более шестидесяти человек, а в будущем и вовсе около тридцати. Курсантам учиться некогда. То уборка территории, то караул и внутренний наряд.

        – Да что ты говоришь?!

        – Увы, увы. Бывший министр всё готовил к продаже, вот и сокращал, что мог. Но… Не горюй. Шойгу оценил училище. В этот году набираем свыше трёхсот человек – полнокровный курс. А пока. Представь себе курьёз. На парад девятого мая не можем даже одной коробки выставить. Прислали к нам сто пятьдесят человек из Новосибирского училища. Они так сказать, кремлёвцев будут обозначать! А ведь в твоё время два батальона ходило на парад…

       – Два батальона ходили всегда, а бывало, даже три выставляли. Так-то. Ну что ж, просто пройдём по территории, воздухом хочу подышать кремлёвским.

       – Это можно. Ну а так, что ещё могу сказать. Обещают вывести училище из подчинения центра научного, вернуть Боевое Знамя, которое в чулане сейчас пылится. Технику прислать, а то сейчас всего несколько разбитых броников осталось. Слава Богу, не успел этот урод окончательно добить училище, и продать Ногинский учебный центр. Там ведь у нас всё по последнему слову оборудовано было. Восстановим.

       – Да, сколько ж мы не виделись? А, скажи! – проговорил Урусов-старший.

       – Это ты упрямился. Не хотел приезжать. Ну а мне после известных решений и возможности не было. Мы здесь в училище за десятерых пахали. Кого выгнали, кто сам ушёл. Служить-то невозможно было. Ущерб нанесён колоссальный. Я ведь иногда задумываюсь, а если вот так же точно как училище его команда чёрных амазонок разгромила и всё остальное? Страшно делается! Непонятно почему не хотят усмотреть в его действиях самый натуральный шпионаж в пользу иностранных государств.

       Они подъехали к дому на улице Головачёва.

       Сын предложил подняться в квартиру, поздороваться с невесткой, с внуками, которых ведь и не видел ни разу. Ну а потом уж отправиться в училище.

        Урусов вглядывался вдаль. Где-то за забором кипела жизнь училища, хотя, наверное, теперь и не скажешь, что «кипела». Кипеть-то некому – курсантов раз-два и обчёлся.

       …Вечером, после ужина Урусов неожиданно спросил сына:

        – Скажи, у тебя есть книга Лажечникова? А если точнее, не взял ли ты её с той квартиры, от матери. Помнится, ты читал её с удовольствием.

       – Взял, конечно, взял. Мне много книг досталось из той нашей библиотеки. Брат не очень классикой интересовался. Он всё больше по части дипломатии.

       – Ну, так принеси, пожалуйста. Хочу кое-что прочесть. По аналогии, пришедшей на ум.

        Сын встал и вышел в другую комнату. Урусов прислушался к разговору в детской. Внуки расспрашивали свою маму о нём, о том, почему такой славный дедушка не появлялся у них раньше.

        Вот и книга. Сын положил её на стол перед Урусовым. Это были «Походные записки русского офицера», принадлежавшие Ивану Ивановичу Лажечникову, участнику Отечественной войны 1812 года.

        Урусов полистал книгу, нашёл нужное место и стал читать:

        – «Это ли столица белокаменная? – спрашивал я себя со вздохом, подъезжая к Москве. – Где златые купола церквей, венчавшие столицу городов русских? Где высокие палаты, украшение, гордость её? Один Иван Великий печально возносится над обширной грудой развалин, только одинокие колокольни и дома с мрачным клеймом пожаров кое-где показываются. Быстро промчалась буря разрушения под стенами Московскими, но глубоки следы, ею оставленные! Подъезжаю к Таганской заставе… Здесь стоят стены без кровель и церкви обезглавленные; там возносятся одинокие трубы; тут лежат одни пепелища домов, ещё дымящиеся и наполняющие улицы тяжёлым смрадом: везде следы опустошения, везде памятники злодеяний врагов и предметы к оживлению мщения нашего! Ужасно воет ветер, пролетая сквозь окна и двери опустошённых домов, или стонет совою, шевеля железные листы, отрывки кровель. Вокруг мрак и тишина могил!..»

       Урусов сделал паузу, и сын, воспользовавшись ею, спросил:

       – Не улавливаю… К чему это ты? Москва стоит! Да ещё как строится! Небоскрёбы, небоскрёбы… А дороги, а мосты, а развязки… Ты не узнаешь Москвы.

       – Я же сказал. Прочитал, чтобы провести аналогию. Мысленно замени Москву – на армию, а разрушителей Москвы французов на разрушителей армии смердяковцев. Это ли наша непобедимая и легендарная? Где славные гвардейские соединения, где непревзойдённые в мире военно-учебные заведения? Одно белое здание генштаба возвышается над разорённым воинством. А тут, смотри… Как похоже! Быстро буря промчалась… Разве не так? Сколько натворила эта вражья свора, что наделала? Да ты сам только что говорил, что выпускаться будет не три сотни человек, а шестьдесят, а на будущий год и того меньше? Разве не глубоки следы преступной деятельности этой клики? Мы не будем уточнять, что натворили эти враги Державы нашей. Что повторять?! Достаточно прочитать написанное Лажечниковым и перевести на армию нашу непобедимую и легендарною.

       – Я верю в возрождение! – твёрдо сказал сын.

       – И я верю! И всё, что в моих силах, сделаю для возрождения.

       – Думаю, что тебе ещё предстоит поработать. Ещё как предстоит. Не зря же вызвали с такой срочностью. Не открою тебе большого секрета, если скажу, что новый министр стремится найти опору в старых, проверенных кадрах, а таковых, как ты знаешь, не так уж много. Слышал, слышал, что ты отличился на недавних учениях. Это, знаешь, ли визитная карточка.

       – Я и раньше лицом в грязь не ударял, но обо мне словно забыли. Никто не замечал, – со вздохом заметил Урусов.

       – Время такое было. Всё падало в тартарары. Замедлялось падения при Родионове, при Иванове, но лишь замедлялось, потому что даже эти глубоко уважаемые и порядочные люди не могли по объективным причинам что-то серьёзно переменить. Не могли, пока не настало время. Знаешь, есть другая любопытная аналогия. В канун революционного семнадцатого Распутин предрёк гибель гвардии, когда гвардейцы истязали его перед жестоким убийством. Предрёк её забвение на двадцать пять лет! Вспомним, когда возродилась гвардия? В сорок первом, как раз через предречённое количество лет. Ну а теперь? Скажем так, на рубеже восьмидесятых и девяностых гвардия наша формально перестала существовать. Ну а смердяковщина окончательно расправилась с нею. И что же… через двадцать с лишним лет началось возрождение! Началось, началось, – остановил он возражения отца. – Трудное это будет возрождение, очень трудное. Но оно произойдёт. Вот увидишь! И от нас оно пойдёт – от кремлёвцев. Ты мне кажется пересказал слова одного твоего начальника, которому представлялся по случаю первого своего назначения? Кремлёвцы все со знаком качества!

       – Было такое. Было. Да, нелегко, наверное, и училище будет восстанавливать. Помнится, только на кафедре тактики было несколько циклов, а преподавателей – несколько десятков. А сейчас? Сколько сейчас преподавателей?

       – Осталось шесть человек. Но не только это плохо. Категории должностные снизили. Вот что неправильно. У нас-то ведь как было: преподаватель – подполковник, начальник кафедры – полковник. Потом и начальники циклов полковниками стали. Это позволяло закрепить профессорско-преподавательский состав. Люди спокойно служили, зная, что папаху получат обязательно. А теперь? Искать будут, куда бы перевестись, чтобы получить папаху. Но и не это, или не только это большой минус. Много и других минусов. Где сейчас удастся сразу найти такое количество преподавателей, чтобы обеспечить двенадцать взводов, которые собираются набрать на первый курс? Вот уже необходимо двенадцать преподавателей тактики, если делать всё так, как было. Ведь преподаватель тактики, как второй командир взвода, старший, опытный… Помнишь ведь?

       – Да, это я помню отлично! – сказал Урусов.

       – Но ведь это только тактика! А другие предметы? Ну хорошо, со всякими там точными науками ещё можно справиться, но ведь тактика или огневика, или специалиста по боевой технике сразу не подготовишь. Тут знаний мало, тут педагогическое мастерство или хотя бы элементарные навыки необходимы.

       – Ну а если возвратить тех, кто ушёл в запас?

       Сын вздохнул, ответил не сразу:

       – Кого-то, может, и удастся вернуть. Но кто-то обижен, а кто-то нашёл себе работу полегче, чем в училище, где тактики днюют и ночуют в Ногинском учебном центре. Самые толковые, конечно же, востребованы на гражданке. И всё же этот вариант не сбрасывается со счёта. Знаешь, тут как-то праздновали юбилей выпуска одного, твоего, кстати выпуска. Меня твои друзья-однокашник увидели и затащили в зал. Поразил меня один тост. Поднялся молодой генерал. Грудь в орденах. И в Афгане побывал, и в Чечне. И вот он сказал, обращаясь к Вадиму Александровичу Бабайцеву, который вёл в их взводе тактику. С благодарностью обратился. Прямо сказал, что жив благодаря его науке. Жив остался, потому что получил высочайшую подготовку по тактике, получил знания, которые очень и очень пригодились в горячих точках.

       – Ну что ж, на сём пока прервёмся. Думаю, ещё будет время поговорить. У меня, как представляется, завтра нелёгкий день.

      

       (Продолжение следует).

 

 

 

 

  

 

     

     

 

      

 

 

     

--
Николай Шахмагонов

путь Наполеона от Немана до Малоярославца.

Часть II. Великий маршбросок

В предыдущей части мы обещали постоянно отслеживать изменения первой, важнейшей силовой пружины войны – состояние боевого духа армии. Неман перейдён, граница позади. По факту начаты грабежи русского населения, а общепринятым является утверждение, что грабежи подрывают боеспособность войск. И что - боевой дух Великой армии подорван?

Обратимся к воспоминаниям корнета русской армии Ивана Романовича фон Дрейлинга: «Нам отдали приказ наточить наши палаши, зарядить ружья; пехотинцы наточили штыки, а артиллерия шла с зажженными фитилями. Не скрою, что все эти серьёзные приготовления, которые показывали, что впереди нас ждет нечто еще более серьёзное, возбуждали во мне какое-то смешанное чувство: я чувствовал какой-то особый подъём, а сердце билось так сильно, что я его ощущал! Ставили пикеты, назначали сторожевые посты. В первом пикете назначен был поручик Углик, и я сменил его с моим отрядом. С тех пор мы не знали крова, а стояли в открытом поле, в бивуаках. С этого же времени началось и наше отступление. Мы отступили через Мир и Несвиж; французы преследовали нас на расстоянии 20-30 верст.

При Мире арьергард нашей армии имел первую и очень удачную стычку с врагом. Атаман Платов и его казаки дрались великолепно. В первый раз мы здесь увидели пленных, которых проводили мимо нашего бивуака <...> Гордые и надменные, оповестили они нас, что целью их похода является Москва, будто нет такой силы, которая могла бы противостоять их натиску, задержать их победоносное шествие. В душе мы чувствовали себя глубоко уязвленными такими словами, самолюбие наше возмущалось, и все же мы не могли не отдать должного этим воинам, привыкшим к победам на всем земном шаре. Враг двинулся влево, на Могилев, мы повернули вправо и спешили соединиться с 1-й армией Барклая-де-Толли».

Итак, с боевым настроем в обеих армиях всё в порядке.

Что же происходит с третьей силовой пружиной – движением войск? Какова роль этого механизма войны?

В словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона читаем: «Форсированный марш есть движение войск со скоростью, превышающей среднюю норму, требующей от войск усиленной работы. Нормальными условиями для движения войск считается при хороших дорогах и погоде: для пехоты — в час 4 версты и в сутки 20—25 вёрст при двух дневках в неделю; для кавалерии, при скорости 7—8 вёрст в час переменными аллюрами, от 30 до 40 верст в сутки. Как пехота, так и кавалерия может пройти и больше, но это неизбежно отзывается на силах людей и лошадей. Механическая работа пехотинца при совершении перехода с грузом около 2 пд. тяжелее 12-часовой работы каторжника на галерах. Отсюда ясно, что работа пехотинца или лошади, несущей на своей спине от 7 до 8 пудов (вес снаряжения и всадника), даже при обыкновенном переходе велика; силы тратятся не только на прохождение известного расстояния, но и на перенесение данного груза. Поэтому правильнее определять характер движения (обыкновенное или усиленное) не только количеством пройденных верст, но и числом потраченных на это часов — и даже последнее гораздо вернее. Норма обыкновенного перехода с остановками в пути на привалах — 10 часов, причём остаётся на отдых в пункте ночлега 14 час. Можно на некоторое время увеличить среднюю скорость движения войск: так, пехота может пройти в час 5—7 вёрст, кавалерия рысью 12 вёрст, но подобное ускорение возможно лишь на непродолжительное время, например, подходя к полю сражения, вне неприятельских выстрелов. Можно ускорить совершение перехода, выкинув или сократив большой привал, или же при движении в течение нескольких дней — и дневки, но все это не может пройти безнаказанно: слабые отстанут, и неминуемо произойдет расстройство материальной части (обувь и снаряжение людей, ковка лошадей, обоз). Скорость движения войск зависит и от величины двигающегося отряда; при движении по нескольким дорогам средняя скорость движения падает, так как приходится равняться по той колонне, которая идет по более кружной или дурной дороге. Особенной быстротой движения отличались войска Юлия Цезаря и Суворова (знаменитый марш последнего в 1799 г. от Турина к Александрии 110 вёрст в 2 суток и далее к реке Тидоне, навстречу армии Макдональда, 80 вёрст в 36 час)… Способность войск к производству быстрых маршей есть лучшая оценка их боевых качеств».

Очень давно нет Цезаря, давно нет Суворова. Но есть Наполеон.

Д. Нафзайгер в своём исследовании пишет: «Французы же за время наполеоновских войн стали специалистами в подсчёте возможностей территории содержать армию и в нахождении припасов в областях, где другие армии быстро умерли бы с голоду, если бы были вынуждены жить за счёт страны. Это умение позволяло французам выполнять крупные манёвры, принесшие им сокрушительные победы в 1800, 1805, 1806 и 1809 годах. Это также привело к уверенности, будто бы французская армия могла «перешагать» любую армию в Европе».

Но нет, Суворов сумел ещё раз послужить России и сыграть выдающуюся роль в победе России над Наполеоном.

Дело в том, что почти сразу же после смерти Екатерины Великой в 1796 году, её сын Павел I начал реформу армии, в том числе ввёл в действие новые уставы родов войск. Не берусь судить о пользе этих уставов. Наверное, там есть и полезные вещи. Но ширина шага солдата в колонне была уменьшена на четверть и уменьшено число шагов в минуту. Кроме того, всевозможные косички и прочие изменения обмундирования сильно увеличивали время на подготовку солдата к маршу и стесняли его движения.

Александр Суворов последовательно и очень настойчиво сопротивлялся нововведениям и был отправлен Павлом I в ссылку. Помогли России англичане. Они настояли, чтобы русскими войсками руководил Суворов, и в 1799 году Павел I назначил его главнокомандующим и дал на его действия полный карт-бланш.

Хотя русские войска и переучивали три года по новым уставам и переодели в новые вериги, русские войны не забыли своей суворовской школы, что и показал знаменитый Швейцарский поход, а также рекордный переход, упомянутый в словаре Брокгауза.

Бесподобные же марши суворовских войск в других войнах в словарь не вошли, так как того, что не делалось в Европе, как бы и не было.

Замечу, что прибыв в войска, А.В. Суворов продолжал игнорировать нововведения Павла I, причём иной раз делал это демонстративно.

Почему же Павел I уменьшил скорость войск? Никто точно сказать этого не может, но я думаю, что у царя на это были веские основания. Действительно, представим, что ты царь. Ты всю жизнь играешь в солдатиков, сначала в оловянных, потом в настоящих.

Вот ты на Параде. Здесь солдаты идут парадным шагом и всё можно разглядеть. Но хочется, чтобы было красиво, а, значит, каждого солдата надо украсить косичкой, попудрить, надеть на него, накренив чуть набок, высокую шапку и продолжать дальше в том же стиле.

Хорошо, украсить солдатика можно, а если манёвры? Как же царь?

Царских воспоминаний о манёврах Суворова я не нашёл, зато нашёл одного любознательного мальчика, который тоже хотел посмотреть эти манёвры. Мальчика звали Денис Давыдов и он вспоминает: «До рассвета войска выступили из лагеря, и мы, спустя час по их выступлении, поехали вслед за ними в коляске. Но угонишься ли за конницею, ведомою Суворовым? Бурные разливы её всеминутно уходили от нас из виду, оставляя за собою один гул. Иногда между эскадронами, в облаках пыли, показывался кто-то скачущий в белой рубашке, и в любопытном народе, высыпавшем в поле для одного с нами предмета, вырывались крики: «Вот он, вот он! Это он, наш батюшка, граф Александр Васильевич!» Вот всё, что мы видели и слышали. Наскучив, наконец, бесплодным старанием хотя однажды взглянуть на героя, мы возвратились в лагерь в надежде увидеть его при возвращении с манёвров».

Итак, даже лёгкая коляска не могла угнаться за конницей Суворова. Чтобы что-то разглядеть и себя показать у царя остаётся один выход – затормозить войска.

Суворов очень тщательно разрабатывал методику движения войск и очень тщательно тренировал своих подчинённых. Вот выписка из суворовской «Науки побеждать»:
«Поход полевой артиллерии от полу до версты впереди, чтобы спускам и подъёмам не мешала. Колонна сближится - оная опять выиграет свое место. Под гору сошед, на равнине — на рысях. Поход по рядам или по четыре для тесной улицы, для узкого мосту, для водяных и болотных мест, по тропинкам; и только, когда атаковать неприятеля — взводами, чтобы хвост сократить. У взводов двойные интервалы на шаг. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан, музыка, греми! Десяток верст отломал - первый взвод, снимай ветры, ложись! За ним второй взвод, и так взвод за взводом. Первые задних не жди. Линия в колонне на марше растянется: коли по четыре, то в полтора раза, а по рядам — вдвое. Стояла на шагу — идет на двух; стояла на одной версте, растянется на две; стояла на двух — растянется на четыре; то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по-пустому. На первом десятке верст отдых час. Первый взвод вспрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять-пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору — от пятнадцати и до пятидесяти шагов. И так взвод за взводом, чтобы задние между тем отдыхали. Второй десяток — отбой! Отдых — час и больше. Коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или и четверть часа, чтобы ребятам поспеть скорее к кашам. Это — для пехоты. Конница своим походом вперед. С коней долой! Отдыхает мало и когда свыше десятка верст пройдет, чтобы дать коням в лагере выстояться. Кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками. Братцы пришли — к каше поспели. Артельный староста кричит — «к кашам!». На завтраке отдых четыре часа. То же самое к ночлегу, отдых шесть часов и до осьми, какова дорога. А сближаясь к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных. По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух и трехстах и больше. Вдруг мы на него как снег на голову. Закружится у него голова. Атакуй, с чем пришли, с чем бог послал! Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! Ура! Чудеса творят братцы!»

В 1801 году начинает править Александр I. Он не отменяет уставы убиенного с его помощью отца, но и не усердствует в продвижении оных, а войсками-то продолжают командуют ученики Суворова! Как показал 1812 год, ходить русские солдаты не разучились, но Наполеон об этом не знал.

Итак, войска Наполеона перешли Неман.

Луи Де Коленкур, находившейся в свите Наполеоне, вспоминает: «Он [Наполеон] много говорил об этой оккупации, о развертывании его сил и их быстрых передвижениях и пришел к выводу, что русские корпуса не могут спасти свой обоз и свою артиллерию. Он думал даже, что многие из них придут в расстройство и не смогут уйти от его быстрого наступления».

Первое удивление ждало Императора при достижении его армией Вильно. По словам Коленкура: «Он был удивлен тем, что русские сдали Вильно без боя и успели вовремя принять решение и ускользнуть от него. … Во время своего пребывания в Вильно император проявлял невероятную активность. Ему не хватало не только дней, но и ночей. Адъютанты, офицеры для поручений, штабные офицеры носились по всем дорогам.

По-прежнему Наполеон с нетерпением ожидал донесений из корпусов, двинувшихся в поход. Всех приезжающих он прежде всего спрашивал:
– Сколько взято пленных?
К его великому сожалению, стычки оставались безрезультатными. … Он был очень недоволен стычкой авангарда Неаполитанского короля с неприятельской кавалерией. Генерал де Сен-Женье и довольно много солдат попали в плен».

Между тем основные силы Наполеона до середины июля кружили в районе Вильно. Точно не известно, но, наверное, Наполеон считал искусное маневрирование русских случайностью и всё надеялся разгромить их по частям. Когда он узнал, что Дрисский лагерь эвакуирован и русская армия, оставив все позиции и укрепления, начала общее отступление, то гвардия немедленно была двинута в этом направлении. Император оставался на месте еще часов двенадцать, рассылая приказы, а затем продолжал наступательное движение в течение всей ночи, надеясь, что быстрота маневра позволит ему настигнуть русскую армию.

Коленкур пишет: «Изумительный марш императорской гвардии от Вильно до Глубокого доказал, что при хорошем уходе лошади могут совершать поразительные переходы, так как они, верховые и вьючные, нагруженные большими тюками, выйдя в шесть часов утра из Вильно, пришли в Свенцяны в восемь часов вечера, а назавтра в полдень были в Глубоком, сделав 48 лье. Упряжные лошади сделали переход из пункта, находящегося в шести лье от Свенцян, причем ни одна из них не заболела. … Император был страшно рад, когда узнал об эвакуации Дрисского лагеря, над укреплением которого русские работали в течение двух лет. Отъезд Александра из армии также казался ему успехом. Он с полным основанием приписывал его своим быстрым передвижениям. … Он надеялся своими быстрыми маневрами принудить русскую армию принять сражение, которого он желал, или же деморализовать и изнурить ее непрерывным отступлением без боя. Он говорил также, что корпусу Багратиона не удастся соединиться с главными силами армии, что он будет захвачен или разгромлен, по крайней мере частично, и это произведет большое впечатление в России, так как Багратион был одним из старых соратников Суворова. … Наполеон пускал в ход всю свою энергию и весь свой гений, чтобы ускорить движение … было ускорено движение всех корпусов и всех артиллерийских резервов; были пущены в ход все средства в надежде, что завтра или самое позднее послезавтра состоится генеральное сражение – предмет всех желаний и упований императора. Его величество часть ночи оставался на лошади, подгоняя и ускоряя движение воинских частей и ободряя войска, которые были полны воинственного пыла».

Таким образом, Коленкур утверждает, что застоявшаяся на месте конная гвардия Наполеона, сорвавшись с места в карьер, за 30 часов прошла 48 лье или 230 км. Я посмотрел по современной карте этот путь и нашёл, что это не 230, а около 160 км. Но всё равно, скорость передвижения впечатляет.

Следует также учитывать, что Великая армия шла между двух русских армий, которым приходилось идти более длинным, окружным путём, то есть путь французских маршевых колонн был короче.

Но ни через день, ни через два, ничего, кроме мелких стычек не происходило. Лишь через неделю передовые части Великой армии оказались перед фронтом русских, занимавшего высоты, окаймляющие большую возвышенность перед Витебском.

Снова воспоминания Коленкура: «Император был весел и уже сиял лучами славы, – до такой степени он верил в то, что померяется силами со своими врагами и добьется результата, оправдывающего поход, который завел его уже слишком далеко. Он провел весь день на лошади, обследовал территорию во всех направлениях, и притом на довольно далеком расстоянии, и возвратился к себе в палатку очень поздно, после того как, можно сказать, лично все осмотрел и во всем удостоверился.

Нельзя представить себе всеобщего разочарования и в частности разочарования императора, когда на рассвете стало несомненным, что русская армия скрылась, оставив Витебск. Нельзя было найти ни одного человека, который мог бы указать, по какому направлению ушел неприятель, не проходивший вовсе через город.

В течение нескольких часов пришлось, подобно охотникам, выслеживать неприятеля по всем направлениям, по которым он мог пойти. Но какое из них было верным? По какому из них пошли его главные силы, его артиллерия? Этого мы не знали, не знали в течение нескольких часов, так как следы имелись повсюду; поэтому в первый момент император бросил вперед только авангарды. … но наш авангард неудачно попал в засаду возле Ложесны; мы потеряли несколько человек, … войска были изнурены. Многие лошади не в состоянии были выдержать аллюра авангардных атак, и это послужило причиной гибели всадников. … Местных жителей не был видно; пленных не удавалось взять; отставших по пути не попадалось; шпионов мы не имели».

Вообще, французы неохотно вспоминают об этой гонке. Мало кто из них мог оценить и боевую выучку русских.

Из воспоминаний Дедем де Гельдера: «Неприятельская армия совершила отступление бесподобно; это движение делает большую честь её генералам и дисциплине солдат. 27-го июля вечером нас отделял от нее глубокий овраг. Линия русских войск тянулась вправо и влево. По утру на рассвете русское войско исчезло как бы по мановению волшебного жезла. Каждый из нас искал его и удивлялся тому, что его не видно; но наше удивление возросло, когда, несмотря на быстроту нашего форсированного марша, нам не удалось уже не говоря отыскать русскую армию, но даже напасть на её следы. Пройдя три версты за Витебск, мы не могли ещё определить, в каком направлении совершилось отступление русских. Нигде не было ни одной павшей лошади, ни забытой повозки, ни отсталого солдата. Однако самомнение французов было так велико, что я сам был свидетель, как некоторые генералы сердились, если кто-либо выражал свое удивление по поводу этого отступления. Я дерзнул во всеуслышание выразить свое удивление. Мне отвечали холодно, что слово «отступление» не существует в словаре французской армии».

Рассказов об отступлении в мемуарах русских воинов тоже немного. Эта полуторамесячная гонка сжата в мемуарах до нескольких строк.

Но на наше счастье в русских войсках оказалась одна женщина - кавалерист Надежда Дурова.

Женщины не склонны бравировать своими воинскими доблестями, поэтому, наверное, Надежда Дурова не считала отступление позором и описала всё спокойно и с подробностями: «Между нашим ариергардом и неприятельским авангардом бывают иногда небольшие сшибки, так только, чтоб не совсем без дела отступать. Охота же так бежать!.. Я не знаю, что мне делать; смертельно боюсь изнемочь; впоследствии это припишут не чрезмерности стольких трудов, но слабости моего пола! Мы идем и день, и ночь; отдохновение наше состоит в том только, что, остановя полк, позволят нам сойти с лошадей на полчаса; уланы тотчас ложатся у ног своих лошадей, а я, облокотясь на седло, кладу голову на руку, но не смею закрыть глаз, чтоб невольный сон не овладел мною. Мы не только не спим, но и не едим: спешим куда-то! Ах, бедный наш полк! Чтоб прогнать сон, меня одолевающий, я встаю с лошади и иду пешком; но силы мои так изнурены, что я спешу опять сесть на лошадь и с трудом поднимаюсь на седло.

Если б я имела миллионы, отдала бы их теперь все за позволение уснуть. Я в совершенном изнеможении. Все мои чувства жаждут успокоения… Мне вздумалось взглянуть на себя в светлую полосу своей сабли: лицо у меня бледно, как полотно, и глаза потухли! С другими нет такой сильной перемены, и, верно, оттого, что они умеют спать на лошадях; я не могу.

В ту ночь Подъямпольский бранил меня и Сезара за то, что люди наших взводов дремлют, качаются в седле и роняют каски с голов. На другой день после этого выговора мы увидели его самого едущего с закрытыми глазами и весьма крепко спящего на своем шагистом коне; утешаясь этим зрелищем, мы поехали рядом, чтобы увидеть, чем это кончится; но Сезар хотел непременно отомстить ему за выговор: он пришпорил свою лошадь и проскакал мимо Подъямпольского; конь его бросился со всех ног, и мы имели удовольствие видеть испуг и торопливость, с какою Подъямпольский спешил подобрать повода, выпавшие из рук его.

Наконец дали нам отдых. С каким неописанным удовольствием разостлала я свою шинель на сено, легла и в ту же минуту заснула. Думаю, что я спала часов десять, потому что солнце уже садилось, когда я выползла из своего шалаша, в буквальном смысле выползла, для того что отверстие, служащее дверью, было немного выше полуаршина. Глазам моим представилась живая и прекрасная картина: толпы офицеров уланских, гусарских, кирасирских ходили по всему лагерю; солдаты варили кашу, чистили амуницию; ординарцы, адъютанты скакали то там, то здесь; прекрасная музыка нашего полка гремела и восхищала бесчисленное множество всех полков офицеров, пришедших слушать её».

Думаю, что этот этап войны 1812 года потому так незаметен, что французы и прочие европейцы вообще не любят вспоминать такие войны. Русские же считают: чем тут гордиться, не наступали же. Хвастаться быстротой отступления? Советские историки к тому же всегда помнили и принимали за эталон мудрости безумный приказ «ни шагу назад»!

Такова слабость исторической науки, упорно не замечающей всего величия этой многодневной грандиозной погони на расстоянии тысячи вёрст и живоописуя лишь локальные стычки авангардных частей Великой армии и арьергардов русских войск.

Именно в этой великое гонке двух армий и проявили себя казаки. Казаки отсекали щупальца конных корпусов под командованием маршалов и не давали им нарушать строй русских войск. Казаки помогли похоронить план Наполеона уничтожить русскую армию в походном движении. Непосредственно в регулярном же бою казаки были неэффективны, но их полки хорошо использовались для отвлекающих манёвров.

Снова обратимся к Надежде Дуровой: «Скорыми маршами едем мы в глубь России и несём на плечах своих неприятеля, который от чистого сердца верит, что мы бежим от него. Счастие ослепляет!.. <…> Вопреки бесчисленным поклонникам Наполеона беру смелость думать, что для такого великого гения, каким его считают, он слишком уже уверен и в своём счастии и в своих способностях, слишком легковерен, неосторожен, малосведущ. Слепое счастие, стечение обстоятельств, угнетенное дворянство и обольщенный народ могли помочь ему взойти на престол; но удержаться на нём, достойно занимать его будет ему трудно. Сквозь его императорскую мантию скоро заметят артиллерийского поручика, у которого от неслыханного счастия зашел ум за разум: неужели, основываясь на одних только сведениях географических и донесениях шпионов, можно было решиться идти завоевывать государство обширное, богатое, славящееся величием духа и бескорыстием своего дворянства, незыблемой опоры русского престола; устройством и многочисленностию войск, строгою дисциплиною, мужеством их, телесною силою и крепостью сложения, дающего им возможность переносить все трудности; государство, заключающее в себе столько же народов, сколько и климатов, и ко всему этому имеющее оплотом своим веру и терпимость? Видеть, что это славное войско отступает, не сражаясь, отступает так быстро, что трудно поспевать за ним, и верить, что оно отступает, страшась дождаться неприятеля! Верить робости войска русского в границах его отечества!.. Верить и бежать за ним, стараясь догнать. Ужасное ослепление!! Ужасен должен быть конец!..».

(Окончание следует)

ВОСЕМЬСОТ СЕДЬМОЙ ГОД

Секретный план маршала Бертье

ГЕНЕРАЛ ПО ОБРАЗУ СУВОРОВА

Совсем недавно прибыв в армию из Петербурга, Багратион, давно истосковавшийся по горячему боевому делу, сразу повёл вперёд вверенный ему авангард, сбивая заслоны неприятеля и занимая всё новые и новые населённые пункты. В тот вьюжный день он уже нащупал основные силы противостоящего корпуса французов. Утром рассматривал в подзорную трубу местечко Лёбау, где, по данным разведки, находилась главная квартира маршала Бернадота, а в полдень ему доставили распоряжение генерала Беннигсена замедлить продвижение вперёд.

       Повеление это, как и всё, что поступало от главнокомандующего, было проникнуто нерешительностью и чрезмерною, по мнению Багратиона, осторожностью.

       – Что значит: замедлить продвижение? Как это можно замедлить?! – восклицал князь, размахивая только что вскрытым пакетом и обращаясь к офицерам, находившимся в просторной горнице крестьянского дома с большим столом посредине и полом, устланным соломой. – Вот скажи мне, гусар, – обратился он к своему адъютанту Денису Давыдову. – Как это можно наступать медленно?

       – Не знаю, Ваше Сиятельство. Должно быть, только одному Беннигсену во всей Русской армии ведомо, как медленно наступать, но быстро бегать. А гусарам такое неведомо, – заявил Денис Давыдов, вызвав ответом всеобщее оживление, даже смех.

        – Вот именно! – воскликнул Багратион. – Сегодня готовимся, а завтра поутру атакуем французов. Командиров полков жду через час на совет.

       В этот момент дверь отворилась, и доложили о прибытии гусарского офицера с донесением от полковника Юрковского.

       – Что там? Читайте, – приказал Багратион. – Или лучше доложите суть.

       – Час назад эскадрон гусар ворвался в Любешталь. Французы бежали столь быстро, что нам достались накрытые столы с неостывшим обедом.

       – Вы слышите!? – воскликнул Багратион. – Вот как действуют молодцы. Если к утру не подойдут наши главные силы, атакуем сами и погоним французишек дальше.

       Разослав адъютантов с распоряжениями по подготовке атаки Лёбау и оставшись вдвоём с Денисом Давыдовым, Багратион продолжал говорить, как бы размышляя, и при этом прохаживаясь по комнате:

       – Это что же предлагает Беннигсен? Замедлить продвижение вперёд, упустить инициативу! И ради чего? Чтобы посмотреть, как отреагирует противник? Забыты принципы Румянцева! Пётр Александрович писал с турецкой войны Екатерине Великой: «Армия Вашего Величества не спрашивает, каков по силе неприятель, а ищет только, где он!».

        – И ещё он писал Государыне: «Слава и достоинство наше не терпят, чтобы сносить присутствие неприятеля, стоявшего в виду нас, не наступая на него!» – прибавил Денис Давыдов.  

         – Вот именно! И мы пойдём вперёд, во что бы то ни стало. Пусть Беннигсен ждёт реакции французов, а мы их будем бить.

       – Оробел барон, узнав о появлении Наполеона, оробел, – сказал острый на язык и не страшившийся резать правду-матку Денис Давыдов. – Потому и под Пултуском не контратаковал, полагая, что Наполеон был при корпусе Ланна. А ведь, имея солидное численное превосходство, он мог нанести французам решительное поражение. Но вместо этого сумел только сдвинуть генерала Ланна с позиции. Где же, где же школа Румянцева, где школа Потёмкина? Где Суворовская «Наука побеждать»!?

        – В сём ты не прав, гусар, – возразил Багратион. – Школа эта цела. Среди сынов России она, среди истинных сынов России, а не в среде продажных инородцев, залетевших к нам на ловлю счастья и чинов. Знаешь, что граф Остерман-Толстой одному такому сказал: для вас Россия – мундир ваш: вы его надели и снимите, когда хотите, а для меня Россия – кожа моя. Кто-то скажет, мол, Багратион тоже инородец, что не Русский он, Багратион? Верно лишь в том, что корни у меня не Русские, но Россия для меня – кожа моя.

        – Но почему ж не действуем по-суворовски? Вспомните, Ваша Светлость Кагул, – с жаром сказал Денис Давыдов. – Румянцев имел всего двадцать три тысячи против двухсот тридцати тысяч турок и татар. И одержал победу! Да какую! Двадцать тысяч неприятелей положил на месте. Почти на каждого Русского солдата по одному убитому турку приходилось. Или взять Очаков. Потёмкин при штурме не имел численного превосходства, но покорил крепость, как он выразился, за пять четвертей часа, положив на месте восемь тысяч семьсот турок, да ещё пленив четыре тысячи. Тысяча четыреста сорок умерли от ран. Более четырнадцати тысяч потеряли турки, а русские – девятьсот тридцать шесть человек. Ну и совсем уже классика – штурм Измаила Суворовым. У Суворова войск было вдвое меньше, чем у турок. И он положил на месте тридцать тысяч девятьсот неприятелей, пленил девять тысяч, а сам потерял тысячу восемьсот пятьдесят убитыми и две тысячи четыреста ранеными. А теперь и полуторного превосходства мало, чтоб победу одержать.

       – Это Беннигсену мало, а мы с тобой завтра покажем Бернадоту, что значит воевать не числом, а уменьем, – заявил Багратион и прибавил, глядя на карту: – Только бы Беннигсен не подвёл. Всего от барона ожидать можно.

       За окном послышался шум, донеслось ржание лошадей. Это собирались на совет командиры подразделений и частей авангарда.

       Здесь надо пояснить, что разговор между князем Багратионом и его адъютантом Денисом Давыдовым начался с того самого Пултусского сражения, в результате которого Беннигсен совершенно незаслуженно оказался на посту главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.

       Во время Пултусского сражения 14 декабря 1806 года Беннигсену удалось добиться успеха и принудить французов к отступлению. Французами командовал маршал Ланн, у которого было 20 тысяч человек при 120 орудиях. Беннигсен имел 45 тысяч человек при 200 орудиях. Перевес подавляющий. Казалось, есть все условия для полного разгрома неприятеля и полного его истребления. Однако, Беннигсен довольствовался лишь тем, что заставил Ланна отступить и тотчас же прекратил преследование, никак не пояснив своего решения.

     Зато в Петербург он послал реляцию, в которой яркими красками живописал свою блестящую победу… Нет, не над Ланном… Он солгал, что победил «самого» Наполеона. Это лживое известие помогло сторонникам тёмных сил, враждебных России добиться назначения барона на пост главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.

        И вот он командовал, командовал так, что заставлял недоумевать боевых офицеров и генералов.

       Когда командиры полков, действовавших в авангарде, собрались, Багратион ставил им задачу, как всегда напористо призывая к дерзким и решительным действиям. Он напомнил незабвенное Суворовское правило: в основе побед – быстрота и натиск.

       Но ставя эти задачи, князь Пётр Иванович Багратион не знал о том коварном плане, который приготовил маршал Бертье, выполняя желание своего императора полностью уничтожить русские войска на полях Восточной Пруссии и Польши.

  Осенью 1806 года Наполеон разбил прусскую армию под Йеной и

 

     Ауeрштедтом. Россия пришла на помощь Пруссии, и были для этой помощи все условия. Но врагам России удалось указанным выше способом провести на пост главнокомандующего изменника и предателя, который с первых же дней начал весьма странные действия против Наполеона.

       Первый шаг к тому, чтобы удержать закалённые суворовскими походами русские войска от победы над французами, Беннигсен уже сделал под Пултуском. Правда, французы потеряли там около 6 тысяч человек, а русские менее 3 тысяч. Но ведь будь на месте Беннигсена любой другой русский генерал, разве бы таким уроном отделались французы? До и после Беннигсена любые другие генералы Русской армии сражались с противником, как правило, значительно уступая ему числом войск. Не станем для сравнения приводить победы таких великих полководцев, как генерал-фельдмаршал граф Пётр Александрович Румянцев-Задунайский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический, как Генералиссимус Князь Италийский граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский… Беннигсена даже близко нельзя ставить с ними. Но, кроме них, можно назвать десятки, даже сотни других военачальников, успешно бивших врага не числом, а уменьем.

     Чтобы на голову не разбить врага с таким перевесом сил, который был у Беннигсена, да ещё имея под предводительством блестяще подготовленные, храбрые, испытанные в боях победоносные войска, нужно было очень и очень постараться. В строю русских воинов было ещё немало участников Итальянского и Швейцарского походов Суворова, других великих побед.

        Пройдут годы и в фундаментальном труде «Истории Русской Армии и Флота» будет отмечено, что Беннигсен "вознамерился… двинуться под прикрытием лесов и озёр к нижней Висле, разбить по частям левофланговые корпуса Наполеона – Нея и Бернадота, освободить Грауденц и, угрожая сообщениям Наполеона, быть может, заставить последнего начать отступление от Варшавы…».

        Но не втягивал ли он тем самым Русскую армию в капкан, который французом оставалось, быстро проведя перегруппировку, плотно захлопнуть.

        Маршалу Бертье удалось переиграть Беннигсена, если конечно они не играли в эту кровавую игру на одной стороне – один явно, а другой тайно.

(Продолжение следует)

Могучее здание Польской державы стало трещать и осыпаться сразу после смерти короля Болеслава.

На польский трон сел его сын Мечислав.

Я не знаю, сильно ли вы удивитесь, когда я скажу, что первое дело, которое проделал Мечислав, было изгнание из Польши своих родных братьев Оттона и Безприма.

Те бегут к соседям, прося о помощи. Оттон в Германию, а Безприм на Русь.

Первыми справедливость в Польшу пришли восстанавливать венгры. Хотя им и дольше всех идти было, но ради справедливости чего не сделаешь?

Они оттяпали у Польши Словакию и часть Моравии. И, по крайней мере в глазах венгров, это было вполне справедливо.

Следом пришли восстанавливать в Польше справедливость чехи. Они хранили благодарную память о том, как поляки при Болеславе восстанавливали справедливость в Чехии, долго ждали момента, чтобы отблагодарить соседа и вот дождались.

Для начала они захватили ту, часть Моравии, которую не успели засправедливеть венгры. Потом решили, что не справедливо, чтоб Моравия была поделена между двумя странами. И прогнали венгров из остальной части Моравии, присоединив всю её к Чехии.

Тут на защиту справедливости поднялась наконец и Германская Империя. Во благо справедливости и всеобщего счастья она отняла у Польши Лужицкую марку.

Насытившись справедливостью и вдосталь накормив её поляков, соседние державы вспомнили про Оттона и, ковыряя в зубах после сытной справедливости, заметили Мечиславу, что братьев обижать нельзя. Нехорошо это.

Мечислав вынужден был смириться и со всеми территориальными потерями и с возвращением в Польшу своего брата. Он даже вынужден был согласиться разделить с ним власть.

Но тут в дело восстановление справедливости с истинно русским размахом  вмешалась Русь.

Крупные русские войска вторгаются в Польшу. Отбирают назад Червенские земли, забирают Брест, тщательно выжигают всё до чего дотянулись и угоняют тысячи пленных.

Тут всем сразу стало понятно кто самый крупный поборник справедливости в Европе. И все согласились, что справедливей всего польским королём быть Безприму, пришедшему в Польшу вместе с русскими войсками.

Безприм им и стал. Но как только русские вернулись домой, так Безприма тут же и убили его любящие братья Оттон и Мечислав.

Но им как то же надо было разделить между собой власть.

О том, чтоб самим договорится и речи  быть не могло. Братья  решили вновь поискать справедливости на стороне, как будто до сего момента мало её от соседей увидели.

Они обратились за посредничеством к Германскому Императору. Тот не отказал в помощи. Он разделил Польшу на две части. Одну Оттону, другую Мечиславу. Потом подумал-подумал и отрезал от Польши ещё кусок в пользу какого то двоюродного брата Оттона и Мечислава по имени Дитрих.

Странно, но даже такое, в высшей степени справедливое решение, не принесло в Польшу мир.

Сев на трон в своей части Польши Оттон первым делом решил убить Мечислава.

 

Знаете, глядя на такое, остаётся только пожалеть, что в отношении польских королей не проводилась политика контроля рождаемости. Ну нельзя им было многодетными быть. Никак нельзя.

 

Мечиславу удалось спастись и бежать из Польши.

А брат его Оттон стал править единолично. Но недолго. Однажды его убили. Сделала это высшая польская знать, обвинив Оттона в тиранстве.

Мечислав возвращается в Польшу, снова садится на трон. Но не сразу, а сначала испросив на это разрешения у Германского Императора.

Представляете до чего Польша дошла!

А ведь это только 1033 год. Всего то навсего 8 лет прошло со смерти великого короля Болеслава.

Германский Император милостиво разрешает Мечиславу править Польшей, но с условием, что тот отречётся от королевского титула. Мечислав соглашается.

Тогда торжествующий Император созывает съезд всех германских князей и там, в присутствии всей немецкой знати польский король отказывается от титула переданного ему великим отцом.

Так, что в Польшу Мечислав вернулся уже Великим Князем Польши. И через год умер от яда, поднесённого заботливой рукой польской знати.

Дело в том, что во время всей этой заварухи со справедливостью королевская власть в Польше сначала сильно ослабла, а потом, как мы видим, и вовсе исчезла. Зато  власть шляхты в Польше неимоверно выросла. И любые попытки хоть как то эту власть ограничить будут отныне восприниматься шляхтой как тиранство, а тираны в Польше не заживались.

В этом мы как раз, увы, от Польши сильно отличаемся.

 

Ну да ладно. Мечислав умирает и, как бы ни было плохо в Польше при нём, после его смерти всё стало многократно хуже.

Наследник его, Казимир, был ещё малолетка. Поэтому регентшей стала вдова Мечислава немка Рикса.

Эта Рикса, чтоб ей не скучно было одной править Польшей, призвала кучу земляков немцев и стала править вместе с ними. Поляки возмутились таким наплывом немцев и изгнали из страны их всех, а, заодно, и Риксу.

Был организован Регентский Совет из лиц высшей польской знати. Вот он и стал править Польшей. И это знати так понравилось, что когда Казимир подрос и пришла пора Регентскому Совету слагать свои полномочия, они просто взяли и прогнали Казимира. И продолжили править.

Таким образом в Польше, неожиданно для всех, установилась республика.

В принципе это конечно хорошо. Республика строй куда более прогрессивный чем монархия. Но только не в раннепольском варианте!

Не пошло чего то республиканское дело с первого раза у поляков.

Знатнейшие роды тут же насмерть перессорились между собой. А тут ещё по всей Польше вспыхнули народные восстания.

Так, не успев толком побыть республикой, Польша обрушилась в анархию.

Совершенно осатаневшее от такой жизни простонародье режет по всей Польше шляхту, громит и жжёт шляхтетские имения.

Республиканским правителям на это плевать. Они очень заняты. Им надо срочно убить друг друга, что они и пытаются проделать со всей польской лихостью и отвагой.

 

Уже говорилось выше, что по известным причинам, любое народное восстание в Польше сразу же принимало антихристианский характер.

Вот и в данном случае исключения не было. По всей Польше народ уничтожает церкви и монастыри, грабит церковное добро, убивает или изгоняет церковнослужителей и монахов.

Вообщем – полный хаос.

А кто же поможет государству впавшему в хаос как не добрая братская рука соседа!

 

Чехи входят в Польшу и без всякого сопротивления отсакраливают кусок за куском. Ещё чуть-чуть и вся Польша оказалась бы поглощена Чехией.

 

Но тут в дело вновь вмешивается Германская Империя. Мы уже видели как при Болеславе Храбром, Империя воспротивилась созданию единой западнославянской державы.

Вот и сейчас она встала на пути этого процесса. И немцам не важно, что в прошлый раз поляки покоряли чехов, а в этот  раз, наоборот, чехи поляков.

И в том и в другом случае единое государство славян неприемлемо для Империи.

 

Германский Император, которым тогда был Генрих Третий, принимает беглого Казимира под своё покровительство и объявляет войну Чехии.

Эту войну мы описывать не будем. Скажем только, что была она упорной и кровавой, да проходила на территории Польши.

Чехи потерпели поражение и вынуждены были отказаться от братской помощи всей Польше, оставив за собой только Силезию, которая, как всем  известно, является сакральным местом Чехии.

В те времена (на минуточку - тысячу лет назад!!!) это прокатывало.

А Казимир во главе немецких отрядов возвращается в Чехию. Измученное население и утомлённая республикой шляхта встречают его воплями восторга.

Пусть и не король (немцы не разрешили ему стать королём) но Великий князь наконец у Польши появился.

В историю Казимир войдёт под прозвищем Восстановитель. Прозвание это почётное и Казимиром полностью заслуженное. Он не мало потрудился, чтоб восстановить польское государство.

И для начала ему пришлось выдержать серьёзную войну.

В Мазовии, некий Моисей, бывший дружинник Мечислава, собрал вокруг себя множество языческих племён, литву, прусов, поморских славян и отложился от Польши.

Первым делом этот Моисея полностью искоренил в Мазовии христианство. И вот в Польше, плюсом к предыдущему счастью, вспыхивает религиозная война. Язычники против христиан.

Первые походы против язычников не принесли Казимиру успеха. Тогда он находит себе сильных союзников в русских.

Казимир заключает союз с Ярославом Мудрым. Как тогда водилось, политический союз был скреплён союзом брачным. Казимир женится на сестре Ярослава Доброгневе.

Но даже вместе с русскими хребёт Мазовии ломать пришлось долго. Язычники отчаянно дерутся за веру пращуров и польско-русским ратям приходится совершать аж три изнурительных похода в Мазовию.

Во время последнего вождь язычников Моисей погибает и Мазовия вновь входит в состав Польши.

Казимиру наследовал Болеслав Смелый, но об этом польском правителе и делах его мы уже подробно поведали в той части повествования, где шла речь о русском князе Изяславе.

 

Ну вот и мы и пробежали с вами по начальной истории Польши. Этот период называется «Польша Пястов», по имени династии управлявшей тогда Польшей.

Мы увидели, как зарождалась Польша, как достигла своего могущества при Болеславе Храбром, потеряла его и вновь обрела уже при Болеславе Смелом.

Мы увидели, как зарождались основы шляхтетской республики. Того очень своеобразного государственного устройства, которому в дальнейшем суждено было стать основой польской государственности.

Вообще к власти шляхты, с её сеймами, правом «вето», выборным и бесправным монархом принято относится критически. А ведь зря.

Именно благодаря такому государственному устройству Польша достигла зенита славы, став примерно в 15-17 веках самым могучим славянским государством.

 

А то, что именно этот строй в дальнейшем Польшу и погубил, ну так, что ж. Всё на свете бывает сначала полезным и прогрессивным, а потом стареет и становится вредным и опасным.

И надо вовремя избавляться от устаревшего, как бы дорого и близко сердцу оно не было. Иначе обычаи отцов убьют детей.

Примером может послужить и наша страна.

Российская монархия, создав великую Российскую империю, сама же её и погубила.

  Потому, что в 20 веке абсолютная монархия уже не прогрессивное явление, а дикость и смертельно опасное для страны варварство.

 

Ладно. Давайте в последний раз вернёмся в Польшу Пястов. Нам предстоит рассказать об ещё одном ключевом моменте в её истории – призвании Тевтонского ордена. Собственно это важный момент не только в польской но и вообще в славянской истории.

 

Для этого нам с вами придётся сильно пролистать страницы исторических хроник. Потому, что нам надо попасть аж в начало 13 века.

В то время Польша Пястов уже вошла в период феодальной раздробленности и нам с вами надо в Мазовию, где правит князь Конрад.

Этому Конраду, как и всей Мазовии очень сильно досаждали дикие прусы. Они регулярно грабили Мазовию и бедный Конрад ничего не мог сделать.

То есть он не только карательный поход предпринять не мог, но обороняться сил не имел. Потому как его боярство и дворянство плевать хотело на своего князя и воинов ему не давало.

А пруссы распоясывались всё больше и больше. Они уже и грабить обленились!

А просто однажды явились в замок к Конраду и потребовали много - много дани.

А он бы и рад дать, но откуда ему взять то? Это шляхта у него богатая, а сам то он как церковная крыса. А и не дать нельзя.

Конрад задумался.

Знаете, что он придумал? Не гадайте, всё равно, сто лет думать будете- не придумаете. Вы же не польский князь.

Так вот, Конрад устраивает у себя в замке пир и созывает туда всех мазовецких богатых шляхтичей и можновладельцев.

Они явились туда со своими жёнами и старшими детьми. На богатых конях. Сами разодетые, семейства разодетые. Где ж похвастаться богачеством перед соседями как не на княжьем пиру?

Ну, а пир даже и не начался. Сразу как гости собрались, Конрад, после первых же «Здравствуйте, гости дорогие» дал команду своим дружинникам.

Те напали на гостей и ободрали их сверху до низу. То есть буквально до нижних сорочек ограбили. И отпустили по домам. Пешком. Потому, что дорогих коней и богатые экипажи тоже отобрали.

Всё награбленное Конрад отдал прусам и те, удоволенные, временно оставили поляков в покое. Но ясно же было, что они опять придут! А второй раз подобным образом у Конрада дань собрать вряд ли получится.

Конрад опять задумался.

И снова придумал. Обратив внимание на успехи в борьбе с язычниками в Ливонии рыцарского ордена меченосцев, Конрад решил, что для борьбы с местными язычниками ему тоже нужен рыцарский орден.

И он его создаёт. Конрад учреждает польский рыцарский орден Христа и даёт Ордену во владение замок в Добрыне.

(рыцари Ордена Христа)

По задумке Конрада польские крестоносцы должны были подобно своим собратьям из Ордена Меча покорять и побеждать язычников.

Но получилось всё наоборот. Прусы, проведав о том, что против них создали какой то Орден Христа и будучи, как все дикие народы, по детски любопытными, собрались и приступили к орденскому замку, чтоб посмотреть: а что это тут такое нам приготовили?

Взять замок они  не взяли, но перепугали польских крестоносцев до смерти. Отныне рыцари Ордена Христа перестали вообще выходить за пределы своего замка. Дошло до того, что шайка прусов всего из пяти человек грабила путников прямо у стен орденского замка, а рыцари боялись выйти и их унять.

Поняв, что ратных подвигов он от добрыньских рыцарей не дождётся, Конрад задумался в третий раз.

И лучше бы он этого не делал!

Конрад обратился за помощью к рыцарскому ордену, уже прославленному своей доблестью и воинскими подвигами. Это был Тевтонский Орден!

Он был создан немецкими рыцарями-крестоносцами в Палестине. Полное название "Орден дома Святой Марии Тевтонской" 

Ох и суровый же был этот Орден!

Рыцари жили вместе, спали на твёрдых ложах даже без намёка на подушки, матрасы и одеяла.

Ели только два раза в день и очень скудную пищу. В пост вообще ничего не ели. Рыцари Тевтонского Ордена не могли без позволения начальника выходить из помещения, писать или получать письма. Они не имели вообще никакой, даже минимальной собственности. Всё, что у них было и они сами целиком являлось собственностью Ордена.

(Тевтонские рыцари)

И при этом желающих вступить в Орден было хоть отбавляй. Таковой силы была тогда христианская вера, вернее христианский фанатизм в Европе.

Каждого желающего вступить в Тевтонский Орден братья-рыцари встречали таким предупреждением:

« Жестоко ошибаешься, если думаешь жить у нас спокойно и весело. Наш устав -когда хочешь есть, то должен поститься, когда хочешь поститься - должен есть, когда хочешь идти спать – должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать – должен идти спать. Ради Ордена ты должен отречься от отца и матери, от брата и сестры и в награду за это Орден даст тебе рубище, хлеб и воду»

Рыцари носили поверх доспехов чёрную тунику и белый плащ с чёрным крестом на левом плече. Знамя Ордена было черно-жёлто-белое.

Вот с этими то милейшими людьми и заключил договор польский князь Конрад. Он предоставил Ордену земли в обмен на его обещание защищать Польшу от набегов язычников.

Надо сказать, своё обещание братья-рыцари выполнили.

Принято считать, что тевтонцы попросту истребили прусов. Это не так. Конечно были и кровавые походы братьев - рыцарей по прусским землям. Но прусы порой давали очень ощутимый отпор Ордену.

Тогда Орден применил другую тактику. Он стали отбирать и похищать у прусов детей и отправлять их на обучение и воспитание в Германию.

Там, вкусившие европейской цивилизации и образования, дети вырастали вполне сложившимися европейцами и возвращаясь на Родину помогали устанавливать власть Ордена над прусами.

Вот таким образом, не за счёт перевеса в воинской силе, а за счёт превосходства в культуре Орден и одержал победу.

Так прусы перестали докучать Польше.

 Зато стал докучать сам Орден. Да как докучать! Именно у поляков родилась поговорка «Лучше иметь соседом упыря чем крестоносца»

Хребет Ордену ломали славяне, в основном Польша, долго, очень долго. Но это уже совсем другая история.

А нас, совершивших столь длительное путешествие по средневековой Европе и Азии, снова ждёт Русь конца 11 века.

 

                                                                            КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

                                                                             (продолжение следует)

Наверно Болеслав не сильно удивился, когда однажды летом 1017 года ему сообщили, что немецкие полки переходят Одер на севере, неподалёку от города Кюстрин.

Войны с Империей он, конечно, ожидал. Да и не то, что ожидал, а, как мы видели выше, достоверно знал о готовящимся вторжении. Но, как это чаще всего бывает, хоть о том, что война вот- вот начнётся ты и знаешь, но конкретный час начала её остаётся неведомым и приходит внезапно.

Однако, уже вскоре начали стекаться к нему новые вести с рубежей Польши и Болеславу стало ясно, что на этот раз он столкнулся с нашествием масштабов небывалых.

Немцы нанесли одновременные удары по трём направлениям.

Северная армия, против которой и выдвинул столь поспешно и столь неосмотрительно свои основные силы Болеслав, наступала под командованием герцога Бернхарда Саксонского. Помимо немцев в её состав входили и славянские отряды лютичей

Центральную армию вёл сам Император Генрих.

А южную армию, состоявшую из баварских и богемских рыцарей, возглавлял герцог Удальрих Богемский.

Поляки попали в крайне тяжелое положение. Основные их полки ушли на север-запад, оставив Польшу практически неприкрытой от ударов с запада и юга.

В оправдание Болеслава можно сказать, что столь масштабного нашествия, да ещё и по трём сходящимся направлениям он не мог ожидать.

Он ведь думал, что вот, то, что переплыло через Одер у Кюстрина, оно основное и есть. А оказалось, что на сей раз у немцев скопилось его много.

Что было делать Болеславу?  Да, положиться на Бога и воевать!

А, что тут ещё поделаешь то?

Свой марш на северо-запад он не отменил, но послал своего сына Мечислава с несколькими отрядами рыцарей наперерез центральной германской армии.

А сам…нет, сам он не навалился всей своей армией на немцев, уже осадивших Кюстрин.

Напротив, Болеслав, как будто ему и спешить то некуда, разбил лагерь неподалёку от лагеря немецкого.

И началась там, как было принято в то время, череда рыцарских поединков.

А пока славные польские и немецкие рыцари, под рёв восторга многочисленных зрителей и бравурную музыку преламывали друг о друга копья и проламывали друг другу клевцами да секирами шлемы вместе с черепами, в тиши шатров шли тайные переговоры между Болеславом и герцогом Бернхардом.

А вести шли к Болеславу всё тревожней и тревожней.

Полки его сына, Мечислава были  разбиты немцами в злой сече на берегу Одера под городом Кроссеном.

Южная армия немцев, не встречая серьёзного отпора, занимала Силезию.

 

С востока русские полки осадили Брест.

Несмотря на это, польский князь демонстрирует хладнокровие поразительное. Не форсируя события, он продолжает неспешные разговоры с Бернхардом.

А вскоре и ситуация начала выправляться.

 Мечислав, хоть и потерпел поражение, но наголову разбит не был, сохранил силы и начал беспокоить центральную армию немцев непрестанными атаками с тыла и флангов. Действовал он по партизанскому принципу: «Напал-отскочил» и тем самым сильно замедлил здесь продвижение немцев.

Вскоре он одержал крупную победу, окружив и разгромив арьергард немцев. В том бою пало около двухсот немецких рыцарей.

После чего немцы вообще остановились.

На юге, немецкие рыцари, овладев несколькими крепостями и королевским замком в Герлице, осадили сильно укреплённый замок Нимпч, где и застряли.

Поляки в Нимпче дрались отважно, отразили несколько приступов и наглухо остановили здесь немцев.

Русские, как мы уже рассказывали,  особой энергии не проявляли и, скоро, вообще сняли с Бреста осаду и ушли к себе.

А здесь и Болеслав одерживает, наконец, самую главную победу. Ему удалось то ли уговорить, то ли подкупить герцога Бернхарда и немец просто снял свои войска и ушёл домой.

Уходя он, как то забыл поставить об этом в известность своих славянских союзников.  Те были немедленно атакованы и почти полностью уничтожены Болеславом.

После чего Болеслав поворачивает армию и движется на запад. Он мечтает о встрече с Императором, но тут выясняется, что Генрих, как раз, об этом не мечтает.

Немцы начинают отступать и при отступлении несут большие потери от непрерывно атакующих их поляков. Так, что отступление скоро перерастает в бегство.

Болеслав несколько раз посылает герольда к Императору вызывая того хоть на поединок, хоть на сражение армий. Генрих не отвечает, а продолжает величественно убегать.

Поляки переходят Одер и начинают неторопливый, но тщательный разор немецких земель.

Вообщем война полностью проиграна немцами. Объявляется перемирие, во время которого идет подготовка к мирным переговорам.

И, наконец, 3 января 1018 года между Польшей и Империей был заключён мир, вошедший в историю под названием Будишинский.

Немецкий современник пишет, что мир был заключен «не как следует, но как тогда можно было».

Да не то слово! Мир был заключен полностью на условиях поляков. К Польше отошли Лужицкая марка и Моравия, сверх того Империя обязалась поддержать поход Болеслава на Русь.

Да-да, Болеслав и не думал отказываться от своих планов покорить Русь. Даже, как мы видим, ведя тяжкую войну, он всё равно готовился к походу на Киев.

Воистину это был очень настойчивый в достижении своих целей поляк. Мягко говоря.

 

История не сохранила сведений о том, что делал Святополк во время польско-германской войны. Но можно, не рискуя впасть в ошибку, утверждать, что он, конечно же, бился. В те времена Рюриковичи ещё не приобрели привычку держаться как можно дальше от поля боя. Это всё у них появится гораздно позднее.

А тогда князь шёл в битву впереди своих дружинников. Более того, когда проходил совместный поход нескольких русских князей, то между ними нередко возникали споры – кому вести свою дружину в «челе». Ибо место в передовом полку тогда считалось наиболее почётным для князя, потому, что было наиболее опасным.

Так, что Святополк бился, конечно же, бок о бок с поляками.

В 1018 году, после заключения Будишинского мира, сразу как просохли дороги, Болеслав повёл крупное войско на Русь.

Вместе с поляками шли немецкие и венгерские рыцари.

Ярослав Мудрый ни секунды не сомневался, что пока Святополк жив, он Русь в покое не оставит. Деваться Окаянному было уже некуда. Или на трон или в могилу, такой небогатый выбор стоял перед ним.

Поэтому польское нашествие русских врасплох не застало. Они встретили неприятеля на границе, которая пролегала тогда, как и в более поздние времена, по реке Буг.

 

Стороны расположились по берегам реки и стали выжидать действий противника.

Но поляки просто выжидали, а русские, по давней своей традиции, регулярно ругали и оскорбляли поляков.

В данном случае этот старинный обычай подвёл русское войско.

Случилось это 22 июля 1018 года.

В тот злосчастный день Болеслав для каких то целей подъехал к берегу реки. Это заметил русский воевода по имени Будый и тоже поспешил на берег. Ему не терпелось высказать своё мнение о фигуре Болеслава.

А надо сказать, что польский князь к тому времени изрядно растолстел. Вот на это и обратил своё внимание русский воевода. Он сказал:

«Сало ты ногатое. Зачем пришёл сюда? Переплывай, я буду бить тебя палкой по брюху и выбью весь жир»

Желание русского воеводы помочь поляку сбросить лишний вес взбесило Болеслава. Он прокричал своему войску:

« Если вы это терпите, то я не буду. Я один пойду на русских. Или погибну или всех их побью»

И, сказав это, выхватил меч и бросился на коне в реку. Поляки немедленно последовали за своим князем.

Внезапная переправа застала русских врасплох. Они вовсе не готовы были к сражению.

Так, что битвы не было. Был разгром, резня и добивание бегущих.

Русское войско перестало существовать. Ярослав бежал в Новгород, имея при себе всего четырёх дружинников.

И вот теперь путь на так давно вожделенный Киев был для Болеслава чист!

22 августа польскоё войско подходит к городу.

Как же давно Болеслав ждал этого часа! Как много старался, чтобы приблизить его. И вот наконец он наступил!

Теперь держава Польская мечом Болеслава раздвинула пределы свои от Одера до Днепра!

Ворота Киева распахнуты. Из них, навстречу полякам выходит делегация для торжественной встречи.

 

(Торжественный въезд Болеслава в Киев)

Возглавляет её тогдашний глава Русской церкви и духовник князя Владимира Святого- Анастас Корсунский. Но это официально. А так, по жизни, он был мразью. Просто мразью.

 Судите сами- сей Анастас был священником в городе Херсонесе в тот год когда его осадил князь Владимир.

Анастас предал и город свой и паству свою. Он помог русским отсакралить Херсонес.

Дело в том, что штурмом русские овладеть городом не смогли и приступили к осаде. Которая, впрочем, тоже никаких перспектив не имела.

 И тут этот Анастас тайно сносится с русскими и выдаёт им расположение подземных акведуков, снабжающих город водой. Русские перекрыли акведуки и город вынужден был сдаться.

Так мы овладели Херсонесом при помощи измены в первый раз.

Получил Анастас за предательство гораздно больше тридцати серебряников. Он становится главой Русской церкви в период крещения Руси и личным духовником князя Владимира.

Жирный куш, что тут говорить!

Но предавший один раз предавать теперь будет всегда.

И вот мы видим, как Анастас уже Киев сдаёт полякам. И не только Киев. Он выдал Болеславу где скрывается сестра Ярослава Мудрого Предслава (мы уже встречались с ней на страницах этой истории).

Болеслав когда то сватался к ней, но получил отказ. Сейчас он овладел княжной силой и сделал Предславу своей наложницей.

Ну, а Анастас  получает богатую награду. Становится хранителем княжеской казны.

 

А, что же Святополк, спросите вы? Всё Болеслав да Болеслав, а Святополк то где?

Да здесь он, в Киеве. Где ж ему быть то ещё? Вот только власть ему отдавать Болеслав и не собирается. Да ведь и не за этим Болеслав в Киев шёл, чтоб кому то трон киевский отдавать.

 

Польский князь ведёт себя так, будто здесь уже Польша. Он спокойно раздаривает русские земли во владение своим приближённым, правит суд, собирает дани. Одним словом - княжит.

 

Но не учёл Болеслав характер зятюшки своего. Тот уже через столько переступил в  гонке к трону, что переступить через поляков ему вообще раз плюнуть.

Святополк тайно рассылает мелкие группы своих дружинников, которые нападают и режут рассыпавшихся по округе поляков.

Кроме того Святополк подбивает и русичей на восстание. И успешно подбивает – восстание вспыхнуло!

Впрочем, этому поспособствовал не столько Святополк сколько поляки.

Мы уже видели, как они вели себя в аналогичной ситуации в Чехии. Вот на Руси они повели себя точно так же. К русским они относились как к народу завоеванному, к русской земле, как к земле оккупированной.

Вообщем: в самом Киеве восстание, в округе отряды Святополка вместе с местным населением режут любого поляка.

Болеслав понял, что надо смазывать лыжи. И он убрался обратно в Польшу.

И вот не учит же  история поляков ничему!

Мы уже с вами в начале нашего повествования видели как при Болеславе Смелом, придя «на помощь» князю Изяславу поляки с разбега прыгнут на ту же тяпку.

Да ведь они на неё и ещё раз прыгнули! Правда уже спустя почти шесть веков. В период Смутного времени.

Так, что получать всю историю одной и той же тяпкой в лоб это национальная забава не только наша, но и польская. Я ж говорю – поляки самый похожий на нас народ!

 

Уходя Болеслав, помимо казны киевской, прихватил и Анастаса. Если вы надеетесь, что для того, чтобы повесить – оставьте надежды. Сия крыса спокойно умерла в своей постели.

Шансов продать и поляков ему не представилось, но денег и почестей у него и так хватало.

 

А Болеслав забрал себе ещё и Червенские города, отобранные когда то русскими у отца его, князя Мешко.

Впрочем ненадолго. Выше мы с вами уже видели, как русские заберут их обратно.

 

Теперь оставим на время Киев и устремимся вслед за Ярославом Мудрым в Новгород.

Прибежав туда Ярослав решил не останавливаться а бежать дальше. За море.

Но тут на его пути встали новгородцы. Ну не желала Русь иметь своим князем Святополка, а, тем паче, Болеслава.

Новгородцы во главе с посадником Константином, сыном того самого Добрыни, что крестил Новгород, рубят приготовленные к отплытию княжьи ладьи и требуют от Ярослава, чтоб тот вёл их в бой!

«Хотим ещё биться с Болеславом и Святополком» :доносит до нас летопись гневный рёв новгородского вече.

А где деньги взять? Воевать без варягов немыслимо, а тем деньги нужны.

И Господин Великий Новгород тряхнул мощной!  Новгородцы обложили себя налогом. С простого горожанина по 4 куны, со старосты – 10 гривен, с бояр по 18 гривен.

На эти деньги и наняли варягов – лучших воинов тогдашнего мира.

 

Кстати, надо пару слов сказать и о том- кто такие эти варяги.

Тут, на самом деле, всё просто. Викинги, которым по каким то причинам расхотелось заниматься набегами и грабежом, за солидные деньги брались защищать желающих от набегов и грабежа, ну и вообще служить тому, кто платит.

«Варяг» это по древнеисландски – «защитник» или «давший клятву»

Изначально то слово «варяг» означало не национальность, а род занятий. Но так как занимались им, в силу жестоких объективных причин, только скандинавы, то, например, на Руси слово «варяг» всегда означало именно этническую принадлежность.

 

 

В 1019 году Ярослав с варягами и новгородцами идёт на Киев.

Святополк, наняв печенегов, выходит на встречу.

 

Противники встретились на реке Альта. Судьба свела их в том самом месте, где пал от рук убийц князь Борис.

И грянула битва такого размаха и ожесточения, какой, по словам летописца, Русь ещё не знала. Сражение шло весь день. Трижды сходились в отчаянной рукопашной войска. По оврагам и удольям кровь текла ручьями.

К вечеру войска Ярослава победили!

Летописец говорит:

«Ярослав сел в Киеве и утёр пот с дружиною, показав победу и труд великий»

 

А Святополк бежал. Опять в Польшу. Но возмездие настигло его.

Правда не рукой человеческой.

Князь-братоубица сошёл с ума. Окаянного начала терзать мания преследования. Его небольшой отряд шёл без отдыха подгоняемый истошными воплями Святополка: «Вон гонятся! Ой гонятся! Бегите, бегите!»

Дружинникам пришлось связать Святополка и положить на носилки. Но он и оттуда кричал непрестанно о погоне.

Где то между Польшей и Богемией, в пустынной местности Святополк умер. Место его погребения осталось неизвестным и по сей день. Но память о нём врезалась в русское сознание незаживающим рубцом.

Сколько раз позже его именем утишали княжьи споры

«Новым Святополком стать хочешь!» гневно бросали в лицо, какому нибудь князю, возжелавшему затеять котору.

И одно это частенько вкладывало мечи в ножны. Судьба Окаянного князя долго, очень долго, страшила и удерживала русских князей от братоубийства.

 

А знаете, ведь Святополка немного и жаль. С самого детства видевший унижение своей матери, сам терпевший немало от непрошенного отчима и родни, конечно Святополк ожесточился и озлобился.

Да и как тут не озлобиться то?! Отца убили, мать опозорили. Самого держат то в тюрьме, то в захудалых княжествах. Вот то единственное, что видел он в своей жизни с самого рождения.

Люди с такой судьбой обычно очень тянутся к любой ласке и сочувствию. Может от поляков то Святополк это и получил?

И не нашлось потом никого на Руси, кто бы смог добрым словом и великой силой прощения повернуть его на путь праведный.

Вы скажите, что такого, кроме как могилой ничем не исправишь.

Не спешите. Мы ещё увидим с вами как Владимир Мономах, не только силой но и великим милосердием своим исправит такого же как Святополк князя.

 

Ну, а нам пришла пора закончить рассказ о славном и великом поляке – Болеславе Храбром.

 

Хочу поведать вам интересный факт о нём.

Польша в новой и новейшей истории, вплоть пожалуй до середины 20 века известна как государство люто антисемитское.

 

Но так было далеко не всегда. При Болеславе, населявшие Польшу еврее получили льготы и привилегии, которые ставили их выше польского простонародья и возводили любого еврея  на один уровень с польским дворянином.

 

Вот какие льготы получили они от Болеслава

 

«За убийство, раны и побои нанесённые еврею виновный отвечает как за убийство, раны и побои нанесённые шляхтичу

Если христианин разгонит еврейское собрание, то всё его имущество забирается в казну

За оскорбление нанесённое еврейской школе (не знаю, что тут имеется в виду) виновный платит еврейскому старосте два фунта перца (перец в те времена шёл на вес золота в прямом смысле)

Еврея можно заставить присягать в суде только когда слушается иск не меньше чем о 50 гривнах серебра. В иных случаях еврей даёт показание без присяги.

Еврея – заимодавца нельзя заставлять выдать заклад в субботу

Если христианин обвинит еврея в убийстве христианского младенца, то преступление должно быть подтверждено тремя евреями-свидетелями. Если же свидетели не подтвердят убийство младенца то обвинителя подвергают такому же наказанию, какому должен был бы быть подвергнут обвинённый им еврей.»

 

С чем связана такая любовь Болеслава к библейскому народу я не знаю.

Но здесь очевидно не субъективные, а объективные обстоятельства сыграли роль.

Ибо такие же в точности привилегии имели в Польше евреи и три века спустя по грамоте короля Ягайло.

 

Болеслав Храбрый скончался 17 июня 1025 года. Перед смертью он ещё больше возвысился, став королём.

18 апреля 1025 года он был коронован в городе Гнезно в Соборе Успения Пресвятой Девы Марии, тем самым ещё больше возвеличив статус Польши среди окружающих народов.

 

Король Болеслав оставил после себя Польшу сильнейшей в Восточной Европе державой. Он раздвинул её пределы от Балтики до Карпат, от Чехии до Волыни.

Но окружена эта держава была со всех сторон лютыми врагами, которых сама же и наплодила своей политикой.

Империя, Венгрия, Русь, Чехия все были резко враждебно настроены по отношению к полякам. И это, конечно, сыграло свою роль в дальнейшем.

 

                                    (продолжение следует) 

Путь Наполеона от Немана до Малоярославца

Часть I. Освободительная миссия?

Замыслил я написать для сайта «Дилетант» дискуссионную статью о сущности времени. Начал было сравнивать время: одно - как бездушные отрезки, отсчитываемые мерным тиканьем часов, и другое - время есть путь.

По ходу дела нашёл у героического Марка Бланка определение истории как науки о людях во времени, а самого исторического времени как среды, в которой люди и могут быть поняты.

Согласился с ним: история и есть само время.

Начал смотреть труды по истории и понял, что точнее всего с дилетантских позиций можно говорить об эпохе Наполеона: много доступных документов, уже не так сильно влияние идеологии. Проблемы же у людей, обществ и стран поменялись незначительно. Да и поменялись ли вообще?

Кроме довольно большого числа источников ещё раз почитал работы пользователей нашего сайта и тех авторов, о ком говорилось на сайте.

Почитал о Наполеоне у Назарова, почитал у Никонова. Что-то неуловимо общее есть у этих авторов, хотя у Назарова всё гораздо точнее и тоньше. Главная особенность этих работ – довольно карикатурно-насмешливое изображение русских, повествование как бы свысока, что не допускается ими отношении прочих европейцев.

В работе А. Никонова так вообще заметно, что перед глазами лежала спецметодичка и товарищ усердствует в поиске оскорбительных кличек для русского воинства и царя. Попросту хамит.

Почитал «Отечественная война 1812 года - правда и вымыслы» Н. Шахмагонова. Эта работа написана самостоятельно, без методичек, его видение и потому заслуживает большего внимания. Больше об этих авторах ничего говорить не буду. Всё есть на сайте.

В результате вместо дискуссии о времени получилась у меня иная Картина. Картина разворачивания силовых пружин войны во времени.

Начинаю рисовать, вернее, складывать пазлы из работ серьёзных людей и из воспоминаний непосредственных участников событий.

Лето. Середина июня 1812 года. Погода благоприятствует походу – солнце часто радует солдат, показываясь из-за облаков, но не жарко. Дороги легко проходимы, во всяком случае, участники событий на них особо не жалуются.

Через несколько дней после форсирования Немана солдатам Великой армии Наполеона будет послано предупреждение – на заполнившие все дороги походные колонны налетит ураган. Несколько летних ночей будут не по сезону холодны, падёт много лошадей.

Наполеон не обратит на этот знак внимания, во всяком случае прилюдно.

Действительно, что смотреть на мелочи! Цивилизованные страны населением более 70 миллионов жителей с прекрасно вооружённой и собранной в один кулак армией, с гением во главе её, идут на страну с 40 миллионами жителей, где все, по чванливому мнению европейцев, рабы.

Армия русских меньше европейской по численности то ли в два, то ли в три раза, да ещё и расколота на две или три части. Во главе каждой из частей стоит свой командующий, пусть каждый из них и талантлив и храбр, но всё же это далеко не гении. А между талантом и гением – пропасть.

Все русские военачальники так или иначе были побеждены (или иной раз «как бы побеждены») Наполеоном.

Уверен в себе Наполеон, потирают руки в предвкушении богатой добычи солдаты объединённой армии Европы: заткнут они конкистадоров за пояс, раскатают Россию не хуже, чем Кортес империю Ацтеков.

Дальше рассказ пусть продолжат участники тех прошедших времён.

Начну с храброго поляка Романа Солтыка. Сейчас их полк приближается к Неману, и, по команде, солдаты равняются на Наполеона, обгоняющего со своей небольшой свитой походные колонны. О дальнейшем Солтык записал: «По возвращении Наполеона мы заметили большую перемену в выражении его лица. У него был весёлый вид и очень хорошее настроение, - несомненно, его удовлетворяла мысль о сюрпризе, который он готовил русским на завтра и результаты которого он заранее учёл. Ему принесли поесть, и он закусывал среди нас на большой дороге… В тот же самый день он посетил и другие пункты на Немане и выбрал места переправы через реку».

Нет, совсем не случайно Бонапарт остановился отобедать вместе с войнами авангарда своей армии. Все видят: Бонапарт, конечно, император, но прежде всего он такой же солдат, как и они все.

Запавший в память Роману Солтыку эпизод - своего рода ритуал, обязательный для всех уважающих своё дело командиров, будь то чуть видимый в тумане прошлого Александр Македонский, генералиссимус А.В. Суворов или император Наполеон Бонапарт.

Все великие полководцы обязательно заботились о моральной силе войск. Повторяю – реальной силе! Если бы на машине времени мы посетили занятия в Академии Генерального Штаба Российской Империи, то услышали бы то, что знали в русских войсках все высшие офицеры: «Стратегическое искусство Наполеона поражает грандиозностью средств … причём данным моральным он отдавал преимущество перед материальными».

Знал Бонапарт и основной рецепт создания и укрепления этой силы. Он часто говорил своим подчинённым: «Ничто не укрепляет войска более, чем успех».

С моральным состоянием войска всё ясно. Сила духа придаёт войску энергию, это одна из основных силовых пружин кампании, и мы будем отслеживать состояние этой пружины во времени.

Каковы же другие качества? Я выбрал ещё два источника энергии войны – отношение народа к армии и само движение войск, как таковое.

Пружина движения войсковых колонн Наполеона стремительно разворачивается вглубь России, русская пружина сжимается.

Вернёмся к воспоминаниям ветеранов. Второй наш участник – барон Дедем де Гельдер. Он служит в дивизии «Султана огня» Луи Фриана. Дивизия одна из лучших в Великой армии и должна была переходить Неман в авангарде войск, но заблудилась по пути и поэтому припоздала. Неприятный случай позволил Дедему насладиться ирреальной картиной:

«Трудно изобразить величественную картину, которую представляло 600’000-е войско, расположившееся у подошвы холма, на котором Наполеон приказал разбить свои палатки. С этой возвышенности он обозревал всю армию, Неман и мосты, приготовленные для нашей переправы. … Когда император прекратил разговор с генералом Фрианом, дивизия прошла мимо всех армейских корпусов, направляясь к мостам; вскоре она очутилась на противоположном берегу. Тогда солдаты испустили громкие крики радости, которые привели меня в ужас; они как будто хотели сказать: «Теперь мы на неприятельской земле! наши офицеры не будут более наказывать нас, когда мы будем кормиться за счёт жителей!»

До тех пор, согласно строгому предписанию императора, начальству удалось поддержать строгую дисциплину. Прокламации напоминали войску, что, проходя по владениям короля прусского, мы находились на территории союзника и что к нему следовало относиться так, как будто мы находились на французской земле...

Авангард обошел лес, росший у берега, но мы нашли в нём только кое-где следы людей; мы были уже в стране пустынной. Император, принц Невшательский, король Неаполитанский и принц Экмюльский прокатились по сосновому бору и были удивлены или быть может испуганы тем, что они не видели нигде ни жителей, ни русских солдат…

Мы нашли в городе (Ковно) много всяких съестных припасов, но вскоре было получено приказание поставить у городских ворот караул и не впускать ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов, так как всё должно быть предоставлено в распоряжение императорской гвардии, которая одна вступит в город; остальные корпуса, не исключая авангарда, должны были стать по другую сторону города.

Таким образом мы стали бивуаком по дороге в Вильно в двух верстах от города в сосновом лесу, на берегу Вилии, между тем как император остановился в Ковно, а гвардия грабила магазины и частные дома. Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестности.

Этот пример, конечно, не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам всё необходимое.

Однако энтузиазм поляков и их желание вернуть самостоятельность были столь велики, что многие из них все же встречали нас как желанных гостей».

Такие вот европейцы, «наши просвещённые освободители», вступили на Русскую землю. Наполеон начал освобождать жителей России от имущества и еды, что зимой неизбежно приведёт к «освобождению» и от самой жизни.

Он что-то говорил потом о свободе от крепостного права и прочее. Кого освобождать? Ограбленных и умерших от голода?

Огромную армию надо кормить и выбор к ограблению был сделан задолго до войны. Хотя поначалу всё выглядело как бы прилично.

В 1808 г. Наполеон начал увеличивать свой военный обоз. Между 1808 и 1812 гг. были созданы 15 новых обозных батальонов, один обозный батальон императорской гвардии, один батальон, имевший упряжки, запряженные мулами, а существовавшие обозные батальоны доведены до шестиротного состава. «Моя задача,- писал Наполеон,- сосредоточить в одном пункте 400 тысяч человек, и так как на страну вовсе нельзя надеяться, то все нужно иметь с собой».

Это были не пустые слова, так как Наполеон очень тщательно всё готовил. В 1811 г. французское Главное военное управление получило приказ: тщательно собирать и внимательно изучать всю информацию о России и о русской кампании Карла XII».

К концу 1811 г. развитие французской системы снабжения приобрело весьма агрессивный характер. Если бы Наполеон был ориентирован на оборону, то магазины (особые склады) были бы заложены подальше от района упреждающего русского наступления. Но запасы Великой армии были расположены так далеко впереди, так близко к границе, что это делает очевидным агрессивное намерение Наполеона и чисто пропагандистскую направленность перлов об агрессивным намерениях Александра.

В январе 1812 г. было приказано, чтобы Данциг был обеспечен провизией для войны. К марту там должны были быть сосредоточены запасы, достаточные, чтобы обеспечить 400000 человек и 50000 лошадей на 50 дней. Припасы были накоплены вдоль всего Одера.

Но Наполеон не был прожектёром и прекрасно знал, что «война должна питать войну». С 1805 года, он начал печатать фальшивые «российские» ассигнации и к 1812 году накопил огромное их количество. Но это было слишком сложно, проще было отнять продовольствие, да и «тёртые» русские крестьяне, как, впрочем, и европейские, не слишком верили в бумагу.

Вот как Ф. Нафзайгер оправдывает перешедшие границу войска: «Эту организованную «фуражировку», или «жизнь за счёт страны» следует отличать от подлинного мародерства и грабежа, совершаемых отдельными людьми и отставшими, следовавшими за наступающими французскими армиями, как хвост кометы. Различие заключается в том, что грабёж часто совершался под угрозой физического насилия в отношении многострадальных крестьян, а фуражировка часто регулировалась договорами или другими соглашениями, когда снабжение необходимыми материалами было официально согласовано с местным населением.

В этом случае крестьянам часто платили деньгами или квитанциями, которые теоретически могли быть оплачены деньгами или другими товарами. Правда, в ту эпоху существовало выражение: «бесполезный, как ассигнат». Помимо денег тогда платили бумажными ассигнациями, которые считались в основном не имеющими ценности.

Напротив, когда французы двигались через завоеванную территорию, редко осуществлялась какая-нибудь оплата. Несмотря на это, лишь в редких случаях провизия забиралась полностью».

Это в Европе. А что в России? В России европейцу можно всё. Ограбленный русский скоро всё забудет и снова будет до небес превозносить европейского подонка.

Д.Ф. Нафзайгер пишет: «В 1812 г. плохая служба снабжения ускорила разложение дисциплины, и контроль над войсками ослаб. Они грабили без разбора вместо того, чтобы заниматься тщательным реквизированием и распределением найденных припасов. Удивительно, что офицеры отказывались участвовать в этих эксцессах и часто страдали в большей степени, чем люди, которых они возглавляли…

Когда французы наступали на Москву, авангардные корпуса обирали сельскую местность и жили довольно хорошо, тогда как корпуса, которые шли за ними, имели лишь скудные остатки. Несмотря на то, что Литва и Белоруссия были пройдены, сельская местность стала богаче и могла бы обеспечить наступление Наполеона. Он знал, что местность вокруг Смоленска и Москвы была богаче и могла обеспечить многие нужды армии…

Внутренние проблемы снабжения Великой армии были увеличены русской армией, которая намеренно и систематически уничтожала доступные запасы во время своего отступления. Она уничтожала магазины и другие запасы провизии, в том числе те, которые хранились у крестьян. Однако, как и в остальной Европе, когда нация пыталась уничтожить продовольствие, хранившееся у крестьян, те прятали его от собственного правительства также активно, как и от захватчиков. Эти крестьяне часто считали враждебными их существованию как захватчиков, так и свое собственное правительство».

Итак, вторая силовая пружина войны – отношение народа захватываемой страны к вошедшей армии - с самого начала оказалась слишком жёсткой. По её сжатию или растяжению невозможно отсчитывать время развития военной ситуации – эта пружина лопнула сразу. Лопнула и вошла в тело Великой армии. До самого конца интервенции она рвала жилы военному организму, не позволяя остановить поток крови из ран этого организма.

Освобождать некого – все ограблены и разбежались. Крестьянские мысли лишь о том, как выжить, чем питаться сейчас и как запастись провиантом на зиму. Как сеять, если всех лошадей и семена отобрали?

Я написал «все», но это, конечно, преувеличение. Это же русские крестьяне, их смогли убить только большевики. Ни Наполеон, ни все прочие и захватчики не смогли этого сделать.

Русские крестьяне, оказавшиеся на пути армий, сразу же начали прятать своё имущество и припасы (уводить в лес, зарывать в землю, …).

Вот что рассказывала смоленская мещанка А.А. Калюкова: «Я проболела довольно долго и не успела еще оправиться, как раз, — было это ранним утром, — прибегает к нам дядя, брат моей матери, и говорит: «Убирайтесь скорей, Бонапарт на нас идет». Поднялась у нас суматоха. Батюшка говорит туда-то бежать, а матушка — туда-то. Потолковали и решились ехать к матушкиной сестре, верст за тридцать, в село Волоты. Мы жили хорошо, и жаль было наше добро оставлять на разграбление. Уложили его в большой сундук и зарыли сундук в землю около дома. Потом заложили лошадей и навьючили на телеги теплую одёжу да съестные припасы, — у нас их было много, — посадили нас, ребят, на возы и съехали со двора. Приезжаем к тетке в Волоты, живем у неё. Да стали к нам жаловать французы. Говорили, что они от своих ушли, потому что продовольствие было им плохое в армии. Придут и начнут грабить. Скотину ли увидят — угонят, одёжу ли, съестное ли что — все стащат. Вот и поднялись крестьяне уходить в лес и увозить свое добро. И мы с ними. Все ушли, осталось пустое село. В лесу житье нам было незавидное. К нам и туда французы хаживали. Да тут-то крестьяне были, спасибо, в кучке, и коли не очень много неприятеля, так бросятся на них и прогонят. Ну, а уж если много их придет, да с ружьями они, — так ничего не поделаем, их воля. Варили мы себе кушанье в лесу, да, бывало, боимся, как бы издали огня не увидали. Настали холода, а мы не смеем развести костра, чтобы погреться. Немало мы натерпелись».

Так Наполеон с первых своих шагов по территории России стал готовить не освобождение крестьян, а партизанское движение.

(Продолжение следует).

Исторический роман

                                                Книга первая

                                              Глава первая

    Истекал предпоследний день января 1807 года. Уже многие сутки, с каждым днём свирепея, свистела пурга, наметая сугробы, делая непроходимыми дороги и почти невозможными боевые действия. Значительная часть французской армии уже стала на зимние квартиры, однако данные, которые поступали с аванпостов, становились всё тревожнее. Наполеон в эти дни оставался невозмутимым и спокойным лишь внешне. Перемирие, которое он пытался через маршала Нея предложить прусскому королю, тот отклонил, вручив свою судьбу и судьбу Пруссии Русской армии. Обстановка накалялась с каждым днём.

      – Неужели Русские решились наступать? – снова и снова задавал он вопрос своим адъютантам, столпившимся в зале возле стола с расстеленной картой.

      Адъютанты предпочитали молчать, не ведая, какого ответа ждёт император.

      – Неужели вся их армия пришла в движение? – вслух размышлял Наполеон, читая и перечитывая последние разведданные, полученные с аванпостов. – Нет, не может быть. Этот жалкий бездарь Беннигсен не посмеет.

      Ему не хотелось верить, что в лютую стужу и непогоду, через скованные морозами реки и сквозь узкие дефиле движутся сейчас по полям Восточной Пруссии и Польши, направляясь к Висле, все Русские корпуса. Ещё теплилась надежда, что выступила лишь небольшая часть войск. Тех войск, что столь опрометчиво вверены Императором Александром Первым генерал-лейтенанту Беннигсену, самому бездарному и продажному из всех полководцев, состоящих на Русской службе.

       Была надежда, что совершает какие-то непонятные манёвры лишь небольшая группировка, назначенная для защиты Кёнигсберга.

       Более точные данные получить было очень нелегко, ибо главные силы Русской армии надежно прикрывали казачьи разъезды. Наполеон знал, что начальник главного штаба французской армии маршал Бертье прикладывает все силы, чтобы иметь более ясное представление о действиях противника. Наполеон нервничал, ожидая прибытия Бертье, который должен был сделать доклад об обстановке.

       Бертье прибыл в назначенный час, когда за Вислой уже догорел закат, и за расписанным морозным узором окном сгустились сумерки. Наполеон шагнул навстречу и кивнул, отвечая на приветствие.

       – Ваше величество! – начал маршал. – Сомнений более нет. Беннигсен выступил всеми силами против Бернадота.

       Наполеон подошёл к столу, на котором была расстелена большая карта Польши и Восточной Пруссии, склонился над нею, бессмысленно глядя на тактические знаки, начертанные разноцветными карандашами. Он лишь приблизительно знал, которые знаки и что обозначают, поскольку маршал Бертье за годы совместной службы кое-чему успел научить его, не имевшего военного образования. Но всё же без помощи маршала точно прочитать язык карты и оценить сказанное этим языком Наполеон не решался, а потому лишь делал вид перед адъютантами, что глубокомысленно размышляет, принимая очередное гениальное решение. В то время ещё мало кто знал, что истинным творцом всех побед французской армии был именно маршал Бертье, происходивший из знаменитой во Франции военной династии и имевший высочайшую военную подготовку.

       – Данные точны? – глубокомысленно поинтересовался Наполеон.

       – Да, ваше величество. Арьергард Бернадота уже имел стычки с авангардом Русских, возглавляемым князем Багратионом.

       – Опять Багратион. Его же не было при армии, – с досадой сказал Наполеон и прибавил: – Он появляется всякий раз, когда мы близки к успеху. Надеюсь, теперь он нам не помешает? – спросил Наполеон, заметив, что на лице Бертье не видно следов тревоги.

       – Есть план, – вместо ответа сказал Бертье.

       – Где сейчас авангард Багратиона? – поспешно задал вопрос Наполеон.

       Бертье показал. Он хотел продолжить, но Наполеон говорить не дал.

        – Да, да, да… Я вижу решение… Прошу всех удалиться. Мы посовещаемся с маршалом.

        Даже свита не должна была знать, кто истинный автор нового замысла, который, как уже предчувствовал Наполеон, должен был привести к победе.

       Именно маршал Бертье – этот военный самой высокой пробы, этот поистине талантливый французский военачальник, прикреплённый к Наполеону в самом начале головокружительной карьеры кровавого корсиканского чудовища, стал почти незаметной и невидимой рабочей лошадкой, щедро и надежно маскируя своим военным талантом бездарность «французского Гитлера».

       Бертье напомнил императору, что полководцу всегда легче, если он имеет все, пусть даже самые неприятные для него данные о противнике, нежели не имеет никаких. Надежда на то, что удастся избежать боевых действий в тяжёлых условиях зимы, рухнула, однако, прояснился замысел противника, и маршал сумел противопоставить ему свой. Это было сделать тем более не сложно, что противостоял талантливому Бертье бездарный остзейский барон Беннигсен.

       Бертье быстро изложил план, который нельзя было не назвать весьма удачным. Наполеон что-то запомнил, что-то трудно запоминающееся записал и приказал пригласить генералов.

       – Судьба посылает мне новый Тулон! – начал он, как всегда уверенно и высокомерно, как всегда, когда рядом был нянька-Бертье. – Русские корпуса растянулись. Беннигсен не сможет собрать их в одном пункте. Я обойду левый фланг Русской армии, отрежу её от России, расчленю на мелкие отряды, прижму к Висле и уничтожу!

       Пока император говорил, Бертье оставался в некотором напряжении. Он следил за каждым словом, словно боясь, что «дитятя» что-то перепутает. Он привык быть нянькой, привязался к своему господину, и даже не задумывался над тем, что все лавры от побед достаются не ему. Впрочем, возможно он верил в то, что тайное всегда становится явным, и когда-то потомки всё равно рассудят, кто был в наполеоновских войнах гением, а кто бездарем, приведшим к краху государство и народ.

       Ещё слишком было далеко до того трагического для Наполеона часа, когда он, потерпев полное поражение при Ватерлоо, наконец-то признает, что проиграл потому, что рядом с ним не было маршала Бертье. Звезда Наполеона, усердно подталкиваемая маршалом Бертье к зениту славы, ещё не достигла своего зенита – впереди ожидали победы на ратных полях. А уж до того времени, когда честные учёные, прежде всего французские, а потом уже и остальные, правильно оценят роль Бертье, была дистанция более чем в столетие.

       Наполеон закончил доклад, и Бертье задал вопрос:

       – Разрешите готовить приказ маршалам?

       – Вы всё правильно поняли? – с пафосом спросил Наполеон, лицемерно предлагая маршалу подтвердить, что тот понял свой собственный замысел, который Наполеон, в свою очередь, вряд ли уяснил доподлинно.

       – Да, ваше величество, общий сбор корпусов у Аленштейна, – сказал Бертье. – В приказе подчеркну необходимость стремительных действий. Быстрота и скрытность обеспечат успех.

      – Он превзойдёт масштабы Аустерлицкого, – заявил Наполеон, умевший в нужный момент придать внешний лоск любому действу. – Русская армия найдёт себе могилу на полях Восточной Пруссии, – прибавил он. – Немедля разошлите секретные повеления корпусам. Русские захотели испытать меня зимой!? Что ж, они своё получат. Я завершу кампанию одним ударом и поставлю на колени Александра.

      Бертье напомнил:

      – Мы приказали Бернадоту любой ценой защищать Торн. Но, думаю, Русским будет теперь не до наступления на Торн. Разрешите поручить это направление Лефевру. Бернадоту же мы прикажем следовать на соединение  с Неем и Ожеро. Мы нанесём Русским сокрушительный удар во фланг всеми силами.

      – Действуйте! – приказал Наполеон.

      Он даже не вникал в то, что говорил Бертье, он верил своему маршалу, и эта вера превращалась в другую, ещё более приятную веру – веру в победу.

      Над Русской армией, прибывшей на поля Восточной Пруссии и Польши для спасения поверженной Наполеоном Пруссии, нависла смертельная опасность. В условиях зимней непогоды, распутицы, в условиях большого удаления от своей территории, отразить удар хорошо подготовленных и способных упредить в сосредоточении на направлении главного удара корпусов противника, было практически невозможно.

Секретный агент

 

        Полковник Ивлев появился в Елизаветградском гусарском полку, когда полк, действуя на острие авангарда, возглавляемого князем Багратионом, вышел на подступы к местечку Лёбау.

        Поручик Теремрин, возможно, и не обратил бы на него внимания, поскольку был постоянно впереди, но полковник сам обратил внимание на поручика. Вечером он прискакал к нему, когда сотня Теремрина располагалась на отдых после жаркого боевого дня.

        Это был высокий, статный офицер лет сорока, причём, явно не гусарской закваски. Во всех движениях, в манере говорить чувствовались высокая внутренняя культура, такт, но в тоже время обращали на себя внимание жёсткость и твёрдость во всём, что касалось дела.

       В течение дня он дважды успел побывать в сотне Теремрина, очень кратко опрашивал пленных, а иногда и жителей только что занятых населённых пунктов. Он словно искал кого-то или что-то. Но, судя по всему, не нашёл того, чего искал. И вот вечером он попросил Теремрина уделить ему время для серьёзного разговора. Памятуя о распоряжении полковника Юрковского оказывать этому офицеру всяческое содействие, Теремрин с готовностью согласился.

        Отъехали в сторонку, остановились на опушке небольшой рощицы. Ординарцы полковника удалились на почтительное расстояние, чтобы не мешать беседе.

       – Полковник Ивлев, – представился офицер и уточнил: – Ивлев Василий Степанович. Можете называть меня по имени и отчеству.

        – Поручик Теремрин…

       – Да, да, знаю, – сказал Ивлев. – Знаю, Николай Дмитриевич, знаю о вас всё и даже больше того, что вы сами о себе знаете.

        Теремрин, поражённый загадочной фразой, с любопытством посмотрел на полковника.

      – Вы удивлены? Не удивляйтесь. Я служу по квартирмейстерской части, но... служу у генерала Барклая-де-Толли. Он постепенно, исподволь, под покровительством графа Аракчеева, занимается возрождением разведывательных органов, разгромленных в первые дни царствования Императора Александра.

       Теремрин промолчал. Что он мог сказать? Его не могло не удивить то, что его персона стала предметом интереса. Он ждал пояснений, и Ивлев не стал долго испытывать его терпение:

       – Именно я сделал всё для того, что бы ваш отец смог как можно быстрее забрать вас из семьи немецких колонистов, в которой вас оставили после Альпийского похода Суворова, полагая уже безнадёжным. Я ведь негласно сопровождал вашего отца в той поездке. В мою задачу входило определить, насколько могло повредить делу ваше пребывание в доме так называемого немецкого колониста. То, что оставили вас именно в той семье, представьте, было сущей случайностью, а вот то, что семья эта оказалась на театре военных действий, случайностью не было.

       – Я вас не понимаю, – проговорил Теремрин. – Я ничего не могу понять. Ведь меня оставили по решению Великого князя Константина Павловича…

       – Представьте, Великий князь даже не предполагал, что под видом немецкого колониста скрывался хорошо законспирированный наш агент, внедрённый в те края ещё Светлейшим Князем Потёмкиным, который был великим мастером ведения разведки, – пояснил Ивлев. – Чтобы вам было понятнее дальнейшее, я вам поведаю предысторию, которая тайной ныне уже не является. Хотите послушать?

       – Да, конечно. Но прежде мне хотелось бы узнать, где сейчас семья колониста?

       – Вы хотите сказать, где его дочь Тюри?

       – Да, именно так! – с надеждой воскликнул Теремрин и весь обратился в слух.

       – И всё же начнём по порядку. Вперёд не будем забегать. Мне довелось побывать у Курта Зигфрида – таково было официальное имя агента – восемнадцать лет назад, во время осады Очакова. Я обеспечивал прикрытие одной удивительной по дерзости разведывательной операции князя Потёмкина. Для успешного штурма турецкой крепости Потёмкину были крайне необходимы планы подземных минных галерей, которыми опоясали Очаков французские инженеры. Он знал, что все эти планы хранятся в военном министерстве Франции, в Париже. Кроме того, Светлейший чувствовал, что во Франции назревают серьёзные события, что там пахнет революцией, и стремился выяснить планы французского министерства иностранных дел по отношению к России. Революции революциями, а политика западноевропейских стран неизменно оставалась враждебной по отношению к нам. И вот однажды в лагере под Очаковом, во время обеда, на котором присутствовали и австрийский военный агент в России принц де Линь, и, кажется, даже французский посланник граф Филипп де Сегюр, Светлейший во всеуслышание заявил:

       «Сказывают, в Париже шьют модные башмачки для прекрасных дам. Так вот, ехать вам, подполковник Боур, – обратился он к своему адъютанту, – в Париж за башмачками для Прасковьи Андреевны Потёмкиной».

         – Кто эта Прасковья Андреевна? Ведь Светлейший не был женат, – поинтересовался Теремрин, заинтересованный рассказом, но мало пока понимающий, какое всё это имеет отношение к тому, что волновало его в тот момент особенно остро – к дочери Русского агента, скрывавшегося под именем немецкого колониста.

         – Жена внучатого племянника Светлейшего генерал-поручика Павла Сергеевича Потёмкина, командовавшего в то время Кавказским корпусом. Ну, а почему она оказалась в лагере под Очаковом, не наше с вами дело. Боур выехал. План был гениален. Боур должен был развеселить французскую публику столь причудливым заданием Светлейшего князя, о коем и так в Европе рассказывали небылицы. Кстати Григорий Александрович знал о них, но был равнодушен. Он рассчитывал, что башмачки достаточно благовидный предлог поездки его адъютанта в Париж, благовидный именно благодаря сплетням и небылицам. Главной же задачей Боура были планы подземных минных галерей и документы министерства иностранных дел, которые он должен был достать через агентуру Потёмкина в Париже и немедленно доставить в лагерь под Очаков.

    – Но при чём же здесь Курт Зигфрид? Он жил в Париже? – спросил Теремрин.

    – Нет, – возразил Ивлев. – В Париже всё было организовано другими людьми. Там даже водевиль сочинили о том, как предводитель армии, готовящейся к штурму, думает не о штурме, а об ублажении прекрасных дам. Боур всё выполнил и тайно выехал из Парижа именно в тот день, когда состоялась премьера водевиля, где его ждали как почётного гостя и зрителя. Но Светлейшего никогда нельзя было упрекнуть в том, что он недооценивал противника. И на сей раз он не исключал того, что в Париже могут хватиться пропажи, и организуют погоню, чтобы вернуть документы. А потому организовал операцию прикрытия. По его тайному распоряжению и уже совсем не открыто, а тайно, под видом путешественника, я выехал в Западную Европу с задачей встретить Боура в условленном месте и далее везти добытые им документы особым маршрутом. Остановился я как раз в доме Курта Зигфрида и жил там некоторое время, осматривая окрестности, бывая в знатных домах и демонстрируя полное презрение к политике и ко всему, что касается военных событий в России. В Европе было спокойно, Европа доживала последние мирные годы.

     – Вы жили в доме, в котором двенадцать лет спустя…

    – Да, да в том доме, где вы победили смерть благодаря несравненной вашей возлюбленной, Тюри, – подтвердил Ивлев. – А тогда, когда я жил там, ей было лет семь–восемь. Но я помню это милую и очень добрую душою крошку. В назначенный час я тайно получил от Боура документы, надёжно спрятал их, выждал ещё некоторое время, чтобы убедиться, что слежка отсутствует, а потом уже спокойно повёз их в Россию, где снова передал Боуру. Впрочем, предосторожности оказались излишними. Французы хватились пропажи, когда Боур уже вручил документы Светлейшему, ну и, разумеется, башмачки. Не имея возможности вернуть документы, французы умолчали об их пропаже, но раструбили об очередной причуде Светлейшего князя.

       – Но что же Тюри?

       – Вот теперь мы подошли к самому важному моменту этой истории, – сказал Ивлев. – Дело в том, что у Курта Зигфрида есть доброе Русское имя, которое пока ещё не настало время назвать.

        – Так значит Тюри Русская! – радостно воскликнул Теремрин.

        – Наполовину. Но она об этом не знает, как не знала и её мать о том, кем на самом деле был Курт Зигфрид.

        – Но где же они теперь и что с ними?

        – Именно это я и должен установить. Дело в том, что, как я уже говорил, вас совершенно случайно оставили в его доме. Когда об этом узнали в Петербурге те люди, которые отвечали за связь с Куртом Зигфридом, они серьёзно забеспокоились, ведь то, что вы остались у него, привлекало к нему лишнее внимание. Но, казалось бы, всё обошлось. Я был сторонником того, чтобы за вами ехал ваш отец, поскольку он боевой генерал, никак не связанный с Тайной экспедицией Сената. Французская разведка не могла его заподозрить ни в чём. Но после Аустерлица обстановка поменялась. Нам необходимо было получать сведения о том, что происходит непосредственно в Пруссии: готова ли она к отражению нашествия Наполеона, не переметнётся ли прусский король на его сторону. Курт переехал вместе со всей своей семьёй в Восточную Пруссию.

       – Не может быть? Они теперь где-то здесь?

        – Должны быть здесь… И он, и его супруга, и дочь с пятилетним сыном, – подтвердил Ивлев.

         – С сыном? – переспросил Теремрин. – С пятилетним сыном? Она что же, замужем?

       – Нет, и никогда не была. Ребёнок родился после вашего отъезда, Теремрин. Родился через положенный для такого события срок.          

       – Не может быть, – проговорил Теремрин.

       – Не может? – переспросил Ивлев, пытливо посмотрев на него.

       – Может, – признался Теремрин и, наверное, легко было бы рассмотреть румянец на щеках, если бы уже не сгустились сумерки. – Но где же они, где? Где Тюри? Где? – он не решился сказать «сын» и проговорил, – Где же мальчик? – и только после паузы прибавил: – Где мой сын?

         Ивлев молчал.

         – С ними что-то случилось? – испуганно спросил Теремрин.

         – Если бы я мог знать, – вздохнув, молвил Ивлев. – Связь прервалась. У нас была весьма сложная система связи. Впрочем, это к делу не относится, да и не подлежит разглашению. Последняя весточка пришла отсюда, из этих мест, из Лёбау.

       – Из Лёбау?

       – Возможно, они сейчас в Торне. Во всяком случае, мне придётся тайно выехать туда.

       – Я могу включиться в поиск?

       Ивлев некоторое время не отвечал. Затем, молвил:

        – Курт Зигфрид сообщил, что сумел получить очень важные документы. Ну, как вы можете включиться в поиск?

        – Узнать, где находятся, и отбить…

        – Как же узнать? И у кого отбить? Есть надежда, что Курт Зигфрид не раскрыт. Я подумал о другом. Вот если французской контрразведке удалось раскрыть его, они могут выйти на вас. Во всяком случае, не исключено, что попробуют какую-то комбинацию. Как знать, может быть, их в своё время заинтересовало то, что Русский офицер, сын известного боевого генерала, был оставлен в семье именно этого немца.

        – Завербовать что ли попытаются? Это бесполезно, – сказал Теремрин.

        – Подобное было бы слишком примитивно. Но как-то вашу связь с Тюри, ваше желание найти её и увидеть, могут использовать. Ведь на Западе зачастую судят о нас по себе, на продажном Западе, порой, считают, что и у нас всё продаётся. Я не исключаю, что на вас могут выйти с какими-то предложениями, а потому решил раскрыть перед вами все тайны, – сказал Ивлев. – Может случиться, что, к примеру, Тюри узнает каким-то образом, что вы находитесь здесь, в армии, и предпримет попытку заявить о себе. Одним словом, будьте готовы к неожиданностям.

         После паузы, он проговорил:

         – И последний вопрос. Скажите, вы не изменили отношения к вашей возлюбленной? Вы не остыли к ней?

        – О, нет, что вы…

       – Хорошо, – сказал Ивлев. – Я буду при Юрковском. Честь имею, – и Ивлев поскакал прочь, сопровождаемый точно выросшими из земли своими то ли адъютантами, то ли ординарцами.

       Теремрин вернулся к своей сотне. Гусары разводили бивачные костры. Старались каждый за пятерых – сохранялась необходимость в дезинформации противника. Нужно было заставить корпус Бернадота продолжать движение к Торну, чтобы удалить его от главных сил французской армии на возможно большее расстояние.

     На душе было неспокойно. То, что он узнал от Ивлева, с одной стороны вселило надежду на встречу с Тюри, с другой, вызвало тревогу за неё и за того мальчугана, о существовании которого он узнал только что и который был его сыном.

 

 

ТАЙНА, ГОСУДАРЯ КАСАЮЩАЯСЯ

                                          

                                                                                        

    «…Моё зло двойное: Император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».

                                        Из тайнописи сибирского старца Феодора Козьмича.

                                                               (перевод Г.С. Гриневича)

 

    Французы появились внезапно. Их было много – числом своим они многократно превосходили небольшой отряд поручика Теремрина, возвращавшийся после выполнения важного задания в тылу врага…

     А ведь ещё минуту назад казалось, что задача, поставленная командиром Елизаветградского гусарского полка полковником Юрковским, выполнена, ведь до наших аванпостов, по расчётам поручика, оставалось всего ничего. Смеркалось. Мела пурга. Зябко поёживаясь, Теремрин вёл свой небольшой отряд к русским аванпостам после выполнения задания в тылу французов. Рядом с ним ехал верхом полковник Ивлев, который, собственно, и выполнил это задание, о сути коего Теремрина не известили, строго настрого приказав беречь полковника как зеницу ока. Отряд, состоящий из гусар и казаков, сопроводил полковника до предместий Торна, где тот с кем–то встречался. Теремрин не мог не заметить особой озабоченности на лице своего подопечного, после того, как тот вернулся с таинственной встречи.

         На обратном пути, когда впереди уже замаячила рощица – хороший ориентир, заранее выбранный Теремриным, поскольку с противоположной её опушки уже можно было увидеть наши аванпосты, грянули выстрелы…

       Короткий бой, неравный бой завязался на заснеженном поле. Теремрин ринулся вперёд, прикрывая полковника, но тот не пожелал оставаться в стороне и поскакал следом. Казаки, несколько отставшие и в первые минуты незамеченные французами, воспользовавшись этим, совершили дерзкий манёвр и ударили с фланга, что и решило исход боя, который мог, в противном случае, плохо кончиться для небольшого Русского отряда.

        Когда атаку отбили, и уцелевшие французы предпочли ускакать прочь, заметив характерные движения на наших аванпостах, где полковник Юрковский предусмотрительно разместил резерв, на случай, если придётся помогать отряду, Теремрин огляделся и не нашёл поблизости полковника. Тот лежал в нескольких шагах от опушки, уткнувшись лицом в снег.

          – Что с ним? – спрыгнув с лошади и подбежав к склонившемуся над полковником вестовому, спросил Теремрин.

          – Живой, кажись.

          Полковник открыл глаза и тихо проговорил:

          – Теремрин?! Вы здесь? Вот и хорошо, – и, обращаясь к вестовому, прибавил: – Петрович, оставь нас одних.

          Вестовой взмолился, назвав полковника по имени и отчеству:

          – Василь Степаныч, дай хоть в лес перенесём. Ветер здесь, да и французы могут нагрянуть.

          – Только быстро.

          Когда на опушке Теремрин хотел перевязать его, полковник возразил:

          – Не нужно, не имеет смысла – рана смертельная. Я зажал её рукой. У нас мало времени. Слушайте меня.

          – Нужно перевязать…

          – Слушайте, поручик, – уже резко и сурово молвил полковник.

          – Слушаю, – поспешно сказал Теремрин.

          – Слушайте и запоминайте. Вы, возможно, догадались, что выезжал я на весьма важную встречу?

          – Догадался.

          – То, что я вынужден вам открыть, чтобы через вас передать только одному человеку во всей армии, не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах, ибо дело касается Государя.

          – Вы встречались с отцом Тюри?

          – Да, я встречался с тем человеком, о котором вам рассказал накануне. Он здесь, в Торне, и вы должны знать об этом, ибо документы, которые я должен был забрать у него, он, заметив слежку, не принёс на нашу встречу. Я ждал условного сигнала, и вот вчера получил его. Вы понимаете, что ни сообщить вам о том, с кем встречаюсь, ни взять вас с собою, я не мог. Но попросил полковника Юрковского, чтобы он поручил прикрытие нашего отхода к своим именно вам.                                                                                                  

 – Благодарю за доверие.

 – Я знаю, что вас интересует… Тюри, слава Богу, жива и здорова, здоров и ваш сын…

 Он обессилено уронил голову на подложенное седло, и вестовой встревожено напомнил:

 – Василь Степаныч, вам нельзя говорить.

 Ивлев отмахнулся:

 – Подожди, Петрович. Дело важное. Мне нужно знать, случайно ли это нападение, или ждали именно нас.

 – Они ждали именно нас, – уверенно сказал Теремрин. – Это была засада.

 – Значит, они знают больше, чем я предполагал, – с нотками огорчения в голосе проговорил Ивлев.

 Он прикрыл глаза и некоторое время лежал без движения. В стороне казаки изготавливали носилки для перевозки раненого верхом.

  – Этот отряд послали взять меня в плен, значит, нас выследили, – сказал Ивлев и сделал паузу, лежа всё также, с прикрытыми глазами. Унтер–офицер, видимо, его старый ординарец, снова взмолился:

  – Помолчать бы вам, Василь Степаныч. Вот сейчас носилки соорудим и в лазарет.

  – Подожди ты с лазаретом, Петрович, – снова отмахнулся Ивлев. – Я ж просил оставить нас одних с поручиком. Проследи, чтоб никто близко не подходил. Разговор у нас есть. Пока не договорю, с места не двинусь. Ты же знаешь.

   Унтер поправил седло под головой Ивлева, который лежал прямо в снегу на нескольких шинелях, постланных одна на другую.

   – Плохи дела, поручик, очень плохи. Не сработало какое–то звено. Возможно, агент наш был уже под наблюдением. Нам дали встретиться, но сразу не стали брать, чтобы не насторожить его. Он сообщил мне информацию, которая стоит очень дорого. Очень дорого, – повторил Ивлев. – Документы спрятаны в надёжном месте, о котором, кроме него, знает только его дочь, ваша незабвенная Тюри. Жена ни о чём не подозревает, а дочь в курсе.

  – Может, всё–таки в лазарет. А расскажете по дороге? Или потом, сразу как осмотрят врачи, – молвил Теремрин, который не мог не заметить, как Ивлев буквально тает на глазах. 

  – Вы полагаете поручик, что я позвал вас для праздной беседы? Это не так. Мне придётся рассказать вам то, что в обычных условиях я бы вам рассказать не мог ни при каких обстоятельствах. Я должен пересказать вам суть того, что содержится в документах государственной важности, а вы должны, вы просто обязаны запомнить то, что услышите, запомнить с максимальной подробностью. И не просто запомнить, а осмыслить и оценить, чтобы потом всё дословно передать генералу Барклаю–де–Толли. Только ему и никому больше.

  Заинтригованный таким предисловием, Теремрин приготовился слушать, напомнив всё же ещё раз о ранении и о том, что, быть может, каждая минута дорога.

  – Я разведчик. По долгу службы я должен знать многое, в том числе и азы лекарства. По крайней мере, две из моих ран смертельны, – уверенно сказал Ивлев, и не было даже тени паники или отчаяния в его голосе: – Бог даёт мне какое–то время, чтобы я мог закончить земные дела, перед дорогой в вечность. Быть может, у меня час, а быть может, минуты. Не будем терять времени.                                  

  – Я слушаю, – молвил Теремрин.

 Прискакал резерв с аванпостов, но его командиру передали, чтобы не подходил близко и не мешал разговору. 

 – Первое. Главнокомандующий барон Беннигсен – предатель. Он даст сражение в ближайшие дни при Янково или, в крайнем случае, под Эйлау, в ходе которого сделает всё, чтобы Русская армия потерпела полное поражение, была отрезана от России и перестала существовать.

 – О том, что он предатель, говорят многие, – заметил Теремрин.

 – Говорят.., – с ударением проговорил Ивлев. – У нас говорить любят, подчас, такое, что ничего не имеет общего с правдой. Говорить–то говорят, да сами, порой, не всегда верят в то, что говорят. А то, что я сообщил вам, подкреплено документами, которые ждут своего часа. Но вся сложность в том, что этот час ещё не настал. В России сегодня нет человека, которому их можно было бы предъявить. Беннигсен под крылом самого Императора. И документы, дай им ход, приведут к гибели их предъявителя, но никак не к наказанию или даже хотя бы к отставке барона Беннигсена.

  – Неужели это так?

  – Увы… А потому перед вами сложная, на первый взгляд, практически не решаемая задача. Вам, поручику, предстоит сделать всё возможное для спасения Русской армии. Не удивляйтесь и не возражайте, – остановил он жестом Теремрина. – Сначала послушайте. У меня слишком мало времени. Во–первых, вы немедленно отправитесь к Барклаю. И начальник авангарда генерал Багратион, и ваш командир полка полковник Юрковский знают, что я прибыл от него. Барклаю расскажете то, что услышали от меня.

– Как же я смогу спасти армию? Я – поручик.

– Не всё решается на поле брани – многое решает разведка. Предупреждён – уже не побеждён, – он помолчал, собираясь с силами, и продолжил слабеющим голосом: – Ваш отец – генерал, причём, генерал заслуженный, суворовский генерал. И сейчас он в армии, действующей против турок. Скажите, знаком ли он коротко хотя бы с одним из командиров корпусов, которые сейчас находятся здесь? Знаком ли он настолько, чтобы тот генерал мог безоговорочно поверить его сыну, то есть вам, поручик?

   – Нет, ни с кем из командиров корпусов он не знаком настолько, и, тем более, ни один из них не знает его сына, то есть меня, – сказал Теремрин и, начиная понимать, к чему клонит Ивлев, прибавил: – К сожалению, это так, – но тут же вдруг оживился и сообщил: – Отец очень дружен с начальником артиллерии генералом Резвым Дмитрием Петровичем. Мало того, и меня Дмитрий Петрович знает с детства.

   – Вот как!? Это очень хорошо. Он поверит вам, если вы сообщите, что план кампании расписан как по нотам? Он поверит, если вы изложите этот план? – поинтересовался Ивлев.

   – Откуда же я узнаю план?

  – Слушайте и запоминайте. Беннигсен начал нелепейшее движение вперёд, якобы для занятия Торна. На самом деле, он должен растянуть Русские корпуса, чтобы французы разгромили их фланговым ударом. В случае, если придётся дать сражение, он обязан занять позиции, как можно более невыгодные и в самом нелепом боевом построении. Он укажет рубежи корпусам, причём с таким расчётом, что командиры просто не будут в состоянии создать на предложенной им местности мало-мальски выгодные условия для боя. Наполеон нанесёт сильный удар по левому флангу Русской армии, причём, корпус на её правом фланге практически будет выключен из сражения из-за невозможности манёвра. Задача французов: сломить сопротивление левофлангового корпуса, выйти в тыл Русской армии и перерезать дороги на Кёнигсберг и на Фридланд, через который проходит путь в Россию. Пути отхода – перерезаны, севернее только Балтийское побережье. Вот и всё.

  – Но почему французы уверены, что мы не выстоим?

  – Если левофланговый Русский корпус выстоит, французы будут усиливать на него давление, пока Беннигсен не перебросит значительные силы из центра, с задачей ослабить центр и сделать его неспособным выдержать рассекающий удар корпуса маршала Ожеро. Этот внезапный удар разрубит Русскую армию пополам, Ожеро выйдет на пути отхода уже через центр наших боевых порядков, и французы получат возможность уничтожить наши войска по частям. Надо чтобы наши генералы были готовы и к этому удару. Если он будет отбит, планы врага рухнут сами собой. Не сможет же, в самом деле, Беннигсен приказать сдаться. Самое большее, что он сумеет – отступить, чтобы создать хаос. Но и это может у него не получиться, ибо наши генералы достаточно опытны и выведут войска из-под удара противника с минимальными потерями. Победы не будет, но и поражения удастся избежать. Нам сейчас не до победы, ибо победы не одерживаются войсками, предводимыми изменниками. А теперь у меня вопрос, сможете ли вы пересказать генералу Резвому всё то, что услышали от меня?

   – В том числе и о том, что Беннигсен изменник?

   – Всё, что услышали, без изъятия.

   Теремрин задал несколько уточняющих вопросов и спросил:

    – Неужели действительно нет такого человека в России, которому можно было бы сказать то, что услышал от вас?

    – Таких людей много. Я имел в виду другое, – пояснил Ивлев. – Я имел в виду то, что нет в руководстве страной таких людей, которые могли бы изменить положение дел, получив эти сведения. Вы могли бы рассказать об измене Беннигсена, к примеру, Багратиону. Но он своей горячностью только наломает дров и может сам лишиться своих постов, а это уже будет плохо для армии. Вы можете рассказать всё без утайки Фёдору Васильевичу Ростопчину. Наконец, вы могли бы рассказать это Аракчееву, который имеет на Государя значительное влияние, но даже его влияния не хватит для того, чтобы заставить Императора нарушить приказ, который он получил от своих зарубежных хозяев.

    – Кто получил? Император? – с удивлением переспросил Теремрин. – Разве у Императора могут быть хозяева за рубежом?

    – Мы подошли с вами к ещё одной тайне, которая, как видите, стоила мне жизни. Да, да, не отрицайте. Она может стоить жизни и нашему агенту, отцу Тюри, и самой Тюри, и вам, если я сделаю вас её носителем. Я жду вашего решения? Я ведь могу вас и не посвящать в ту страшную тайну, которая уйдет со мной в могилу. Но она важна для России – эта тайна.

   – Вы сомневаетесь во мне?

   – Нет, после того, как вы бросились вперёд, чтобы закрыть меня от огня французов, я утвердился в своей уверенности в вас, в той уверенности, которая пришла уже после первой нашей встречи. Вы рисковали собой.

  – Потому что я не сомневался: то, ради чего вы ходили в тыл неприятеля, много важнее для России, чем жизнь поручика.

  – России важна и дорога жизнь каждого её верного и честного сына. Но вы правильно оценили важность тех сведений, которые мне удалось добыть. Как видите, важность их оценили и французы. Так вы слушаете?

  – Да, конечно, – твёрдо заявил Теремрин.

   – Тогда ничему не удивляйтесь. Я ручаюсь за достоверность сведений, ради получения которых разведчик, ни разу нас не подводивший, вынужден был идти на смертельный риск, – и тут Ивлев внезапно, не дав Теремрину опомниться, обрушил на него то, что прогремело подобно грому среди ясного неба: – Во главе России, как мне сообщил отец Тюри, стоит не Александр Павлович, который, как известно, был любимым внуком Екатерины Великой и воспитывался под её неусыпным оком для будущего государственного служения. Во главе России под его именем стоит другой сын Павла Петровича, внебрачный сын его от Софьи Чарторыжской, Симеон Афанасьевич Великий, как две капли воды похожий на Александра Павловича и завербованный англичанами, ещё во время обучения у них в качестве офицера военно–морского флота.

  – Не может быть, – прошептал Теремрин.

  – Не хочется верить, но это так. И подтверждением тому служат военные неудачи России, которые начались сразу же по вступлении на престол этого человека, кстати уже двенадцатого марта, когда ещё не остыло тело отца, заключившего мир с веками вредившей России Англией и отозвавшего казачий корпус, следовавший на соединение с французскими войсками в Астрабад с целью освобождения Индостана от английских колонистов. Вспомните Аустерлиц! Посмотрите на то, что делается сегодня, на ваших глазах. Однажды, уже после смерти Екатерины Великой и гибели Павла Петровича, канцлер Безбородко в беседе с молодыми дипломатами заметил, что при матушке Государыни ни одна пушка в Европе пальнуть не имела право без её ведома. А теперь вот, как бы пушки вражеские не открыли пальбу в России.

    – Но как же всё это возможно? Каким образом всё произошло? – спросил Теремрин.

   – Мне бы самому хотелось докопаться до истины. Но нашему агенту удалось установить немного, фактически, ему известен лишь конечный результат. Ну и кое-что в общих чертах. То, например, что после смерти первой супруги великий князь Павел Петрович завёл роман с Софьей Чарторыжской. Тогда и родился мальчик, которого назвали Симеоном Афанасьевичем, а фамилию дали Великий, чтобы хоть фамилией приблизить к титулу Великого Князя, коего он, как внебрачный ребёнок, не получил. Он окончил Морской кадетский корпус, воевал со шведами. Екатерина знала о нём, даже отметила однажды, когда Симеона прислали в Петербург с победной реляцией, удивительное, как две капли воды, его сходство с её любимым внуком Александром Павловичем. Но это сходство заметили и недруги. Наверное, не без их старательства Симеон был отправлен в Англию, где с ним хорошо поработали, рассчитывая со временем подменить им Александра Павловича и, по аналогии с тем, что происходило в России в начале семнадцатого века, организовать очередное смутное время. Помните чехарду со Лжедмитриями?

   – Но как же он мог попасть на престол?

  – Симеон Великий вернулся в Россию весьма странным образом. Возвращение предварило известие о его смерти в кругосветном путешествии от тропической лихорадки. Болезнь, скорее всего, не была предусмотрена и несколько спутала планы архитекторов нового смутного времени. Он вернулся в Россию через Дальний Восток, а вскоре новое сообщение о нём было опубликовано в петербургских газетах. Оно гласило, что тело офицера флота Симеона Великого найдено в водах Кронштадтского залива. Вот, собственно, всё, что мне известно. Но документы доказывают, что именно Симеон Великий, а не Александр Павлович давал заговорщиком право расправиться с Императором Павлом Петровичем, скорее всего запуганный возможностью разоблачения. Вероятно, он имел самое прямое отношение к ликвидации брата Александра, тело которого и приняли за тело Симеона Великого. Какой-то тайный архитектор уверенно вёл Россию к смутному времени, к дворцовым переворотам и к замене Самодержавия на разрушительное республиканское устройство. Документы, которые хранятся в тайнике, известном Тюри, свидетельствуют о том, что Император управляем из-за рубежа. О, сколько бед ещё принесёт России его правление!

– Откуда же узнал это наш агент?

– Он занимался снабжением французской армии продовольствием – хорошее дело, ибо вся дислокация войск на виду. И вот однажды к нему обратились какие–то люди, назвавшиеся англичанами, которые предложили за большие деньги документы, компрометирующие Русского Царя. Он сообщил о предложении, и тайная французская полиция провела операцию, во время которой так случилось, а вы понимаете, почему так случилось, что продавцы документов были убиты, а сами документы не достались французам, а безследно исчезли! Видимо, с тех пор наш агент и находится под наблюдением.

    Ивлев дышал всё тяжелее, говорил всё с более долгими паузами.

    – Как же не во время я получил эти смертельные раны! – сказал он шёпотом. – Я бы хотел жить, чтобы докопаться до истины, чтобы расследовать всё до конца.

    – Разве может привести это расследование к изменению положения дел? – спросил Теремрин.

   – Нет, конечно, нет. Точнее, сегодня нет. Обнародование подобных фактов приведёт к трагедии. Ведь архитекторы этой всей затеи наверняка рассматривали несколько вариантов развития событий. Разоблачение Симеона Великого может привести к победе тёмных сил, ратующих за ограничение власти Русского Самодержца и за превращение России в республику, а республика, по словам Екатерины Великой, легко может стать добычею любых завоевателей. Имейте в виду, что я потрясён известием так же, как и вы, и ещё не успел осмыслить то, что узнал. Вот сейчас, сию минуту, даже и не знаю, каков лучший выход из создавшегося положения.       

     Он помолчал и прибавил:

     – Мне уже трудно говорить. Чувствую, что время, отпущенное Всевышним для завершения этого моего последнего дела, подходит к концу. Прошу вас, Теремрин, сделайте всё, о чём я просил вас в начале разговора. И ещё, займитесь этой страшной тайной. А для того, чтобы заняться ею, идите на службу к генералу Барклаю. Моей рекомендации для этого будет более чем достаточно.

   – Я, гусар, я, боевой офицер. А какие задачи буду решать у генерала Барклая?

   – Офицер, который решает под началом Барклая особые задачи, может, порою, сделать больше чем не только сотня, которой вы командуете, а целый корпус войск? Вы безстрашны. Я знал об этом и раньше из вашей биографии, а теперь убедился в этом сам. Вы полагаете, что служба, о которой вам говорю, не требует мужества и отваги, не требует стойкости и преданности Отечеству? А в России люди этой профессии должны быть ещё более храбры, выдержанны, грамотны и уверены в правоте своего дела, ведь в России нередко наступают времена, когда быть иностранным шпионом гораздо безопаснее, нежели служить в ведомствах, соответствующих тому, которое ныне создаёт генерал Барклай. Сама судьба поставила вас на эту стезю. Вы стали обладателем таких знаний, которые не оставляют вам выбора. Подайте мне планшетку.

 Теремрин машинально выполнил просьбу.

 Ивлев достал лист бумаги и, с трудом выводя буквы по причине не только густеющих сумерек, но и нарастающей своей слабости, стал что–то писать.

  – Вот, – сказал он. – С этой бумагой вы должны явиться лично к генералу Барклаю.

  – Я смогу сделать это только после окончания войны.

  – Вы сделаете это немедля. И служа у Барклая, вы скорее сможете отыскать свою возлюбленную и своего сына. Обещайте мне, что вы сделаете то, о чём я прошу. Я могу потребовать с вас это обещание уже по той причине, что именно вас даровал мне Всевышней для завершения последнего дела в этом мире.

   – Я обещаю, – прошептал Теремрин.

   – Благодарю вас, поручик, благодарю, – проговорил Ивлев и попросил: – Позовите моего старого слугу Петровича.

   Унтер-офицер подбежал к Ивлеву, упал на колени и, не сдерживая слёз, проговорил:

   – Не уберег я вас, Василь Степаныч, не уберег… Горе мне горе. Что скажу я матушке вашей?

   – Поклонись ей и скажи, что сыновья её честно выполнили долг свой перед Отечеством. Чует моё сердце, что и брат мой старший Георгий, которого видели мы с тобой сегодня, и коего называл я Куртом, тоже вряд ли надолго переживёт меня. А ты говоришь, Николас, – вдруг назвал он Теремрина так, как называла его Тюри, – что лишь в лихой кавалерийской атаке потребно мужество.

       – Я так уже не говорю, – молвил Теремрин, поражённый тем, что услышал от Ивлева.

       – Вот тебе, Николас, верный и надежный слуга, Петрович. Верю, что вы отыщите с ним мою племянницу Тюри и внучатого племянника, и хоть этим утешите мою старушку–мать. А  теперь оставьте меня. Наступает мой час, и хочу встретить его, как встретил Светлейший Князь Потёмкин. Что бы ни говорили о нём, но я знаю из первых уст, что попросил он остановить карету на пути к Николаеву и сказал: «Теперь будет. Положите меня на землю». Оглядел он исконно Русские земли, именно его волею возвращённые в лоно России, вздохнул, и отлетела его неспокойная, преданная России душа в мир иной.

       Петрович нагнулся и поцеловал руку Ивлева, а тот коснулся в ответ губами его головы. Склонился и Теремрин. Ивлев трижды по-русски поцеловал его и шепнул:

      – Ну, будет, ступайте. Дальние проводы – лишние слёзы.

        Он достал из планшетки небольшой походный иконостас, припал губами к иконам и стал шептать молитву, в середине которой губы его перестали шевелиться, и лицо приняло спокойное, одухотворённое выражение. Петрович положил на глаза монетки и, отвернувшись, тихо заплакал. Не мог сдержать слёзы и Теремрин, хотя успел уже привыкнуть к смерти, гулявшей по полям сражений, в которых он участвовал, пренебрегая опасностями и не кланяясь пулям. Всего два дня знал он этого человека, но общение с ним всё перевернуло в его сознании, сделало сразу старше своих лет, мудрее, вложило осознание огромной ответственности за судьбу той огромной территории, населённой мужественными и смелыми людьми, той огромной страны, имя которой Россия, Святая Русь, Русская Держава.

        А сумерки сгущались, и в этих сгущающихся сумерках отчетливо выделялась чёткая линия всадников, выстроившихся на склоне балки.

       Пора было возвращаться в полк, чтобы выдержать ещё одно испытание – испытание сражениями, в которых главнокомандующий Русской армии будет заодно с предводителем неприятельских войск. Теремрину же предстояло не только рассказать обо всём загадочному Барклаю, но и довести до Дмитрия Петровича Резвого данные, которые, конечно, не могли устрашить его, боевого суворовского генерала, но ужасные по своей сути. Ведь обстоятельства складывались так, что ему, Русскому генералу Резвому, предстояло действовать не только против Наполеона и Бертье, но и против барона Беннигсена, назначенного человеком, стоящим во главе России, на пост главнокомандующего.

     Существуют тайны, которые не могут быть открыты не только всему личному составу войск, но даже командирам достаточно высокого ранга. Так, многие годы спустя, Сталин вычеркнул из приговора по делу известного предателя генерала Павлова, пытавшегося полностью сдать Западный особый военный округ гитлеровцам и во многом преуспевшего в этом, пункт, касающийся прямой измены Родине. Он мотивировал это тем, что нелегко будет в невероятно тяжёлые дни войны красноармейцам и командирам выполнять, порою, непонятные, но на деле необходимые приказы, зная, что и среди генералов есть изменники. Можно ли было доводить до сведения войск то, что барон Беннигсен, назначенный Императором главнокомандующим, служит не России, а её врагам? Можно ли давать усомниться в том, что на престоле не истинный наследник, а внебрачный сын Павла Петровича.

           Цепь предательств интересов России ещё только начиналась. В первые же дни был разорван выгодный союз с Францией и заключён невыгодный договор с Англией, извечным врагом России, а следом упразднена Тайная экспедиция Сената, то есть, созданы самые благоприятные условия для деятельности иностранных разведок в России. А затем были предательство под Аустерлицем и странная война на полях Восточной Пруссии и Польши, когда Император назначил главнокомандующим Беннигсена, самого циничного и жестокосердного из убийц своего отца. А впереди ещё ожидал Россию сотканный из предательств Тильзитский мир, впереди ожидала Отечественная война 1812 года, начатая, благодаря, мягко говоря, странной деятельности Императора, крайне неблагоприятно для России. В канун вторжения банд Наполеона Беннигсен устроил бал в своём имении в Закретах, на котором преспокойно танцевал сам Государь. В канун вторжения банд Гитлера, генерал Павлов преспокойно сидел на спектакле в Минском театре. Правда, Советский Государь его равнодушия к тому, что творилось на границе, не разделял. В критический момент сражения при Прейсиш–Эйлау главнокомандующий генерал Беннигсен бросил войска и сбежал неведомо куда на целых четыре часа. Но не был за то наказан. В один из самых сложных дней начального периода войны генерал Павлов, бросив штаб, выехал в неизвестном направлении, но был арестован. Предательское, умышленное бездействие Беннигсена в ходе сражения при Прейсиш–Эйлау едва не вылилось в поражение Русской армии и стоило огромных напрасных потерь. Предательская деятельность генерала Павлова в канун и в первые дни войны стоила Красной Армии гигантских потерь, особенно в авиации и фактически открыло гитлеровцам путь на Москву.

       В критические дни лета 1812 года спасение России было поручено великому Русскому полководцу, ученику блистательного Cуворова, Михаилу Илларионовичу Кутузову. В критические дни лета 1941 года спасение положение на западном, угрожающем Москве направлении было поручено величайшему Русскому Советскому полководцу генералу Андрею Ивановичу Ерёменко, имя которого более чем незаслуженно затушёвано в истории. Западный фронт, а затем решающая роль в руководстве Западным направлением были поручены Ерёменко, который и под Смоленском, и под Сталинградом, и в Карпатах показал, что умеет воевать по Суворовским заветам. Многие его блистательные победы приписаны некоторым другим полководцам, оказавшимся на более высоких постах после ухода из жизни Верховного Главнокомандующего Сталина.

            Не случайно Сталин с особым вниманием изучал боевую летопись Отечественной войны 1812 года. Очень много аналогий напрашивается при сравнении хода боевых действий в этих двух Отечественных войнах. Нам известны слова Екатерины Великой: «Не зная прошлого, можно ли предпринимать какие–либо меры в настоящем и будущем?».

            Итак, мы начинаем рассказ о великой битве с «французским Гитлером», в которой участвовали пращуры тех, кто многие десятилетия спустя вступил в жестокую битву с Гитлером, выпестованным и вооружённым Западной Европой. С тем Гитлером, от коего впоследствии европейцев спасали потомки тех, кто её спасал от Наполеона и в 1807, и в 1813, и в 1814 годах.

 

 

 

                                    Продолжение следует

_-_-_-_-_-_-_-_

Admin сообщает:

           Исторический роман Николая Шахмагонова «Наполеоновские войны», освящает события двухсотлетней давности. Автор раскрывает многие закулисные интриги той войны, когда тайные силы, враждебные России, мешали успехам Русских войск, а Беннигсен упрямо и настойчиво, пользуясь властью главнокомандующего, пытался привести её к поражению.

Доскональному исследованию этой темы автор посвятил много лет. Первые публикации увидели свет ещё в 80-е годы, в частности, в популярном сборник «Дорогами тысячелетий», издаваемом «Молодой гвардией», «Кому служил барон Беннигсен или размышления о «случайностях», в результате которых Наполеон оказался в Москве».

       Роман насыщен эпизодами, посвящёнными деятельности Русской разведки, выпестованной ещё в царствование Екатерины Великой Светлейшим Князем Потёмкиным, эстафету от которого принял один из самых загадочных полководцев в Русской истории Михаил Богданович Барклай-де-Толли, создавший в 1808 году специальный секретный орган «Особенную канцелярию». В повести действуют и реальные исторические личности и герои, прототипами которых являются также конкретные Русские офицеры и генералы, беззаветно преданные Отечеству, фамилии которых изменены.

       Автор планирует со временем развернуть эту повесть в большое историческое полотно. Роман будет посвящён событиям войны с наполеоновской Францией, в том числе священной памяти Двенадцатому году и Заграничному походу Русской армии 1813, 1814 гг.                                 

--
Николай Шахмагонов

 

 

 

Противники долго, очень долго, стоят друг напротив друга, не решаясь начать бой. Стояние это продолжается по одним данным три недели, по другим – аж три месяца.

И знаете, кажется, к истине ближе именно последняя цифра. Ибо встретились рати в сентябре, а когда битва началась, то на воде уже лёд появился.

А кто такие были эти новгородцы? Да простолюдины! Мастеровые, купцы, крестьяне. Вот на этот факт особенно напирали южане в своих речах.

Подробно разбирали новгородские родословные. Наделяли самыми отрицательными характеристиками всю их родню до десятого колена. И выражали искреннюю убежденность, что вот эти, явившиеся сюда новгородцы ничуть не лучше, а может и хуже своих предков, а те уже были – полный мрак.

Особенно усердствовал в этом воевода Святополка по имени Волчий Хвост.

- Эй шильники и плотники – доносится с летописных страниц до нас одна такая речь – Чего вы сюда явились со своим князем- хромоножкой? Наверно хотите подрядиться нам хоромы рубить?

Ну и вот в таком духе – три месяца.

А хоть бы и три недели! Когда каждый день тебя, какие то пафосные аристократы тычут и тычут в твоё низкое происхождение, оскорбляя, попутно всех предков, тут  рассвирепеешь.

Вот и новгородцы, разозлясь не на шутку, подступали к Ярославу с вопросами – зачем он их сюда привёл? Врага бить или вот это всё выслушивать?

Ярослав, ожидая каких то важных известий, всё успокаивал и успокаивал разъярённых новгородцев.

Но в один прекрасный день новгородцы всё таки заявили Ярославу:

- Завтра перевезёмся на них, а если кто не пойдёт с нами, тех сами убьём

 

Так совпало, что именно в этот день Ярослав получил новость, какую ждал. Дело в том, что в стане Святополка были приверженцы Ярослава. Вот им то и послал, в своё время, Ярослав весточку такого содержания: «Что делать? Мёду мало варено, а дружины много»

И в тот день, когда новгородцы сказали Ярославу своё окончательное решение, он и получил ответ: « Отдай весь мёд дружине»

Разумеется и послание Ярослава и ответ ему были каким то шифром – ибо смысл этих посланий, мне например, не очень понятен.

Но главное, что Ярославу он был понятен вполне. И он решил, что время битвы настало.

Ночью, тихо, очень тихо, стараясь не плеснуть веслом, не звякнуть сталью северное войско начинает переправляться через Днепр.

Чтобы не перепутать в ночном бою своих с чужими воины Ярослава обмотали белой тканью  головы или руки.

 

Святополк крайне неудачно расположил свою армию. Там два озера были. Вот между ними он и расположился с русской частью своей армии. А печенегов поставил справа. За озером. Таким образом, войско его оказалось разрезанным естественной преградой на две части.

Непонятно: зачем он так сделал?

Может быть, что и выбора у него не было. Печенегам то, с их многочисленной конницей, гораздно больше места надо для стана. Вот им и отвели – там где попросторнее.

А может и так быть, что не хотел Святополк печенегов и русских в один стан сводить, понимая, что конфликты в этом случае, практически неизбежны.

Но как бы то ни было, а такая дислокация сыграла роковую роль для Святополка.

Переправившись, новгородцы оттолкнули суда от берега, отрезая себе всякую дорогу к спасению, в случае чего.

И обрушились на ничего не подозревающего врага.

Дружина Святополка, надо отдать должное, быстро пришла в себя. Гораздно быстрее чем в аналогичной ситуации шведы при атаке Александра Невского в одноименной битве.

А придя в себя, начала яростно рубиться с врагом.

И вот тут новгородцам пришлось очень туго.

Дружинник – воин с детства и в бою стоит пятерых, а то и десятерых оборуженных плотников да купцов.

Так, что не будь в войске Ярослава варягов, могло всё и иначе повернуться.

Но варяги, по счастью, были и полностью продемонстрировали зачем их Ярослав из-за моря выписывал и все их выходки терпел.

А вот для такого часа и терпел! С избытком в ту ночь варяги оправдали все свои шкоды и пакости в Новгороде.

Полк Святополка был опрокинут и загнан на озеро, которое уже покрылось льдом. Лёд был ещё тонок и южане стали проваливаться и тонуть.

Печенеги, стоя в отдалении, да ещё и за озером, не смогли поспеть на помощь вовремя. Сначала они у себя на краю, просто не знали, чего там за озером деется. А когда узнали и обошли озеро – помогать было уже некому.

Ну, печенеги развернулись и ушли к себе в степь.

Ярослав победил. Но победа его не была полной. Она стала бы таковой, будь Святополк пойман или убит. А он ушёл.

И куда же он ушёл? Да в Польшу конечно! Жаловаться тесть Болеславу на русских.

Нет слов, чтобы описать всю радость польского князя при таких вестях с Руси.

Началось! Наконец то началось у русских то, чего так долго добивался Болеслав! Самое время, чтоб вмешаться с миротворческой миссией.

Но тут выяснилось, что русские не дурей поляков и воевать чужими руками тоже умеют.

 

Вот как дело было.

Киев встретил Ярослава всеобщим искренним ликованием.

Святополк не был для киевлян свирепым князем, а наоборот, заискивал перед киевлянами, задаривая их подарками, льготами и пирами на весь город. Но само присутствие князя-братоубийцы давило и угнетало киевлян. Сама мысль о том, что ими  убийца правит, не давала русичам покоя.

Такими были русские тогда.

А по нашим то, современным  меркам Святополку памятник надо ставить и музей его открывать.

 Такими стали русские теперь.

 

Сев на Золотой киевский стол Ярослав Мудрый, прежде всего рассчитался с теми новгородцами, которые с ним этот тяжкий поход проделали.

Платил щедро. Старостам по сто гривен, простым горожанам по десять, смердам по одной.

Утвердил он и освобождение Новгорода от ежегодной дани Киеву. Правда, сделал это скрепя сердце.

Дело в том, что став князем киевским Ярослав Мудрый несколько пересмотрел свои прежние взгляды на налоговую политику.

И решение князя новгородского, киевскому князю уже не казалось столь выгодным и экономически обоснованным.

« И как я мог до такого додуматься?» очевидно, с досадой недоумевал он, подписывая грамоту Новгороду.

Ярослав тогда ещё не знал, что это не последняя льгота, которую придётся дать Господину Великому Новгороду.

Ну, а пока всё хорошо.

Гордые и довольные  собой и князем, новгородцы уплывают на Родину.

Гордые и довольные собой варяги остаются с князем. Они тоже получили своё и сейчас находятся в предвкушении дальнейших предвкушений.

Гордые и довольные если не собой, то князем киевляне начинают объяснять Ярославу нюансы южной политики. Внутренней и внешней.

Раньше то Ярослав, живя далеко на севере, не очень был в курсе местных тонкостей. Вот его в курс и вводили.

Очевидно, только тут Ярослав окончательно понял, что Святополк не сам с цепи сорвался, а при активной польской помощи.

«Ах ты ж, Болеслав. Ты погляди, что творит» подумал, небось, князь киевский «Вот же змей. Вот подколодный. Ну держись теперь, лях»

 

И Ярослав немедленно отправляет гонцов к Германскому Императору с предложением заключить наступательный союз против Польши.

 

Генрих Второй, который обиды от поляков уже давно на мешки считает, с радостью соглашается.

Наступает один из самых тяжёлых периодов в ранней истории Польши. Два сильных врага готовят удары с запада и востока.

 

Но Болеслав Храбрый узнал о тайных переговорах русских с немцами. Нам неведомо как, но узнал. И принял меры.

Всё таки, хоть и причинил  этот умнейший поляк Руси много зла, но признать надо, что был он правитель истинно великий.

И полководец умелый и воин храбрый и дипломат опытный и, как мы видим, разведку поставил – на загляденье.

 

Болеслав начинает действовать на опережение. Главная его цель – выключить из игры, хотя бы на время, русских. Инструмент для этого имеется – князь Святополк, который просто кипит жаждой деятельности.

 

Болеслав объясняет зятю, что в данной тревожной обстановке он не сможет снять с западной границы ни одного рыцарского копья. Но помочь Святополку поможет. Потому, что восстановить справедливость у соседей поляки всегда рады.

- Если я чехам помогал, то неужели я тебе, своему любимому зятю не помогу – так примерно говорит он,  даёт Святополку денег, даёт свиту из опытных дипломатов и отправляет того к печенегам, с понятной для всех целью.

 

Святополк нанимает печенегов и ведёт орду на Киев. Это было в 1017 году.

Года ещё даже не прошло как его свергли.

 

Киев подготовился к защите, несколько оригинально. Для бережения от печенежских стрел, стены киевские были усажены деревьями.

 

Живописное наверно зрелище русский стольный град в те дни представлял из себя. Высокие валы, на них стены, а на стенах деревья листвой шумят, в листве птички поют.

Ни дать, ни взять – висячие сады Семирамиды.

 

Кроме приятных глазу видов, киевляне ещё кой чего гостям приготовили.

 

Зная об излюбленной тактике степняков, брать города с налёта, внезапно, захватывая врасплох ничего не подозревающих горожан, Ярослав Мудрый со своими воеводами решили помочь печенегам захватить себя врасплох.

Хорошим людям чего не помочь?

Поэтому двое киевских ворот были гостеприимно распахнуты.

Правда за одними воротами в засаде сидела княжеская дружина, а за другими – варяжская. Так, что русское гостеприимство вот прям за воротами и заканчивалось.

В чём и убедились печенеги, с радостными воплями влетевшие на полной скорости в город. Назад из них не вышел никто.

Поднеся хлеб-соль гостям в самом городе, русское войско вырывается из стен и ничуть не хуже потчует тех , что остались снаружи.

И снова у Ярослава победа! И снова славная! И снова не полная!

Святополк то опять ушёл. А ведь на этот раз чуть-чуть не взяли Окаянного. Стяг даже его захватили. А он утёк. И, конечно же, в Польшу.

 

Ну, а Болеслав Храбрый всё равно мог быть доволен. Хоть и не добился он победы печенежскими саблями, но показал Ярославу Мудрому, что здесь на юге всё не так как на севере.

 

 Конечно же, Ярослав Мудрый и у себя на севере знал  как опасно Дикое Поле.

Но знать об этом, сидя далеко – далеко от степи, это одно.

А вот ощутить эту опасность на себе, почувствовать на лице своём нестерпимый жар от  языков пламени вечно тянущимися из степи к Руси, очами своими узреть дикую атаку степной конницы, это совсем другое. В принципе другое!

 

Ярослав Мудрый всё понял и всё оценил правильно. Не Запад, а Великая степь – вот главная опасность для Южной Руси.

Поэтому, когда придёт час воевать вместе с немцами Польшу, он будет действовать осторожно, с оглядкой за спину. И больших неприятностей Польше не причинит.

Русская армия осадит Брест. Постоит там. И Бреста не возьмёт и дальше не пойдёт.

 

Что ни говори, а умел Болеслав Храбрый соседей воспитывать.

 

А вот с немцами Болеславу пришлось в том году сцепится гораздно сильней чем обычно.

 У Германской Империи за спиной Дикого Поля не было.

Германская Империя могла воевать, не боясь удара в спину.

Германская Империя в этот раз собрала под свои знамёна всех кого можно.

 

И грянула великая война!

 

 

                                                                     (продолжение следует)

 

 

( прижизненное изображение Святополка Окаяного на печати)

Мы уже отмечали, что Болеслав Храбрый лучшим способом расширения Польши полагал вмешиваться в рознь у соседей. Мы видели, что как у кого завяжется какая междоусобица, то поляки уже тут как тут. Оказывают братскую помощь путём сакрального грабежа.

В случае с Русью Болеслав, очевидно, решил не дожидаться, когда усобица среди русских возникнет по естественным причинам, а разжечь её самому.

Князь Святополк был для этого очень удобным инструментом.

Он считался старшим сыном князя Владимира, но был ему сыном приёмным. Владимир, в своё время, убил у Святополка отца, а мать Святополка - Рогнеду, принудил стать своей женой.

Нет сомнений, что Святополк, повзрослев, узнал все эти подробности и особой любви к Владимиру не испытывал.

Когда Владимир крестился, то спровадил из Киева всех своих жён и наложниц. В том числе и Рогнеду. Что, конечно, тоже оскорбило Святополка.

Так, что рос и взрослел этот князь с чувством горечи и обиды к Владимиру и всей остальной родне.

И чувство это, наверняка перерастало из обиды в лютую ненависть, когда Святополк задумывался о власти. Тут вот в чём дело было. По старшинству если считать,  то Святополк, после Владимира оставался старшим в роду Рюриковичей и на этом основании имел все права на Киевский великокняжеский стол.

Но рождён то он был в языческом браке Владимира. А этот брак, сам же Владимир объявил незаконным, после своего крещения.   Всё это делало права Святополка, как минимум, оспоримыми.

А от христианского брака у Владимира было два сына, Борис и Глеб. Неизвестно, на самом деле собирался ли кому то из них передать Владимир свой престол через голову Святополка, или только слухи такие ходили. А если слухи, то как им Святополку не поверить было? Ведь все знали, что и Борис и Глеб  были Владимиру явно более симпатичны и любимы чем старшие сыновья.

Так, что ощущение, что престола ему не видать, вполне могло у Святополка сложится.

А если такое впечатление не смогло сложиться самостоятельно, то нашлось кому подсказать.

На этот случай послан был Болеславом на Русь, в качестве духовника своей дочери, епископ Рейнберн, прославившийся к тому времени свирепым крещением балтийских народов.

Он то, наверняка, и напоминал неустанно Святополку про всё вышеизложенное. Травил и бередил непрерывно душевные раны князя.

И, в один прекрасный день, добился своего! Восстановил Святополка против князя Владимира и братьев.

Возник заговор с целью свержения и, очевидно, убийства Владимира и возведения на престол Святополка.

Нам неизвестны подробности заговора. Но раскрыт он был очень быстро. Реакция Владимира тоже не заставила себя ждать. Святополк с женой и немец епископ оказались в темнице. Где Рейнберн немедленно скончался.

Болеслав решил, что пора вмешаться. Он, конечно, рассчитывал на куда большую смуту. Но получилось то, что получилось и приходится довольствоваться тем, что есть.

Именно поэтому он, в 1013 году заключает уже описанный нами мир с немцами и выступает в поход на Русь. Цели он, разумеется, озвучивает самые благородные – восстановление попранной справедливости. И никак иначе.

Но, конечно, имеет в виду, как у него повелось, отхватить в свою пользу солидный кусок Руси.

Поход поляков сначала протекает удачно. Имеются сведения о значительном опустошении западных окраин Руси.

Ну, а потом, неизвестно почему прям посреди похода поляки сорятся со своими союзниками печенегами и вступают в битву между собой.

Поляки одолели, но продолжать войну, конечно, теперь не могли. Пришлось Болеславу довольствоваться малым. Он потребовал от Владимира за мир, выпустить из тюрьмы Святополка с супругой. Владимиру пришлось подчиниться.

Мир был заключён и Болеслав убрался восвояси, утешая себя тем, что Святополк, будучи на свободе непременно какую нибудь чуду учудит.

И как в воду смотрел.

Но это потом.  А пока Болеслава вновь ждала жестокая война с Германской Империей. Дело в том, что мирясь с немцами Болеслав уже знал, что ему предстоит поход на Русь.

Поэтому при заключении мира выторговал у Германского Императора немецких рыцарей для участия в этом походе.

Взамен пообещал, что как уладит всё с русскими так примет участие в походе немцев на Рим. В то время Империя в очередной раз вступила в конфликт с Римским Папой и Император решил применить военную силу.

Ну и вот, Болеслав то немцев обманул, конечно. Вернувшись из Руси, он категорически отказался идти на какой то там Рим и сделал вид, что ничего никому не должен.

Немцы поняли, что в этой ситуации выглядят полными дураками. Они обиделись и началась война.

В подробности этой войны нам вдаваться нет никакой необходимости. Скажем только, что поляки разбили немцев и Болеслав присоединил к Польше ещё несколько германских земель.

Император же германский Генрих Второй, получив от поляков по морде, решил, очевидно, что это было со стороны поляков незаконно.

Иначе никак нельзя объяснить следующий его финт. Вернувшись со своим битым войском обратно в Германию, Император тут же собрал суд немецких князей и вызвал на этот суд, Болеслава в качестве обвиняемого.

Болеслава это позабавило. Он посмеялся над имперскими послами и прогнал их прочь.

Я не могу вам сказать, действительно ли по международному праву того времени славянам нельзя было бить немцев и нарушил ли в таком случае чего нибудь Болеслав. Но, как мы видим, попытка Императора создать «международный трибунал по Польше» провалилась.

А тут грянули великие события на Руси.

 

15 июля 1015 года Великий князь Владимир Святой скончался у себя в загородной резиденции в селе Спас-Берестеве.

Какой же расклад был среди претендентов на Киевский престол в тот момент?

 Имел право занять место отца его старший сын от первой жены Ярослав Мудрый, правивший в то время в Новгороде и активно готовившийся к войне с отцом.

Дело в том, что Новгород в те времена платил Киеву регулярную дань в три тысячи гривен серебра.

Поразмыслив над этим, Ярослав полностью оправдал своё прозвище, придя к выводу, что отдавать такие деньги невыгодно, а гораздно выгодней их не отдавать.

Что и проделал при всеобщем одобрении новгородцев. Понимая, что отцу это не понравится(между прочим отказ платить положенную дань означал в те времена, что Новгород объявляет о своей независимости от Руси) Ярослав тут же принялся активно готовиться к войне.

Он призвал довольно большое войско варягов. Почти четыре тысячи человек под командованием конунга Эймунда. Его воспоминания о делах тех кровавых дней легли в основу «Эймундовой Саги».

 

 

Но вернёмся к Ярославу. Право то он имел, но вот только отец – Владимир Святой совсем не видел Ярослава на киевском престоле после своей смерти.

А видел он там своего старшего сына от христианского брака – князя Бориса. Владимир любил его больше других сыновей. Держал при себе в Киеве и именно ему, как все полагали, собирался отдать высшую власть над Русью.

Летописец, описывая внешность Бориса говорит, что он: «светился по царски» Так же Борис был безбородый: «Аки цвет в юности своей, брады нет и ус»

 

В момент смерти отца Бориса в Киеве не было. Вместе с великокняжеской дружиной и киевской городовой ратью он, незадолго до событий, отправился в Дикое поле. Там, по слухам, к границам Руси подошла какая то  крупная печенежская орда и было решено, что в целях профилактики следует ударить первыми. Всё равно же, раз печенеги подошли то на этом не успокоятся.

 

Ну и наконец среди претендентов на престол был князь Святополк. Освобождённый под польским давлением из тюрьмы, Святополк княжил в Вышгороде. Наверно княжил не плохо, раз за такой короткий срок сумел обрести там много преданных себе сторонников.

                                             ( серебряная монета Святополка Окаянного)

А вот с правами на престол у Святополка дела обстояли несколько хуже чем у Ярослава с Борисом.

 Святополк не был вообще сыном Владимира. И мать его не являлась ни первой женой, ни христианкой в момент насильственного овладения её Владимиром.

Но Святополк был старшим среди оставшихся Рюриковичей. Так, что русское «лествичное право» в какой то степени было на его стороне.

Но на русское право Святополк решил не полагаться. Ему, к тому времени, уже гораздно больше нравились польские традиции престолонаследия: «всех убью- один останусь»

 

К моменту смерти Владимира Святополк занимал самую выгодную позицию. Вышгород совсем недалеко от Киева и гонцы туда примчались в ту же ночь.

Святополк не медлил ни минуты. Он тут же прибыл с дружиной в Киев и больше инициативы из своих рук не выпускал.

 

Погребя Владимира, он широко распахнул сундуки великокняжеской казны, щедро одаривая киевлян, устраивая им пиры и прочие развлечения.

Таким образом он старался привлечь их на свою сторону. И, надо сказать, в какой то степени, у него это получилось.

Одновременно Святополк усиленно думал – как же быть ему с братьями? На решение этого вопроса времени у него почти не оставалось – Борис с войском уже возвращался в Киев.

Почему то известие о печенежской орде оказалось ложным. Никаких печенегов Борис не обнаружил и сейчас возвращался домой.

Когда войско отдыхало, разбив лагерь на реке Альте, к Борису примчались на взмыленных конях гонцы с печальной вестью о смерти отца и вокняжении Святополка.

( Герб Святополка Окаянного по польским источникам)

Бог весть, кто их послал. Последующие события дают нам некоторое право предположить, что гонцов послала сестра Предслава. По крайней мере это не единственные гонцы, рассылаемые ей по стране с информацией о киевских событиях.

Немедленно в княжеском шатре собирается совет: как быть? Все бояре Владимира, все отцовская дружина в один голос советуют Борису немедленно выступать и силой взять себе престол, скинув оттуда Святополка.

Таким образом, всё войско, и войско крупное, на стороне Бориса.

И тут прибывают гонцы от Святополка. Тот, хоть и решил сначала поступить с братьями по польски, но вдруг заколебался подойдя к последней черте.

Той, что проведена братней кровью, той, которую переступишь и всё, назад пути нет.

Дрогнул вдруг перед ней Святополк. Всё же он был русский князь, а не польский и не чешский. Убивать братьев своих не принято было досель на Руси.

Поэтому послал он Борису гонца с грамотой. В грамоте той Святополк объяснил, что занял он киевский золотой трон, по праву старшего в роду. Но и братьев своих обидеть вовсе не намеревается. Он обещал Борису жить с ним в любви и придать борисовой волости, что выделил ему отец, ешё земли.

Как было такому не поверить? Ведь то, что предлагал Святополк вполне укладывалось в древние славянские обычаи.

И Борис поверил.

«Не буду проливать братскую кровь» объявил он дружине.

«Ну не будешь, так не будешь. А мы-домой» решили те и отправились все по домам, оставив Бориса совсем одного с горсткой телохранителей.

И вот когда Святополк про это узнал, то вдруг решился. Уж очень соблазнительную цель представлял теперь из себя Борис. Вновь вспомнилось ему как лихо решают такие вопросы западные славяне. Ведь вот же, совсем недавно, зять его любимый Болеслав изгнал всех своих братьев из страны и ослепил кой кого их других родичей. А чешский Болеслав, первым делом приказал одного брата оскопить другого задушить.

Встали эти примеры у Святополка перед глазами и  тот небольшой лучик света, что вдруг блестнул в этом князе, когда писал он миролюбивую грамоту Борису, потух.

Навсегда потух. И стал Святополк – Окаянным. То есть подобным Каину.

 

Он призвал к себе верных слуг, неких Путшу, Тальца, Еловита и Льшка, и приказал:

«Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса»

 

Те выступили не стряпая. К княжескому стану на Альте они подошли ночью. Затаились и слушали, как Борис поёт у себя в шатре заутреню.

Когда же слова молитвы стихли и свет в шатре погас, убийцы решили, что князь лёг спать, а стало быть, пришла их пора.

Они врываются в шатёр и пронзают лежащего на постели Бориса копьями.

Слуга Бориса, венгр Георгий пытается помешать убийцам и гибнет от их рук. У него на шее была дарёная Борисом золотая гривна. Убийцы резонно решили, что Георгию она больше не понадобится, а им в самый раз.

Но они никак не могли снять эту гривну с шеи. Руки наверно тряслись от сделанного , ведь необыкли ещё на Руси правителей то убивать.

Тогда убийцы отрезали Георгию голову и завладели, наконец, желанным украшением.

А когда кончили возиться с телом слуги и подступили к Борису, то увидели, что тот ещё жив. Наверно это было сильным потрясением для убийц. Они то полагали, что всё уже кончено. Ан нет. Надо добивать.

 Но, как уже сказано, привычка к убийству князей тогда ещё не выработалась в наших предках. Поэтому никто из убийц не решился нанести последний удар.

Они завернули раненого Бориса в ковёр и повезли его в Киев.

Вот уж чего совсем Святополку было не надо!

Поняв, что русские на княжеубийство не годятся он посылает им навстречу двух варягов. Те и добили Бориса мечами.

Вот теперь у Святополка дороги назад уже не было. Да он её и не искал. Хапнув крови, он как озверел

« Убью всех братьев и приму один всю власть на Руси» доносит до нас летопись его слова.

 

А слова у этого князя с делами не расходились. Второй сын ненавистной Святополку византийской принцессы Глеб княжит в Муроме.

Святополк шлёт ему гонца с сообщением о том, что отец их Владимир очень болен и зовёт перед смертью своих сыновей на последний погляд.

 

Глеб немедленно, с малой дружиной спешит в Киев. У Смоленска они пересаживаются с коней на ладью и плывут к Киеву.

По пути их нагоняет новгородский гонец. Это от Ярослава. Тот уже всё знает про Бориса и спешит предупредить остальных братьев.

«Не ходи» говорит гонец «Ярослав велел передать, что отец умер, а брат твой убит Святополком»

Дружина Глеба пристала к берегу и стала совещаться: как быть.

Тут то и настиг их отряд убийц посланный Святополком. Небольшая  дружина Глеба была вырезана в мановение ока. А самого Глеба зарезать ножом, убийцы заставили  его же собственного повара.

 

Ещё один сын Владимира, князь Святослав княжил в древлянской земле. Узнав об убийстве Бориса и Глеба, он в ужасе бежит из страны, стараясь спастись от смерти.

Не спасся. Посланные Святополком убийцы догнали его в Карпатах и там зарезали.

 

Размах братоубийств потряс Русь. Ничего подобного раньше русичи не видели и видеть больше не желали.

То, что уже давно стало обыденностью среди западных славян, шокировало русских.

Жить под властью убийцы ни хотел никто. Но остановить озверевшего Святополка мог теперь только один человек - новгородский князь Ярослав Мудрый.

 

А у того своих проблем выше крыши. И проблем серьёзных. Варяги, застоявшись без дела, начали куролесит в Новгороде.

Избивали, забавы ради, новгородцев, насиловали женщин. Ну и всё такое.

Выходки варягов довели новгородцев до белого каления. И вот однажды, на дворе какого то Парамона, новгородцы перебили зашедшую туда по делам насилия и грабежа варяжскую шайку.

Эта новгородская наглость вызвала гнев у Ярослава. Чтобы отомстить, он обманом зазвал убийц к себе на двор и там велел всех казнить.

Разные источники по разному называют цифру казнённых новгородцев. От сотни до тысячи. Последняя цифра, впрочем, кажется мне преувеличенной.

Ну как бы там ни было, а Ярослав отомстил и заодно преподал новгородцам урок- обижать заграничных гостей нехорошо.

Понятно, что теперь отношения между Ярославом Мудрым и новгородцами установились несколько натянутыми.

 

И вот надо же такому случиться: только он перерезал кучу новгородцев и телеги, заваленные ещё теплыми трупами, вывезли их подальше от княжьего терема, как в тот же день явился к Ярославу гонец из Киева от сестры его Предславы.

«Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, послал и на Глеба, берегись его» - говорилось в маленькой грамотке, доставленной гонцом.

 

Со слов летописца : «Ярослав сел и сильно затужил»

Конечно, тут затужишь. В такой момент так сильно испортить отношения с единственной своей опорой – Новгородом.

«И, что стояло этому гонцу хоть на пару часов раньше прискакать» небось думал Ярослав с досадой «Я б тогда никого и убивать не стал. Может быть»

 

Но тужи не тужи, а теперь надо с новгородцами мириться. Варягов хоть и много, но явно не хватит, чтоб одолеть Киевского князя.

Ярослав тогда ещё не знал, что Святополк вызовет отвращение даже у своих подданных и воевать ему придётся только со своей дружиной да наёмными печенегами.

Поэтому Ярослав тут же предпринимает два очень важных шага. Он посылает гонца к князю Глебу, чтоб упредить того о грозящей опасности. Как мы с вами видели, это у него получилось не очень.

Во вторых Ярослав тут же начинает мириться с новгородцами. И вот это у него получилось блестяще.

Выяснилось, что новгородцы конечно обиделись немного на князя за резню соотечественников, но сочли всё таки это простительным. По крайней мере вече, которое собрал немедленно Ярослав для информирования новгородцев о последних русских внутриполитических изменениях, постановило зла на Ярослава Мудрого не держать и помочь ему стать Великим князем всея Руси.

Ну, а собственно, почему новгородцам было и не простить князя? В понятиях того времени князь не сделал чего то неприемлемого и из ряда вон выходящего.

Его слуг, убили, он отомстил за смерть слуг. Дело это частное и Господина Великого Новгорода в целом не касается.

На вече то собрались те, кто остался жив после княжеского внушения. А остались живы те, кто в убийствах варягов не участвовал. Ну, а те кто в убийствах не участвовал, были вполне равнодушны к этому делу.

Убили дураков? Ну дак так им и надо – нечего было с варягами сорится и ставить князя в положение когда он обязан был отомстить и отомстить жестоко.

 

Конечно, случись это в другое время и в иных обстоятельствах, вряд ли Ярославу Мудрому так легко бы сошла с рук учинённая им резня русских в отместку за то, что они дали отпор  чужеземным грабителям и насильникам.

 

Но тут то ведь в дело вмешались те самые три тысячи гривен, что Ярослав отказался отдавать Киеву.

Они красиво отсвечивали перед мысленными новгородскими очами благородным серебряным блеском, издавали тихий, но самый приятный для каждого уха божественный  звон и сразу же навели новгородцев на мысль, что если Ярослав сядет на киевский трон с новгородской помощью, то можно будет вытребовать с него, чтоб он этакие вот неуплаты Киеву от Новгорода сделал постоянными.

Да и сами посудите – гривна: 200 грамм серебра, три тысячи гривен это ж почти полтонны серебра! Ежегодно! Ведь сэкономить из казны, это всё равно, что туда положить.

Какие могут быть тут обиды на князя-батюшку?

Какие тут убитые новгородцы, когда целых полтонны!?

Да, конечно, сами они виноваты.

Вече так и сказало князю:

 

«Хоть ты наших братьев и перебил, но у нас всё ещё достаточно народу, чтоб биться за тебя»

 

Ну, а кто бы сомневался. Ведь полтонны!

( новгородская гривна. За три тысячи таких можно многое простить)

 

Да  и ими то можно не ограничиваться. Хотя какое там «можно»?! Нужно – вот правильное слово в таких обстоятельствах!

Самое время потребовать дополнительных льгот Господину Великому Новгороду.

Забегая вперёд, скажем, что все ожидания новгородцев оправдались.

 

Однако, пытаясь разобраться в мотивах по которым Господин Великий Новгород простил убийства Ярославом Мудрым своих горожан, думаю нам не стоит ограничиваться только денежными соображениями, хотя мы их и поставили на первое место.

 

Несомненно, здесь следует принять во внимание и то моральное потрясение, которое пережили все русичи от этакой вот попытки, со стороны Святополка Окаянного, ввести на Руси европейские обычаи.

Русские люди тех лет охотно перенимали всё новое, но вот именно до таких европейских традиций пока не доросли.

Поэтому принять их категорически не захотели. И новогородцам и прочим русичам немыслимо было иметь над собой князя – братоубийцу. Вот просто даже не обсуждался такой вариант.

Да тут ещё подоспели в Новгород сведения о новых братоубийствах Окаянного. Теперь в глазах русичей ситуация вообще за всякие рамки вышла.

Именно поэтому, скорее всего, новгородцы пошли бы с Ярославом в поход на Киев и без особых денежных перспектив. (хотя любой удачный поход, в те времена, означал неплохую добычу для победителей)

 

Вообщем войско Северной Руси выступило в поход на Русь Южную. В северорусском войске было около трёх тысяч варягов и около тридцати тысяч новгородцев.

 

Что касается Южной Руси, то она не особо спешила поддержать своего, паче меры европеизированного, князя. Он был им так же отвратителен, как и прочим русским землям.

 

Но дружина, конечно, осталась Святополку верна и вышгородцы, уже кровью со Святополком повязанные, тоже.

Да и просто охочих людей Святополк, думаю, набрал всё таки к себе в полк. Люди то – они же разные. Непременно нашлись на Руси и такие которым Святополк чем то глянулся.

 

Вообщем вот такой был состав у русской части Киевского войска. Однако этого было явно недостаточно и Святополк ещё нанял печенегов.

 

С этой армией он и выступил навстречу Ярославу Мудрому.

 

Два войска встретились у города Любеча. Южная рать подошла туда по суше, Северная армия несомненно приплыла по реке.

 

Армии встали по разные стороны Днепра в ожидании битвы.  Битвы из числа таких, которые решают судьбы страны на много веков вперёд.

И Русь замерла в ожидании своей судьбы. 

                                                        ( продолжение следует)

Многие тяжёлые задачи предстояло решать новому польскому князю Болеславу.

Это и освобождение Польши из политической и религиозной зависимости от Германской Империи. И внутреннее укрепление Польши. И расширение польских  границ. Во всём этом Болеслав Храбрый продемонстрировал изрядную энергию, смелость, талант и глубокий государственный ум.

Он, собственно, даже собирался вообще Русь присоединить к Польше и много добился на этом пути. Но об этом будет сказано ниже.

Болеслав правил Польшей 33 года. И за это время достиг почти всего чего хотел. Он оставил Польшу могучей и процветающей державой. Даже королевством, ибо перед самой смертью он стал королём, получив корону от Римского Папы.

Ну, а начал он своё правление с решения самой первоочередной задачи. А какая первоочередная задача перед любым властителем была, есть и будет? Да укрепиться у власти как можно дольше и как можно больше усиливать и расширять её.

Болеслав подошёл к решению этой проблемы более чем оригинально. Он просто берёт и изгоняет из Польши всех своих братьев! Это поперёк всех обычаев и законов, вопреки завещанию отца.

Когда некоторые из польских «можновладельцев» указали на это Болеславу, тот просто расправился с этими умниками.

Вот похоже от Болеслава и пошёл этот обычай у западных славян – удерживать власть и землю в одних руках, не дробя её между всей родней.

Мы с вами видели, как на Руси владения делятся между всеми родственниками князьями. Делёж этот шёл не всегда справедливо, не всегда бескровно, но он был.

У западных славян же, престолонаследие пошло по принципу «пауки в банке». Самый сильный из братьев просто старался убить или изгнать всех остальных. Началось это с Болеслава и очень скоро этот обычай подхватили чехи.

Логика тут, конечно, прослеживается вполне определённая – оставить землю и власть едиными. Но на практике это конечно приводило к бесконечным войнам, ослаблявших западное славянство перед лицом Германской Империи.

Укрепившись на троне, Болеслав приступил к расширению польских границ. Первую свою экспансию он направил на север и расширил Польшу до Балтийского моря, подчинив дикие племена поморян и пруссов.

Вот этих самых пруссов, некоторые через чур патриотичные историки считают тоже славянами. Очевидно по принципу- всё, что шевелится, то славяне.

На самом деле нет оснований причислять этот народ к славянству, как, впрочем, и нет оснований этого не делать.

Но были они славянами или нет, для нас неважно. А важно, что они были дикие язычники.

 И этим помогли Болеславу избавить Польшу от немецкой зависимости  в церковном плане. Для умного человека и дикари в помощь.

Вот как это было. Церковную власть над Польшей и Чехией осуществлял архиепископ Адальберт.

Это  суровый аскет, ярый германофил и непримиримый гонитель всего славянского. А был он…славянином.

Звали этого славяноненавистника Войтех. Происходил он из чешского княжеского рода. В самой молодости своей он поехал учиться в Германию. Получил там блестящее образование и ярую ненависть к славянству.

Впрочем, мы уже видели, что среди славян не он один такой был.

Так вот, своим гонением на всё родное, аскетизмом и безукоризненной честностью Войтех сей всех окружающих ну просто достал.

И  Болеславу приходит в голову остроумная идея, послать этого, не в меру ярого христианина, крестить диких прусов и поморян.

Сказано – сделано. Болеслав предложил, Войтех не мог отказаться от столь благочестивой миссии. И направился крестить пруссов. Очевидно он, по своей укоренившейся привычке, через чур яро приступил к делу. В итоге, не прошло и месяца как дикие прусы  сделали из Войтеха великомученика.

Произошло это неподалёку от нынешнего Калиниграда.

Узнав об этом радостном известии, Болеслав сделал вид, что опечален. Он тут же отправляет к пруссам послов, предлагая выкуп за мощи Войтеха. И одновременно экстренно связывается с Римским Папой, прося о двух вещах.

Первое, немедленно канонизировать первого польского святого сложившего голову свою за веру христианскую.

Второе, основать в Польше своё архиепископство, куда бы архиепископов ставил уже не Император, а сам Папа.

Болеслав, как видим, предпочитал церковную власть Рима церковной власти Германии. Это было правильное предпочтение, конечно, Рим никак не мог угрожать государственной независимости Польше. А Империя могла. И угрожала.

А немецкая церковь в Польше всячески ей помогала в этом.

И терпеть такое Болеслав больше не собирался. Вообще этот польский князь, в своё время, побывав у немцев в заложниках, не очень то этих немцев возлюбил. При нём полякам , скажем так, снова можно было стать славянами. Вернулись ко двору и в высший свет польский язык, польское платье, польские блюда и.т.п.

И мы ещё увидим как жестоко будет Болеслав бить и трепать Империю. И если бы он бил немцев не один, а в союзе с другими великими славянскими державами: Чехией и Русью, то пожалуй Германия была бы сокрушена и славянство восторжествовало бы во всей Центральной Европе.

Но, увы, как мы увидим, Болеслав и вообще поляки, рассматривали своих славянских соседей не более чем как добычу. И соответственно относились. Что привело не к общему славянскому союзу против Запада, а к союзу Запада с Чехией и частично с Русью против Польши.

 

Папа, получив послание от Болеслава, возрадовался. Ослабить власть Императоров это же было целью практически всех Пап. Поэтому Папа быстренько соглашается с польским повелителем.

Войтех канонизирован, а в Польше организована отдельная архиепископия. Таким образом польская церковь становится независимой от Германии!

Ну, а тут и останки незадачливого проповедника вернулись на Родину. Говорят, что пруссы взяли с Болеслава серебра на вес этих самых останков.

Как бы там ни было, но останки  торжественно частично погребли. Частично, потому, что череп Войтеха не погребали, а выставили в гнезненском соборе для поклонения. Он и сейчас там. То есть один комплект мощей там.

А Войтех, как всякий уважающий себя святой имел несколько скелетов.

Вот второй он у чехов. В Праге. В соборе Святого Вита. Оба набора мощей считаются католической церковью подлинными и анафема на голову тем, кто в этом усомнится.

Да, кстати, Войтех считается небесным покровителем поляков в частности и славян вообще.

Представляю, как удручён он этой ролью.

( череп небесного покровителя славян Святого Войтеха)

Обделав свои дела на севере и в Риме Болеслав обратил свой взор на юг. На Чехию вообщем. И увидел Болеслав, что дела в Чехии обстоят блестяще. Для поляков.

А именно, у чехов, как раз умирает князь и начинается лёгкая смута. Таким моментом, как мы сейчас с вами хорошо понимаем, грех было не воспользоваться. Поэтому Болеслав нападает на Чехию и отсакраливает себе солидный кусок чешских земель: Краков, Моравию и Словению, аж до Дуная.

Вообще осуждать тут Болеслава абсолютно не за, что. В те времена среди государей, считалось абсолютно нормальным и даже необходимым в случае если у соседа смута, придти к нему на помощь и облегчить ему карман.

Ключевое слово здесь «в те времена». В наше время эту сакральную традицию бережно хранит только одна-единственная страна.

Что же касается  Болеслава, то  он просто обожал расширять свои границы во время смут и нестроений у соседей. В случае с Русью он такую смуту даже разжёг искусственно.

Но об этом ниже. А пока вернёмся в Чехию.

Там с чего смута то началась? А с того, что  новый чешский князь, которого, кстати, тоже звали Болеслав, но Рыжий, по смерти отца своего, решил поступить с братьями по польскому обычаю. С чешской модернизацией. Он захотел не просто изгнать своих братьев, как это проделал Болеслав Смелый, а решить вопрос гораздно радикальней.

Одного брата он приказал оскопить, а другого задушить паром в бане. С фантазией был этот Рыжий, ничего не скажешь. Но ничего у него с братьями не получилось.

Дело в том, что  внедрение такого количества новшеств в чешскую жизнь не нашло понимание среди чешской знати.

И сильнейший чешский род Вршовцы сначала помогли бежать братьям Рыжего, а потом и свергли самого Рыжего.

Но свергнув Рыжего чешская знать не его братьев на престол позвала, а из каких то соображений, сделала чешским князем брата Болеслава Смелого по имени Владивой. Прогнанный из Польши, Владивой этот, долго жил изгнанником при чешском дворе и, к своему удивлению, дождался не польского престола, а чешского.

Став чешским князем поляк Владивой посмотрел по сторонам и увидел такую картину. Рыжий бежал в Польшу и просит помощи у Болеслава Храброго, а братья Рыжего бежали в Германию и просят помощи у немцев.

И поляки и немцы уже , можно сказать надели салфетки, взяли в руки столовые приборы и облизываются на Чехию, готовые приступить к помощи.

Что было делать Владивою? Мы же с вами уже установили, что первейшая и, практически единственная цель, любого правителя это удержаться у власти, как можно дольше.

Исходя из этой аксиомы, Владивой принимает абсолютно верное решение, пожертвовать чешским суверенитетом в обмен на власть.

Он просто берёт и дарит Чехию Германскому Императору, а тот, в благодарность, возвращает Чехию Владивою но уже в ленное держание.

Так, в те времена, частенько случалось.

Однако это не всем понравилось в Чехии. В результате Владивой быстренько умирает. И чешская знать призывает к себе на княжество обоих братьев Рыжего: Яромира и Ольдриха. Но с тем, чтобы они правили вместе, а не пытались друг друга убить, ослепить, оскопить и тому подобное.

Вот тут то на сцену и выступают поляки.

Болеслав Храбрый охотно откликнулся на просьбу о помощи от своего Рыжего тёзки.

Он вступает в Чехию, бъёт чешские войска, прогоняет Яромира и Ольдриха, и сажает Рыжего на престол.

После чего удаляется и ждёт продолжения событий. Умнющий поляк уже понял, что оно вскоре последует. И не ошибся.

Сев на престол Рыжий не нашёл ничего умнее как начать расправу с теми, кто его когда то выгнал.

Чехи взвыли, обратились за помощью к Болеславу Храброму. Тот помочь соседям всегда рад!

Болеслав, под предлогом важного совещания, вызывает к себе Рыжего.

Не подозревая ничего плохого Рыжий приезжает. Болеслав тут же хватает его, ослепляет и бросает в тюрьму. Где и держал несчастного чеха до самой его смерти.

Оказав таким образом помощь братскому народу, Болеслав, исходя из принципа, что братской любви много не бывает, вступает в Прагу и объявляет, что теперь он тут главный и вообще это всё теперь Польша.

Так возникает в Европе огромная, сильная и единая Славянская Империя. Это крайне встревожило Империю Германскую, которая ни в коем случае не желала единства среди славян, обоснованно подозревая, что ничем хорошим такое единство для германского мира не кончится.

Император немецкий Генрих Второй немедленно шлёт к Болиславу гонцов с требованием подтвердить вассальную присягу, которую совсем недавно принёс за Чехию покойный Владивой.

Гордый поляк с презрением отвергает это требование. Тогда немцы собирают имперскую армию и движутся в Чехию, прихватив с собой Яромира и Ольдриха.

Может быть, что этот поход закончился бы для немцев полным разгромом. Может быть даже и сама Империя могла перестать существовать. Так сильны были совместно поляки и чехи.

Но всё испортили сами поляки.

Вступив в Чехию они, почему то, вообразили себя высшей расой среди славян и стали всячески унижать и притеснять чехов.

И вообще обращались с ними во всём, как с побеждёнными врагами. Хотя они не побеждали чехов, а пришли по ихнему же зову.

Но вот не смогли поляки гонор свой пересилить и держать себя с чехами на равных. И тем самым погубили славянское единство, в самом его начале.

Чехи, возмущённые польским угнетением, встречали немцев как освободителей. Тем более в челе германских войск ехали чешские природные князья.

Болеславу вместе с поляками пришлось без боя убраться из Чехии.

Ах если бы поляки вели себя иначе с чехами! Какие захватывающие перспективы тогда появлялись у славянства в Европе! И какие печальные у германцев.

Несомненно, окажись тогда на месте поляков русские, то славянской империи быть! А Германской, соответственно, не быть.

Ведь умели же наши предки относится ко всем народам как к равным. Ведь не было у тогдашних русских и следа национального чванства и пещерной ксенофобии, которые, увы, присущи нам сейчас.

А вот у поляков эти черты уже тогда стали проявляться.

И вот итог: единая славянская держава Запада исчезла, не успев и года просуществовать. Чехи теперь верные друзья и союзники немцев. А Польша один на один бьётся с Германской Империей.

Да-да! Не удивляйтесь. Вынужденные уйти из Чехии поляки и не думают сдаваться немцам. Они смело атакуют врага в одиночку!

Поистину, трудно отыскать воинов и народ доблестней чем поляки!

Германская Империя многократно сильнее Польши, за Германской Империей все ресурсы западного мира.

 А полякам чем враг сильнее тем лучше! Они вторгаются в Империю и захватывают её восточные области.

Немцы выступают навстречу. Поляки их бьют!

Тогда немцы призывают себе на помощь чехов и ещё один славянский народ, лютичей. Этим лютичам поляки тоже успели досадить. И вот сейчас все обиженные поляками славяне вместе с немцами идут вышибать Болеслава Храброго из восточных немецких земель.

Но даже несмотря на столь огромное превосходства противника поляки не отступают!

Только через год тяжелейшей войны, немцам и их славянским союзникам удаётся вытеснить поляков обратно в Польшу.

Болеслав вынужден заключить мир по которому делает некоторые территориальные уступки немцам, а так же признаёт независимость Чехии от Польши.

Однако он, разумеется, и не думал долго этот договор соблюдать. А ждал момента. И дождался. У Императора вспыхивает конфликт с Люксембургом. Основные имперские силы перемещаются, в связи с этим, с Востока на Запад.

Болеслав тут же собирает войско и одним мощным ударом захватывает немецкие земли аж до Эльбы!

Посланные германским императором саксонские войска разбиты поляками. Императору приходится оставить временно Люксембург в покое и всеми силами двинуться на Болеслава.

Болеслав, применяет старинную славянскую тактику. То есть не даёт сражения, а отступает, выжигая всё кругом и беспокоя неприятеля постоянными атаками мелких отрядов.

Выжигать окрестности при отступлении полякам совесть ничуть не мешает, так как они воюют не на своей, а на чужой земле.

Двигающиеся вслед за поляками немцы, хоть и на своей земле, но усердно грабят всё, что недограбили и не сожгли поляки.

А как иначе немцам снабжаться? Война войну кормит.

В результате этакого вот освобождения от польских захватчиков немецкому народу вред причинён чуть ли не больше чем от самих захватчиков.

Вообщем Германская Империя истощена и просит мира. Сейчас бы самое время ударить на неё и добить гадину, столь  много бед славянам уже причинившую и в будущем причинившую ещё больше. Но Болеслав заключает мир.

Ведь сил то нет уже и у поляков! Для них  война тоже не без потерь идёт.

А другие славяне, как уже с горечью мы отметили, в то время, благодаря полякам, помогают именно Империи.

 К тому же у Болеслава есть ещё одна причина развязать себе руки на Западе.

У поляков появляются в то время  серьёзные виды на Русь. А это такой сладкий кусок, ради которого Болеслав не то, что мириться с немцами был готов. Он и союз с ними заключил.

Но этой горькой странице русской истории мы посвятим отдельный рассказ.

( Болеслав Храбрый)

 

Ах да, чуть не забыл. Помните чешских братьев-князей Яромира и Ольдриха, что вернули себе трон предков?

Ну так вот – первое, что сделал Ольдрих это сверг и изгнал своего брата Яромира. Такая уж установилась у западных славян традиция.

 

                                                                         (продолжение следует)

 

 

 

Вот мы с вами и в Польше. 

Эта славнейшая из славянских держав очень близка нам – русским. Близка не только географически , но и по крови, по родству, и наконец по народному характеру Польша роднее всех нам . Ну, разумеется, за исключением украинцев и белорусов.

 

 

Одна из византийских легенд гласит, что славяне произошли от дикой псицы. Потому они, вскормленные молоком взбесившейся собаки, с такой яростью набрасываются на своих врагов в бою.

Ну, а если обратиться не к легендам, а к научным данным. Откуда пошли славяне?

«Те же обры воевали со славянами и покорили дулебов, тоже славян, и притесняли женщин дулебских: собираясь ехать, обрин не давал запрягать ни коня, ни вола, а приказывал заложить в телегу 3, 4, 5 женщин, и они везли его; так мучили они дулебов. Были обры телом велики, а умом горды, и истребил их бог, перемерли все, не осталось ни единого обрина, и есть поговорка на Руси до сего дня: погибоша аки обре».

 

Аварское нашествие, согласно современным данным, как раз к шестому веку и относится.

Археология подтверждает данные источников.

Согласно ей, праславяне зарождаются примерно во втором - третьем веках, на берегах Дуная.

Ниоткуда они туда не приходили, а как этно-культурная общность зародились прямо там. В государстве Даков.

Под ударами легионов Траяна Дакия пала. И наши предки праславяне переселяются с Дуная в Карпаты.

Где и окончательно оформляются как отдельный осознающий свою особенность и отличия от других этнос – славяне. Отсюда, кстати, и самоназвание, «славяне» то есть «владеющие словом» «умеющие говорить» в отличии от остальных народов словом, по мнению наших очень далёких и простоватых предков, не владеющих и потому немых то есть «немцы» (Крупный американский славист Хорас Лант выдвинул версию, что «славяне» это самоназвание народа по имени легендарного предводителя по имени Словен. Гипотеза эта вполне имеет право на существования, так как подобным образом самоназвания у народов появлялись не редко)

Там же, в Карпатах и образовывается первый славянский племенной военный союз, главенствующую роль в котором играет племя дулебов.

 Византийский историк Прокопий Кесарийский пишет, что древние славяне, вступая в битву, не надевали лат, ни даже плаща и рубахи. Одни только порты. Вооружение их составляли короткие копья, у некоторых имелись большие щиты, очень твёрдые и очень тяжёлые.

Так же вооружены они были небольшими луками, из которых метали маленькие стрелы, наконечники которых были смазаны сильным ядом.

Славяне, по словам Прокопия, уклоняются от прямых сражений, а любят заманивать неприятеля в лесные засады, где и уничтожают внезапным ударом.

Поэтому Прокопий настоятельно рекомендует всем желающим воевать со славянами исключительно зимой, когда за обнажёнными деревьями засаду устроить не так то просто.

Особенно выделяет Прокопий искусство славян к плаванию. В воде они могли оставаться гораздно дольше других народов, используя для этого дыхательные трубки, сделанные из тростника.

Несмотря на такую привязанность к воде, Прокопий отмечает неопрятность славян. По его словам  они покрыты грязью и всякой нечистотой.

Ну, здесь надо учесть, что Прокопий всё же византиец и его стандарты чистоты это стандарты высокоцивилизованного народа, которые, разумеется, значительно превышали таковые у народов диких, каковыми  в те времена были славяне.

Так, что не стоит считать наших предков за таких уж грязнуль. По сравнению с византийцами в те времена многие народы неопрятно выглядели.

Внешность славян описана так: высоки ростом, стройны и статны, волосы длинные тёмно-русые, кожа не вполне белая, а на лице красноватая.

Такими предстают перед нами наши дальние предки. Вернее, одни из наших предков ибо в русской нации славянская компонента лишь одна из прочих.

 

Когда по Карпатам прокатилась аварская волна, разгромившая племенной союз дулебов, славяне перемещаются на север и северо-восток.

Вот в этот то период и происходит разделение славян на западных и восточных.

Те которые ушли на север, образовали Польшу.

А те которые на северо-восток – нашу с вами Россию

 

Но как же всё туманно и неясно в древней истории славянства.

 

Выше я изложил версию, на которой сходятся большинство славистов. Но вот историк Соловьёв, опираясь на указания античных авторов, считал народ под названием анты – праславянским народом. Народ этот жил на территории от Днестра до Днепра.

Надо сказать, это несколько удревляет историю славянства. И даёт нам повод рассказать одну интересную историю.

Дело в том, что первое государство на Русской равнине, где позднее появится Киевская Русь, было совсем не славянским, а германо-скандинавским. Точнее-готским.

В конце второго, начале третьего века готы со стороны Балтийского моря начинают движение к югу, к Чёрному морю.

На Русской равнине они в четвёртом веке образуют государство, которое в скандинавских сагах называется Великой и Холодной Швецией.

Вождём и основателем этого государства, по размером почти полностью совпадавшим с Русью Рюриковичей, был Германарих.

( Германарих)

Просуществовало эта Готская империя недолго, оно было сразу по смерти своего основателя начисто сметено нашествием гуннов.  Поэтому она просто не успела оставить после себя каких либо крупных археологических артефактов.

Но есть предположение, что Змиевы валы, о которых мы уже рассказывали, начали строить именно готы.

Однако за свой короткий срок жизни Готская Империя успела изрядно досадить антам, праславянам если верить античным авторам и Соловьёву.

Готский полководец Винитар пошлее походом на антов. Сначала они его разбили. Но он, зализав раны и взяв подкрепление, снова напал на антов. Разбил их и пленил антских старейшин.

А главного вождя антов под именем (только не удивляйтесь) Бог (или Бож) распял на кресте А рядом распял его  сыновей и семь десятков племенных старейшин.

 Вот такая история произошла четвёртом веке на Днепре. Бога там распяли.

 

Чуть позднее нашествие гуннов смело как метлой и готов и антов и прочие народы там жившие.

Так, что когда славяне с Карпат, спасаясь от аваров, переселялись на северо-восток, то они застали земли обширные, богаты и пустые.

 

Однако наш с вами путь лежит на север от Карпат. К западным славянам.

 

Прямо скажем, с территорией им повезло гораздно менее чем нашим предкам.

Та местность, где обосновались поляки и чехи (начнём их сразу современными именами называть) далеко не так благодатна как земли занятые предками русских.

В основном это густые леса и болота. Почва малоплодородна, а климат суров.

К тому же, опять в отличии от наших предков, западные славяне сразу же попали под военное, политическое и культурное давление Германской империи.

Приняв это давление на себя западные славяне защитили наших предков, дав русской нации возможность развиваться более самобытно.

 

Расскажем о них маленько.

История чехов начинает проясняться примерно с начала седьмого века. В отличии от своих собратьев, это славянское племя не бежало от аваров, а оказало им сопротивление.

Борьба чехов с аварским игом была долгой. И увенчалась победой когда у них появляется племенной вождь по имени Само.

Кто он был такой, откуда родом и какой национальности, абсолютно неизвестно.

По некоторым данным он был купец.

Как получилось, что он возглавил борьбу чехов за независимость, так же неясно. Но, как бы то ни было, а Само встаёт во главе чехов и скидывает аварское иго.

В 627 году чехи избирают Само своим королём. Так появилось первое в мире славянское государство, и сердцем его была Чехия!

Сразу же, после своего появления, эта предшественница всех славянских государств оказывается в состоянии войны с Империей Франков. Ну то есть с германцами.

Подробности этой борьбы при правлении Само, как и обстоятельства смерти первого славянского монарха неизвестны.

В дальнейшем, в начале восьмого века, мы встречаем у чехов какого то короля по имени Крок. Столицей его была Вышеград на реке Влтава.

У Крока сыновей не было, но были три дочки. Все ведьмы, как гласит о них чешское народное предание.

Младшая из этих славянских ведьм, по имени Любуша, так полюбилась чехам, что по смерти отца её Крока, именно её избрали всем народом в королевы Чехии.

Она была влюблена в некого Пршемысла. И, сразу, как стала королевой, решила выйти за него замуж.

Ну и, будучи, очевидно, девушкой не особо застенчивой, заслала к нему сватов.

А тот, как раз пахал землю, когда к нему сваты из королевского дворца явились. Крестьянин, что ли, обычный был?

Сменить плуг на трон Пршемысел, разумеется, не отказался. Тут же женился на Любуше и жили они долго и счастливо, беспрерывно воюя то франкской династией Меровингов, с франкской династией Каролингов.

От этого то Пршемысла и пошёл род чешских князей, как у русских князей от Рюрика.

 

Сколько достоверного в этой истории про королеву – ведьму Любушу и короля - крестьянина Пршемысла, сказать трудно. Следует иметь в виду только, что народные предания тех тёмных лет совсем вымышленных сюжетов и героев не знают.

Так, что можно говорить, что эта пара Любуща и Пршемысел действительно возглавляли Чехию.

А уж какая она там была ведьма и такой ли уж был Пршемысел крестьянин-лапотник, Бог весть.

 

А мы подходим к концу восьмого началу девятого веков и только здесь, наконец то, вступаем на более менее твёрдую почву документально зафиксированных фактов в истории славянства.

 

Связано это время с напором Империи Карла Великого на Восток. Объединив силы Запада этот император вознамерился и Восточную Европу включить в свою Империю.

Первыми на его пути оказались славянские племена бодричи, лютичи и сербы, которые тогда проживали на землях нынешней Саксонии.

Племена эти беспрерывно враждовали между собой, впрочем как и положено при родо-племенном строе.

Карл Великий предложил бодричам свою помощь в борьбе с врагами и бодричи охотно согласились.

Так германцы влезли в славянские разборки с большой, разумеется, пользой для себя.

Вместе с сербами и бодричами Карл Великий победил и покорил лютичей, а затем, поработил и своих незадачливых союзников.

После чего перед ним предстал уже более серьёзный славянский противник – Чехия, которая, к тому времени уже второй век имела свою государственность.

Дважды Карл вторгается к чехам и дважды вынужден был уйти оттуда без особого успеха.

Верные древней славянской стратегии чехи не дают германцам битвы, а устраивая засады на горных и лесных дорогах, уничтожают и уничтожают захватчиков.

Воевать подобным варварским способом не было для германцев никакой возможности и они вынуждены были оставит чехов в покое. Пока оставить.

 

Немецкий «дранг нах остен» (это с тех времён сия фраза пошла) перенацелился на Великую Моравию.

Это была первая славянская империя, объединившая многие славянские народы. На пике могущества она включала в себя территории современных, Силезии, Чехии, Венгрии, Словакии, часть Польши и Западной Украины.

Основателем её считается князь Моймир, принявший христианство в начале девятого века и крестившего своих подданных.

Так, что Великая Моравия ещё и первая христианское славянская держава. Именно на её территории была впервые внедрена славянская письменность и возник церковно-славянский язык.

 Как видим , значение Великой Моравии для славянской истории вообще и русской истории в частности переоценить трудно.

Но просуществовала эта первая великая империя славян очень недолго. Меньше века. С 822 года по 906 год.

Причиной её краха было постоянное и сильнейшее давление со стороны Священной Римской Империи.

Уже самый первый князь моравский Моймир был свергнут немцами. Тогдашний Император Людовик Немецкий обвинил Моймира в намерении отложиться от Римской церкви.

После чего, в 846 году немцы вторгаются в Моравию. Моймир был разбит и пленён.

Германцы ослепили славянского князя и бросили в темницу, где он и скончался.

А на его место Людовик посадил племянника Моймира, князя Ростислава.

Германский Император полагал, что обязанный ему троном Ростислав будет верным вассалом Империи.

Однако, очень скоро, немцы убедились, как далеки они были от истины в своих планах на Ростислава.

Тот показал себя ярым «антизападником» практически сразу. Ростислав объявил себя врагом Людовика и стал принимать под своё покровительство всех противников этого монарха, в том числе и двух его сыновей, давно полагавших, что папа их засиделся на престоле.

Поражённый такой неблагодарностью в самое сердце Людовик Немецкий вторгается в Великую Моравию. Славяне бьют немецкую армию наголову. Преследуют неприятеля. Вторгаются на территорию самой Империи и разоряют Баварию.

Потом Ростислав даёт воинов и денег сыновьям Людовика – Карломану и, тоже, Людовику. Те, некоторое время, увлечённо воюют с папочкой и Моравия может немного передохнуть.

 

Передышку Ростислав использует для наведения порядка в церковных делах Великой Моравии.

Неизвестно, хотел ли его дядя князь Моймир отложиться от Римской церкви, а вот Ростислав не просто хотел, он взял и отложился.

В один прекрасный день он объявил всем священникам, которые были, разумеется, исключительно немцами, чтобы они катились подальше из Моравии.

После чего Ростислав посылает послов в Византию к Императору Михаилу с просьбой о славянских священниках.

Так в 862 году в  Моравии появляются великие братья Кирилл и Мефодий.

Это вызвало бешенство у Римского Папы Николая Первого. Папу можно понять - огромное государство среди бела дня уходило из под власти Римской церкви.

Стерпеть такое было свыше папских сил. А этот Папа был очень энергичным Папой. Поэтому немедля, засучив рукава, принялся действовать.

 Он экстренно мирит Людовика с сыновьями и указывает тому, что вместо междоусобной войны лучше бы заняться войной святой.

Людовик совсем не возражает. У него, к этому времени, против Моравии уже не зуб, а целый клык вырос.

В 864 году германская армия вторгается в Великую Моравию. На этот раз славянская держава терпит поражение и Ростислав вынужден прекратить миссию Кирилла и Мефодия в Моравии.

Но недолго Папа с Императором праздновали победу. Не прошло и года, как Ростислав восстал, разбил императорскую армию, прогнал немецких священников и вновь позвал Кирилла и Мефодия.

Так в 866 году появляется славянская христианская церковь, независимая от Рима и только формально зависимая от Византии.

 

Но жизнь Великой Моравии уже подходила к концу. Изматывающая война Славянской Империи с Империей Германской продолжалась и силы были конечно не равны. В распоряжении Германских Императоров в те годы были все силы Западной Европы. Моравия и мечтать не могла о таких ресурсах.

Мечтать не могла, а побеждать германцев побеждала.

Раз за разом они вторгаются в Великую Моравию и раз за разом бьют их славяне во главе с князем Ростиславом.

Занявший после смерти отца германский престол Карломан решил действовать по другому. Он нашёл себе союзника против непобедимого Ростислава в самой Моравии.

И кто же был этот союзник? Да родной племянник Ростислава князь Святополк!

Изменой Ростислав был схвачен и выдан немцам. Те ослепили его и заточили в подвале немецкого монастыря..

Мне интересно, умирая на гнилой соломе, слепой Ростислав вспомнил ли о своём дяде Моймире, которому он, когда то, такой же изменой уготовил такую же страшную смерть?

 

А Карломан прогадал со Святополком так же как и его отец, в своё время, с Ростиславом.

Святополк ничуть не чувствовал себя обязанным немцам и первое, что он сделал это вторгся в Германскую империю и хорошенько её пожёг.

 

Воображаю, какие проклятья в отношении Святополка в частности и славян вообще изрыгал Карломан, узнав об этом.

 

И тут, в самом конце девятого века, западное славянство и без того истекающее кровью в непрерывной борьбе с Западной Европой получает страшный удар в спину.

Венгерское нашествие!

Эта кочевая орда, вторгается с Востока, разрезая западный славянский мир пополам и отгораживая его от Византии.

Впрочем Византия немедленно наняла венгров, чтобы те воевали с болгарами.

А германцы тут же заключают с венграми союз и вторгаются в Великую Моравию.

И вновь неудачно! Славянская Империя опять выстояла!

Но час её уже пробил. В 895 году умирает князь Святополк.

И, вместо того, чтобы ещё больше сплотиться перед лицом сильных врагов с Запада и Востока, Великая Моравия погружается в смуту.

Три сына Святополка схватились между собой за власть, разодрав, для начала, первую Славянскую Империю на три куска.

Потом одному из них, некому Буривою пришла в голову «блестящая» идея, попросить помощи против братьев у Германского Императора.

Долго ли он думал и сам ли додумался, мне неизвестно. Но помощи попросил.

Немцы с величайшим удовольствием эту помощь предоставили.

Император немецкий Арнульф вообще объявил, что выступит в роли посредника-миротворца между братьями.

И его посредничество было принято!

Как миротворческая миссия протекала в подробностях не известно. Но с 906 года Великая Моравия исчезает. Часть её отходит немцам. Часть венграм.

 

                        (продолжение следует)

Из записок интенданта Витебской провинции маркиза А. Пасторе (фрагменты об организации Напо-леоном управления в Витебской провинции в августе 1812 года). Фотокопия. Печатный документ. Полоцко-Витебская старина. Вып III. Витебск, 1916. С. 186-187, 188-189

загадки древних камней

Тема строительства египетских пирамид , меня заинтересовала,  когда я был еще учеником 4 класса советской школы. Учебник был написан в соответствии с реалиями того советского времени . Вместо технической стороны вопроса строительства , особое внимание уделялось , быту и строю древних египтян , ну и конечно же рабскому труду . На картинках были изображены какие-то невероятные по своим размерам, каменные блоки , которые угнетенные рабы умудрялись перетаскивать с места на место , используя примитивнейшие механизмы. Ну а уж метод добычи камня и его последующей обработки , представлен совершенно неправдоподобно.

Ну например , возможно ли каким-то медным молоточком , скребочком, добиться подобной геометрической точности ?

 

 

В 2004 году я побывал в Египте . Совершил несколько интересных экскурсий к пирамидам. Был около пирамиды Хеопса. Однако внутрь никого не пустили. Экскурсовод стыдливо отводя глаза сказал , что ничего интересного там нет. Вообще с самого начала осмотра , к нашей группе подходили полицейские , которых там хоть не видно с первого взгляда , но очень много и просили ничего не фотографировать , не заходить за пределы экскурсионного маршрута. Объясняли ограничения тем , что в запретных зонах ведутся археологические раскопки и - « снег башка упадет , совсем мертвий будешь » . И все же , краем глаза удалось увидеть некоторое подобие амфоры , весом килограмм в 20 с примерно 50 сантиметровым , диаметром сантиметров 15 , горлышком. Интересно , какой инструмент бедные рабы использовали для этой потрясающей и сегодня работы.

 

На нашем сайте , давно уже создан раздел «Факты» . Заполняется он как-то вяловато. Действительно, материалы для него найти сложно. Поскольку факт существования пирамид неоспорим, а технологии применявшиеся при строительстве , остаются загадкой я решил выложить , на мой взгляд , один из наиболее адекватных фильмов , в котором автор делает попытку разгадать эти тайны.

видеохостинг qwebix-ДилетантЪ

 

На статью меня сподвиг не столько рассказ ув. Назарова о половцах, сколько его же статья «о Западе». Я понимаю, что ув. Назаров – «западник», для которого на Русь с Запада пёрли наука и культура, а с Востока – «дикие обезьяны кочевники»…

Итак, половцы. О которых русские вдруг неожиданно узнали в около 1055 г. Почему? Потому, что «они появились в летописи». Угу. А когда в летописи появились Франция, Италия, Англия? Рим? Византия? Обо всём этом русские не знали и как только узнали – прям сразу о своём новом знании в летописи писать кинулись: «Князь Ярослав встретил народ неведомый, хранцузов и быргундцев и сосватал дочь свою Анну…» Нет? На границах Руси не появился дикий кочевой народ французов? Русские узнали о существовании Константинополя когда на него случайно набрела княгиня Ольга? Опять нет? Ну на Вас не угодишь.

Что представлял собой юго-восток Руси на начало XIвека? Кто такие «половцы»? Откуда они?

Название народа «половцы» - не самоназвание. Это русское название народа. Скажем, на западе для русского всегда жили не «дойчи» и даже не «германцы», а «немцы». А этот народ русские называли «половцы». Вроде бы по цвету волос – цвета пшеничной половы, пшеничного цвета. Кстати, это не «рыжий» цвет. Сходите на ток и посмотрите на полову. Это соломенный цвет и «половец» дословно означает «БЛОНДИН».

Европейцы именовали их «куманы» и «кимаки», а на Востоке их называли «кипчаки». Соответственно встречающееся в русских источниках «Поле половецкое» на персидском – «Дешт-и-Кыпчак».

Почему-то большинство авторов полагают народ сей «отсталыми кочевыми дикарями», вдруг «набижавшими» ниоткуда на яхонтовую лубочную Русь.

Видите вот там «что-то желтенькое чернеет»? ЭТО Дешт-и-Кыпчак, Поле Половецкое на конец XI века. Это земля, принадлежавшая половцам. Ничего так масштаб?

Некогда здесь, на восток-юг от Руси располагались Тюркские Каганаты. Русь мало интересовала их. Что можно такого награбить в дремучей Руси? Они увлечённо грабили богатый Китай.

Единый Великий Тюркский Каганат быстро разделился на Восточный и Западный. Так вот половцы-кипчаки были в составе Восточного Тюрского Каганата.

Грабёж достиг таких масштабов, что китайцы аж начали строить Великую Китайскую стену и продолжили её строительство даже когда от каганатов и следа не осталось.

Каганаты оказались слишком жадными. Кроме китайцев они «набижали» на уйгуров. То есть тронули даже не одно, а сразу два мощнейших государства Востока. В конце концов, китайцам и уйгурам это надоело, пришел милиционер и всех разогнал и они разбили Восточный Каганат.

А половцы-то при чём?

На Селенгинском камне (могила Бильге) есть надпись: «…когда нами властвовали кипчаки…». То есть по крайней мере какое-то время Восточным каганатом правили кипчаки-половцы.

«Ну, а «кипчаки», что значит? А это, как часто бывает у народов, имя легендарного прародителя. В половецких преданиях  его звали Кипчак.»

Увы, увы, но слово «кипчак» - это не «имя  легендарного прародителя», поскольку точно известно до каких пор кипчаки именовались «сиры» и почему вдруг изменили своё название. Кстати, не напомните мне хоть одно «половецкое предание»?

Когда злые китайцы разбили белый и пушистый Восточный Каганат, народ «сиры» (так прежде назывались половцы) от горя поменяли название народа на «кипчаки» - «злосчастные». (Действительно есть от чего запечалиться – злые китаёзы не дают себя грабить.)

Остатки разбитого каганата отодвинулись от границ злобного Китая. Грабить особо было некого, поэтому они занялись формированием нового каганата – Кимакского.

С Западным Каганатом тоже произошли «пертурбации». Из него образовался каганат Хазарский и до времени два этих каганата пока не враждовали.

«…Хазарский Каганат. Почти четыре века как скала защищал он Русь и Европу от потоков степных хищников.»

Ну собственно, защищать-то было не от кого. С «той стороны» находились не «потоки степных хищников», а Кимакский каганат.

Тут историки начинают рвать друг у друга бороды по поводу отношений кимаков (куманов) и кипчаков. Одни считают, что это изначально один и тот же народ, другие считают, что сначала народы были разные, но потом кипчаки «поглотили» кимаков. Как «поглотили»? Вероятно, съели и впитали силу. Но не столь это важно. Важно то, в чём все историки согласны. Либо с самого начала, либо чуть попозже Кимакский Каганат – государство кипчаков (они же «половцы).

Как было устроено их общество?

Типично для степняков. Это и понятно, сходные условия жизни порождают и сходные общественные структуры.

Глава кочевого рода – «бэк». Несколько объединённых родов составляли племя возглавлял которое «оба» или «опа». Объединённые племена составляли орду во главе которой стоял хан, избираемый из самого сильного рода в данном объединении.

А вот когда несколько орд, добром или силой объединялись, тогда во главе такого государства вставал каган. То есть «хан над ханами»

На великое счастье окружающих народов, своего кагана у половцев не появилось…

Из школьного учебника истории:

«Кимакского правителя называли каганом. На две ступени ниже этого титула был титул джабгу. Титулы имак байгу или кимак джабгу носили вожди нескольких (группа) племен. Вождь одного, отдельно взятого племени имел титул шад-тутик. Высшие ступени власти - великий каган, малый каган, а также джабгу шад - занимали представители знати.

Вся полнота власти находилась в руках кагана. Он единолич­но назначал малого кагана или джабгу, шад-тутика. Титул кагана переходил к сыну по наследству. Подобным образом наследственный характер носили и титулы представителей знати - приближенных кагана. Так владения — уделы всех одиннадцати наместников кимакского кагана передавались по наследству их сыновьям.

В политической жизни Кимакского каганата важную роль играли воины. За образцовую службу наместники получали от кагана новые земельные уделы.

Население каганата в основном за­нималось скотоводством. У кого было мало скота или ничего не имелось, те не кочевали, а вели оседлый образ жизни.

Как писал Махмуд Кашгари, их называли жатаками.»

Таки прям «типично для степняков»? Не находите? А ничего, что перед нами типичное ФЕОДАЛЬНОЕ государство со всеми его атрибутами. Дворянством, правителем, выделяющим своим вассалам уделы… Кстати…

«В стране существовали десятки городов, развалины которых обнаружены в Южной Сибири и Казахстане. Умерших хоронили в курганах по способу трупоположения или сожжения (кремация). От тюрков — своих ближайших предков — кимаки унаследовали захоронение вместе с умершим коня, изготовление каменных статуй и поклонение богу Тенгри.»

К сведению, на Руси в это время тоже «существовали десятки городов». Только по Руси весело резали друг друга десятки князей, а у «диких половцев» был единый каган и единая столица. Считается, что столица сначала была в Хакан-Кимаке, потом в Имакии (мне сдаётся, что это просто названия одного и того же города).

Государство подразумевает сословия, иерархию, чиновничий аппарат, налоги. Города. Мне очень смешно читать, как в любой статье про половцев пишут «кочевой народ», а потом пишут про «половецкий кольчужный доспех». И где-то в уголке украдкой «…занимались и ранним земледелием — возделывали пшеницу, ячмень, даже рис. Было развито и ремесло: металлургия, кожевенное дело, ювелирное искусство и др.»

«Было развито… металлургия» означает… да-да. Именно её и означает. Выплавку качественной стали. Это «оно» было развито, металлургия. Кочевник не может быть металлургом. Сталь в юрте не плавят.

Теперь вернёмся к религии. Ну «вполне очевидно», что «дикие кочевники были дикими язычниками?

«Тенгрианство истолковывается современными российскими и тюркскими исследователями как монотеистическая религия, аналогичная как христианству, так и исламу (особенно в суфийской его версии). Тенгри отождествляется с Богом Отцом и Аллахом, допускается бессмертие души…»

Это не язычество. Это монотеистическая вера, вполне аналогичная христианству и исламу. До такой степени, что иудейские правители Хазарского каганата просто объясняли своим тенгрианским подданным, что Яхве – это просто другое имя Тенгри.

Увы, как и все мы, Кимакский Каганат ничему не научился. К середине XI века наместники в нем захватили слишком много власти при слабом кагане и начался «парад суверенитетов». И к концу XI века каганат перестал существовать.

Слово «век» имеет внутреннюю магию. «Прошлый век» всегда полагается неким безумно далёким временем.

Вот только если в конце XI века русский человек встречал половца, то этот половец половину своей жизни прожил в Кимакском каганате. «Незалежные ханы» ещё «вчера» были наместниками кагана. Первые конфликты русских с половцами были при ещё существующем каганате, который вот только-только разбил хазар.

И постепенно куда-то исчезают дикие обезьяноподобные монголоиды-кочевники, а на их месте появляется нечто другое.

Светловолосые блондины, имеющие тюркское происхождение. Несколько веков имеющие сильное феодальное государство. Занимающиеся металлургией, ювелирным делом. Возделывающие «пшеницу, ячмень и даже рис» (Почему «даже»? Ключевое слово – «орошение»). Строящие «десятки городов». Разумеется, при этом большинство жителей всё же занимается скотоводством. Служащие в войске и получающие за службу земельные уделы. Подчиняющиеся наместникам кагана. Поклоняющиеся единому богу, исповедующие религию аналогичную христианству и исламу.

Пережившие распад своего государства, но помнящие «как оно было при кагане». Мы сейчас ведь помним, «как оно было»?

Шедевр «икстории»:

«В 11 веке половцы находились на стадии разложения первобытного строя.»
(Из т.н. «Инцыклопедии Кирилла и Мефодия».)

Авторы «Энциклопедии» не читали о половцах ВООБЩЕ ничего и пишут «авторитетную типа историю». Уважаемые «Дебилы и Мефодии», прочитайте ну хоть одну какую-нибудь книжку. Хотя бы школьные учебники. В XI веке половцы находились на стадии разложения ФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА - Кимакского Каганата. Не находите, что «первобытный строй и феодальный каганат» кагбе чем-то отличаются друг от друга?

Вот это слегка улыбнуло:

«И плывут над ними знамёна со змеями…»

Увы, символами тенгрианства являются равносторонний крест (альтернативщики вопят о том, что христиане заимствовали крест как раз у тенгриан, - не верю) и косой (как Андреевский) крест в круге. То есть, на знаменах оных половцев должны были быть кресты.

«На Волге, на Донце, на Дону уже нет места. А они всё идут и идут.»

Ученые полагают, что к началу XII века всё население Земли составляло примерно 400-450 млн. человек, из которых 80-100 млн проживало в Китае. Вы там сильно-то не увлекайтесь, хотя бы негров оставьте-то, не отправляйте на Дон.

 

Кстати. Есть кое-какие споры, но венгерские мадьяры считают себя кипчаками, сбежавшими в Венгрию от монголов. Так что половцы «живы и поныне». Некоторые ученые возражают, считая что половцы оттуда полностью ушли в Болгарию… фиг его знает. Сами мадьяры называют себя кипчаками, делятся на Великих и Малых кипчаков.

Повторюсь. Я нарочно не использовал никакие «альтернативные теории». Всё изложенное – наука официальная. То, в чем согласны официальные историки. То, что написано в школьных учебниках и популярных справочниках.

Очень часто приходиться слышать разные суждения и домыслы о науки Каббала,как о некоей секте закрытого вида и тому подобное....Когда –то, действительно, каббалисты прошлых веков скрывали свои знания от широкой  публики ввиду неразвитости общества и нецелесообразности использования каббалистических знаний.Человечество должно было развиться эгоистически,что

способствовало росту науки,искусства,техники...но на самом деле это развитие  необходимо в желаниях получения самонаполнения до определенного уровня, с которого и начнется исправление созданного места (местом в Каббале называют желание на получение Высшего Света) для его наполнения   Наука Каббала в современном мире уже не относится к закрытому учению,а наоборот,всячески распространяется и рекламируется,хотя , по правде, сама наука Каббала не нуждается в рекламе. Эта наука делится на две ее части –раскрытую (таамей Тора( вкусы Торы),которую надо,даже необходимо распространять и скрытую (Тора соди)тайную Тору. Раскрытая таамей Тора позволяет как отдельному человеку,так и человечеству в целом прийти к гармоничному сосуществованию с Высшими силами или с силами природы и также в связях между людьми,как в маленьких группах ввиде семей,рабочих мест,так и во всем обществе в целом,включая все человечество.

Наука Каббала отвечает на вопрос о смысле жизни как отдельного индивидуума,так и всего общества. Суть данной науки,как и любой другой наука в нашем мире,на экспериментальной основе,путем опытов раскрыть Высшую Силу и привести каждого в частности и все человечество в общем к цели творения .

А цель тврения в изначальном ее замысле,как пишут нам первоисточники,Творец создал творение (человека),чтобы насладить его ради Себя..По причине греха,который также имеет смысл,заложенный в программу творения,что называется разбиением души Адама,творение стало получать наслаждение уже не ради Творца (в изначальном замысле),а ради себя,что и послужило отдалению его от Создателя и полной потери связи с Ним.

Возвращение к своему Источнику –Творцу возможно путем методики науки Каббала,через исправление желаний от ради себя к ради Творца,то есть само исправление дано на намерение в желаниях получения наслаждения созданных Высшей Силой

Само исправление –поступенчатый процесс духовного продвижения,гарантирующий  раскрытие Высших миров,ведущее к наполнению Высшим Светом,который постигается в Абсолютной Любви  и Абсолютно добром отношении Создателя к своему творению.  Явное ,чувственно ощущаемое раскрытие Творца автоматически рождает ответное чувство Любви творения (человека) к Нему.  

 

Ирина Кравец (С)